Разговор с японцами (Доувес Деккер; Чеботаревская)/ДО
| Разговоръ съ японцами |
| Оригинал: нидерл. Japansche gesprekken. — Источникъ: Мультатули. Повѣсти. Сказки. Легенды. — СПб.: «Дѣло», 1907. — С. 130. |
Я былъ у японцевъ и завтракалъ съ ними. Прежде всего они спросили, кто я, и что изъ себя представляю.
Я предъявилъ имъ визитную карточку: Мультатули, Геній.
Секретарь записалъ что-то въ своей книжечкѣ. Я искоса заглянулъ въ нея и увидѣлъ, что попалъ въ рубрику «промышленныхъ достопримѣчательностей», непосредственно подъ какое-то особаго рода огнестрѣльное орудіе.
— «Геній»… что это за званіе?
Я поперхнулся, откашлялся, высморкался и въ концѣ-концовъ сказалъ простодушно:
— Я этого не знаю, о Ками!
— Умѣете ли вы дѣлать часовыя колесики?
— Нѣтъ, Ками.
— А дождевые зонтики?
— И этого не умѣю, Ками.
— Или, быть можетъ, часы съ непристойными картинками?
— О, нѣтъ, Ками!
— Можетъ быть, вы искусны въ кесаревомъ сѣченіи?
— И этого не знаю, Ками.
Послѣдній вопросъ какъ бы внезапно озарилъ меня, и, прежде нежели вошла служанка, которую Ками приказалъ позвать, чтобы удостовѣриться въ моемъ предполагаемомъ искусствѣ, я воскликнулъ со всѣмъ самохвальствомъ человѣка, думающаго, что онъ только что совершилъ открытіе:
— Дѣло вотъ въ чемъ, Ками: я родился навыворотъ!
Секретарь снова записалъ: рубрика «Чудеса природы». Я пришелся подъ Малькольмомъ изъ «Макбета».
— Вы родились навыворотъ — хорошо. Но что же вы умѣете дѣлать?
— Я время отъ времени умѣю говорить правду, Ками.
Все посольство перепугалось и уставилось на мой животъ, котораго у меня совсѣмъ не было. Въ этомъ послѣднемъ обстоятельствѣ они находили единственное оправданіе тому, что я до сихъ поръ его себѣ не распоролъ. Потому что, — и это они признали съ японскимъ чистосердечіемъ, — гдѣ ничего нѣтъ, тамъ даже и ложь теряетъ свое право убивать истину.
— А сколько вы имѣете отъ этого доходу? — спросилъ Ками съ большимъ участіемъ.
— Я ничего. не получаю за это, любезный Ками!
Секретарь снова записалъ въ свою книжечку: «Истина въ Голландіи такъ дешева, что за нее ничего не платятъ. Но поставщики истины лишены живота.»
— Желаете ли вы съ нами позавтракать?
— Съ удовольствіемъ, Ками.
И я сѣлъ между двумя Ками. Остальные Ками усѣлись другъ подлѣ друга, какъ это принято въ Японіи. За нижній конецъ стола сѣлъ также одинъ Ками. Далѣе послѣдовалъ разговоръ, который я передаю съ возможною точностью.
— А ну-ка, скажите, Геній, рожденный навыворотъ, много ли на свѣтѣ боговъ?
— Не могу сказать вамъ этого съ точностью, Ками. Дайте сосчитать… Норвегія, Швеція, Данія, Россія, Польша, Ангальтъ-Дессау, Гильдбургхаузенъ, Монако…
— Но вѣдь это — географія, а я спрашиваю васъ о богахъ… кажется, у васъ это называется теологіей.
— Конечно, Ками. Но теологія основана вѣдь на географіи, а именно на географіи политической. Каждое государство имѣетъ своего бога, или даже двухъ боговъ, стараго и новаго. Если между княжествомъ Гехингенъ и Россіей вспыхиваетъ война, то возникаетъ конфликтъ и между богами этихъ странъ. Голландскій богъ — самый лучшій…
— Почему вы это знаете?
— Да это, Ками, вы можете прочесть въ любомъ голландскомъ учебникѣ… Это — японскій чай, любезный Ками?
— Да, мы беремъ его у Отто Рулофса, который имѣетъ складъ чаевъ и въ Іеддо. Можете ли вы оцѣнить его, о рожденный навыворотъ?
— Да, я наслаждаюсь имъ, какъ наслаждался бы прогулкой по лугу… на третій день послѣ сѣнокоса.
Всѣ Ками захлопали въ ладоши отъ восторга.
— Чай — отрада сердцу, о Ками.
— Что вы называете сердцемъ, рожденный въ недобрый часъ?
— Это — книга безъ страницъ, благосклонный чужестранецъ; въ ней написано все, что мы должны и чего не должны дѣлать.
— Можно получать эту книгу изъ библіотекъ?
— Нѣтъ, Ками; получить ее въ пользованіе нельзя, но иногда ее можно купить, особенно, если она плохо написана.
— А какъ же поступаетъ тотъ, кто ее продаетъ?
— Онъ кое-какъ обходится «принципами», догмами, привычками, и прислушиваясь къ тому, что скажутъ «они».
— Кто такіе эти «они»?
