Е. И. Рагозин.
правитьПутешествие по русским городам.
правитьЧасть 1:
Симбирск, Самара, Ставрополь, Бузулук, Оренбург, Бугуруслан
править
Переехал я мост в 760 сажен через Волгу и рано утром подъезжал уже к Самаре. Железная дорога делает большой огиб почти в виду города, а потому вы долго можете любоваться Самарой, сидя в вагоне. Всматриваясь в город, освещенный ясным солнцем, я не мог никак понять, почему Самара имела какой-то матовый вид, почему я не видел в городе тех же красок, которые всегда бросаются в глаза при въезде в великороссийский город, и только после внимательного рассмотрения заметил, что все главы церквей и колоколен покрыты белою жестью. Поэтому белоглавая Самара и не встречала путника радостным сиянием церквей и даже под лучами солнца имела вид как бы освещенного луной.
Самара сделалась совсем большим городом. Переименованная в 1855 году из уездного в губернский город при 19.000 жителях, она разрослась в 33 года до 90.000 жителей, то есть увеличилась за это время в 4,5 раза. Такой рост напоминает рост американских городов, и, действительно, Самара в известной степени имеет американский характер; это город новый, без преданий и старой культуры, везде в нем чувствуется базар и суетливость. Но несмотря на этот характер и страшный рост, в Самаре все-таки нет бойкой жизни на улицах, и сразу по первому впечатлению не скажешь, что это большой город. Но кто-то и что-то толкает Самару вперед, и она строится, обновляется и разукрашивается. Около года назад в городе открыто действие специального противопожарного водопровода, устроенного Бромлеем по американской системе. 5 сентября настоящего года открылась паровая железнодорожная ветка для подвоза товаров, 9 сентября открывается движение по Самаро-Уфимской дороге — этого начала Великого Сибирского пути. 10 октября открывается вновь устроенный прекрасный городской театр со всеми водопроводными приспособлениями, строится громадный собор, предназначенный для хранения всех исторических памятников Самары, и ждет открытия почти оконченный памятник Императору Александру II. И все это делается разом одно за другим, — как бы подгоняя друг друга.
Самара создалась и окрепла в царствование покойного Императора. Понимая это, Самара высоко чтит царя-освободителя и устраивает при публичной библиотеке зал Императора Александра II, в котором будут собраны по возможности все изображения покойного Императора, гравюры его времени, медали и все, что относится до великой эпохи его существования.
Но несмотря на стремление вперед и крупные сооружения, воздвигаемые в городе, отсутствие культуры все-таки заметно и в особенности резко проявляется в гостиницах, которые ниже всякой критики. Но клубы, дворянский и коммерческий, — нужно отдать справедливость — очень хороши и почти всегда полны. Интересно при этом заметить, что в Тамбове, Пензе и Симбирске, параллельно с дворянскими клубами, открылись клубы соединенные, то есть всесословные, и растворили в себе дворянские клубы, в Самаре же торговый класс настолько силен и богат, что образовал свой специальный коммерческий клуб, но и дворянский удержался на своей позиции и тоже не падает. Коммерческий же устроен роскошно, с великолепною залой в собственном доме.
<…>
Самарская губерния принадлежит к числу многоземельных губерний, она занимает 14 милл. десятин при 21/2 милл. жителей, то есть на одного человека приходится 5,6 десятин. Принимая во внимание, что почти вся земля в губернии высокого качества, нельзя не признать, что население губернии сравнительно невелико и может свободно увеличиться еще на 1 или 2 милл. человек.
Я собрал, между прочим, интересные сведения о стоимости всех строений в Самаре, достигающей по сделанным мною расчетам до 30 милл. рублей.
По моему маршруту я должен был следовать в Симбирск, а потому в 4Ґ часа 5 сентября сел на пароход «Некрасов» и поплыл вверх по Волге мимо Жигулевских гор, а 6 рано утром приехал в Симбирск. Общество «Самолет» назвало четыре свои лучшие пароходы именами русских поэтов Пушкина, Лермонтова, Жуковского и Некрасова, и на каждом из этих пароходов поместило в первом классе в рубке портреты поэтов и на скромной полочке томы их произведений.
Симбирск стоит на очень высоком берегу, до 80 сажен поднимающемся над меженным уровнем реки Волги, и чтобы добраться до этой горы, приходится объезжать четыре версты. Симбирск с первого раза поражает своею опрятностью, прекрасно шоссированными улицами и каким-то уютным характером, невольно вас успокаивающим. Гостиница, в которой я остановился, дополнила первое впечатление, так что я почувствовал себя в Симбирске как будто в гостях у хорошего приятеля.
В Симбирске, как известно, был огромный пожар 29 июня, и я тотчас поехал осматривать место пожарища, чтоб уяснить себе хотя немного причину таких сплошных пожаров в наших городах.
При этом объезде я еще более был поражен тишиной и спокойствием, царствовавшими в городе. Полное отсутствие жизни на улицах, какая-то мертвая тишина в городе невольно озадачивали нового человека, и если бы не гимназисты, пробиравшиеся с сумками за спиной изучать классические языки, я мог бы подумать, что в городе вовсе нет жителей.
Действительно, Симбирск необыкновенно тихий город, и его можно серьезно рекомендовать как курорт для нервнобольных. Шоссированные улицы и отсутствие почти всякой езды по ним — условия весьма хорошие для больного человека, и если Венеция рекомендуется врачами потому, что в ней нет улиц и езды, то Симбирск может вполне заменить Венецию, так как в нем тоже езды нет, а улицы хотя и есть, но при отсутствии езды по ним шума никакого не производят.
Тишина города до такой степени поразительна, что я часто забывал, что я живу в губернском городе, в котором обитают губернатор и архиерей и существуют губернское правление, губернское акцизное управление, удельная контора, казенная палата, земская и городская управы и банки: Государственный, Дворянский, Крестьянский, Волжско-Камский, Городской и Взаимного Кредита, и, кроме того, гимназия, кадетский корпус и проч. Когда представишь себе все эти учреждения с массой служащих в них чиновников, то покажется просто невероятным, как ухитряется вся эта масса людей не ходить вовсе по улицам и каким способом сообщаются они с местом своего служения.
Знакомясь еще более с городом, я только укреплялся в моем первом впечатлении и убедился, что спокойствие на улицах имеет связь и с душевным состоянием жителей.
Побывав в восьми городах Тамбовской, Пензенской и Самарской губерний, я везде слышал жалобы и замечал какое-то беспокойство за будущее, и, изучив все русские беды, я не знал, как отделаться от напоминаний о них. В Симбирске же я встретил такое спокойствие и удовлетворение, что мне даже хотелось бы послушать о неурожаях, так как исключительные разговоры об охоте с собаками и без оных, о винте с прикупкой или без оной и о женщинах просто озадачивали меня. Каким чудом Симбирск выделился из русской земли и образовал на высокой горе оазис, населенный счастливыми людьми! Я всюду толкался, чтобы проникнуть в этот заколдованный мир и везде встречал спокойствие: все были довольны начальством и товарищами, все хвалили друг друга, и эпитеты «прекраснейший», «добрейший» не сходили с уст. Городской голова, по словам моих приятелей, имеет один недостаток — скуп на общественные расходы. Но это — достоинство, а не недостаток. Секретарь статистического комитета не давал мне статистических сведений без разрешения губернатора и потребовал, чтоб я продиктовал ему, в каких обществах я состою членом, что я писал, и аккуратно занес все это на бумажку.
Но это опять не недостаток — и указывает лишь на строгую подчиненность и сознание своих обязанностей. Словом, как я не добивался отыскать дурные стороны в некоторых людях или хотя недостатки, но от всех слышал один ответ: прекраснейший, добрейший. И думалось мне: уж не потомки ли Манилова заселили этот город и задались мечтой построить мост через Волгу, чтобы заключить оба берега в свои объятия? В дополнение к этим впечатлениям, укажу еще на одну особенность Симбирска. В Самаре дворяне называют себя земцами, а в Симбирске земцы называют себя дворянами, что очень характеризует Симбирскую губернию — это старое дворянское гнездо.
<…>
В заключение, покидая тихий город, стоящий далеко от железнодорожного пути и торгового движения, я не могу не пожелать ему продолжения его мирной жизни и, вместе, предложить подумать об устройстве от берега на гору, в город, зубчатой дороги для подъема и спуска товаров и пассажиров, как единственного средства, могущего вывести город из летаргического сна. Я думаю, что если дорога эта не будет сделана в непродолжительном времени, то Симбирск совершенно зачахнет и растеряет все грузы, которые теперь собираются к Симбирской пристани.
Только тот город может процветать, который удовлетворяет требованиям хорошего рынка для продажи и купли товаров, города же, не отвечающие этим требованиям, должны зачахнуть и уступить свое место другим городам или селам, пользующимся лучшими географическими условиями и сумевшим отстранить все затруднения для привоза и сбыта товаров.
Рано утром 14 сентября приехал я в Ставрополь. Накануне была чудная ночь при 12R, а сегодня превосходное утро. В июне месяце каждого года главное русло Волги уходит от города за пять верст, оставляя ему небольшую Воложку, а потому Ставрополь, хотя и стоит при Волге, но только во время половодья. Недавно отстроенная гостиница, в которой я остановился, была, к моему удивлению, вполне опрятна и даже удобна. С балкона, расположенного на краю города, близь Воложки, открывался такой вид, что я не мог оторваться от него. Предо мною была вода и далее Жигулевские горы. Тишина в городе и гостинице, где не было никого приезжих кроме меня, непривычная в России чистота и чудный, открывшийся предо мною вид, — все это сразу перенесло меня в Швейцарию, в которой я путешествовал раз позднею осенью и так же, как и теперь, не встречал туристов. Иллюзия была так полна, что я вспомнил мельчайшие подробности моего путешествия!
