Разговоры с финансистом (Амфитеатров)/ДО

Разговоры съ финансистомъ^[1]
авторъ Александръ Валентиновичъ Амфитеатровъ

Дата созданія: 1899. Источникъ: Амфитеатровъ А. В. Житейская накипь. — СПб.: Товарищество «Общественная польза», 1903. — С. 250.

Сумерки боговъ

Когда «крахнулъ» фонъ-Дервизъ, я поѣхалъ къ одному знакомому финансисту потолковать, — какъ это, мало ожиданное публикою, событіе свершилось, и что вообще сей сонъ долженъ обозначать?

Финансистъ, на вопросъ мой, только руками развелъ.

— Что обозначать? — сказалъ онъ, — отвѣчу вамъ однимъ словомъ: началось!

— Кратко, но неясно. Что началось-то?

— Götterdämmerung. Сумерки боговъ.

— Да, большой тузъ свалился… Но, все-таки, почему вы — ужъ такъ мрачно? Боговъ нѣтъ передъ богами. Послѣ Урана — Сатурнъ, послѣ Сатурна — Юпитеръ…

— Нѣтъ, батюшка, тутъ весь Олимпъ трещитъ. И, если вамъ ужъ такъ по вкусу миѳологическія сравненія, скажу вамъ: мы входимъ въ періодъ новой гигантомахіи. Денежные гиганты прутъ грудью на русскій капиталъ и твердятъ: разступись! разступись! разступись! отдай намъ свое мѣсто, или погибай, чортъ съ тобой! — раздавимъ тебя своими пятками…

Финансистъ взволновался и нервно заходилъ по кабинету. Въ глазахъ его я прочелъ самый непритворный испугъ.

— Какіе страхи! — попробовалъ пошутить я, — и все это изъ-за одного Дервиза!

— Ахъ. Боже мой! — нервно отозвался онъ, — что Дервизъ! Ну, огромная фирма, ну, Померанцевъ — русскій человѣкъ, широкая натура, рискунъ, корнетъ, — зарвался, раскидался, расширилъ окружность дѣла такъ, что ему… радіуса не хватило: не дотянулъ! Вотъ и все… Люди опытные объ этомъ давнымъ-давно знали. Еще два года тому назадъ, я изъ устъ не какого-нибудь биржевика, но государственнаго человѣка слышалъ: чтобы держаться, Дервизу надо строить желѣзную дорогу въ Центральную Африку, къ сѣверному полюсу, на луну, къ чорту-дьяволу, но строить! строить! строить! Хотя бы въ убытокъ себѣ, но держать оборотъ. Первая заминка, и онъ банкротъ.

— Помилуйте: какое же банкротство, когда активъ превысилъ пассивъ на цѣлые милліоны?

— Другъ мой, активъ, пассивъ и всяческая бухгалтерія суть начала, чувствуемыя каждымъ предпріятіемъ хронически, но, такъ сказать, внѣ времени и пространства. А есть въ каждомъ же предпріятіи начало острое и подвластное времени и пространству, — охъ, какъ подвластное! — и имя ему срочные платежи. И предпріятія гибнутъ вовсе не въ тотъ моментъ, когда о владѣльцѣ ихъ говорятъ: его пассивъ превышаетъ активъ; но — когда по городу летитъ молва: въ такой-то день, часъ, такой-то не могъ оправдать предъявленныхъ ему срочныхъ платежей. Онъ прекратилъ платежи. Онъ банкротъ. А пассивъ пассивомъ и активъ активомъ. Это потомъ разберется.

— Спасибо за лекцію, хотя въ ней нѣтъ ничего новаго. Вернемся къ Дервизу и сумеркамъ боговъ…

— Вамъ все сомнительно это мое слово? А что вы скажете, если я вамъ — вотъ сейчасъ, не сходя съ сего мѣста — пересчитаю, по крайней мѣрѣ, десятокъ фирмъ, мало чѣмъ уступающихъ Дервизу по извѣстности и значенію въ финансовомъ мірѣ, а иныя изъ нихъ будутъ даже и почище! — которыя висятъ на волоскѣ и, по всей вѣроятности не сегодня, завтра мы услышимъ объ ихъ паденіи?!

И онъ назвалъ мнѣ рядъ именъ, которыхъ, конечно, я не назову. А были эти имена вотъ какого разряда. ѣхалъ я разъ но желѣзной дорогѣ съ евреемъ-биржевикомъ, — надо полагать, везло ему въ то время, потому что веселъ онъ былъ, какъ горный козелъ, самъ чортъ ему не братъ, и нѣтъ на свѣтѣ человѣка его больше. Ноги на диванѣ, шляпа на затылкѣ, сигарища въ зубахъ, пыхтитъ, шумитъ, даже смотрѣть на него радостно: такъ здорово у человѣка селезенка играетъ.

Въ Любани я встрѣтился съ знакомымъ инженеромъ. Возвращаюсь послѣ третьяго звонка въ вагонъ, — вижу; спутникъ мой что-то пріумолкъ и странно на меня поглядываетъ, и ноги съ дивана спустилъ.

— Вы съ господиномъ Іевлевымъ, кажется, сейчасъ бесѣдовали? — спросилъ онъ меня.

— Да… А вы его знаете?

На лицѣ биржевика изобразился почтительный ужасъ:

— Я?! Ой, нѣтъ… вѣдь онъ управляющій Холодова!

— То есть одинъ изъ управляющихъ. Главный-то… — я назвалъ фамилію.