— Это — многоголовое чудовище. Оно питается цвѣтами и плодами, и притомъ самыми лучшими, о Ками! Оно изрыгаетъ ядъ въ противоположность пчеламъ, высасывающимъ медъ изъ яда. «Они» крѣпки какъ желѣзо, когда бьютъ, и неуловимы какъ туманъ, когда имъ хотятъ отвѣтить. «Они» — это нѣкто, не существующій въ дѣйствительности. «Они» говорятъ, не будучи спрошенными, и молчатъ, когда къ нимъ обращаются. «Они» забираются повсюду, въ щелки, которыя гораздо меньше ихъ самихъ, а когда вы пожелаете извлечь ихъ оттуда, они исчезаютъ какъ клоп…
— Знаю, знаю, мы бывали въ Парижѣ… Но развѣ у васъ нѣтъ здѣсь персидскаго порошка?
— Конечно, есть, о благосклонный, Ками; но порошокъ помогаетъ только тогда, когда многоголовое чудовище уже мертво. Его можно было бы уничтожить, если бы оно не заботилось вѣчно о томъ, чтобы умереть, быть похороненнымъ и забытымъ до пораженія. На мѣстѣ покойника появляются новые «они» и воображаютъ, что могутъ заплатить свой долгъ предшественнику нѣсколькими тысячами фунтовъ чугуна въ видѣ куклы, которую ставятъ на одномъ изъ крупныхъ рынковъ. Или они даже и этого не думаютъ. Вся ихъ цѣль заключается въ томъ, чтобы выдать себя за лучшихъ, по сравненію со своими предшественниками. Неискренность такого посмертнаго почитанія видна уже между прочимъ и изъ того, что «они», выдавая желѣзо за безчестно и несправедливо удержанное золото, въ то же время поглядываютъ и на камни, которые впослѣдствіе въ свою очередь объявятъ претензію па презрѣнное желѣзо.
— Но что вы дѣлаете, чтобы васъ не побѣдили?
— Это требуетъ большого труда и усилій, Ками, прибывшій въ намъ издалека. Только весьма немногіе борятся до послѣдней возможности — и это именно — рожденные навыворотъ; — большинство же — перебѣжчики, которые вступаютъ въ сдѣлку съ «ними», хотя съ глазу на глазъ никто въ этомъ не сознается. Наоборотъ, каждый говоритъ о «нихъ», словно самъ никогда къ нимъ не принадлежалъ.
— Но какъ же вы узнаете, кто къ нимъ принадлежитъ, и кто нѣтъ?
— Всего чаще это замѣтно по животу… о Ками, чей умъ такъ падокъ до изысканій. У кого животъ толстый, округлый, законченной формы, тотъ навѣрное принадлежитъ къ «ихъ» числу. У кого нѣтъ живота, — тотъ рожденъ навыворотъ. Но и тутъ возможна ошибка, о Ками, вбирающій въ себя мудрость, какъ дождевой ручей — воду, — и тутъ возможна ошибка. Такъ же дѣло обстоитъ и съ приличіями…
— «Приличіе» — что это такое?
— Это родъ внѣшняго очертанія, намѣчающій внутреннее содержаніе, и выдаваемый вмѣсто него, такъ какъ внѣшнее очертаніе всегда дешевле содержанія.
Приличіе это — солома, которую «они» обертываютъ въ бумагу и дѣлаютъ надпись: «Только первый сортъ, по фабричнымъ цѣнамъ», чтобы такимъ образомъ быть въ состояніи съ небольшимъ капиталомъ открыть торговую лавку. Приличіе, благопристойность есть не болѣе, какъ игральная фишка, представляющая собою извѣстную цѣнность, но никогда не размѣниваемая на деньги. Приличіе — это такая добродѣтель…
— Ага! «добродѣтель»! Налейте себѣ еще чашечку чаю, о вы, который заслужили, чтобы вамъ распороли животъ, пейте, наслаждайтесь, вытяните поудобнѣе ноги и разскажите, что такое добродѣтель.
— Охотно исполню это, о Ками, пьющій мудрость, словно настойку изъ листьевъ съ дерева жизни, но… тысячу разъ готовъ утверждать, что это опасно! Поклянитесь мнѣ, Ками, что вы никому не перескажете того, что я буду говорить вамъ о добродѣтели? Ни королю, ни министру, ни владѣльцу вашего отеля, ни горничной, которую вы только что приказали позвать, ни слугѣ, который чиститъ ваши сапоги?
— Успокойтесь, человѣкъ безъ живота; откровенно говоря, мы не носимъ сапогъ. А если бы таковые и носили, то все же никому не сказали бы. Что же есть добродѣтель?
— Ками, я этого не знаю!
— Я понялъ это, когда узналъ, что вы даже не въ состояніи дѣлать часовъ съ непристойными рисунками! Но если вы этого не знаете, то откуда у васъ страхъ, что мы перескажемъ то, чего вы сами не можете намъ сообщить?
— Именно такъ, о Ками, жаждущій добродѣтели и любящій непристойныя картинки… на часахъ, именно такъ! «Они» отлично знаютъ, что такое добродѣтель, и мучаютъ рожденнаго навыворотъ, который этого не знаетъ.
— Тогда скажите мнѣ, человѣкъ съ душой навыворотъ, что называютъ «они» добродѣтелью?
— Это — другое дѣло, Ками, но разсказъ мой будетъ длиненъ, такъ какъ «они» часто мѣняются, а въ зависимости отъ нихъ мѣняются и ихъ добродѣтели. Многія изъ ихъ добродѣтелей затерялись, — большинство ихъ не было записано, Ками, — но о тѣхъ, что уцѣлѣли разскажу охотно все, что знаю.
