Разбор нового крепостного права... (Огарев)

Разбор нового крепостного права...
автор Николай Платонович Огарев

Опубл.: 1861. Источник: az.lib.ru

Н. П. Огарев. Избранные социально-политические и философские произведения

Том первый.

Государственное издательство политической литературы, 1952

РАЗБОР НОВОГО КРЕПОСТНОГО ПРАВА, ОБНАРОДОВАННОГО 19 ФЕВРАЛЯ 1861 ГОДА В ПОЛОЖЕНИЯХ О КРЕСТЬЯНАХ, ВЫШЕДШИХ ИЗ КРЕПОСТНОЙ ЗАВИСИМОСТИ¹

I

C 19 февраля до 8 мая прошло 78 дней; обстоятельства обозначились. В феврале подписан манифест, в апреле льется кровь безоружных крестьян², в мае циркуляр нового министра внутренних дел³ предписывает губернаторам объяснить народу, что барщина не есть барщина. Такого уродливого хода дел мы и не ожидали. Итак, комитет под председательством Константина Николаевича⁴ оттерт на задний план; теория государственного развития поручена Бутковым, а практика — Апраксиным⁵. Стало, ожидать, чтобы комитет «для устройства сельского состояния на общих и единообразных началах» помог делу, исправил бы или переделал «Положения о крестьянах» было с нашей стороны мечта, которую мы из жажды блага народного лелеяли на один день. В то время правительство, казалось, стало во главе русского освобождения; его положение было необычайно светло и счастливо; оно его утратило разом, и, наконец, надежда на него, вера в него рушилась окончательно. Упавши в кровь — оно упало в грязь и вынуждено объяснять народу, что черное не черное, что два не два, что барщина не барщина. Какая ложь и какое бессилие! Причины такого хода дел разгадать не трудно; их две: 1) правительство в освобождении народа не искренно, т. е. в сущности государь не хочет никакого освобождения; 2) оно совершенно бездарно, т. е. не умеет ничего понять и ничего сделать. Разрыв с этим правительством для всякого честного человека становится обязательным. Взгляните на нового министра внутренних дел; мы его не знаем, мы только видим, что он с первого шага вслух говорит нелепость, хочет уверить народ, что барщина — не барщина, а «замена оброка работою»^[1]. Давно ли само правительство находило, что для постепенности освобождения нужно работу заменить оброком?^[2] А вдруг понадобилось доказывать противное, потому что здравый смысл народа не может понять освобождения с оставлением на барщине. Да он не может понять его и с оставлением на оброке. Неужто правительство думает, что министерский циркуляр надует народ или кого-нибудь, хотя бы того чиновника, которому будет приказано объяснять эту нелепость? Такое презрение к публике чересчур заносчиво; всякий прочитавший циркуляр подумает, что правительство или сдуру врет, или преднамеренно лжет. Итак, видите ли, что нельзя служить этому правительству, нельзя с ним одного шагу ступить, не запачкавшись или не одурачившись.

Но несмотря на то, что циркуляр смешон, что комитет Константина Николаевича затерт Бутковыми и Апраксиными, все же воля народная провозглашена и так или иначе высказаны те основания русской жизни, которые должны развиться из понятия уничтожения крепостного права, из понятия освобождения крестьян, т. е. право народа на землю, равномерное освобождение крестьян всех наименований, уничтожение равно помещичьего владычества и владычества министерства государственных имуществ и других народоедных учреждений, общинное землевладение и самоуправление, узаконение обычного права и переобразование судоустройства, всесословная выборность суда и управления. Нить этого развития из одного слова: освобождение крестьян — является как историческая необходимость. Но правительство ниже своей задачи, оно не стало во главе; тем не менее нить пойдет развиваться помимо его и вопреки ему. Оно выпустило из рук живую струю, и ему не на кого пенять, как на самого себя.

Оно ничего не предприняло, чтоб поправить, переделать свои неприложимые «Положения о крестьянах» и хочет приводить их в исполнение как непреложную истину. Теперь посмотрим же, что такое эти «Положения», принятые не за точку отправления, которой развитие можно переиначить и усовершенствовать, а за ненарушимый, законченный устав.

Устав!.. При этом слове невольно подумаешь — какие бы ни были убеждения, — что правительство провело в нем какое-нибудь одно направление, ряд последовательных оснований, словом — что устав имеет какое-нибудь единство, хотя бы мы с его основной мыслью и не были согласны. Прочтешь — и придешь к иному заключению. Какие основания взяло правительство? Взяло ли оно в основание общинное землевладение? В иных статьях взяло. А в других?.. А в других опрокинуло. Взяло ли в основание свободу выбора и самоуправления? Взяло, а в других статьях опрокинуло. Взяло ли в основание третейский суд? Взяло, да и опрокинуло. Может, оно взяло преобладание не народного, а дворянского выборного управления? Взяло, а в других статьях опрокинуло. Что ж, стало, оно взяло в основание чисто бюрократическое управление? Взяло, с большой нежностью к нему, но запутало его, поставив в постоянно враждебные столкновения и с помещиками и с крестьянами, чего, впрочем, иначе быть не могло, потому что бюрократия сама по себе — враг всему общественному. В результате, если мы возьмем уравнение равносильно-противуречащих начал, то их будет столько же положительных, сколько отрицательных, и устав неприложим, потому что он равен ничему или еще хуже: начал противных освобождению больше, и тогда устав выходит уставом нового рабства. Но заметим, что если понимание спокойно сознает, что логическое противуречие равно нулю, то в жизни это сознание выражается иначе: оно выражается борьбой, страданием, ломкой, кровью, которая уже и начала литься, доказывая горькую истину наших слов. Вам захотелось поиграть в освобождение и вы не пожалели мужицкой крови, Александр Николаевич? Ну! смотрите — как бы вам ею не захлебнуться!

Первый вопрос, который невольно задаешь себе, прочитавши устав: для кого он написан? Всего меньше для крестьян. Книгу в 43 листа двойного in folio ни один грамотей из крестьян не одолеет и ни один безграмотный не прослушает. Устав для крестьян должен быть написан на одном листе, в котором были бы изложены все основания освобождения, основания настолько ясные и определенные, что практика, что жизнь легко применила бы их к отдельному случаю и подробностям. Но для такой сжатости и определенности надо было, чтоб самая мысль освобождения была ясна, а у правительства не было ясной мысли; от этого оно и напутало огромную книгу туманно-зыбких положений, выдуманных в зале присутственного места, отрешенного от народа, от жизни, от действительности и ее потребностей.

Устав не написан даже и для помещиков. Его не одолеет ни помещик, занятый хозяйством, ни помещик, просто небо коптящий. Его станет одолевать только человек, которому это дело специально поручено от начальства и который найдет свою личную, корыстную выгоду толковать и перетолковывать сбивчивые статьи «Положения» тем удобнее, что какая-то тусклая полугласность и яркая безответственность специального по крестьянскому делу судопроизводства не помешает ему всякое противуречие со стороны крестьян счесть за бунт, а всякое противуречие со стороны помещиков — за красный коммунизм. Следственно, устав собственно написан для чиновничества, которому поручено приводить его в исполнение; он написан для грабящих, но не для грабимых, для канцелярии, а не для народа.

Вдобавок редакция его так бездарно небрежна или преднамеренно запутана, что он весь состоит из ссылок не на предыдущие, а на последующие статьи. В одном «Положении о выкупе усадьб и полевых угодий», т. е. на 32 страницах, мы начли 15 ссылок вперед. От этого для привычного грамотея читать устав — неопрятно, а для непривычного — непонятно. Если этот способ изложения законов, с ссылкой на последующие статьи, не есть преднамеренная запутанность из своекорыстных видов, то он доказывает, как неясно мысль укладывалась в головах издателей, как у них сил нехватало совладать с нею и как они ее трепетно, для самих себя сбивчиво, записывали. Такая пляска св. Витта в законодательстве всегда обличает неясность понимания или, говоря простым языком, тупоумие законодателя.

С чего начать? Разрозненные главы «Положений», даже не связанные нумерацией листов, представляют отдельные тетради, в которых есть ссылки друг на друга, но нет внутреннего последовательного развития, так что можно принять любую за первую. Этот порядок беспорядка страшно затрудняет обзор; мы так же мало понимаем цель такого рода издания, как и формат его, который для прочтения требует налоя.

Начнем с чего-нибудь, хотя бы с двух тетрадей разом.

Вот «Общее положение о крестьянах, вышедших из крепостной зависимости»; вот «Правила о порядке приведения в действие положений о крестьянах, вышедших из крепостной зависимости».

1-я статья «Общего положения» говорит: «крепостное право на крестьян, водворенных в помещичьих имениях, и на дворовых людей отменяется навсегда». Кажется, просто, но тут прибавлено: «в порядке, указанном в настоящем положении и в других, вместе изданных положениях и правилах».

Заглянем в «Правила».

С первой страницы «Правил», ст. 2, ясно, что крепостное право на крестьян прекращается только по 4-м пунктам, стало, это неправда, чтоб оно вовсе отменялось, как может показаться из 1-й ст. общего «Положения».

По первому пункту 2-й ст. «Правил» прекращается «перекрепление личных прав на крестьян и дворовых людей и переуступка сих прав от нынешних владельцев другим лицам». Из этого можно заключить, что отменяется только перекрепление, но что крепостное право личное на крестьян и дворовых людей нынешним владельцам предоставлено. Стало, на этом 1-я ст. общих «Положений» побита и должна быть выражена так: крепостное право отменяется после смерти нынешних владельцев, или, если и прежде, то не теперь, а со временем.

По 2-му пункту «Правил» прекращается «переселение крестьян с одних земель на другие иначе, как на основании правил, установленных местными положениями». Заглянем в местные положения. В местных положениях для 29 великороссийских, трех новороссийских и двух белорусских губерний, в ст. 75, предоставлено помещику «требовать обязательного для крестьян перенесения усадьб: 1) если усадебное строение находится ближе 50 сажен от помещичьих строений; 2) если середь господских земель есть отдельная крестьянская усадьба, к которой не приурочено надела, и 3) если для разверстания помещичьих полевых угодий с крестьянскими встретится необходимость в перенесении нескольких или всех усадьб селения». Нет сомнения, что такое перенесение усадьб есть переселение с одних земель на другие. Замечательно, что в пущем разгаре крепостного права никому не приходило в голову переселять крестьян с места на место оттого, что их усадьба ближе 50 сажен от господского дома, или конюшни, или хотя бы пустого сарая, который хотя пуст, но все же помещичье строение; стояли они десятки лет до мнимого прекращения крепостного права, и тут вдруг, не спросясь, хочет крестьянин переселиться или нет, его переселят; эта причина обязательного переселения, и только именно эта, показалась правительству такой непреложной истиной, что этот пункт даже не подвержен апелляции, как видно из ст. 76, относящей два другие пункта на решение губернского присутствия, если дело не решено единогласно на мировом съезде. Необходимость перенесения усадьб (ст. 72, пункт 3) не определена; признать ее необходимостью отдано на произвол мирового съезда, которого председатель — уездный предводитель дворянства; представляет ее мировому съезду мировой посредник, назначенный губернатором из дворян, но не выбранный крестьянами; если же и тут найдется голос в пользу крестьян, то решит губернское присутствие… из десяти случаев в девяти — в пользу помещика. Это обязательное переселение допускается не далее, как от 10 верст до 15 (ст. 81), но на счет помещика, причем, однако, помещик, если дает на новом месте новые усадьбы, то старые берет себе. Тут, конечно, право помещика переселять крестьян ограничено по расстоянию и, по решению губернского присутствия, из десяти случаев раз в пользу крестьян; но тут также признан и узаконен новый повод к произвольному переселению, который не существовал и при крепостном праве. Стало, это — новое побуждение к произволу помещика переселять крестьян с места на место, так что относительно усадьб этот пункт 2-й ст. «Правил» противуречит сам себе, потому не прекращает, а создает права переселения, и, очевидно, уже совершенно противуречит 1-й ст. общего «Положения», т. е. не отменяет, а вводит новый вид крепостного права.

Но, может, правительство в этом пункте думало не об усадьбах, а о землях, и только неясно выразилось. Во-первых, зачем же в законах неясно выражаться? А во-вторых, заглянем во 2-ю главу местных положений: «Об обмене земель и угодий». Ст. 93 предоставляет помещику право, независимо от полюбовных соглашений, требовать от крестьян обмена земель, отведенных им в пользование, для приведения в исполнение своих хозяйственных предприятий, из которых 1-е по ст. 94, — если в крестьянском наделе найдется торф. Перемена надела потребует переселения. Крестьян переселят, и несмотря на то, что по ст. 96 при обмене земель следует дать им земли равные по достоинству, следственно, если при них в наделе нашелся торф, то и новый надел следовало бы им дать с таким же торфом, — торфа им все же не дадут, а только переселят. Разве дадут вознаграждение по ст. 96; ну это больше чем сомнительно, потому что вознаграждение отдано на произвол помещичье-чиновничьего суда. Впрочем, кроме торфа, составляющего по смыслу 93 ст. хозяйственное предприятие, есть иные причины для обязательного обмена земель, как то (ст. 94): проведение канавы, устройство перевоза, или устройство водяной мельницы, или фабрики, хотя бы один только берег находился в пользовании крестьян. И опять мировой посредник представит требование помещика уездному мировому съезду под председательством уездного предводителя дворянства, и опять, если один голос найдется в пользу крестьян, то дело пойдет на решение губернского присутствия, которое решит из десяти раз девять в пользу помещика.

Следственно, и по обмену земель, пункт 2-й ст. 2-й «Правил» противуречит 1-ой ст. общего «Положения», т. е. отмене крепостного права. В старом крепостном праве прекращены переселения крестьян по произволу помещика дальние, но в новое крепостное право введены переселения ближние. Дальние были редки, а ближние будут многочисленны и произведут повсеместный разгром крестьянского хозяйства.

Те же правила повторены и в местных положениях невеликороссийских губерний.

Следственно, равно по обязательному перенесению усадьб и обязательному обмену земель крепостное право не отменено, а изменено; старое крепостное право заменено новым крепостным правом.

По 3-му пункту 2-й ст. «Правил» прекращается «отдача крестьян и дворовых людей владельцами посторонним лицам в услужение и отдача малолетних из крестьян и дворовых в обучение ремеслу или на воспитание, без согласия родителей или воспитателей».

Это действительно пункт, прекращающий два случая крепостного права; если б 1-я ст. общего «Положения», т. е. отмена крепостного права, лежала в мысли правительства с полной искренностью, то этот пункт «Правил» был бы лишним, потому что входил бы в общее последствие отмены крепостного права. Но он должен был занять место в «Положениях» именно потому, что крепостное право, по внутренней мысли правительства, отменялось только в некоторых случаях, а вовсе не в целом объеме. И тут мы видим ту странность, что помещик имеет право отдать малолетнего в обучение с согласия родителей, согласие, которое, при неполной отмене крепостного права, легко вынудить. Как бы то ни было, мы этот пункт пометим одним из случаев, где старое крепостное право прекращено и ничем не заменено в новом крепостном праве.