Спутникъ мой положилъ сигару въ пепельницу.

— А вы и ихъ изволите знать?

— Очень немного.

— Откуда знакомы?

— Просто встрѣчались раза два у Холодова.

— У Хо-ло-до-ва?!

Спутникъ долго смотрѣлъ на меня мечтательно-обожающимъ взглядомъ: Боже мой! человѣкъ у Холодова, самого Холодова бываетъ?!

— То-то я смотрю, — задумчиво произнесъ онъ наконецъ, — что вы себѣ такъ самостоятельно съ г. Іевлевымъ по платформѣ гуляете!

Такъ вотъ рядъ подобныхъ Холодовыхъ, одно имя которыхъ бросаетъ «людей рынка» въ остолбенѣніе, «чинъ чина почитай», и назвалъ мнѣ финансистъ. Я не повѣрилъ и даже разсмѣялся:

— Полно вамъ меня морочить! Вы шутите…

А онъ задумчиво декламировалъ, — поэтическая натура! —

Все великое земное
Разлетается, какъ дымъ.
Нынѣ жребій выпалъ Троѣ,
Завтра выпадетъ другимъ!..^[2]

Судя по тревожнымъ вѣстямъ изъ Москвы и по петербургской биржевой паникѣ, скептицизмъ мой былъ напрасенъ, а финансистъ правъ. Сейчасъ я встрѣтилъ его въ банкѣ.

— Что я вамъ говорилъ? — заговорилъ онъ, завидѣвъ меня, еще издали, не поздоровавшись. Не сумерки это боговъ? а? не гигантомахія? Рвутъ насъ, батюшка, рвутъ! На воздухъ взрываютъ!

— Да кто рветъ-то? кто на воздухъ взрываетъ?

— Какъ — кто? Неужели вамъ неясно? Да вотъ онъ взрываетъ, — финансистъ ткнулъ пальцемъ на улыбающагося директора банка, тутъ же стоявшаго, — вонъ этотъ, вонъ тотъ… — онъ указалъ въ окно на пестрѣющія по Невскому вывѣски банкировъ.

— Ну, ужъ вы, Михаилъ Кондратьевичъ, всегда на нашего брата нападаете, — возразилъ директоръ. — Сами, господа, зарываетесь, а потомъ банки во всемъ виноваты…

— Да, разумѣется, банки. Что мы, ворочающіе милліонами, якобы капиталисты, развѣ не рабы ваши? развѣ не овцы, стригомыя по капризу господъ Мемельберговъ и Блауштейновъ?

— Ну, знаете ли, — овцы тоже съ зубками! — расхохотался директоръ.

— Только — не противъ васъ! Овецъ, которыхъ мы стрижемъ, вы и взглядомъ не удостоите: мелки для васъ… Вамъ шерсть покрупнѣе требуется. Вѣрите ли, — обратился онъ ко мнѣ, вотъ, по поводу этихъ несостоятельностей, дѣйствительныхъ, предполагаемыхъ, ожидаемыхъ, я ночей не сплю. И въ безсонницу сосчиталъ наши крупныя предпріятія: и выгодныя, и неудачныя, и дающія дивидендъ, и безнадежныя. И, кромѣ двухъ-трехъ мануфактуръ, вродѣ Никольской, я не нашелъ ни одного русскаго дѣла, которое работало бы не на банки, по преимуществу, не платило бы имъ прямо колоссальныхъ даней. Помилуйте! Развѣ мы хозяева своихъ дѣлъ? развѣ отъ насъ зависятъ наши заказы?

— Да почему нѣтъ?!

— А потому: покажите мнѣ крупное русское предпріятіе съ вполнѣ достаточнымъ по размѣрамъ его оборотнымъ капиталомъ.

— Вотъ я и говорю, — вмѣшался директоръ, — что размахиваетесь вы, господа, не по карману. Есть поговорка русская: «не шагай широко — штаны лопнутъ».

— Лопаться-то нечему, — огрызнулся финансистъ, — сняли вы ихъ съ насъ… Совѣтчикъ тоже! Скажите-ка лучше по совѣсти: возможно ли у насъ въ Россіи не крупное предпріятіе, съ маленькимъ оборотомъ и разсчетомъ на маленькій процентъ?! Вѣдь это не Бельгія, не Франція. У насъ, если дѣло ищетъ сочувствія и поддержки въ сферахъ, — а безъ того оно никакого кредита себѣ не сыщетъ, — такъ первый вопросъ: укажите, какую оно приноситъ всероссійскую пользу. Всероссійскую! — видите, радіусъ-то каковъ… это-съ не отъ Парижа до Брюсселя или какого нибудь тамъ Лилля.