Въ началѣ добродѣтель была… ничто! Люди были добродѣтельны, пока никто не говорилъ имъ о добродѣтели… Добродѣтель есть качество, производимое отъ слова «годиться», о свѣдующій въ языкознаніи, Ками. Въ началѣ все было годно. Корова ѣла траву, и никто не внушалъ ей, что надлежитъ ей дѣлать для переработки этой травы въ молоко и масло. Поступали хорошо, добро… пока не явились люди, которые стали давать указанія, какъ должна корова ѣсть траву, и что слѣдуетъ дѣлать, чтобы поступать добро. Указанія, даваемыя коровамъ, не причинили вреда. Неразумныя животныя не читали ихъ, и въ этомъ большая заслуга и добродѣтель коровъ, о Ками. Но «люди», «они», стали, конечно, читать указанія, чтобы поступать, какъ слѣдуетъ. Такимъ образомъ «они» сдѣлали первое преступленіе противъ добродѣтели, о Ками, пьющій мудрость, какъ утренній напитокъ. Ибо природа человѣка по существу была прекрасна. А «они» стали толковать о томъ, что — хорошо, и съ той минуты оказалось столько добродѣтелей, сколько было головъ: легіонъ, какъ я уже говорилъ вамъ, о Ками, свѣдующій въ непостижимомъ. Мать любила свое дитя. «Они» сказали: «Слушайте, матери, вы должны любить вашихъ дѣтей!» И когда послѣ этого мать относилась къ своему дитяти любовно, то ребенокъ вскорѣ сталъ разсуждать такъ: «ты должна такъ поступать, тебѣ это приказано». Самой природой было устроено такъ, что чувство сердечной симпатіи развивалось изъ взаимнаго общенія половъ. Такъ же точно обстояло дѣло и у гусей, оберегающихъ сообща своихъ гусятъ. Только, разумѣется, у гусей такъ все и осталось, потому что у нихъ некому было это предписывать. Словомъ, о Ками, любезный, какъ супругъ гусыни… скажите, женаты-ли вы?
— Нѣтъ, человѣкъ безпутнаго происхожденія.
— Это не относится къ дѣлу, о Ками; такъ вотъ, добродѣтель исчезла послѣ разговоровъ о добродѣтели, какъ нарушается тишина, когда кричатъ о ней. «Они» выдумали многія «добродѣтели», которыя и заняли мѣсто прежней единой добродѣтели. И эти самодѣльныя добродѣтели мѣнялись каждый сезонъ, а то и каждую недѣлю. Что сегодня считалось добродѣтелью, становилось завтра порокомъ, и наоборотъ. Кто украшался сегодня прошлогоднею добродѣтелью, того считали вышедшимъ изъ моды или рожденнымъ навыворотъ. А кто вздумалъ бы вырядиться въ добродѣтель будущаго, былъ бы освистанъ, какъ Вагнеровская музыка въ Парижѣ. Главное, что люди увѣшиваютъ себя добродѣтелями дня, моды. Кто будетъ руководствоваться этимъ правиломъ, тотъ будетъ считаться современнымъ, дѣльнымъ и добродѣтельнымъ человѣкомъ.
Много лѣтъ тому назадъ, напримѣръ, о Ками, дарящій шелковыя ткани, люди питали вѣру въ Юпитера, Венеру, Весту и другія имъ подобныя существа… походившія на легкія ткани, сотканныя на вольномъ воздухѣ поэтами. Кое-гдѣ эти ткани были покрыты прекрасными узорами, но цвѣта ихъ линяли на холодѣ.
Послѣ этого, насталъ долгій періодъ дикаго смѣшенія всевозможныхъ богопочитаній…
— Я спрашиваю васъ о «добродѣтели», человѣкъ, смѣшивающій всѣ понятія, а вы говорите мнѣ о «богопочитаніи»…
— Вы правы, о Ками, владыка въ искусствѣ тонкихъ различеній. Нѣкогда въ иныхъ мѣстахъ считалось добродѣтелью съѣдать своихъ собратьевъ. «Они» выступили противъ этого, доказывая, что сожиганіе лучше, такъ какъ оно пріятнѣе. Потому что огонь даетъ свѣтъ, о Ками, впитывающій познаніе природы, какъ губка, а свѣтъ даетъ веселье. И потому «они» сожигали всѣхъ, кто обладалъ иными добродѣтелями, чѣмъ «они». Въ концѣ-концовъ эта постоянная иллюминація надоѣла, — вы можете себѣ это представить Ками, вы, которому приходилось гулять въ паркѣ между длинными рядами праздничныхъ огней передъ павильономъ, — и тогда начали людямъ отрубать головы, что для многихъ является небольшой потерей. Позднѣе «они» придумали другія средства, чтобы принуждать людей принимать ихъ добродѣтели. «Они» душили своихъ жертвъ въ переносномъ и въ буквальномъ смыслѣ этого слова. У «нихъ» это — наиболѣе дешевый и до сихъ поръ самый распространенный способъ.
— Какія же добродѣтели теперь всего больше въ ходу, о человѣкъ, явившійся на свѣтъ не добродѣтельнымъ образомъ?
— Вы замѣтили, о пытливый Ками, вычерпывающій до самаго дна сосудъ моей души, что я боялся заговорить съ вами объ этомъ. Но мнѣ не посчастливилось избѣжать вашей проницательности, которая идетъ въ самую глубь души, подобно сборщику податей, проникающему на самое дно денежнаго ящика. Теперь же, о Ками, прежде нежели я выскажусь о модныхъ добродѣтеляхъ, я потребую отъ васъ торжественной клятвы. Клянитесь мнѣ…
— Хорошо, хорошо, мы всѣ готовы поклясться. Я клянусь, и Ками клянется, и другой Ками, который сидитъ тамъ въ углу, тоже клянется.
— Вы клянетесь, что не предадите меня?
— Клянемся вамъ въ этомъ. Сколь церемоннымъ сдѣлало васъ ваше рожденіе навыворотъ!
