Борецкая, Марфа Ивановна, жена посадника Исаака Андреевича Борецкого, обыкновенно называемая Марфой Посадницей, происходила из фамилии бояр Лошинских (в летописи сын ее, Федор Борецкий, назван «сестричичем» Ив. Ив. Лошинского, П. С. Р. Лет., VІ, 202; IV, 130; ср. ІV, 359; V, 37 и др. — «Лосинский»; см. также Отеч. Зап., 1821 г., ч. VII, № 17, с. 341). Брату Марфы, Ив. Ив. Лошинскому, принадлежало с. Ракомль, лежавшее в 3-х верстах от Юрьева монастыря, над Волховом, у оз. Ильменя, где останавливался Иван III, во время похода на Новгород в 1478 г., и где некогда находился загородный дворец Ярослава І. Волости его были в Деревской пятине. Есть основание полагать, что Марфа была два раза замужем: в первый раз за бояр. Филиппом (в средние века и на Западе лица нередко обозначались одним именем, а в Новгороде это было весьма обыкновенно), от которого имела двух сыновей — Антона и Феликса. Посетив Корельский берег, где находились вотчины, купленные ее мужем, они утонули, во время переезда, в море, а тела их погребены были возле соборного храма Николаевского (Корельского) монастыря отстроенного Марфою, причем ею были даны вкладом в монастырь три села, пожни и рыбные ловли на острове Лавле, по Малокурью, Кудьме и Неноксе (Ист. иер., 629—632; акт подтверждается описью монастырского имущества, 1551, Акт. ист., І, с. 385; в описании рукописей Царского, стр. 808, сказано: «грамота, данная Николаевскому Корельскому монастырю от какой-то Марфы на землю, ХV в., — лоскуток пергамента, внизу печати свинцовой не достает»). Как известно, монастырь этот существовал уже в 1419 г., но Марфа могла и позже построить храм и дать вклад. На основании того же акта можно установить ближайшее ее родство по первому мужу. Так, она поручает монастырь св. Николая деверю («своему господину», что указывает на ее тогдашнее вдовство), Федору Григорьевичу и его детям, а также Леонтию Аввакумовичу и зятю своему Афромею (Варфоломею) Васильевичу. Лица эти, судя по отчествам (обыкновенно употребляемым относительно бояр), принадлежали к боярским семьям Новгорода, члены которых занимали нередко видные места в чиновной иерархии. Поблизости к ним следует присоединить еще семью Федора Евстафьевича, на дочери которого, Ксении, был женат брат Марфы. Вторично Марфа была замужем за посадн. Исааком Борецким, от которого имела двух сыновей — Дмитрия и Федора.
С постепенным ослаблением княжеской власти, значение боярства в Новгороде сильно возросло и сопровождалось преобладанием некоторых, выдающихся по своему положению и богатству, фамилий. Таким образом, в период 1126—1400 гг., по летописям, насчитывают не более сорока фамилий, из которых выбирались посадники и тысяцкие, причем самый срок их власти все чаще стал зависеть от настроения веча и борьбы партий. Вначале представители новгородского боярства (господа) нередко являлись защитниками интересов народной массы, но уже к концу ХІV и в XV веке берут верх аристократические стремления, вследствие чего даже представители купечества вытесняются из правительственного совета. Благодаря такому порядку, создается замкнутый круг боярских властных фамилий, все значение которых часто основывалось на одних материальных средствах. Первоначальным источником их обогащения служила торговля: об этом свидетельствуют ранние известия о широких предприятиях торговых людей; немецкая же торговля (с конца XII в.) содействовала возникновению класса капиталистов; дело посадника Дм. Мирошкинича (1209) и его братьев (доски Димитрия — долговые записи) показывает, к каким средствам прибегали властвовавшие лица в интересах своего обогащения. Вследствие успехов торговли и накопления в руках новгородцев благородных металлов, в начале XV в. обозначается переход к денежному хозяйству, и появляется в обращении значительное количество иностранной монеты. Благодаря этим условиям, Новгород в течение XIV и первой половине XV стол. мог уплатить тверским и, главным образом, московским князьям до 1½ млн. деньгами