— Ну, Михаилъ Кондратьевичъ, въ Соединенныхъ Штатахъ радіусы не меньше нашихъ, однако…

— А что же тамъ краховъ не бываетъ? Такіе, батюшка, что нашимъ и во снѣ не снились. Дервизы-то наши предъ тамошними — мальчишки и щенки. Тамъ вѣдь не на рубли, а на доллары и наживаются, и банкрутятся… А вѣдь кредитъ-то въ Соединенныхъ Штатахъ поставленъ, разумѣется, и крѣпче, и умнѣе, и свободнѣе, чѣмъ у насъ. Тамъ Мемельберговъ и Блауштейновъ одна конкурренція уже въ уздѣ держитъ. А здѣсь? Помилуйте! Получаю я дорогу, скажемъ. Какъ мнѣ ее строить? Гдѣ подъемный капиталъ? Нѣтъ капитала. Ну, — ко евреямъ посланіе апостола Павла чтеніе: бѣгу и закладываю ее Мемельбергу. Получаю казенный заказъ, — бѣгу и кланяюсь Блауштейну. И, если Блауштейну и Мемельбергу придетъ капризъ не принять залога, отказать въ учетѣ, — ау! дайте мнѣ цилиндръ, фракъ и откройте вьюшки въ каминѣ: я лечу въ трубу. Нѣтъ у насъ своего оборотнаго капитала, — онъ весь вращается въ банковыхъ операціяхъ, конечно, стираясь въ нихъ, какъ между двухъ жернововъ, въ муку… Самое золотое русское дѣло — все же не болѣе, какъ обрѣзанный червонецъ, который съ каждымъ днемъ дѣлается меньше и меньше. И — въ концѣ концовъ, у насъ въ рукахъ остается дыра, а золото — у Блауштейновъ и Мемельберговъ. Каждый изъ этихъ господъ, — онъ опять ткнулъ пальцемъ на ухмыляющагося директора, — для насъ… золотой Малюта!

— Мы кричимъ противъ иностранныхъ капиталовъ, воюемъ съ ними, — продолжалъ онъ, — но вѣдь это дѣтскій крикъ, война ребенка противъ няньки, которая терпитъ до поры до времени, а тамъ — за вихоръ, да и въ уголъ. Ибо и Блауштейнъ, и Мемельбергъ, всѣ штейны и берги, отъ которыхъ мы зависимъ — конечно, иностранный капиталъ, питаемый русскими предпріятіями. И — если Парижъ, Лондонъ, Берлинъ дадутъ имъ сигналъ: души русскій капиталъ! онъ зазнался! надо посбить съ него спѣси, уронить его кредитъ, понизить искусственно его доходность, и на этомъ фонѣ разыграть девятую симфонію торжества иностранцевъ, — такъ, повѣрьте мнѣ, мы полетимъ на воздухъ чище, чѣмъ отъ динамитнаго взрыва… Нажметъ г. Ротшильдъ въ Парижѣ пуговку электрическаго провода, а гг. Дервизы и К°, въ Петербургѣ, глядь, и летятъ уже до облаковъ просить боговъ объ уплатѣ долговъ.

— Ну, — пожимая плечами, возразилъ директоръ, — договорились до своего. Повторите еще, ходящую по городу, смѣшную сказку, что крахи устраиваются капиталистами-дрейфусарами, въ отместку за равнодушіе русскихъ къ судьбѣ Дрейфуса.

— Нѣтъ, такой глупости я не повторю, потому что дѣло Дрейфуса, — мѣстное, политическое… А просто — ввозили-ввозили мы къ себѣ иностранный капиталъ, не облагая его данями и пошлинами, наводнили промышленный рынокъ иноземными производителями, а денежный — иностранными же «золотыми Малютами», — ну, и тѣсно имъ стало, рѣшили они порасправиться и спихнуть насъ съ занятыхъ мѣстъ. Ote toi que je m’y mette!.. Знаете сказку объ ежѣ, котораго ужи пустили къ себѣ въ норку обогрѣться. Влѣзъ онъ и сейчасъ же иглы растопорщилъ. Ужамъ пришлось невтерпежъ. «Ты бы, братъ, шелъ теперь во свояси, — говорятъ ежу, — вѣдь уже стало тепло, у тебя есть своя норка, а намъ съ тобою тѣсно, и просто смерть отъ тебя приходитъ…» А ежъ въ отвѣтъ: «не знаю, какъ вамъ, а мнѣ здѣсь очень хорошо, — ну, а кому неудобно, тотъ, пожалуй, можетъ и убираться вонъ, куда ему угодно».

Онъ грустно замолчалъ. Директоръ ухмылялся.

— Такъ, приказъ данъ? — поддразнилъ онъ моего знакомаго.

Тотъ встрепенулся и посмотрѣлъ на него звѣремъ.

— Конечно. Это я по вашей… по вашему радостному личику вижу! Ну, если нѣтъ приказа, почему вы сегодня не сдѣлали мнѣ той операціи, о которой я просилъ васъ?

— Михаилъ Кондратьевичъ! да вѣдь вы все сами знаете: формальности не соблюдены…

— Однако, безъ этихъ формальностей мы съ вами — ведя дѣла второй десятокъ лѣтъ — всегда прекрасно обходились въ спѣшныхъ случаяхъ и производили ихъ заднимъ числомъ.

— Мало ли что было, — уклонился директоръ. — Времена не тѣ. Прочности той нѣтъ… всѣ подъ сомнѣніемъ.

— Вотъ про то-то я и говорю… И не тѣ времена для Михаила Кондратьева, Петра Сидорова, Сергѣя Антонова, но для де, фонъ, штейновъ, берговъ и пр. и пр. остались тѣми же, что и раньше. Вы думаете, я не знаю, что вчера только вы произвели эту же операцію для бельгійцевъ — прямо на вѣру, безъ всякихъ формальностей, при гораздо слабѣйшемъ обезпеченіи, чѣмъ я предлагаю?

— Да, помилуйте? Какая намъ цѣль дѣлать вамъ непріятности?