Никогда я не забуду Ставрополя и всегда останусь ему благодарен за пережитые мною воспоминания на балконе его гостиницы. Если вы любите Швейцарию, а в особенности если вы любите Россию, то приезжайте сюда пожить и отдохнуть. Не знаю, хорошо ли здесь весной, когда пред глазами несется многоводная Волга и по ней снуют пароходы, но осенью прелестно.
Ставрополь замечателен не одним видом, он сам по себе премилый городок и со всех сторон окружен сосновым и дубовым лесом, идущим вглубь на несколько верст. В одной стороне обширного соснового леса, среди деревьев, построены шестьдесят домиков для слабых и больных, которые съезжаются сюда каждый год, в сосновый лес, дышать и пить молоко и кумыс. Недавно зародилась эта маленькая колония, всего восемь лет тому назад, но уже и теперь приезжающих насчитывают до ста семейств в течение лета.
Домики состоят из двух, трех и четырех комнат с мебелью, и отдаются они от 60 до 150 руб. в лето с 1 мая по 15 сентября. Обед из трех блюд можно иметь от владельца дач по 12 рублей в месяц и 6 рублей для прислуги. Многие предпочитают готовить у себя, и это должно стоить недорого, судя по ценам на провизию: говядину от 6 до 10 к. фунт, курицу 25 к., масло чухонское 25 к. фунт, молока горшок в 2Ґ бутылки 10 к., стерлядь аршинную около двух рублей и т. д. Система отдельных домиков имеет свой смысл, но, бесспорно, было бы удобнее, если бы кто-нибудь решился построить большой дом и устроить в нем нечто вроде швейцарского пансиона. Тогда можно было бы поручиться, что съезд болеющих значительно увеличился бы, так как в таком пансионе можно было бы устроить все с полным комфортом и жить было бы веселее. Против такого общежития можно одно только возразить, что русские люди любят как-то обособляться или сторониться друг друга, хотя по природе весьма общительны. Но насколько я мог наблюдать, это стремление к обособленности является у нас скорее делом привычки, нежели потребности, и стоит только сделать первый шаг — и чувствуешь себя уже хорошо, а потому я вполне уверен, что швейцарский пансион мог бы иметь здесь успех и привлек бы в Ставрополь новых людей, приезжающих сюда провести несколько дней или недель.
Ставрополь, расположенный почти рядом с бойкою Самарой и с испорченным населением Сызранского уезда (это общее убеждение на Волге), сохранил патриархальность и гораздо бо́льшую чистоту нравов. Не говоря о том, что город производит самое приятное впечатление, но и жители отличаются приветливостью, а по уверению старожилов, здесь не помнят ни поджогов, ни грабежей, хотя поездки на пароходы по ночам на расстоянии пяти верст и вызывают на размышление. Интересно, что здесь почти все деревянные дома очень мило и богато изукрашены резьбой, которой я не встречал вовсе в других городах. В Ставрополе я натолкнулся на двух оригиналов, которые немножко отравили мое счастливое настроение духа. Один из них ужасно надоел мне своими расспросами о Петербурге и министрах, о числе немцев и поляков в столицах и т. п.
Бузулук стоит среди степей и имеет вид вполне степного города. Тотчас близь железной дороги вы встречаете целый город амбаров для ссыпки хлеба, их насчитывают до трехсот. Уже четыре года стоят эти амбары пустые вследствие неурожаев, но родится хлеб — и все они наполняются и еще не хватает места для ссыпки. Самарская губерния имеет большое сходство с южною частью Бессарабии: и там, и здесь делаются огромные посевы, рассчитанные исключительно на удачу, и хозяйство имеет вид биржевой игры. Пойдут вовремя дожди, будет хорошая уборка — и разом составляется состояние. Но будет засуха весной, дожди во время уборки — пропадает вся работа и даже семена. Шансов же на неудачу здесь очень много.
В 1885 году, например, с 14 апреля по декабрь месяц ежедневно шел дождик, и, несмотря на огромный урожай, убрать хлеба не могли. В прошлом и настоящем годах были страшные жары весной, и хлеб вовсе не уродился. Весной бывают иногда такие ужасные ветры, что выдувают с полей сделанные посевы, так что приходится вновь пересевать поля. Ввиду этого здесь принято оставлять на полях комья, которые, защищая от ветров, не дают им сносить семян. Когда слушаешь здешних хозяев о претерпеваемых ими бедствиях, то вчуже становится страшно, тем более что бороться с такими силами природы почти невозможно. Есть одно средство, могущее уменьшить влияние ветров и засухи, — это облесение, но для этого требуется слишком много энергии и времени.
Бузулук, несмотря, однако, на неурожаи и на пустые амбары, начинает прихорашиваться. В городе проводятся мостовые, и на центральной площади можно смело ехать, не боясь потонуть; мостятся подъезды к реке, расставлены по городу чаны с водой, и жители мечтают об обществе взаимного страхования. Жаль, что Оренбургская дорога как бы назло обошла город, и даже станцию устроила не против Бузулука. Говорят, строители поссорились с городом!
Интересная особенность Бузулука, указывающая на безлесие местности и степной ее характер, — это продажа на лесном дворе заготовленных деревянных крестьянских изб, которых я насчитал более 400. Избы эти продаются совсем готовыми, с крыльцами, дверями и рамами, так что стоит только поставить в них печи, и можно жить. Большинство этих домиков построены из осины и имеют по два окна, а часть домов сосновых в три и даже пять окон.
Между железною дорогой и городом недавно возведен женский монастырь, очень широко построившийся. Задумали монашенки выстроить и колокольню, но заложили ее таких громадных размеров, что не могли осилить, и она уже несколько лет стоит недостроенною.
Еду я все по степи и никак не могу понять ее прелести. Я чувствую ее силу и величие, но красоты не вижу. Да и немудрено. Нужно видеть степь во всех ее видах, сжиться с этою природой, и только тогда начнешь понимать ее и любить.
Оренбург, этот некогда грозный форпост, выставленный Россией против азиатских народов, имеет теперь вид самого мирного города, даже без военной окраски. Азия подружилась с Европой, и представители той и другой заняты одним общим делом — торговлей. До Оренбурга вы не чувствуете нигде близости Азии, но здесь сразу попадаете в ее глубь, и вас окружают все представители ужасной Азии, потрясавшей некогда мир и теперь мирно торгующей коврами, хлопком, шелком и пр. Да, история Оренбурга, как цивилизатора диких, уже записана в летописи и почти забыта. Слава этого города померкла пред чудными деяниями там далеко на Востоке, где еще на днях дрались и умирали люди, и где теперь выкрикивает кондуктор: «Станция Мерв, поезд стоит двадцать минут!» — раздается свисток, и локомотив уносит путника еще дальше, где не смели люди ни ходить, ни ехать.
Сила великоросса в уменье покорять азиатские племена — просто непостижима, и указывает на великую роль русского народа при дальнейшем неминуемом его сближении с Азией. В Оренбурге, например, вы видите полное братство народов. В одной повозке едут киргизы или татары, везомые русским, в другой русских везет киргиз или татарин, говорят на всех нелитературных языках, все друг друга понимают, нигде не видно ни споров, ни недоразумений. Скачут на лошадях киргизы и башкиры, медленно переваливаются на верблюдах бухарцы и хивинцы; все это двигается, шумно разговаривает и живет свободно, не стесняясь, рядом с величайшим культурным народом, могущим сразу уничтожить все эти племена.
Когда увидишь среди азиатской толпы русского человека, то и в голову не придет, чтоб он играл тут какую-нибудь роль, и кажется, что азиаты господствуют в стране. В этом «кажется», может быть, и заключается секрет колонизаторского таланта русского народа.
Но что за рожи у этих азиатов! Этих страшных рож немало, их набираются тысячи, они образуют рядом с Оренбургом целый город палаток, домиков и кибиток, и как завоеватели разъезжают по его улицам. Татары среди этой толпы являются культурным и красивым племенем, полным достоинства и сознания своего положения. Не то чувствуете вы, смотря на русского мужика; везет он на своей клячонке толпу азиатов, и вы не увидите на его лице даже проблеска какого-либо сознания. Он не ведает, что, развозя этих азиатов, он совершает величайшую миссию, доступную человеку, — мирного приобщения к цивилизации диких людей.
«В нашей деревне, — рассказывал мне подвыпивший мужик на одной волжской пристани в ожидании парохода, — каждую неделю бывают драки и ни священник, ни становой ничего не могут поделать, потому что у нас четыре сословия: чуваши, мордва, татары и русские».
Так понемногу народы делаются сословиями и сближаются все теснее друг с другом.
На другой пристани в Ставрополе я ждал четыре часа самолетского парохода и мог свободно наблюдать беседу татар с русскими. Шел веселый разговор то по-русски, то по-татарски, и ясно было, что и те и другие не стесняясь говорили на обоих языках. А когда завиделся наконец давно жданный пароход и татарин сострил над ним по-татарски: «А все-таки ведь пришел», то все покатились со смеху вместе с попадьей, которая тоже понимала татарский язык.
Значит, стушевывается уже рознь, и между «сословиями» происходит более мелкое дробление, чтобы приготовить путь к полному слиянию.
Оренбург построен очень оригинально. Ядро города — бывшая крепость — примыкает к Уралу, и от него веером раскинулись в одну сторону две слободы, откинувшие от себя как бы центробежною силой поселок, который и называется оторванным. История образования города проявляется и в постройках. Ядро города застроено почти все большими каменными домами, слободы же состоят сплошь из маленьких деревянных домов, местами построенных очень тесно. Население города достигает почти 60.000 человек, а с казачьим форштадтом, стоящим к городу ближе, чем его четвертая часть, составит около 75.000 человек. Но несмотря на размеры города и его заметный рост, вы чувствуете, что Оренбург как бы парализован. Безжизненность города и какая-то апатия жителей поражает вас с первого раза, и вы невольно начинаете искать причину этого. Видимо, город переживает страшный кризис и сам не знает, выживет ли он его. Энергия и предприимчивость оставили его, и он надеется на одно время — этого целителя всех недугов.
