Баратынский, Евгений Абрамович, поэт, род. 19 февраля 1800 г., в селе Вяжле, Кирсановского уезда Тамбовской губернии, в поместье своего отца, генерал-адъютанта Абрама Андреевича Баратынского, ум. 29 июня (11 июля) 1844 г., в Неаполе. Первоначальное воспитание он получил дома под руководством матери. Первым дядькой его был итальянец Боргез, который умер, приняв православие, и похоронен в церковной ограде села Вяжли. К нему относится послание: «К дядьке-италиянцу», написанное поэтом за две недели до кончины в Неаполе. В 1811 г. Баратынский был отправлен в Петербург, где сперва учился в немецком пансионе, а затем через полгода поступил в пажеский корпус. Здесь Баратынский пробыл с 1812 по 1816 г. В феврале 1816 г. Баратынский был по Высочайшему повелению исключен из корпуса вместе с другим пажом X., с воспрещением когда-либо поступать на военную службу. В письме к Жуковскому («Рус. Арх.» 1868 г., стр. 147—156), впоследствии ходатайствовавшему за него, поэт входит в подробности обстоятельств, навлекших на него строгое наказание. Из этого письма видно, что Баратынский подружился в корпусе с пажами, бывшими не на лучшем счету и нарушавшими правила не только корпусной дисциплины, но и основные требования честности. Эта компания, в том числе и Баратынский, дошла, наконец, до воровства, чем и вызвано было исключение из корпуса. Заблуждение поэта в школьные годы тягостно повлияло на его судьбу. Он совсем упал духом после рокового происшествия, и только любовь и влияние матери возвратили бодрость душе его. В течение двух лет после исключения из корпуса Баратынский жил частью у своей матери в тамбовской губернии, частью же у дяди, Богдана Андреевича, в сельце Подвойском, Бельского у., Смоленской губ. В 1818 г. Е. А. едет в Петербург, где, после больших хлопот, ему удается поступить рядовым в л.-гв. егерский полк. Живя в Петербурге, Баратынский познакомился и подружился с Дельвигом, который первый оценил талант его и без ведома автора напечатал его стихотворение в «Благонамеренном» Измайлова. Близко сошелся Баратынский также с Пушкиным, Плетневым, Гнедичем, отчасти с Жуковским. Познакомился он и со многими из будущих декабристов, особенно с Кюхельбекером; но ни он, ни Дельвиг не были посвящены в тайны существовавшего уже тогда политического общества. В начале литературной деятельности стихотворения Баратынского, кроме «Благонамеренного», появлялись в «Сыне Отечества», «Соревнователе Просвещения и Благотворения» и других журналах и петербургских альманахах. Их оригинальность, глубина мысли и изящный стих очень скоро доставили молодому автору известность, наряду с лучшими поэтами того времени. В Петербурге Баратынский оставался всего два года. В 1820 г., с производством в унтер-офицеры, он был переведен в Нейшлотский пехотный полк, стоявший тогда в Финляндии, в укреплении Кюмени и его окрестностях. В полковом командире, полковнике Лутковском, поэт нашел старинного знакомого, соседа по имению и друга своего семейства, чрезвычайно к нему расположенного. К концу пребывания в Финляндии, в 1824 г., Баратынский познакомился с будущим своим свояком Н. В. Путятой и с A. A. Мухановым, которые состояли тогда адъютантами у графа А. А. Закревского, финляндского генерал-губернатора. Осенью 1824 г., с разрешения генерала Закревского, поэт находился несколько месяцев при корпусном штабе в Гельсингфорсе, где жизнь его сделалась разнообразнее и оживленнее, чем в Кюменских укреплениях; в Гельсингфорсе Баратынский ближе познакомился с Путятой и тесно подружился с ним. Пребывание в Финляндии значительно повлияло на творчество Баратынского. Оно отразилось в целом ряде его произведений, из которых наибольшей известностью пользуются поэма «Эда» и стихотворение «Финляндия». Угрюмая Финляндия немало содействовала усилению того меланхолического настроения, которое было врожденно натуре поэта. После долгих хлопот, весной 1825 г. Баратынский, наконец, был произведен в офицеры; вскоре после этого он вышел в отставку и переехал в Москву, где 9 июня 1826 г. женился на старшей дочери генерал-майора