— Какая цѣль? Экзаменъ, батюшка, производите: ну-ка, кто изъ васъ, русскихъ капиталистовъ, крѣпокъ еще? Справится онъ, коли мы бросимъ его безъ помощи въ любой данный моментъ, или нѣтъ? Есть такая игра дѣтская. Схватитъ товарищъ товарища всей пятерней за волосы и говоритъ: вывернись, — попъ будешь! Такъ-то сейчасъ и иностранный нашъ кредитъ. Схватилъ онъ русскій капиталъ за волосы и предлагаетъ: вывертывайся и выходи въ попы, либо оставь у меня въ пятернѣ всѣ волосы и гуляй остальную жизнь съ лысой головой.

Мы вышли изъ банка вмѣстѣ.

— Поняли, батюшка? — спросилъ меня финансистъ.

— Да, дѣйствительно, что-то смеркается…

— Какое тамъ! Совсѣмъ уже темно!.. И гномы побѣжали… гномы, которые смѣнятъ насъ, когда мы — фюить!

Онъ свистнулъ, постучалъ палкою по тротуару и прибавилъ внушительно:

— Правительственное вмѣшательство, — одна теперь у насъ надежда, въ этомъ повѣтріи краховъ!

— Ну, начинается! И какъ вы, гг. россійскіе капиталисты, безъ министерскихъ подачекъ и помочей ходить не умѣете?

— А что же прикажете дѣлать?! Видите сами: Олимпъ рушится, и боги падаютъ съ подножій…

— Ничего! не такъ страшенъ чортъ, какъ его малюютъ. Вѣдь и гигантомахія только настращала Олимпъ, а кончилась торжествомъ боговъ и пораженіемъ гигантовъ.

Финансистъ сомнительно покачалъ головою и произнесъ:

— Non bis in idem!^[3] Да вѣдь и тогда Олимпъ не спасся бы безъ вмѣшательства Геркулеса. Ну, вотъ и мы зовемъ на помощь Геркулеса, то есть правительственное вмѣшательство… Ссуды! ссуды! ссуды давайте! Заказы! Кредиты!.. Иначе — капутъ! Я человѣкъ искренній и откровенный: иначе — капутъ! Сегодня экзаменъ, завтра экзаменъ, сегодня вывернулся, завтра выкрутился, — а тамъ, глядь, и вовсе петля на шеѣ, и — de mortuis aut bene aut nihil!^[4]

— А мнѣ все какъ то странно, даже невѣроятно: такіе слоны валятся…

— А, батюшка! Это-то, пожалуй, еще намъ на руку, что валятся сразу не мелкія сошки, а слоны. Читали вы романъ, какъ жители Марса напали на землю, истребили людей, испепелили все живое, всю растительность, — ну, а потомъ эти господа побѣдители сами всѣ передохли отъ земныхъ бактерій? Ну, вотъ — авось сбудется эта загробная месть разрушенныхъ капиталовъ и на марсіанахъ изъ Парижа. Въ лѣсъ, гдѣ десятками падаютъ пораженные эпизоотіей слоны, не сразу-то войдешь: онъ отравленъ, тамъ — чума въ воздухѣ… Разлагающійся капиталъ тоже распространяетъ миріады ядовитыхъ бактерій. Когда изъ оборота вычеркиваются сотни милліоновъ, сотни тысячъ людей, около нихъ кормившихся, тоже обречены быть вычеркнутыми изъ списковъ… За каждымъ русскимъ предпринимателемъ, котораго сейчасъ pollice verso^[5] осуждаютъ на гибель Блауштейны и Мемелъберги, стоитъ заводское, фабричное, желѣзнодорожное, вагоно, машино, судостроительное, рельсопрокатное дѣло и т. д., и т. д. Умретъ слонъ, — пропадутъ голодомъ и легіонами живущія на немъ блохи. А вы знаете нѣмецкій витцъ — was für Unterschied zwischen dem Elephant und dem Floh^[6]?

— Нѣтъ, не слыхалъ.

— Ein Elephant hat viele Flöhe, aber ein Floh kann keine Elephante haben^[7]. Вотъ-съ. Полагаю, что замысловатая штука эта, — ужъ не знаю, какой нѣмецкій Кузьма Прутковъ ее придумалъ! — въ данныхъ обстоятельствахъ не лишена нѣкоторой аллегорической поучительности. О блохахъ же — кромѣ всего прочаго — и то памятовать надо, что онѣ съ голоду бываютъ злы и кусаются. Такъ не лучше ли позаботиться, чтобы онѣ и впредь не лишены были естественнаго своего корма?

«Серьезное Успокоеніе»^[8]

— Ну-съ, успокоились?

Такимъ привѣтствіемъ встрѣтилъ я заѣхавшаго ко мнѣ финансиста.

— О, чрезвычайно!

Въ голосѣ финансиста звучали ироническія нотки, а въ глазахъ вспыхивали сердитые огоньки.

— Чрезвычайно! — повторилъ онъ послѣ того, какъ мы поздоровались, и онъ, грузнымъ движеніемъ на смерть утомленнаго человѣка, опустился въ кресло, — чрезвычайно!.. Я спокоенъ, какъ больной, который все покашливалъ, да лихорадилъ, и глупые провинціальные врачи находили у него запущенный, но не опасный, а только надоѣдливый бронхитъ съ осложненіемъ; а поѣхалъ больной, успокоенія для, въ Вѣну, къ самому Нотнагелю, — тотъ ему я говоритъ: «батюшка! вы сомнѣваетесь, что у васъ въ легкихъ? Какіе же дураки васъ лечили до сихъ поръ, что не умѣли поставить столь яснаго діагноза? У васъ чахотка, батюшка! не сомнѣвайтесь и не безпокойтесь: самая настоящая чахотка!» Ну, вотъ теперь вы и посудите, милый человѣкъ: какъ это опредѣленіе, — на что больше смахиваетъ? Есть ли оно и впрямь «серьезное успокоеніе», или же — итого еще серьезнѣе и спокойнѣе — простое, прямое и непосредственное «Со святыми упокой»?