Действительно, над Оренбургом стряслись большие беды. Уничтожение округа заставило сразу покинуть Оренбург около 300 семейств, получавших хорошее содержание и принадлежавших к лучшей части общества. Закаспийская дорога угрожает перевести из Оренбурга весь транзит хлопка и других азиатских товаров, неурожаи в течение четырех лет уничтожили почти совершенно вывоз хлеба и, наконец, страшный пожар истребил 1.600 домов. Такие удары действительно переживать трудно, и если еще несколько лет продолжатся неурожаи и азиатская торговля действительно покинет Оренбург, то ему долго не подняться.
Ко всем бедам присоединилась в этом году и чума на скот, вследствие чего запрещена была отправка кож, что окончательно остановило здесь все дела.
На всем пути от Самары до Оренбурга только и слышались разговоры о чуме. В Самаре убивали чумный скот, народ заволновался, явились войска, в Оренбурге запрещали убивать скот ввиду запрещения отправки кож, киргизы бросились откочевывать от города, и едва-едва удалось полицеймейстеру удержать их.
Недоразумения произошли, кажется, и там и здесь: там слишком усердно убивали, здесь слишком широко запрещали убивать. Впрочем, чума такой страшный бич, что немудрено потерять голову.
Нижний и Симбирск телеграфируют не отправлять кож из Оренбурга, но кожи бывают разные. Чума на рогатом скоте, а запретили вывоз и овчинных шкур.
С огромным интересом осмотрел я пожарище в Оренбурге и собрал о нем все устные сведения, так как задался мыслью разъяснить себе причины таких громадных пожаров, уничтожающих почти целые города.
Посетив все города в здешнем крае, подвергавшиеся истребительным пожарам, именно: Симбирск, Самару, Бузулук и Оренбург, и ознакомясь как с устройством городов, так и с условиями, при которых происходят пожары, я могу сделать общий вывод о причинах, создававших эти опустошительные пожары, а отсюда заключить и о мерах, могущих помешать их возобновлению. Главная причина, способствующая большим пожарам в этих городах — это, бесспорно, ветер, бушующий здесь с особенною силой по неделям и месяцам, и уносящий вихрем все, что встречается ему на пути по его силам. Для борьбы с такими сильными ветрами и должны бы быть заготовлены соответствующие средства, но, к сожалению, средства эти везде очень слабы — нет ни достаточно воды, ни достаточно труб. Кроме того, улицы большею частью не замощены и в сырое время делаются вовсе непроходимы, в особенности на спусках к рекам. Затем, как довершение картины, одна из главных причин разорения городов — дурные распоряжения на пожарах. В одном городе распоряжался пьяный начальник, в другом все начальство отсутствовало и главным лицом в губернском городе, принявшим на себя все распоряжения на пожаре, был частный пристав, в третьем неопытный брандмейстер бросается зря в огонь и не отстаивает того, что еще не горит. Словом, везде и повсюду вы слышите рассказы о неурядице, бездеятельности, неуменье и прочее.
Независимо от всего этого, мало обращается внимания на постройки в городах: дома лепятся на дома, строятся по косогорам, так что к ним невозможно ни подойти, ни подъехать, — дворы каменных домов застраиваются вплотную деревянными надворными строениями. В провинции, должно быть, не поняли иронию грибоедовского выражения «пожар способствовал ей много к украшению» и возложили все надежды на пожар, который постепенно и очищает города.
Как действует земство, планируя деревни лишь после пожаров, так действуют и города. Впрочем, последние и после пожаров не всегда выдерживали характер и допускали вновь отступления от плана и строительного устава вследствие снисходительности или неурядицы.
В настоящее время города начинают понемногу устраивать водопроводы, мостить улицы, увеличивать пожарный обоз, но из четырех названных городов только одна Самара серьезно обезопасила себя; остальные же города далеко отстали. В Симбирске и Оренбурге существуют, например, водопроводы, но в пожарах этого года водопроводы отсутствовали. В обоих городах, и в Симбирске, и в Оренбурге, водопроводы дают мало воды, построены без расчета, и виновного в этом не отыщешь: говорят о процессах со строителями, но боятся их начинать, не зная, выиграют ли. Я уже не говорю о Бузулуке, Бугуруслане, Бугульме и иных прочих, которым, разумеется, не до водопроводов, а устроить бы мощеные съезды к рекам и озерам, замостить улицы, главным образом вдоль деревянных построек, и устроить большие чаны с водой, но не в 300 ведер, а в 1.000 и 1.500, как в Ставрополе.
В трех городах этих есть еще один серьезный ресурс против пожаров: дружное население, воспитанное на пожарах и являющееся мгновенно к началу пожара и часто кончающее его до прибытия пожарной команды. Эти волонтеры не занимаются тушением огня, а ломают соседние постройки, и это, бесспорно, самое радикальное средство против распространения пожаров. К сожалению, брандмейстеры и прочие чины часто забывают это правило и, желая отличиться, бросаются в огонь и, ничего не спасая, отнимают средства для защиты того, что могло еще быть спасено. Бесспорно, что при таких страшных пожарах, как в Оренбурге, где погибло 1.600 домов и огонь, так сказать, слизал все следы бывших построек: фундаменты, печи и прочее, можно потерять голову; но в том-то и дело, что брандмейстеров нужно выписывать из Петербурга, а не воспитывать их из новичков на своих собственных пожарах.
В Оренбургской губернии еще много свободного пространства. На 17.300.000 десятинах она имеет жителей 1.150.000 человек, то есть на одного человека приходится 15 десятин, а если исключить население городов, то более 17 десятин земли, и какой богатой земли! Но несмотря на этот источник богатства, город Оренбург захирел, дворянский клуб, прежде процветавший, несмотря на переименование в общественный, едва тянет свою жизнь, коммерческий кое-как перебивается со дня на день при самых скромных размерах. Даже маленький театр — единственное осмысленное развлечение на этой окраине — почти не посещается, несмотря на порядочные труппу и оркестр. В губернии нет ни новых судов, ни земства.
В Оренбурге жить скучно. Безжизненность царит всюду, и в людях, и в природе, и на путешественника производит тяжелое впечатление. Полное отсутствие в городе зелени придает ему какой-то серый однообразный тон, только стоящий в стороне сад, окружающий караван-сарай, немного веселит взор, но он причислен к губернаторскому дому и публикой теперь не посещается. Рассказывают, что устройство этого сада стоило огромного труда Башкирскому войску, перевозившему, независимо от деревьев, и самую землю для образования грунта. Гостиница в Оренбурге носит тоже азиатский характер. Хлопанье дверей наподобие выстрелов из пушек, топанье ногами прислуги и крик у буфета от раннего утра до поздней ночи дают мало покоя проезжим.
Пред отъездом из Оренбурга я, разумеется, посетил театр, первый театр во все время моего путешествия. Шла комедия Островского «Без вины виноватые», и, откровенно говоря, я просмотрел ее с большим удовольствием. Не касаясь самой комедии, поражающей своею правдой, отсутствием шаржа и прекрасным языком, исполнение комедии тоже было далеко не заурядное. Оркестр состоял из двенадцати человек, из которых десять были русские, равно как и капельмейстер, что меня очень удивило. В прежнее время театральные оркестры состояли сплошь из отставных музыкантов, потерявших зрение и слух, из немцев и евреев. Теперь же я встретил оркестр, состоящий почти весь из русских и вдобавок совершенно молодых людей, обучавшихся частью у частных учителей, частью в музыкальных отделениях. Это результаты деятельности наших консерваторий, воспитывающих больших артистов для столиц и малых для провинции. И нужно отдать справедливость, что маленький оркестр этот играл верно и толково.
Пользуясь открытием Самаро-Уфимской дороги, я решился проехать в Бугуруслан, Самарской губернии. На всех станциях Оренбургской и Уфимской дорог я спрашивал, не обошла ли дорога Бугуруслана, но никто не знал ничего положительного, хотя все были уверены, что дорога не могла обойти город. Но предчувствие мое оправдалось. Казенная дорога не только обошла Бугуруслан, но и Белебей, и даже не дошла до Уфы.
Бугуруслан, по статистическим сведениям за 1887 год, имеет 20.300 жителей. Между тем по виду население его никак не может превышать 15.000 человек и даже должно быть еще меньше, что и подтвердилось по наведенным мною справкам. В Бугуруслане и Бугульме (14.000 жителей) значительная часть мещан, получающих в этих городах свои паспорты, постоянно живет на хуторах в уездах, на что следовало бы обратить внимание статистическому комитету.
Бугуруслан — очень тихий город, движения никакого, и в нем доминируют собственно гуси, расхаживающие стадами по улицам, — по ночам же гуси совершенно овладевают городом и, собираясь около резервуаров с водой, гогочут во всю глотку, не обращая никакого внимания на главных владельцев города — людей, предающихся мирному сну.
После тяжелых впечатлений, вынесенных мною в Оренбурге, я с удовольствием отдохнул в Бугуруслане, где нашел спокойную и чистую келию с прислугой в лице отлично выдержанного дворового человека, и, признаюсь, нигде так хорошо не занялся, как здесь.
Хотя я пробыл в городе с небольшим сутки, но так как поезд отходил в 6 часов утра и мне нужно было выехать в 4, то я просидел всю ночь. Весь город спал, когда я проезжал по нем, и только в аптеке горели огни. В какое бы захолустье России вы ни попали, везде вы найдете аптеки в полном порядке, всегда готовые исполнять требования населения. Я думаю, что нигде в Европе нет такой хорошей организации аптек, как у нас, а потому мы должны очень осмотрительно относиться к разным проектам об уничтожении монополии, понижении таксы на лекарства и проч. Разрушить даже вековое учреждение вовсе не трудно, но создать его вновь невозможно.
