М. Н. Катков
правитьПятидесятилетие литературной деятельности И. И. Лажечникова
правитьНапечатанный в воскресном нумере нашей газеты рескрипт Государя Наследника Цесаревича на имя И. И. Лажечникова по случаю совершившегося пятидесятилетия его литературной деятельности оценен всеми, кто прочел его, — а кто не прочел его и не затвердил его выражений! В этом рескрипте, осчастливившем юбиляра, не только воздана хвала литературным трудам заслуженного писателя, но и выражено сочувствие им, сочувствие духу, в котором они написаны. «Я всегда был того мнения, — замечает Его Высочество, — что писатель, оживляющий историю своего народа поэтическим представлением ее событий и деятелей в духе любви к родному краю, способствует к оживлению народного самосознания и оказывает немаловажную услугу не только литературе, но и целому обществу». Прекрасные, драгоценные слова! Достойная награда пятидесятилетнему честному труду!
Счастлив писатель, если люди последующего поколения скажут о его сочинениях, как Государь Цесаревич сказал о романах Лажечникова: «Они были в первые годы молодости любимым моим чтением и возбуждали во мне ощущения, о которых и теперь с удовольствием вспоминаю!»
Мы желали бы, чтобы наши молодые писатели поразмыслили над этими знаменательными словами. Для того чтобы литературные труды человека оставили за собою симпатический след на многие поколения, надо прежде всего, чтоб они были внушены чувством живой, искренней, истинной симпатии к тем, для кого они писаны, и к тому, о чем они писаны. Вот что, независимо от несомненного литературного таланта, составляет причину долговечности сочинений Лажечникова. К сожалению, это качество встречается несравненно реже между писателями настоящего, чем прошедшего времени: Что-то черствое, жесткое, чрезмерно самолюбивое, притязательное слишком часто заключается в писаниях наших современников, невольно отталкивающее от них читателя даже и тогда, когда он расположен соглашаться с ними, когда он чувствует, что они правы. Лажечников не чертил злобных карикатур, не относился иронически и презрительно к людям и эпохам, им изображаемым, но, как сказано в рескрипте Государя Цесаревича, «оживлял историю своего народа поэтическим представлением событий и деятелей». Эти события он изображал такими, как они представлялись по существовавшим в его время сведениям; этих людей он изображал не без слабостей и пороков, но всегда, однако ж, относился к ним без злобы и ненависти и спешил противопоставить светлые картины темным, впечатления успокоительные раздражающим. Не такова ли жизнь в самом деле, не таковы ли действительные люди, — слияние добра и зла, в котором доброе начало, однако, преобладает, ибо иначе не было бы на земле ни добра, ни прогресса?
Этот всеобщий прогресс, что бы ни говорили пессимисты, совершается в России быстрее, чем где-нибудь: таков неизбежный для нее исторический закон, потому что она обязана догнать другие страны, ранее ее выступившие на всемирную сцену. Но в этом условии чрезмерно быстрого исторического движения заключаются причины некоторых прискорбных у нас явлений. Отсюда, между прочим, недостаток глубины, оригинальности и силы в произведениях этой первой эпохи, которая длится слишком долго; отсюда также антагонизм, который замечается у нас в продолжение с лишком полутораста лет, между отцами и детьми. Что нравилось одним, то редко удовлетворяет других. Кумиры вчерашнего дня очень часто низвергаемы были на следующее утро. Поэтому сочувствие молодого поколения литературным трудам писателя, как Лажечников, начавшего свою деятельность за полстолетия пред сим, есть явление очень замечательное. Тридцать пять или сорок лет для русского романа — это почти бессмертие! Что же причиной такой долговечности «Последнего Новика» и «Ледяного дома»? Одни литературные достоинства едва ли уберегли бы от забвения эти сочинения, если б от них не веяло тем, что никогда не стареет, не выходит из моды, не теряет прав на внимание и сочувствие людей: любовь к ним, чувство всеобщей благоволительности, сердечность и искренность. Мы говорим об искренности человека главным образом в отношении к самому себе, которая не дозволяет ему топорщиться, становиться на ходули, провозглашать себя сосудом неизреченных истин и принимать тон просветителя человеков, не имея иногда самых элементарных понятий… Нельзя не признаться, что подобных ворон в павлиньих перьях немало разгуливает вокруг нас, гораздо больше, чем в былое время, во время Лажечникова…
Мы искренно радуемся, что в московских литературных кругах возникла мысль почтить заслуженного писателя торжеством его пятидесятилетнего юбилея. 23 апреля здешнее Общество любителей российской словесности устроило в честь И. И. Лажечникова публичное заседание и приняло его в число почетных своих членов, в круг ветеранов русского слова и науки, к числу которых принадлежит и маститый поэт наш Ф. Н. Глинка, сердечное приветствие которого почтенному юбиляру, на днях полученное, мы печатаем в нынешнем нумере нашей газеты. Надеемся, что торжество, имеющее быть в субботу и устроенное Московским артистическим кружком, привлечет всех, для кого сочинения Лажечникова были «любимым чтением их молодости», из коего они почерпнули дорогие им и поныне воспоминания. Таких, без сомнения, найдется очень много. К сожалению, недуг лишает досточтимого юбиляра возможности лично принять дань уважения и сочувствия от нескольких поколений…
Впервые опубликовано: Московские ведомости. 1869. 2 мая. № 94.