Тургенев А. И. Политическая проза
М., «Советская Россия», 1989. — (Б-ка рус. худож. публицистики).
Кто путешествовал не с одним только намерением пролететь землю — faire le tour de l’Europe[1] в два года и потом поставить в уголок страннический посох свой — и иметь право восхищаться красотами Натуры, кои как сон должны представляться ему, но с желанием увидеть что-нибудь новое, избегнувши от наблюдений других путешественников, или хотя и поверить их, — тот, верно, чувствовал всю трудность такого путешествия; с какими неприятностями и в просвещенных землях нашей части света должно сражаться тому, кто, несмотря ни на какие препятствия, хочет достигнуть цели своей! Утомленный от продолжительного пути, приезжаешь в город, заботишься о спокойном ночлеге, сердишься на слишком услужливых трактирщиков и, наконец, надеешься переселиться в Морфеево царство, — в самые сии минуты сказывают вам, что только в этот день можно видеть здесь какое-нибудь славное заведение, кабинет редкостей, библиотеку или — во всю неделю не будет другого случаю. Что делать? Надобно исполнять должность совестного путешественника. В сии минуты, особливо если не имеешь довольного хладнокровия, чтобы выносить несносную докучливость окружающих вас обманщиков с видом услужливых Цицеронов, в сии-то минуты досада, а потом уныние овладеют вами, — и как часто, особливо в Венгрии, подозреваемый за шпиона, окруженный толпою тайных надсмотрщиков, подосланных правительством, не имея никого, кому бы мог сообщить горе свое, кто бы поверил моей невинности1, как часто, и не страдая швейцарской болезнию, раскаивался я, досадовал на самого себя, что вылетел из-под отечественной кровли.
Но вы, домоседцы, вы все еще не имеете права жалеть о нас; вы не чувствовали того, что мы, усталые странники, оставлявшие свою родину, у вас не билось сердце при первом шаге, который вы ступили на отечественную землю; вы не верите, что и дым отечества приятен быть может. Ах! Чужая сторона научит любить свое отечество. Поезжай удивляться иностранцам и возвратись с русским сердцем!
Преодолев все трудности, как весело выезжать из города с сладким уверением, что все примечательное в нем видел, совершенно удовлетворил своему любопытству и воспользовался тем первым впечатлением предметов, которое всегда бывает живее и долее носится в воображении. Как сладостно бывает и самое уединение после продолжительного путешествия, как приятно обновлять в душе своей те сильные ощущения, которые потрясали ее, мысленно переселяться в те страны, где все действовало на нас живее, потому что все было для нас ново, развертывать перед собою хотя в воображении картины Натуры, которые очаровывали вас или величественными, или приятными своими сценами, или даже своею дикостию.
И для того советую я путешествующим собирать виды, изображения, а если можно, и описания тех городов, которые они проезжают, что весьма легко в Германии, где почти каждое местечко имеет своего историографа и живописца. Трудно себе представить то наслаждение, которое ощущаешь по возвращении своем при обозрении сих памятников, напоминающих вам собою лучшие часы жизни вашей. Я не говорю уже о статистической пользе таких собраний, для которой часто придворный календарь весьма важен.
Не одно только желание рассеяться после утомительной сидячей жизни побудило меня оставить на несколько дней тихое жилище муз, но мне хотелось также испытать себя: могу ли я с пользою путешествовать? Мне хотелось приучиться смотреть внимательнее на все, меня окружающее, и не пропускать ни одного предмета, достойного замечания.
Давно собирался я в свободное от учебных занятий время вместе с своими соотечественниками осмотреть прекрасные окружности Геттингена; ближайшие места были нам уже известны. Сколько раз приходил я любоваться развалинами Плесского замка, внимать оглушающему шуму тамошнего водопада и предаваться размышлению в полуразрушенных стенах сего святилища древности, откуда немецкие рыцари набегами своими прерывали мирные занятия земледельцев или, грабя торговых людей, полагали препоны внутреннему сообщению, — до самого того времени, пока, наконец, император Максимилиян Первый своими учреждениями и ганзейские города, сильные союзом своим, усмирили сих привилегированных нарушителей общего покою и врагов народной промышленности2.
Сколько раз взбирался я на развалившиеся башни Ганштейна, чтобы до восхода солнечного видеть оттуда пары, как море, расстилающиеся в глубокой долине.
Незабвенны для меня часы, проведенные мною на горе Гайнберг, богатой окаменелостями, где я из одного созерцания Натуры и произведений ее мог учиться истории земных переворотов или, руководимый привыкшими читать в отверстой книге творения, — в малой травке находить великого.
Все сие останется одним из приятнейших воспоминаний академической жизни моей…
Из отдаленных окружностей Геттингена нет ничего примечательнее Гарцевских гор. Здесь, в куще дремучих лесов, освященных древностию и богослужением германских народов, где древле вечно царствовала торжественная тишина, где секира не смела прикасаться священному древу3 — ибо оно было свидетелем присутствия Невидимого, — здесь хранимы были в мирное время ратные доспехи и знамена, здесь собирался народ и судил о важнейших предприятиях войны и мира. Но не одною древностию примечательны Гарцевские горы. И образ жизни и занятия жителей, столь сходных характером своим с климатом и землею, которую они населяют; горные произведения, рудокопные заводы, монетный двор, механические орудия, наконец, и самая земля кажется здесь несколькими тысячелетиями старее той, которую мы видим в местах ровных, и все горные окружности кажутся развалинами древнего мира; дикие прелести суровой Натуры, — все привлекает любопытного, который не боится трудов, сопряженных с сим путешествием, ибо Гарц доступен только для пешеходцев. Можно ехать и верхом, но первое гораздо удобнее и безопаснее, потому что в иных местах должно спускаться с крутых утесов, иногда вспалзывать на обвислые отломки гор, ежеминутно, кажется, падением угрожающие.