У нас образовался целый класс людей, специально знакомых с аптекарским делом и им только и занимающихся. Люди эти, благодаря высокой таксе на лекарства, дорожат своим делом, весьма внимательно к нему относятся и всецело преданы ему. Они продают аптеки, покупают вновь, переезжают из города в город, но почти до конца жизни остаются верными своей профессии. Тысячи аптек в России, разбросаны они по всем местечкам и городкам, и везде свято исполняют свой великий долг. Бывали ошибки в составлении лекарства, случались и несчастия — отравления, но это капля в море сравнительно с тем огромным количеством лекарств, которые ежедневно составляются в этих маленьких лабораториях, рассеянных по всей России и всегда готовых подать помощь больному человеку.
Я потому обращаю внимание на наши аптеки, что мы часто не умеем дорожить своим хорошим, и потому еще, что, как мне кажется, аптекарское дело начинает у нас уже подрываться. В некоторых уездных городах земство, руководясь желанием удешевить лекарства, открыло свои аптеки и принудило этим закрыться бывшие в городах аптеки. Впоследствии вольные аптеки эти закрывались, и я знаю случаи, когда после таких проб города оставались вовсе без аптек. По моему мнению, может быть, и ошибочному, за аптеками необходимо сохранить монополию и высокую таксу, так как только при этих условиях аптекарское дело может быть выгодным и аптекарям не будет надобности прибегать к обманам. Земство для облегчения бедного сельского населения может продавать лекарства за удешевленную цену и даже раздавать их даром, но вряд ли следует разрешить земству открывать в городах вольные аптеки.
Часть 2:
Сызрань, Хвалынск, Балаково, Николаевск, Вольск
править
Волга протекает около Сызрани (Симбирской губ.), как и в Ставрополе, только весной до половины июня, а затем уходит за 4 версты от обоих этих городов, как бы не считая их достойными украшать все лето ее берега. Такое удаление от реки-кормилицы всего населения, разумеется, отражается на городе, но все-таки Сызрань или, вернее, его большая центральная улица очень оживлена и огромные трактиры, или, как здесь говорят, гостиницы, всегда полны народом.
Начиная с Самары, во всех бойких волжских городках существуют трактиры, состоящие из больших зал в 10 и даже 15 окон подряд, разделенных, смотря по величине, на два или на три отделения перегородками с арками. В этих отделениях и размещается народ по чистоте одежды, размещается сам по чутью, и только в пьяном виде попадает не в свое место. Такие трактиры, так сказать, высшего полета, называются гостиницами, так как для гостиницы собственно существует название «нумера» и останавливаться можно только в заведениях под вывеской или просто «номера» или «гостиница с номерами».
В Сызрани числится до 30.000 жителей, из которых, впрочем, около 10.000 человек принадлежат к крестьянскому сословию и значительная часть из 18.000 мещан занимается тоже земледелием, в силу чего город этот имеет совсем оригинальный вид по постройкам, в большинстве крестьянского характера. Число домов в Сызрани сравнительно с другими даже более значительными городами вполне ясно рисует этот характер построек. В Самаре при 90.000 жителях домов 4.704, в Оренбурге при 58.000 жителях домов 4.454, в Симбирске при 40.000 жителях 3.700 домов, а в Сызрани при 30.000 жителях 4.500 домов, то есть более, чем в Оренбурге, и немного лишь менее, чем в Самаре. На один дом приходится, таким образом, жителей: в Самаре почти 20, в Оренбурге 13, в Симбирске 11, а в Сызрани 6,5, то есть почти столько же, сколько приходится жителей на один дом в деревнях. Такой вывод может показаться невозможным, как скоро в Сызрани находятся 30 каменных домов, но это доказывает, что самые большие каменные дома или заняты различными учреждениями — управами, банками и гостиницами, или обитаемы семьями их владельцев, что в действительности и верно. Статистика, даже и не совсем точная, дает драгоценные указания, с которыми не в силах бороться даже сызранский патриотизм.
<…>
Сызрань кроме Воложки от Волги отрезывают еще две реки, и весной город положительно плавает в воде, как сызранский гусь, и так же, как гусь, всякое лето выходит сух из воды. Две речки, перерезывающие город, образуют, вследствие мельничных плотин, большие пруды среди города, которые придают ему очень оригинальный вид, и с них открывается вид на весь город. Сызрань расположена по скатам гор, поднимающихся с трех сторон амфитеатром от реки, протекающей посредине города, а потому с прудов, образуемых этою рекой, вид на город очень красив, со всех сторон поднимаются массы серых домиков и охватывают весь ландшафт.
Сызрань славится своим водопроводом и раскольниками. Водопровод действительно недурен, если бы не угрожал процесс со строителем — Мальцовским товариществом, а о раскольниках судить не могу, слышал только, что в их руках сосредоточены почти все крупные состояния города.
Водопровод, впрочем, заслуживает внимания и независимо от процесса. В Кузнецке и Бугуруслане я видел водопроводы, берущие воду из горных ключей; но в этих городах вода проведена деревянными трубами исключительно для непрерывного снабжения резервуаров, расставленных по городу. В Сызрани же вода взята из горных ключей с высоты 52 сажен над уровнем города и проведена чугунными трубами по улицам города, с устройством разборных и пожарных кранов. К сожалению (этим словом приходится злоупотреблять в России), контракт на устройство водопровода был заключен с Товариществом Мальцовских заводов, а товарищество оказалось несостоятельным. Водопровод поэтому недостроен, дурно спаяны в некоторых местах трубы и проч. и проч., стоимость водопровода с тридцатишестиверстною сетью труб 230.000 рублей, да приобретение от Удельного ведомства ключей с мельницами, дающими около 7.000 рублей дохода, обошлось во 170.000 рублей, итого 400.000 рублей.
От Сызрани вниз по Волге начинается густое заселение раскольников, и во всех главных торговых пунктах до Саратова — Хвалынске, Балакове и Вольске — главную силу составляют сектанты всех видов.
После маленького мороза, испытанного мною в Оренбурге, мне особенно приятно было встретить здесь чудную, вполне летнюю погоду с темными ночами, что имело для меня двойную цену вследствие предстоявшего мне путешествия по Волге, представляющего особую прелесть в хорошее время.
Все русские люди обязательно должны знать Волгу, в каком бы углу России они ни жили, так как река эта не местная, как Днепр, Дон или Висла, а государственная, и на Волге проявляется вся сила и красота русской природы и могущество русского народа. Ехать по Волге нужно непременно от Твери, так как только увидав всю реку, можно понять величие ее. По моему мнению, следует ехать на «Самолете» от Твери до Рыбинска, затем на пароходах Зевеке до Нижнего и оттуда на пароходах Зевеке же или «Кавказа и Меркурия» до Астрахани. Назад на тех же пароходах до Нижнего в Москву и далее на место. Пароходы Зевеке и «Кавказ и Меркурий» (товаро-пассажирские) удобнее самолетских тем, что ниже держат таксу за провоз и останавливаются по несколько часов в каждом городе. Такое путешествие от Москвы до Астрахани и обратно можно сделать в три недели за 60 руб. сер. с едой и всеми расходами во втором классе на пароходах и в третьем на железной дороге. Пароходы товаро-пассажирские больше и удобнее легких, с каютами на двоих людей, с хорошим столом и всеми удобствами, так что можно забыть, что живешь на пароходе, если бы не было пред глазами постоянно сменяющейся панорамы Волги. Если взять с собою складные тюфячки, то можно ехать на этих пароходах даже в третьем классе, который устроен отлично, с койками для каждого человека и с отоплением. Второклассных мест на пароходе «Кавказ и Меркурий» «Кауфман» 55, а третьеклассных 165, так что разместиться может почти целая гимназия.
Городские управы не откажутся, разумеется, встретить детей и показать им город, собор и все достопримечательности. Поездка при такой обстановке никогда не забудется детьми и будет служить постоянным материалом для разговоров и рассуждений, а на детскую душу сделает неотразимое впечатление на всю жизнь. Я не сомневаюсь, что найдутся в России учителя или инспектора, которые разделят мой взгляд и помогут организации таких поездок.
С упованием на будущее перехожу к описанию Хвалынска. Нигде на Волге я не встречал такого музыкального направления, как в Хвалынске. Уже с парохода услыхал я музыку, а в городе она просто оглушила меня. Во всех трактирах и гостиницах гремят оркестры от 7 час. утра до 12 ч. ночи. Фальшивят эти оркестры ужасно, и только удивляешься, как это сохраняется еще мелодия. Мало того, хозяин одной гостиницы оказался страстным любителем театральных представлений и устроил у себя в зале театр, показывает фокусы, забавляет публику рассказчиками, пляской и пр.
В Самаре запрещена вовсе музыка, даже машины изгнаны из трактиров за греховное влияние, а в Хвалынске музыка стоит над городом, все играют и поют. Чему они радуются, я понять не мог. Уж не виду ли белоснежных гор, окружающих город?
Хвалынск действительно расположен очень красиво. Высокий утесистый берег, отступив от Волги, образовал долину, окруженную меловыми горами. На этой долинке построился город и, разгулявшись, пополз на горы — тесно стало ему в отведенном местечке. На скатах же и холмах засадил он громадные сады — лучшие на Волге. Сколько здесь десятков тысяч корней яблонь, я добиться не мог, но волжские люди убеждены, что Хвалынск — это родина яблоков, и что отсюда уже распространились они по Волге.
У ног великая река, снабжающая лучшею рыбой, кругом горы, защищающие от ветров, везде сады и фрукты — как тут не петь и не веселиться!
Интересную вывеску я заметил в Хвалынске: «Коммерческая гостиница. Торговля на основании закона Высочайше утвержденного 14 мая 1885 года положения о трактирных заведениях ст. 4 для употребления на месте и на вынос». Какой высокий слог и сознание своего достоинства! Я убежден, что подобной вывески нет во всем мире.
В этой коммерческой гостинице я встретил партию билетных солдат, только что сошедших с парохода, привезшего их из Закаспийского края. Сидели они все вместе и пили чай в стороне от других посетителей трактира. После четырех лет трудной службы в далеком крае вернулись они к себе на родину, и никто не встретил их, ни от кого не видели они привета. Мне захотелось их порадовать, и я, подозвав полового, велел ему поставить им всем пива, но чтобы никто не знал от кого, а когда солдаты спросят, сказать, что хвалынцы поздравляют их с возвращением. Мирно выпили солдатики пиво, и хотя и допытывались, кто виновник угощения, но половой строго выдержал мой приказ, и они, ничего не подозревая, вместе со мною чинно вышли из гостиницы.
