Шумский, Михаил Андреевич, поручик, флигель-адъютант императора Александра I, мнимый сын Аракчеева и Настасьи Минкиной, родился в 1803 г. Трудно определить с достоверностью, кто такой был Шумский. Всесильная фаворитка, желая закрепить за собой привязанность Аракчеева и не имея детей, подговорила одну солдатку, по фамилии Лукьянову, отдать ей после рождения ребенка, сама же стала симулировать беременность. Расчеты Настасьи оправдались как нельзя лучше. Аракчеев был в восторге в ожидании потомства. Разрешившись от мнимой беременности, Минкина взяла к себе кормилицей Лукьянову и приказала похоронить пустой гробик, в котором якобы находилось тело новорожденного Михаила Лукьянова. Таким образом явился на свет сын Аракчеева. Алексей Андреевич долгое время считал Шумского своим сыном, но кто-то из дворовых людей, обозленный на фаворитку, открыл графу всю правду, и Настасья действительно во всем призналась. Между тем Аракчеев привязался к мальчику и продолжал воспитывать его как сына. Ребенок рос баловнем. Аракчеев окружил его необыкновенной заботливостью и решился дать ему отличное образование. После элементарного обучения в пансионах пастора Коленса и потом Греча он решил определить его в Пажеский корпус, но для этого надо было приобрести дворянство, что при тех известных исключительных обстоятельствах, при каких произошло рождение Ш., представляло большие затруднения. Чтобы покончить с этим вопросом, Аракчеев командировал своего приятеля, генерала Бухмейера, в Витебск, чтобы добыть нужные ему бумаги. Бухмейеру удалось достать необходимое у одного бедного шляхтича Шумского, содержавшего в Витебске гостиницу, который за 500 p. продал бумаги своего покойного сына Михаила. Однако Аракчеев сделал крупную ошибку, отдав сына в Пажеский корпус и приблизив его к детям тех, кто ненавидел Алексея Андреевича всеми силами души. Они сбили с толку слабовольного и ничтожного аракчеевского воспитанника, обидным презрением они отравили Ш. его существование в корпусе и восстановили его против его благодетеля. Весной 1821 г. Ш. был выпущен из корпуса прапорщиком в гвардейскую конную артиллерию и оставлен при графе Аракчееве для употребления на службу по его усмотрению. Перед Ш. открывалось блестящее будущее. Аракчеев не жалел для него ничего и много хлопот употребил на то, чтобы вывести его на хорошую дорогу. Но старания его были тщетны. Несмотря на все его попечения и издержки, из Ш. не вышло ничего хорошего, что, главным образом, объясняется отсутствием хорошего воспитания. Сам Аракчеев был мало компетентен в этом вопросе, а у Настасьи Федоровны, своей мнимой матери, мальчик научился только притворству, лжи и обману. Ш. рано успел пристраститься к вину, которое сгубило открывшуюся перед ним блестящую карьеру. В 1824 г. он был назначен флигель-адъютантом к государю, но за пьянство должен был уступить другому это звание и возвратился к своему благодетелю. Последний оставил его при себе в качестве адъютанта, причислив его к своему гренадерскому полку. Несколько позже граф отправил своего питомца под надзором дядьки за границу, рассчитывая, что, может быть, это средство принесет ему какую-нибудь пользу. Но заграничная поездка не принесла благодетельных последствий. Одна публичная циническая выходка Ш. окончательно сгубила его. Аракчеев совсем отрекся от своего питомца и дал слово не принимать в нем больше никакого участия. Необходимо заметить, что Аракчеев вменял Ш. в вину не его грубое обращение с названным отцом, не все те неприятности, которые он терпел от него, но его общественную жизнь, полную безобразий и скандалов. Ш. сослали на Кавказ. Здесь он был во многих походах и делах против горцев и персиян, и за храбрость и усердие удостаивался получать награды и выражения Высочайшего благоволения. В начале 1827 г. под командой генерал-адъютанта Бенкендорфа он был в следовании авангардных войск. Однако боевая жизнь не поправила его, и в 1830 г. Ш. за нетрезвость был уволен в отставку. С помощью добрых людей он добрался до Грузина, но