Итак, мы избрали последнее и, запасшись каждый нужным в дорогу, взяли почтовую коляску, чтобы доехать только до подошвы гор, начинающихся за четыре мили от Геттингена. Не останавливаясь в Бовдене, Нердене и Нордгейме, приехали мы к обеду в Остероде, город, лежащий у самой подошвы верхнего Гарца, откуда должно было начаться нашему путешествию.
…Мы остановились в трактире, называемом das Deutsche Haus (Немецкий дом). Хозяин его, узнав от нас, что мы принадлежим к роду тех путешественников, коих Стерн называет inquisitive travellers[2]4, сам повел нас на винный завод свой. И здесь очень дорого платят откупщики правительству за позволение гнать водку. Хотя они и не миллионщики, не Р[юмины], не З[лобины], однако ж им должен быть великий барыш от ремесла сего, если за каждый день гонки соглашаются они платить правительству со всякого котла по червонцу. Видно, что и здесь не менее охотников до спиритовых напитков, как и в нашем хладном отечестве, где так называемое простое вино почти в одной цене с здешнею водкою. Мне кажется, что не все имеют право обвинять русский простой народ в чрезвычайной склонности к пьянству; с тех пор как римляне победили германцев крепкими напитками, она и здесь не меньше, с тою только разницею, что они не имеют столько средств и побуждений употреблять ее во зло. Нам выхваляют умеренность немцев; но умеют ли они воздержаться от кофе, более для них вредного, нежели для русского мужика водка? Если немецкий мужик не пьяница, то более экономия его, нежели воздержание, тому причиною. По большей части немецкий крестьянин имеет нужду тогда только в вине, когда он хочет быть веселее обыкновенного; русский (по большей же части) пьет с горя. Кабак есть для него единственный волшебный замок, который переселяет его из горькой существенности в ту страну радости, где он не видит над собою ни барина, ни капитана-исправника. Он пьет из реки забвения. Впрочем, если будешь примечать беспристрастно, то увидишь, что нем[ецкий] крестьянин в целый день выпьет гораздо больше русского, потому что он, имея всегда с собою небольшую склянку с водкой, мало-помалу или для поправления желудка, или для подкрепления сил, словом, под различными предлогами выпивает ее. Напротив того, русский мужик пьет вдруг и — упивается. К тому же зимою ему надобно зайти к Бахусу в гости, чтобы согреться, а к лету это уже обратится ему в привычку.
При всем том я думаю, что не один северный климат, не одна физическая причина склонности русского к пьянству; но есть и другой источник сей пагубной для нас страсти, есть причины моральные (которых основание находится в государственной нашей конституции). Россия большею частию состоит не из подданных, но рабов, хотя не в римском и венгерском смысле этого слова, — и большая часть крестьян принадлежат помещикам. Русский мужик с молоком матерним всасывает в себя чувство своего рабства, мысль, что все, что он ни выработает, все, что он ни приобретет кровию и потом своим, — все не только может, но и имеет право отнять у него его барии. Он часто боится казаться богатым, чтоб не навлечь на себя новых податей; и так ему остается — или скрывать приобретенное (оттого со времен татарского нашествия обычай русских мужиков зарывать свои сокровища в землю) или жить в беспрестанном страхе; а чтоб избежать того и другого, он избирает кратчайшее средство и несет нажитое в царев дом, как говорят наши простолюдины. Словом, гораздо большая часть русских крестьян лишены собственности. И вот одна из главнейших подпор, на которых вознесен в России престол Бахусу. Ко всему этому способствовало, может быть, и множество праздников, в которые крестьянин за долг почитает быть веселее обыкновенного.
…Поблагодарив услужливого нашего хозяина, взяли мы с собою на дорогу проводника, осмотрели гипсовые каменоломни и мельницы, откуда, пробираясь вдоль по горе, увидели мы на другом берегу иссохшей реки Зейзе хлебный магазин, где правительство заготовляет для жителей Гарца хлеб и продает им его всегда за одинаковую и весьма дешевую цену, как бы, впрочем, дороговизна хлеба ни увеличилась. Разумеется, что одни только так называемые горные люди имеют право пользоваться сим заведением, а не горожане. Чтобы не увеличить дороговизну хлеба в земле своей, правительство закупает его из других владений, и даже весьма отдаленных, и часто доставляет его сюда Россия — кормилица Европы. Даже и в прошедший год закупило правительство на несколько тысяч рублей в Архангел[ьск]е хлеба для Гарца. Он идет до самого Миндена водою, где его выгружают и на оси уже перевозят в Остероде. На простом, но прочно выстроенном магазине подписано: Utilitati Herciniae extructum hoc aedificium. A. 1722[3].
Жители Гарца занимаются более скотоводством, нежели хлебопашеством, не только потому, что горные люди получают за дешевую цену казенный хлеб, но и для того, что им гораздо выгоднее пользоваться своими угодьями для разводу скота, нежели засевать их хлебом. К тому же от холодного горного климата хлеб поспевает поздно, и часто зима застает его на поле. Напротив того, в сочных и питательных гарцевских травах находит для себя рогатый скот прекрасный корм, и оттого по доброте и величине своей почитается он лучшим скотом во всей северной Германии. Замечают, что и падеж на Гарце бывает гораздо реже, нежели в других местах, что также приписать должно чистому горнему воздуху и вкусным лекарственным травам.
Сказывают, что при Остероде находятся уже рудники; но, следуя пословице: «береги денежку на черный день», до них не касаются и сберегают к тому времени, когда истощатся рудники, коими теперь пользуются. Правительство никогда не хочет иметь нужды доставать необходимые металлы из других земель или, по крайней мере, старается удалить, сколько можно, совершенное истощение рудников. Хотя здешние жители и не довольны теперь сею предосторожностию, потому что они лишаются чрез сие богатых доходов, но за то потомство их будет благодарить нынешнее правительство.
