София Алексеевна, царевна, правительница Московского государства, 6-ое дитя царя Алексея Михайловича от брака его с Марией Ильинишной Милославской, род. в сентябре (17-го) 1657 г. Правительницей была с 29 мая 1682 г. по 7 сентября 1689 г. Пострижена в Новодевичьем монастыре под именем Сусанны 21 октября 1698 года. Скончалась в 1704 г., 3 июля, погребена 4 июля.
Для истории царевны Софии до появления ее на политическом поприще сохранились сведения отрывочные и случайные. В Дворцовых Разрядах под 1657 г. записано, что "Сентября в 17 день родися Государю Царю и Великому Князю Алексею Михайловичу всея Великия и Малыя и Белыя России Самодержцу дщерь, Государыня Царевна и Великая Княжна София Алексеевна". Рождение ее было отпраздновано по чину: "1-го октября, для рождения Государыни Царевны и Великия Княжны Софии Алексеевны ели у Государя Царя и Великого Князя Алексея Михайловича: святейший патриарх Никон, да служилые царевичи и царевич Алексей Алексеевич". Такие обеды в честь Великой Княжны Софии бывали при жизни ее отца и впоследствии. 4 октября 1657 г. царевну окрестили; крестил ее сам патриарх Никон в Успенском соборе. Крестины сопровождались богатым пиром. Этим бы и должны быть исчерпаны все сведения о жизни царевны Софии. Однако даже об ее теремном пребывании мы знаем больше. Ведь время ее жизни было тревожное, переходное время; Русь тогда дошла до грани, отделявшей ее от иной, чуждой жизни, и если грань эта еще ж не была перейдена, то все же на Москве немало уже было людей, понявших, что можно жить и не по завету предковскому, что и от еретического запада можно кое-чем позаимствоваться. Царь Алексей стоял в рядах таких новаторов; правда, его мягкий и даже слабый характер не давал ему возможности сделаться реформатором, но его тонкий, наблюдательный ум показывал ему за рубежом немало примеров для подражания. Поэтому теперь строго византийский чин жизни московского двора смягчается, и теремные затворницы получают возможность хоть одним глазом выглянуть на свет Божий; молодость дочерей царя Алексея протекла уже совершенно иначе, чем молодость его сестер.
Терем московских царевен раскрыл свои двери для мужчин. В числе первых, проникших в эти запретные прежде покои, был известный Симеон Полоцкий. Он давал уроки царским дочерям, и С. была одной из усерднейших его учениц. Внешними дарами природа обделила царевну Софию: она не была красива; говорят, даже была безобразна — невысокого роста, полная, с громадной головой; но за то душевными своими качествами она, по словам Полоцкого и его ученика Медведева, оправдывала свое имя; это была, как говорит про нее один из ее врагов, "дева великого ума и самых нежных проницательств, больше мужеска ума исполненная". Постоянное общение с такими светилами науки того времени, как Симеон Полоцкий, Сильвестр Медведев и Карион Истомин развило ее природный ум, сделало ее одной из образованнейших женщин своего времени, начитанной в обычном тогда круге литературных произведений — в писаниях духовных: жития — преимущественно святых жен, поучения — все это было прочитано и изучено царевною, как на то намекают Истомин и Медведев в тех виршах, которые они ей посвящали и подносили. Наряду с иными новшествами в царский дворец, и даже в терем, проникли комедийные действа — театральные представления; Симеон Полоцкий ставил здесь свои сценические произведения: трагедию о Навуходоносоре, комедию о блудном сыне. Говорят, сама С. принимала участие в этих представлениях. Более того, царевна не останавливалась даже пред самостоятельным творчеством; она писала стихи, и до нас дошла стихотворная надпись, составленная ею к портрету князя В. В. Голицына. По мере того, как жизнь теремных затворниц делалась свободнее, свободнее становились и их нравы; затворничество естественно вызывает потребность любви, привязанности, и в терему царевен нашлись и предметы такой привязанности. Вслед за учеными монахами в терем царевен стали проникать и другие лица, более или менее близкие к царскому семейству. При жизни царя Алексея это были по преимуществу представители семьи Милославских — Нарышкины еще не свили себе прочного гнезда во дворце, — при царе Феодоре сюда попал и кн. В. В. Голицын. Этот даровитый человек, не чуждый западной культуры и свободный от многих старорусских предрассудков, обратил на себя внимание царевны Софии, и скоро произошло их сближение, основанное на теплой сердечной взаимной привязанности; так сложилась и протекла жизнь царевны Софии до смерти ее брата Феодора, до ее появления на поприще политической деятельности. Есть, правда, смутный намек, дающий возможность думать, что уже и при кончине царя Алексея С. оказала некоторое влияние на назначение наследником престола именно Феодора, но сведение это, не представляя собою ничего невероятного, тем не менее, мало правдоподобно.
Впервые на политической сцене С. является у смертного одра своего брата, царя Феодора. Обстоятельства придворной и государственной жизни в это время сложились так, что действительно царевна не могла остаться бездеятельной. В царствование болезненного, слабого Феодора его живые, энергичные сестры поневоле должны были пользоваться влиянием на дела, хотя бы потому, что различные придворные "ласковцы", желая упрочить свое положение, обратились к тем именно членам царского дома, связь с которыми могла быть наиболее прочной и долговременной. Терять это влияние царевны, и особливо честолюбивая С., не хотели — тем более, что дело шло не об одной лишь потере влияния: у постели умирающего царя Феодора снова столкнулись в борьбе за корону партии Милославских и Нарышкиных. При воцарении Феодора естественно первая партия взяла верх, и царевны не отказали себе в злом удовольствии свести счеты с мачехой, царицей Натальей, и ее семьей. Не пощадив ее в свое время, они едва ли могли ждать от нее пощады, и потому появление царевны Софии в палатах больного брата, внимательный уход за больным, старания развлечь его, облегчить ему его страдания — все это было вызвано чувством самосохранения: царевна приготовлялась к борьбе, от которой не могла уклониться. Здесь же, среди окружавших царя бояр, С. ищет себе сторонников, пособников; надо, однако же, сознаться, что вряд ли многих могла расположить царевна в свою пользу, в пользу кандидатуры своего скорбного главою брата Иоанна; прежде всего, уже одна более или менее правильная оценка Иоанна и Петра должна была заставить большинство бояр склониться на сторону последнего: Иоанну можно было поставить в упрек его слабоумие, Петру — его молодость: но последний недостаток с годами проходит, тогда как первый лишь усиливается. С другой стороны, родовитое боярство, помня, что царь Феодор и кн. В. В. Голицын уничтожили местничество, должно было стать за Петра, тем более что в его малолетство эта родовая знать могла надеяться восстановить свое значение. Таким образом, домогательства Софии заранее должны были потерпеть неудачу. И действительно, когда 27 апреля 1682 г. не стало царя Феодора, все условия успеха были скорее на стороне партии Нарышкиных. Несмотря на открытое недовольство царевен, царем стал Петр.
Избрание младшего брата помимо старшего являлось поражением партии Милославских и торжеством ненавистной царевнам мачехи. Естественно потому, что царевны не могли сдержать своих чувств, и наиболее решительная из них, С. не побоялась даже вынести на улицу, в народ, семейный раздор, царивший во дворце. В день похорон Феодора, она, вопреки всем обычаям и приличиям, приняла участие в погребальном шествии, громко и, как кажется непритворно, убиваясь, причитая, что царя Феодора отравили враги зложелательные, и моля не губить ее с братом Иваном, которого вражьими происками на царство не взяли, а отпустить их живыми в чужие земли. Разумеется все это являлось открытым скандалом, и нет ничего странного, что царица Наталья с малолетним царем, не терпя соблазна, не достояла церковной службы; царевны не упустили случая увидеть в этом, и другим показать, враждебное отношение одной царской семьи к другой.
Имея влиятельных и энергичных сторонников, вроде кн. В. В. Голицына и боярина Ив. М. Милославского, царевна С., однако же, не считала еще своего дела проигранным — тем более, что положение Нарышкинского правительства отнюдь нельзя было назвать прочным. Еще события царствования Феодора Алексеевича поставили правительство лицом к лицу с назревшей смутой, возникшей на почве различных чиновничьих злоупотреблений, возбудивших смуту среди московских стрельцов, в войске избалованном и мало дисциплинированном. Не встречая поддержки со стороны царя Петра, стрельцы естественно должны были обратить свои надежды в сторону царевича Иоанна. Этим тревожным настроением стрелецкой массы — а в Москве было 19 стрелецких полков, то есть около 20000 человек стрельцов — и воспользовалась царевна София со своею партией. Нельзя ее обвинять в создании стрелецкого мятежа, но трудно было бы ждать от нее, чтобы она этим мятежом в своих видах не воспользовалась. Ее сторонники — преимущественно Ив. M. Милославский, сошлись с влиятельными стрелецкими начальниками — Циклером, Озеровым и другими, и начали мутить стрелецкие полки; между теремом царевен и стрелецкой слободой существовали постоянные пересылки.