— Ну, такъ слушайте же меня, вы, Ками, стоящій во главѣ посольства далекой державы, и вы, Ками, занимающій средній постъ, и вы Ками, находящійся въ хвостѣ посольства: теперь процвѣтаютъ двѣ добродѣтели, а имя имъ: цѣломудріе и честность. Въ сущности обѣ онѣ составляютъ одну, о Ками. А имя этой единой добродѣтели — состоящей изъ двухъ — имя этой добродѣтели…
— Да продолжайте же, человѣкъ съ невозможной манерой изложенія!
— Имя этой единой добродѣтели, о Ками… не можете ли вы одолжить мнѣ нѣсколько тысячъ таэлей?
— Это немыслимо, мы только что издержали послѣдній таэль.
— Тогда я не осмѣлюсь вамъ назвать имя этой единой добродѣтели, о Ками, ибо вы можете подумать, что я считаю васъ порочными за то, что вы издержали вашъ послѣдній таэль.
— Не безпокойтесь, мы не примемъ этого на свой счетъ. Мы, японцы, обходимся японской добродѣтелью. Такъ скажите-же, человѣкъ съ душой навыворотъ…
— Имя этой добродѣтели, о Ками…
Тутъ вошелъ слуга, принесшій газету.
— Не желаете ли прочесть намъ газету и разъяснить ея содержаніе, о чужестранецъ для своего отечества?
— Съ удовольствіемъ, добродѣтельный Ками.
— Почему вы называете меня добродѣтельнымъ?
— Ками, я видѣлъ, что слуга вмѣстѣ съ газетой передалъ вамъ и письмо. Вы вскрыли его, и я замѣтилъ на вашемъ лицѣ отраженіе добродѣтели, когда вы въ немъ увидали вексель; я порадовался благоденствію вашей души. Вотъ почему я назвалъ васъ добродѣтельнымъ.
— А какже съ цѣломудріемъ?
— Оно не будетъ забыто, о Ками. Вашимъ векселемъ… кстати, на какую онъ сумму?
— Тринадцать тысячъ таэлей.
— Такъ вотъ, этимъ векселемъ вы сможете покрыть всѣ отклоненія отъ воздержности, которыя, не будучи покрыты векселемъ, были бы поставлены вамъ въ счетъ, какъ проявленія вашего нецѣломудрія. Неужели вы полагаете, о Ками, получающій свои добродѣтели въ векселяхъ по почтѣ, неужели вы полагаете, что нидерландское правительство, всегда блистающее всѣми добродѣтелями дня, согласилось бы поставлять вамъ часы съ «непристойностями», если бы вы не обладали добродѣтелью уплачивать ему японскою мѣдью и лакированными ящичками для подарковъ? Нѣтъ, Ками! То, что для бѣдняка считалось бы низостью, становится въ глазахъ нидерландцевъ благороднымъ, великимъ, цѣломудреннымъ, когда это исходитъ отъ правительства, столь богатаго лакированной добродѣтелью, какъ японское. Болѣе того, Ками… но не могу ли я просить васъ позвать сюда служанку? А также и слугу? Только пусть они войдутъ по-очереди!
Первымъ явился слуга, такъ какъ горничная брала урокъ японскаго языка.
— Скажи мнѣ, слуга, добродѣтеленъ ли ты?
— Да, господинъ, я очень добродѣтеленъ.
— Ну, это глядя на него, нельзя бы предположить! — воскликнули всѣ Ками. — Онъ не похожъ на человѣка, который носитъ въ своемъ бумажникѣ значительные векселя.
— Обождите минуту, о забавные иностранцы, стоящіе слишкомъ высоко для того, чтобы презирать малыя дѣла. Добродѣтель бываетъ большая и малая. Я полагаю, что въ этомъ случаѣ передъ нами примѣръ малой добродѣтели. Скажи мнѣ, о одаренный добродѣтелью превыше многихъ слугъ и господъ, честенъ ли ты?
— Да, господинъ, ибо въ концѣ-концовъ это выгоднѣе всего. Я получаю здѣсь шесть гульденовъ въ недѣлю и полное содержаніе.
— Вотъ вамъ, о Ками, честность въ ея простѣйшей формѣ, честность, въ своей простотѣ подобная тому ламповому абажуру, который вы надѣли на голову, вмѣсто шляпы. Этотъ человѣкъ разсчитываетъ… скажи же мнѣ, слуга, сколько могъ бы ты украсть сразу если бы ты не былъ честенъ?
— Однажды, господинъ, я могъ украсть тысячу гульденовъ. Но послѣ этого меня прогнали бы ко всѣмъ чертямъ.
— Правильно. Замѣтьте слѣдующее, о Ками. Этотъ человѣкъ зарабатываетъ въ недѣлю шесть гульденовъ и полное содержаніе. Это составитъ около пятисотъ гульденовъ въ годъ. Средняя продолжительность службы лакея равняется тридцати годамъ. Итакъ, сумма вознагражденія за честность этого человѣка достигаетъ въ данномъ случаѣ пятнадцати тысячъ гульденовъ. Поэтому вполнѣ согласно съ духомъ времени предпочитать это вознагражденіе той малости, которую могла бы ему доставить его нечестность, не говоря уже о тѣхъ непріятностяхъ, которыя она могла бы ему причинить. Вы сами слышали, Ками, какъ онъ на языкѣ народной мудрости назвалъ честность вещью «въ концѣ-концовъ самою выгодной».
— Все это такъ, не лишенный остроумія чужестранецъ. Но теперь мы желали бы услыхать о другой половинѣ этой единой добродѣтели, заключающей въ себѣ двѣ добродѣтели.