По 4-му пункту 2-й ст. «Правил» прекращается «отдача крестьян и дворовых людей, без разрешения подлежащего учреждения, в исправительные заведения или в распоряжение правительства», т. е., попросту сказать, в рабочие дома и в солдаты, и ссылка в Сибирь. Тут мы спрашиваем, что такое значит слово разрешение? Если правительство думало, что нельзя наказывать без суда, это было бы совершенно справедливо; тогда оно так бы и сказало. Но оно употребило слово разрешение; следовательно, помещик подает мировому посреднику прошение о разрешении такого-то мужика послать в рабочий дом, или отдать в солдаты, или сослать на поселение; мировой посредник представит в губернское присутствие, которое разрешит или не разрешит по своему произволу. Заметьте, что тут произвол, а не суд: для суда потребовалось бы следствие о проступке или преступлении, и виновный был бы судом приговорен к надлежащему наказанию по закону. Тут этого не требуется; тут произвол помещика может быть подтвержден (из десяти случаев по крайней мере в пяти) губернским присутствием. При этом правительство под названием: отдача в распоряжение правительства, сохранило право наказания рекрутством, что очень естественно, потому что наши цари сделали из военной службы каторгу; этот пункт подает надежду, что правительство и впредь намерено из жизни солдата, т. е. человека, готового проливать свою кровь за отечество, делать постоянную каторгу. Утешительно видеть, что таков остается взгляд правительства на военную службу; по крайней мере перестанешь возлагать на него ложные надежды. Почему при этом 4-м пункте 2-й ст. «Правил» сноска на 157-ю ст. общего «Положения», мы никак не могли понять; ст. 157 дозволяет исключения из общества и отдачу в распоряжение правительства крестьянина, по мирскому приговору, не иначе, как при отзыве о нем помещика, а если отзыва помещика через месяц не будет, то дозволяет и иначе, т. е. без отзыва. Что это имеет общего с отдачей людей в наказание по желанию помещика?.. Не понимаем. Во всем этом мировой посредник играет роль не посредника между крестьянами и помещиком, а посредника между помещиком и уездным мировым съездом или губернским присутствием. Мировой посредник невольно вовлечен в канцелярское адвокатство, следственно, во взяточничество. В заключение: мы не можем отнести пункта 4-го 2-й ст. «Правил» к отмене крепостного права, а разве к ограничению его произволом губернского присутствия, что составляет вид нового крепостного права и, следственно, положительно опровергает 1-ю ст. общего «Положения».

Таким образом, мы приходим к тому, что отмена крепостного права имеет место только в случаях, означенных в пункте 3-м ст. 2-й «Правил» (отдачу в услужение и учение), а по трем остальным пунктам крепостное право вообще не отменено, но только старое заменено новым.

Ст. 2-я общего «Положения» предоставляет «крестьянам и дворовым людям, вышедшим из крепостной зависимости, права состояния сельских свободных обывателей, как личные, так и по имуществу. В пользование сими правами они вступают тем порядком и в те сроки, какие указаны в „Правилах“ и в особом положении о дворовых людях».

На этот раз займемся правами личными, в которые они вступают немедленно.

Первый пункт ст. 3-й «Правил» дозволяет, на основании 23-й ст. общего «Положения», вступление в брак без разрешения помещика. Это для крестьян представляет случай отмены крепостного права, но для дворовых, которые по ст. 9-й «Положения об устройстве дворовых людей» останутся в услужении при помещиках два года, ровно ничего не представляет, потому что, по ст. 4-й «Положения» о дворовых, помещик не обязан давать помещение и содержание жене женившегося без его позволения. Дворовые, находящиеся в прислуге, едва ли средним числом получают жалованья больше 10 рублей в год; где же ему жениться, если он не может отойти от помещика и добывать себе пропитание промыслом, а из 10 рублей в год поместить и содержать жену не в состоянии? Стало, этим пунктом дворовые слуги не воспользуются. Они обмануты досконально; лучше уж было сказать, что для них крепостное право на два года не отменено и не изменено.

Остальные пункты 3-й ст. «Правил» признают крестьянина и общину за юридическое лицо. Крестьяне могут обществом и отдельно приобретать движимые и недвижимые имущества, вступать в договоры и обязательства с казною и частными лицами, производить торговлю, записываться в цехи и гильдии (ст. 23 общего «Положения»), вести тяжбы, защищаться по уголовным делам и быть свидетелями и поручителями.

Все эти права за ними признаются теперь же. Но могут ли они ими воспользоваться? Кто вступит в договор с человеком, которого можно с разрешения отдать в солдаты? Да и сам он захочет ли вступать в договор? Захочет ли приобрести недвижимое имущество или рискнуть капиталом, приписавшись в гильдию, когда он не уверен в своей личной неприкосновенности? Захочет ли общество предпринять какую-нибудь покупку земель, когда оно не обеспечено даже в неприкосновенности своих усадьб? Замечательно, что по примечанию к 24-й ст. общего «Положения» воспрещается крестьянам начинать иски против помещиков по действиям, кои совершились до обнародования «Положения». Следственно, если помещик до обнародования «Положения» занял у крестьянина денег или взял деньги за отпускную, а отпускной не дал, то крестьянин не имеет права требовать уплаты или возврата! Ст. 32 общего «Положения» составляет исключение, но не помогает делу, потому что относится только к недвижимым имуществам, купленным на помещичье имя.

Из всего следует, что право юридического лица, признанное за крестьянами, при неотмене крепостного права и замене старого крепостного права новым — право призрачное, которым крестьяне могут воспользоваться только в немногих исключительных случаях: если помещик добрый человек, если посредник хорош, если предводитель хорош, если губернское присутствие не сфальшит, — вообще не в большем числе случаев, чем представлялось в том же отношении при старом крепостном праве. Следственно, 3-я ст. «Правил» и 2-я общего «Положения», как статьи призрачные, нисколько не подтверждают 1-й ст. общего «Положения» и находятся с новым крепостным правом в том же противуречии, как и с старым.

С горечью в сердце и глубокой печалью мы должны сознаться, что кроме дозволения крестьянам вступать в брак без согласия помещика, что и без того делалось в именьях, где помещики не жили, личных прав для крестьян, вышедших из крепостной зависимости, не существует, потому что они из крепостной зависимости не вышли.

Это заглавие: вышедших — ложно.

Старое крепостное право заменено новым.

Вообще крепостное право не отменено.

Народ царем обманут!

II

Народ царем обманут!

Эта мысль выглядывает из всех «Положений о крестьянах». Она преследует нас во всех газетах, где постоянно рассказывается о неповиновении крестьян, ожидавших полной воли и не понявших устава о новом рабстве; рассказывается со всевозможными смягчениями и утайками о расстреливаниях, шпицрутенах или просто: о наказаниях, где правительство неопределенностью слова хочет избегнуть признания в убийствах или палачестве.

Читая эту летопись дурно прикрытого военно-чиновничьего злодейства, нам приходит на ум: неужели Александр II, когда остается один, ну хотя бы воротясь с медвежьей охоты, или после путешествия с императрицей по монастырям, — неужели в минуту уединения и раздумья он никогда не подумал, что он убийца и палач? И что тут нечего извиняться — я-де не сам, из собственного ружья, расстреливаю и не собственной высочайшей рукою порю?.. Неужели, при этой мысли, он никогда внутренно не содрогнулся, особенно вспомнив, что виновата не жертва, а бестолковость царских законов? Неужели у него никогда не навернулась горькая слеза и он не почувствовал к себе глубочайшего презрения? Если мысль, что он палач и убийца, — приходит ему в голову и мучит его, — пожалуй, в нем еще отыщется доблесть — просить у народа прощения. Ну, а если она ему никогда не приходит в голову?.. Тогда он просто жалкий и ничтожный человек, который — по тупоумию и нераскаянности — может тешиться казенной благодарностью каких-то шереметевских мужиков, в то время когда сам льет неповинную кровь народа и награждает крестами своих наемных злодеев.

Но возвратимся к «Положениям».

Вопрос: отдается ли крестьянам их земля — вовсе не решен. Есть статьи, из которых кажется, что правительство хлопочет, как бы отдать землю крестьянам, и только ради хитрой учтивости прикрывает свою мысль словами, что земля помещичья; а из других статей кажется, что правительство чувствует, как, по всему складу русской жизни, по всему смыслу русского ума, земля выходит — достояние народное, но хлопочет изо всех сил, как бы отнять у народа землю и оставить ее за помещиками, а следственно, и за императорской семьей. Из противуречия двух направлений правительство создало ряд таких сбивчивых отношений, что ни помещики, ни крестьяне не будут в состоянии одной минуты жить спокойно. Шатаясь в угаре этого противуречия, правительство поверило в собственное бессилие и не только отдалило мысль о выкупе, но создало проект, по которому выкуп невозможен.

Мы постараемся доказать это самым кратким образом; мы боимся, чтобы наш разбор не вышел слишком длинен; мы боимся вдаться в подробности, лишние в самих «Положениях»; это было бы бесполезно: сама жизнь покажет и уже показывает, что не только подробности, но и самые разноречащие основания «Положений» неисполнимы; сама жизнь рушит их помимо всякого печатного разбора; сила обстоятельств невольно отталкивает все, для жизни невозможное.

Статьей 3-й общих «Положений» правительство признало земельную собственность за помещиками, а за крестьянами — право постоянного пользования. Следственно, у помещиков есть собственность, которой они не могут свободно распоряжаться, потому что крестьяне имеют право пользоваться этой собственностью. Следственно, эта земельная собственность у помещиков не есть собственность. Очевидно, что признание земли помещичьею — чистая ложь; из-за нее выглядывает настоящее, коренное, правительством со страху и по корысти утаенное основание русской жизни, что земля достояние народное, общее.

Крестьяне имеют право на постоянное пользование землей — но с условием — нести барщину или оброк (ст. 4 общих «Положений»). Следственно, несогласный нести барщину или оброк не имеет права на пользование землею; а так как барщина и оброк, налагаемые частным лицом, сверх податей на общие народные нужды, не могут не быть делом насилия и крепостного права, то народу остается только отказаться от земли, чтоб выйти из крепости, или оставаться в крепости, чтоб сохранить землю. А если крестьяне откажутся? Нельзя же всех расстрелять, придется дать земли в других местах; вывод тот же: крестьяне без земли, в России, немыслимы. Из этого опять выглядывает одно спасительное и неодолимое основание, что земля, которою народ пользуется, — общее народное достояние и, следственно, это пользование не подлежит условиям частного найма и закрепления, а составляет народное право. Но как скоро правительство признает не это право, а право пользования будто бы помещичьей землей, то оно не может не прийти к узаконению только крепостного состояния; это право пользования не что иное, как то же крепостное право.

Постановив две нелепости, которые не только друг другу, но каждая сама себе противуречит, правительство думало спастись, выпалив в публику третьей нелепостью — нелепостью добровольных соглашений (ст. 6 общих «Положений»). Но для добровольных соглашений та же 6-я статья ставит обязательные условия, или пределы, определяя сроки договоров и ссылаясь на местные положения. Местным положениям несть числа, и они продолжают и теперь, после издания «Положений», изменяться и усложняться в губернских присутствиях. Но если бы их было и очень мало, если б даже вместо 30 листов их было всего один лист, то и этого было бы достаточно, чтоб из добровольных соглашений сделать не добровольные, а соглашения по регламенту, соглашения обязательные. И сверх того, нелепость собственности, которая не собственность, и нелепость права пользования, которое есть крепостное право, нисколько между собою не примиряются посредством добровольных соглашений. Смысл обеих нелепостей указывает только на невозможность добровольных соглашений. Какое может быть добровольное соглашение, когда я обязан отдать собственность в пользование? Какое добровольное соглашение, когда я обязан мое право пользования купить ценою рабства или сделаться бобылем и итти в батраки, т. е. опять в рабство?

Что же выходит из этих трех нелепостей? Новый вид крепостного права по уставным грамотам (ст. 7 об. пол.). Старое крепостное право было общее и прилагалось равно ко всякому частному случаю. Оно подразумевалось. Уставная грамота есть засвидетельствованный (юридический) акт крепостного права для каждого отдельного случая. В чем же выигрыш для крестьян? В чем выигрыш для помещиков? Кроме запутанной определенности, вводимой в хозяйство и тех и других, никому нет ни малейшей выгоды, и новое крепостное право такое же зло, как и старое.

Правительство не могло не сознавать этого, хотя бы и смутно. Оно чувствовало, что не дало земли ни помещикам, ни крестьянам, ни государству, а оставило право землевладения в каком-то туманном колебании. Стало, надо было ухватиться за мысль о выкупе тем более, что о выкупе уже все кричали: кричали публицисты — защитники ренты и фермерства, кричали и публицисты — защитники общины и народного землевладения; кричали и помещики, ожидавшие пособия для своих расстроенных и нерасстроенных хозяйств; наконец, сам народ вопросительно ждал, как-то устроят выкуп.

Но как ухватиться за выкуп собственности или права владения, поставленных в состояние мглы и колебания? Как выкупать, что выкупать, кому выкупать, у кого выкупать, кому и за кого отвечать, кому и за кого платить — правительство не могло ничего ясно для себя решить, потому что самое основание для него не сложилось: оно не знало, кому принадлежит неотъемлемое право землевладения. В этом состоянии правительственного слабоумия, конечно, первая мысль была отсрочить выкуп как можно подальше; авось люди покамест как-нибудь да уладятся, рожь перемелется — мука будет. Но отдалить казалось правительству возможным, а вовсе отказаться оно боялось; вовсе отказаться как-то уже было совестно или стыдно: народ, мол, заподозрит во лжи, а мыслящие люди — в глупости. Правительство только не заметило, что уже самое отдаление выкупа поставило его в глазах всех не в подозрение, а в несомненность лжи и неспособности.

Первым последствием его непонимания русской жизни и веры в собственное бессилие было разделение выкупа на отдельный выкуп усадеб особняком и на выкуп пахотных земель посредством содействия правительства (Положение о выкупе, ст. 1).

Предоставление крестьянам права выкупать в собственность усадебную оседлость (ст. 2) доказывает совершенное непонимание России и уродливое двоедушие правительства.

Выкуп усадьбы, выкуп своего крова для крестьянина, кроме немногих исключений, значит выкуп права жизни. Куда деваться крестьянину без усадьбы? И зачем земледельческому крестьянину усадьба без полевого надела? Ни одна земледельческая община не станет выкупать усадеб без полевого надела; ст. 9 положений о выкупе, предоставляющая право выкупать усадьбы целым обществом, совершенно призрачная. Зачем общине выкупать здесь усадьбы, когда ее полевой надел разве там, куда она переселится? Кто же станет выкупать усадьбу? Отдельные лица, те немногие сотни крестьян, которые разбогатели торговлей или участием в винном откупе и которым полевой надел не необходим.

Из-за этого, во-первых, не стоило отделять выкуп усадеб от выкупа надела; немногие богатые крестьяне ничего не потеряли бы, не отделяясь от общины, и продолжали бы свои промыслы попрежнему. Во-вторых, тут кроется двоедушие правительства. Уверяя везде, что оно не трогает общинного устройства, оно везде стремится насильно ввести земельную собственность особняков. Оно старается поощрять частные сделки, взамен сделкам общественным, предоставляет им льготы (прим. 2 к статье 5), покровительствует введению отдельных наделов там, где их нет (местные великороссийские положения, ст. 1, приложение 1, ст. 115 и 116). Его невольно пугает сельский артельный склад, и оно хлопочет привести все к складу городовому, где выгоды одного противуположны выгоде другого и где, следственно, управление посредством канцелярского грабежа найдет более удобную почву для продолжения своего существования. Оно невольно чувствует, что устройство общины административной при разрозненности экономических выгод гораздо меньше опасно для канцелярии и самодержавия, чем развитие общины экономической при совокупности артельных и, следственно, административных выгод. Первая может существовать под управлением, вторая необходимо потребует самоуправления.