на наш счет; а в 1476 и 1478 гг., не считая дорогих иностранных произведений: вин, сукон, шелковых тканей, сосудов, золотых и серебряных изделий и т. п., поднесенных в дар Ивану III, новгородцы уплатили ему до 1400 корабленников (т. е. золотых англ. шифноблей = 2 червон.) и до 20000 рублей, составлявших, по более умеренному счету, 300000 позднейших. При этом некоторые лица поднесли ему значительные суммы. Пользуясь денежными средствами и своим влиянием, новгородское боярство обратило внимание на расширение земельной собственности. В начале ХІV в. на Ваге возникает обширная боярская вотчина Своеземцевых, а затем на Ваге и по Двине появляется еще 12 боярщин, заводится хлебопашество, строятся городки и возникает монастырь (Богословский), основанный (ок. 1450 г.) посадн. Вас. Степ. Своеземцевым. Вообще, Заволочье было местом подвигов боярской молодежи, которая вступала в борьбу с инородцами и московскими отрядами, а нередко отказывала в повиновении и самому Новгороду. Мало-помалу боярство и духовенство успели захватить все земли, лежавшие в окрестности Новгорода. Уже в 1413 г., посетивший Новгород камергер бургундского герцога, де Ланнуа, заметил, что в нем «много знатных господ, которых называют боярами, а у иного гражданина земли миль на 200 в длину: богаты и могущественны удивительно!» (по изд. Потвена, стр. 33). В связи с указанными условиями наблюдается упадок крестьянской общины. К концу XV ст. класс поземельных собственников в ближайших к Новгороду погостах имел уже весьма ничтожное число представителей, за исключением северных частей новгородских пятин. Таким образом, в значительной степени этой экономической подкладкой объясняется ряд народных волнений в Новгороде XIV—XV столетий, направленных против бояр и житьих людей и сопровождавшихся обыкновенно разграблением их имущества и сел (напр., 1310, 1332, 1340, 1351, 1418, 1421, 1445 по новгор. лет.). Эти смуты дают право историкам указывать на изменение отношений между большими и меньшими людьми, вследствие чего бояре перестали быть защитниками своих уличан, отделились от черных людей и составили сплошную массу богачей, угнетавших черный народ, и таким образом местные, прежде крепкие общины очутились без руководителей и сделались безгласными. Возникновение подобной борьбы иногда соединялось с большим голодом или неурожаем (1421, 1445), которые имели уже прямое отношение к положению низшего класса. Любопытно, что в договор Новгорода с Казимиром IV (1471 г.) бояре внесли условие, чтобы политические доносы смердов на своих господ не принимались во внимание. В самый момент появления Ивана III под Новгородом (1471) в городе обнаружился хлебный кризис: ржаного хлеба вовсе не оказалось на рынке, а пшеничного было совсем мало, что вызвало борьбу между потребителями того и другого и ускорило заключение мира.
Еще один вопрос заслуживает внимания — это участие женщин в движении, сопровождавшем падение Новгорода. И в семьях князей, и в частном быту влияние матерей-вдов имело значение; но, в силу особенностей новгородского быта, оно получило здесь своеобразный характер (ср. былину о Вас. Буслаевиче). Во время борьбы партий (1413) женщина являлась иногда на вече в качестве обвинительницы («выскочив посреди сонмища») и принимала участие в расправе с виновником. В момент же падения Новгорода мы видим трех женщин, игравших роль в тогдашних событиях. Это — Марфа Борецкая, Анастасия, вдова бояр. Ивана Григорьевича, и Евфимия, вдова посадника Есипа Андр. Горшкова. Все они занимали видное положение, владели значительными средствами, так как в летописях упоминается об их богатстве и людях; а писцовые книги дают нам сведения об их крупных земельных владениях. Насколько женский элемент в новгородском движении занимает видное место, можно заключить из того, что Иван III, покончив со свободою Новгорода, велел взять присягу (1478) со всех людей, с жен боярских и вдов. Но самая видная роль в этих событиях несомненно принадлежала Марфе посаднице.