— Для этого мнѣ нужна служанка.
— Чтобы произвести кесарево сѣченіе?
— Нѣтъ, Ками, по вопросу о цѣломудріи.
Слуга удалился, а въ комнату вошла служанка. Она вся закраснѣлась отъ урока японскаго языка, который повидимому только что окончила.
— Сударь, не будете ли вы добры спросить у этихъ желтыхъ господъ, правда ли что ихъ слуга имѣетъ доходное дѣло у себя на родинѣ? И могу ли я разсчитывать на то, что онъ обо мнѣ позаботится какъ слѣдуетъ? Ибо я совсѣмъ не такъ глупа, какъ Гретхенъ, которая побирается теперь со своимъ ребенкомъ, у котораго нѣтъ отца. Какъ же! Со мной этого не будетъ! Сначала я должна знать… ибо, видите ли, я дорожу моею честностью. Чтобы потерять хорошее мѣсто, прежде чѣмъ я буду увѣрена, что не должна побираться какъ Гретхенъ, которая нигдѣ не сможетъ пристроиться, такъ какъ она нечестная дѣвушка…
— Довольно, о честная дѣвушка, ты можешь уйти!
— Впрочемъ, еще одно слово: какъ обстоитъ дѣло съ вашими уроками японскаго языка?
— О, дѣло могло бы устроиться, сударь… если бы я только знала, что его лавка на родинѣ хорошо идетъ, и что мнѣ не придется, какъ Гретхенъ…
— А ваши голландскія упражненія?
— Сударь мой, да вѣдь у него только шесть гульденовъ въ недѣлю и харчи. Вы понимаете, что я не намѣрена впослѣдствіи, какъ Гретхенъ…
— Ну будетъ. Ты можешь вернуться къ твоимъ занятіямъ о, добродѣтельная служанка! Замѣтили ли вы, Ками, что эта дѣвица, занимающаяся уборкой комнатъ, начинена добродѣтелями дня, какъ голландское правительство?
— Отлично замѣтилъ, изслѣдователь безъ живота, добывающій истину отъ слугъ и служанокъ. Но правы ли вы, обобщая эти два частныхъ примѣра?
— Думаю, что да, Ками. Вы вѣдь слышали, какъ народная поговорка измѣряетъ честность локтями, точь въ точь какъ вы куски шелка, который вы мнѣ не поднесли въ подарокъ; вы слышали также, какъ добродѣтельная служанка свои уроки японскаго языка ставитъ въ зависимость отъ возможности разбогатѣть своего учителя. То же, Ками, вы найдете повсюду. Въ высшихъ слояхъ общества не привыкли называть вещи своими именами, но въ концѣ концовъ, заглянувъ поглубже, встрѣчаешь постоянно одно и то же… деньги!
Если бы я, не обладающій добродѣтелью, встрѣтилъ человѣка болѣе слабаго и принудилъ бы его работать на себя безвозмездно, а самъ бы жилъ лодыремъ плодами его труда, то такое мое поведеніе сочли бы нечестнымъ; до той, впрочемъ, минуты, пока я съ помощью накраденнаго не началъ бы строить желѣзныя дороги. Вы это должны знать, о, Ками, ибо вы имѣли силу и терпѣніе бывать на засѣданіяхъ палатъ, которыя не представляютъ интересовъ нидерландскаго народа.
Если бы я сталъ кого-нибудь бить или бичевать, запирать или морить голодомъ, то эти мои поступки были бы названы порочными, ибо меня стали бы спрашивать, въ чемъ тутъ заключается чистая выгода, а я не смогъ бы этого указать. Но въ Гаагѣ вы имѣли случай видѣть, какъ честнѣйшіе люди, собравшіеся изъ семидесяти мѣстъ, остаются вполнѣ довольны добродѣтелью правительства, безъ малѣйшаго стыда поступающаго такимъ же точно образомъ! О, Ками! Случалось ли вамъ видѣть въ палатѣ, чтобы кто-либо покраснѣлъ при дѣлежѣ чистыхъ барышей?
— Нѣтъ, я долженъ сознаться, что у этихъ господъ совѣсть была, повидимому, спокойна. При этомъ у нѣкоторыхъ, скажу вамъ, были животы… которые прямо распирало отъ добродѣтели!
— И которые они при этомъ никогда не распарываютъ, къ сожалѣнію, о Ками. Что касается другой половины единой добродѣтели, то и съ нею дѣло обстоитъ не лучше. Въ газетахъ, напримѣръ, мы читаемъ: сочетались бракомъ: господинъ Янсенъ съ дѣвицей Петерсенъ.
Итакъ, дѣвица Петерсенъ стала госпожей Янсенъ. Это значитъ, что господинъ Янсенъ обѣщалъ дѣвицѣ Петерсенъ, что онъ не допуститъ ее побираться, какъ Гретхенъ. Обѣщаніе это онъ подтвердилъ въ ратушѣ, въ присутствіи свидѣтелей. Онъ записалъ свое имя въ книгу, благодаря чему впослѣдствіи можно будетъ установить съ точностью, кто отецъ дѣтей дѣвицы Петерсенъ, а слѣдовательно, кто долженъ вносить за нихъ деньги въ школу и за оспопрививаніе.
А если бы дѣвица Петерсенъ сошлась съ господиномъ Янсеномъ ранѣе или вовсе безъ удостовѣренія этого въ книгѣ, то ее обвинили бы въ распутствѣ. А малютокъ бы ея назвали незаконными, побочными, натуральными…
— А какъ же называютъ этихъ дѣтей теперь?