Но и тут двоедушие до добра не доводит: положим, что многие пойдут в особняки, отдавая последнюю копейку, лишь бы отделаться от неурядицы, введенной положениями; но чем больше правительство создаст особняков, тем меньше оно может содействовать общему выкупу и, следственно, тем больше возбудит к себе ненависти и в народе и в помещиках.

В самом слове содействие выкупу — слышна нерешительность; это не прямое учреждение выкупа, это только содействие. Правительство чувствует свое бессилие, но вместе с тем не теряет надежды поправить, посредством выкупа, свои гнилые финансовые обстоятельства, а потому предлагает дворянству понемногу скупать у него право на крестьянский оброк, за свои 5 % облигации, которые таким образом правительство сбудет с рук рубль за рубль, а не по курсу, который и не известен и сомнителен. Такое содействие выкупу посредством выдачи облигаций за наличный годовой взнос от крестьян правительство назвало выкупною ссудою, ст. 27, между тем как это--правительственный заем (весьма выгодный, если б был возможен), при котором оно с мужиков будет получать рубль в то время, когда облигации будут ходить по полтине. Предвидя шаткость своих бумажек и, следственно, большую неохоту со стороны помещиков принимать облигации сомнительного курса по нарицательной цене, и большую неохоту со стороны крестьян принимать ссуду, уплату которой будут с них сбирать из-под военно-канцелярской палки, предвидя общее недоверие к негласному или со-лганному употреблению государственных доходов, правительство решилось оказывать свое содействие выкупу понемножку, исподволь, там, где надел предоставится крестьянам по добровольным соглашениям, общинно или порознь, и там, где помещик один захочет — не спрашивая согласия крестьян — принять для них ссуду и дать им надел общинно, в количестве, требуемом местными положениями (ст. 34, 35, 36).

Стало, содействие будет оказано не разом для всех, а то тут, то там. Неужели правительство серьезно думает, что выпуск облигаций по мелочи поднимет их курс? Совсем напротив: эта нерешительность отнимет последнее нравственное доверие к правительственным финансам, и капиталист на мелочной выпуск облигаций станет смотреть как на всякий частный заем без залога. Нельзя предполагать, чтобы содействие посредством облигаций уменьшило число существующих облигаций, выпущенных ради иных правительственных целей; также нельзя предполагать, чтобы эти иные цели исчезли, потому что начался выкуп земель. Стало, все облигации по содействию увеличат сумму правительственного внутреннего займа и, следственно, понизят достоинство правительственных бумаг. Капиталист, к которому обратится помещик для размена своих облигаций, нисколько не придет в умиление от ст. 27 положения о выкупе:

«Определенная по правилам сего положения сумма, выдаваемая помещику, под приобретенные крестьянами в собственность мирские земли^[3] и угодья, обеспеченными (гарантированными) правительством бумагами, именуется выкупною ссудою».

«Под приобретенные земли…», подумает капиталист, стало, земли служат залогом. Быть не может, это слишком нелепо. Если бы крестьяне перестали платить правительству, разве оно может продать эти земли с торгов? Куда же оно денет мужиков? Переселит? Стало, опять отведет им землю. В чем же была бы выгода ипотеки? Стало, это не залог, и выражение под приобретаемые земли просто глупо. Чем же обеспечены правительственные кредитные бумаги? Правительственной гарантией? Да гарантию напрасно переводят словом обеспечение; это только поручительство. Надо, стало, знать состоятельность поручителя; ну, а если поручитель станет платить мне только своими векселями, которые на рынке ниже полтины за рубль? Эге… да тут вот что: правительство выдаст облигации по нарицательной цене, а с мужиков годовые взносы станет получать наличными. Фонд погашения накопится, а между тем курс облигаций, по их избытку и по несостоятельности правительства, упадет и агенты правительства скупят их за безделицу. В доказательство — примечание к статье 143 положения о выкупе:

«В видах скорейшего погашения банковых билетов, дозволяется главному выкупному учреждению, с разрешения министра финансов, производить усиленный тираж оных, по нарицательной цене, или покупать билеты, продающиеся на бирже, по существующей биржевой цене, относя потребные в том и другом случае расходы на счет остатков от упомянутого запасного капитала».

Этот запасной капитал будет взиматься (по ст. 143) с крестьян на управление выкупной операции; очевидно, что правительство и ажиотировать хочет так, чтоб жалование правительственным биржевым агентам, сверх выкупа помещикам, платили крестьяне же. Красиво! Нет, г. помещик, больше полтины за рубль я не рискну, говорит капиталист, не то ждите, пока агенты правительства скупят их у вас ниже полтины. Уж лучше было бы просто сумму выкупа понизить наполовину, по крайней мере мужикам пришлось бы вдвое меньше платить. А тут, кто останется в дураках? Помещик, который получит половину или меньше против того, что ожидал; капиталист, который рискнул сгоряча; крестьянин, который заплатил все вместо половины… а правительство сыграет в выгодную биржевую игру! То-то оно и боится разом выказаться и хочет заманить в игру понемножку. Знаете что, г. помещик? я и вам-то не советую брать этих облигаций — разоритесь!

Другое дело, если б правительство взялось откровенно руководствовать выкупом. Оно сказало бы, что все земли, ныне заселенные и обрабатываемые крестьянами, остаются в их мирском владении; помещикам в вознаграждение назначается мнльярд рублей серебром, который крестьяне годовыми взносами (annuités) выплатят в известное число лет. Сколько кому из помещиков причтется из этой суммы, пусть господа помещики разберут сами между собой и выдадут каждому на надлежащую сумму выкупные листы. Крестьяне всех наименований в России облагаются одинакой податью, не выше той, которую ныне платят государственные. 5 % на капитал и 1 % погашения, т. е. шестипроцентный годовой взнос, на мильярд составит 60 миллионов. Эти 60 миллионов ежегодно будут отсчитываться из податей на уплату помещикам, пока весь мильярд погасится. Сбор податей круговою порукою и доставление их в сроки в казначейства крестьяне будут производить сами, без вмешательства посторонних чиновников; следственно, крестьяне не будут грабимы и разорены, и уплата пойдет успешно. Отчет в сборе податей, уплате процентов и капитала по выкупным листам и общем расходе податных сборов, равно как и о курсе выкупных листов, будет публиковаться во всех столичных и губернских ведомостях два, три, четыре раза в год и даже чаще, смотря по надобности и движению капиталов. Но с сей минуты все обязательные отношения между крестьянами и помещиками прекращаются. Поверка границ крестьянских владений будет производиться, в случае недоразумения, на основании показаний окольных жителей; случаи спора подлежат третейскому суду.

Такое откровенное и ясное уничтожение крепостного права и наделение крестьян землею совершенно удовлетворило бы крестьян и не произвело бы между помещиками большого неудовольствия. Достоверность получения уплаты из податей, обеспеченных круговою порукою общин, освобожденных от чиновничества, и отдельность выкупных бумаг от правительственных снискали бы выкупным бумагам все то доверие, которое денежный рынок обычно дает поземельному кредиту, несмотря на то, что невозможная в России ипотека была бы заменена круговою порукою. Следственно, помещики очень скоро успокоились бы и принялись бы за свои новые хозяйства.

Но правительство на такую ясность не решилось, потому что ясность поставила бы и крестьян и самых помещиков в положение слишком независимое от управительства, потому что она действительно упразднила бы не только помещичье, но и государево крепостное право; отдала бы право на землю русскому народу и вычеркнула бы нелепость государева права на землю; наконец, потому что она имела бы целью благосостояние народное, а не подипопку до дыр изношенных финансов правительства. И вот правительство решилось предложить, робко и с недоверием к самому себе и к своему проекту, выкуп по частям, выкуп вразбивку, на основании правительственной биржевой игры, правительственного ажиотажа, скупки правительственных векселей по нескольку копеек за рубль. Доктринаризм, примкнувший к правительству⁷, подумал, что это так и следует по науке, что биржевая игра — она-то и есть политическая экономия, что обороты мошеннического расчета — они-то и составляют основы финансовой теории, и нисколько не заметил, что данные, из которых слагается наша народная, бессословная жизнь, с правом каждого на землю, вовсе не требуют, чтобы мы следовали за ложнонаучным безобразием. Правительство и доктринаризм не заметили, что отсутствие капиталов, сосредоточенных в руках одного сословия, делает у нас вообще большую биржевую игру невозможной, а присутствие канцелярского заправления финансами делает всего меньше возможною правительственную биржевую игру. Они не заметили, что отсутствие капиталов, сосредоточенных в руках одного сословия, не значит еще отсутствие капиталов вообще; что излишки от годового труда земледельца составляют мелкие капиталы, которых сумма огромна, так что при свободном труде и без чиновничьего грабежа, если положить, что крестьяне могут иметь годового барыша, сверх прожитка, хотя по 2 р. с. на душу, то на 22 миллиона душ это составит, по крайней мере, 44 миллиона рублей серебром, или около 176 миллионов франков в год; но что эти излишки, не поглощенные в сосредоточенные капиталы, могут перейти только в правильное развитие общественного кредита, совершенно несовпадающего с расчетами подтасовок биржевой игры. Правительство и доктринаризм не поняли, что замена ипотеки круговой порукой и присутствие мелких капиталов, составляющих трудовой барыш, указывают на то, что наши капиталисты — общины и требуют образования сельских, общинных банков, а не акционерного или помещичьего поземельного кредита; не поняв этого, правительство и доктринаризм создали для обеспечения выкупной операции какую-то систему полу-ипотеки (статьи 126—139), которая не что иное, как полицейское вмешательство в общинные дела, и потому способна создавать, а не пополнять недоимку.

Что же выйдет на поверку? Сообразить не хитро. Здравый смысл публики не поверит проекту правительства скупать, по случаю выкупа, свои кредитные бумаги за ничто, а потому никто в России (а тем менее за границей) не рискнет покупать правительственные бумаги, которых упадок был бы для правительственной биржевой игры выгоден, — и выкупа не будет. Страх народа перед разорением, неминуемо следующим за полицейским вмешательством в недоимочные сборы, сделает в народе самую мысль о правительственном содействии выкупу земель ненавистною, и выкупа не будет. Создадутся особые учреждения, заведывающие выкупною операцией (глава 2 положения о выкупе), устроятся новые канцелярии (ст. 42), пойдет новая переписка; на все на это с крестьян соберут особые лишние деньги, особые запасные капиталы, а выкупа не будет; и останется навсегда установленное переходное положение, т. е. новое крепостное право, с барщиной и оброками, определенными местными положениями, бесчисленными до неопределенности, под надзором новосозданного чиновничества — при сохранении чиновничества прежнего.

Народ царем обманут!

III

Основания, принятые правительством для выкупа, слишком очевидно сами себя опровергают; затруднения, поставленные выкупным договорам допущением дополнительных платежей (точно ради приглашения господ помещиков назначать выкуп как можно подороже), и затруднения, поставленные канцелярскими ступеньками — от мирового посредника, через губернское присутствие, до начальника губернии, — все эти затруднения, как и самый выкуп, значатся только на бумаге, потому что до этого выкупа никогда дело не дойдет. Правительство настолько само не верит в его возможность, что в «Правилах о приведении в действие положений» даже слово: выкуп — нигде не упомянуто. Но всего замечательнее то, что сам народ в него не верит и не признает его: правительство постановило одним из непременных условий своего содействия переход с барщины на оброк (ст. 30 положения о выкупе); между тем мы получаем с разных сторон известия, что народ отказывается переходить с барщины на оброк, соглашаясь лучше два года вытерпеть барщину, как насилие, чем признать, с правом на вечный оброк (ренту), помещичье право на землю. Народ знает, в силу обычая, выращенного историей, что земля его, а не помещичья, и что он может и хочет, во избежание горьких столкновений, дать помещикам пособие, вознаграждение, но не обязан ни оброком (рентой), ни выкупом. Народ говорит, что все сословия должны участвовать в пособии помещикам; иными словами: все государство, во избежание горьких столкновений и ради поправления общей исторической ошибки, должно пособить помещикам, но отнюдь не признать помещичье право на землю, вместо права на землю народного. Из этого народного отказа переходить с барщины на оброк и согласиться на узаконение ложного и чуждого в России основания должны же, наконец, правительство и доктринаризм увидать, что они наткнулись на новое понимание поземельного владения и что им его не одолеть, потому что оно имеет силу здравого смысла, жизни и обычая, которая сильнее их силы.

Теперь обстоятельства стали так: народ считает землю народною и согласен и может дать помещикам пособие; правительство признало землю помещичьею и, сочинивши надувательный выкуп, в котором оказать содействие не может, учредило для крестьян постоянное пользование землею, обложив их барщиной или оброком, т. е. учредив новое крепостное право, где все, что смягчено в праве крепостном помещичьем, перенесено в крепостное право, представленное новосозданному чиновничеству. Это постоянное пользование расписано в «местных положениях». Чего не напутало правительство в несчастных «Правилах» и «местных положениях», которых народ не понимает только потому, что они бестолковы! Читая их, все больше и больше чувствуешь, что зашел ночью в лес без дороги… Возьмем несколько примеров.

На каком основании в «местных положениях» для определения величины надела Россия разделена по свойству, по геологическому образованию почвы — мы никак понять не можем. В чем состоял вопрос? Надо было знать, в какой местности сколько земли приходится на душу, потому что, естественно, в местностях многоземельных крестьяне и теперь владеют большим количеством земли, а в малоземельных меньшим. Стало, вопрос состоял в определении отношения народонаселения к количеству земли, а совсем не к свойству земного слоя. Если бы правительство рассматривало Россию исключительно со стороны земледельческого искусства, и то нельзя было бы разделить ее по гуртовому различию почвы; надо было бы принять различие климатических условий, способов обработки и т. д. Но вопрос о наделе на душу земли, какая где ни на есть, уже совершенно не зависит от свойства почвы; геологическое разделение неприложимо. Правительство само это почувствовало и определило особый отдел: степной, где уже не спрашивается, что там такое — чернозем или глинозем, а только известно, что земли много, стало, и надел должен быть больше. Степная полоса определена правительством по отношению количества земли к народонаселению; а остальное разделение на полосы и местности определено по отношению свойства земли… к чему — неизвестно; даже не к ценам на земли, потому что и эти цены определяются густотою населения и удобством сбыта произведений. Даже размер оброков не может быть определен геологическим качеством почвы; число дней барщины — и подавно. А между тем геологическая точка зрения, в юридико-экономическом разделении, создала совершенно искусственные, т. е. ложные, соединения в одну графу, в один отдел. Например, общее деление на полосы ставит в одну полосу нечернозема губернии Московскую и Вологодскую, некоторые уезды Орловской и Вятской губерний; или, по чернозему, в одну полосу уезды губерний: Орловской, Вятской, Тульской, Пермской, Рязанской, Оренбургской. А разделения на местности в следующем роде:

Нечерноземной полосы 3-я местность (высший надел 3 десятины 1,200 саж., низший надел 1 десятина 400 саж.)