Марфа Борецкая, по своим семейным связям, обладала значительными средствами. Действия Исаака Борецкого на Двине показывают, что он располагал вотчинами в Заволочье. Одна из важских боярщин носила название «Исаковской», а на Двине была волость «Борецкая». В Заволочье Борецкие владели землями по Двине, Волге и Кокшенге. Мы упоминали о наделах, данных Марфой Николаевскому монастырю на Koрельском берегу. В 1470 г. она подарила Соловецкому монастырю вотчину между pр. Умбой и Варзугой. По писцовой книге Обонежской пятины 1482 г. в «Марфинской боярщине» на р. Сороке значилось 16 участков, половина которых отдана была вел. князем монастырю, а по писцовым книгам 1496 г. значилось на р. Суме 19 деревень, принадлежавших Марфе, которые, с 2 деревнями на р. Волге, пожалованы были в 1555 г. тому же монастырю; затем Марфе принадлежали: 49 деревень на Колдо-озере и рыбные ловли на р. Водле, деревни в Вотской, Деревской и Шелонской пятинах. Славная своим богатством вдова Анастасия имела в Вотской пятине свыше 50 деревень, в Обонежской — до 100 деревень и рыбные ловли на р. Водле. Евфимия владела землями в Деревской и еще более значительными в Вотской Пятине. Вообще, исследование новгородского землевладения приводит к заключению, что имения Марфы Борецкой и ее сторонников: Овиновых, Селезневых, Афанасьевых, Казимеров, Коробовых, Есиповых и др. были самые богатые и многочисленные, и в сравнении с ними имения других новгородских вотчинников, приверженных к Москве, были весьма бедны и незначительны. На Софийской стороне, в Розважей улице, по набережной Волхова, ставшей теперь аристократической частью города, находился «чудный двор» (дом) Марфы посадницы. В этом доме происходили многочисленные и шумные совещания сторонников Марфы во время решения, принятого ее партией.
Еще в тридцатых годах XV стол. «новгородские вельможи и старейшины» думали обеспечить независимость Новгорода соединением его с Литвою. В Новгороде не раз сидели князья литовского дома (1333, 1383—1387, 1389, 1432—1434, 1444, 1446), которые могли содействовать такому сближению. Вместе с ними появляются выходцы из Литвы и Руси, которые приобретают известное положение в Новгороде. Яжелбицкий договор внес в жизнь Новгорода такие изменения относительно суда, управления и внешних сношений, которые ясно указывали на намерения Василия Темного наложить руку на Вел. Новгород, и отношения эти настолько уже обострились, что во время пребывания в Новгороде вел. князя с сыновьями Юрием и Андреем (1460) составился было заговор с целью умертвить их, от чего новгородцы были удержаны лишь увещаниями архиеп. Ионы. Молодость Ивана III (при вступлении на престол ему было 22 года) подавала надежду на продление мирных отношений; но пребывание в Новгороде княжеских наместников и дворян служило постоянным предлогом к неудовольствиям и вызывало необходимость частных сношений с Москвою, которые только еще более усилили накопившиеся враждебные чувства. Подобным настроением старалась воспользоваться литовская партия, призвавшая в Новгород «из королевы руки» (он прибыл 8 ноября 1470) брата киевского князя Симеона Олельковича — Михаила. Впрочем, по случаю смерти Симеона, Михаил вскоре оставил Новгород, вызвав даже среди новгородцев неудовольствие своими произвольными действиями; но пребывание его здесь не могло улучшить и отношений к Москве; а кончина (5 ноября 1470) архиеп. Ионы и избрание в преемники его Феофила (15 ноября) поставили на очередь вопрос о месте посвящения вновь избранного — в Москве или Киеве, которое еще более разделило обе партии, оправданием для чего, между прочим, могло служить посвящение в Смоленске архиеп. Евфимия II митрополитом Герасимом. При таких обстоятельствах выступает на сцену Марфа посадница.
Семья Борецких не могла быть приверженной к Москве, а ее богатства обеспечивали необходимые средства для осуществления задуманного предприятия. Сторонниками ее были преимущественно «молодые» люди, и, напротив, многие из «лучших людей» готовы были стоять за союз с Москвою, одни, быть может, из соперничества, а другие под влиянием традиции и религиозных сомнений, навеянных посланиями митрополита, не желали поступиться в вопросе о месте посвящения владыки. Вражда на этой почве должна была усилиться, когда кандидат в сан архиепископа, сторонник Марфы, Пимен, не был избран. Будучи ключником архиеп. Ионы, он имел доступ к софийской казне и немало средств присвоил себе и передал в руки Борецких на поддержку общего дела. Для Пимена не было сомнения, что он примет поставление в Киеве. Когда злоупотребления его, по смерти Ионы, открылись, то он подвергся разграблению и взысканию в 1000 руб.