<…>
Самарская губерния расположена против Симбирской и Саратовской, и разделяет их только река Волга. И когда едешь сверху вниз, то города и села Самарской губернии перемежаются с городами и селами сначала Симбирской, а потом Саратовской губерний. При таком сравнении невольно поражает резкое различие между двумя берегами, как в культуре народа, так и в экономическом отношении. Правый гористый берег Волги гораздо выше культурой, чем левый, это видно по городам, видно и по народу, но зато берег этот не имеет никакой жизни, за исключением лишь городов, соединенных железными дорогами: Сызрани, Саратова и Царицына. Правый же плоский берег, принадлежащий Самарской губернии, которую симбирские и саратовские мужики называют ордой, кишит жизнью, и напротив тихих городов правого берега на левом создаются в несколько лет бойкие пристани, имеющие миллионные обороты. Левый берег Волги вдоль границы Самарской губернии питается хлебородною степью Самарской, Оренбургской и частью Уфимской губерний и Уральской области. Пространство земли, отправляющее свои произведения на левый берег, составляет не менее 40 милл. десятин. Этим, собственно, и определяется оживление всей границы Самарской губернии: против спящего Симбирска создалась пристань Майна и громадное село Мелекес, затем следует Ставрополь, стоящий почти рядом с Самарой — первою пристанью на Волге, и все-таки грузящий хлеб, далее следует Самара, Балаково, Баронск, Покровская (против Саратова) и Ровное. Что же взамен дает правый берег? Сенгилей, Сызрань, Хвалынск, Вольск и Саратов. Из них только Сызрань и Саратов имеют торговое значение, остальные же города хотя и стоят на Волге, но не играют почти никакой роли в хлебной волжской торговле.
Это различие в характере и культуре обоих берегов происходит потому, что Волга задержала влияние степи на культурную Россию, она принимает богатства степи, но самую орду не пускает дальше и хранит от ее нашествия свой чудный правый берег. Что бы было с этими мирными приютами культуры Симбирском и Вольском, если б орда с верблюдами могла беспрепятственно приходить в них? Река Волга, бесспорно, имела большое значение для охранения культуры внутренних губерний России от степи с ее ордой, и значение это не утратилось еще и до сих пор. Стоит только сравнить два берега Волги по границе Самарской губернии, и поймешь, что между этими берегами существует различие в культуре по крайней мере на пятьдесят, если не на сто лет. Даже в Самаре вы чувствуете это различие. Те же русские люди, и живут они так же, а общий характер города отзывается азиатскою Америкой или американскою Азией, но не Европой. Не в осуждение говорю я это, а скорее во славу. Симбирск и Вольск унаследовали культуру, созданную их предками, и остановились, а Самара создает культурный центр на диком берегу и служит распространителем цивилизации в «орде».
Но хрипит уже пароход — мы приехали в Балаково. Балаково это не город, а село, имеющее 17.000 жителей, четыре церкви и 2.279 домов, и домов приличных, городских, из них 150 каменных двухэтажных. В селе этом теперь вторая по размерам хлебная пристань на Волге. Ежедневно съезжаются там от 7.000 до 8.000 возов с пшеницей на лошадях, волах и верблюдах. В урожайные годы количество возов бывает еще больше. Словом, обороты этого села нужно считать десятками миллионов рублей.
И что же вы видите в этом знаменитом селе левого берега? Полное невежество и безобразие. На все село с десятком миллионеров одно сельское училище со 150 учениками при одном учителе, ни одной замощенной улицы при страшной грязи; так что два года назад осенью платили за доставку воза до пристани на расстоянии полторы версты по три рубля и за доставку пассажиров от двух до пяти рублей. И рядом с этим на расстоянии 1? часа езды стоит на другом берегу Волги город Вольск, в который я приглашаю жить всех людей, ищущих покоя, дешевизны, хорошего климата и удобств. Балаковцы, разумеется, жалуются на всех кроме себя, и в особенности на Удельное ведомство, владеющее в Балакове пристанью и площадями. Но я не верю, чтоб Удельное ведомство могло мешать устройству дамбы на пристани или замощению улиц по селу.
В восьмидесяти верстах от Балакова сухим путем лежит город Николаевск, Самарской губернии, в который я должен был ехать. Таким образом, мне в первый раз приходилось проехать по настоящей степи на лошадях, где я свободно мог наблюдать и природу, и людей. Чтобы видеть незнакомую мне степь при всех родах освещения, я решился выехать из Балакова до восхода солнца, в четыре часа утра, при освещении одними звездами, а на обратном пути выехал до заката солнца. Таким образом, я видел восход и закат солнца в степи, видел степь, освещенную одною луной и звездами, и изучал ее при всех освещениях. От Балакова вплоть до Николаевска, за исключением небольших неровностей, степь представляет совершенно горизонтальную площадь, и так же обманывающую зрение, как и водяная поверхность. Для северного человека, привыкшего всегда видеть леса, деревья и холмы, ограничивающие его зрение, степь представляет так много оригинального даже в световом отношении, что часто не можешь дать себе отчета в том, что представляется пред глазами. На расстоянии трех-четырех верст всякий предмет видишь уже на воздушном фоне, и мужик, пашущий на лошади, так вырезывается пред глазами, что вы можете рассмотреть при помощи бинокля все детали: сбрую на лошади, платье мужика, и даже нарисовать профиль его. Не доезжая четырех верст до Николаевска, мне представились церкви и дома города, причем земли, на которой стояли эти церкви и дома, я не видал. Явление это до такой степени мне было непривычно, что я подумал, не окружен ли город водой, и только подъехав ближе, убедился в своей ошибке. В самом деле, только на такой ровной степи, когда и зритель, и город находятся на одной плоскости, можно видеть на известном отдалении дома, людей и лошадей на фоне неба, не видя в то же время земли, на которой они стоят. В нестепных местах на большом расстоянии предметы вовсе не видны вследствие неровности места, заслоняющих лесов и проч.
По пути до Николаевска я встретил четыре большие села, широко разбросанные на большом пространстве. И в этом сказалась степь, как сказалась она и в самой постройке домов в 5—6, даже в 10 окон. Все постройки, несмотря на абсолютное отсутствие леса, покрыты тесом, и соломы в селах почти вовсе не видно. Еще в Балакове говорил мне лесной торговец, что крестьяне степи не покупают более трехсаженного леса, а требуют леса в 13 аршин, то есть в четыре сажени и один аршин, и торговец предположил, что они отпиливают четыре аршина, в чем я тогда же усомнился. При осмотре же построек на месте оказалось, что крестьяне стали строить четырехсаженные избы, причем лишний аршин идет на рубку. Интересно, что вследствие высокой цены на лес (3 руб. 50 к. и 4 рубля за бревно) дома строятся теперь не из леса, а из досок в 1? вершок толщины. Такие дома смазываются снаружи глиной и обшиваются тесом, а промежуток между стенами и тесом засыпается сухою землей. Построенные таким образом дома отлично держат тепло и могут простоять от 15 до 20 лет. Грунт почти на всем пути от Балакова до Николаевска немного песчаный, и дорога была совершенно как асфальтовая. По замечанию одной бабы, когда едешь по дороге, то не слышно колес, как будто бы на пароходе.
Николаевск, центр одного из самых богатых уездов Самарской губернии, весьма невзрачный городок, с очень бедными постройками и с немалым числом соломенных крыш. Нумера, в которые меня завезли, были так грязны, что я, испытав многое на свете, не решился остаться в них, и предпочел почтовую станцию, где спал на полу, на кошме. Одним только и выдается Николаевск, это церквами.
С левого берега Волги я опять переехал на правый, и пароход остановился около города Вольска.
Еще подъезжая к городу, я был поражен прекрасным видом известковых гор, по которым лепились деревянные домики одной из окраин города, но когда я сошел с парохода и въехал чрез каменную арку в самый город, то удивлению моему не было конца. Прекрасные мостовые, красивые каменные дома с колоннадами, отлично устроенные бассейны, с льющеюся из труб водой, изящная архитектура собора, все это вместе повергло меня в полное недоумение, и я не мог отдать себе отчета, каким образом возник под охраной чудных гор этот чистенький и красивый городок, имеющий сходство со швейцарскими или немецкими городами, но никак не с русскими. Вот краткая история этого интересного города.
Около ста лет тому назад, на месте нынешнего Вольска стояло село с волостным правлением, писарем в котором был Злобин, человек замечательный по уму, энергии и любви к своему родному селу. При помощи случайных связей и смелости характера, Злобин появляется в Петербурге, берет откупа и составляет себе миллионное состояние. Но, несмотря на эту выдающуюся карьеру для простого мужика, Злобин не забывает своего села и создает из него город и застраивает его каменными палатами. Любовь Злобина к созданному им городу была так сильна, что после него образовался целый культ служения городу. Вслед за Злобиным один за другим появляются во главе управления города умные и преданные Вольску люди: Куренков, Сапожников, Брюханов и Плигин. Эти-то люди и создали современный город Вольск силой своей любви к нему. Они, миллионеры, строили себе обширные дома в Вольске с концертными залами, жили в Вольске и умирали в нем. Один Злобин построил, говорят, до 200 домов в Вольске, несколько домов построил и Сапожников, и он же выстроил две красивые церкви, и одну из них, как говорят, на том самом месте, где прадед его был повешен Пугачевым.
Один водопровод построен Соколовым, другой Плигиным, который, кроме того, достраивает в настоящее время очень изящный инвалидный дом.
Целое поколение даровитых людей, любивших Вольск и верно служивших ему, воспитало во всем населении города редкую в России любовь к своему месту и стремление улучшить его. Какой-то мирный дух царит в этом городке, и вы чувствуете, что несчастие реже должно встречаться здесь, чем в других местах, что здешние люди участливее относятся друг к другу и не допустят своего земляка до нравственного падения.