Губернии Владимирской,

Уезды: Александровский, где на душу десятин 5,87*

Владимирский " " " " 6,16

Муромский " " " " 5,15

и рядом

" Казанской,

Уезд Чебоксарский " " " " 10,4

" Московской,

Уезды: Верейский " " " " 4,9

Волоколамский " " " " 5,2

Дмитровский " " " " 8,5

Звенигородский " " " " 7,7

Клинский " " " " 6,4

Можайский " " " " 3,9

Рузский " " " " 7,2

и рядом

" Нижегородской,

Уезд Балахнинский " " " " 13,2

• Сведения о продажных ценах на земли, изд. земского отдела М. В. Д., 1859 г.

или:

Черноземной полосы пятая местность (высший надел 4 десятины, низший-- 1 десятина 8Э0 саж.).

Губернии Воронежской,

Уезд Новохоперский, земли на душу десятин " 7,6

" Вятской,

Уезды: Елабужский " " " " 18,0 }*

Малмыжский " " " " 16,5 }

Сарапульский " " " « 8,2

Губернии Казанской,

Уезды: Спасский, земли на душу десятин 10,0

Чистопольский» " " " 23,2

" Пензенской,

Уезд Чембарский " " " " 6,9

" Самарской,

Уезд Ставропольский " " " " 7,0

" Саратовской,

Уезды: Кузнецкий " " " " 6,3

Саратовский " " " " 10,9

" Симбирской,

Уезды: Сенгилеевский " " " " 10,0

Симбирский " " " " 6,5

Сызранский " " " " … 11,7

" Харьковской,

Уезды: Змиевский " " " " … 15,1

Изюмский " " " " … 13,4

• Приложение к докладу хозяйственного отделения, № 15.

Из этих цифр очевидно, что определение надела по такой классификации уродливо. Чистопольский уезд, например, размером надела должен подходить к степной полосе, а совсем не к Чембарскому уезду. Очевидно, что наделы трогать было нельзя; что надо было их оставить, как они где существуют, оградив только предел, ниже которого уже ясно виделся помещичий грабеж; что местные условия слишком разнообразны, чтоб подвести их под классификацию; что всякое правительственное разделение на графы должно было выйти и вышло насильственным, искусственным, ложным и нелепым.

Скрытая цель — не знаем, насколько сознательно двоедушная со стороны правительства, — та, чтоб у многоземельных и среднеземельных крестьян земли урезать в пользу помещиков, а к малоземельным не прирезать ничего, а если можно, то отнять и последнюю. Это мы докажем.

Высший 4-десятинный надел в нестепной России и указный 6-десятинный в степях редко и случайно совпадут с существующим наделом; вообще крестьяне в подобных местностях владеют большим количеством земли, и у них землю урежут. Только при 10- и 12-десятинном наделе в степи (прилож. к ст. 15, стр. VIII) крестьяне, может быть, не заметят урезки. В остальных местностях они очень хорошо поймут, что их грабят.

В средних наделах, где высший размер 3 десятины, случится то же самое: найдут, что крестьяне вообще имеют больше трех десятин, и урежут.

Вообще во всех местностях, где количество земли равно или ниже существующего надела, там помещик воспользуется, в силу ст. 20 местных положений и образца уставной грамоты, II, 4, возьмет себе одну треть земли; что за беда, что через это понизятся повинности с крестьян, — земля выгоднее повинностей, ее и продать можно. Наконец, в местностях, где земли меньше низшего надела, помещик возьмет треть земли, и повинностей на крестьянах почти не останется, да и земли у них почти не останется, так что они от нее откажутся и пойдут куда глаза глядят. Вдобавок большей частью малоземельные крестьяне оброчные и искони пользуются всей землею, а тут у них треть урежут. Какая же выгода, что повинности уменьшатся, когда земли нехватит и крестьянам надо будет прикупить? Прикупить придется эту же отрезанную треть за дорогую цену или принанять ее за дорогую плату; стало, повинности вообще не понизятся, а возвысятся; или надо вовсе переселиться. К тому же в оброчных имениях повинности не понизятся еще и потому, что в силу ст. 33, пункта 8 «Правил» и ст. 147 местных положений, по которым губернское присутствие может по ходатайству помещика в некоторых случаях установлять оброк выше размера, помещики найдут причины к повышению оброков, сверх того, что еще урежут и треть земли.

Если ст. 164 прекращает всякие сборы баранами, птицею, холстом, сукном и пр., зато ст. 163 вводит особую плату и повинности за топливо и оброчные статьи, что будет гораздо дороже сборов. Прекращая одну уродливость старого крепостного права, правительство вводит взамен новую уродливость нового крепостного права. Вообще понятие о лесовладении, где лес считается какой-то святыней помещичьей собственности, основано неизвестно на чем (ст. 42 «Правил», ст. 29, 30, 47, 48 и 49 местных положений). В России, где нельзя уйти от понятия, что земля — достояние общее, везде, где есть лес, крестьяне пользуются лесом равно для построек и для топлива; также из этих общих лесов для построек и для топлива пользуются и помещики, пользуется и целое государство для своего флота, общественных построек и т. д. С чего вдруг вздумалось, освобождая помещичьих крестьян, отнять у них право на пользование лесом? Помещики думают, что лес как-то особо принадлежит им, оттого, что в Западной Европе лесная собственность узаконилась в пользу аристократии; но ведь они не в Западной Европе. Там с самого начала завоевания и феодализма благородное рыцарство захватило леса в свою пользу. У нас неблагородное чиновничество, которому правительство роздало народную землю, до сих пор не могло этого сделать, и народ пользуется лесом везде, где он есть. Стало, история совсем не в пользу исключительно помещичьего лесовладения. Правительство думает, что признать лес народной собственностью — значит отдать его крестьянам на истребление. До сих пор мы знаем одно: там, где леса принадлежат государственным имуществам или уделам, начальство продает их на сруб за взятки и истребляет немилосердно, поджигая остатки, чтоб скрыть воровство и всклепать истребление лесов на волю божью; там, где леса составляют принадлежность помещичьих имений, помещики продают их на сруб для поправления своих обстоятельств или ради иных оборотов. Правильной рубки лесов нигде у нас не существует, ни по распоряжению помещиков, ни по распоряжению начальства. Где же хранятся леса с наибольшим попечением? У свободных хлебопашцев (государственных крестьян, водворенных на собственных землях). Стало, ради лесохранения все что можно сделать лучшего — это отдать леса в распоряжение общин, которые, конечно, не истребят прута лишнего^[4]; затем предоставится равно помещикам и крестьянам право пользоваться лесом по мирскому приговору.

Ни историческое развитие землевладения в России, ни государственный экономический расчет, кроме учено-доктринерской привычки к пошлому повторению чужих предрассудков и кроме двоедушной войны против крестьян, — ничто не могло вовлечь правительство в отнятие у крестьян права пользования лесом. Тут мы опять невольно чувствуем, что правительство мирволит помещикам, потому что помещики те же его чиновники и цель все же одна — обобрать народ в пользу правительственного чиновничества, которое является в двух видах: как особо наделенные чиновники, т. е. помещики, и как чиновники, получающие свой пай из общего управления, т. е. собственно так называемые чиновники. Правительство позволяет грабить леса и тем и другим; оно только народу запрещает пользоваться лесом. Русский смысл никогда не совпадет с этим чужеядным пониманием лесовладения.

Право, данное крестьянам сохранить существующий надел на пять лет (примечание к ст. 20 с ссылкой на ст. 161 и статья 161 с ссылкой на ст. 169), с особой платой за излишек в существующем наделе против надела, отводимого в постоянное пользование, — это право придумано особым попечением правительства о постепенности в ограблении крестьян. Но едва ли эта постепенность возможна. Та же ст. 20 предоставляет помещикам право сохранять треть земли; ст. 25 говорит, что помещик не обязан увеличивать надела, отведенного в постоянное пользование. Как же это согласить с правом на пятилетнее сохранение существующих наделов с платой по расчету оброка за последнюю десятину, т. е. по расчету довольно дешевого найма (ст. 169)? Крестьяне будут настаивать на своем праве, помещики на своем; дело пойдет к мировому посреднику, оттуда к мировому съезду, оттуда в губернское присутствие. Во-первых, из пяти лет надо исключить два года, где все остается попрежнему; стало, спор начнется через два года, продолжится три года, в которые владеть лишками будет помещик; вот все пять лет и прошли, а затем прошло и право на пользование землею, урезываемою по новому крепостному праву. Во-вторых, губернское присутствие имеет право оставить крестьян на прежнем оброке, если не найдет уважительных причин понизить его; следственно, если оброчные крестьяне пожелают пягь лет владеть землею, подлежащею урезке, то губернское присутствие имеет право оставить в стороне подесятинную оценку оброков и установить оброк в том размере, как он был, а в издельные именья введет смешанную повинность, где, сверх барщины за постоянный надел, будет денежный сбор за временное пользование; а если не денежный сбор, то сызнова увеличение барщины (ст. 161). Из-за этого не стоит писать уставных грамот.

Скрытая война против крестьян, по случаю их освобождения, проведена во всех положениях о повинностях — равно оброчных, издельных и смешанных.

Странная глава о размере оброков расписывает так много цифр, что с первого взгляда покажется: вот тут-то и найдется облегчение для крестьян! Но на деле выйдет иначе. Для имения близ Петербурга назначен оброк с души 12 руб., т. е. с тягла 24 руб. или больше. В губерниях Петербургской, Московской и части Владимирской — 10 руб. с души, т. е. 20 руб. сер. с тягла. В остальных губерниях 9 руб. с души, т. е. 18 руб. с тягла, кроме губерний Витебской, Вятской, Могилевской, Олонецкой и некоторых уездов Казанской, Орловской, Пензенской, Псковской, Смоленской и Тамбовской, где 8 руб. с души, т. е. 16 руб. с тягла. Правительство думало, что написать оброк с души — цифра не бросится в глаза так, как если написать ее с тягла; но едва ли можно этой уловкой скрыть дело даже от ученых людей, а от народа уж никак не скроешь. 24 руб. сер. с тягла (или 26 руб. сер. с тягла, по праву губернского присутствия возвысить оброк на 1 руб. сер. с души) составляет в России высший предел оброка, кроме самых уродливых, редких исключений, где оброк встречается в 30 и более руб. с тягла. Но и этим исключениям правительство пособило, дозволив губернским присутствиям возвышать в особых случаях оброк выше размера (ст. 174). Конечно, ст. 175 дозволила им и понижать оброки по своему усмотрению, чего губернские присутствия из дворян, конечно, никогда не усмотрят; зато крестьяне поймут, что эта 175-я статья — наглая насмешка правительственного презрения к народу. Низший предел оброка (кроме имений, где меньше десятины на душу) 8 или около 8 руб. с души (16 руб. с тягла) есть вообще в России не низший, а средний оброк, так что можно приблизительно положить, что в сложности по всей России оброк 16 руб. с тягла (или 17 руб. с, т. е. 60 руб. ассигн.). Местные положения, приняв среднюю цифру за низшую, очевидно, возвысили, а не понизили размер оброков. Ст. 170, по которой оброк не налагается выше того, который по назначению помещика требовался до утверждения «Положения», не поможет; все дело в руках взяточничества новосозданных чиновников из дворян. Также не помогут и росписи оброков подесятинно (ст. 169). Везде верх взяла особая логика, по которой хотя оброк не может быть увеличен против существующего, но остается также велик при уменьшении надела, так что крестьянин, который платил 8 руб. за 10 десятин, будет платить 8 руб. за 4 дес. Возьмем любой пример из росписи:

«Именье в 500 душ состоит в южной части Поречского уезда Смоленской губернии. В пользовании крестьян 1 950 десятин. Высший душевой оброк 8 руб., высший душевой надел 4 ¹/₂ десятины. Повинность на одну из десятин 4 руб., на другую 2 руб., остальные два рубли разделяются на остальные 2 ¹/₂ дес, т. е. по 80 коп. за десятину; крестьянский оброк исчисляется следующим образом: с 500 душ за 500 дес. по 4 руб. — 2 000 руб., за 500 дес. по 2 р. — 1 000 руб., за остальные 950 дес. по 80 коп. — 760 руб., со всего именья 3 760 руб., а с души по 7 руб. 72 коп.».

А кругом выходит по 1 руб. 92 коп. с десятины оброку, ренты или найма.

По сведениям о продажных ценах на земли (выпуск III, изд. земск. отд. М. В. Д.) в Поречском уезде заселенные земли — 10 руб. 57 коп. за десятину. Следственно, 1 950 десят. стоят 20 611 руб. 50 коп. Следственно, крестьяне, платя оброку по 1 руб. 92 коп. с десятины, платят найма 18 % с капитала. Даже если взять средний вывод цен на земли по Смоленской губернии, 15 руб. 66 коп. за десятину, то все же оброк составит около 12 % с капитала. Очевидно, что такой наем, или оброк, в Поречском уезде невозможен.

Он невозможен и по другому расчету: мудрено предположить, чтобы 4 ¹/₂ дес. душевого надела дали больше 9 дес. на тягло (43 тягла на 100 душ); в этот надел включится усадьба, выгон и пр. Пахотной земли не может быть из 9 дес. более 7 ¹/₂ дес., стало, при трехпольном хозяйстве — по 2 ¹/₂ дес. в поле. Следственно, при самых выгодных условиях — при урожае до сам-3 ¹/₂ озимого и сам-2 ¹/₂ ярового в Смоленской губернии^[5] — 2 ¹/₂ дес. озимого, при посеве 1 ¹/₂ четверти на дес., дадут с небольшим 13, положим, 14 четвертей ржи; 2 ¹/₂ дес. ярового, при посеве 2 четвертей на дес., дадут 1272, положим, 13 четвертей ярового зерна. Из этого тяглу надо прокормить по крайней мере четверых взрослых обоего пола (по 1 ¹/₂ пуда в месяц), что составит 8 четв. ржи, да на посев надо оставить 3 ³/₄ четв., итого в расходе ржи четвертей 11 ³/₄. Из ярового зерна на людей и на скот надо употребить до 6 четв. да на посев 5 четв., итого 11 четвертей. Затем в продажу останется у тягла 2 ¹/₄ четв. ржи и 2 четв. ярового. Высшие цены на рожь в Смоленской губернии 5 руб. четверть^[6]. Полагая высшую цену за яровое 3 руб. 75 коп. за четверть, выйдет, что тягло продаст 2 ¹/₄ четв. по 5 руб. и 2 четв. по 3 руб. 75 коп.^[7], всего 17 руб. 75 коп.; а за 9 дес. оброку по 1 руб. 92 коп. заплатит 17 руб. 28 коп. Сверх того, надо прибавить в расход подушные и земские повинности, не менее как с двух душ, около 3 руб. 20 коп., следственно, всего податей с тягла 20 руб. 48 коп., и недостающие 2 руб. 73 коп. падают на промыслы. И это при самых выгодных условиях урожая и цен, чего вместе и не бывает. Следственно, взявши плохой урожай при дорогих ценах или плохие цены при хорошем урожае, крестьяне окажутся в совершенной невозможности платить положенную ренту с земли.