Утром 15 мая 1682 г. вспыхнул стрелецкий мятеж, несомненно руководимый сторонниками партий Милославских. Стрельцы с барабанным боем, с пальбой вломились в Кремль, крича, что идут мстить за царевича Иоанна, будто бы изведенного Нарышкиными. Сверху выслали уговаривать мятежников князя Ив. Андр. Хованского, боярина любимого и уважаемого стрельцами за доброту характера и за привязанность к старым обычаям и даже к старой вере; кроме того, царица Наталия могла думать, что этот родовитый вельможа будет стоять за нее. Стрельцы Хованского не послушались, и тогда, в виде решительного средства, царица вывела к бунтовщикам на Красное крыльцо и царевича Иоанна, и царя Петра: пусть видят свою ошибку и поймут свое преступление. Есть известие, что выходила на Красное Крыльцо и царевна С. и, видя, что стрельцы готовы успокоиться, дала коварный совет выкатить им несколько бочек вина, послав им в то же время сказать: "ежели по росписи сей день не будут побити, заутра от них воспоследует им зло". Как бы ни было, а стрельцы не только не успокоились, а простерли свою дерзость до того, что порвались в царские палаты и принялись избивать своих врагов — наиболее влиятельных лиц Нарышкинского правительства, бывших в то же время и врагами царевны Софии. Разыскивая своих жертв, стрельцы побывали во всех закоулках дворца, не входили только в покои Софии. Правительство, растерявшись, не в силах было совладать с разнузданной массой, и влияние на дела естественно перешло к тем, кто умел и хотел ею руководить — к Софии и к князю Хованскому; все свидетели этих страшных дней единогласно называют этих двух лиц, как распорядителей и повелителей стрелецкой массы.
Стрельцы успокоились, лишь когда 17 мая им был выдан на смерть брат царицы, Ив. К. Нарышкин; его молва винила в покушении на убийство царевича Иоанна, и стрельцы, являясь спасать царский род, не могли оставить его в живых. Царица Наталия, несколько дней прятавшая брата в покоях вдовы Феодора, царицы Марфы, которая одновременно и пользовалась симпатиями стрельцов, и была "в любовном союзе" с царицей Натальей, вынуждена была теперь выдать его стрельцам; ее убеждали этой жертвой положить конец кровопролитию и бояре, и сама С. "остро" говорила царице о необходимости отдать Ивана Кирилловича. Дав ему в руки образ, она сама вместе с царицей-мачехой вывела несчастного Нарышкина стрельцам; те его схватили и умертвили мучительною смертью.
Трудно обвинять при этом Софию в лицемерии: гибель Ивана Нарышкина ей лично едва ли была нужна, и она искренно могла думать, что стрельцы будут остановлены страхом святыни и уважением к лицам царствующего дома.
Мятежники, перебив своих врагов, тем самым избили противников Софии, ослабили Нарышкинскую партию. Оставалось теперь лишь воспользоваться плодами событий. 18 мая, стрельцы, сойдясь к Постельному крыльцу, то есть поближе к терему, заявили царевнам, что неправильно царствует младший брат помимо старшего, а потому надо воцариться и Иоанну Алексеевичу. Невольно напрашивается вопрос, почему С. удовлетворилась лишь избранием Иоанна, а не добилась и низложения Петра; ответом на это может служить то соображение, что здесь расходились интересы Софии и Хованского; последнему совсем не было расчета чрезмерно увеличивать власть Софии, а вместе с нею — и ненавистного старому князю Милославского; что это было так, косвенно подтверждается и позднейшим назначением молодого Ив. Ив. Хованского комнатным стольником именно к царю Петру и тем благоволением, какое впоследствии Петр всегда оказывал роду Хованских.
Однако в настоящую минуту С. была довольна и тем, что уже было достигнуто. Щедро наградила она стрельцов — 19 мая им были пожалованы заслуженные, но не выданные им деньги — 240000 рублей, да в награду по 10 рублей на брата, да животы побитых бояр, — но просьбу их исполнить не согласилась; не хотелось ей, чтоб власть царя Иоанна имела революционное происхождение. Лишь когда 26 мая — правда не без давления со стороны стрельцов — состоялся приговор бояр и всех чинов людей об избрании на царство и Иоанна, царевна сама дала и брата склонила дать на это свое согласие. Но этого было еще мало; царица Наталия могла править и за двух недееспособных царей, как прежде правила за одного. Оставалось сделать лишь последний шаг; стрельцы потребовали, и требование их было исполнено: 29 мая правительницей за малолетних государей стала София. Патриарх Иоаким благословил ее на правление; по обычаю она сперва отрекалась, наконец соизволила и дала свое согласие. Немедленно по всем городам разослана была грамота, извещавшая русских людей о происшедшем и пытавшаяся освятить захват власти царевной ссылками на византийскую царевну Пульхерию.
Первым делом нового правительства было — организоваться; первою заботою правительницы стало занять все правительственные посты своими людьми; люди эти были: бояре кн. В. В. Голицын, Ив. М. Милославский, кн. Ив. Б. Троекуров, В. С. Волынский, Ив. Ф. Бутурлин, кн. H. Ив. Одоевский, кн. Ф. С. Урусов, окольничие И. П. Головнин, Ив. Ф. Волынский, M. Ст. Пушкин, стольники кн. Андр. Ив. Хованский, кн. М. и В. Жировые Засекины, думные дворяне В. Андр. Змеев, Б. Ф. Полибин, А. Ив. Ржевский, Ив. П. Кондырев, думные дьяки В. Семенов, Ем. Украинцев — за немногими исключениями все не первые имена московской родовой аристократии. Совершенно особняком среди них стоит имя князя Ив. Андр. Хованского — начальника стрелецкого войска; он не был сторонником Софии, но не она и назначила его на этот пост. Хованский во время смуты сам, силою вещей, сделался стрелецким начальником. Разумеется, он, один из столпов московского боярства, не мог сочувствовать слишком уже неродовитой правительственной среде, созданной партией Милославских. С., в свою очередь, имела достаточно причин быть им недовольной; она работала при помощи стрельцов, а теперь эти стрельцы оказываются в руках Хованского; он, своим влиянием на эту вооруженную массу, был ей прямо неудобен, тем более что она и за сторонника своего его считать не могла; он — злейший враг ее родственника Милославского, он женился на вдове погибшего во время мятежа Нарышкинского слуги думного дьяка Лариона Иванова, его семья имела связи с партией Нарышкиных — все это делало для Софии необходимым рано или поздно от Хованского отделаться.
Пока, однако, в Москве царила страшная анархия; правительство царевны не успело еще осмотреться, и поневоле приходилось считаться и с Хованским, и со стрельцами. Поневоле царевна должна была поэтому 6 июня исполнить новые требования стрельцов: их выборные получили беспрепятственный доступ в царевнины покои, стрелецкое войско получило звучный и почетный титул "надворной пехоты", и в память майских убийств, за то что стрельцы "постояли за дом Пресвятой Богородицы и за Государей", им даны были похвальные грамоты и повелено было воздвигнуть на Красной площади столп, с прописанием "подвигов" стрельцов и "измен" их жертв. Со стороны стрельцов это, разумеется, являлось попыткой оправдать себя пред всею русскою землею, мщения которой за майские события надворная пехота страшилась.
Сделанные Софией уступки придали смелости стрельцам и всем, кто на них опирался, то есть князю Хованскому и его собратьям по вере, раскольникам; в рядах надворной пехоты, вдобавок, было немало приверженцев старой, дониконовской веры. Раскольники, видя могущество стрельцов, задумали использовать его в своих выгодах; уже через три дня по окончании майского мятежа, в полку Титова заговорили и о том, что надо за веру постоять; нашлись и стояльцы, во главе их известный Никита Пустосвят и инок Сергий. Князь Хованский, заручившись предварительно обещанием стрельцов поддержать его, стал ходатайствовать пред правительницей о пересмотре религиозного вопроса, и настояниями своими вынудил правительство допустить известное прение о вере в Грановитой Палате 5 июля. Одного лишь не удалось добиться Хованскому: несмотря на все запугиванья, С. твердо пожелала сама присутствовать на соборе, и потому его заседание пришлось перенести с площади, где, разумеется, раскольники чувствовали бы себя свободнее, в Грановитую палату. Религиозный диспут, как и надо было ожидать, породил настоящий соблазн; дело едва не дошло до драки между православными и сектантами, лишь личное вмешательство Софии спасло Афанасия, архиепископа Холмогорского, от побоев; раскольники поносили память царей Алексея и Феодора, а когда правительница со слезами протестовала, грозя уйти с царства, в рядах раскольников-стрельцов послышались возгласы: "пора, государыня, давно вам в монастырь, полно царством-то мутить!". Но Софию этим трудно было запугать; она знала настроение стрелецкого войска, знала, что оно, боясь возмездия со стороны земли за майские дни, ни за что не разойдется с правительством, и смело говорила поэтому стрелецким выборным: "все это из-за вас, на вас надеются раскольники. Если так и дальше будет, нельзя царям здесь жить. Пойдем в другие города и возвестим всему народу о таком непослушании и разорении". Этою угрозою со стрельцами можно было сделать что угодно; они отступились от раскольников, главари сектантов были захвачены и разосланы в дальнюю ссылку; Никита Пустосвят поплатился за свою дерзость головой. Мужество, самообладание и настойчивость царевны доставили ей победу.