Л. Н. Энгельгардта, автора известных «Записок», — Настасье Львовне. Последняя была не только нежной и любящей женой, но и женщиной с тонким литературным вкусом; поэт часто удивлялся верности ее критического взгляда. Он находил в ней ободряющее сочувствие своим вдохновениям и спешил прочитывать ей все, что только выходило из-под его пера. По словам сына, H. E. Баратынского, поэт был чрезвычайно строг к самому себе: успех не удовлетворял его; с большою легкостью выражаясь стихами и сразу набрасывая свои стихотворения, он переделывал их впоследствии, значительно сокращал и многое вовсе откидывал; поэтому сжатость формы и выражения — одна из отличительных черт его произведений. — После женитьбы, Е. А. поступил в межевую канцелярию, но вскоре вышел в отставку. В тридцатых годах поэт несколько времени жил в Казани, куда в то же время приезжал А. С. Пушкин, собиравший материалы для истории пугачевского бунта. В Казани Баратынский получил печальное известие о кончине Дельвига (1831 г.). В Москве Баратынский близко сошелся с кн. Вяземским и Д. В. Давыдовым, вместе с которыми бывал у И. И. Дмитриева. Одним из первых знакомств поэта в Москве было знакомство с С. А. Соболевским, а затем и с другими московскими литераторами, особенно с И. Киреевским, Языковым, Хомяковым, Павловым. С Пушкиным же, Жуковским, Плетневым и кн. Вяземским, когда последний переехал в Петербург, Баратынский вел переписку. С осени 1839 г. по осень 1843 г. поэт с семейством (всех детей у него было 9 человек) жил в деревне: один год в Тамбовской губернии, в с. Вяжле, у своей матери, а остальное время в подмосковном сельце Муранове. Поэт любил деревню, предпочитая ее городу. Занимаясь хозяйством, постройкой дома в деревне, Баратынский издал в то же время собрание некоторых стихотворений, под заглавием: «Сумерки» (в 1842 г.). Сюда вошли стихотворения, написанные в 1835—1842 гг. Раньше этого, в 1826 г. появились отдельным изданием поэмы «Эда» и «Пиры», в 1827 г. — первое собрание стихотворений, в 1828 г. — поэма «Бал», в 1831 г. — поэма «Наложница» (первоначальное название «Цыганки»), наконец в 1835 г. появилось второе собрание стихотворений, в 2-х частях, с портретом автора. Осенью 1843 г. Баратынский осуществил давнишнее желание: с женой и старшими детьми он отправился за границу. Сначала он посетил Берлин, Франкфурт и Дрезден, а зиму 1843—1844 гг. провел в Париже. Здесь поэт вращался в салонах и познакомился с литераторами Нодье, обоими Тьери, Сент-Бевом, Мериме. По просьбе некоторых из них он перевел прозою на французский язык около 15-ти из своих стихотворений. Весною 1844 г. Баратынские поехали через Марсель в Неаполь. Во время переезда по морю поэтом было написано стихотворение «Пироскаф», напечатанное в 1844 г. в «Современнике», издававшемся в то время Плетневым. Перед отъездом из Парижа, доктор не советовал поэту ехать в Неаполь, опасаясь вредного влияния знойного Неаполитанского климата. Эти опасения оправдались: Е. А. был склонен к сильным головным болям. Через месяц по приезде в Неаполь он скоропостижно скончался. Через год тело Баратынского перевезено в Петербург и 30 августа 1845 г. погребено в Александро-Невской лавре, на Лазаревском кладбище, близ могил Гнедича и Крылова. — В 1869 г. Л. Е. Баратынский, при помощи редактора «Русского Архива», издал «Собрание сочинений» своего отца в одном томе с портретом. Оно повторено в 1884 г. (Казань) другим сыном поэта Н. Е. Баратынским. Последнее издание полнее и состоит из семи отделов: 1) лирические стихотворения, элегии, послания, эпиграммы, 2) поэмы, 3) проза, 4) материалы для биографии, 5) письма, 6) библиографические сведения (хронологический список биографических и критических статей об Е. А. Баратынском и его писем, не вошедших в 4-е издание; переводы стихотворений Б. на иностранные языки; для генеалогических справок и библиографический список изданий) и 7) приложения, заключающие в себе варианты к лирическим стихотворениям Баратынского. Кроме того, в 1883 г. редакция «Рус. Арх.» выпустила миниатюрное издание стихотворений Баратынского, в 32 долю.