В настоящее время в Поречском уезде оброчных крестьян 202 души^[8], из которых 117 при наделе в 11,03 дес. (от 9,95 до 12,12) и 85 при наделе в 4 дес. (от 3,63 до 4,40) на душу. Первые платят 14 руб. 54 ³/₄ коп. оброку, вторые — 7 руб. 5 ³/₄ коп. Основываясь на ст. 170 о невозвышении оброков, естественно, является вопрос: если человек платит 14 руб. 53 ³/₄ коп. за наем 11,03 дес., то сколько он заплатит за 4 ¹/₂ дес.? Вывод дает 5 руб. 93 коп. Далее: если человек платит 7 руб. 5 ³/₄ коп. за 4 дес., сколько он заплатит за 4 ¹/₂? Ответ: 7 руб. 94 коп. Следственно, на 117 душ падает оброк в 693 руб. 81 коп., а на 85 душ оброк в 674 руб. 90 коп. Взявши среднюю цифру для уравнения оброков, при уравнении надела, мы найдем, что оброк в 1 368 руб. 71 коп. на 202 души даст 6,77 р. на душу (от 13 р. 54 к. до 15 р. 74 к. на тягло, смотря по числу тягол в 50 или 43 на сто). Общий средний вывод оброка для Смоленской губернии в настоящее время, при существующем наделе и по помещичьим назначениям, 7 р. 49 к. или 7 р. 50 к. с души, т. е. рублей 15 с тягла^[9]. Окончательное доказательство, что местные положения повысили оброки разом и увеличением цифры оброка и уменьшением надела, вопреки здравому смыслу и вопреки своей ст. 170.

Возьмем другой пример, из ст. 169:

«Именье в 700 душ состоит в Малоярославецком уезде Калужской губернии; в пользовании крестьян 2 060 дес. Высший оброк в уезде 9 руб., высший надел 3 ¹/₄ дес. Повинность на одну из десятин 4 руб. 50 коп., на другую 2 руб. 25 коп.; остальные 2 руб. 25 коп. разделяются на 1 ¹/₄ дес., т. е. за десятину 1 руб. 80 коп. Повинность в имении исчисляется следующим образом: с 700 душ за 700 дес. по 4 руб. 50 коп. — 3 150 руб. за 700 дес., по 2 руб. 25 коп. — 1 575 руб., за остальные 660 дес. по 1 руб. 80 коп. — 1 188 руб., итого 5 913 руб.,. или 8 руб. 44 коп. с души».

2 060 дес., по продажным ценам Малоярославецкого уезда по 25 руб. 73 коп. за дес., стоят 53 003 руб. 80 коп. Оброк в 5 913 руб. равен с лишком 11 % с капитала. Если предположить в 700 душах 301 тягло, выйдет немного поменьше 7 дес. на каждое (6,84). Высший урожай хлебов вообще сам-4^[10]. Из 7 дес. под пашней не более 5 ¹/₄ дес., стало, 1 ³/₄ дес в поле. Ржи собирается 10 ¹/-₂ четв. и 14 четв. ярового; за исключением 8 четв. на еду и 2 ⁵/₈ четв. на посев, очевидно, у тягла ржи не хватит на продовольствие. За исключением 9 ¹/₂ четв. ярового поступит в продажу 4 ¹/₂ четв. по 3 руб. 75 коп., всего на 16 руб. 8772 коп. За 7 дес. земли тягло платит оброку по 2 руб. 33 коп. — 16 руб. 33 коп. Следственно, на подушные остается 54 копейки. Теперь в Малоярославецком уезде без уменьшения наделов, платится 8 р. 48 к.^[11], а кругом по Калужской губернии — 8 р. 78 к. с души. Где же облегчение, вводимое местными положениями, против старого крепостного права? Везде увеличение оброков или по цифре оброка и по уменьшению надела, или по сохранению цифры оброка при уменьшении надела. Конечно, оброк содрать можно всякий; это ни в Велико- ни в Белоруссии не диво. Но каково же такое освобождение!

У правительства есть стремление — и ради государственных крестьян, и ради общепринятых понятий в Европе — показать, что оброк, налагаемый на освобождаемых крестьян, есть плата помещику за землю, рента; а так как ни по цене на земли, ни по доходам, ни по ст. 174 этого доказать невозможно, то на деле и остается, что оброк падает на крестьянские промыслы и составляет пошлину с промыслов. Какова же нелепость взыскания пошлины не на государственные нужды, а на обогащение частного лица, т. е. помещика!

2-е примечание к 169-й ст. о понижении оброка в именьях малоземельных, где неполная десятина на душу, с тем, однако, чтоб оброк был не меньше указанного в ст. 244 за пользование усадебной оседлостью, т. е. не меньше 1 р. 50 к. с ревизской души и не больше 3 р. 50 к., если нельзя в силу 174-й ст. назначить оброк выше всякого размера, — это примечание клонится к тому, чтобы приравнять надел ничему, а за усадьбу брать ренту. Вообще у правительства мелькает задняя мысль, что мужику выгодней уменьшать надел и вместе уменьшать и повинность; логичный вывод из этого очень прост: выгоднее всего крестьянам не иметь никакой земли и ничего не платить, а землю отдать помещикам. Оно, может, с точки зрения императорства, оделяющего землей своих чиновников, обязанных за это держать народ в узде, и очень верно — но только это совсем не лежит в смысле народном. Народ хочет сохранить то, что имеет, и чтобы крестьянин, освобождаемый ли, государственный ли, или удельный, не платил налогов один больше другого. Это еще проще и вернее.

Вывод из предыдущего ясен: помимо своего понятия о землевладении, народ не перейдет на оброк еще и потому, что это прямо убыточно.

Из противуречия народного смысла и правительственных положений выйдет то, что помещики захотят уменьшать наделы у крестьян и, следственно, в издельных именьях уменьшать барщину; это для помещиков выгоднее, чем большая барщина при большем наделе, и все на том же основании, что для них выгоднее взять всю землю и совсем не иметь барщинной работы; следственно, чем меньше дать земли крестьянам, как бы от этого ни уменьшались повинности, все же тем лучше; но народ этого не захочет, и последствие будет то, что, несмотря ни на какие старания мировых посредников, съездов и губернских присутствий, уставные грамоты писаны не будут. Через два года правительство даст рассрочку, и трехдневная барщина сохранится на неопределенное время. Стало, крепостное право нисколько не изменится, по крайней мере не уменьшится, а усилится постоянным вмешательством новосозданного чиновничества. Может быть, правительство втайне и лелеет эту мысль сохранения крепостного права на неопределенное время при невероятном количестве бумаги, исписанной во имя освобождения. Но ведь и Мирес запутался в собственных сетях, а русское правительство, конечно, не умнее Миреса и запутается гораздо скорее ⁸.

От числа дней барщины теперь к числу дней барщины через два года, с глубокомыслием тупоумия рассчитанная, постепенность перехода падает всей тяжестью: теперь на малоземельных, а через два года на малотягольных крестьян, в обоих случаях — на более бедных. Три дня в неделю мужских с тягла и два женских (ст. 7 «Правил») не вносит никакой существенной перемены в барщину, как она отбывалась до сих пор; до сих пор женских дней в год бралось, может, еще и меньше, чем по два дня на неделю, потому что они не были нужны, и ни в одном имении не считались в недоимку дни, когда женщины на барщину не требовались. Стало, это просто сохранение трехдневной барщины на два года. Эти два года тягло, владеющее одной десятиной земли и меньше, станет работать три дня в неделю, наравне с тяглом, у которого четыре десятины или больше, и помещик напоследях постарается найти ему барскую работу, хотя бы уборка хлеба и была кончена, напр. извоз, рытье канав, постройки и мало ли что. Здесь тяжесть сравнительно падает на малоземельных. Через два года, по уставным грамотам и росписям в «Приложении к местным положениям», число дней барщины соответствует душевому наделу; высший размер надела (от 2 дес. 1 800 саж. до 12 дес., смотря по местностям) обязывает на 40 дней мужских в год барщины с души. Стало, крестьянин, у которого два сына по ревизии записаны, но малолетны или еще не женаты, должен отбывать одним тяглом 3 раза 40 дней мужских и, следственно, 3 раза 26 дней женских^[12], итого тягловых три раза 66 дней, т. е. 198 дней в год, или с лишком три дня в неделю на тягло (3,8 дн.); если у крестьянина четыре малолетка, записанных по ревизии, то тягло круглый год будет работать на барщине. Стало, вся тяжесть падает на малотягольные семьи. Тупое непонимание народного смысла и обыч-ая, непонимание того, что тягло — необходимая единица в общинном землевладении, единственное мерило числа рабочих сил, какое бы ни было количество земли у общины, — это непонимание имело бы вредное последствие, если б могло подчинить себе народную жизнь; оно запутало бы крестьян во всем их поземельном и мирском устройстве и во всех расчетах круговой поруки. По счастью, «Положения», сочиненные правительством, как и вообще всякое непонимание, не приложимы и не могут быть приведены в исполнение; тем не меньше они народят бесконечное число смут, потому что правительство, по своему неразумию, не откажется от своих «Положений» и будет стараться приводить их в исполнение, пока, наконец, само лопнет.

Стоит ли следить за каждым пунктом постановлений об издельной барщине, об урочных работах по условиям на три года и о безусловных работах^[13] по 12 часов в день, не включая отдыха (что составит 16 часов в день нахождения на барщине), и о том, что в дальнем расстоянии от села можно людей по нескольку дней держать на барщине (ст. 11)? Все это обрывается на том, что крестьяне от своих существующих наделов не откажутся, уставных грамот писать не будут, и потому все подробности «Положений» окажутся лишними. В действительности останется одно: трехдневная барщина при бесконечных спорах между помещиками и крестьянами, спорах, где новосозданное чиновничество с помещика стянет взятку, а мужика, на основании ст. 14 «Правил» и ст. 254 «местных положений», высечет.

Довольно странно поступило правительство с крестьянами, состоящими на смешанной повинности. Статьей 4 «Правил» оно уничтожило эту повинность, сказав прямо, что крестьяне обязаны: «состоящие на оброке — платить оброк владельцу в прежнем размере, а состоящие на барщине — отправлять оную в прежнем размере, с облегчениями, кои указаны в нижеследующих статьях». Из этого ясно, что крестьяне, где есть оброк, уже не пойдут на барщину и ограничатся только этим оброком. Но статьями 170, 171 и 172 «местных положений» правительство возобновило смешанную повинность, перечислило барщину на оброк и сделало то, что этот оброк выйдет гораздо тяжелей смешанной повинности, а помещик может не согласиться оставить барщину — и смешанная повинность заменится усиленным принудительным оброком или подаст повод к бесконечным спорам и смутам.

Мимоходом правительство хватило половников примечанием 3-м ст. 17-й «местных положений»: «Не считаются крестьянским наделом те пахотные и сенокосные земли, которые пахались или убирались крестьянами из части урожая или укоса». На этом основании сметливый помещик и мировой посредник оберут половников до последней нитки.

Не забыло также правительство своей милостью крымских крестьян южного берега, в именьях, где сады, виноградники и огороженные пашни; оно лишило их земельного надела и оставило на правах дворовых людей. У вас-де климат хорош, на что ж вам земля? (Прим. к ст. 8.)

В местных «Положениях» для губерний, на особых правах состоящих, повторены все основания местных «Положений» для великороссийских губерний. Не имея под рукою доселе существовавших инвентарей, мы не можем входить в подробное сравнение старого и нового крепостного права для западных губерний.

Прибавим ко всему этому, что взимание оброков и гоньба на барщину, при круговой поруке и без оной, подчинены дикой системе ипотеки, при которой постоянное вмешательство чиновничества, прогулявшись по селам с полицейским телесным наказанием, оставит их разоренными, а подати неуплаченными, и повинности, за бессилием, не исполненными.

Зато мы можем утешиться отделением третьим главы второй: о переоценке денежной повинности. Оно состоит из двух статей. Правительство сочинило их, не заметив, что не только его выкуп, но и его уставные грамоты никогда не будут приведены в исполнение, потому что они не исполнимы. Вот эти две статьи:

«185. Определенный в уставной грамоте денежный оброк остается неизменным в продолжении двадцати лет со дня утверждения сего положения.

186. По истечении двадцатилетнего срока, по требованию помещика или крестьян, производится переоброчка на новое двадцатилетие, на тех основаниях, кои правительством будут указаны».

Сильно сказано!.. Двадцать лет — каково хватили!

Да, милостивые государи! не то, что двадцать лет, и не то, что эти положения, а само это правительство семи лет не продержится, потому что:

Народ царем обманут!

IV

До сих пор ясно, что правительство отняло у народа и урезало землю, учредило запутанно-сложную, постоянно спорную барщину, повысило оброки и столкнуло мысль о возврате народу народной земли, с вознаграждением помещиков, — в невозможность своего смешного содействия выкупу, основанному на скупке своих собственных падших векселей. Теперь посмотрим, как оно хочет наложить свою неловкую лапу на самую общественную жизнь народа — на его сельское устройство, суд и самоуправление — и поверх всего поставить себя, подразделенного на бесконечное число всякого рода чиновников.

Переименовав мир в сельский сход, вероятно для того, чтоб сделать дело как можно непонятнее для народа, правительство, ни с того ни с сего, приняло в основание мирских договоров парламентскую, или скорее коллегиальную, форму решений по большинству голосов с придачею одного, а так как староста (президент) имеет два голоса, то просто по произволу той половины голосов, к которой принадлежит староста^[14] (ст. 55 общего «Положения»). Решение же таких вопросов, как переход с общинного землевладения на особнячное и переделы мирской земли, отнесено к большинству двух третей голосов (ст. 54); тут самому правительству показалось, что половины голосов мало.

Одно из коренных понятий в русском народе — понятие договорения. В самом языке мы находим выражение обычных народных понятий и естественного для народа склада жизни и ума. Таким образом, мы в языке встречаем слова: договор, уговор и условие (Einverständniss, entente^[15]), вместо контракта, из которых гораздо больше видно, что две стороны договорились до какой-либо средней, обеим сподручной выгоды и станут договариваться иначе, если бы оказалась ошибка в ущерб одной из сторон, чем замкнутое, обязательное исполнение во что бы ни стало раз навсегда формальным актом закрепленного предположения. Та же основная мысль, господствующая в юридических отношениях между лицами, является и в общественной жизни и самоуправлении; здесь требуется договор всех, договор мирской, который может быть нарушен или храним по согласию мира. Крестьяне, на миру договариваются до общего решения, которое, следственно, единогласно. От этого, может быть, выходит то неудобство, что мир договаривается долго, тратит много времени; но выходит и то удобство, что он договаривается до общего согласия, до бесспорного решения. Оно имеет и то удобство, что мир, как полный, единогласный хозяин своего решения, если впоследствии окажется, что решение было ошибочно, договаривается сызнова до нового решения. Мир, естественно, имеет право поверки самого себя; он никогда не составляет внешнего обязательного закона для какой-нибудь части общества. В нем лежит общественная самозаконность, которая, как все живое и движущееся, не имеет замкнутости и ограниченности закона писанного, акта, после которого нет возврата, как бы он ни был ошибочен. Только в этой самозаконности и незамкнутости общего договора есть надежда на возможность постоянного преобразования, постоянной мирной реформы, необходимой при изменениях обстоятельств, но невозможной, при замкнутых решениях, иначе как посредством судорожных общественных потрясений. Введение решений по большинству голосов тотчас налагает обязательный закон для одной трети или для целой половины общества, закон, который уже не подлежит поверке и перерешению, закон замкнутый. Правительство бессознательно пришло к логическому выводу из своего положения, немедленно заменяет мирской свободный договор письменным законом и учреждает запись в особую книгу решений по большинству двух третей (ст. 57), так чтобы уже никак нельзя было взять назад решения. К таким в книгу записанным актам отнесены (по ссылке на 54-ю ст.) не только переход с общинного землевладения на особнячное, но и переделы мирской (общинной) земли, что до сих пор делалось по всей России без всякой записи и без всякого спора. Очень ясно, почему не нужно было записи: всякий знал на деле, в натуре, какой где участок ему достается; писанная буква ничего бы не отняла и не прибавила. Очень ясно, почему не было спора: каждый принес в общее решение свое согласие; каждый со всеми до этого решения договорился; следственно, и не возражал и не чувствовал за собою права захватить клок земли у соседа по какому-нибудь своему отдельному соображению. Решение по большинству, становясь насильственно-обязательным для одной части населения, требует формального акта; иначе оно держаться не может. Но зато оно и не бесспорно, и с первого дня его приведения в исполнение (если это возможно), возникнут споры и жалобы к крайнему удовольствию начальства и к крайнему разорению народа.