— Кому пѣть-то собираетесь, — типунъ вамъ на языкъ?

— Русскому промышленному дѣятелю и предпринимателю, голубчикъ, — вотъ кому. Діагнозъ то Нотнагалевъ ему поставленъ…

Съ Богомъ въ дальнюю дорогу,
Путь найдешь ты, слава Богу:
Свѣтитъ мѣсяцъ, ночь ясна…
Касса выжата до дна! —^[9]

трагикомически запѣлъ онъ.

— Наоборотъ, мнѣ кажется, діагнозъ этотъ долженъ васъ радовать и наводить не на панихидныя, но на мажорныя мелодіи. Вѣдь ясно сказано: затрудненія временныя, вызваны отливомъ денегъ на дальній Востокъ…

— А какой мнѣ восторгъ въ томъ, что они на Востокъ отлили? Ну, отлили, такъ отлили, на востокъ, такъ на востокъ! А я на Западѣ безъ нихъ околѣваю, — и шабашъ! И никакого облегченія оттого, что знаю, куда деньги отлили, рѣшительно не ощущаю. Вѣдь это что? — Милый другъ, говорятъ мнѣ, — ты совершенно напрасно вертишься и тоскливо мечешься, точно живой карась на сковородѣ! Хотя тебѣ и скверно и даже мучительно, разувѣрься въ своихъ страхахъ: съ тобою не происходитъ ничего особеннаго, — тебя просто жарятъ, какъ всякому карасю полагается. А если ты, кромѣ общаго ощущенія жарьбы, испытываешь еще нѣкоторыя новыя и необычныя неудобства, такъ это — потому, что ты любишь, чтобы тебя жарили въ сметанѣ, господамъ же Мемельбергамъ и Блауштейнамъ пришла на этотъ разъ фантазія сжарить тебя просто въ маслѣ… Пережди нѣкоторое время: ѣсть тебя въ маслѣ имъ надоѣстъ, и они возвратятся къ обычному способу твоего приготовленія, то есть къ жаренію въ сметанѣ… — Позвольте! — вопію я въ отвѣтъ, — да кой чортъ сказалъ вамъ, что я люблю жариться въ сметанѣ? Не хочу я ни сметаны, ни масла! Я вовсе не хочу жариться. волкъ васъ заѣшь!.. Тогда на меня смотрятъ съ примѣтнымъ неудовольствіемъ и говорятъ: ишь, какой прихотникъ! Вы въ чемъ же цѣль существованія-то своего полагаете? Чтобы жизнью жуировать^[10], что ли? Лошадямъ золоченый ячмень на серебряныхъ блюдахъ подноситъ à la Дервизъ? оперу держать, Васнецовымъ, Трубецкимъ да Шаляпинымъ меценатствовать à la Мамонтовъ? Нѣтъ, вы пожарьтесь!..

— Но вѣдь — временно же, временно! — засмѣялся я, — деньги приплывутъ обратно, потекутъ въ кисельныхъ берегахъ медовыя… то бишь, золотыя рѣки, — и, какъ цыгане поютъ:

Подожди! Счастье вернется,
Жизнь улыбнется,
Какъ въ прежніе дни!

— Вы мнѣ — какъ цыгане поютъ, а я вамъ — какъ Гамлетъ говоритъ:

Покуда травка подрастетъ,
Лошадка съ голоду умретъ…

И очень мнѣ лошадку жаль, потому что она добрая лошадка, русская лошадка, труженица, поработавшая на своемъ вѣку… Господи! сколько поработавшая! И теперь — сама лошадка умирай, а что поработала, отдай въ чужія, пришлыя руки. Ты навозъ возилъ, ты цѣлину плугомъ поднималъ, ты боронилъ, ты сѣялъ, ты даже и жатву снялъ и скирды сметалъ, — ну, а вотъ снопы-то въ свой овинъ свезутъ и хлѣбъ твой ѣсть будутъ совсѣмъ другіе. И будутъ они тебя презирать, и предъ тобою чваниться, и учить тебя уму-разуму, и попрекать вѣчнымъ твоимъ у нихъ рабствомъ, а ты облизывайся, кланяйся и благодари: кушайте, милостивцы! кушайте, благодѣтели! Пріятнаго вамъ аппетита! Вы наши отцы, а мы ваши дѣти!

— Послушайте! Все, что вы говорите, очень печально — лично для васъ, то-есть — для русскихъ капиталистовъ-предпринимателей, которыхъ такъ искусно взрываютъ въ послѣднее время на воздухъ господа Мемельберги и Блауштейны. Но, съ общеэкономической точки зрѣнія, какое, собственно говоря, дѣло до васъ хотя бы тому же правительству, чьего вмѣшательства въ вашъ кризисъ вы такъ жадно добиваетесь? Вѣдь правительству важны предпріятія, а не лица. Ну, было дѣло Дервиза, Мамонтова, Иванова, Сидорова, Карпова, — стало оно Мемельберга, Блауштейна, Каинберга, Авельберга… Ни дѣло не ушло изъ страны, ни капиталъ, который оно — простите за неуклюжую иностранщину — эквивалируетъ. Конечно, жаль Дервиза, Мамонтова, Иванова, Сидорова, но — вольно же имъ было терять свои Голконды! А самыя-то Голконды цѣлы, у нихъ только стали другіе люди, отъ которыхъ государство имѣетъ тотъ же самый доходъ и, можетъ быть, будетъ имѣть еще большій…

— Ну-съ?

