Французская поэзия в переводах русских поэтов 10-70-х годов XX века: Сборник
М.: ОАО Издательство «Радуга», 2005
Paul Verlaine
1844-1896
править
Jésuitisme править
Le Chagrin qui me tue est ironique, et joint
Le sarcasme au supplice, et ne torture point
Franchement, mais picote avec un faux sourire
Et transforme en spectacle amusant mon martyre,
Et sur la bière où gît mon Rêve mi-pourri
Beugle un De Profundis sur l’air du Tradéri.
C’est un Tartuffe qui, tout en mettant des roses
Pompons sur les autels des Madones moroses,
Tout en faisant chanter à des enfants de chœur
Ces cantiques d’eau tiède où se baigne le cœur,
Tout en amidonnant ces guimpes amoureuses
Qui serpentent au corps sacré des Bienheureuses,
Tout en disant à voix basse son chapelet,
Tout en passant la main sur son petit collet,
Tout en parlant avec componction de l'âme,
N’en médite pas moins ma ruine, — l’infâme!
Poèmes saturniens, 1866
Иезуитство править
Убийца дней моих, глумливая тоска,
Открыто не разит — грызет исподтишка,
И колет и когтит с улыбкою слащавой,
Чтоб сделать боль мою посмешищем, забавой,
И в склепе, над моей воздвигнутом мечтой,
На шутовской мотив гнусит «за упокой».
Тоска моя — Тартюф, который, усыпая
Цветами алтари цариц угрюмых рая,
И восславляя Мать, и Сына, и Отца
В торжественных псалмах, врачующих сердца,
И дружески вводя монашек в искушенье
Почтительным словцом, пристойным подношеньем,
И кротко бормоча молитвы по часам,
И скромно проводя рукой по волосам,
Как ни крестил бы лоб, в какой бы церкви ни был,
Безжалостно мою обдумывает гибель.
Перевод А. Эфрон
1968
Malines править
Vers les prés le vent cherche noise
Aux girouettes, détail fin
Du château de quelque échevin,
Rouge de brique et bleu d’ardoise,
Vers les prés clairs, les prés sans fin…
Comme les arbres des féeries
Des frênes, vagues frondaisons,
Echelonnent mille horizons
A ce Sahara de prairies,
Trèfle, luzerne et blancs gazons.
Les wagons filent en silence
Parmi ces sites apaisés.
Dormez, les vaches! Reposez,
Doux taureaux de la plaine immense,
Sous vos cieux à peine irisés!
Le train glisse sans un murmure,
Chaque wagon est un salon
Où Ton cause bas et d’où Ton
Aime à loisir celte nature
Faite à souhait pour Fénelon.
Romances sans paroles, 1874
Малин править
Краснеет замка черепица
Над синей пропастью двора…
Толкает ветер флюгера
И, подразнив их, дальше мчится
Тревожить льны и клевера.
Сахару луговых просторов,
Их серебристый травостой
Перекроил деревьев строй
На сотни новых кругозоров
Волнистой линией густой.
По этим ласковым равнинам
Бесшумно мчатся поезда…
Дремлите, тучные стада,
В своем величии невинном
Под теплым небом цвета льда…
Неторопливым разговором
Спешащий полнится вагон,
Где каждый тихо погружен
В пейзаж пленительный, в котором
Как дома был бы Фенелон.
Перевод А. Эфрон
1968
Beauté des femmes, leur faiblesse, et ces mains pâles
Qui font souvent le bien et peuvent tout le mal,
Et ces yeux, où plus rien ne reste d’animal
Que juste assez pour dire: «assez» aux fureurs mâles.
Et toujours, maternelle endormeuse des râles,
Même quand elle ment, cette voix! Matinal
Appel, ou chant bien doux à vêpre, ou frais signal,
Ou beau sanglot qui va mourir au pli des châles!…
Hommes durs! Vie atroce et laide d’ici-bas!
Ah! que du moins, loin des baisers et des combats,
Quelque chose demeure un peu sur la montagne,
Quelque chose du coeur enfantin et subtil,
Bonté, respect! Car qu’est-ce qui nous accompagne,
Et vraiment, quand la mort viendra, que reste-t-il?
Sagesse, 1881
О, прелесть женская! О, слабость! Эти руки --
Творительницы благ, гасительницы мук!
Оленья кротость глаз, «нет» говорящих вдруг
Нам, что искушены в дурной мужской науке!
О, женских голосов врачующие звуки,
Пусть лгущие порой! О, благодатный крут
Рыданий и рулад! О, песня, смех, испуг,
О, заглушенный стон в миг счастья, в час разлуки!
Как жизнь сама — жесток и страшен человек…
Ах, если бы вдали от схваток и от нег
Нам сохранить хоть край покинутой вершины!
Чтоб осенила нас младенческая твердь
Доверия, добра… Что нас ведет, мужчины?
И что оставим здесь, когда наступит смерть?