Московские летописи и церковный летописец Новгорода, смотревший на дело с этой точки зрения, первенствующую роль в наступивших событиях приписывают Марфе посаднице, дом которой не только был местом бурных собраний, но и сама она является внушительницей целого политического плана. «Многие люди, читаем там, на сонмище к ней приходили и многие послушали прелестных и богоотметных ее слов, не зная о том, что было им на пагубу, и многие из народа смутились их соблазном». В этих обличениях Марфа сравнивается с Иезавелью, бесноватой Ирадиадой, царицей Евдоксией и «окаянной Далидой», что в свою очередь подкрепляется рядом не менее сильных мест насчет «злых жен» вообще, во вкусе московских книжников. Рядом с тем сообщается о ее намерении (или ей предложенном Михаилом Олельковичем) вступить в брак (по-видимому лета Марфы не дозволяли думать об этом) «с литовским паном», чтобы владеть с ним всею Новгородскою областью от имени короля. Время посадничества ее сына Димитрия было особенно благоприятным для ее роли. Местный летописец участие сыновей ее в смуте прямо приписывает ее влиянию. В преданиях же о ней сохранились сведения как о женщине властной и решительной. Так, в Золотицкой волости рассказывали о ее жестокой расправе с жителями по поводу гибели ее сыновей, в которой она заподозрила умышленное убийство. Соловецкий монастырь, владевший уже островом по грамоте, данной ему архиеп. Ионною и посадн. Иваном Лукиничем (Щокой), получил от Марфы и ее сына Феодора два лука земли на р. Суме, впадающей в Онежскую губу; но соседние крестьяне причиняли обиды монахам, желая выжить их оттуда, в особенности, сильные покровительством Марфы, ее люди. По поводу этих притеснений игумен Зосима посетил Новгород и успел склонить бояр на защиту своих интересов; но Марфа, пользуясь влиянием, сначала не приняла его и распорядилась даже выгнать, однако потом смирилась и дала от себя другую грамоту, писанную ее сыном, Федором, на участок земли по морскому берегу, скрепленную вислой свинцовой печатью с ее именем (обе эти грамоты, вопреки свидетельству арх. Досифея, оказываются копиями). Пиры были в большом обычае у новгородцев; Зосима также был приглашен к Марфе на трапезу, вместе с вельможами города. К этому обстоятельству (1470) относится легенда, занесенная в его житие, о виденных Зосимою на пире шестерых боярах, сидевших без голов. Бояре эти в 1471 г. были обезглавлены по повелению Ивана III. Близкий свидетель текущих событий, Зосима предсказал запустение дома Марфы, случившееся несколькими годами позже. Конечно, легенда сложилась впоследствии; но она дает представление о взглядах современников на характер и деятельность Марфы Борецкой.
Ближайшими пособниками в деле, поднятом Марфою, были ее сыновья, об одном из которых, судя по его прозванию (Федор Дурень), сложилось нелестное мнение, а также бояре: Василий Казимер и брат его Яков Короб, родственники Борецких, Матвей Селезнев и Василий Селезнев Губа, племянники (сестричичи) Казимера, Козьма Грузов (бывш. посадн.), Иер. Сухощок, Кипр. Арзубьев (бывш. посадн.), Павел Телятев, Козьма Григорьевич и др.
Горячие речи сторонников союза с Литвою вскоре перешли на вече. По-видимому, в интересах своего дела, друзья Марфы не стеснялись в выборе средств; щедро расточая деньги, они собрали толпу «смердов, шильников и других безыменитых мужиков», которые называли себя «государем великим Новгородом», являлись на вече, звонили в колокола и кричали: «за короля хотим!» А другие им отвечали: «к Москве хотим!» Такие собрания обыкновенно оканчивались междоусобием. Между тем вел. князь, узнав о сношениях новгородских правителей с Литвою, решил действовать силою. Обеспечив себя со стороны Твери и Пскова, он отправил значительный отряд на Двину, чтобы захватить новгородские колонии, что ему и удалось без особенного усилия; а 20 июня 1470 г. сам выступил из Москвы. Предводителями новгородского войска оказались те же лица, которые стояли во главе партии, благоприятной соединению с Литвою, а для защиты Заволочья новгородское правительство послало служилого князя Вас. Вас. Шуйского-Гребенку, жившего в Новгороде еще со времени Василия Темного. Но многочисленное новгородское ополчение не могло устоять против небольшого передового отряда московского войска: Шелонская битва (14 июля) решила участь Новгорода. Однако Иван III напрасно еще ожидал изъявления покорности Новгорода. Тогда, прибыв