В Остероде был прежде целительный колодезь, но или вода его потеряла силу свою, или соседство с Пирмонтом и Лаухштетом лишает его посетителей. Первое вероятнее, потому что неизвестно, чтобы и самые жители города им пользовались. Впрочем, всему есть время: хотя Природа и не стареет, так, как многие, даже натуралисты, думают, но несмотря на то все еще можно принять сие частное (местное) оскудение в силах ее; ибо чего она лишает нас в одном месте, то вознаграждает она в другом; здесь слабеют или и совсем теряются силы ее, — там они снова развертываются; если мы верим Провидению, то не будем беспокоиться, но лучше уверимся, что, конечно, не только некоторые местные действия Натуры не прежде ослабели, но и целые роды существ не прежде потерялись в Природе, как исполнив уже намерение, с которым они сотворены были.
Взяв с собою проводника, отправились мы далее. Кто в состоянии живо описать прекрасные места, которые мы проходили! Но для чего большая часть путешественников при описании Гарца, изображая в ландшафтах виды его, выбирают такие обыкновенные места, не представляющие никаких чрезвычайных красот Натуры, в изобилии здесь разбросанных! Сколько я ни видал ландшафтов, снятых с различных мест Гарца, я ни одного не заметил[4], который бы хотя слабо изображал нам то, что поразило нас при всходе на первую гору, лежащую при Остероде. Для чего бы не представить Гарстигу[5] вместо ручейка, по берегам которого он прогуливается с своею Фиделькою, той величественной картины, которая разостлалась перед нами, когда мы взошли на три одна на другой возвышающиеся горы и увидели под ногами нашими города и деревни, рассеянные в узких долинах и сжатые крутыми утесами! Вот недостаток большей части путешественников: они всегда любят в своих сочинениях более заниматься собою, нежели своим предметом; как будто читателю нужно знать, где автор нашел хороший обеденный стол, покойный ночлег, где на него взглянула умильно пастушка, или даже… Но я не хочу быть рецензентом, скажу только, что для меня непонятно, как они могут быть так откровенны перед публикою и заниматься или собою, или другими безделицами там, где, кажется, и сама Натура и происшествия, коих она была свидетельницею требуют полного внимания путешественника.
Полмили от Остероде спустились мы туда, где плавят железо (Eisenhütten). Здесь увидели мы огненную реку, пущенную служителями сего мрачного оркуса единственно в удовлетворение нашего любопытства. Как проворно и ловко умеют они обходиться с растопленным металлом, направлять течение огненных источников, прерывать его и, наконец, разделив железоогненный ручей толченым угольем на плиты, предавать их сильному молоту[6]. Несмотря на то, что гарцевский климат и деятельный род жизни здешних рудокопов придают им необыкновенную телесную крепость, так что даже некоторые болезни им совсем неизвестны, — несмотря на то, те, кои употребляются при плавке металлов и, следовательно, проводят большую часть дня в атмосфере, наполненной серными et de bitume[7] частицами, дышат ядовитым воздухом, — не только теряют зрение, делаются уродами — кривоногими, сухорукими и т. д., но и приметно коротят жизнь свою: подобно весталкам, должны они стоять почти беспрестанно у огня.
Работники получают по талеру в месяц; пища и квартира казенные. Какая незначительная плата в сравнении с их геркулесовою работой и с той потерею здоровья и жизненных сил, которой они неминуемо подвержены! День и ночь должны они попеременно жариться на сильном огне, слышать беспрестанный стук толчеи и после сих утомительных трудов спать в бедной избе, наполненной несколькими семьями. И самый плач малолетних детей покажется им гармоническою музыкою и, верно, уже не помешает переселиться из Вулканова в Морфеево царство! К чему человек не привыкнет? При стуке молотов, как и при журчании ручейка, на пуховом диване и на гранитном отломке — он спит покойно. Гармонические тоны, поднимавшиеся из низких долин от рассеянного стада, услаждали нам трудный путь наш по крутым утесам. На Гарце следуют тому же обыкновению, что и в Швейцарии, привешивая к скоту колокола; в некотором отдалении разнообразные сии тоны составляют какую-то унылую гармонию.
Мы проходили недалеко от местечка Лербах, лежащего в приятной долине; но не зашли туда, наслышавшись об отменной грубости жителей. Может быть, слухи сии также несправедливы, как и то мнение, которое обыкновенно имеют о характере гарцевских жителей. Впоследствии времени часто жалел я, что не спустился в Лербах, где и теперь еще живут два европейские какерлака6, известные мне по описанию Блуменбахову. Сказывают, что здесь и в Лаутентале были прежде пороховые мельницы, которые снабжали Клаусталь порохом для употребления в рудокопных заводах.
Мы пришли в город Клаусталь, которого деревянное строение напомнило мне мое отечество7. Надобно заметить, что многие города и деревни, лежащие на Гарце, выстроены из одного дерева и покрыты шифером, чего почти нигде нет в Германии, и по сю пору во весь мой приезд видел я одни только каменные или кирпичные и глиняные дома (мазанки), кои имеют один скелет деревянный, прочее же все каменное. В других местах Германии деревянное строение гораздо дороже каменного; но Провидение наделило Гарц пространными лесами, а жители его умели сохранить их.
…Города Клаусталь и Целлерфельд так близки друг к другу, что они, по-видимому, составляют один город, невзирая, что сперва принадлежали разным владельцам. Но в Германии часто можно из одного государства перешагнуть в другое. Клаусталь принадлежал ганноверскому курфюрсту, а Целлерфельд герцогу Брауншвейгскому; последний уступил его курфюрсту и вознагражден за то в другом месте.