Аракчеев не захотел его видеть, а только одел ее пристроил его в Новогородскую казенную палату. Оскорбление вице-губернатора заставило Ш. уйти из палаты и вернуться в Грузино. Аракчеев не принял его и лишь спустя некоторое время, благодаря ходатайству за него Бухмейера, снабдил Ш. ежемесячным содержанием в 100 р. и для исправления отослал его в Юрьевский монастырь к известному архимандриту Фотию. В монастыре Ш. покушался утопиться, чем перепугал всю обитель. Настоятель уволил его из монастыря и по Высочайшему повелению он был переведен в Соловки, но сослан был в монастырь не как арестант, а жил свободно, ему было только запрещено выезжать оттуда. По рассказам монахов, которые помнили Ш., он был человек далеко не глупый, очень добрый, но в высшей степени бесхарактерный, непостоянный и безалаберный. Один день он щедрой рукой дает всякому, кто у него попросит, а на другой день берет взаймы без отдачи; сегодня вольнодумствует, кощунствует, завтра напускает на себя аскетизм, ходит к полунощницам, читает и поет на клиросе, гнет поклоны и проч. То представляет из себя образ кротости, то насмехается над монахами и дебоширничает. Впрочем, дебоширничал он только в пьяном виде ее его насмешки и обиды не носили характера злости, это скорее были шутки, веселящие и его самого, и окружающих людей. Среди окружающего грубого невежественного общества ему было, конечно, невыносимо скучно и единственный в то время развитой человек, иеромонах Николай (автор Соловецкого патерика и акафиста преп. Савватию и Зосиме), был частым его собеседником. Отсутствие постороннего мирского влияния и частые беседы с отцом Николаем скоро увлекли пылкого Ш. в сторону монашества. Через полгода по прибытии в монастырь он подал архимандриту монастыря просьбу о своем желании поступить в число послушников Соловецкого монастыря. Просьба его была уважена, но но прошло и двух лет, как горячий ум Ш. разочаровался в монашеской жизни, и он cтал просить государя освободить его от этого неудобоносимого бремени и назначить ему хотя небольшую пенсию. Государь ассигновал ему 1200 р. в год. Деньги эти только послужили ему во вред, так как постоянное пьянство настолько ослабило его нравственность, что он совершенно не мог владеть своими поступками, отчего происходила масса неприятностей. В 1841 г. Ш. задумал, подобно древним отшельникам, удалиться для безмолвия и благомыслия в лес Анзерского острова, вдаль от живых людей. Он подал просьбу настоятелю, что жертвует 600 p. на постройку часовни и кельи, где бы он мог в тишине, вдали от людского соблазна, упорядочить свою жизнь. Настоятель разрешил ему это. Выстроили келью, куда и отправился Ш., захватив c собой изрядный запас "пьянственного пития", который он истреблял вместе с скитскими старцами, стекавшимися к нему для благочестивых бесед. Так как келья Ш. находилась в 25 вер. от монастыря, куда в зимнее время иногда проникнуть было нельзя, по случаю морского прилива, отделяющего Соловецкий остров от Анзерского, то монастырское начальство долгое время не знало, какие подвиги проделывает новый пустынник. Но однажды весть о его поступках дошла до монастыря, и его попросили снова вернуться обратно. Беспорядочная жизнь и пьянство Ш. под старость стали сказываться настолько серьезно, что он побоялся жить в суровом климате Соловок без всякой врачебной помощи и начал хлопотать о переводе на родину, в Новгородскую губернию, в Филиппо-Ирбскую пустынь. Хлопоты его увенчались успехом ее с открытием навигации Ш. отправился в путь. Но Бог не судил ему доехать до родины. Добравшись до Архангельска, он заболел настолько серьезно, что принужден был лечь в местную больницу общественного призрения, где и скончался 17 июня 1851 г.
"Историч. Вестн." 1906 г., декабрь, стр. 871, 873, 874. — "Русский Архив" 1880 г., кн. III, стр. 321, 322. — "Русская Старина" 1878 г., январь, стр. 180—184; 1884 г., март, стр. 501—503; 1887 г., апрель, стр. 145—154; 1889 г., май, стр. 478, 474. — Фрейман. "Пажи за 185 лет (1711—1896)", стр. 225.