И в самом деле, нищих в Вольске нет и быть не может. Город владеет сорока тысячами десятинами отличной земли, в числе которой находится часть пахотной земли, часть заливных лугов и лесу. Пахотная земля сдается горожанам по три рубля за десятину, между тем рядом такая же земля арендуется от частных владельцев за 10 р. и 15 р. Пользование же лугами и лесом распределяется по числу поступивших заявлений между всеми жителями по паям, с платой 2 р. 80 к. за пай, причем на пай получается три воза сена, всего около ста пудов, и два воза дров. Большею частью на семью приходится около десяти паев и, следовательно, за плату 28 р. 60 к. семья эта получает около 1.000 пудов сена и от 15 до 20 возов дров, так что, по словам местных жителей, такая семья может, продав часть сена, покрыть этим расход на работу и таким образом получить даром годовую пропорцию сена и дров. Немудрено после этого, что всякий бедняк города Вольска любит его и не покидает. Немудрено, что при первой тревоге о пожаре все жители, богатые и бедные, бросаются на помощь и не дают огню уничтожить их любимый город. Проявление этой любви я замечал во всех и без пожара. Извозчик, объезжая с вами город, все показывает и объясняет вам совершенно в том же духе, как мне случалось это в Швейцарии и как нигде не случалось в России. Говорите вы представителям города о чистоте на улицах, о красоте города вообще, и они благодарят вас. Все отношения носят характер мягкости и любезности. Но независимо ото всех этих приятных сторон, город заботится также и о воспитании детей, и заботится серьезно. На тридцать семь тысяч жителей, в Вольске находятся следующие учебные заведения: четыре приходские школы, одно городское двухклассное, классическая прогимназия, реальное училище, женская гимназия, учительская семинария и приют для бедных детей.
Хлебная торговля в Вольске невелика, внутренняя торговля собственно для города тоже слаба уже в силу того, что большинство жителей пользуется с городской земли хлебом, сеном и дровами. Вследствие этого город имеет очень спокойный характер и жить в нем весьма приятно, тем более что все в нем дешево. Постройки, сделанные Злобиным и Сапожниковым, так велики, что, несмотря на то, что все учебные заведения помещены в домах, принадлежащих городу, в которых даже и учителя имеют отличные квартиры, больших каменных домов построено более, чем требуется для города, а потому можно найти приличную квартиру от четырех до восьми комнат за цену от 100 до 300 рублей. Прислуга дешева, потому что местные люди не уходят на заработки, и можно иметь женскую прислугу от 3 до 5 рублей, мужскую за 8 рублей. Все продукты также очень дешевы, я нарочно записал все цены, чтобы привлечь в город Вольск людей, имеющих небольшие средства и желающих спокойно жить в здоровой местности и со всеми привычными удобствами. Вот цены на главные продукты: дрова липовые 15 рублей пятерик, то есть 5 сажен 14-вершковой длины, говядина от 6 до 8 копеек, телятина и баранина 10 коп., курица 20 коп., утка 25 коп., гусь от 70 коп. до 1 руб., молоко 3 коп. бутылка, яйца от 1 руб. до 1 руб. 50 коп. сотня, смотря по времени года, сено от 10 до 15 коп. и овес от 35 до 40 коп. за пуд. Сообщение летом на пароходах, пристающих вплоть к самому городу, а зимой 120 верст на лошадях до Саратова, откуда в сутки с небольшим железная дорога доставляет в Москву. Относительно общества в Вольске лучше, чем во многих русских городах. Независимо от местного купечества, в городе живет много пришлых людей: агенты всех пароходных обществ, учителя поименованных выше училищ и еще учителя и начальство существующей здесь единственной в России военной школы, имеющей задачей исправление кадетов, присылаемых из корпусов.
Часть 3: Баронск, Саратов, Царицын
править
Екатериненштадт (Баронск). Базарная площадь с лютеранской церковью. http://oldsaratov.ru
В полутора часах езды на пароходе от Вольска расположена на левом берегу Волги самая большая немецкая колония, названная в честь императрицы Екатерины Екатеринштадтом и прозываемая в народе Баронском — от барона, переселившегося сюда с первыми колонистами.
Колония эта, вследствие песчаного грунта, хотя и не имеет балаковской грязи, но по виду похожа на русское село, а по числу жителей и богатству значительно уступает Балакову.
В Екатеринштадте всего 5.000 жителей и 750 домов, и на окраинах его я встретил такие бедные домики, которых до сих пор еще не видел нигде. Екатеринштадт составляет, собственно, столицу всех немецких колоний на Волге, в нем помещается центральная школа, в которую поступают дети изо всех колоний для продолжения своего образования. В колонии этой находится три церкви: православная, лютеранская и католическая, и при каждой церкви открыто приходское училище. Всех учащихся в Баронске на 5.000 жителей считается 620 детей обоего пола, так что один учащийся приходится на 8 человек, а в Балакове один учащийся на 85 человек. В Баронске была весьма значительная хлебная пристань, но за последнее время она очень упала вследствие неурожая в Самарской губернии и обмеления Волги около самого села, так что даже на пассажирские пристани, поставленные от берега по крайней мере на 250 сажен, приходится подъезжать на лодке. Но и до сих пор в колонии находится 380 амбаров, в которых может помещаться до 5.000.000 пудов хлеба.
Всех колонистов в Самарской и Саратовской губерниях считается до 380 тысяч. Громадное большинство их не знает вовсе русского языка, и за весьма небольшими исключениями колонисты избегают сношений с русскими и живут совершенно обособленно. До последних неурожаев колонисты пользовались известным благосостоянием, но в настоящее время значительно обеднели, и многие находятся в неоплатных долгах. Я говорил со многими колонистами о положении колоний, и они все в один голос заявляли мне, что немцы в колониях очень упали и материально, и нравственно, и не знают, какое средство может вывести их из настоящего положения. Самое вредное для колоний, по мнению более дальновидных колонистов, это их отчужденность от русских и даже враждебность к ним.
«От немцев мы отстали, а к русским не пристали, — говорили мне колонисты, — и, вызванные сюда обучать русских, мы ничему их не научили и сами должны теперь учиться у них». По мнению некоторых колонистов, одно только средство может помочь им — это введение обязательного обучения русскому языку, так как это сблизит их с русскими, в чем более опытные колонисты только и видят свое спасение.
Чтоб обрисовать враждебность колонистов к русским, я передам историю одной семьи, рассказанную мне колонистом. «Отец мой умер, когда мне было только двенадцать лет, — говорил мне колонист. — Я помню, как он приказывал моему дяде, умирая, отдать непременно всех его детей в русскую школу, а если не будет средств, то поместить их работниками к русским. Отец наш был очень умный человек и понимал необходимость того, чтобы мы сблизились с русскими. Но, несмотря на этот приказ покойного отца, опекуны наши отдали меня в работники к немцам. Мне это было очень обидно, я несколько ночей не мог спать и все обдумывал, как бы мне убежать к русским, и наконец убежал. Но меня поймали и вновь отдали в работу к колонисту, впрочем, ненадолго, так как я опять убежал, и на этот раз меня уже не поймали. Найти работу мне очень было нелегко. Я обошел в Балакове многих купцов, прося принять меня, но, к несчастию, попадал все на раскольников, которые с ругательством „проклятый немец“ прогоняли меня. До сих пор не могу забыть жестокого отношения ко мне этих раскольников и до сих пор чувствую к раскольникам если не вражду, то, во всяком случае, и не дружбу. Затем я попал в Москву и, познакомившись с действительно русскими добрыми людьми, так полюбил их и сроднился с ними, что прервал всякие сношения с колонистами и хочу жить и умереть среди русских».
Действительно, бывший колонист этот не только говорит отлично по-русски, но сделался даже похожим на русского человека так, что я не сразу признал в нем немца. В своем магазине колонист этот держит исключительно русских приказчиков, и на вопрос мой, почему он не берет никого из немцев, он мне ответил: «Все колонисты какие-то противники (то есть ни на что нельзя согласить колонистов), грубые, и притом не знают русского языка. Я не то что не имею приказчиков из немцев, но даже ничего не продаю им, так как они так упали, что их и кредитовать нельзя».
Рассказ этот, слышанный мною из уст человека, составившего состояние себе неутомимым трудом и энергией, человека с большим здравым смыслом и вполне доброго, очень характерен и отлично рисует отношения колонистов к русским. Такие отношения к русским я встретил и среди колонистов Бессарабии, а потому приходится признать, что отношения эти зависят не от местных условий, а от немецкого характера, крайне необщительного и гордого.
Но оторвется немец от своей общины, попадет среди русских, и тотчас переменяется — с него спадает вся немецкая узкость и он очень скоро сродняется с русскими привычками. Таких колонистов, переселившихся из колоний, я встречал много, и в них едва можно было узнать немецкого человека. Зашел я в Баронске в трактир и в ожидании заказанного обеда смотрел на играющих на биллиарде. Играющие при каждом ударе кием употребляли непечатные русские выражения, так что мне наконец сделалось совестно за соотечественников. Никогда и нигде не слыхал я такой ругани, а тут как нарочно забрались наши в колонию среди немцев и щеголяют скверными словами. Но каково же было мое удивление, когда играющие, бросив кии, заговорили по-немецки. Ни в манере говорить, ни в манере держать себя никак не возможно было признать их немцами, до такой степени теряют свою физиономию колонисты, имеющие частые сношения с русскими.
Все это дает право заключить, что устойчивость немца-колониста зависит главным образом от его обособленной жизни исключительно среди своих, и если б их можно было расселить пореже и небольшими колониями, то они давно бы слились с коренным населением и могли бы оказать полезное влияние. Но при настоящей скученной жизни, колонисты не приносят никакой пользы, и потому необходимо принять меры к сближению их с русскими ради обоюдной их пользы.
Нападение киргиз-кайсаков на колонию Мариенталь.