Художественная индивидуальность Баратынского в достаточной мере выяснена критикою. Изящество стиха, сжатый и выразительный язык, умение в конкретных, поэтических образах передать самую отвлеченную мысль, безукоризненная отделка формы, — все эти качества дают Баратынскому право на одно из первых мест среди поэтов Пушкинского периода. Что касается до содержания его произведений, то общение с кружком Веневитинова привило ему шеллингианские воззрения на смысл и на задачи поэтического творчества. Вместе с нашими идеалистами того времени Баратынский идеалом поэта почитал Гете и в стихотворении на смерть его показал, что именно заставляло его так высоко ставить великого германского поэта. Это тот всеобъемлющий ум и та глубокая впечатлительность, которая дозволяет художнику заметить все существующее в мире, от солнца до последнего червяка, позволяет ему проникнуть и самые глубочайшие тайны человеческого духа и мироздания и в поэтической форме донести эти тайны до сознания всякого человека, не лишенного дара поэтического восприятия. Поэт — учитель жизни, он лучше всякого другого человека умеет отличать добро от зла и, если только он будет слушаться единственно голоса святого вдохновения, то произведения его будут всегда нравственны, т. е. что бы ни изображал он, правда добра и красоты всегда ярко будет сиять в его создании (предисловие к «Цыганке»). Но для того, чтобы такая роль была поэту по силам, он должен достигнуть гармонического и полного развития ума и сердца, силы мышления и силы чувствования. Равновесие между этими двумя силами является непременным условием и для душевного спокойствия всякого человека вообще. И вот этого-то равновесия Баратынский в своей душе не находит. Одаренный сильной мыслительной способностью, изощривший свой ум вдумчивым отношением к окружающим его явлениям и к теоретическим вопросам, он скуден сердцем, и сознание этого недостатка служит для него источником постоянной неудовлетворенности, налагает печать грусти и разочарованности на все его произведения. Счастье любви чуждо его «разочарованной», холодной душе («Не искушай меня без нужды»). Правда, причиной этого поэт выставляет тяжелый жизненный опыт, обманы, испытанные в молодости, но он неверно мотивирует свою холодность: в самых юных его произведениях сказывается та же неспособность к сильному чувству. На двадцатом году жизни его грудь уже «восторгом ожиданья не трепещет», он сознается, что «с тоской на радость я гляжу», что «судьбы ласкающей улыбкой я наслаждаюсь не вполне» («Он близок, близок день свиданья»). Значит, холодность есть черта его натуры, прирожденное качество, а не результат тяжелой жизни. Чувство никогда не заполняет его души, он не умеет целостно переживать данный момент, всем сердцем отдаться данному настроению. Как бы ни было сильно впечатление минуты, оно все-таки оставляет в его душе место для рассудочного рефлекса, для разъедающего самоанализа, который окончательно убивает цельность настроения и внутренний мир. Правда, порой он пытается убедить себя, что он способен любить жизнь для жизни, что «мгновенье мне принадлежит, как я принадлежу мгновенью». Но это является у него не как чувство, а как сознательная мысль, которую он жаждет усвоить, и потому она, не успев наполнить его души, никнет перед другой мыслью: «Что наши подвиги, что слава наших дней, что наше ветреное племя? О, все своей чредой исчезнет в бездне лет! Для всех один закон — закон уничтоженья!» («Финляндия»). Беспощадный анализ разрушает все утехи жизни: ими могут наслаждаться только «юноши кипящие», но «знанье бытия приявшие» ясно видят всю их призрачность и гонят «прочь их рой прельстительный». В удел этих опытных людей остается «хлад бездейственной души», они должны покинуть мечту о счастии и доживать жизнь в скорбной грусти («Две доли»). Так Баратынский истинным взглядом на жизнь признает полную безнадежность. Чем ближе подходит человек к познанию истины, тем больше сгущается вокруг него мрак, тем менее находит он оправдания для светлых упований. Это наводит на него такой ужас, что он гонит от себя правду и предпочитает самообман прямому взгляду на безотрадную действительность («Истина»). Иногда, становясь в противоречие с таким мрачным взглядом, поэт в наших порывах к