В Клаустале остановились мы в трактире Золотой Короны. В сем городе находятся Горный приказ, Монетный двор и другие заведения. Здесь можно получить сведение о доходе, который получает курфюрст ганноверский с своих заводов; но, как мы после увидим, вряд ли превосходят они употребляемые на них издержки; довольно того, если Гарцевские горы доставляют работу и, следовательно, пропитание своим жителям; другие полагают ежегодные доходы правительства во 140 000 талеров.
После обеда с подкрепленными силами пошли мы осматривать толчеи, где толкут и промывают серебряную руду (Pochwerke). Толченая руда стекает по желобу; металлические части по удельной тяжести своей оседают и остаются на подстилке желоба (Pochgerinne); работники, большею частию мальчики от 8 до 15 лет, под надзиранием присяжного смотрителя сметают толченую руду или рудный ил в особые, для сего назначенные ящики; но и самые те зерна, кои, будучи легче оседающих на дно желоба, уносятся водою, сбирают в одну кучу. Они почитаются, так, как и самая руда, — регалями, т. е. принадлежащими казне, и остающиеся в них металлические части (крупинки) также не пропадают, но добываются уже чрез плавление.
Нам показали весь порядок дела, и я воспользовался, сколько мне позволили ограниченные мои сведения в минералогии и горном искусстве. Много обязан я наставительным разговорам с надзирателями, приставленными к заводам, и даже с самыми работниками.
Не менее любопытным показалось нам плавление серебра. Искусный в своем деле приставник истолковал нам все метаморфозы, которые при добывании серебра происходят с его рудою. Гарцевские руды несравненно богатее в свинце, нежели в серебре, и первый приносит гораздо большую выгоду. Все, что часть Гарца, принадлежащая Ганноверу, ни производит на свет металлов, все сие получает курфюрст; но за то должен он доставлять лес и угодья, нужные для заводов. При всем том сказывают, что все доходы, получаемые правительством с гарцевских заводов, едва заменяют употребляемые на содержание их издержки, и Мейнерс, путешествовавший и по Гарцу, и по Швейцарии, думает, что одна из Альпийских гор, если б она принадлежала частному человеку, принесла бы ему своими угодьями более доходу, нежели весь Гарц.
Едва успели мы подойти к толчеям, как нас окружили мальчики и нахальным образом требовали милостыни. Мы роздали все, что было с нами мелких денег; но от них ничем не могли отделаться. Сии мальчики с 9 лет употребляются при толчении и промывании руды, и никто из горных людей не может отговориться от отдачи девятилетнего сына своего в сию работу. Они получают за сие очень немного.
Монетный двор. Дивиться ли равнодушию работающих здесь монетчиков? Груды серебряных плит лежат перед ними, и сколько тысяч талеров перейдут чрез их руки! Вот порядок, в каком из готового уже серебра чеканят монету. Сперва вытягивают серебро, вырезывают в сих плитках кружки известной величины, смотря по тому, для какой монеты они назначаются; потом взвешивают их, и в случае, если выйдут тяжелее определенного для них веса, их подпиливают, и сии опилки также не пропадают, но идут в дело; потом клеймят (и все это с невероятною скоростию), а мелкую монету или так называемые дробные деньги, в которых весьма мало чистого серебра, сверх того кладут еще в винный спирт с солью, отчего они белеют подобно чистому, несмешанному серебру. После всего этого особою машиною и с тем же непонятным проворством выделывают на краях определенную фигуру для того, чтоб затруднить мошенникам, особенно же жидам, обрезывание монеты. Нет ли средства затруднить прусскому королю переделывание русской и голландской монеты в прусскую?[8]
При нас оклеймили несколько мелких денег, но не позволили променять их на старые.
Сегодня же опускался я в самую глубину Доротеи, следовательно, был на 200 горных саженей под землею. Одетые в черное платье рудокопов, с лампадами спускались мы по узким, перпендикулярно стоящим лестницам, хватаясь обеими руками за перекладины и следуя шаг за шагом проводникам. Они беспрестанно напоминали с веселым и бесстрашным видом правила, кои наблюдать должно при сходе. Признаюсь, что сперва с некоторым ужасом опускался я в мрачную глубину. Темнота, слабо освещаемая маслеными лампадами, скрип и треск огромных машин, мокрота и скользкость лестниц от грязной воды, стекавшей с беспрерывно действующих насосов и с влажных минеральных стен, все сие заставляло нас делать каждый шаг с осторожностью. Мысль о том отдалении, в котором находились мы от дневного света, вливала в душу мою какой-то священный трепет, и все наше трехчасовое подземное путешествие было для нас commentatio mortis[9]. Отверстие же так узко, что только одному человеку, но не бернардинскому монаху, пройти можно. Почти на каждых двадцати саженях отдыхали мы на влажной земле. В неравных отступах показывали нам те пещеры, где только перед нами накануне порохом взорваны были руды. Минеральные стены блистали со всех сторон, особливо когда хотя слабый луч лампады попадал на них. Наконец дошли мы до глубочайшего места, где уже вода мешала нам продолжать скользкий путь наш. Здесь один из проводников наших удалился от нас на некоторое время совсем в другую пещеру, лежащую в педальном расстоянии от Доротеи. Она называется Каролиною; спускаться в нее гораздо труднее от спирающегося воздуха и от порохового дыму, которые не имеют там такого удобного выходу, как в Доротее. Каролина глубиною в 200 горных саженей. Выходя из сей мрачной области Радаманта9, проводники наши повторяли начальные слова из любимой песни рудокопов: Glück auf![10] Они имеют между собою некоторые принятые обычаи, которые нарушать никому не советую. Они питают чрезвычайное уважение к своему званию, никогда не начинают работы своей, не совершив прежде молитвы, и, кажется, вынудили бы почтение у самого отчаянного атеиста своею скромною, смиренною набожностию. И кто, подвергающий жизнь свою очевидной опасности, в сей страшной неизвестности не смирится в сердце своем!
Хотя наше подземное путешествие не более четырех часов продолжалось, я увидел, однако, свет солнца с необыкновенным удовольствием. Что же должен чувствовать рудокоп после двенадцатичасового лишения света?