Спор о вере должен был ускорить развязку давно подготовлявшегося столкновения между царевною и Хованским. С. могла убедиться в своей власти над стрелецкой массой; двусмысленное же поведение Хованского, потакавшего раскольникам, должно было его окончательно рассорить со двором. Сознание такого разрыва побуждало старого князя усиленно действовать и, сообразно его характеру, еще более усиленно говорить. Он всеми мерами старается привязать к себе стрельцов, чтоб обеспечить за собой их поддержку в решительный момент.
Видя, что Хованский начал приготовляться к борьбе — скрыть приготовлений он не сумел, — правительница решила покончить с ним прежде, чем он будет готов. Как и всегда, различные темные, тревожные слухи предшествовали решительным событиям. София воспользовалась одним из таких слухов, быть может даже сама и создала его: болтали по Москве, что 19 августа, на крестном ходу в Донской монастырь, предположено избить весь царствующий дом, исключая царевну Екатерину Алексеевну; молва говорила, что сын Хованского, князь Андрей хочет на ней жениться, и царствовать на Руси будет род князей Хованских. Как ни вздорен был этот слух, правительница воспользовалась им, чтоб привести в исполнение свою давнишнюю угрозу: 20 августа двор покинул Москву и переехал в Коломенское. Стрельцы переполошились и послали к царевне выборных узнать, почему царское семейство уехало из Москвы; С. отвечала, что такие "походы" царей в Коломенское всегда бывали и не представляют собою ничего необычного, но сама тем временем подготовляла решительный удар, стягивая под Москву понемногу служилое дворянское ополчение. Явился в Коломенское и Хованский. Думая запугать правительницу, он стал грозить ей беспорядками со стороны новгородского дворянства: с Новгородом у князя Хованского были давнишние связи; еще в 1679 г. он с Новгородскими полками берег порубежные места от вражьих набегов. Но он не знал, что новгородцы-дворяне, очевидно, чтобы очистить себя от всякого подозрения в союзе с врагом правительства, прислали Софии изъявление готовности постоять за государей. Поэтому С., в свою очередь, могла испугать Хованского предложением произвести следствие по его заявлению; уличенный в неправде, князь молил оставить его слова без последствий.
Чтобы приготовления к борьбе были менее заметны, двор постоянно менял свое местопребывание; из Коломенского, куда ей удалось вызвать, вопреки желанию Хованского, стремянной полк, С. переехала в Воробьево, отсюда — в Павловское, далее — в Саввин-Сторожевский монастырь, опять в Павловское, в Хлябово и, наконец, в Воздвиженское. К этому времени, то есть к 14-му сентября, приготовления правительницы были кончены; недоставало лишь поводов к расправе с Хованским; несмотря на всю свою неосторожность и несдержанность, старый князь не давал предлогов покончить с ним.
Тогда пущено было в ход довольно обычное в таких случаях средство — подметные письма; в этих изветах правительству, неизвестные доброжелатели доносили о самых ужасных замыслах князя Ив. Андр. Хованского и его старшего сына.
Теперь можно было повести дело к развязке, 17 сентября, к тезоименитству царевны, съехались из Москвы в Воздвиженское бояре; ждали и Хованских, которым отправили для пущей верности еще особое приглашение на встречу гетманского сына. Собравшееся боярство приглашено было к столу, пили за здравие царевны, а затем тотчас же началось у Софии "сидение" с боярами по поводу Хованских. Думный дьяк Шакловитый — одна из восходящих звезд нового правительства — прочел длинный список различных действительных и мнимых провинностей Хованского. Выслушав этот обвинительный акт, дума постановила, даже без допроса обвиняемых, казнить князя Ивана и сына его князя Андрея смертью. Князей привезли в Воздвиженское, наскоро сказали им их вины и, не слушая их оправданий, поспешили привести в исполнение приговор. Думают, что С. этим хотела уничтожить следы своего участия в стрелецкой смуте; проще, кажется, предположить, что ей надо было нагнать страх на стрельцов, и цели своей она, надо сознаться, достигла.
Как ни смотреть на дело Хованского, а главными причинами его гибели приходится считать то, что он осмелился стать Софие поперек дороги, захватив власть над стрельцами, а также и его несомненные связи с партией царя Петра. Замечательно, что младший сын Хованского говорил впоследствии стрельцам, будто казнь эта учинена без указа великих государей и без розыска. Это правда; Петр, или вернее окружающие его, никогда не дали бы согласия на казнь человека, столь удобного им уже потому, что так неудобен он был для Софии.
Уже само по себе удаление двора из Москвы было тяжелым ударом для стрельцов, и они находились за последнее время в постоянном волнении. Теперь весть о казни Хованских и о грозных боевых приготовлениях правительства, принесенная в Москву младшим Хованскими каким-то Языковым, заставила стрельцов подняться так грозно, что двор, потерпев неудачу в попытке успокоить надворную пехоту, поспешил ради безопасности удалиться к Троице. Там собралось значительное число служилых людей, и это заставило стрельцов призадуматься. Правительница, ободренная сбором земской рати, отправила на Москву, для управлений городом, Μ. Π. Головина. При его посредстве, а главное при участии патриарха, состоялось примирение правительницы и стрельцов; надворная пехота принесла повинную и была прощена, но на условиях: мятежей не заводить, выдать заводчиков, не своевольничать, повиноваться начальству, не укрывать в своих рядах беглых крестьян и всяких бродяг, не вступаться в дело Хованских.
Но этого было мало; надо было в стрельцах уничтожить самую память о майских днях. Потому им было внушено подать челобитную о разорении столпа-памятника их подвигов: столп был уничтожен, а вместе с тем у стрельцов отняли громкое название надворной пехоты, заменив его прежним наименованием. Во главе стрельцов был поставлен энергичный окольничий Змеев, и тогда лишь, 6 ноября, двор вернулся в Москву. Но все еще сильно было недоверие к стрельцам: в Кремле караулы были поручены служилым людям, показавшим только что свою верность и щедро награжденным; особливо новгородское дворянство, которого С. побаивалась, — ему дана была прибавка поместий, годовое жалованье и грамота похвальная. Несколько недель спустя, Змеева заменил во главе стрельцов Шакловитый, человек безусловно преданный Софие и лично ей близкий. Теперь правительница во всех отраслях государственной жизни могла опираться на своих людей, отныне ее правление было обеспечено и могло идти правильным ходом.
Первым делом правительства Софии было озаботиться уничтожением всех следов проявлений той силы, которая создала это самое правительство. Энергичный преемник Хованского при первом же случае не замедлил показать стрельцам, что прошли времена своеволия, и целым рядом удачно задуманных мероприятий сумел обезоружить стрельцов, сделать их неопасными. Поводом для применения различных мер строгости послужили беспорядки в полку Бохина. Шакловитый, презирая угрозы мятежников, двинул против них верные ему стрелецкие отряды; заводчик смуты, Ивашка Жареный, был схвачен и казнен, Бохинские стрельцы на некоторое время лишены права держать караулы у дворца. Эта расправа должна была показать стрельцам, что их не боятся. Не давая им опомниться, правительство продолжало прибирать их к рукам: для того, чтоб очистить ряды стрелецкого войска от нежелательных примесей, указом 30 декабря 1682 г. было сделано обязательным строгое ведение списков по полкам. Старики при этом должны были отчисляться от службы, подраставшие стрельчата обязаны были занимать их места; все бродяги, беглецы и даже преступники, произвольно приставшие к стрельцам, подвергались немедленному исключению из списков. Еще важнее было другое постановление того же указа: из 19 стрелецких полков, стоявших в Москве, в столице оставалось только 7, надежнейших; остальные 12 должны были быть разосланы по границам на службу; взамен их, из пограничных стрельцов велено было набрать лучших людей на 5 полков, и этих отборных, верных людей направить в Москву. Таким образом, под руками правительства постоянно была сила, на которую оно могло смело опереться.
