— Далеко изволите ехать?
— И не спрашивайте.
— Что так?..
Мой спутник огляделся с видом самого беспросветного отчаяния и сказал:
— Вы, вероятно, потому разговариваете со мною, что не знаете, кто я такой?
Я инстинктивно отодвинулся.
— А кто вы такой?
— Член третьей Государственной Думы — вот кто я такой.
У него был такой угнетенный вид, что я попытался утешить его.
— Ну, что ж делать — мало ли с кем встречаешься в пути. Я в таких случаях не особенно разборчив.
— Спасибо! Вы первый…
— Что первый?
— Отнеслись ко мне по-человечески. А то — просто хоть вешайся. Хотите, я расскажу вам, почему я уезжаю из родного города?
— Ну?
— Из Петербурга выехал я в хорошем, веселом, душевном настроении. Доехал до места, вылез из вагона и говорю носильщику: «Кликни, братец мой, Игната, кучера члена Государственной Думы Семинядева». Он, носильщик-то, осмотрел меня с ног до головы и спрашивает: «Это вы и есть член третьей Думы?» — «Я». Ка-ак расхохочется. — «Хорош», — говорит. «И как не стыдно приезжать было». «Да ты как смеешь?! Пойдешь ты кучера моего позвать или нет?» — «И кучера, говорит, не позову и, вообще, с вами мне даже разговаривать не желательно. Потому — не заслуживаете вы того, чтобы вам услуги оказывать». — «Как так, не заслуживаю?» — «Да так. Много чего вы для нас сделали, пять лет-то проторчамши? Хороши, нечего сказать. Ступай сам, зови своего Игнашку несчастного». Выругался я, пошел искать Игнашку. Нахожу… «Здорово, Игнат. Как поживешь?» — «Садитесь уж, — сурово отвечает Игнашка. — Нечего вам юлить. Глядеть на вас тошно!» — «Да ты что — с ума сошел?» — «Было бы с чего, — отвечает. — Другим-то и сходить не с чего». — «Да как ты смеешь?» Обернулся он ко мне, оглядел и таково скверно процедил: «Вернулись? Прохороводились? Пять лет-то где? Псу под хвост брошены. А толку много? Сидите уж лучше!» Сижу… Едет он, словно молоко везет. «Ты бы подогнал, Игнашенька». — «Подогнать… А вы подгоняли? Небось, закону-то никакого подогнать не могли… Туда же — подгони, да подгони… Слякоть этакая!» Слушаю и молчу. Приезжаю домой. Въезжаем это, значит, во двор, детишки мои резвятся — гимназисты, двоечка. Сердце мое заколотилось… «Деточки, кричу я, деточки! Сюда! Папенька ваш приехал!» Обернулись они, поглядели. «В самом деле, — говорит Борька, — кажется эта старая кляча притащилась». — «Милые мои! Да что с вами?!» — «Никакие мы тебе не милые! Если бы были милые — ты бы старался учебное дело лучше поставить… А то все только по министерским передним бегал — подлиза паршивая». Побледнел я, к жене бросаюсь, к матери ихней. «Катенька, что же это такое?» — «Ах ради Бога, не лезь ты ко мне с поцелуями! Что это за депутатская привычка, — сейчас же лизаться! Тебе чего нужно? Чего ты приехал?» Она кричит и я кричу: — «Прежде всего я прошу объяснить! Почему это дети встретили меня так сухо? Почему не поцеловались?» — «А тебя мокро нужно было встретить? Поцеловать тебя нужно? Я б тебя так поцеловала!.. Ты что для нас, женщин, в Думе свой сделал? Чего добился? Что для учеников сделал? С Кассо под ручку гулял?» Разозлился я: — «А ну вас, к бесу! Пойду к дяде Коле!» — «Пойди-ка! Ты ему что, неприкосновенность личности принес? Или свободу союзов? Пойди-ка! Он тебя так примет, что до зеленых веников не забудешь. Ему как раз кружок для самообразования закрыли, обыск делали — иди, иди! Он-те поблагодарит». Схватился я за голову, побежал в редакцию газеты. «Объясню, думаю, в чем дело, какие мы законопроекты сделали, чего добились. Пусть знают!» Прибегаю. «Кто такой? Что такое?» — «Так и так, — говорю. Я такой-то, миссия печати и прочее… Поддержите». — «Вас поддерживать? А законы о печати провели? А пять лет что делали? Рыболовство на Амуре обсуждали? Вон отсюда!»
Лицо рассказчика было искажено страданием.
— Поделом, — засмеялся я. — Так вам и надо. Куда ж вы теперь едете?
— Да, на этот Амур же! К рыболовам. Эти, по крайней мере, благодарны будут… Потому что законопроект-то о правильной постановке рыболовства на Амуре мы действительно провели, хоть что-нибудь сделали. Далеконько ехать, да что ж делать!.. Там я думаю приютиться.
Поезд стоял… В открытое окно донесся звук чьих тяжелых шагов и разговор:
— Помять бы ему бока хорошенько — знал бы!
— Да уж следовало бы. Отвести бы в уголочек, да… Не посмотреть на то, что хозяин!
Депутат побледнел и схватил меня за руку.
— Это они обо мне! Ей-Богу, обо мне.
— Ну, что за вздор! Какие-то неизвестные рабочие о хозяине беседуют.
— Нет, это обо мне! Хозяин — это обо мне. Нас и в газетах называли «хозяевами положения». Это обо мне! Спасите меня!
Но спасать его не понадобилось, потому, что поезд вздрогнул и тронулся.
При этом, паровоз загудел и свистнул так, что мы вздрогнули.
— Это меня, — простонал несчастный депутат, хватая меня за руки. — Это он меня освистал!
— Господи! Да за что же?
— Я знаю, за что… За то, что мы рабочим вопросом не занимались… О, спасите меня!
— Отстаньте, — сурово сказал я. — Пусть вас полиция спасает!
— О, Боже! Но ведь мы и для нее… ничего не сделали!!
- ↑ Дешёвая юмористическая библиотека «Сатирикона». — Выпуск 61 (1912).