Сии горные люди так привыкли к ремеслу своему, что они могут даже без фонарей спускаться вниз, не обступаясь на узких лестницах. Мы сами сходили туда, куда еще ни один иностранец из одного любопытства не спускался[11].
Здесь, в сих сокрытых произведениях людской промышленности, невольным образом чувствуете вы почтение к уму человеческому, действующему сими машинами, и вместе сожалеете о нем, когда вспоминаете, какая страсть употребляет его своим орудием. Кем расчеплены сии горы? Для чего прорыты сии подземные лабиринты? Что заставляет сего бедного горяка ежеминутно подвергаться опасности? — Корыстолюбие! Вот пружина, действующая всеми машинами; вот сила, от которой распадаются горы! Auri sacra famés![12]
Какое по соразмерности малое количество воды содержат в беспрестанном движении сии огромные машины! Гарц имеет великий недостаток в воде, так что для рудокопных заводов и для промывания металлов соединяют все маленькие ручьи и речки, рассеянные по его гористой поверхности, и, если верить Мей персу, ни одна капля воды не остается без употребления на Гарце. Озер здесь совсем нет, и самый пруд, который мы видели неподалеку от Доротеи, есть не что иное, как искусственное соединение и хранилище (réservoir) нескольких водяных жил и ручейков, скопляемых для поддержания машин, коими вытаскивают руду из подземных пропастей; но часто и сии малые источники иссыхают, и в таком случае колеса бывают движимы лошадьми.
К вечеру все покрылось непроницаемым туманом, так что не только отдаленного Брокена, но и самых близких гор не видно было. Густой туман — весьма обыкновенное явление на Гарце. Погода была самая осенняя, и во всю ночь лил сильный дождь.
Воскресенье. Несмотря на дурную погоду, мы решились сегодня непременно проститься с Клаусталем и идти далее. Мне хотелось еще раз осмотреть город; но дождь и град принудили меня искать убежища в церкви; и здесь-то пробыл я нечувствительно целый час, незабвенный в жизни моей. Простое, но трогательное увещевание проповедника детям, только лишь конфирмованным, задержало меня. Вся его проповедь имела такое отношение к теперешнему состоянию души моей, что один только ложный стыд удержал слезы мои. Обращаясь к детям горных ремесленников, которых черные платья и вся наружность показывала, что они назначены к трудному и опасному роду жизни отцов своих, увещевал он их жить так, чтобы всегда быть готовым принести себя в жертву своей должности (и быть засыпанным каменьями). Дети плакали. На кого не действует простое красноречие сердца!
Почтенный незнакомец! Прими сердечную благодарность!
Я желал бы списать его прекрасную и для меня незабвенную проповедь; но как идти просить ее у незнакомца и совсем другой религии? Поступок мой может показаться странным, думал я. Теперь раскаиваюсь в своей нерешимости. Это обида, сделанная мною доброму старцу. Разве мы все не одной религии? Разве он не столько же трогал меня, сколько и своих единоверцев? Для чего не стараться нам, сколько можно, получить всеобщее чувство и право называться гражданами одного мира, одной церкви? и зачем все сии расколы в христианстве? Мы живем в просвещенном веке и должны пользоваться своим просвещением. Разве проповедник не называл и меня своим братом, когда обращался к предстоящим? разве я менее протестанта чувствовал истину слов его?
Напрасно Руссо смеется над тем, кто хочет быть всемирным гражданином". Неужели человек, любящий свое отечество, свою родину, совершенно потерял всеобщее чувство братства? неужели физические границы так сильно отделяют его от собрата его как за горами Аппенинскими, так и за Ледовитым морем? Таков ли дух истинной философии, истинного христианства? Тот магометанин не мог так думать, который от всего сердца верил, что со временем и турок и грек сойдутся в той пространной мечети, где все будут мусульманами (т. е. правоверными или католиками)12.
…После обеда, взяв с собою нового проводника, отправились мы через Целлерфельд в Гослар. Мы проходили мрачные сосновые леса, беспрестанный дождь провожал нас, но не мешал нам взбираться на высокие горы, окруженные пропастьми и долинами. Проводник наш был некогда сам рудокопом, но теперь находится на инвалидном содержании и имеет пенсию за то, что в Доротее получил он, по словам его, более двадцати ран вдруг: и в самом деле, он весь изувечен. Известно, что в Доротее взрывают руду порохом. Просверливая буравом стену, кладут туда пороховой фитиль и, зажигая его, уходят в безопасное место; но наш проводник, которому также поручена была сия должность, не успел удалиться и сделался несчастною жертвою силы пороха. Стена взорвалась, груды камней взлетели на воздух и раздробили ему руки и ноги. Вот судьба рудокопов!
За полчаса перед Госларом появилась из-за леса гора Раммельсберг. Мы прошли при подошве ее в Гослар, город, славный в истории Германии, некогда резиденция саксонских императоров, и богатый примечательными древностями, особливо летописями. Самое расположение его и чрезвычайно узкие улицы, так что едва одна коляска проехать может, свидетельствуют о его глубокой древности. Сперва был он вольным имперским городом, следовательно, не признавал над собою никого, кроме самого императора, не платил никаких податей, кроме того, что нужно для содержания имперского Камерального суда, и в случае имперской войны должен был поставлять несколько рекрутов; но теперь принадлежит королю прусскому, и мы нашли в нем двадцать пять человек прусского гарнизону. Податей на него еще не наложено было, по жители ожидали, что на следующий год их поравняют в участи с другими прусскими подданными. Городское население было по сю пору демократическое, или избирательное; из разных гражданских гильдий выбирались члены совета; из них брали так называемых секеманов (или шестерых), из коих уже назначаем был бюргермейстер. Вероятно, скоро и сей образ правления в Госларе, так как и многие другие его учреждения, напр[имер], строгие законы его, будут принадлежать к почтенной древности. Но место, которое сей город занимал между своими братьями в немецкой империи, делает его одним из достопамятнейших городов, как по своим бедствиям, так и по убежищу, которое он доставлял императорам в смутные времена средних столетий.