в Русу, он распорядился отрубить головы более выдающимся из вождей литовской партии, доставшихся в качестве пленников: Дм. Борецкому, Вас. Губе-Селезневу, Иер. Сухощоку и Кипр. Арзубьеву, а Вас. Казимера, Козьму Григорьевича, Як. Федорова, М. Селезнева, К. Грузова, и др. до 50 лучших пленных — отправил в оковах в Коломну и посадил в тюрьму. Между тем, разбитый на Двине кн. Шуйский возвратился в Новгород. Борьба партий в Новгороде достигла крайних пределов: когда здесь готовились встретить войско Ивана III, некто Упадыш заколотил 55 пушек, за что и был казнен, а извещение короля Казимира, что он не может подать помощи, так как магистр Ливонского ордена не пропустил его войска, еще более возбудило негодование против его сторонников. Притом недостаток хлеба в Новгороде лишал надежды на возможность продолжительного сопротивления. При таких обстоятельствах партия мира взяла верх. Тогда владыка Феофил, старые посадники и житьи люди решились просить мира. Получив с Новгорода, по договору, заключенному на Коростыне, 15500 руб., не считая переданных разным лицам за посредничество, обеспечив себя общею присягою, отречением от связей с королем и др. противниками вел. князя, обязательством поставления владыки в Москве, но сохранив еще управление «по старине», Иван III возвратился в Москву. На этот раз он не тронул остальной семьи Марфы, не «из презрения к слабой женщине», но он не считал пока удобным нарушить строй новгородской жизни, не будучи уверен в успехе, при существовавшей опасности со стороны Ахмата и Казимира; а в декабре того же года (1471), по случаю посвящения Феофила в Москве, он отпустил даже новгородцев (30 чел.), находившихся в заключении. Но уже в 1475 г., по поводу нападения на улицы Славкову и Никитинскую «многих бояр» и жалоб на них, Иван III приехал на суд в Новгород. Судя по участникам этого дела (степен. посадн. Вас. Ананьин, Богд. Есипов, Григ. Тучин, Матв. и Як. Селезневы, Андр. Телятев, Моис. Федоров, Афанасьевы, Фед. Борецкий, сын боярыни Евфимии Горшковой Иван с ее людьми и др.), можно заключить, что оно происходило на почве тех же отношений двух враждебных партий. Псковский летописец прямо говорит, что новгородцы, «люди житьи и молодшие (меньшие) сами в. князя призвали для управы за то, что посадники и великие бояре, не давая их судить другим, сами их судили и творили над ними насилие»; но были жалобы и со стороны некоторых бояр (братьев Аполинарьиных). Суд, в присутствии архиепископа и старых посадников, признал, что жалобы эти были справедливы; но Ив. Афанасьева с сыном вел. князь велел схватить за то, что они опять склоняли новгородцев предаться королю. Оба они, а также четверо бояр, в том числе и Федор Борецкий, обвиненные в насилиях, были отправлены в ссылку. С менее виновных были взысканы судные пошлины и истцовые убытки (1500 руб.), а новый посадник, Фома Андреевич, поднес от Новгорода вел. князю 1000 руб. С 6 декабря по 19 января тянулись пиры для вел. князя у архиепископа, кн. Вас. Шуйского, посадников и знатных бояр (у Казимера и Коробова, Зах. и Коз. Григорьевичей, Аф. Груза, Аполинарьиных и др.), причем ему были поднесены большие суммы и щедрые подарки. Пировал вел. князь и принял подарки у жены Ивана Григорьевича — Анастасии, и сына ее — Юрия, но посещения его не удостоилась Марфа, по весьма понятной причине. Весною 1477 г. постигло ее новое бедствие: большой пожар, охвативший все пространство от Розважей улицы до Борковой и побережье до Великой ул., истребил и ее чудный двор. С другой стороны, неудовольствия между вел. князем и Новгородом не заставили себя долго ждать. Они возникли по поводу таких вопросов, как признание его государственной власти, право вызова на суд в Москву и т. п., поддерживаемых сторонниками вел. князя в Новгороде и сопровождавшихся печальными сценами на вече, умерщвлением лиц, ездивших в Москву, и в том числе посадника Зах. Овинова и его брата. Положение дел в Новгороде вызвало второй поход вел. князя — осенью того же года: 27 ноября он уже стоял под городом, а 14 декабря Новгород вынужден был отказаться от вечевого колокола и посадника; но от него требовали уже полного подчинения, основанного на одной милости вел. князя. В этот раз Новгород должен был отказаться от многих вотчин бояр, владыки и монастырей, от пригородов, Двинской области и Заволочья. Уезжая 17 февраля 1488 года в Москву, великий князь забрал с