В некоторой связи с этими мерами стоят также распоряжения, касающиеся холопей служилых людей. Хотя в общем майские дни не внесли смуты в холопскую массу, но все же были отдельные случаи неповиновения господам, и даже многие холопи, угрожая господам стрелецкой расправой, добились получения отпускных; многие же, пользуясь всеобщей растерянностью в эпоху смуты, без дальнейших околичностей бежали и теперь бродяжничали, что, разумеется, отнюдь не способствовало успокоению государства и водворению в нем порядка. Поэтому 13 февраля 1683 г. издан был указ, чтоб беглых холопей ловить, наказывать и возвращать к господам; буде же господа не пожелают держать у себя этих неспокойных людей — ссылать их и сибирские города на вечное житье. Для более успешного проведения этой меры, у помещиков и вотчинников были затребованы списки их крестьян и холопей; запрещено было держать у себя людей, не занесенных в эти списки, и для поимки таких непрописанных бродяг правительство во все концы рассылало сыщиков.
Принявшись за вопрос о помещичьих крестьянах и холопях, правительство неизбежно должно было очутиться лицом к лицу с задачей, представлявшейся еще царю Алексею Михайловичу и им не разрешенною. Дело в том, что многие крестьяне и холопи, тяготясь крепостною зависимостью, уходили в города и садились в посадское тягло. Вотчинники и помещики требуют своих людей обратно, и требование их нельзя не признать справедливым; но и посадские люди дорожать лишними тяглецами и прямо заявляют правительству, что в случае, если эти новоприбылые плательщики будут из посада взяты, нельзя будет рассчитывать на правильное получение должных податей. Поставленное в необходимость считаться с противоречивыми интересами людей служилых и посадских, правительство Софии решило примириться с существующим фактом, но воспрепятствовать его повторению; 17 декабря 1684 г. издано распоряжение, согласно которому крестьяне, вышедшие на посад, могут там оставаться; но если такие выходы будут продолжаться и после этого указа, помещики могут судом ворочать себе своих людей.
Стрелецкая смута затронула не только крестьян и холопей: на все классы общества произвела она сильное впечатление, везде и всех заставила о себе говорить, а между тем в интересах правительства было как можно скорее заставить забыть эти печальные события, и потому 21 мая 1683 г. разослан был по городам указ: "во всех городах и уездах учинить заказ крепкий, под смертною казнью.... чтоб всяких чинов люди прошлого смутного времени никак не хвалили, никаких непристойных слов не говорили и затейных дел не вмещали".
Заботясь об уничтожении следов мятежа, правительница С. вообще много сделала для водворения внешнего порядка в Московском государстве. В 1684 г., в феврале, стольникам, стряпчим, дворянам московским и жильцам было указано, чтоб они в пределах города удерживали своих людей от всяких нарушений благочиния: чтоб они не становились с лошадьми на неуказанных местах, не учиняли шума и драк, не оскорбляли прохожих, не оказывали бы неповиновения и наглости караульным стрельцам, унимавшим их.
Равным образом, для установления порядка, пришлось обратить внимание и на упорядочение торговли, внешняя сторона которой действительно оставляла желать большего: целым рядом распоряжений в 1683, 1684 и 1685 годах правительство стремилось добиться того, чтоб торговля совершалась в указанных для того местах, а не где попало; чтоб в воскресные дни не производилась торговля, своим шумом, сутолокою, недоразумениями и ссорами нарушавшая святость дня; чтоб в монастырях, по крайней мере во время крестных ходов и царских посещений, благочиние не нарушалось обычным в этих местах харчевным торгом.
Наряду с заботами об улучшении внешних форм общежития, царевна С. в свое правление немало сделала для смягчения нравов, продолжая в этом случае дело своего брата, царя Феодора. Это смягчение нравов особенно заметно в области уголовного законодательства: в 1683 г., напр., смертная казнь за произнесение "непристойных и затейных" слов была отменена с заменою битьем кнутом и ссылкою, в 1689 г. отменена была для мужеубийц казнь окапываньем; однако же, так как немедленно после этого распоряжения правительству царевны Софии пришел конец, страшная казнь эта ее преемником была удержана.
Царевна С., "дева великого ума и самых нежных проницательств", вступив во власть, не забыла уроков своего учителя Симеона Полоцкого; та любовь к знанию, к науке, которою восхищались в ней Медведев с Истоминым, в ней не угасла; насколько тревожные обстоятельства ее правления позволили ей это, она подумала и о распространении науки на Руси. Еще ее предшественник, царь Феодор, решил создать в Москве известную Словено-Греко-Российскую Академию, но ему не суждено было привести в исполнение это предначертание, и лишь в январе 1685 г. его сестра привела мысль его к желанному осуществлению. Пышные стихи Сильвестра Медведева увековечили это событие; в них воздает он хвалу Премудрости и царевне Софие — ее насадительнице на Руси; она, царством дивно управляя, "благоволи нам свет наук явити." Любовь царевны к просвещению и заботы ее об его распространении засвидетельствованы и иноземцами-современниками; так об этом говорят бывшие тогда в Москве иезуиты Давид и Тихановский, прибавляя при этом, что она не только не чуждалась латинского Запада, но, напротив, даже относилась к нему благосклонно.
Это благосклонное отношение к Западу, эта готовность у него поучиться сказывались не только там, где дело касалось отвлеченной науки, но и в области приложения результатов ее к жизни. Подобно своим предшественникам, и давая в данном случае пример своему преемнику, царевна С. приложила немало забот к развитию у нас промышленности. Еще в 1682 г., едва приняв власть, правительница уже вызывает из Гамбурга иноземца Захарию Павлова, желал развить у нас производство бархата, атласа и вообще шелковых тканей; в следующем году последовал призыв суконного дела мастеров, и такие приглашения заморских искусников продолжаются за все время правления Софии. Из других мероприятий этого правительства необходимо указать еще уничтожение таможен по границе с Малоросией, чем впервые положено было прочное основание слиянию этого края с Московским государством.
Подобно тому, как значительное число мер внутренней политики царевны Софии было обусловлено майскими событиями 1682 г., и июльские дни того же года наложили заметный отпечаток на все ее правление. При ней гораздо более сурово, чем при Феодоре, не менее, если даже не более сурово, чем при Алексее Михайлович гнали раскольников; отчасти, по-видимому, при этом играли роль воспоминания Хованщины, но до известной степени необходимо видеть здесь и иной расчет: царевна знала, что патриарх Иоаким к ней не расположен, и потому, являясь поборницей православия, она могла или думать привлечь его на свою сторону, или же, на случай столкновения с ним, обеспечить себя от упреков в неверии и нечестии. Вот почему ее правление почти сплошь занято гонениями на раскольников и различными волнениями, вызванными этими преследованиями. Еще в ноябре того же 1682 г., который был ознаменован безумной попыткой Никиты Пустосвята (или, если считать сентябрьские годы, то в 1683 г.), правительство разослало по епископам грамоты о повсеместном сыске и предании суду раскольников, причем власти духовные могли для этого требовать всяческой поддержки у светских властей. Через год — новый, еще более суровый указ, повелевавший ловить раскольников и упорствующих в своем заблуждении казнить смертью — сжигать. Понятно, применение таких крайних мер произвело на раскольников ужасное впечатление, сильное настолько, что они даже не останавливались перед бегством за рубеж; толпы беглецов переходили Польскую и Шведскую границу, но не всем удавался такой переход: московские власти отправляли за раскольниками погоню, забиравшую их в плен для отдачи духовенству на увещание. Других манила казацкая воля; они бежали на Дон и здесь наделали правительству немало хлопот; они даже построили себе на Медведице укрепленный Кузьмин-городок, взятый после упорного сопротивления лишь в 1689 г. Отношения правительства к раскольникам обострились до того, что достаточно было простого оговора, простого подозрения в расколе, и обвиненный подвергался самому тяжкому наказанию.
Те же соображения, которые заставляли Софию гнать раскол, принудили ее оказывать поддержку официальной церкви. Православная церковь на Москве в это время действительно нуждалась в такой поддержке: с одной стороны ей надо было бороться с расколом, с другой — не следовало упускать из виду, что вместе с западными новшествами к нам могли проникнуть и различные неправославные, еретические мнения. Поэтому патриарх Иоаким просил у правительства помощи и поддержки: "Повелите", пишет он, "да не безчестится честь архиереев и всего духовного чина от невежд и досадителей многих". Откликаясь на этот призыв, правительство приказало воеводам повсеместно оказывать поддержку духовенству в борьбе с расколом. В 1682 г., осенью, после прения о вере, с Москвы был отпущен в епархию архиепископ Холмогорский Афанасий, один из видных стояльцев за православие; по этому поводу двинскому воеводе князю Никите Урусову послан был приказ поддерживать всячески владыку против могущих явиться церковных ослушников. Идя еще далее в этом направлении, правительство простерло свое внимание к церкви до того, что неоднократно, в 1686 и в 1688 годах, напоминало своим воеводам о неподсудности духовенства гражданским властям, даже о воспрещении им ведать судом и расправою крестьян церковных. И все же, невзирая на эти стремления правительства поставить церковь на подобающее ей место в государстве, духовенство имело причины быть недовольным царевною. Благосклонно относясь к Западу, она, быть может, бессознательно, способствовала появлению на Руси церковных лжеучений; больше того, одно из таких лжеучений, так называемая хлебопоклонная ересь находила себе поддержку во дворце: одним из проповедников этой ереси был известный Сильвестр Медведев, с которым патриарх Иоаким бессилен был справиться в силу его придворного положения. Лишь с полною переменою политических обстоятельств церковь одержала верх в борьбе с еретиками.