Правительственные доктринеры с либеральным направлением слыхали, от знакомых, что мир часто стесняет свободу отдельных крестьян, свободу личную, и косо смотрели на мирскую власть. Без сомнения, вопрос о границах мирской власти над личностью очень важен, мало уяснен, потому что не мог определиться у народа не свободного, и требует большой разработки в народном понимании. Но разве перемена единогласного решения на миру в решение по большинству голосов сколько-нибудь уясняет вопрос, сколько-нибудь ограждает личность? Она не только не уясняет, но даже не ставит вопроса о границах личной свободы и мирской власти. Деспотическая власть большинства голосов над личностью — для личной свободы может быть только хуже, а отнюдь не лучше общей мирской власти. Большинство голосов уже необходимо теснит треть или половину несогласного с ним населения и, следственно, каждую личность из этой трети, или половины. Оно вносит не то, что лишнюю вероятность, а новую, доселе не существовавшую неизбежность стеснения личной свободы по приговору на сходе, неизбежность тем больше опасную, что большинство схода, гораздо легче, чем мир, подчинится влиянию помещичьи-чиновничьего управления. Следственно, принятие большинства голосов на сходе, вместо мирского единогласия, не только не решает вопроса о личной свободе, но запутывает его. Поставить вопрос не шутя можно было только прямым рассмотрением случаев, где мирская власть теснит личную свободу не по охоте, а по нужде, потому что начальство требует, и где теснит по собственной охоте, и случаев, наконец, где мирская власть не есть притеснение, а человеческое требование, чтобы каждый исполнял известные обязанности относительно целого общества. Так прямо поставить вопрос доктринаризм не догадался, да и правительство не захотело бы, боясь невольно прийти к заключению, что в девяти десятых случаев мир теснит личную свободу из-за требований начальства^[16]. И вот учреждение нового сельского устройства, по непониманию народного смысла, скажем больше — по отсутствию здравого смысла, начинается с презрения к народному обычаю, с искажения народной жизни.

Доктринаризм, заменяя единогласие большинством голосов, следовал, как мы уже заметили, отчасти коллегиальной форме правительственных учреждений, перешедшей и в устав дворянских выборов, отчасти парламентскому устройству в европейских государствах. Коллегиальная форма, для чиновничьего доктринаризма — дело привычки; парламентское устройство — больше предмет религиозного уважения. Но доктринаризм не заметил одного постоянного явления в истории европейского парламентаризма, того, что большинство всегда решает, а меньшинство всегда, или почти всегда бывает право. Самый доктринаризм признает за парламентским меньшинством дело прогресса, что доказывает, что оно бывало право прежде, чем большинство было в состоянии понять его справедливость, и потому большинство решало против правды и затрудняло движение к лучшему своей неохотой расстаться с дорогими предрассудками и личными выгодами. Англия очень хорошо поняла это и упрочила личную свободу и безопасность в своем самом живом учреждении — в суде присяжных; и между тем как высшие сословия, оградясь парламентом от поползновений королевской власти на своеволие, создали свой парламентский деспотизм, который общественные дела решает большинством голосов, наиболее своекорыстных, потому что это большинство из представительства сословного; в то же время личная безопасность и свобода ограждены, даже и от парламентского деспотизма, решением суда присяжных — единогласным. Англия, в основание своей свободы, постановила единогласие на суде. Но единогласное решение суда присяжных также требует не мало траты времени. Гораздо бы легче решить, из 12 голосов, большинством семи — а личность-то и не была бы ограждена от притязаний партий, от подкупа, от влияний правительственных и сословных. Конечно, и тут сословное своекорыстие подкопалось и вырастило мировые суды без участия присяжных; но случаи, где суд присяжных необходим по закону, но возможность перенесения дела на их суд — все это дает огромный оплот против неправды, и все же единогласие суда служит основным ограждением личной свободы в Англии. Суд присяжных договаривается до своего решения, как у нас сельский мир договаривается до своего. Мир есть приложение юридического смысла jury^[17] к делу общественному. Присяжные знают, что если в их среде несколько голосов стоят за правду и что без этих голосов обойтись нельзя, то очень мудрено поддержать ложь; если же их суду представляется дело запутанное и темное, следственно, спорное, где они искренно расходятся в мнениях, то они могут договориться до приблизительной правды — и это несравненно важнее, чем решить дело в одну сторону, не бывши нисколько убеждену, что ошибаются пять человек, а не семь, меньшинство, а не большинство. То же происходит на миру, где приблизительная правда еще важнее, потому что вопросы, хоть бы вопрос о переделе земли, сложнее и не имеют той определенности, как, напр., вопрос уголовный: кто убийца — этот человек, или не этот? В вопрос о переделах входит больше данных и больше колебаний, стало, и остановиться можно только на приблизительной правде, а не на доскональной. Очевидно, до этой приблизительной правды могут договориться только все, а не одна часть населения. Если мнения разделены на два стана, на две силы, то пустить решение по направлению одной из сил совершенно несправедливо. По ст. 55, где обе силы равны, с той разницей, что на одной стороне староста, оно в глаза бросается; но как хорошенько подумаешь, то не найдешь достаточной причины прижать и одну треть ради двух третей. Мир договаривается до решения, удобного для обеих сторон; тут не устраняется одна сила в пользу другой, а от столкновения двух сил решение принимает направление по среднему пути, по диагонали, что, конечно, в общественной жизни составит более приблизительную правду, чем решить по направлению одной силы, с совершенным устранением другой. «Но, — скажут доктринеры, — такой способ не приложим в государственной парламентской жизни». Может быть! Да в этом-то и преимущество, что он приложим к сельской жизни, и отнять его у сельской жизни не только глупо, но и преступно. Если многочисленность населения, составляющего государство, делает невозможными общую подачу голосов и взаимное договорение всех до общего согласия и если малочисленность сельского мира допускает и то и другое, зачем же отнимать у сельского мира это преимущество и вталкивать его в грубую колею решений по большинству голосов? Мы смело говорим грубую колею, потому что власть большинства голосов, без сомнения, самый легкий, но и самый грубый способ решения какого бы то ни было вопроса, способ, основанный на материальной силе и не ушедший от того понятия, что «нас больше, стало, мы и поколотим»; а такое понятие равно бессмысленно и в деле истины и в деле блага общего. Если неполное представительство общества, представительство сословное, вовлекло людей к признанию решений сословного большинства во имя государственной целости и опутало массы народа пугалом идеи государства: из-за чего же нам хлопотать об упрочении этого пугала в то время, когда у нас под рукою возможность признать самобытность сельского мира, основанного на договорении всех до общего согласия? В то время, когда из этой точки отправления, мы, естественно, можем итти к пониманию государства не как отвлеченной целости, подчиняющей себе части, а как живого соединения самобытных сельских миров? Наш естественный склад влечет нас к союзу (конфедерации) сел, где каждое село самобытно и все соединены в одну сумму, в одно целое. Конфедерация сел для нас представляет тот общественный полипник, где каждая ячейка жива сама по себе, а между тем органически связана со всеми остальными ячейками. Основные, фактические данные нашей жизни влекут нас к образованию этого общественного полипника, к образованию государства без пугала отвлеченной целости и верховного средоточия, какое бы это средоточие ни было — царь или сословие, словом, к образованию союза самобытных сел. В этом склад нашей жизни и, следственно, задача и цель (идеал) нашего развития. У нас достаточно исказить жизнь и самобытность сельского мира, чтобы исказить все наше грядущее. От этого мы так долго и останавливаемся на этом предмете.

И как подумаешь — ради чего же сельский мир, договаривающийся до общего согласия, преображается во власть большинства голосов, да еще сомнительного, потому что кроме некоторых, слишком важных случаев это большинство не большинство, а та половина, которая, под угрозой старосты, подчинилась чиновничьему управительству? Если правительственный доктринаризм боялся, что мир, как говорят, обычно подчиняется одному или немногим говорунам, болтунам, беспокойным — однако красноречивым-- людям; то ведь этого не избегнет и большинство. Этого не мог избежать ни один европейский, ни американский парламент, потому что влияние личности, сильной общей истиной или сознанием сословных корыстей в данную минуту, — это влияние совершенно естественно; имеет ли его Мирабо или Пальмерстон, все же оно неизбежно. При большинстве голосов влияние ловкого говоруна, подметившего корысть одной доли общества в ущерб другой, гораздо скорее приведет к ложной цели, чем влияние говоруна, которому надо понять и согласить потребность всех. Следственно, в наших селах, если большинство подчинится одностороннему говоруну, управительство достигает иной цели: подчинения большинства чиновничеству, разрушения мирской самобытности; а в устройстве по «Положению» это достигается еще легче, потому что место говоруна заступит староста, разом — и язык, и подкуп, и розга. И в то время, когда воскресающему народу предстоит схватить и выработать себе втихомолку вырощенную самобытность, тут-то его и подводят, приказанным способом подачи голосов, под новое владычество управительства, и мы опять играем в руку государственному крепостному праву и чиновничьему разбою.

Раз решившись ввести большинство голосов, правительство не совладало с программой и вошло в противу-речия. Таким образом, оно дало главное место, председательство (или предстоятельство) на сходе, полицейской власти, т. е. старосте. Это уже не только нарушает единогласие мира, но нарушает свободу самого большинства, потому что староста, которому принадлежит охранение порядка на сходе (ст. 48), сочтет за беспорядок всякую подачу голоса, противную его желанию. Если уже религиозно верить в парламентские формы, то в каком же парламенте, в какой камере видано, чтобы министр внутренних дел был президентом камеры? Это совершенное нарушение свободы мнений собрания в пользу начальства. Наткнувшись на учет старосты сходом, правительство почувствовало всю нелепость председательства старосты на миру и поставило случай учета должностных лиц и рассмотрение принесенных на них жалоб под председательство волостного старшины (ст. 48). Новая нелепость! Староста будет обвинен-- если старшина ему враг, оправдан — если старшина ему друг, по душе или за взятку. Тут и мир, и самая свобода большинства, и низшее начальство — принесены на жертву высшему начальству. Но тут встретится и недоразумение: учет должностных лиц не входит в ст. 54, т. е. не подлежит большинству двух третей; а нигде не сказано, что если при учете сход разделится на две равные половины, то должностные лица будут обвинены или оправданы по решению той половины, к которой принадлежит волостной старшина; он же может и не принадлежать к этому селу и, следственно, не иметь права на голос ни в одной из половин. Как же тут поступать? Замечательно, что в 1-м пункте ст. 51 о выборах должностных лиц, стало, и старосты, не сказано, кто председательствует на сходе; стало — староста. А так как вопрос этот может решиться той половиной голосов, с которой староста согласен, то и выходит, что староста выбирает сам себя! Из-за этих противуречий взывает внутренний, подавленный смысл, что у мира до сих пор председателя, или настоятеля, не было, потому что он не нужен и невозможен, а заключение одно: нельзя правительству писать законы из себя, как паук плетет паутину, не спрашиваясь общественных потребностей; законодательствовать в селах без участия сел — нельзя; непременно или что пропустишь, или наврешь. Только мир может учредить сам себя; дело правительства было предлагать народу вопросы на мирское решение. Вдобавок надо заметить, что в вопросе об учете должностных лиц председательством начальства нарушено уже не только мирское самоуправление, но нарушена независимость мирского суда.

Что правительство, вводя большинство голосов, нисколько не думало об ограждении свободы лица от притязаний мирской власти, явно из пунктов 2 и 5 ст. 51, где приговоры об удалении из общества вредных и порочных членов и временное устранение крестьян от участия на сходах, и разрешение семейных разделов — допущены без всякого определения: за какие проступки можно выгнать человека из общества, за какие устранить от схода; когда мир в праве отказать человеку в разделе от семьи, с которой он не уживается, и когда не в праве. А между тем это два краеугольных вопроса личной независимости и случаи, где мир может нарушить личную свободу по своенравию. Перенесение мирского каприза на каприз большинства не устраняет, а увеличивает беду, тем более, что большинство подчинено начальству. В деле удаления человека из общества большинство, хотя из двух третей, подчинено председательству старосты; в деле разделов решает та половина, на которой староста, — стало, большинство вдвойне подчинено начальству. На поверку выходит, что самые важные сельские вопросы о свободе лица, которые были подчинены своенравию или пристрастию мира, будут подчинены своенравию и пристрастию начальства, что уже гораздо похуже. А потом: удаление человека из общества — даже не сказано куда. Сошлют его в Сибирь, что ли, или выгонят на все четыре стороны? Приложатся ли к этому случаю статьи устава о благоустройстве в казенных селениях (438 и 439, часть II, т. XII св. зак., изд. 1857) и о предупреждении развратного поведения крестьян удельных и дворцовых (Уст. о предупреждении и пресечении преступлений ст. 329, т. XIV св. зак.) и сохранится ли уродливое наказание рекрутством? Сохранится ли возможность удаления из общества с отдачею в рекруты, или ссылкою в Сибирь по гражданскому иску — за двухгодовую недоимку? Обо всем этом ничего не сказано в «Положении». Неужели в пользу удаляемого нет никаких условий? О законодатели!.. Виноват!.. есть одно условие: приговор об удалении представляется старостою мировому посреднику (примечание к ст. 54), который совещается с помещиком, и по его отзыву, или без его отзыва (если помещик через месяц не отозвался) представляет дело губернскому присутствию (ст. 157). Для губернского присутствия из дворян это дело равнодушно; оно, конечно, утвердит; но при этом производстве выйдет, что вместо защиты удаляемого, все дело-то об удалении поднимет помещик или управительство, и своим неизбежным влиянием вынудят приговор большинства, а губернское присутствие утвердит. Вся защита, естественно, могла быть в меньшинстве, но оно задавлено. Доказательством, что во всем этом правительство двоедушило и метило только на сохранение произвола помещиков и чиновников, служит ст. 158, которою помещику дозволено (в продолжение девяти лет!) предлагать обществу удаление и ссылку крестьянина, признаваемого им за вредного или опасного; а если общество не согласится, так уже дело пойдет на простоту: помещик имеет право просить об его удалении и ссылке уездный мировой съезд, для представления губернскому присутствию.

Что правительство, вводя большинство голосов, не думало в самом деле дать ему какую-нибудь власть, это явно из того, что решению той половины, на которой староста, подлежат такие вопросы, как: назначение сборов на мирские расходы, принесение жалоб и просьб, назначение жалованья и наград должностным лицам, рекрутство и т. д. — все дела, где вмешательство начальства нелепо и пагубно.