счастью, в неудовлетворенности земной жизнью, видит залог вечного блаженства: «сердцем постигнув блаженнейший мир, томимся мы жаждою счастья» («Дельвигу»). Но эта мысль как бы выхваченная из поэзии Жуковского, находится в противоречии с полным скептицизмом Баратынского, который видит в человеке несчастное, несовершенное существо, поднявшееся над земным прахом, но абсолютно неспособное сродниться с небесами («Недоносок»). Самое существование нашей души за гробом представляется ему проблематическим («На смерть Гете»: «и ежели жизнью земною Творец ограничил летучий наш век, и нас за могильной доскою, за миром явлений не ждет ничего — Творца оправдает могила его»; в французском переводе, сделанном самим Баратынским, вопрос поставлен еще радикальнее: «Et si notre existence est bornée à celle de la terre, si rien ne nous attend au delà des fugitives visions de ce monde: voyez sa tombe, et dites, si jamais Pharaon d’Egypte а élevé plus haute pyramide à sa mémoire» — тут уже нет речи ни о чем, переходящем за пределы земных условий и понятий этого мира). Иногда поэт в самой смерти, в факте уничтожения видит исход для людских страданий, и тогда смерть рисуется ему как великая и благая сила, смирительница всех страстей, разрешающая противоречия жизни и восстановляющая попранную жизнью справедливость («Смерть»). Но и идеализация смерти не может быть устойчивою; момент прошел, и естественный ужас перед уничтожением вызывает перед поэтом другую картину, плохо мирящуюся с благостью смерти («Последняя смерть»). Во всяком случае никакие подобные настроения не облегчают поэту острую боль, которая постоянно терзает его вследствие того, что он никак не может ощутить полноты жизни, снедаемый рефлексией и подтачиваемый холодностью. Жажда глубокого и искреннего чувства в нем велика, а сердце на такое чувство неспособно. И он с отчаянием восклицает: «Верь, жалок я… Душа любви желает, но я любить не буду»… («Признание»). Ясно видя, что корень зла кроется в чрезмерном развитии ума на счет сердца, поэт по временам с ненавистью помышляет о культуре, которую он считает причиною такого переразвития головного мозга. Он с любовью вспоминает первобытные времена, когда «человек естества не пытал весами, горнилом и мерой», жил близко к природе, имел в груди детскую веру, и ребенок умом — был крепок и здоров сердцем («Приметы»). Успехи культуры лишили нас этой цельности, и только исключительные организации, поэтические, успели спастись от черствости и бесчувственности цивилизованного общества, но близок час, когда и поэзии не останется места на земле, когда с последним поэтом погибнет и последний теплый луч сердечности («Последний поэт»).
Таковы главные моменты лирики Баратынского. Поэмы его, пользовавшиеся в свое время успехом, формальными своими достоинствами не уступают прочим произведениям поэта, но по содержанию стоят неизмеримо ниже; в них мы не найдем ни одного ценного и ярко очерченного типа, не найдем также ни глубины психологического анализа, ни поэтического отражения современности. Но и одной лирики достаточно, чтобы признать за Баратынским крупное и оригинальное поэтическое дарование, хотя более рассудочного характера, аналитического, чем истинно художественного, созидающего и синтезирующего. Что касается до прозы Баратынского, на которую до сих пор исследователи не обращали внимания, то она любопытна для изучения личности и творчества этого писателя, так как в ней мы находим попытки стройно и систематически изложить и аргументировать те самые точки зрения, которые развиваются и в его лирике.
Словари: Старчевского, Березина, Геннади, Венгерова и Андреевского. — Н. В. Гербель, «Русские поэты в биографиях и образцах». — «Материалы для биографии Е. A. Баратынского», помещены на стр. 475—485 четвертого издания (1884 г.) его сочинений. — Для характеристики литературной деятельности Баратынского особенно важны статьи В. Г. Белинского (соч. т. I, стр. 86 и 241—252 и т. VI, стр. 280—324), С. А. Андреевского в его «Литературных чтениях» и отчасти — Венгерова. Последний, приводит как библиографию статей биографических о Баратынском, так и критических о его произведениях. Этим библиографическим списком нужно дополнять список, помещенный в 4-м издании сочинений Баратынского.