— Законными, и по всей вѣроятности ненатуральными, о, Ками, ненасытная жажда котораго подобна хищничеству христіанскаго государства. Вѣроятно, отъ избытка неестественныхъ условій эти дѣти становятся законными. Въ сущности же и тутъ главная пружина — деньги. Когда господинъ Янсенъ сталъ на колѣни, чтобы подобающимъ образомъ сообщить дѣвицѣ Петерсенъ, что онъ желалъ бы возвести ее въ роль матери своихъ будущихъ дѣтей, то въ эту минуту ея цѣломудріе зависѣло отъ вопроса: въ состояніи ли г. Янсенъ обезпечить ее и не дать ей впослѣдствіи побираться, какъ Гретхенъ.
Повидимому, у господина Янсена было хорошо налаженное предпріятіе. Если бы дѣвица Петерсенъ при отсутствіи такого предпріятія отвѣтила: «Съ радостью!» или: «Какъ ты добръ!» или хотя бы даже: «Я подумаю объ этомъ…» то тогда дѣвица Петерсенъ, конечно, была бы лишена всякаго цѣломудрія. Къ счастью, она не только полна добродѣтели, но еще и гордится ею, ибо, какъ вы видите, она повѣствуетъ на весь міръ о томъ, что съ этой минуты она будетъ жить вмѣстѣ съ господиномъ Янсеномъ.
— Кто же открылъ эту добродѣтель? Или на этотъ счетъ существуютъ различныя мнѣнія, какъ въ вопросѣ объ изобрѣтеніи книгопечатанія?
— Ни добродѣтель эта, ни книгопечатаніе не были изобрѣтены. Обстоятельства вынудили примѣненіе чего-либо, что могло бы сохраниться надолго, о Ками. Потребность въ просвѣщеніи вызвала широкое распространеніе мыслей, для чего и избрали давно извѣстный уже способъ печатанія, который раньше не примѣнялся только потому, что ничтожный спросъ на него не могъ бы покрыть собою издержекъ.
А цѣломудрія, Ками, не существуетъ, и всѣ ваши старанія сбить меня съ моей точки зрѣнія напрасны. Цѣломудріе есть не болѣе, какъ примѣненіе одного изъ многихъ способовъ, путемъ которыхъ возводятъ въ принципъ бережливость и создаютъ добродѣтель изъ дороговизны жизни.
Въ началѣ, о Ками, всѣ дѣти были незаконныя, и никому не приходило въ голову презирать дѣвушку за то, что она становилась матерью. Это было бы столь же странно, какъ сердиться на цвѣтокъ за то, что онъ осмѣлился изъ бутона превратиться въ цвѣтокъ.
Такъ было до тѣхъ поръ, пока не наступилъ недостатокъ въ пищѣ.
Молодымъ дѣвушкамъ втолковывали, что на ихъ обязанности лежитъ заботиться о содержаніи своихъ дѣтей.
Это подало имъ поводъ съ этого времени освѣдомляться, имѣетъ ли доходное предпріятіе человѣкъ, предлагающій себя въ отцы ихъ дѣтей.
Многіе изъ такихъ претендентовъ давали обѣщаніе содержать дѣтей и исполняли его. Но были и такіе, которые, несмотря на обѣщанія, совсѣмъ не заботились о своихъ дѣтяхъ. И когда та или иная молодая мать требовала, чтобы отецъ раздѣлилъ съ нею заботы о семьѣ, онъ дѣлалъ видъ, что никогда ни о чемъ подобномъ не слыхалъ.
Для предотвращенія такого отпирательства было предписано заключать браки, и каждый, пожелавшій стать отцомъ, долженъ былъ заранѣе объ этомъ заявлять. И въ этомъ, Ками, есть доля хорошаго. Но не хорошо было то, что дѣвушка, повѣрившая кому-либо на слово, безъ оффиціальнаго заявленія, считалась менѣе честной, чѣмъ всякая другая. А между тѣмъ такую дѣвушку самое большее можно было обвинить только въ неосторожности, ибо она забывала, что сердца людей черствы, а это каждому должно быть извѣстно.
Говорю вамъ, о Ками, что вначалѣ все это обстояло иначе. Изобрѣтеніе слова цѣломудріе…
— Но вы же сказали, что вторая половина этой всѣмъ извѣстной единой добродѣтели никогда не была изобрѣтена!
— И еще разъ повторяю это, о Ками, преисполненный половинчатаго вниманія. Эта вещь не была изобрѣтена и не могла быть изобрѣтенной, потому что она не существуетъ. Но слово, обозначающее это понятіе, вошло въ употребленіе, когда понадобилось пугало, чтобы предупредить сокращеніе пищи вслѣдствіе прироста населенія. Простодушныя дѣвушки, боящіяся даже звука этого слова, не знаютъ того, что нѣкогда ихъ неосторожность не считалась грѣхомъ.
Но у насъ это время давно миновало, Ками. Въ другихъ же странахъ еще совсѣмъ недавно материнство дѣвушекъ не считалось стыдомъ. Прошу обратить вниманіе на одну весьма поучительную книжку, изъ которой видно, что шестьдесятъ лѣтъ тому назадъ въ Сѣверной Америкѣ цѣломудріе въ нашемъ цивилизованномъ, голодномъ значеніи этого слова, не было извѣстно. «Неосторожность, — говоритъ предводитель одного американскаго племени, — какова бы она ни была, не можетъ выгнать женщину изъ родительскаго дома. Сколько бы дѣтей она ни принесла въ домъ, она во всякое время желанная гостья: „котелокъ всегда на огнѣ, чтобы ее накормить“.» Видите ли, Ками, тутъ все цѣломудріе заключается въ этомъ котелкѣ. Отнимите его, и вы тотчасъ же увидите, какъ родители создаютъ слово, означающее проклятіе дѣвушкѣ, приносящей въ домъ ребенка и не имѣющей узаконеннаго супруга.
