Погодин М. П. Вечное начало. Русский дух
М.: Институт русской цивилизации, 2011.
Против статьи господина де ла Героньера об отречении императора Николая
правитьФранцузский язык, трудами знаменитых своих писателей, достиг такой степени зрелости и приобрел такие определенные формы, наполнился, вследствие беспрерывного упражнения, у писателей и читателей таким множеством общих мест обо всех предметах, готовых выражений и искусных оборотов, что по-французски нельзя быть глупым, и стоит только встряхнуть хорошенько его лексикон или перетасовать его карты, стоит только привести в небольшое движение нашколенную память, как и выйдет тотчас статья об чем угодно. Прибавьте к этой простой операции некоторую опытность, ловкость или смелость механика, занимательность предмета, стоящего на череде, и все кофейные, ресторации, все мещанские салоны преклонятся дня на два пред глубокомыслием и проницательностью автора, хотя он есть только гальванизированный лексикон.
К числу статей такого рода принадлежит статья г. де ла Героньера об императоре Николае.
Толковать с подданным Луи Наполеона о равновесии прав и обязанностей, об истинной свободе и законной власти было бы смешно. Толковать с ним об Истории после того, как он увидел в Александре, Цезаре, Карле Великом, Карле V, Наполеоне одинаковых завоевателей и смешал все времена, лета и обстоятельства, после того, как он забыл, что Цезарь, великий полководец, был завоевателем в самых тесных пределах и что Римская империя после него увеличилась вдвое, а Карлу V все досталось по наследству и что он не завоевал ничего, а разделил свои владения, — толковать с ним об Истории еще страннее; но нельзя пропустить его невежества и его наглости в отношении к настоящему времени. Г-н де ла Героньер обвиняет императора Николая, как бы вы думали, — за что? За страсть к завоеваниям, по которой и воспоминает ему в поучение исчисленных завоевателей. Но где же, в чем увидел он эту страсть? В последнем монахе из его подданных, без всякого сомнения, этой страсти гораздо больше, чем у него. Не представил ли он во все свое царствование разительных доказательств своего отвращения от завоеваний? Что он завоевал? А с другой стороны, что мог он завоевать, если б захотел, начиная хоть с Китая и Персии? Не стоило ли ему только поманить к себе славян, чтоб они все давным-давно стеклись под его покров? А Турция — не была ли в полном его распоряжении в 1848 году? Да и теперь — неужели г-н де ла Героньер думает, что г-н Сент-Арно, лорд Раглан? Нет, увы, нет! В его собственном сердце происходит внутренняя, отчаянная борьба, внутренний ужасный спор и сомнение, не поколеблется ли европейский порядок, как он представляет его себе, от его намерения продолжать войну — вот настоящая причина, почему мы стояли год в княжествах, три месяца за Дунаем и почему идем теперь за Прут в какой-то страшной нерешимости, причина, которой не могут оценить поденные публицисты, к которой несправедливы, может быть, мы сами, русские, волнуемые нетерпением и за которую воздать может только Сердцеведец, и даже не История. Никогда император Николай не был соединен такими кровными узами со своим народом, как теперь, никогда всех молитвы не сливались так дружно о нем, как теперь, и никогда не признавался он так нужным кончить начатое дело, как теперь.
Г-н де ла Героньер считает себя подпорою Французского престола, вместе с Амедеем, Сезеною, Эмилем Жирарденом и Гранье де Кассаньяком. Он ошибается. Луи Бонапарт стоит не на престоле, а на баррикаде, которая взгромождена только вчера и за которую никто не поручится назавтра. Из-под этой баррикады г-н де ла Героньер слишком высоко возносится к Русскому престолу, и потому совет свой императору Николаю отречься от престола он может взять обратно. Он сознается, впрочем, что эта знаменитая мысль принадлежит не ему, а великим политикам Германии, которые решили во глубине своей премудрости, что нет другого средства покончить войну и удовлетворить Европу без унижения России в лице ее Государя. О Философия! Ты срезала меня, повторим мы с комиком и порадуемся, что Германия яснее и яснее показывает себя в отношении к императору Николаю, в благодарность за все его милости, с последними угощениями прусских вахмистров в Петербурге. Авось наконец опротивеет она ему так, как опротивела всем нам, его верноподданным.