Что правительство вообще сельскому сходу не придало никакого значения, это явно из того, что сход созывается, смотря по надобности, только старостою или мировым посредником, или помещиком. Стало, если бы и все хотели собраться на сход, да староста не признает надобности, то схода и не будет.

Нет! не для народа четыре года работало правительство над своим «Положением», а для начальства, не для освобождения, а для нового крепостного права правительственно-помещичьего!

Староста (сам подающий при выборах два голоса 9 свою пользу, если половина схода согласна на его выбор) в сущности — слуга помещика; помещик имеет право в случае «вообще неисправного исполнения им должности» требовать его смены, и мировой посредник, «удостоверяем в справедливости требования», — которая из десяти раз в девяти окажется несомненною, — мировой посредник сам назначает нового старосту до срока новых выборов (ст. 153). Следственно, староста и не выбирается на миру свободно и находится в такой зависимости, что ему необходимо будет блюсти не мирскую выгоду, а выгоду помещика и начальства, и хотя он не имеет права наказывать телесно, то есть розгами, а только налагать по своему усмотрению штраф в 1 рубль и арест на два дня, но это не помешает ему, по согласию и по воле помещика, отправить мужика в полицию для наказания телесно, в силу ст. 14 «Правил», минуя всякий волостной суд. Да ведь и то правда — нигде в «Положении» положительно не запрещено бить кулаком по рылу; этого никто не примет за наказание, это только назидание или предупреждение и пресечение преступлений и охранение порядка. Стало, староста станет беспрепятственно бить мужика по рылу в угоду помещику и начальству, которые за это позволят ему попользоваться не одним штрафным рублем.

Нет! и по «Положению» староста — не миром выбранный распорядитель в селе, а чиновник из крестьян, одна из пиявок, припущенная начальством к здоровому месту, чтобы высасывать здоровую кровь из народа. Он исполняет законные требования помещика (ст. 59 «Положений»), мирового посредника, судебного следователя, земской полиции и всех установленных властей (ст. 63). Опека огромная, и бедный староста часто станет в тупик от разноречивых приказаний. Если он, паче чаяния, которое-нибудь из требований сочтет незаконным, то его по просьбе помещика, за вообще неисправное исполнение должности, отрешат; а если он исполнит незаконное, то крестьяне могут жаловаться посреднику из дворян, дворянскому съезду, дворяно-чиновническому присутствию. Стало, пускай себе жалуются. Очевидно, старосте выгоднее исполнить незаконное требование совершенно безнаказанно, чем лишиться места, весьма теплого. Да! чтобы работать в пользу своего села, надо старосте быть героем или святым, а это не легко!

В такую же, для честного крестьянина невыносимую, а для крестьянина-чиновника очень ловкую зависимость, в какую староста поставлен относительно помещика и дюжины разнородных начальств, — в такую же зависимость поставлен волостной старшина относительно мирового посредника. Мировой посредник его барин. Он его по своему усмотрению (ст. 30 положений о губернских и уездных по крестьянским делам учреждениях), присуждает к штрафу до 5 р. сер. и к аресту на неделю; он его временно удаляет от должности, никого не спрашиваясь, и совершенно отставляет с разрешения губернатора (!). Наконец, он его, выбранного волостным сходом, утверждает в должности (ст. 120 общих «Положений»); стало, не захочет — и не утвердит, хоть будь он выбран единогласно. Волостной старшина совершенно в лапах мирового посредника, точь в точь как голова у окружного государственных имуществ; и ему, как голове с окружным, ничего больше не остается делать, как грабить крестьян вместе с мировым посредником. Староста преимущественно адъютант при помещике; волостное правление какая-то власть особь стоящая, точно назначенная противудействовать произволу помещика; но чтоб она не противудействовала, волостной старшина сделан адъютантом при мировом посреднике. Дайте же друг другу руку — помещик и выбранный помещиком, но утвержденный губернатором посредник! дайте друг другу руку, и вы при пособии ваших адъютантов — старшины и старосты — будете полными властителями края, грабьте что хотите. Замечательно, что весь крестьянский устав чрезвычайно ясно выставляет единство помещичества и чиновничества; это сильное историческое доказательство их единого происхождения из царской льготы. Так и видно, что помещичество и чиновничество родные братья, Сим и Хам, дети единого царя Ноя, издевающиеся над умалишенным отцом, но живущие его милостью. Какой бы закон правительство ни придумало, всегда братья сплетутся в одну семью, помня и чувствуя единство породы, посмеются над отцом, но поддержат его и ограбят все вокруг живущее. Помещик назначает посредника, губернатор утверждает. Следственно, посредник будет мирволить своему избирателю-помещику, губернатор — отстаивать своего чиновника, а царь — он же и первый дворянин — отстаивать своего губернатора. Все власти соединяются против народа: что же перед этим значит мнимая власть волостных правлений и судов и мнимая свобода сельских и волостных выборов? Кого ни выбери, его положение — быть адъютантом начальства, а не смотрителем за порядком в самобытном селе; кого ни выбери, он по необходимости пойдет в подлецы, и народ останется ограбленным и задавленным рабом.

Волостной сход! Волостное правление! Волостной суд!

Из кого же состоит волостной сход? Из сельских и волостных должностных лиц, замещаемых по выбору (ст. 71), которые на этот раз не считаются должностными лицами (прим. к ст. 112). Как же это сделать, чтобы народ не считал их должностными лицами? Губернатор в губернском правлении не должен считаться губернатором; царь, при подаче голосов в государственном совете, не должен считаться царем… Да как же это сделать, когда всякий знает, что чуть голос подан не по нем, то он властен, после заседания, дать подзатыльника? Волостной сход во власти начальства. Народ туда собирается по одному человеку с десяти дворов (ст. 71). Эти депутаты могут быть выбраны той половиной села, к которой принадлежит староста. Что они скажут, эти выборные, застращенные присутствием волостного и сельского начальства? Кто созывает этот жалкий волостной сход? Отдельное ли село заявляет надобность волостного совещания и остальные посылают людей обсудить общие нужды? Или необходимо, чтобы все села заявили надобность совещания об общих нуждах? Нет! Волостной сход созывается по приказанию и с разрешения мирового посредника. Волостной сход так зависит от начальства, что уже не повторена ст. 57, т. е. не видать, чтоб голос старшины давал перевес решению одной половины схода, хотя это, может быть, и подразумевается, потому что, когда волость состоит из одного сельского общества, тогда старшина вместе и староста, и, следственно, его голос дает перевес решению одной половины волости (ст. 74 и 84). Во всяком случае старшина председательствует на сходе сельских депутатов, выбранных под влиянием сельских старост, и, следственно, властвует. И какой старшина! Такой, которому дана власть III Отделения — наблюдать за нераспространением между крестьянами вредных для общественного спокойствия слухов (ст. 83). Нет! Никогда это правительство не признает самобытности сел и волостей, пока не сломит себе шеи, и в его признании не будет надобности.

Председательство старост при выборах людей для волостного схода и председательство старшины на волостном сходе (иначе подчинение сельских выборов и сельской законодательной власти — власти административной) губит в зародыше учреждение выборных волостных судов, которые могли бы иметь будущность, если б не были исключительно сословные, крестьянские. У нас сословный крестьянский суд, по общему складу управительства, будет совершенно подчиненный суд во всяком деле сколько-нибудь поважнее. Хотя и дано право посторонним лицам, не из крестьян, судиться с крестьянами на волостном суде (ст. 98), но этим смешным правом ни одно постороннее лицо не воспользуется, потому что это только право, а не обязанность; постороннему лицу всегда будет выгоднее судиться посторонним судом, а крестьянин не имеет права отказаться от постороннего суда. Стало, волостной суд останется только для мелких крестьянских гражданских исков, в которых крестьяне охотнее будут прибегать к третейскому суду, чем к этому; да останется он для обсуждения маловажных проступков, где старшина явится влиятельным или всемогущим обвинителем. Выходя из несвободы выборов, нельзя дойти до независимости суда.

Волостное правление (ст. 87), составленное из старшины, сельских старост и выборных сборщиков податей (где таковые есть), имеет чисто коллегиальную форму казенного присутствия и составляет относительно старшины нечто вроде губернского правления относительно губернатора. Если взять в расчет, что старшина утверждается мировым посредником и что, хотя (по ст. 33 положений о губернских и уездных по крестьянским делам учреждений) посредник и не входит в разбор дел, подлежащих разрешению общественных крестьянских властей, но по ст. 30 того же «Положения» не только входит, но и становится их судьей, — то очевидно, что волостное правление будет в полной зависимости от окружного… то бишь: от мирового посредника.

Самое образование волостей из бывших помещичьих имений, заводя чересполосицу с государственными крестьянами, не составляя географически сплошной волости, представит огромные неудобства. Образование волостей возможно с освобождением не только помещичьих, но и государственных, удельных и иных крестьян, с освобождением русского народа. При учреждении же нового крепостного права, это выйдет только праздная шутка канцелярских разграфлений и распорядков. Для объема волости определены (ст. 43): число душ, наименьшее и наибольшее, и дальнейшее расстояние от волостного правления. Затем губернское присутствие утверждает проекты, составленные по уездам, о распределении селений на волости (ст. 29, пункт 3 положения о губернских и уездных по крестьянским делам учреждений). Кем составлены проекты? Помещиками. Кто утверждает? Помещики и чиновники. Это не есть свободное соединение сел в волость вследствие местных удобств и общего согласия. Это приказная, а не самобытная волость; это волость-рабыня, а не волость свободная. Оно особенно становится очевидно, когда вспомнишь, что, по ст. 160, помещик имеет право остановить исполнение сельского приговора, «буде усмотрит что-либо вредное для благосостояния сельского общества или нарушающее права помещичьи», а правильность и неправильность решений волостного схода и жалобы на оные, по прим. к ст. 78 и по ст. 80, подлежат суду мирового посредника, и когда вспомнишь, что не только волостному суду предоставлено право присуждать к наказанию розгами до 20 ударов (ст. 102), но что это право также предоставлено и мировому посреднику (ст. 32 и 91), даже по жалобам помещиков за неисправное отбывание повинностей.

V

Но перейдем от мнимо-освобожденных к самим крепостникам; от простых крестьян и ими несвободно выбранных исполнителей воли начальства, от крестьян-чиновников — к дворянам-чиновникам, к «Положению о губернских и уездных по крестьянским делам учреждениях».

Введение:

Ст. I. «Для разбора недоразумений, споров и жалоб, могущих возникать из обязательных поземельных отношений между помещиками и временно-обязанными крестьянами, и для заведывания особыми, указанными в настоящем „Положении“ делами крестьян, вышедших из крепостной зависимости, учреждаются: Мировые Посредники, Уездные Мировые Съезды и Губернские по крестьянским делам Присутствия».

Первое, что поражает в этой триипостаси это — что она учреждена для разбора и для заведывания, т. е. для суда и управления, т. е. снова соединяются в одни и те же руки власть исполнительная и власть судебная, стало, суд неизбежно будет подчинен управлению и, следственно, всякая возможность общественной и личной свободы нарушена.

Второе, что заведывание относится только к делам крестьян, следственно, внутреннее разделение России на немецкую и русскую, на правительственную и народную, на управляющих и управляемых, на грабящих и грабимых, сохранено во всей чистоте, упрочено и усилено. И правительство думает, что из такого основания может развиться уничтожение крепостного права и освобождение народа. Если оно это думает, то оно бессмысленно; если оно этого не думает, но говорит, то оно лжет. Из этого разовьется новое крепостное право, но вместе и расширится бездна, разделяющая все правительственное от народного, бездна, в которую все правительственное обрушится, потому что у него из-под ног исчезает почва.

Мировые участки распределяются уездным дворянским собранием и утверждаются губернатором (ст. 2). Начало чисто помещичье-чиновничье. В каждом участке по посреднику. Этот мировой посредник назначается при таких условиях, что он непременно из отъявленных грабителей, кроме редких исключений. Он должен быть потомственный или личный дворянин (ст. 6 и 9) и владеть не менее как пятьюстами десятинами земли, или 150 десятинами, если кончил курс в учебных заведениях с правом на чин XII класса (из чего явствует, что университетский курс равен 350 десятинам). Этот размер (ценз) или слишком высок, или слишком низок для честного человека. Если счесть его слишком высоким, то мы придем к настоящей правде, что не надо было никакого ценза и никакого различия сословий; тогда была бы надежда (если б посредники были выборные), что нашлись бы люди и без земли и не из дворян, которых бы выбрали по доверию к их благородству и уму. Если принять, что он низок, то мы придем к назначению таких посредников, которые по крайней мере довольно достаточны, чтоб не красть. Но ценз, введенный «Положением», относится именно к тем почти бедным дворянам, которые обычно порываются в становые, в исправники и в окружные, а теперь пойдут в мировые с тем, чтобы красть. Утверждаемые губернаторами, по ненужным указам сената (ст. 14), они будут приняты на службу, смотря по окладу, который согласятся дать губернаторам; их места будут продажные, на правах чиновничьего откупа, и, следственно, их грабеж будет производиться под покровительством начальников губерний. Исключения будут редки, очень редки, в одной губернии… много в двух. Мысль Ростовцева о выборе посредников крестьянами из дворян, мысль, в которой лежала хотя какая-нибудь возможность человеческих отношений, хотя тень народной свободы, — и она показалась слишком либеральною или утопическою этому бездарному правительству, этой централизации помещичества и чиновничества. Разумеется, порядочные люди из дворян, разве сгоряча, на первых порах, пойдут в посредники, да и отстанут, а большей частью и вовсе не пойдут, потому что не из чего бесплодно купаться в грязи, хотя посредник и равен чином уездному предводителю (ст. 21). Порядочные люди поймут, что их дело — держаться в стороне и оставить правительство и управительство проваливаться как знают, чем скорей тем лучше, а не поддерживать их своим личным, благородным, но бесполезным вмешательством.

Мировой посредник (ст. 22) получает в безотчетное распоряжение, на себя и свою канцелярию, 1.500 руб. сер. Если принять кругом 10 уездов в губернии и по два участка на уезд, это составит 30 000 руб. сер. на губернию, а на 43 губернии (кроме Астраханской, Ставропольской, земли донских казаков и пр.) 1 290 000 руб. сер., разлагаемых на земли крестьянские и помещичьи; приблизительно с крестьян две трети, т. е. 860 000 р. с. (3 010 000 руб. асе; 3 440 000 франков). А что с них мировой награбит, то известно разве дальнему богу и недальнему губернатору.

Мировой посредник великий человек. Он соединяет в себе все: суд гражданский, управление крестьянскими делами, нотариат (засвидетельствование актов между помещиками и крестьянами или дворовыми) и суд полицейский (ст. 23). Он разбирает жалобы помещиков на крестьян и обратно и вследствие этого отрешает старосту и старшину и сечет того и другого, а также и остальных крестьян двадцатью ударами розог. Он рассматривает дела по уставным грамотам и выкупу земель и угодий; тут он едва ли будет очень озабочен, но зато он рассматривает повышение и понижение наделов, распределяет усадьбы на разряды, переносит усадьбы, обменивает земли и действует словесно (ст. 56), но не гласно; хотя по ст. 57 и позволено при разборах присутствовать посторонним, с обязанностью сохранять тишину и порядок, но по ст. 36 посредник имеет право разбирать дела у себя на дому, а к себе в дом он, без сомнения, имеет право не пускать посторонних. Гласность больше, чем сомнительна. По делам распорядительным он берет с собой от трех до шести добросовестных, но их показаниями и отзывами не стесняется (ст. 90), только записывает их показания в книгу, а делает по-своему. Решительно, посредник великий человек. Он важнее губернатора; oh всемогущ. Он даже, когда жалоба крестьян идет на рассмотрение мирового съезда, представляет ее со своими заключениями (ст. 25 и 110), чтоб заранее подготовить мнение съезда.