Правительство царевны Софии, возникшее против желания московской знати, составилось по большей части из представителей неродовитого дворянства, и во всяком случае из людей, не сочувствовавших боярским притязаниям; в тяжелые минуты Хованщины царевна удержала власть в своих руках исключительно благодаря единодушной поддержке служилых людей; поэтому не будет странно, если это правительство назвать правительством дворянским по преимуществу; можно бы даже сказать, что это — первое из тех дворянских царствований, которые затем занимают у нас весь период ХVІІІ века. Вот почему некоторые мероприятия внутренней политики Софии направлены были в сторону польз и выгод землеслужилого дворянского сословия: ему озаботились возвратить холопей, бежавших в эпоху майской смуты; ему в угоду положен был конец пополнению посада новыми тяглецами; даже о внешнем почете дворянства позаботилась царевна, издав в 1685 г. указ, по которому, "будет кто напишет думного дворянина жену без вича, и им на тех людех . . . править безчестье". Наиболее важною мерою в этом направлении следует считать заботы об межеваньи. Беспрерывная мобилизация поместных земель сама по себе должна была создать значительную путаницу в определении границ земельных участков; сюда же присоединилась и чрезмерно развитая чересполосица владений. Вытекавшая отсюда неопределенность границ больше всего пошла в пользу монастырям в прямой ущерб служилым людям. Для приведения земельных отношений в известный порядок, правительство с начала 1683 г. усиленно принялось за межевание, разослав по всем областям межевщиков и снабдив их подробными инструкциями. Приняв под свое покровительство служилое сословие, царевна С. в то же время продолжала придерживаться политики царя Феодора по отношению к родовитому боярству; выслуга и даже придворный случай были теперь поставлены выше рода, и царевна строго карала всякую попытку возвратиться к старым отношениям, всякое, хотя бы и замаскированное, местничество.
Создавшееся в эпоху смуты, в ущерб интересам отдельных лиц и партий, правительство царевны Софии должно было поневоле считаться с различными проявлениями ненависти и вражды; проявления эти проходят через все правление царевны, и чем ближе подходила неизбежная развязка, тем резче, решительнее и озлобленнее становились эти проявления. Началось еще в июле 1682 г.: один из служилых султанов, Матвей, пустил среди стрельцов слух, будто бояре хотят стрельцов перебить, — очевидный намек на действительные или мнимые замыслы Нарышкинской партии; за это его, после пытки, четвертовали на Красной площади 14 июля; тогда же казнен отсечением головы за такие же вести ярославский посадский Бизяев и до смерти запытан московский дворянин Михаил Вешняков. Недовольство, на время призамолкшее, не было, однако же, задавлено этою расправою, и продолжало проявляться, направляясь или на саму царевну, или на царя Иоанна, которым она держалась, или же на близких и дорогих ей людей. Близкие отношения царевны сперва к князю Голицыну, потом к Шакловитому создали ей дурную репутацию; ходил слух, что "царевна Софья была блудница и жила блудно с боярами, да и другая царевна, сестра ея..... и бояре ходили к ним, и ребят те царевны носили и душили, и иных на дому кормили". Таким отношением к царевне могут быть объяснены и заявления стрельцов в Грановитой палате: "полно царством-то мутить, без вас пусто не будет".
Заметно в среде противников царевны Софии и презрительное отношение к скорбному главою царю Иоанну. 22 октября 1684 г. бояре Бутурлин, Салтыков, окольничие князь Хилков, Хитрово, Измайлов, князь Жировой-Засекин, стольник князь Долгорукий и думный дворянин Мяснов, получив приказание сопровождать царя Иоанна в крестном ходу, и не подумали исполнить это повеление, за что и подверглись опале. 1 декабря того же года пришлось опять наказать до 50 стольников и стряпчих старшего царя, своевольно не сопровождавших его в одном из подмосковных "походов". Но пример не подействовал; уже через неделю, 7 декабря, Иван Дашков позволил себе ругаться в царском дворце. Неизвестно, чем собственно провинился стрелецкий капитан Тавкунов, сосланный вместе с женою на Верхотурье, но несомненно, что его нельзя считать одним из друзей правительства царевны. Недоброжелатели царевны обращали свою вражду и против ее сотрудников — преимущественно против виднейшего из них, князя В. В. Голицына, ему грозили даже смертью. Перед отправлением во второй Крымский поход в воротах хором князя был найден гроб с надписью, что, в случае неудачи похода, его ждет смерть. Тогда же произведено было покушение на его жизнь, в сани его бросился убийца, но слуги удержали его; преступника без огласки казнили в тюрьме после пытки.
Все это, разумеется, постоянно напоминало царевне слабость ее положения и должно было заставить ее стремиться это положение упрочить; с этой целью она не брезгала никакими мелочами, никакими частностями, способными подчеркнуть ее выдающееся, высокое значение. Она дает аудиенции послам; она, подобно царям, допускает митрополитов к руке; она знаменует торжественными богослужениями 17 сентября, день своего тезоименитства; она не упускает случая произвести торжественный выход в храм или в крестный ход, так как при этом всего удобнее было проявить царское достоинство; она в храме занимает, подобно царям, особое место, ей кадят особо, а если забудут эту подробность церемониала — царевна гневается. В 1684 г. С. повелела чеканить свое лицо на монетах и медалях, в 1685 г. воздвигла себе новый каменный дворец, украшенный затейною живописью. В 1686 г. царевна принялась величать себя самодержицей, оформив это присвоение нового титула указом 8 января 1687 г. Одним словом, не было упущено ничего, что могло бы упрочить ее положение, а между тем положение ее не сделалось нисколько прочнее: она по-прежнему была лишь правительницей, заместительницей царей, а не избранницей Бога, Им помазанной и венчанной на царство; власти ее не хватало надлежащего освящения. И сама она, и ее приближенные отлично понимали это, и потому, когда приближалось время борьбы с Петром Алексеевичем, Шакловитый стал подумывать о царском венчании Софии; он даже приглашал к себе стрелецких выборных, давал им деньги и предлагал им подать челобитную о царском венчании правительницы. Но ведь сам Шакловитый в свое время немало поработал для того, чтоб сделать стрельцов менее предприимчивыми и решительными; теперь ему самому пришлось убедиться в том, что дело свое он сделал хорошо: стрельцы начали колебаться, и, не ожидая никакого толка от своей затеи, Шакловитый должен был отказаться от ее осуществления.
Благодаря особенностям своего происхождения, правительство царевны Софии в области внутренней своей политики работало далеко не в том направлении, в каком несомненно способно было работать, почему результаты деятельности его в этом отношении оказываются более низкими, чем можно было бы думать. Внешняя политика царевны Софии Алексеевны еще менее соответствует личным качествам ее руководителя, князя Голицына и самой правительницы; политику эту действительно трудно назвать удачною. 19 октября 1683 г. (сентябрьского), князь В. В. Голицын получил почетный титул "Царственные большия печати и государственных великих посольских дел оберегателя" с поручением ведать иноземными сношениями Московского государства. Политическая обстановка Европы в это время складывалась настолько определенно, что ход русской внешней политики обозначался сам собою. Все три непосредственные соседа России на Западе были в это время значительно ослаблены: Швеция еще не оправилась от последствий Фербеллинского поражения и должна была устремить все свое внимание на возраставший Бранденбург; Польша тоже не так давно понесла страшные удары от шведов, да вдобавок король Ян Собесский, гораздо лучший воин, чем политик, в это время втянулся в войну с Турцией, ценой славянской крови помогая возрастанию и усилению славянского врага — Австрия; Турция, борясь с Австрией, Польшей и Венецией, теряла силы, а вместе с тем и охоту к каким бы то ни было наступательным действиям в сторону Днепра. Что касается прочих европейских держав, то для России имела значение лишь Франция, ввиду ее отношений к Турции и к Габсбургской монархии, да Бранденбург, как возможный и естественный союзник на случай борьбы со Швецией.
Надо сознаться, "великих посольских дел оберегатель" довольно неясно представлял себе взаимоотношения европейских держав и не совсем правильно понимал интересы России. Заключив в начале 1683 г. мир со Швецией, Голицын повел затем долгие переговоры с Польшей касательно участия в турецкой войне. С 1683 г. переговоры эти тянулись по 1686 г., когда 21 апреля был заключен "вечный мир". Россия получала в вечное владение Смоленск и Киев, которые и без того держала довольно крепко, обязавшись за это вести трудную войну с турками и татарами. Невыгоды этого мира для нас настолько были заметны современникам, что один из них не побоялся обвинить Голицына в том, что он был подкуплен поляками суммою в 100000 рублей.