собою множество драгоценных вещей, серебра и золота, для перевозки которых, как утверждали, понадобилось до 300 возов. Увез он и вечевой колокол, а также все договоры, когда-либо заключенные Новгородом с литовскими князьями, и грамоту, по которой новгородцы уговорились было стоять против притязаний вел. князя, укрепленную 58 печатями высших сановников. Но еще 2 февраля он распорядился схватить боярыню Марфу с внуком, а затем боярина Ив. Козм. Савелкова и многих других; все они были разосланы по городам в заточение, а имения их взяты на вел. князя. Существовалo мнение, что Марфа посадница, не доехав до Москвы, умерла в с. Млеве, Тверской губ., в котором при церкви Спаса была найдена в 1781 г. плита с именем некоей Марфы, но еще Карамзин, на основании хронологической даты, опроверг несообразность этого заключения. В той же Тверской губ. ходит предание, что в одном селе московский боярин строил церковь, на которую Марфа пожертвовала копейку, и ее вклад был более угоден Богу (о чем сообщил ангел священнику во сне), чем тысячи, пожертвованные боярином. С другой стороны, есть более определенные указания, что Марфа была сослана в Нижний Новгород. Местный же археограф, П. И. Мельников (Печерский) в 1841 г. сообщал в Археографическую Комиссию о существовании акта, заключавшего в себе перепись прихожан церкви Иоанна Предтечи, в котором было сказано, что к ним принадлежала и Марфа, бывшая посадница Новгорода Великого; а по местному преданию, она была пострижена в Воскресенском женском монастыре, бывшем в Кремле, с именем Марии, где и скончалась. Прибавим, что московские книжники XVІ—ХVII стол. любили вносить в свои сборники статьи о погибели и ухищрении злоумной жены Марфы.
Судьба других сторонников Марфы была также плачевна. В 1479, 1481, 1484, 1487 и 1488 гг. в Новгороде происходили смуты, сопровождавшиеся обвинениями в измене и сношениях с королем и братьями в. князя, пытками, казнями и наконец неоднократным выводом бояр, житьих людей и купцов в низовые города, с заменою их новыми поселенцами из московских городов. Долго соблюдавший равновесие в своих отношениях к московскому князю, архиеп. Феофил в 1479 г. был взят в Москву, заточен в Чудов монастырь, где и умер. По московским известиям, он поплатился за то, что, будучи обижен отнятием у него половины волостей, стал поддерживать литовскую партию. В 1481 г. были схвачены и высланы в Москву: Вас. Казимер, брат его Як. Короб, Мих. Берденев и Лука Федоров. В 1484 г. была схвачена и разграблена упомянутая богатая вдова Анастасия. Память вожаков этого движения исчезла в Новгороде, имения их были конфискованы на имя московского государя и отданы новым помещикам или на оброк крестьянам, и только в московских описях эти земли долго еще обозначались как бывшие владения Селезневых, Овиновых, Ананьевых, Лошинских, Казимеров, Настасьины, Евфимьины, Марфины и др. Первым помещиком в вотчинах Марфы в Шелонской пятине был Илья Вас. Квашнин. В 1478 г. кн. Вас. Шуйский вступил в службу московского князя. Некоторые из участников в этих событиях, чтобы смягчить свою участь, поступили так же (быв. посадн. Гр. Мих. Тучин, Ив. Зах. Овинов, Адр. Савельев, Климентьевы и др.). Мы не знаем судьбы внука Марфы Борецкой; но в списках служилого класса ХVII стол. встречаются фамилии Борецких, Казимеров и Овиновых. Вечевой новгородский колокол оказывается перелитым и, по одним указаниям, он находился в кремлевском арсенале, по другим в Николаевском Корельском монастыре, будучи перевезен туда при Федоре Алексеевиче; еще по некоторым указаниям его надо искать в Нижнем Новгороде, куда он был прислан вместе с Марфою.
В 1804 г. Евгений Болховитинов писал: «Я часто со вздохами взираю на место Ярославля двора, на руины княжьего дома, на щебень Марфиных палат, на месте коих, кажется, никто со времени смерти ее не осмелился еще ставить своего жилья». Евгений доказывал, что палаты эти находились на Софийской стороне, в Неревском конце. Впрочем, указывают и на другой дом, слывший под именем Марфиного, который находился на Торговой стороне в Рогатицкой улице и долго сохранял признаки старины. В 1825 г. Погодин писал о нем: «Очень мал, но древность несомненна». А в 1879 г. путешественники о нем отзывались уже, как о закоптелой пещере, в которой помещалась кузница. Однако еще в 1815 г. П. И. Сумароков заметил, что дом этот «несправедливо слывет принадлежавшим Марфе посаднице».
