Погодин М. П. Вечное начало. Русский дух
М.: Институт русской цивилизации, 2011.
Против мысли о содействии войною революционному движению в Европе
правитьГоворят, что главная задержка этой войны заключается в опасении Государя подать повод к европейской войне, вооружиться против консервативного государства и ободрить революционную партию.
Австрия есть консервативное государство — так зачем же она не осталась с нами? Она сама не боится подать повода к нарушению у себя порядка, а мы должны останавливать свои действия, уступать нападающим для того, чтоб у нее порядок не нарушился. Ведь здесь смысла нет! Мы должны заботиться о спокойствии наших врагов больше, нежели они сами заботятся о себе, и приносить в жертву их спокойствию свои выгоды, между тем как они разоряют нас и хотят обобрать, ослабить и унизить.
Государь не может идти, говорят, против того порядка, который он сам поддерживал и устанавливал в продолжение тридцати лет. Но разве этот порядок остался с ним? Этот порядок изменил Ему, предал Его, вооружился против Него и поставил в такое критическое положение Россию, в каком она никогда не бывала, то гладить по головке этот законный австрийский порядок — противно всякой логике. Мы должны жертвовать своими обязанностями и выгодами для отвращения революции от европейских государств, кои сами ее накликают на себя, даже за нами идучи против России. Черт с вами, если вы того хотите! Один человек бьет и грабит другого, да и требует, чтоб тот молчал и не оборонялся, а то, говорит, со мною случится дурно, и ты будешь виноват. Что же? — другой, под его ударами, начинает ему в самом деле кланяться, опасаясь, чтоб с ним не случилось чего дурного. Не лучше ли б простаку сказать: да перестань сам драться, если боишься, чтоб с тобой чего не случилось. В таком точно положении находятся те, кто задерживают войну из опасения, чтоб у наших врагов не поднялась революционная партия.
Да полно, революционная ли? Болгары и сербы и прочие славяне имеют такое же полное и законное право восстать против турок, какое имели греки, какое имели мы восстать против татар. Австрийцы с турками имеют только то различие, что исповедуют Христианскую веру, а поступают со своими покоренными славянами в отношении к вере и языку, то есть в отношении к самым драгоценным и священным чувствованиям человека, гораздо хуже турок.
Наши политики, если не подкупленные, то близорукие, пользуясь расположением и прежним образом мыслей, от которого в политике еще мудренее отставать, чем в науке (такова сила предрассудков, мнение есть часть нас самих), закричат, что наша политика переменяется! Да она и должна перемениться, даже не по нашему выбору, а по собственной вине наших врагов. Если б остались с нами, так были бы целы. Кто же виноват?
Но разве мы виноваты, если правительства нас предали и не хотят идти с нами и порядок, нами утвержденный, обрушили на нас? Не укреплять же нам его опять себе на голову! Нам ничего не остается больше, как обратиться к народам.
И такими-то софизмами наши дипломаты удерживают нас от твердого ведения войны, которую враги наши все-таки нимало не ослабляют.
Хорош и историк Гизо, который стращает императора Николая революцией во Франции, забывая, что Русский Государь должен заботиться не о Франции, а о России и что в России есть своих 70 миллионов жителей. Гизо француз…
Европейской войной мы и можем теперь только облегчиться, если не хотим на одних своих плечах нести всеобщего нападения. Поднять Турцию, поднять Австрию, поднять Грецию, поднять Польшу, а Италия поднимется сама, может быть, и Франция; вы хотели войны — так вот вам она: иначе нельзя нам отделаться, если не хотим уступить Крыма, Кавказа, Финляндии, Польши, да заплатить тысячу миллионов рублей военных издержек, принять на себя позор и уйти со стыдом в Азию. Выбор, кажется, не трудный: всю Европу иметь против себя, или поставить одну половину ее на другую? Грех не на нашей совести. Впрочем, грех такой, какой принимал на свою душу Сергий Чудотворец, благословляя Московскую рать идти на Куликово поле. Это не грех, а подвиг спасения, священная обязанность, которую только враги, предатели сатанинскими своими софизмами стараются представить в глазах великодушного Русского Царя или близоруких, бездушных дипломатов в уровень с неистовствами какой-нибудь западной революции.
Это есть освобождение народов от чужого ига.
Какой порядок заведут они по свержении ига? Это не наше дело, а их дело. Ни Кошута, ни Мадзини бояться нам нечего. Разумеется, восстановленные государства захотят воспользоваться приобретенной свободой после столь долгих страданий. Свобода гораздо мудренее покорности и бывает умнее, большею частью, только в состоянии отрицательном, а чуть из него выйдет, так и попадет в страшные затруднения: примеры видали мы на Испании, пример видали на Республике Французской 24 февраля, да и вообще на всей Франции, с 1789 года. В новых государствах начнется длинный процесс опытов, которые можем мы наблюдать, изучать — и только!
Но не будут ли эти соседние опыты опасны для нас? Не будут ли учреждения свободных государств подле России соблазнительны для нее самой? Не послужит ли их революция примером для нашей?
Несчастные опасения, которыми люди, не знающие России, хоть и благонамеренные, смущают Государя и мешают ему давно в его благих намерениях, в его прекрасных движениях, в его благородных чувствованиях.
Это люди, не знающие языка (я не исключаю здесь русских, между которыми есть очень мало исключений), не имеющие понятия о Русской вере, которая составляет сущность русского человека, не знакомые с Русской Историей, не знающие России и всех ее местных условий. Если некоторые из них проезжали иногда по той или другой губернии, то в приготовленных встречах, по исправленным, к их проезду, большим дорогам, не только нельзя узнать ее, но, напротив, они должны были получить самое превратное понятие, а все официальные рапорты есть чистый обман, напоминающий басню Крылова о ершах, плясавших на сковороде.
Все наши агенты — люди, родившиеся большею частью в Петербурге, учились у французских гувернеров и всю жизнь провели на службе: какое же средство есть им узнать Россию? Да прибавьте к тому, что они ничего не читают по-русски, — этого нет у них и заведения, — а по-французски читают только «Indépendance Belge», составляющую для них и академию, и университет.
Вследствие сих причин о русских предметах (например, раскольниках, крестьянах, уездных городах и проч.) они имеют понятия самые дикие и решительно не знают, где бояться и где оставаться в покое.
Всякая революция условливается историей той страны, где происходит. Революции не перенимаются, а происходят каждая на своем месте, из своих причин. Подражания оканчиваются всегда ничем. Деспотическая Франция несколько сот лет существовала подле конституционной Англии. Древняя Русь и древняя Польша жили одна подле другой, одна с liberum veto, другая — с восточной безусловной покорностью… Австрийские Нидерланды подверглись весьма мало влиянию соседней Голландии.
Россия представляет совершенно противоположное государство западным. Восток есть Восток, а Запад есть Запад — вот какой простой истины не могут понять ни западные мудрецы, ни наши их бледные копии. Семян западной революции в России не было, следовательно, мы не должны были бояться западных революций; но находятся люди, которые сами, задним числом, усердно посевают теперь ее! Господи, удержи их руки от пагубного сеяния!
1854 г.
Июль.