Какие собственно дела идут на обжалование (апелляцию) к мировому съезду, это разобрать очень трудно; неопределенность круга действии этого съезда не раз поставит его в возможность принять или отказать в обжаловании по одинакому делу. Да и что такое мировой съезд? Это съезд мировых посредников под председательством уездного предводителя. Это первая инстанция, т. е. тот же мировой посредник, помноженный на число мировых участков в уезде. Разве приставленный к ним особый чиновник от правительства будет иметь особое мнение. Но чиновник от правительства послан губернатором, и мировой посредник назначен губернатором, стало, оба назначены губернатором и едва ли выйдет разногласие. Коллегиальная форма здесь, как и везде, несмотря на любовь к ней Петра Великого, окажется несостоятельною. Уездный предводитель, хотя и имеет лишний председательский голос, но из десяти в девяти уездах, он будет согласен со всеми действиями мировых посредников и не мирового чиновника против крестьян; а в десятом уезде его голос пропадет перед большинством голосов. Выгода этой средней инстанции, т. е. мирового съезда, только та, что особые чиновники, от 2-х до 4-х, положим на губернию по 3, получают жалования по 1.500 руб. сер. Следственно, на 43 губернии с лишком 193.000; да секретари мировых съездов получают по 500 р. с., стало, на губернию по 5.000 руб., а на 43 губернии 215.000, итого мировые съезды для 43 губерний будут стоить 408.000 р., из которых две трети падают на крестьян, т. е. 272.000 руб.

Уездные съезды представляют на решение губернского присутствия вообще дела, по которым не состоялось большинство, и дела по обязательному перенесению усадеб и обмену угодий, по которым не было единогласного решения. Ну! губернское присутствие — это дело важное, и уже тут о гласности, о присутствии посторонних и помину нет. Это — соединение высшего помещичества с высшим чиновничеством; тут председательствует начальник губернии (назначивший мировых посредников и чиновников на мировые съезды, следственно, создавший низшие инстанции, над действиями которых он становится главным судьею и, следственно, судит свое дело). Тут и губернский предводитель, высший представитель помещичества; тут и губернский прокурор, почти никогда не протестующий; тут еще два помещика, приглашенных по предложению губернатора министром внутренних дел, с высочайшего соизволения^[18]; тут и еще два помещика, выбранные губернским и уездными предводителями дворянства; туг и управляющий палатой государственных имуществ или удельною конторой, которому специально в привычку грабить мужиков; предполагается даже и ненужный член от министра финансов, на случай выкупа. Тут все представители высших дворяно-чиновничьих интересов. Тут только нет ни единого представителя или защитника народа. Нет сомнения, что этот венец триипостаси поможет окончательно ограбить народ, если народ поддастся. Но зато тут есть секретарь, который получает жалования 1.500 р., что на 43 губернии составит 64.500 р., да четырем присутствующим помещикам по 2.000 р., итого 8.000,. а на 43 губернии 344.000, а всего жалования по губернским присутствиям 408.500 р.; из этого на крестьянскую долю по крайней мере 272.333 р.

Вся триипостась жалованием будет стоить:

	Вообще	На долю крестьян
Мировым посредникам	1 290 000	860 000
Мировым съездам	408 000	272 000
Губернским присутствиям	408 500	272 333
р. сер.	2 106 500	1 404 333
р. асс.	7 372 750	4915 162
на франки	8 426 000	5 617 332

что для крестьян составит не производительный, а самоубийственный налог около 15 коп. сер. с души, кроме содержания сельских и волостных властей, кроме найма землемеров и других расходов и кроме того, что власти награбят наличными, оберут материалами и трудом и, в награду за поборы, урежут из угодий.

Решение губернского присутствия, при разделении голосов, постановляется той половиной членов, к которой принадлежит председатель, т. е. губернатор (ст. 131); а если и он усомнится, то останавливает решение и доносит министру внутренних дел (ст. 132). Итак, решения высшего губернского апелляционного суда зависят от губернской или правительственной исполнительной власти, следственно, суд подчинен управлению. Какое отсутствие всякого смысла человеческого!

К «Положению о губернских и уездных учреждениях» приложен листок «Правил о порядке окончания примирением и третейским судом спорных дел, подлежащих ведомству мировых посредников». Правительственные понятия о третейском суде необычайны. Статья 4 этих «Правил» говорит, что на случай, разделения голосов частных посредников обе стороны, выбирают общего посредника; этого общего посредника могут выбрать частные посредники; а если не выберут, то его обязанность исполняет мировой посредник, которого — заметьте — ни одна сторона не выбирала. По ст. 14 общий посредник может утвердить одно из мнений частных посредников, или предложить свое и утвердить его, если один из частных посредников согласится. А этим общим посредником может быть, как мы видели, мировой посредник, которого никто не выбирал. Следственно, есть случай, где на третейском суду решает дело человек, которому ни одна из спорящих сторон не поручала разбирательства, если найдется один из нескольких, который с ним согласится. Да с чего же это третейский суд? И куда девалось столь любимое большинство голосов, когда решение предоставлено одному из нескольких, да лицу, для суда совершенно непризванному? Удивительно!

Таким образом состроилось здание нового крепостного состояния, помещичьи-казенного, где правительство отдало народ под начало своего двойного чиновничества — чиновничества, наделенного недвижимой собственностью, отнятой у народа, и чиновничества, постоянно отнимающего у народа движимую собственность. В этом общественном здании, насилием искусственно возведенном, суд подчинен управлению; управление дано в руки правительственного двойного сословия; свобода народного выборного суда и самоуправления показана в букве закона, но разрушена на деле всемогуществом начальства; земли, общее народное достояние, отняты у народа и отданы помещикам и царю; выкуп сделан невозможным; даже уставные грамоты предложены невозможные — и крепостное право остается во всей силе, с тою разницею, что насколько оно смягчено в крепостном праве помещичьем, настолько оно усилено крепостным правом управительственным, казенным. Наконец, замочным камнем этого свода нового крепостного права служит мнение государственного совета, утвержденное царем и приложенное к «Положениям», мнение, которое не что иное, как разрешение помещикам продавать крестьян с землею, лишь бы покупщик был из дворян, и надел и повинности крестьян при продаже оставались сообразными с местными положениями (мнение государ, совета «об отчуждении и отдаче в залог помещичьих имений, также о передаче оных по наследству»)^[19]. Впрочем, тут есть маленькая разница против старого крепостного права: прежде продавались крестьяне с землей, а теперь будет продаваться земля с крестьянами.

Что же переменилось в России?

Многое.

Слово освобождения сказано, и потребность действительного освобождения будет с каждым днем расти в народе. Сказано пользование землею — и потребность, чтобы земля была признана общим народным достоянием, будет с каждым днем расти в народе. Неурядица «Положений» будет с каждым днем подстрекать и народ и самих помещиков к выходу из невыносимого состояния. Двойное управление и судопроизводство, обычное и особое, старое и новое, встречаясь неловко, заставит само правительство менять и изменять, писать и переписывать новые узаконения^[20], одно другого нелепее, потому что у правительства от смутного положения края — ума не прибавится. И в то время, когда старые солдаты и офицеры устанут стрелять по народу, а новые рекруты и офицеры внесут в войско иное настроение; в то время, когда помещики, кто от устали и страха, кто по благородству убеждений, будут переходить больше и больше на сторону народную; в то время, когда у народа силы будут расти и крепнуть, — в то время промотавшееся правительство явится еще бездарнее, еще несостоятельнее. Смотрите: у него размягчение мозга, оно чуть дышит, оно умирает, оно умерло… Мертвые скачут проворно, скорость падения растет в десять тысяч раз на сто, и раз проснувшееся освобождение России совершится помимо и вопреки правительству, потому что:

Народ царем обманут!

ПРИМЕЧАНИЯ

¹ Впервые напечатан в «Колоколе», л. 101, 103, 104, 105 и 106, 15 июня, 15 июля, 1 и 15 августа и 1 сентября 1861 г. Перерыв публикации в л. 102 объясняется тем, что в нем была напечатана выработанная на совещаниях Огарева с Н. А. Серно-Соловьевичем, А. А. Слепцовым, М. Л. Налбандяном программная статья, явившаяся одновременно обращением к народу, — «Что нужно народу?»

Упоминание «8 мая» в начале статьи позволяет точно датировать начало работы над «Разбором» днем получения в Лондоне сообщения о циркуляре министра внутренних дел от 8 мая 1861 г., т. е. 12—15 мая.

В октябре 1861 г. «Разбор» вышел в отдельном издании, в Лондоне, в издательстве Трюбнера. Печатается по тексту отдельного издания, сверенному с «Колоколом».

² 12 апреля 1861 г. — день расстрела крестьян в селе Бездна.

³ Новый министр П. А. Валуев, сменивший Ланского в марте 1861 г.

⁴ Сейчас же после обнародования «Положений…» был учрежден постоянный «Главный комитет об устройстве сельского состояния», во главе которого был поставлен великий князь Константин Николаевич. Комитет этот никакой серьезной роли в ходе дел не играл.

⁵ Огарев имеет в виду государственного секретаря В. П. Буткова. Теория государственного развития была, по ироническому замечанию Огарева, «поручена» Бутковым в том смысле, что ему и ему подобным Александр II передавал руководство подготовкой той или иной реформы. Так, в конце 1861—начале 1862 г. Буткову была «поручена» судебная реформа.

Апраксин — генерал, руководивший расстрелом крестьян в селе Бездна.

⁶ Мальцовское дело — дело помещика-заводчика С. И. Мальцова. Герцен в примечании к статье «12 апреля 1861. (Апраксичские убийства)» рассказал его суть: «Мальцов (плантатор) заковал восемь человек крестьян и отправил в Калугу, как бунтовщиков. Губернатор Арцимозич выпустил их и хотел произвести следствие. Плантатор через девичьи и передние довел это до Петербурга; новый министр принял сторону крепостника».

⁷ Говоря о «доктринаризме, примкнувшем к правительству», Огарев имел в виду либералов типа Кавелина, Чичерина, Бабста и др., открыто поддержавших реакционную политику царя.

⁸ Огарев сравнивает русское правительство, запутавшееся в своих махинациях, с крупным парижским банкиром Жюлем Миресом, тесно связанным с правительством Наполеона III, изворотливейшим дельцом, арестованным за темные дела в 1861 г. См. о нем упоминание в «Былом и думах» А. И. Герцена (Гослитиздат, Л. 1946, стр. 812, 813).

---

1. Он пошел далее в Мальцевском деле⁶ и храбро стал со стороны крепостников.
2. А в Польше и заменило.
3. Ст. 34, 56, 59, 62, 63 и 131 указывают на содействие не на одни мирские земли, а также и на отдельные участки.
4. Мы не говорим о местностях, где лесу столько, что травы в степи; тут лесохранение и правильные рубки могут взойти в обычай только тогда, когда устроится правильный сбыт леса в нелесную Россию, посредством дешевых сплавов и провозов по железным дорогам.
5. Хозяйственно-статистический атлас, изд. департ. сел. хозяйств., М. Г. И. 1857, № 5.
6. Хозяйственно-статистический атлас, изд. департ. сел. хозяйств., М. Г. И. 1857, № 6.
7. Высшая цена, показанная в табл. к стр. 362, т. 1 Тенгоборского. Мы берем все случаи в пользу местных положений.
8. Выводы о повинностях крестьян, изд. редакционных комиссий.
9. Там же.
10. Хозяйственно-статистический атлас.
11. Выводы о повинностях крестьян.
12. Замечательно, что местные положения, положивши соразмерно высшему наделу сорок дней мужских (так и сказано: мужских), нигде не говорят, сколько дней женских; поэтому мы возвращаемся к 7-й ст. «Правил», т. е к отношению мужских дней к женским, как 3 : 2, или, следственно, ²/₃ сорока дней равны 26 ¹/₂.
13. Вообще правительство, где только ни заподозрило возможность добровольных соглашений, там тотчас предписало для них правила, вследствие чего соглашения уже не могут быть добровольными.
14. Это уже чисто коллегиальная, а не парламентская форма. При довольно многочисленном собрании она до крайности уродлива.
15. Буквально (нем., фр.): — согласие. — Ред.
16. Не говоря о других законных и противузаконных влияниях, — сколько одна система паспортов вносит в мирское управление случаев стеснения личной свободы единственно по требованию начальства; иначе мир никогда не дошел бы до мысли об этом стеснении.
17. Присяжных (англ.). — Ред.
18. Из этих трех лиц только губернатор знает человека и может продать ему за 500 р. жалование в 2 000 р. Министру совершенно все равно, кто он — Карп или Иван, он об них и не слыхивал; а государь разве откажет в соизволении потому, что фамилия не благозвучна, иной причины у него быть не может. Но зато какова канитель! Как их будут утверждать: по телеграфу или пошлют на «крестьянский» счет особых курьеров?
19. Мнение государственного совета, вышедшее из узкого дворянского желания сохранить крепостное право, подрывает настоящие помещичьи интересы. Нераздельность крестьянских и помещичьих полей помешает помещикам продавать свои земли или закладывать. Продажа совокупного имения только в дворянские руки свяжет по рукам и ногам дворян, нуждающихся в продаже. Заложить будет некому, потому что капиталист (следственно, не из дворян) не возьмет под залог имения, которым он, в случае неплатежа, сам не иначе может воспользоваться, как чтоб крестьяне выкупили землю, а этого сделать будет нельзя; стало, кредитор потребует публичной продажи, а охотников купить не будет. Кто же при таких условиях даст денег под залог? А между тем, нужды помещичьи будут расти; споры с крестьянами, местные бунты, необработанность полей, суды и начальство и невозможность ни продать, ни заложить-- поставят дворянство в страшное положение. Цены на земли совсем не поднимутся, а упадут, или поднимутся мнимым возвышением, которое будет не возвышение цен на земли, а упадок правительственных бумажек, которых надо будет давать вдвое, втрое и т. д. за рубль. — Не дурно также, в мнении госуд. совета, что так как в западных губерниях за целое признана не община, а отдельный семейный участок, то помещики будут иметь право продавать участки, а с ними, следственно, и семейства; это равняется разрешению продажи крестьян с землей посемейно!
20. Говорят, что уже в министерстве юстиции заготовлены проекты, по которым мировые посредники будут обращены в мировые судьи, взамен уездным судам, но при обычной безгласности. Эти проекты поступили или поступят в госуд. совет. Вероятно, государь на них высочайше отмечал: «дельно, справедливо, желательно, чтобы были приведены в исполнение и в прочих государствах». — Желательно, скажем мы, чтоб кто-нибудь прислал их в «Колокол». Граф Панин! пришлите, или попросите Буткова прислать, если сами боитесь компрометироваться.