Осенью 1686 г. объявлен был поход на Крым; сборы должны были быть окончены к 25 февраля 1687 г. Предводителями 150000-го войска были назначены сам Голицын и Самойлович. Трудно объяснить себе выбор Голицына в полководцы; правда, еще при царе Феодоре он водил русские войска на крымцев, но особенными успехами не прославился. Вероятнее всего, что из политических расчетов царевна С. думала окружить своего любимца ореолом победоносца, но ее планы потерпели неудачу. В мае 1687 г. начался поход; выступив со сборных пунктов на берегах реки Мерло, войска пошли не по Днепру, как казалось бы наиболее выгодным, а прямо через сухую, безводную степь. Татары подожгли степь, и дойдя 12 июня до Конских вод, Голицын убедился, что далее идти нельзя. На речке Карачакрак созван был военный совет, решивший возвратиться обратно.
Огорченная и испуганная неудачей своего любимца, царевна отправила к Голицыну с советами другого своего доверенного, Шакловитого; возвратясь в Москву, он донес правительнице, что ненависть казацкой старшины к гетману Самойловичу дает возможность обвинить его в поджоге степи и таким образом освободить Голицына от всяких упреков. Так и сделали: 22 июля Самойлович был низложен и отправлен в ссылку, 25—выбран его преемником Мазепа, причем некоторое давление на избирателей было произведено Голицыным в пользу именно этого кандидата.
Опала Самойловича дала царевне возможность встретить Голицына на Москве, как победителя; однако все торжества не могли прикрыть неудачи, заметной тем более, что крымцы разоряли русские окраины, доходили даже до Полтавы. Необходимо было продолжать начатое дело, и в сентябре 1688 г. объявлен был новый поход в Крым. Голицын спешил сборами, ему хотелось идти ранней весной, чтоб не иметь недостатка в воде и траве, и не бояться пожара. В феврале 1689 г. 112000 русского войска пошли в степь. Но, избежав повторения ошибок первого похода, наделали других: хан с главными силами своей орды был на Волыни, и Голицыну надлежало торопиться, чтоб напасть на Крым раньше, чем подоспеют его защитники; вместо этого, русская армия двигалась так медленно, что хан подошел на выручку своих улусов еще прежде, чем Голицын дошел до Перекопа. Правда, в стычках в Зеленой и в Черной долине русские войска обратили татар в бегство, и царевна С. задушевным письмом благодарила Голицына, своего "света, братца Васеньку"; но подойдя к Перекопу и остановясь в безводной солончаковой степи, "оберегатель" убедился в невозможности продолжения похода, и 21 мая тронулся в обратный путь.
Крымские походы окончились решительной неудачей правительства царевны Софии, неудачей тем более опасной, что здесь правительница впервые резко разошлась с царем Петром; он не одобрял всего этого предприятия, он, говоря очевидно с голоса своих иноземных учителей, находил действия Голицына неудачными, и Софие стоило немалого труда добыть подпись младшего брата на похвальной грамоте, посланной войску, и на списке наград полководцам и солдатам. Дав свое согласие на награждение Голицына с товарищи, Петр все же не удержался, чтоб в самой резкой форме не показать своего гнева неудачливым воеводам, явившимся его благодарить (27 июля).
Устремив все свое внимание в сторону Крыма, правительство Софии бессильно было справиться с другими вопросами, возникавшими одновременно. Важнейшим из таких вопросов было дело о Сибирской границе с Китаем. Больше колонизаторы Сибири, казаки, появясь в долине Амура, поставили здесь крепкий городок Албазин, охранявший новые русские владения. В 1685 г. под стенами Албазина явилось сильное китайское войско; в 1686 г. оно возобновило свое нападение. Албазинский воевода Толбузин был смертельно ранен пушечным ядром, но гарнизон не падал духом и отсиделся. При вести о столкновении с далеким и незнакомым врагом, в Москве всполошились; война с Крымом не позволяла развить сколько-нибудь энергичные действия на Востоке, и потому для заключения соглашения с китайцами отправили окольничего Феодора Головина. Под Нерчинском съехался он с китайскими уполномоченными — миссионерами-иезуитами Жербилоном и Перейра; ввиду того, что Головину вменено было в обязанность проявлять крайнюю уступчивость и во что бы ни стало избегать разрыва сношений и войны, китайцы настояли на срытии Албазина, на отказе русских от обладания долиной Амура; границе и между русскими и "хинскими" владениями установлено было течение речки Горбицы — притока Шилки. Так, увлекшись бесцельными и невыгодными крымскими походами, С. лишена была возможности отстоять русское дело там, где это действительно было необходимо. Мир с Китаем заключен был 27 августа 1689 г.; известие о нем пришло в Москву уже тогда, когда правительство царевны Софии не существовало.
Захватив в свои руки правление в 1682 г., царевна С. тем самым доставила победу партии Милославских над партией Нарышкиных, и последние не могли простить ей своего поражения. Вот почему С., если бы и хотела, не могла ужиться в мире с младшим царем; борьба двух партий поневоле затягивала в себя брата и сестру. К тому же приверженцы царевны в упоении торжества первое время мало стеснялись с побежденными противниками, даже с самим царем Петром; царевна С. воздвигла себе каменные палаты, а брату построила деревянный дворец; в то время как царевна брала себе бесконтрольно казну по 1000, по 2000 рублей, царь Петр нуждался в деньгах; его сторонники подвергались опалам и ссылкам; недаром же стольник Языков говорил: "Имя царя Петра видим, а бить ему челом не смеем".
Все это, разумеется, посеяло раздражение между обеими сторонами, и таким образом подготовлялось их столкновение; оно было неизбежно, ибо царевна С. держала власть лишь по причине неспособности братьев править; но эта неспособность с каждым днем уменьшалась у возраставшего царя Петра; понемногу, мало-помалу, он начинал принимать участие в делах. С 1687 г. князь В. В. Голицын получил приказание делать доклады о делах и младшему царю; с начала 1688 г. Петр является в заседаниях боярской думы; осенью того же года он самостоятельно начинает распоряжаться в армии, среди иноземных войск, к великому неудовольствию "оберегателя"; 27 января 1689 г. царь Петр женился на Евдокии Феодоровне Лопухиной — ясно, что его малолетство проходило. Царевна С. не могла не предвидеть такого оборота вещей и старалась со своей стороны сделать все, что могло упрочить ее положение; но эти попытки вызывали в Нарышкинской партии, сознававшей рост своей силы, негодование: когда царевна стала именоваться самодержицей, царица Наталья, после долгого молчания, позволила себе угрозу: "для чего учила она писаться с великими государями обще; у нас люди есть и того дела не покинут" — говорила она. Признаки надвигавшейся бури заставляли обе партий тревожно присматриваться к действиям противников: две постельницы царицы Натальи, Нелидова и Сенюкова, переносят вести в терем Софии; С. начинает тревожиться все более, тревожатся и близкие ей люди, Голицын и Шакловитый, и своею тревогою, своими мерами предосторожности, приготовлениями к обороне лишь ускоряют развязку.
В завязавшейся борьбе сам царь Петр едва ли был главным деятелем; им руководили, его настраивали его мать и князь Б. А. Голицын; недаром царевна и ее сторонники считали этих лиц своими главными и наиболее опасными врагами. Эти-то враги, видя, что царевне-правительнице не удались два важных замысла: Крымские походы и попытка венчаться на царство, думали, что не надо дожидаться, пока царевна изготовится к борьбе, и решились первые вызвать царя Петра на столкновение.
Открытая борьба началась 8 июля 1689 г.; в этот день ходил крестный ход из Кремля в Казанский собор в память освобождения Москвы от поляков. Царевна С., не упускавшая случая показаться народу в блеске власти, тоже явилась к богослужению и пошла за крестами; царь Петр заявил сестре, чтоб она в ход не ходила, но C. ослушалась, и разгневанный царь сам удалился в Коломенское. Царевна поставила на своем, но лишь потому, что брать не помешал ей; а помешать он может, недаром же стоят в Преображенском и в Семеновском селе его ненавистные озорники-потешные конюхи. Царевна поняла, что и ей нужна сила; правда, к Москве приближалась рать Голицына, но это была царская, а не царевнина рать. Обратились к стрельцам, но те выказали мало воодушевления, как ни возбуждали их Шакловитый и другие преданные слуги царевны. Единственное средство, каким можно было поднять стрелецкую массу, это — выставить на показ опасное положение царевны, и вот, отчасти чтоб подогреть стрельцов, отчасти действительно страха ради, С. начинает принимать чрезвычайные меры предосторожности: она не выходит на богомолия без стрелецкой свиты, она обеспечивает себя со стороны всякого возможного насилия от Петра; 25 июля младший царь приезжал из Коломенского поздравить престарелую царевну Анну Михайловну по случаю ее тезоименитства; при этом наготове было 50 стрельцов в полном вооружении на случай тревоги, для отпора враждебным действиям молодого царя, которого боялись и не скрывали этой боязни.