Киргиз-кайсаки уводят
История немецкой колонии доказывает также, что немцы не имеют никакой колонизаторской способности. Сто тридцать лет живут они на берегу Волги, были пионерами заселения Саратовской губернии, не раз выносили набеги Орды и не приобрели в крае ни значения, ни влияния. Русские переселенцы, позднее их явившиеся на те же берега Волги, захватили все в свои руки, идя все дальше и дальше, а немецкие колонии остались все в том же положении, с теми же повозками и привычками, которые они вывезли из Германии полтора столетия тому назад. Произошло это от ограниченности колонистов или от чего другого, определить трудно, но способностями во всяком случае колонисты не отличаются.
При описании Ставрополя я говорил, как русский мужик народы называл сословиями; а здесь в Баронске колонист рассказывал мне, что у них в селе живут три нации: лютеране, католики и православные. Даже и немцев-то разделил этот колонист на две нации. «В России, — говорил мне другой колонист, — два главные языка: немецкий и русский». Насилу-насилу я ему вдолбил, что в России только один русский язык, и что русский народ собственно не только не говорит на немецком языке, но даже и не понимает его.
Но что невольно обращает на себя внимание у колонистов — это отсутствие пожаров в колониях. В то время когда русские деревни сгорают в каждые 25 лет, немецкие колонии не сгорели ни разу в течение 130 лет. Факт этот очень заинтересовал меня, и я собрал сведения о тех предосторожностях против огня, которые принимаются в колониях. Между домами установлен известный интервал, и в особенности обращено внимание на правильную постройку надворных строений; соломенные крыши допускаются только на окраинах колоний при интервале между домами двадцать и более сажен. Во время лета кухни переносятся из домов в особые летние помещения, расположенные в нескольких саженях от домов, во время же летних ветров топить печи вовсе воспрещается, и жители обязаны употреблять холодную пищу. При домах разрешается иметь сена и соломы не более одного воза, сараи же с запасом сена и соломы отнесены на далекое расстояние от колоний. Каждую субботу колонисты обязаны вывезти со своих дворов весь накопившийся навоз и сор. На пожары обязательно должны являться все жители колонии, что они в точности и исполняют. Эти меры предосторожности вместе с немецкою аккуратностью сделали пожары в колониях почти невозможными, и никто в Екатеринштадте не находит нужным страховать свои дома.
Город Саратов, чрезвычайно выросший в последние годы, имеет в настоящее время 123.410 жителей. В 1851 году в Саратове было около 40.000 жителей, так что в течение 37 лет город увеличился втрое, между тем как Самара в тот же период лет увеличилась, как я уже сообщал, в четыре с половиною раза. При сравнении городов необходимо кроме цифры населения принимать во внимание и число домов в городе, иначе может получиться совершенно фальшивое понятие о городе. Некоторые города увеличиваются исключительно привлечением крестьянского населения или мещан рабочих, в других городах, напротив, развивается главным образом купеческое сословие и привлекаются интеллигентные силы. Саратов, развитию которого содействовала по преимуществу железная дорога, бесспорно, значительно улучшился в последние двадцать лет, так что новый человек, прибывший в город, невольно поразится его приличным видом и прекрасными постройками в центральной части, но более любопытный человек, заглянув на окраины города, увидит, что Саратов вырос главным образом не в центре, а на окраинах, и не увеличением зажиточных классов, а увеличением бедноты, переселившейся в город для земледельческой или поденной работы.
В самом деле Саратов представляет в этом отношении очень оригинальное явление. В городе считается около 13.000 домов, то есть более, чем в Петербурге, на 356 домов, между тем как население его менее, чем в Петербурге, на 825.000 человек. Понятно отсюда, что главная масса саратовских домов составляют маленькие крестьянские дома в три и два окошка, принадлежащие простым земледельцам или поденщикам. Вследствие этого в Саратове, несмотря на 1.600 каменных домов, приходится на один дом девять жителей, между тем как в Петербурге приходится их 73.
В Саратов привлекали рабочих огромные запашки городской земли в количестве 80.000 десятин и увеличение работы по перегрузке товаров на построенную железную дорогу. Последнее условие было причиной привлечения и торгового класса и, как следствие, улучшения центральной части города. Постройка Царицынской железной дороги и упадок торговли в Покровской слободе, лежащей против Саратова на другом берегу Волги, совершенно остановили развитие города и уронили стоимость домов более чем на пятьдесят процентов. Так что в настоящее время Саратов заметно падает и долго не поправится, так как вырос он слишком быстро при уверенности, что дорога его долго не будет иметь конкурентов.
Но, оставляя эти неприятные стороны, Саратов вообще производит хорошее впечатление и бесспорно может считаться лучшим городом изо всех мною посещенных. Хорошее здание театра с приличною труппой, прекрасный Радищевский музей, довольно богатая библиотека и вполне приличные гостиницы — все это дает право Саратову занять видное место среди русских городов. Саратовские клубы заслуживают тоже особенного внимания и по помещению с большими залами, и по богатым библиотекам. По всему видно, что в Саратове началась широкая осмысленная жизнь, но, к сожалению, приостановилась теперь в своем развитии, и нужно только пожелать, чтоб эта остановка не была продолжительна.
Я забыл сказать, что Саратов почти весь замощен и снабжен водой. Но в водопроводном деле, как почти во всех русских городах, не обошлось без курьеза и здесь. Город подрядил устроить фонтаны, и подрядчик их устроил на многих пунктах с разными фигурами и затеями, но от проведения воды в фонтаны отказался, так как дума пропустила упомянуть об этом в контракте. Таким образом, город украшен теперь резервуарами с фигурами, но фонтанов не имеет, а фигуры за их бесполезностью теряют постепенно носы, головы, и вовсе исчезают. Понять жизнь Саратова мне не удалось, да и трудно было это сделать в шесть дней, которые я прожил в городе, тем более что городская жизнь видимо затихла и подавлена под влиянием экономических условий, и все ждут разрешения вопроса о постройке железной дороги от Покровской слободы до города Новый Узень, на которую саратовцы возлагают большие надежды как на дорогу, которая должна привлечь к ним весь хлеб известного района Самарской губернии, уходящий теперь частями по разным пристаням. Дорога эта может действительно оказать пользу и Новоузенскому уезду, лишенному путей, и Саратову, но что касается до продолжения этой дороги до Гурьева на Каспийском море, о чем также идут толки в Саратове, то я полагаю, что продолжение это совершенно бесполезно, так как ни грузы с Закаспийской дороги, ни нефтяные грузы на Гурьев идти не могут, для одной же уральской рыбы строить дорогу не стоит.
Интересно, как застраивался Саратов на окраинах. В городе всех дворовых мест 6.300, а домов построено 13.000, следовательно, в среднем по 2 дома на каждом дворовом месте, в действительности же на окраинах построено не по 2 дома на дворовом месте, а по 10 и по 15 домов. Постройка эта происходила следующим образом. Я уже говорил при описании Бузулука о продаже на лесных дворах готовых маленьких изб, такие же избы продаются в Балакове, Самаре, Сызрани, Царицыне и Саратове. Рабочие, привлеченные в Саратов новыми заработками, покупают такие домики и ставят их во время ночи на чужое дворовое место по соглашению с его владельцем, в течение следующего дня выкладывают печь и затапливают ее. Является полиция, видит вновь построенный дом и, разумеется, требует его снесения, так как постройка сделана без разрешения, но хозяин заверяет, что он давно уже живет в этом доме, дает рубль городовому, и дело кончается к обоюдному удовольствию.
Таким образом изо дня в день росли маленькие дома на окраинах города, и все дворовые места на этих окраинах застроились так тесно, что представляют серьезную опасность в случае пожара. На некоторых местах стоят теперь до 20 домов, принадлежащих 20 хозяевам.
Такое заселение не представляет никакой прочности, и дома эти, возникающие в одну ночь, так же быстро могут и исчезнуть, что неминуемо и случится, если какие-нибудь обстоятельства не поднимут экономического значения Саратова. Поэтому в таких городах, как Сызрань, Саратов и Царицын, население может легко уменьшиться, и даже очень быстро, так как наплывное население, привлеченное заработками, должно неминуемо покидать эти города при прекращении заработков. И я уже слышал, что в Саратове число жителей уменьшилось в настоящее время на 25.000 человек.
Географическое положение, занимаемое Царицыном, очень выгодное и обеспечивает за ним серьезное будущее. Царицын, как известно, лежит на изгибе Волги, приблизившем эту реку к Дону, а потому явился пунктом соединения этих двух рек при помощи Волго-Донской железной дороги, и, таким образом, составляет узел соединения Балтийского, Каспийского и Азовского морей. Хотя Царицын и лежит дальше от Москвы, чем Саратов, на 300 верст железнодорожного пути, но зато ближе к Астрахани на 400 верст водяного пути, и, кроме того, в Царицыне навигация всегда продолжается дольше, чем в Саратове, на один, а иногда и на два месяца, что представляет громадную разницу и дает Царицыну исключительное положение, которое нельзя изменить никакою тарифною политикой.
Таким образом, Царицын должен был сделаться главным отправителем грузов, идущих из Астрахани в Москву, и грузов, идущих на Азовское море, что в действительности и случилось.
Царицын пропускает чрез себя с Волги по железным дорогам Волго-Донской и Царицынской следующие грузы: до 20 миллионов пудов лесу, досок и тесу на Дон, а по направлению к Москве и далее: 12 миллионов пудов керосину, 8 миллионов пудов нефти, остатков и минерального масла, 15 миллионов пудов рыбы и 3 миллиона пудов соли, всего по обеим дорогам до 58 миллионов пудов. До развития бахмутского соляного дела соли проходило чрез Царицын гораздо более, от 8 до 10 миллионов пудов, но теперь баскунчакская соль не может продаваться далее восьмисот верст от Царицына, и за этою границей не выдерживает конкуренции.