— Краснокожіе такъ думаютъ и до сихъ поръ?
— Полагаю, что нѣтъ, о желтолицый Ками. Думаю, что бѣлые американцы отобрали у нихъ котелки и дали имъ взамѣнъ нѣсколько вновь изобрѣтенныхъ словъ о добродѣтели. Когда у дѣвушки рождается ребенокъ, повинный въ излишней «естественности», то она по всей вѣроятности, убиваетъ его, согласно обычаю цивилизованныхъ странъ. Послушайте, Ками, вы, который такъ жадно черпаете вашу мудрость изъ газетъ: «сегодня утромъ извлеченъ изъ рѣки трупъ новорожденнаго ребенка». Вѣдь такія или подобныя извѣстія приходится читать еженедѣльно; а когда подумаешь, сколько погибаютъ и остаются неразысканными новорожденныхъ младенцевъ, подвергающихся той же участи, какъ и бѣдное созданьице, о которомъ я только что прочелъ, — тогда, о Ками, невольно приходится пожалѣть объ изобрѣтеніи такихъ словъ, какъ добродѣтель; приходится позавидовать американцамъ въ томъ, что у нихъ есть котелки, которые, вися постоянно надъ огнемъ, даютъ человѣку возможность быть просто человѣкомъ, а не добродѣтельнымъ.
— Что же, однако, служитъ наградой подобной добродѣтели? — спросилъ Ками…
— Рѣшительно ничего, о Ками, и опять-таки изъ-за денегъ. Родители, законодатели и правители отлично понимаютъ, что награда добродѣтели должна стоить ровно столько же, какъ и несеніе всѣхъ послѣдствій отсутствія добродѣтели. Поэтому изобрѣли опять слово, о Ками, — скажите кстати, читали ли вы мои «Идеи»?
— Боже упаси, мы обѣщали нашимъ учителямъ въ Іеддо воздерживаться отъ этого чтенія.
— Въ такомъ случаѣ вы не знаете того, что я сказалъ въ № 88 моихъ «Идей»: Слова управляютъ міромъ, Ками. Такое слово за неимѣніемъ котелка надъ огнемъ и было выдумано въ награду за добродѣтель. Если ваша горничная останется добродѣтельной, а слуга вашего отеля будетъ такъ же преисполненъ честности, то когда эти бѣдняки не будутъ въ состояніи работать, имъ все же будетъ предоставлено право побираться, какъ Гретхенъ, не бывшей добродѣтельною, или какъ тѣмъ глупцамъ, которые предпочли тысячу гульденовъ сразу, хотя бы и связанныхъ съ крупными непріятностями, — тридцати годамъ спокойнаго «содержанія». Но разница начинается послѣ смерти. Тогда, говорятъ «они» — всѣ эти люди, разсчитывающіе неправильно, и всѣ Гретхенъ пойдутъ въ адъ, а остальные — въ рай. Насколько это вѣрно — не знаю. Да и тѣ, которые занимаются распредѣленіемъ мѣстъ, въ сущности сами ничего не знаютъ. Болѣе того, они въ это не вѣрятъ.
— А откуда вы знаете, что они въ это не вѣрятъ?
— Слушайте, Ками; однажды въ театрѣ сидѣлъ человѣкъ, собиравшійся смотрѣть пьесу. Но это оказалось невозможнымъ, такъ какъ народу было множество, и головы сидѣвшихъ впереди мѣшали ему смотрѣть на сцену. Ему очень хотѣлось, чтобы передъ нимъ расчистилось, и чтобы онъ могъ лучше видѣть; въ то же время ему не хотѣлось уходить съ своего мѣста, такъ какъ оно было удобно, если вокругъ было меньше народу. Что ему было дѣлать, о Ками? Онъ и придумалъ такое слово, которое гласило слѣдующее: «Послѣ этой пьесы будетъ представлена другая, гораздо интереснѣе первой. Кто теперь удержитъ за собой свое мѣсто, тотъ не увидитъ лучшей пьесы; кто же немедленно встанетъ и выйдетъ, тотъ будетъ допущенъ къ новому зрѣлищу.»
Многіе повѣрили ему и покинули свои мѣста.
— А онъ самъ?
— Представьте, Ками, человѣкъ этотъ руками и ногами уцѣпился за свое мѣсто. Онъ боялся, что его унесетѣ толпа, которая повѣрила ему и бѣжала отъ пьесы, шедшей въ данную минуту на сценѣ, такъ какъ собиралась требовать доступа къ слѣдующему представленію. Мнѣ думается, отсюда ясно, что человѣкъ этотъ не вѣрилъ своему собственному слову.
Вотъ почему, о Ками, любящій вводить притчи въ обиходный языкъ, — вотъ почему я не вѣрю словамъ человѣка, который, проповѣдуя добродѣтель, платитъ за нее фальшивой монетой. Отсюда ясно, что и вѣра въ Бога, предписывающая всевозможныя добродѣтели, есть въ сущности не что иное, какъ переводъ на невѣдомаго кассира, котораго никто не можетъ привлечь къ отвѣтственности. Да и самое слово «вѣра въ Бога» есть измышленіе бережливости, о Ками; и вы, конечно, не разъ слышали, какъ богобоязненный нищій, говоря: «Господь вознаградитъ васъ тысячу разъ!» предлагаетъ вамъ 99,900 % прибыли за ту сумму, которую у васъ проситъ.