В эти же июльские дни царевне Софие суждено было в последний раз пережить радостные минуты — торжественную встречу князя Голицына с его ратью; но и эта радость была испорчена гневом Петра на "оберегателя". Гнев этот очевидно произвел на царевну Софию сильное впечатление, потому что она, вечером того же 27 июля, после всенощной в Новодевичьем монастыре, жаловалась сопровождавшим ее стрельцам на мачеху. Стрельцы уверяли царевну в своей преданности, особенно усердствовал Стрижев, выражавший самые преступные намерения. Слух об этом дошел до Петра, и когда Шакловитый явился к нему в Измайлово на именины царицы Евдокии (царевна София, очевидно удержанная страхом, не поехала), царь потребовал выдачи Стрижева; Шакловитый отказался — и его заарестовали до следующего утра. В тот же вечер, 4 августа, Петр уехал в Преображенское, в свою штаб-квартиру, где он мог чувствовать себя всего безопаснее; эта мера самозащиты вызвала, однако, страшную тревогу противной партии; царевна боялась, чтоб Петр со своими потешными не произвел бы насильственного переворота; этот страх заставляет царевну тогда же просить стрелецких выборных избавить ее от ее злых врагов — Бориса Голицына и Льва Нарышкина, а ночью 7 августа, напуганная подметными письмами, извещавшими о готовящемся набеге потешных, царевна, собиравшаяся идти в Донской монастырь, осталась, заперлась в Кремле и собрала под ружьем до 700 стрельцов.
Этот сбор войск в необычное время и дал партии Нарышкиных давно ожидаемый повод нанести противникам последний удар; обе партии зорко следили друг за другом, и если Шакловитый отправил в эту ночь несколько соглядатаев в сторону Преображенского, то и оттуда несомненно высланы были разведчики; один из них, спальник Плещеев, был даже схвачен в самом Кремле. Этот арест и послужил сигналом к действию для нескольких стрельцов, стоявших втайне за Нарышкиных; они решили известить царя Петра, что на его жизнь готовится покушение; чисто оборонительную меру царевны Софии и Шакловитого они превратили в наступательные замыслы. Напуганный Петр той же ночью уехал из Преображенского в Троице-Сергиев монастырь. София в 1682 году сама подала ему пример, укрываясь здесь от стрелецкой опасности.
Весть о бегстве царя к Троице пришла в Москву утром 8 августа. С. и Шакловитый страшно испугались, и последний даже сделал попытку помешать распространению этого слуха, хватая первых болтунов; но, убедившись, что вся Москва знает, в чем дело, он отпустил их на свободу. Стали делать вид, что случившемуся не придают значения, что этого ждали. Ho на самом деле С. понимала всю важность событий и сильно волновалась; в эти тяжелые для нее дни она часто молится, ходит по церквам, в молитве ища успокоения; 9 августа служит она панихиды по родителям своим, 11 и 12 числа ходит в Донской монастырь, 14 и 15 участвует в торжественных выходах в Успенский собор, 17 августа идет в Новодевичий монастырь, 18 и 19—в Донской, 26—опять в Новодевичий. Но эти усердные богомолья не только давали царевне душевное успокоение: во время выходов ее сопровождали стрельцы, и она с ними толковала, советовалась.
Собрав у Троицы значительные силы, противная партия, с Б. A. Голицыным во главе, перешла в наступление. Софии отправлен был прямой запрос, чего ради собирала она ночью стрельцов; своим ответом, будто эти войска должны были сопровождать ее в богомолье, царевна лишь увеличила существовавшие против нее подозрения. Желая ослабить сестру, царь Петр начинает вызывать из Москвы людей, могущих ему быть полезными; первым позван был Циклер; старый изменник понял, на чьей стороне была сила, и без зазрения совести наговорил былей и небылиц на царевну. Его показания должны были сделать отношения Петра к сестре еще более острыми, и потому все ее попытки примириться с братом остались без успеха.
Она послала к Петру князя Ив. Бор. Троекурова убеждать его вернуться, — царь наотрез отказался. Равно бесплодной оказалась посылка П. И. Прозоровского. В беде царевна прибегла даже к помощи Иоакима патриарха, к ней не расположенного; патриарх охотно ухватился за возможность выехать из Москвы и остался у Троицы. Переход святителя на сторону Петра в глазах очень многих служил доказательством неправоты дела царевны. Дело ее было, очевидно, проиграно, и все, кому это было возможно, кто не слишком крепкими узами связан был с правительницей, спешат перейти на сторону Петра, побуждаемые к тому же его призывными грамотами.
В такой крайности царевна решилась испытать последнее средство: обойдя Кремлевские соборы и отслужив напутственный молебен, она сама двинулась к Троице, думая уладить дело путем личного свидания с братом. Но ее противники отлично понимали всю силу ее личного влияния, и пустили в ход все усилия, чтоб только не допустить сестру до брата. По дороге, на другой день, 30 августа ее встречают один за другим опальники Велико-Гагин и Бутурлин, передавая ей требование вернуться обратно; царевна, однако, продолжала свой путь и добралась уже до Воздвиженского, памятного ей смертью князя Хованского. Здесь явился к ней князь Троекуров и заявил, что ежели дерзновенно придет, то с нею нечестно поступлено будет. Дорога от Воздвиженского до Троицы лежит под огнем монастырских пушек; царевне оставалось только вернуться. Горько жаловалась царевна на свою неудачу оставшимся ей верными старым стрельцам, после этой беседы еще раз заставила их целовать крест в верности; но она дальше жалоб не шла и не могла идти, а противники ее готовили ей последний, решительный удар.
1 сентября в Москву от Троицы явились стрелецкие полковники Нечаев и Сергеев, требовать выдачи Шакловитого, Медведева, Петрова и других сторонников Софии. Царевна вспылила, едва не сняла Нечаеву голову; выйдя на Красное крыльцо, говорила со стрельцами и народом о заслугах Шакловитого, о своем правлении; мертвое молчание служило ей ответом. Как-никак, а Шакловитого отстояли, и он еще имел время написать сказку ко всем чинам Московского государства для оправдания Софии; но у Троицы решили поставить на своем. Готовясь, если понадобится, к решительной борьбе, разослали по городам требование денег и припасов, а в Москву отправили на помощь Нечаеву полковника Спиридонова; его появление, отъезд служилых иноземцев к царю Петру, боевые приготовления у Троицы — все это показало стрельцам, что дальнейшее сопротивление невозможно, 6 сентября являются они в Кремль, требуя у царевны, чтобы она, во избежание бесполезной борьбы, выдала Шакловитого. Каким возмездием за смерть Ивана Нарышкина должно было это показаться тем, кто видел руку царевны в стрелецком движении 1682 г.! Царевна отказалась было выдать верного своего слугу, лучшего своего друга; тогда стрельцы стали грозить ей мятежом. Делать было нечего; обливаясь слезами, царевна поспешила приготовить Шакловитого к смерти; его причастили, и С. своими руками отдала его стрельцам.
Понимая, что теперь все кончено, царевна дала также боярам разрешение беспрепятственно ехать к Троице. Один князь В. В. Голицын не воспользовался этим позволением; пораженный выдачей Шакловитого, он уехал в свою подмосковную. Уже позднее явился он к Троице и лишь для того, чтоб выслушать указ о ссылке (9 сентября).
Затем решена была и участь Софии. Младший царь писал старшему брату: "Теперь, государь братец, настает время нашим обоим особам Богом врученное нам царствие править самим, понеже пришли есми в меру возраста своего, а третьему зазорному лицу, сестре нашей, с нашими двумя мужескими особами в титлах и в расправе дел быти не изволяем .... Срамно, государь, при нашем совершенном возрасте, тому зазорному лицу государством владеть мимо нас!" Кроткий царь Иоанн выказал полную готовность признать совершившееся. Ответом на могущий возникнуть вопрос, как это он так легко отказался от сестры, служат глухие намеки на такие планы вмешательства царевны Софии в его семейную жизнь, которые неизбежно должны были поселить между братом и сестрою охлаждение.
7 сентября издан был указ об исключении имени царевны Софии из титула; она официально перестала быть правительницей. Через несколько дней явился в Москву князь И. Б. Троекуров повелением ей от имени царя Петра идти на жительство в Новодевичий монастырь. После долгих отговорок царевна принуждена была подчиниться воле победителя. Для "крепкого ее содержания" у монастыря был поставлен преображенский караул под начальством князя Ф. Ю. Ромодановского.