Судьба Новгорода и печальная участь Марфы посадницы давно привлекала внимание наших писателей. В 1803 г. Карамзин написал историческую повесть «Марфа посадница, или Покорение Новгорода» (Вестн. Евр. 1803 и Сочин., III, 166—238), вызвавшую в свое время восторги публики, и «Известие о Марфе посаднице, взятое из жития св. Зосимы» (там же 1803, Сочин. І, 380—384), в котором пожелал, чтобы нашелся историк, искусное перо которого вписало бы имя ее «в галерею знаменитых россиянок» (ср. «Плутарх прекрасного пола, или Галерея знаменитых россиянок», ч. V). Несколько позже П. И. Сумароков (бывший губернатором в Новгороде, автор Новгородской истории, написал драму «Марфа посадница, или Покорение Новгорода», в 5 действиях (СПб., 1807), и почти одновременно появилась (М., 1809 г.), под тем же заглавием, драма в стихах, в 5 действиях с хорами, соч. Фед. Иванова. Рылеев посвятил Марфе одну из своих дум, впрочем неоконченную. В 1826 г. Погодин, под влиянием «Бориса Годунова» Пушкина и «Ермака» Хомякова, задумал также написать драму на этот сюжет. Поддерживаемый Пушкиным, он написал в 1829—30 гг. свою пьесу ямбами в 5 действ. («Марфа Посадница»), которая вызвала тогда разнообразные и противоречивые мнения, и хотя она была напечатана в 1831 г., но до конца года не выходила в свет по политическим соображениям (усмирение польского восстания), а постановки ее на сцене автору так и не удалось дождаться. В 1870 г. появилось соч. Вик. Аскоченского (СПб.): «Марфа посадница, или Падение Новгорода. Драматическое представление в 4-х картинах». Вскоре за тем, в 1874 г., Н. П. Жандр напечатал драму «Марфа Посадница», в 5 действиях, в стихах (Рус. Стар., т. X, стр. 209—272, 441—496 и отдельно), которую современная критика находила лишь «бледной иллюстрацией» (Отеч. Зап. 1874, с. 237—241). Наконец, в 1901 г. появился небольшой сборник А. А. Навроцкого (Н. А. Вроцкий), под заглавием «Памяти Вел. Новгорода» (СПб., 16°, 95+115 стр., с 6-ю рисунками), в котором помещены стихотворения, относящиеся к Новгороду, и историческая драма в стихах: «Марфа Борецкая, или Падение Вел. Новгорода», в 5 действиях, с эпилогом.
Полн. собр. рус. лет., тт. III, IV, V, VI, VIII. — Никонов. лет., т. VI. — Новгор. Синод. Летоп. — Новгор. лет. по изд. 1879 г. — Акты арх. экспед., I, № 87, 205. — Акты истор., № 53, 158, 279; III, № 75. — Акт. юридич., № 409. — Новгор. писцов. книги, изд. Арх. ком., 4 тома. — Перепис. оклад. книга Вот. пятины (Времен. Общ. ист., т. XI). — О пятинах и погостах новгор. Неволина (Зап. Имп. Геогр. Общ., т. VIII). — Выписка из писцов. книг 1482 г. о рыбных ловлях Соловец. мон., Марфы посадн. и бояр новгор., сообщ. И. Н. Царским (Арх. ист. юрид. свед. о России, III, 23—24). — Жития Варлаама Шенкурского (Филарет, 17 июня) и Зосимы Соловецкого («Православный Собеседник», 1862). — Житие и подвиги преп. отец наших Зосимы и Савватия, соловецких чудотворцев, по рукоп. XVII в., принадлеж. И. А. Вахрамееву. А. А. Титова, М., 1889 (опис. замечат. рисунков этой рукоп. со снимками пира у Марфы посадницы и видения преп. Зосимы). — «Русская Историческая Библиотека», XVII. — История иерархии. — Архив ист. юрид. свед., III — Калайдович, «Опыт о посадниках новгородских», М., 1821. — Д. Прозоровский, «Новые разыскания о посадниках новгородских» («Вестник», изд. Археол. Инст., в. IX, 98—131). — Карамзин (т. VI, прим.). — П. И. Сумароков, «Новгородская