— Многіе ли въ этой странѣ думаютъ, какъ вы?
— Я вамъ уже говорилъ, Ками, что я рожденъ навыворотъ и поэтому составляю исключеніе. Превратность эта, однако, обнаруживается скорѣе въ манерѣ говорить, чѣмъ въ манерѣ думать. Какъ только начнетъ проходить мода на дешевыя добродѣтели, приносящія однако доходъ, то многіе будутъ утверждать, что они раздѣляютъ мое мнѣніе. Теперь же они молчатъ, словно вѣря человѣку, вцѣпившемуся въ свое мѣсто.
— Они встаютъ, чтобы бѣжать?
— И не думаютъ! Наоборотъ, они тоже крѣпко вцѣпились въ свои мѣста и очень довольны тѣмъ, что произнесено слово, благодаря которому вокругъ нихъ станетъ свободнѣе. Поэтому они съ ликованіемъ встрѣчаютъ вѣсть, хотя не хуже меня знаютъ, что она — ложная.
— А бѣдные вѣрующіе, которые встали и вышли съ тѣмъ, чтобы вернуться попозже?
— Они, по всей вѣроятности, толкнутся въ запертую дверь, о глубокопроницательный Ками. Или, вѣрнѣе, я думаю, что у нихъ не будетъ случая вернуться.
— Неужели ваши законодатели находятъ въ порядкѣ вещей, чтобы легковѣрныхъ людей обманывали лживыми обѣщаніями?
— Разумѣется, Ками. Они заставляютъ даже народъ платить подати, чтобы на нихъ содержать людей, говорящихъ такія слова. Въ этой же газетѣ вы можете прочесть отчетъ о засѣданіи, на которомъ…
— Ради Бога, о чужестранецъ съ нелѣпыми понятіями, не забывайте, что мы сами присутствовали на этомъ засѣданіи…
— Совершенно вѣрно, терпѣливый Ками… non bis in idem[1]! Итакъ, сегодня вы не расположены выслушать, что напечатано въ газетѣ?
— Лучше въ другой разъ! А сегодня отправимтесь посмотрѣть какую-либо изъ достопримѣчательностей… гранильню брилліантовъ, напримѣръ, или воспитательный домъ.
— Да вѣдь я же вамъ говорилъ, Ками, что здѣсь новорожденныхъ дѣтей бросаютъ въ воду. При вашей смѣтливости я не ожидалъ, чтобы, находясь въ столь добродѣтельной странѣ, вы стали думать о воспитательныхъ учрежденіяхъ, которыя такъ гибельно вліяютъ на нравы.
— А что называете вы нравами?
— Нравы — это модели, съ которыхъ сняты узоры добродѣтелей дня, это — мѣдныя клише сердца.
— А ихъ кто дѣлаетъ?
— Это — тайна, Ками; но слѣдовать этимъ обычаямъ и нравамъ необходимо подъ страхомъ прослыть развращеннымъ и рожденнымъ навыворотъ. Видали ли вы когда-нибудь горбатыхъ людей?
— Весьма часто, и особенно здѣсь, въ этой странѣ.
— Такъ вотъ, искусный портной умѣетъ съ помощью ваты и китоваго уса сдѣлать горбъ почти незамѣтнымъ. Кто же имѣетъ горбъ въ душѣ…
— На душѣ, — поправилъ переводчикъ.
— Хорошо, «на» душѣ, Ками, если вы ужъ такъ любите точность въ употребленіи предлоговъ. Такъ тотъ, у кого такая горбатая душа, абонируется на тотъ или другой кодексъ нравственности, въ которомъ кстати находитъ и адреса, гдѣ можно купить вату и китовый усъ. Въ этой отрасли существуетъ большая конкурренція.
— Какая же вата считается лучшею?
— Это зависитъ отъ вѣры, Ками.
— А это что такое?
— Вѣра — добровольная одиночная тюрьма для разума.
— Не хотите ли вы этимъ сказать, что вѣрующіе лишены разума?
— Отнюдь нѣтъ… тогда нечего было бы и запирать. Наоборотъ, ихъ разумъ проявляется тотчасъ же, какъ только задѣта выгода. Дѣло обстоитъ такъ, о Ками: когда вы посылаете своего слугу въ лавку мѣнялы со слѣдующимъ порученіемъ: «Ками кланяется и проситъ государственныхъ бумагъ», то мѣняла отошлетъ вашего слугу обратно съ просьбой прислать удостовѣреніе, что слуга дѣйствительно вашъ посланный. Этотъ поступокъ доказываетъ, что такой мѣняла обладаетъ разумомъ. Но стоитъ только появиться кому-либо и разсказать, что онъ посланъ Богомъ для исправленія его души, то онъ запираетъ свой разумъ въ темницу и охотно платитъ за вату и за работу, не спрашивая даже, имѣетъ ли должное удостовѣреніе посланный.
А теперь, Ками, я съ вами прощусь… пойду писать свои «Идеи». Пріѣдете ли вы въ Амстердамъ?
— Да… пріѣду!
— Тогда надѣюсь встрѣтиться съ вами тамъ въ зоологическомъ саду… въ паркѣ… или на одной изъ выставокъ нидерландской культуры. Прощайте, Ками, берегите вашъ животъ!
— Прощайте, человѣкъ, рожденный навыворотъ; а вы попытайтесь нажить себѣ такой же!
— Не стоитъ труда, Ками.
Примѣчанія
править- ↑ лат. Non bis in idem — Не дважды за одно и то же. Довольно и одного раза. — Примѣчаніе редактора Викитеки.