Здесь кончается политическая роль царевны Софии, и отныне сведения о ней делаются настолько же отрывочными и случайными, как и до выступления ее на поприще политической деятельности. Удаляясь в монастырь, она не отказалась от сношений с внешним миром; к ней ездили сестры, и от них, равно как и чрез свою женскую прислугу, царевна могла знать, что делается на белом свете. Вначале она даже сделала попытку завязать сношения со своими былыми сотрудниками: когда князя В. В. Голицына везли в ссылку, в Вологде встретился с ним стольник князь Крапоткин, привезший ему от царевны Софии утешительное письмо и деньги; но Крапоткин скоро попался, и с этого времени царевна С. лишена была возможности сноситься со своим другом.
Наставшие вслед за правлением Софии времена были таковы, что многие стали жалеть о прошлом и мечтать о восстановлении власти правительницы. Сохранилось известие, правда довольно смутное, будто среди стрельцов составился заговор в пользу царевны; заговорщики подкопались под Девичий монастырь и хотели через подкоп увести ее на волю, но после отчаянной схватки с караульными солдатами были переловлены и казнены.
Другая, и на этот раз гораздо более достоверная попытка была сделана все теми же стрельцами в 1698 г., во время необычайного для русских людей путешествия царя Петра за границу. Выведенные из терпения действительно тяжелыми условиями службы, 4 стрелецких полка на пути из Азова к западной границе возмутились; вожаки восстания, Проскуряков, Тума, Маслов и другие, самовольно отлучась, успели побывать в Москве и войти в сношения через стрельчих и других женщин с царевнами. Поэтому, когда 6 июня на берегах З. Двины вспыхнул открытый мятеж и один из смутьянов, Маслов, вскочив на телегу, стал читать толпе призывное письмо от царевны Софии, никто не стал допытываться, подлинное ли это послание или подложное. Всем было известно, что царевна тосковала в заточении, известно было, что она делала слабые попытки заставить окружающих пожалеть о прошлом, — таковы ее разговоры с караульными солдатами о том, что тяжелые теперь настали времена, что прежде жилось лучше, — и никто не сомневался, что действительно царевна кличет своих верных слуг в Москву, чтоб поставили они ее на царство.
Мятеж кончился погромом стрельцов под Воскресенским монастырем. Победитель, боярин Шеин, произвел кровавый розыск, но стрельцы, винясь на пытках во многих винах, не говорили ничего о письмах царевны. Вернувшись из-за границы, царь Петр возобновил следствие; при его ненависти к "семени Ивана Михайловича", к партии Милославских, ему казалось невероятным, что царевна С. была ни при чем в этом деле. Начались новые, ужасные пытки. Дознались при этом, что стрельцы хотели звать царевну Софию на царство; потом один какой-то стрелец, а за ним и другие показали о письме Софии. Тогда принялись за стрельчих, за прислугу царевен; пытками вынудили у них кое-какие отрывочные показания; но можно ли верить этим вымученным речам?
Царь Петр сам учинил допрос сестры; С. наотрез отказалась от всякого участия в мятеже, с достоинством и не без горечи объяснив, почему припутали и ее имя. "Такого письма, которое к розыску явилось, от ней в стрелецкие полки не посылавано; а что те стрельцы говорят, что пришел к Москве, было им звать ее, царевну, по-прежнему в правительство, и то не по письму от нея, а знатно потому, что она с 190 года была в правительстве".
Но для Петра, при его отношениях к Софии, этот ответ был простым запирательством; он хотел верить в ее участие в мятеже, а потому, страшными казнями изводя стрельцов, он повесил 195 человек под окнами Новодевичьего монастыря. 5 месяцев висели трупы стрельцов перед глазами царевны.
11 октября для суда над Софией царь созвал собор. Решение его неизвестно; но по его ли приговору, или сам найдя это нужным, Петр решил постричь сестру, чтоб раз навсегда отрезать ей возврат к прошлому. 21 октября 1698 г. царевна С. стала инокиней Сусанной. Однако и после этого опасения Петра не улеглись; на карауле у монастыря поставлен был сильный отряд — подполковник, капитан и сотня солдат. Князю Ромодановскому, которому был вверен надзор за узницей, дан был следующий строгий наказ: "Сестрам, кроме Светлой Недели и праздника Богородицына, который в июле живет (18 июля — Смоленской Богоматери), не ездить в монастырь в иные дни кроме болезни. Со здоровьем посылать Степана Нарбекова, или сына его, или Матюшкиных; а иных, и баб и девок не посылать; а о приезде брать письмо у князя Федора Юрьевича. A в праздники быв не оставаться; а если останется — до другого праздника не выезжать и не пускать. A певчих в монастырь не пускать; поют и старицы хорошо, лишь бы вера была, а не так, что в церкви поют "спаси от бед", а в паперти деньги на убийство дают".
При таком строгом надзоре жизнь старицы Сусанны должна была быть очень тяжела; внешняя ее обстановка была не дурна, — царь Петр давал достаточно средств на прожитие сестре; в 1700 году, например, на содержание инокини Сусанны израсходовано разных запасов на 5144 рубля 15 алтын 3½ деньги. Но, разумеется, ничто не могло утешить царевну в потере власти и воли.
В соборном храме Новодевичьего монастыря на одной из гробниц начертано: "Лета от сотворения мира 7212, а от Рождества 1704 году поля в 3 день в понедельник на первом часу дни, на память святого мученика Иоакинфа и в пренесение мощей иже во святых Отца нашего Филиппа Митрополита Киевского и всея России, в тот день преставися раба Божия, Блаженные памяти Благоверного и Благочестиваго Государя Царя и Великого Князя Алексея Михайловича всея Великия и Малыя и Белыя России Самодержца и Блаженные памяти благоверныя и благочестивыя Великия Государыни Царицы и Великия Княгини Марии Ильиничны дщерь их, Великая Государыня благоверная Царевна и Великая Княжна София Алексеевна, а тезоименитство ее было сентября в 17 числе, а от рождения ей было 46 лет и 9 месяцев и 16 дней, во иноцех была 5 лет и 8 месяцев и 12 дней, а имя ей наречено Сусанна, а в Схимонахинях преименовано имя ей прежнее София, и погребена в церкви Пресвятыя Богородицы Смоленския на сем месте июля в 4 день".
Полное Собрание Законов Российской Империи, том IIІ (стр. 398 и сл.), том IV (стр. 1—64). — Акты Исторические, том V (стр. 131—134). — Дополнения к Актам Историческим, том X, XI, XII. — Сборник Государственных Грамот и Договоров, том IV (№ 132 и сл.). — Акты Археографической Экспедиции, том IV. — Акты Западной России, том V (стр. 168—227). — Древняя Российская Вивлиофика, томы VI, VII, VIII, XI, XIII, XIV, ХV, XVI, XVII, XIX, XX. — Акты Тургенева, том II (стр. 280). — Сборник Муханова, изд. 2-ое (стр. 227 и сл.). — Theiner, Monuments historiques, rélatifs aux règnes d'Alexij Michaelovitch, Théodor III et Pierre le grand, Czars de Russie (crp. 235—348). — Выходы Государей, Царей и Великих Князей Михаила Федоровича, Алексия Михайловича, Федора Алексеевича Всея России Самодержцев (стр. 314 и сл.). — Розыскные дела о Феодоре Шакловитом и его сообщниках, изд. Археогр. Комм. — Русская Историческая Вивлиофика, том V, XII, XVI. — Русская Вивлиофика, Н. Полевого стр. 1—20, 32, 229, 301). — Воронежские Акты. Н. Второва и К. Александрова-Дольника. том І. — Бантыш-Каменский, Обзор внешних сношений России. — Попов, Изборник . . . (стр. 253—256). — Сахаров, Записки Русских Людей (События времен Петра Великого). — Vockerodt, Russland unter Peter dem Grossen, 1872, гл. III. — Летописи Русской Литературы и Древностей, том III ("Вручение книги ...."), том V ("История о вере . . . " и "Заметка для биографии Сильвестра Медведева"). — Арцыбашев, Повествование о России, тои III, кн. VI, отд. II. — Соловьев, История России с древнейших времен, том XIII, (гл. 2 и 3), том XIV (гл. 1, 2, 3). — Соловьев, Публичные чтения о Петре Великом, чтение ІV. — Погодин — Семнадцать первых лет Петра Великого. — Берх, Царствование Феодора Алексиевича. — Брикнер, История Петра Великого, гл. II — V, гл. XIII. — Устрялов, История Петра Великого, том І, II, III. — Костомаров, Русская История в жизнеописаниях (биографии Царевны Софии и Петра Великого). — Щебальский, Царевна София. — Аристов, Московские смуты в правление царевны Софии. — Забелин, Домашний быт Русских Цариц, гл. II. — Мордовцев, Русские Исторические женщины. Женщина до-Петровской Руси, очерк XX, — Козловский, Сильвестр Медведев. — Статья Е. А. Белова в Ж. М. Н. Пр.. 1887 г. № 1, 2. — Статья Е. Ф. Шмурло в Ж. M. H. Пр., 1898, № 1, — Rambaud, Histoire de la Russie (гл. XII), — Kleinschmidt, Drei Iahrhunderte Russisher Goschichte, гл. II.