история» («Чтения в Общ. истории и древностей», 1899, книги II и III, 1—322). — «Об отношениях Новгорода к вел. князьям» С. Соловьева, М., 1846. — И. Д. Беляев, «Великий Новгород». — Костомаров, «Северно-русские Народоправства». — «Новгород сам в себе» В. Пассека («Чтения в Общ. Ист.», 1869, т. IV, 1—187). — А. И. Никитский, «История экономического быта Вел. Новгорода» («Чтения в Общ. Ист.», 1893, кн. І и II). — «Хозяйственная деятельность Соловецкого монастыря в Беломорском крае» В. Ключевского («Моск. Университетские Известия», 1866—1867, стр. 541—574, по ж. Зосимы и Савватия и сборн. грамот Соловецкого края, принадл. Казанской дух. акад.). — «Очерки из жизни Вел. Новгорода (Правит. Совет)» А. И. Никитского («Журнал министерства народного просвещения», 1862, № 10, 294—309). — Архим. Сергий, «Новгородский уезд Вотской пятины по писцовой книге 1500 г.» (там же, 1900, кн. IV). — П. Воронов, «Исторический взгляд на важ. двин. удельн. крестьян» («Этнограф. Сборник», кн. V). — «Политические партии в Вел. Новгороде в XII—XV ст.» Н. А. Рожкова («Журнал министерства народного просвещения», 1901, № 4, стр. 241—286). — «Марфа Борецкая, посадница Новгородская» (Отрывок из книги «Великость русских женщин»). Д. Ч. Ж. З. («Моск. Вестник», 1809, ч. I, № 22, с. 342—344). — Свиньин, «Несколько дней в Вел. Новгороде» («Отечественные Записки», 1821, ч. VII, № 15—17, с изображением дома Марфы посадницы). — «Извлеч. из дневн. пут. по северу Европейской России» В. Никонова (1823, XIV, 194—253). — «Марфа Борецкая, посадница Новгородская. С гравир. портр. ее, снятым с портрета (?), принадл. г.-м. П. А. Познякову и пис. для кн. Г. А. Потемкина-Таврического» Макарова («Дамский Журнал», 1826, ч. XV, № 13, с. 3—4). — Историческое описание Ваги и г. Шенкурска, составл. по лет., грамот., архивн. бум. и запискам М. Мясниковым (1811, ч. ХХХVII, 385—420; XXXVIII, 22, 229, 377; ср. «Северный Архив», 1827, ч. XXVII). — «Нижегородские губ. ведомости», 1879 г. — Н. Храмцевский, «Некоторые сведения о сост. нижегор. церквей и мон.». — Его же, «История Нижнего Новгорода». — А. С. Гацисский, «Нижегородский Летописец». — Стоюнин, в «Древней и Новой России», І, 15, — «Надгробный памятник Марфы, будто бы посадницы новгородской» («Русский Зритель», 1828, І, 36—41). — «Нечто о Марфе посаднице и вечевом Колоколе» Ил. Лазарева («Моск. Телеграф», 1833, LII, 446—451). — «Где был чудный дом М. посадницы» P. Игнатьева («Новгородские губ. ведомости», 1854, № 38). — «О доме М. посадницы в Новгороде» И. К—ва («СПб. ведомости», 1855, № 49). — «Отрывок из письма в Новгород о доме М. посадницы» Ник. Навроцкого («Новгородские Губ. Ведомости», 1858, № 36; «Северная Пчела», № 146). — «Память о Марфе Борецкой в с. Бежицах» Никулина («Тверские Губ. Ведомости», 1865, № 3). — «Копейка М. посадницы. Легенда» Антонова (там же, 1865, № 11). — Остатки старины в Тверской губ., где между прочим говорится о каком-то портрете (?) Марфы (ib, № 210; ср. «Вестник Европы», 1866, II, литер. хрон., 67). — «Развалины бывшего дома М. Посадницы в Новгороде» Як. Березина («Петербургский Листок», 1866, № 143). — «Марфа Борецкая, посадница Новгородская» («Русские исторические женщины» Д. Мордовцева, I, 1874, с. 60—80, летописный пересказ). — «Вечевой город» А. В. Круглова («Новь», 1887). — Лихачев, «Разрядные дьяки». — Сборник Акад. Наук, V, в. 1. — Летопись занятий Археограф. Комиссии, VII.