— Да что: «ну-съ»!.. Вы требуете отъ правительства сентиментальности, а не справедливости, — вотъ что я хотѣлъ сказать.

— Это вамъ лже-Ротштейнъ внушилъ.

— Какой лже-Ротштейнъ?

— А вотъ у васъ, въ «Россіи», было «письмо въ редакцію» за подписью И. Р—штейна. Такъ какъ оно очень полно и ярко выражало идеалы нахрапа на Русь иностранныхъ капиталовъ и написано было съ большимъ знаніемъ биржевого и банковаго гешефтмахерства, то въ Петербургѣ сгоряча приняли это письмо за произведеніе… г. Ротштейна. Чести послѣднему сіе, правду сказать, не дѣлаетъ, но… письмо было хоть и шельмоватое, а преумное и справедливое отъ первой до послѣдней строчки. Конечно, справедливое не общечеловѣческою, но биржевою правдою, по этикѣ и логикѣ Каинова племени. Потомству Авеля, при торжествѣ этакихъ началъ, лучше ужъ заранѣе навѣсить себѣ на шею камень осельній и ввергнуться въ пучину морскую… Но, съ Каиновой точки зрѣнія, вашъ лже-Ротштейнъ умница непреложная. Можно сказать — Милль Каиновой логики, — вотъ даже какъ!..

— Вы все острите, да бранитесь, — а… «подсудимый! что вы можете сказать въ свое оправданіе?»

— Скажу, что Каинова логика фальшитъ прежде всего въ томъ, будто государству безразлично, въ чьихъ рукахъ сосредоточатся уплывающія изъ русскихъ рукъ русскія предпріятія и чьи капиталы будутъ въ нихъ обращаться. Не безразлично-съ, хотя бы доходъ съ обращенія иностраннаго капитала оказался и впрямь временно выгоднѣе дохода съ обращенія капитала русскаго. Будь оно безразлично, законъ не ограничивалъ бы участія иностранцевъ въ акціонерныхъ обществахъ и предпріятіяхъ, въ которыхъ интересы частные соприкасаются съ политическими интересами государства — напримѣръ, въ морскихъ пароходствахъ.

Если вы обратите вниманіе, въ какія области промышленности по преимуществу пробираются у насъ иностранцы, куда ихъ особенно тянетъ, гдѣ они энергичнѣе всего стараются оттѣснить русскихъ людей и русскій капиталъ, вы увидите, что это области производствъ, имѣющихъ непосредственное прикладное значеніе не въ частномъ обиходѣ, но въ государственной жизни. Иностранцы не бросились въ Москву отбивать у Морозовыхъ, Хлудовыхъ, Прохоровыхъ миткали и ситецъ, — а ужъ, кажется, на что выгодное дѣло: пальцемъ о палецъ только ударь — милліоны въ карманъ сами идутъ. Они отвоевываютъ у русскаго капитала желѣзо и пути сообщенія. Вотъ куда тянется ихъ усердіе. Ну-съ, коснемся хоть вопроса нашего судостроенія. Любой изъ нашихъ судостроительныхъ заводовъ можно хоть сейчасъ выгодно продать англійскимъ компаніямъ. Почему? Да потому, что, пріобрѣтая русскій судостроительный заводъ, англичанинъ пріобрѣтаетъ и часть русской судостроительной силы, возвращаетъ Англіи частичку утраченной ею, судостроительной всемірной, такъ сказать, монополіи и ставитъ, по судостроительству, русское государство въ новую зависимость отъ Англіи.

— Что это вы — какъ будто черезъ край?

— Вовсе нѣтъ! Вообразите себѣ не только войну, но просто европейское «осложненіе».

— Такъ что же? Крейсера и миноноски для непріятеля, что ли, станутъ строить русскіе заводы въ рукахъ англійскихъ компаній?

— Нѣтъ. Это бы еще ничего, потому что миноноску или крейсеръ, выстроенный для непріятеля, можно заарестовать для русскихъ. А просто — изъ Европы тогда получать новые крейсера и миноноски мы не будемъ въ состояніи по враждебнымъ отношеніямъ, а своихъ настроить — пожалуй, будетъ и негдѣ.

— То есть почему же?