Будущее Царицына представляется еще более интересным. Город этот естественно должен быть соединен железною дорогой с Новороссийском чрез Тихорецкую станцию Владикавказской дороги, и тогда, по всей вероятности, заменит Рыбинск для всех самарских и низовых грузов. Дорога эта, в то же время, даст выход русскому каменному углю на Волгу, так как она должна придти в соприкосновение с Доном ниже всех его порогов и мелей и, таким образом, служить продолжением этой реки, сделав ее действительно производительною и полезною для всего края. Царицыно-Тихорецкая дорога совершит большой экономический переворот на всей Волге, так как даст возможность доставлять с Волги хлеб урожая того же года прямо в незамерзающий порт Новороссийск по цене, например, из Самары не дороже 13 или 14 коп. с пуда и в срок не далее 10 дней. Чтобы выяснить все значение для хлебной торговли этой стоимости и срочности доставки, нужно только сравнить эти условия с условиями настоящей самой выгодной доставки хлеба в Петербург — ближайший порт от Самары. Фрахт из Самары до Рыбинска три-четыре года тому назад составлял 8 коп. с пуда, и хотя в настоящем году понизился до 3Ґ коп., но понятно, что на этой ступени он удержаться не может, и первый урожай поднимет его по крайней мере до 8 копеек. Но, желая держаться фактической почвы, я приму как средний фрахт от Самары до Рыбинска 5 коп., от Рыбинска до Петербурга 11 коп. и от Петербурга до Порта 2 коп., итого 18 коп. при сроке доставки от 20 до 30 дней. Доставка по Мариинской системе ввиду водяных пошлин и страховки должна обойтись скорее дороже, чем дешевле, а срок доставки от Самары по этой системе нужно считать в 70 дней. Если мы сопоставим 14 коп. с 18 коп. и 10 дней с 20 и 70 днями, то увидим громадное значение проектируемого пути, который только на основании этих двух условий должен дать новое движение хлебной торговле на Волге и создать большую будущность сорока миллионам десятинам чернозема, питающим левый берег Волги Самарской губернии. Но если принять во внимание, что при открытии этой дороги можно продавать за границу хлеб урожая того же года, если сосчитать проценты на капитал, которые теряют в настоящее время волжские производители хлеба, если вспомнить все неудобства доставки груза чрез Петербург на Морской канал или в Кронштадт, то мы поймем, что указанные выгоды нового пути должны быть гораздо значительнее и трудно поддаются даже исчислению, так как доставка хлеба в Новороссийск отстраняет все эти неудобства и необыкновенно облегчает процедуру настоящей сложной перевозки. Определенный мною фрахт от Самары до Новороссийска в 14 коп. слагается из следующих данных: 2Ґ коп. за путь из Самары до Царицына вниз по Волге (800 верст) и 11Ґ коп. за путь от Царицына до Новороссийска на расстоянии 700 верст; цены эти, по всей вероятности, будут еще ниже, в особенности для Волги.
Но, оставляя будущее, и в настоящее время Царицын играет большую роль в экономической жизни волжского края, и Саратов не может вынести с ним борьбы.
Это положение Царицына как перевалочного пункта отразилось, разумеется, на росте города. В 1851 году в городе было четыре или пять тысяч жителей, а в настоящее время население его увеличилось до 36.000 человек, то есть в течение 37 лет возросло почти в семь раз. Я беру нарочно 1851 год для сравнения с Самарой и Саратовом, цифры населения которых я тоже брал за тот же год. Число домов в Царицыне тоже очень велико и простирается до 5.400, из них каменных домов лишь 194, остальные же представляют крестьянские избы с тесовыми крышами вместо соломы. На каждый дом приходится, таким образом, 66 жителей, то же число, как и в Сызрани, и в действительности города эти имеют большое сходство по внешнему виду.
Царицын стоит уже в степи, за культурною чертой правого берега Волги, и ближе подходит к характеру левого берега, к Орде, как говорит на Волге народ. В Царицыне нет признаков мостовых, нет помыслов о водопроводе [водопровод начали строить в 1890 году] и на улицах полная темнота, а между тем грязь по колено и совершенный недостаток в воде для питья и пожаров. Разве это не Орда? То же Балаково с названием города и претензиями на роль не по плечу. А жаль, какое завидное положение имел бы Царицын, если бы в нем было побольше культурных людей и поменьше евреев.
В силу той же некультурности Царицына в умственном и нравственном отношениях, появились в городе мелкие евреи и свили себе здесь гнездо. Тотчас по моем приезде в Царицын я засыпан был жалобами, что евреи заполонили город, завладели всею торговлей, керосином и рыбой, и постепенно пробираются в Астрахань, чтобы завладеть там рыбными промыслами. Зная, как русский человек охотно жалуется, я, признаться, не совсем поверил нареканиям на евреев, которым достаточно показать свой нос, чтобы тотчас поднялся крик о захвате торговли и прочих ужасах. Но жалобы все дополнялись подробностями, которые придавали всему делу реальную почву, и я решился сделать экспертизу.
Но где же мне увидеть евреев и как проверить их вредную деятельность? На улицах людей не видно вовсе, ни русских, ни евреев, да и ходить по улицам в Царицыне осенью невозможно. Биржи в Царицыне вовсе нет. Но как же евреи могут быть без биржи, где-нибудь должны же они собираться — в трактире, в лавке или на дворе. Действительно, по справкам оказалось, что в Царицыне есть импровизированная биржа на станции железной дороги, в которой ежедневно собираются все местные торговцы. Биржа начинается в 12 часов и продолжается до прихода в Царицын единственного пассажирского поезда. Еду на эту биржу и нахожу целый кагал; чтобы быть верным истине, я посещаю биржу три дня подряд и пересчитываю всех входящих: изо 112 присутствовавших в вокзале до прихода поезда оказалось: 85 евреев, 25 русских и два армянина. То есть евреев было на бирже почти 79 %. Кто эти евреи? Купцы первой гильдии, ремесленники? Нет, ни то, ни другое. Это в большинстве мелкие комиссионеры, но покупающие миллионы пудов и не платящие никаких торговых сборов. Но что же смотрит дума, полиция, податные инспектора? Этого я узнать не мог.
«Может быть, недавно наехали только эти евреи?» — спрашиваю я. «Нет, они здесь хозяйничают около пятнадцати лет», — отвечают мне русские торговцы. Я обратился за разъяснением моего недоразумения к циркулярам губернатора, которые трактуют, как известно, о всех предметах видимых и невидимых, но и там ничего не нашел о царицынских евреях и их нравах.
Факт существования в Царицыне еврейской колонии, таким образом, подтвердился, оставалось разъяснить, приносит ли она вред или пользу.
Евреи, состоя в сношениях со всем миром и получая ежедневно отовсюду сведения, гораздо лучше местных людей понимают положение рынка и потому лучше могут пользоваться всеми колебаниями цен. С другой стороны, собравшись в Царицыне в большом числе, они перехватывают с поездов всех покупателей, заговаривают их и прямо не допускают до производителей. Таким образом, имея всегда несколько партий керосина и рыбы и владея всеми покупателями, евреи только и продают свой товар, а русские не могут продать иначе, как чрез евреев или самим евреям. Понятно, что при такой постановке дела евреи только и пользуются возвышением цен, а сами покупают по самым низким ценам и даже нарочно для этого роняют цены, прекращая на время покупки по общему сговору. Кроме того, евреи входят в стачку с доверителями русских производителей и, предвидя повышение цены, покупают большую партию товара и затем продают ее по высоким ценам, пользуясь всею разницей. Мне рассказывали, что такие фиктивные запродажи разным Мошкам практиковались в широких размерах в особенности на рыбе, и не одну фирму пустили такими запродажами в трубу. Покупателей своих евреи тоже обманывают. Керосин большею частью поручают покупать по существующей цене, цена же колеблется здесь постоянно, и евреи, пользуясь незнанием своего доверителя, покупают керосин по самой дешевой цене, а сделку заключают задним числом по самой высокой цене и разницу кладут в карман. На соль евреи долго не обращали внимания, но вдруг забегали, как муравьи, с предложениями купить всю наличную соль по существовавшей цене 9 коп. Никто не понимал, что это значило, но из боязни быть обманутыми доверенные от продажи соли отказались. Тогда евреи бросились опутывать хозяев в Петербурге и Москве, заверяя, что доверенные действуют против их интересов и т. д. Что же оказалось в результате? Чрез некоторое время цена на соль вдруг поднялась до 12 к. и, продержавшись на этом уровне несколько недель, снова упала до прежней нормы. Возвышение это произошло вследствие приказа министра отправить все вагоны под уголь, и потому отправка бахмутской соли прекратилась. Евреи получили об этом сведения и хотели скупить всю соль в Царицыне. Я рассказываю более крупные факты, но мелкие встречаются каждый день, так как еврейской изобретательности нет пределов. Стоит только посмотреть на евреев при получении писем на почте, чтобы понять, что они постоянно строят новые комбинации и придумывают новые обманы. Прямо с железной дороги, поймав в сети прибывших покупателей, отправляются они на почту и немедленно там же получают письма, там же читают их, обсуждают кагалом и, постановив решения, тотчас же отвечают. Что вы сделаете против такой страшной кагальной силы, действующей с такою страстностью, как будто отечество в опасности. Но почему же не жалуется никто на незаконное проживание евреев в Царицыне? — могут спросить меня. А потому никто не жалуется, что боятся; многие позапутались с евреями, многие вкусили плода от древа познания добра и зла, а остальные боятся остаться без дела и продаж. Почему администрация или, вернее, полиция ничего не делает — это не входит в область моих исследований.
Постройка домов в Царицыне происходила по той же системе, как и в Саратове, так как и здесь большинство населения составляют рабочие, пришедшие на заработки и осевшие в городе. Здесь мне пришлось проверить явление, подмеченное мною в Саратове, и вновь убедиться, что для уяснения физиономии города необходимо всегда брать во внимание число жителей и число домов ими обитаемых.
Источник текста: Е. И. Рагозин. Путешествие по русским городам // Русское обозрение, 1891, № 7.
Исходник здесь: http://rus-turk.livejournal.com/478826.html