Поутру отправились мы к горе Раммельсберг и спустились в ее подземелье. Она богата не одним серебром и оловом, но в ней находится также немного и золота. Хотя крупинки его в руде почти не видны и потребно 192 центнера или 480 пудов раммельсбергской руды для того, чтобы достать на червонец чистого золота, при всем том добывание его все еще выгодно. Посудите о том совершенстве, до какого доведена теперь плавка металлов и вообще металлургия, когда из такой большой массы с выгодою можно добывать не более как один червонец!
Произведения горы Раммельсберг делят между собою король английский13 и герцог Брауншвейг-Люнебургский; но король прусский начал уже выводить права свои и на некоторую часть сих горных доходов. В Госларе делаются расчеты обоих дворов.
Во внутренностях горы стены и перекладины покрыты самородным купоросом, и мы долго любовались при лампадном освещении зеленою его блестящею краскою. Здесь большею частию по причине крепости руды взрывают ее не порохом, но огнем и подкладывают поленницы под то место, где надобно ломать ее, исключая, однако ж, тех ям, кои близки к деревянному строению. Огонь продолжается около суток, и от чрезмерного жару руда с своею оболочкою трескается и распадается с сильным ударом, подобным пушечному выстрелу. В сие время удаляются из пещер работники и не входят туда, прежде нежели дым и чад не разойдутся в пространных подземных галереях. Действие огня приносит и ту пользу, что оно обращает в пары беспрестанно стекающую купоросную влажность, мешает ей проходить сквозь расселины руд и разъедать их, что в противном случае могло бы ускорить упадок минеральных стен внутреннего строения. В старину до изобретения порохового составу и везде должно было употреблять сие средство. Действовать же порохом переняли здешние жители еще в 17-м столетии у венгерцев.
Мы проходили через длинные штолены (проходы, le conduit, Stollen), кои по сторонам обделаны деревянными стенами. Без ариадниной нитки или без опытного проводника можно скоро потеряться в сих подземных лабиринтах. В иных местах они так низки, что едва и наклонившись пройти можно; стенами обвели их для того, чтобы поддержать руду и не допускать ей о[б]валиваться; их не доводят до самой верхней части штолена, ибо часто руда оседает, и в таком случае она могла бы легко раздавить их. Рудокопы в случае опасности имеют принятый между ними знак, после которого они тотчас спасаются. Признаюсь, что не всегда с спокойным духом проходили мы сии пропасти.
…Я взошел туда, где подкладывали уже поленницы для зажжения. Здесь так жарко, как в русской доброй бане. Какое неприятное чувство рождается при виде сих худых, иссохших скелетов, работающих здесь при слабом свете! Мильтон для своего Ада14 не мог бы найти лучшего оригинала. Сии бледные иссохшие работники, лишенные животворного солнечного света, подобно теням, блуждают в мрачных пространных подземельях и с каждым томным взглядом укоряют они, кажется, судьбе своей, которая назначила им сей род жизни, и Натуре, которая за столь дорогую цену истощает свои сокровища. Но при всем том участь их завиднее участи тех, кои плавят металлы. Беспрестанный пот, который течет с рудокопов во время работы, вознаграждают несколько они частым питьем холодной воды, проведенной к ним сверху. Может ли при сем почти беспрерывном истощении жизнь их быть долго временною? Они все находятся здесь в состоянии невинности, и каждый имеет при себе деревянный тупой нож… Перед тем, как им надобно покидать сизифову свою работу, они несколько прохлаждаются и потом уже выходят на свежий воздух для того, чтобы получить новые силы и через шесть часов опять туда же возвратиться. Хотя опускаться и всходить здесь несравненно легче, нежели в Доротее, но, если б судьба осудила меня к сему роду жизни, я бы избрал скорее клаустальские заводы, нежели здешние, потому что жар и телесное расслабление несноснее всякой другой усталости.
…Колесо, вертящееся под землею, имеет в поперечнике более десяти (?) сажен. Представьте, какая сила должна им действовать и какое пространство должно, было очистить для доставления ему свободного хода. Нам должно было проходить по тонкой, дрожащей лестнице над верхнею частию колеса, которое, несмотря на свою огромную величину, вертелось довольно скоро и едва нас не досягало. Госларские жители говорят, что в горе Раммельсберг более деревянного строения, нежели в самом Госларе.
Надобно путешествовать по Гарцу, чтобы дивиться произведению Натуры и искусства, дивиться не одним натуральным горным сокровищам, но и огромным машинам, сооруженным человеческою рукою в глубочайших пропастях, где вооруженный глаз механика наблюдал точную пропорцию. Какая сила потребна для того только, чтобы вытаскивать из двухсотсаженной глубины кадку с рудою! Какая сила должна действовать теми насосами, которые черпают и поднимают из такой глубины воду на поверхность горы! Но чего не в состоянии произвести человек, само по себе слабое, но в соединении с другими всемощное животное? Какую противодействующую силу Натуры не преодолеет десница его, которою водят благоразумие и изобретательный гений!
[1807—1808]
Примечания
правитьВ настоящем сборнике впервые сделана попытка собрать публицистические опыты Александра Тургенева: его журнальные корреспонденции, эпистолярий, заметки и дневниковые фрагменты.
Тексты, включенные в первый раздел «Европейские корреспонденции», как правило, публиковались при жизни автора; в настоящем издании они печатаются без сокращений (исключения оговариваются специально). Второй раздел — «Из писем» — составлен из фрагментов тургеневского эпистолярия; некоторые письма публикуются впервые. В Приложение вошли образцы других жанров (как опубликованные, так и неопубликованные); в этом же разделе печатаются фрагменты из дневников и записных книжек Тургенева.