— Очень просто. Господа англичане, захватывая наши предпріятія, весьма часто не заботятся даже о прямой и непосредственной выгодѣ отъ нихъ. Они смотрятъ глубже, смотрятъ въ корень. Имъ важно, чтобы мы не чувствовали себя свободными отъ нихъ, чтобы, въ случаѣ экстренной надобности, не могли обойтись своими собственными средствами безъ заграничнаго заказа. Англійская компанія покупаетъ судостроительный заводъ. Хорошо-съ. Можете вы ручаться, что она будетъ строить вамъ только то, для чего заводъ по идеѣ своихъ первыхъ устроителей предназначался? Вовсе нѣтъ. Компанія — акціонерное общество, заинтересованное лишь въ томъ, чтобы дѣло приносило хорошій доходъ. На нее и въ претензіи никто быть не можетъ, если въ одинъ прекрасный день она найдетъ для себя невыгодными крейсера и миноноски, а станетъ дѣлать ходовый товаръ. Политическое осложненіе. Европейскіе доки для насъ оказываются закрыты. Обращаемся къ внутреннему частному судостроительству — въ рукахъ иностранной компаніи. Строй столько-то крейсеровъ и миноносокъ! — Не можемъ. — Почему? — Да у насъ приспособленій для того нѣтъ. — Какъ? А куда же дѣвались старыя? Вѣдь строились же у васъ и крейсера, и миноноски? — Да, но новая компанія нашла, что выгоднѣе будетъ производить en masse^[11] переносныя кухонныя плиты и цинковыя ванны и приспособила заводъ къ этому рыночному спросу, а старые «элинги» упразднила и пустила на смарку. Такъ что для миноносокъ и крейсеровъ нужны новыя сооруженія, которыя, если вамъ нужно, и потрудитесь заново возвести… Не противъ насъ строить, но парализовать нашу строеспособность — вотъ задача англійской компаніи. И, уже въ виду этой одной возможности, переходъ частныхъ предпріятій подобнаго характера изъ русскихъ рукъ въ руки иностранцевъ, — дѣло не частной, но государственной важности.

Затѣмъ — скажу о переходахъ вообще изъ рукъ въ руки. Со стороны глядя, спокойно говорится фраза: крахнувшее предпріятіе не пропало, но капитализировалось въ другихъ рукахъ, — пропалъ только прежній предприниматель. Онъ, молъ, будетъ тлѣть, новый цвѣсти, и равновѣсіе благополучія на земномъ шарѣ оттого ни чуточку не измѣнится. Можете обвинять меня, если угодно, въ сентиментальности, но я душевно скорблю всякій разъ, что вижу, какъ изъ дѣла выпадаетъ коренной его основатель и двигатель, и — кто бы его ни замѣнялъ — я считаю затѣмъ дѣло на склонѣ къ гибели. И сентиментальность эта — не совсѣмъ сентиментальность, въ ней есть и здоровая, реальная подкладка. И страна наша молодая, и промышленность молодая. Нигдѣ въ большей мѣрѣ, чѣмъ въ Россіи, основатель дѣла не является душою предпріятія, нигдѣ личность хозяина не стоитъ такъ ярко въ центрѣ производства. У насъ, если хотите, дѣйствительно, не потерялось еще въ промышленности донкихотство, т. е. призваніе, любовь именно къ самому дѣлу для дѣла, а не для однихъ дивидендовъ, изъ него вытекающихъ. Вотъ въ этомъ-то и разница нашихъ дѣлъ отъ того гешефтмахерства, что идеализируетъ и ставитъ вамъ въ примѣръ вашъ лже-Ротштейнъ. Мнѣ, напримѣръ, далеко не все равно было бы, — случись мнѣ, сохрани Богъ, считаться съ бѣдою вродѣ Дервиза или Мамонтова, — кто меня замѣнитъ во главѣ моего любимаго дѣла: лицо, ему страстно преданное или акціонерное общество какого-нибудь банка или далекой заграничной компаніи, — лицо юридическое совершенно равнодушное къ тому, что будетъ дѣлаться внутри дѣла, лишь бы росъ дивидендъ и акціи выше и выше котировались на биржѣ. У меня, скажемъ, сталелитейный заводъ. Я испытываю заминку въ дѣлахъ, продаю заводъ банку или иностранной компаніи. У нихъ дѣла идутъ тоже неважно. Что дѣлать? Да очень просто: такъ какъ производство завода не даетъ немедленно желательнаго дивиденда, а ко всему, кромѣ послѣдняго, банкъ совершенно равнодушенъ, то бывшее производство упразднить, а перейти на новое, рыночное, съ такимъ-то и такимъ-то сбытомъ, который обезпечитъ такой-то и такой-то дивидендъ. Заминка съ паровозами — строй печки и ванны. Заминка съ паровыми котлами — валяй кухонные горшки.

Почти каждое русское промышленное предпріятіе связано съ «идеей». Да, да! Можете улыбаться, сколько угодно, но это такъ. У насъ нѣтъ оборотнаго капитала, но оборотныхъ идей — богатѣйшій запасъ. Было бы, можетъ быть, лучше, кабы наоборотъ, а, можетъ быть, и хуже. Я, какъ ни туго намъ, все же предпочитаю настоящее соотношеніе. И всѣ мы промышленную идею свою любимъ, потому что мы русскіе и любимъ Россію, а почти каждая промышленная идея въ Россіи рождается изъ соприкосновенія съ насущною потребностью страны, — по культурной молодости нашей и неудовлетворенности еще массы этихъ потребностей. За исключеніемъ московскихъ мануфактуристовъ, всѣ мы въ огромномъ большинствѣ работаемъ гораздо чаще на государство, чѣмъ на частную нужду. Здѣсь и желѣзнодорожники, и судостроители, и желѣзодѣлатели и проч., и проч. И, разумѣется, не въ разсчетахъ государства сокращать трудящуюся на страну силу. А переходъ предпріятій изъ хозяйскихъ энергичныхъ и любвеобильныхъ рукъ въ равнодушную машину банковаго или иностраннаго владѣльчества не только сокращаетъ — упраздняетъ ее. Банкъ покупаетъ фабрику. Что она производитъ для акціонеровъ банка? Бумагу, ситецъ, краску? Нѣтъ, — деньги. Если она производитъ денегъ до 8 % чрезъ производство краски, а на акціонерномъ общемъ собраніи кто-нибудь докажетъ: «а, вотъ, если бы она дѣлала не краску, но стальныя перья, то производила бы денегъ на 2 % больше!» — повѣрьте мнѣ: банкъ немедленно откажется отъ краски и примется фабриковать перья… Русскій предприниматель — упрямый единичникъ. Онъ разоряется, но стоитъ на своемъ дѣлѣ. У него можетъ заводъ не работать, стоять безъ заказовъ, но онъ останется заводомъ съ опредѣленнымъ промышленнымъ назначеніемъ и, когда черные дни пройдутъ, пригодится, именно, въ этомъ же назначеніи. Изъ него не вынесутъ машинъ, чтобы устроить въ залахъ его танцклассъ, и стѣнъ его не разрисуютъ въ стилѣ рококо подъ кафешантанъ. Ну, а гдѣ хозяинъ — банкъ, тамъ я даже и за этакую возможность не поручусь… Намъ нуженъ и трудъ, и дивидендъ, а банку — только дивидендъ.