; Перевод А. Эфрон
1968
L’Angélus du matin править
Fauve avec des tons d'écarlate
Une aurore de fin d'été
Tempétueusement éclate
A l’horizon ensanglanté.
La nuit rêveuse, bleue et bonne
Pâlit, scintille et fond en l’air,
Et l’ouest dans l’ombre qui frissonne
Se teinte au bord de rose clair.
La plaine brille au loin et fume.
Un oblique rayon venu
Du soleil surgissant allume
Le fleuve comme un sabre nu.
Le bruit des choses réveillées
Se marie aux brouillards légers
Que les herbes et les feuillées
Ont subitement dégagés.
L’aspect vague du paysage
S’accentue et change à foison.
La silhouette d’un village
Paraît. — Parfois une maison
Illumine sa vitre et lance
Un grand éclair qui va chercher
L’ombre du bois plein de silence.
Çà et là se dresse un clocher.
Cependant, la lumière accrue
Frappe dans les sillons les socs
Et voici que claire, bourrue,
Despotique, la voix des coqs
Proclamant l’heure froide et grise
Du pain mangé sans faim, des yeux
Frottés que flagelle la bise
Et du grincement des moyeux,
Fait sortii' des toits la fumée,
Aboyer les chiens en fureur,
Et par la pente accoutumée
Descendre le lourd laboureur,
Tandis qu’un chœur de cloches dures
Dans le grandissement du jour
Monte, aubade franche d’injures
A l’adresse du Dieu d’amour!
Jadis et Naguère, 1884
Утренний благовест править
Пурпурно-рыжая аврора
Последних жарких дней огнем,
Как страстью, жаждущей простора,
Обуревает окоем.
Ночь, отливая синевою,
Истаивает, словно сон.
Коралловою полосою
Угрюмый запад обнесен.
Вдоль затуманенной равнины
Росы мерцают светляки.
Луч солнечный, косой и длинный,
Вперяется в клинок реки.
С невнятным шумом пробужденья
Свивается в один венок
Дыханье каждого растенья --
Почти невидимый дымок.
Все ярче, шире и привольней,
Подробней — дали полотно:
Встает село под колокольней;
Еще одно, еще окно
Зарделось — в нем взыграло пламя.
Багровым отсветом небес
Оно сверкнуло над полями,
Метнулось в молчаливый лес,
Отброшенное мимоходом
Зеркальным лемехом сохи.
Но вот, в согласии с восходом,
Заголосили петухи,
Вещая час большого неба,
Глаз, протираемых до слез,
Куска проглоченного хлеба
И стука первого колес,
Час неуюта и озноба,
Пронзительного лая псов
И вдоль тропы — одной до гроба-
Тяжелых пахаря шагов.
А вслед последняя примета
Дня, распростершего крыла:
Творцу Любви, рожденью света,
Поют хвалу колокола.
Перевод А. Эфрон
1968
Car vraiment j’ai souffert beaucoup!
Débusqué, traqué comme un loup
Qui n’en peut plus d’errer en chasse
Du bon repos, du sûr abri,
Et qui fait des bonds de cabri
Sous les coups de toute une race.
La Haine et l’Envie et l’Argent,
Bons limiers au flair diligent,
M’entourent, me serrent. Ça dure
Depuis des jours, depuis des mois,
Depuis des ans! Dîner d'émois,
Souper d’effrois, pitance dure!
Mais, dans l’horreur du bois natal,
Voici le Lévrier fatal,
La Mort. — Ah! la bête et la brute! —
Plus qu'à moitié mort, moi, la Mort
Pose sur moi sa patte et mord
Ce cœur, sans achever la lutte!
Et je reste sanglant, tirant
Mes pas saignants vers le torrent
Qui hurle à travers mon bois chaste.
— Laissez-moi mourir au moins, vous,
Mes frères pour de bon, les Loups! —
Que ma sœur, la Femme, dévaste.
Amour, 1888
Я всего натерпелся, поверь!
Как затравленный, загнанный зверь,
Рыскать в поисках крова и мира
Больше я, наконец, не могу
И один, задыхаясь, бегу
Под ударами целого мира.
Зависть, Ненависть, Деньги, Нужда --
Неотступных ищеек вражда —
Окружает, теснит меня; стерла
Дни и месяцы, дни и года
Эта мука. Обед мой — беда,
Ужин — ужас, и сыт я по горло!
Но средь ужаса гулких лесов
Вот и Гончая злей этих псов.
Это Смерть! — О, проклятая сука!
Я смертельно устал, и на грудь
Смерть мне лапу кладет, — не вздохнуть,
Смерть грызет меня, — смертная мука.
И терзаясь, шатаясь в бреду,
Окровавленный, еле бреду
К целомудренной чаще и влаге.
Так спасите от псов, от людей,
Дайте мне умереть поскорей,
Волки, братья, родные бродяги!
Перевод В. Парнаха
1938