О принципах публикации см. в преамбулах примечаний к текстам.
Во всех случаях, где это представлялось возможным, сохранены стилистические особенности подлинника, написания (в том числе и вариативные), отражающие произносительную норму живой речи, а также авторские неологизмы. Орфография приближена к современным правилам; транскрипция личных имен и географических названий в большинстве случаев приведена к современному написанию. Все сокращения отмечены отточием, заключенным в угловые скобки. В текстах Тургенева нередко встречаются сокращенные написания слов, названий и фамилий; все необходимые дополнения, а также пояснения и датировки составителя заключены в квадратные скобки.
Справки о конкретных лицах вынесены в Указатель имен.
За помощь в работе над переводами текстов, написанных на иностранных языках, составитель приносит живейшую признательность С. Л. Козлову, Е. А. Костюкович, В. А. Мильчиной.
В примечаниях приняты следующие сокращения:
АбТ — Архив братьев Тургеневых. Спб.; Пг., 1911—1921. Вып. 1-6.
ВЕ — Вестник Европы (журнал).
Вяземский — Вяземский П. А. Эстетика и литературная критика. М., 1984.
ДТ — Декабрист Н. И. Тургенев; Письма к брату С. И. Тургеневу. М.; Л., 1936.
ЖМНП — Журнал министерства народного просвещения.
ИГР — Карамзин H. M. История Государства Российского. Спб., 1842. Кн. 1-3.
Изд. 1872 — Письма А. И. Тургенева к Н. И. Тургеневу. Лейпциг, 1872.
Изд. 1939 — Письма А. И. Тургенева к Булгаковым. М., 1939.
Изд. 1964 — Тургенев А. И. Хроника русского; Дневники (1825—1826). М.; Л., 1964. Издание подготовил М. И. Гиллельсон.
Истрин — Истрин В. Из документов архива братьев Тургеневых // ЖМНП. 1913. № 3.
Карамзин — Карамзин H. M. Неизданные сочинения и переписка. Спб., 1862. Ч. 1.
ЛН — Литературное наследство.
МН — Московский наблюдатель (журнал).
MT — Московский телеграф (журнал).
ОА — Остафьевский архив князей Вяземских. Спб., 1899—1913. Т. 1-5.
ПЖТ - Письма В. А. Жуковского А. И. Тургеневу. М., 1895.
Пугачев, 1962 — Пугачев В. В. Из истории общественно-политической мысли начала XIX в.//Учен. зап. Горьковского гос. ун-та. Сер. историко-филологическая. 1962. Вып. 57.
Пугачев, 1963 - Пугачев В. В. А. И. Тургенев в 1825—1826 гг. //Ученые записки Горьковского гос. ун-та. Сер. историко-филологическая. 1963. Вып. 58.
Пушкин — Пушкин. Поли. собр. соч. М.; Л., 1937—1949. Т. 1 — 16.
РА — Русский архив (журнал).
Совр.-- Современник (журнал).
Т.-- Александр Тургенев.
Ф. 309 — РО ИРЛИ, ф. 309 (Тургеневых).
Ф. 501 - ЦГАЛИ, ф. 501 (Тургеневых).
Путешествие русских студентов по Гарцу
правитьВпервые: АбТ, 2, с. 289—302. Печатается по тексту первой (и единственной) публикации.
С 15/27 сентября по 1/13 октября 1803 г. группа русских студентов, обучавшихся в Геттингенском университете, путешествовала по Гарцу. «Я <…> видел много наставительного, чему из одних книг научиться невозможно, — писал Т. родителям по возвращении. — Горестные чувства провожали меня, но новость предметов часто их рассеивала и не давала им усиливаться» (АбТ, 2, с. 113; незадолго перед тем он получил известие о кончине Андрея Тургенева, последовавшей 8 июля в Петербурге). Во время этого путешествия Т. вел записки, обработку которых отложил до приезда в Россию. В начале 1806 г., приглашая Жуковского приехать из Белева в Москву, он писал: «Прочел бы мое <…> Путешествие по Гарцу, которого большую часть не пропустит цензура; другая половина не понравится публике» (там же, с. 495). В конце ноября 1807 г. Жуковский, решивший со следующего года взять на себя редакцию ВЕ, взывал из Москвы к служившему в столице другу: «Но ты, бесстрастный стоик Тургенев, которого Путешествие, не рожденное и не сотворенное, занимает целую стопу бумаги, ужели не вздумаешь расстаться с этою ненужною для тебя кипою и дать своему приятелю, который, приведши этот хаос в порядок, украсил бы им свой журнал?» (ПЖТ, с. 37; Жуковский принялся понукать Т. еще летом — см. там же, с. 35). Вняв настойчивым призывам, Т. подготовил к печати два отрывка, но отослал лишь один, меньший по объему (см. преамбулу примеч. к «Путешествию русского на Брокен в 1803 году»). Комментируемый же фрагмент, по всей вероятности, соотносится с той «большей частью» дорожных записок Т., в прохождение которой через цензуру он по-прежнему не верил.
Рукопись была обнаружена в начале XX в. при разборе архива Т. Публикуя ее, В. М. Истрин опустил ряд авторских примечаний, содержавших сведения чересчур специального характера (аналогичная редактура, осуществленная Жуковским в 1808 г., получила одобрение автора — см. ниже). Приведем здесь запись, сделанную Т. на отдельном листе (В. М. Истрин охарактеризовал ее как «послесловие»): она представляет существенный интерес для уяснения принципов, которыми руководствовался автор, задумывая более объемный труд в этом роде. «…Описывая мое путешествие, приводя в порядок собранные мною материалы для статистического и исторического описания тех земель, которые я проехал, — мне казалось, я снова путешествую, снова вижу те города, здания, памятники, коих изображения лежали перед глазами моими, беседую с теми великими литераторами, кои на память о себе оставляли мне лучшие произведения пера своего пли скромно вписывали славные имена свои в мой дорожник. Труд соединен был с удовольствием воспоминания и авторской надежды. Мне нужно было поверить мои замечания, сравнить их с замечаниями моих предшественников; входя в подробные исторические описания некоторых происшествий, которых свидетелями были места, мною виденные, я должен был часто справляться с частною их историею, и таким образом одно незначащее известие вводило меня в целый лабиринт исторических изысканий. Но все это имело свою пользу, и часто находил я случайно то, чего прежде искал с большою потерею времени.