Попрекаютъ насъ привычкою обращаться къ правительству за помощью при нашихъ затрудненіяхъ. Да къ кому же обращаться-то, какъ не къ главному нашему заказчику? Иванъ, Сидоръ, Петръ очень легко могутъ покуда обойтись въ частномъ обиходѣ своемъ безъ моего дѣла и почитаютъ его очень отъ себя далекимъ, — потому для меня, при нуждѣ, и мало у нихъ кредита; но государство, объединяющее Ивановъ, Сидоровъ, Петровъ, обойтись безъ меня уже не можетъ, и, когда я погибаю, государство теряетъ во мнѣ не только купца-производителя обогащающагося отъ дѣятельности своей, но и частичку своей собственной силы удовлетворить такой-то и такой-то своей потребности; а, если, взамѣнъ меня, оно приметъ чужака, иностранца, — то, значитъ, кромѣ частички силы оно утрачиваетъ еще и частичку самостоятельности.

— Ну, этакъ вы договоритесь, что тяжелыя дѣла Дервизовъ, Мамонтовыхъ и прочихъ несутъ Россіи новое иго… бельгійское или англійское, что ли.

— Бельгійское, англійское, французское, иго Ротшильдовъ и ихъ здѣшнихъ приказчиковъ Мемельберговъ и Блауштейновъ… А какъ же иначе-то? Сколько лѣтъ мы травимъ московскихъ капиталистовъ за косность и неподвижность? Мануфактуристовъ, что гребутъ лопатами деньги за миткали и въ усъ себѣ не дуютъ на всякія «богатства», «нѣдра», «непочатые углы», да «нетронутыя цѣлины»? Возмутительно! Лежатъ люди на милліонахъ и знать ничего не хотятъ: какія тамъ иниціативы? была бы кубышка! Но вотъ является капиталъ съ иниціативою, раскачивается, принимается за назрѣвшее, государственное предпріятіе… Эхъ, сидѣлъ бы ты лучше на миткалѣ, да пріумножалъ кубышку! доброжелательно говорятъ ему москвичи. — Ладно! Пріумножайте вы, а мы поработаемъ!.. Трудится, устраиваетъ, ворочаетъ милліонами, расходуетъ милліоны, раскидывается — по огромному масштабу отечества нашего — на сотни второстепенныхъ прикосновенностей къ дѣлу… что же получаетъ онъ въ концѣ концовъ? Глубочайшее недоброжелательство, стремленіе подорвать ему кредитъ, и безъ того заторможенный, самую разностороннюю агитацію, чтобы сорвать его дѣло, всякое лыко въ строку — да и строку то красную — въ прессѣ, страшную конкурренцію иностраннаго капитала, которую приходится выносить одинъ на одинъ, и перспективу — что, когда неравная борьба сломитъ его силы, никто не поможетъ, всѣ закричатъ, ну еще бы! такъ и надо было ждать! Мы давно въ томъ были увѣрены!.. Такъ ему и надо! не суйся не въ свое дѣло!.. Дави его, топи! И такъ часто раздается это «не свое дѣло», что я просто недоумѣваю: какое же, наконецъ, для нашего брата дѣло свое? Если это — фабрикація миткалей и набиваніе кубышекъ, тогда зачѣмъ же насъ попрекаютъ имъ, зачѣмъ требуютъ отъ насъ другихъ, болѣе жизненныхъ иниціативъ? А если нужны иниціативы, зачѣмъ душить тѣхъ, кто ее проявляетъ?

Примѣчанія

1. Включаю въ книжку эти «Разговоры съ финансистомъ» въ виду ихъ «историческаго» значенія, не принимая отвѣтственности за высказанные въ нихъ взгляды и прочность ихъ искренности. Они — съ натуры, довольно стенографичны и передаютъ съ посильною точностью настроеніе русскихъ капиталистическихъ круговъ въ мрачный для нихъ періодъ 1899—1901 года, когда «деньги на Востокъ ушли…» Вернулись ли они изъ путешествія, о томъ авторъ не освѣдомленъ. 1903.
2. Необходим источник
3. лат.
4. лат.
5. лат.
6. нѣм.
7. нѣм.
8. Подъ такимъ названіемъ было извѣстно въ капиталистическихъ кругахъ разъясненіе С. Ю. Витте въ 1899 году причинъ тогдашняго денежнаго оскудѣнія и промышленнаго кризиса.
9. Необходим источник
10. фр.
11. фр.