Но один только тот, кто сам бывал в подобном положении, может судить, чего стоит автору достоверность известий» (АбТ, 2, с. 302).
1 Т. посетил Венгрию в августе 1804 г. (см. Разд. II, № 4).
2 Падение рыцарства в Германии подготовлялось целым рядом установлений, принятых на рубеже XV—XVI вв. — в период правления императора Максимилиана I. Решающим событием стал разгром рыцарского восстания 1522—1523 гг. имперскими войсками Карла V.
3 Имеется в виду Ирминсуль — деревянный культовый столп саксов; в «Истории саксов» Видукинда (X в.) он связывается с божеством германской мифологии Ирмином.
4 Согласно классификации Л. Стерна (см. предисловие к «Сентиментальному путешествию»), путешественники бывают простые, любознательные, гордые, лгущие и т. д.
5 В мае 1809 г. в этих местах побывал Н. И. Тургенев (студент Геттингенского университета в 1808—1811 гг.). В письме Т. от 20 мая / 1 июня, описывая свои впечатления от спуска в рудники (Гослар и Клаусталь), он перевел сопоставление немецких и русских рудокопов в социальный план: «При виде работников часто приходила мне мысль о Сибири. Какое различие между состояниями людей! — Здесь люди работают по своей воле, получают плату и свободны <…> а там — но что говорить об этом» (АбТ, 1, с. 365). Ср. в тексте самого Т. суждение о «подданных» и «рабах» (с. 19).
6 Какерлаки — люди, не переносящие дневного света. «Из Остероде ездил я в Лербах смотреть так называемых какерлаков (которых вы не видали, как вы сказывали), — писал Н. И. Тургенев Т. 20 мая / 1 июня 1809 г. — <…> Но глаза их совершенно отличны от обыкновенных. Верхняя перепонка красновата. <…> При дневном свете они худо видят, и это умножается с умножением света» [АбТ, 1, с. 365—366). К данному месту Т. сделал примечание, сохраненное при первой публикации (см.: АбТ, 2, с. 294—295), но в наст. изд. опущенное: здесь приводилось описание Блуменбахово.
7 Ср. запись в дневнике Н. И. Тургенева от 17/29 мая 1809 г.: «Клаусталь и другой подле его городок мне отменно понравились. Везде деревянное строение и вообще похоже на русское» (АбТ, 1, с. 276).
8 Семилетняя война между Россией и Пруссией велась в 1756—1762 гг.
9 Радамант — в греческой мифологии сын Зевса и Европы; будучи самым справедливым из людей, он после смерти стал одним из судей над мертвыми.
10 Геттинген входил в состав Ганноверского курфюрства, принадлежавшего английской короне. В 1803 г. эта территория была оккупирована одной из наполеоновских армий; ее главнокомандующий, Э.-А. Мортье, оставил по себе хорошую память у профессоров и студентов Геттингенского университета (см. разд. II, № 140 и примеч. 1 к нему).
11 Имеется в виду трактат «О политической экономии» (см.: Руссо Ж.-Ж. Трактаты. М., 1969. С. 121—122).
12 Ср. в «Идеях к философии истории человечества» Гердера (Т. безусловно был знаком с этим трудом) об универсалистских устремлениях Магомета (ч. 4, кн. 19, гл. V).
13 См. примеч. 10.
14 Имеется в виду поэма Д. Мильтона «Потерянный рай».
- ↑ объехать Европу (фр.).
- ↑ любознательными путешественниками (англ.).
- ↑ Для блага земли Гарц построено это здание. 1722 г. (лат.).
- ↑ Исключая товарища моего Г. Сулимы, коего мастерская кисть, заимствующая краски свои из самой Натуры, изобразила нам прекраснейшие виды Гарца. (Здесь и далее все подстрочные примечания, за исключением переводов, принадлежат автору.)
- ↑ Одному из путешествовавших по Гарцу, который при описании своего вояжа приложил несколько неинтересных ландшафтов.
- ↑ Я не видал наших русских рудокопных заводов и потому не могу их сравнивать с здешними5. Русские мои читатели не сделают мне за сие упреку в незнании собственного своего отечества и извинят обитателя счастливых берегов Москвы и Волги в том, что он не имел еще по сю пору случаю быть в отдаленной Сибири и удивляться гораздо богатейшим ее подземным сокровищам. Со временем, когда обстоятельства мне позволят, я, конечно, удовлетворю своему желанию — и увижу сию интереснейшую и пространную часть неизмеримого моего отечества. Тогда, если только можно, сравню и Сибирь с Гарцем — в их минеральных произведениях.
- ↑ и смоляными (фр.).
- ↑ Фридрих Великий сам признавал, что во время Семилетней войны8 он перелил несколько тысяч русских рублей в прусские талеры. Разумеется, что из одного делал он пять.
- ↑ медленной подготовкой к смерти (лат.).
- ↑ Счастливо подняться! (нем.).
- ↑ Говорят, что после нас приезжал туда генерал Мортье, бывший главнокомандующий французской Ганноверской армии10, и спускался также в преисподнюю. В газетах писали, что будто бы для него было все освещено; но я не понимаю, каким образом могли осветить полуаршинное кубическое отверстие.
- ↑ Проклятая жажда золота! (лат.).