ПРОСПЕР МЕРИМЕ И И. С. ТУРГЕНЕВ
правитьЧетыре новых письма П. Мериме
правитьЧрезвычайный интерес к русской истории и к русской литературе наметился у Мериме с очень раннего (возраста, едва ли не с того дня, когда он впервые, в 1814 году, увидел казаков в Тюльерийском саду. Александр Тургенев, Зинаида Волконская, Николай Мельгунов, Карамзины, Варвара Дубенская, Сергей Соболевский, Лев Пушкин, Евгений Баратынский, Александр Герцен и, наконец, Иван Сергеевич Тургенев, то группами, то в одиночку окружают Проспера Мериме, как друзья и как корреспонденты. Самым близким был Сергей Александрович Соболевский, сороколетняя дружба с которым документально описана только в прошлом ходу. К сожалению, архивы самого Мериме не уцелели, так как вел квартира Мериме сгорела во время майских боев в Париже в 1371 году. Вот почему первое полное собрание всех сочинений Мериме в Париже, издание, в котором пишущий эти строки принимает некоторое участие, зачастую упирается в пустоты, заставляющие предполагать чрезвычайно интересные черты и свойства литературного облика великого новеллиста. Новые находки еще более дразнят и манят исследователей этого замечательного характера, укрывавшегося под множеством масок.
Последняя, самая интересная, находка — это письма Мериме к И. С. Тургеневу, опубликованные на-днях в журнале «Новая Европа».
Эта переписка считалась утраченной. Четыре уцелевших письма указывают на то, что ее истинные размеры были весьма значительны, но охватывали только круг литературных вопросов. Во всем, что адресовано Тургеневу, нет ни следа тех ближайших житейских соприкосновений, которые мы ежеминутно встречаем в письмах к С. А. Соболевскому. Но, с другой стороны, если там житейские связи преобладали над интересами профессионала-литератора, то здесь, при всей сухости отношений, чувствуется большое уважение Мериме в литературному мастерству русского писателя. Повидимому, отношения Тургенева к его старшему собрату проникнуты были гораздо более мягкими и дружескими чувствами, судя по тому, как много лет спустя после смерти французского новеллиста, он сумел совершенно бескорыстно парировать жестокие удары, которыми осыпал Флобер память Мериме, в присутствии Тургенева и Зола.
Характерная черта: Тургенев считает необходимым по видимому, принимать к исполнению указания Проспера Мериме. Правда, у него зачастую наблюдалась неврастеническая неустойчивость взглядов на собственные произведения, особенно когда они еще носили все черты мучительной свежести. Припомним, хотя бы, трагические заявления Анненкову о том, что он, Тургенев, должен уничтожить безукорзненный роман «Отцы и дети», вследствие того, что он не понравился Екатерине Ламберт. Мы видим, что, именно по совету Проспера Мериме, Тургенев отказался от намерения писать обширный исторический роман «Никита Пустосвят».
Первое письмо датировало 25 сентября из Биаррица. Оно отправлено в 1860 г. Вот его текст:
Гранки разысканы и, наконец, пришли сюда. По недогадливости портье они были отправлены по адресу моего двоюродного брата[1], проживающего в деревне. Вероятно я вернусь в Париж в первых числах следующего месяца и отдам гранки Гетцелю, вместе с переводом «Собаки», но Вам самому следовало бы просмотреть оригинал; я не даю Вам никаких гарантий точности: есть не мало слов и выражений, внушающих мне немалое беспокойство. Я еще опасаюсь, как бы Ваш рассказ «Жид» не перепугал французских мамаш и нео-католиков, ибо намерения Вашего героя в отношениях к молодой девушке, совсем не отличаются чистотой. Я осуждаю не Вашу повесть, а моих тупоголовых современников. Невзирая на это свойство, я принудил наших парижанок подавно выслушать довольно смешную повесть, написанную мною здесь. Дело идет о двух любовниках, снявших номер в гостиннице для любовных занятий, именно в тот момент, когда в соседней комнате происходит чрезвычайно странная вещь. Замысел мой был совершенно трагического свойства; я сделал длинное вступление, чтобы лучше и вернее нанести удар читателю. Но так как дело грозило затянуться, и успело мне наскучить, то я надумал все это разрешить шутливым концом. Вышло совсем нехорошо. Подробно я расскажу об этом в Париже, но думаю, что из этой вещи все-таки можно кое-что еще сделать.
Все нильские пороги расступились. Море стало ужасно, так же как и небо. Дует такой ужасный ветер, что кажется, он может сбить рога у быков, и потому дни, проводимые мною в обществе книг Устрялова, кажутся мне конечно длинный. Устрялов невероятно скучен. Но, должно быть, это честный и добросовестный следователь.
Я думал, что царевна. Софья только большая грязнуха, но она оказалась достойной сестрой своего брата, и кажется наделена талантами. Жаль только, что она была так некрасива. Если устряловская работа будет закончена, то мы будем иметь прекрасный источник, из которого можно будет черпать всевозможные высокие замыслы под самыми разнообразными соусами.
Я стреляю в цель из ружья системы Шассно. Это прекрасное оружие. Я достиг восьми выстрелов в минуту. Солдаты делают двенадцать. Оно бьет на тысячу метров и обращаться с ним очень легко. Мы ждем эскадры броненосцев, вооруженных пушкой по 150 кило. Я уверен, что через несколько времени людям придется совсем отказаться от войны, или изобрести орудия, которые будут драться друг с другом, в то время как люди, управляющие ими будут находиться под прикрытием. Кавалерия уходит навсегда из этого мира, который с каждым днем становится скучнее.
До-свиданья, сударь. Я не теряю надежды пожать Вам руку еще в этом году. Я радуюсь тому, что вы работаете.
Таким образом расшифровывается история написания «Синей комнаты» новеллы не опубликованной Проспером Мериме при жизни, и относимой обычно, к 1868 гаду. Она была найдена в библиотеке Евгения Монтихо, в виде рукописи, прекрасно переплетенной и испещренной рисунками автора.
Следующее письмо написано на три года до смерти Мериме.
Недостаток места не позволяет нам привести его, и поэтому я ограничиваюсь сообщением, что оно представляет собою один из самых интересных и ярких анализов тургеневского творчества. Мериме разбирает довольно подробно характер всех персонажей тургеневского «Дыма». Оно заканчивается назначением свидания с Тургеневым 10 июня 1867 г.
Третье письмо написано в год последнего возврата Мериме к художественному творчеству, 9-го октября 1868 года из Монпелье.
Ваше письмо меня очень обрадовало, так как я несколько побаивался за Вас; Ваше последнее письмо было чрезвычайно неутешительно. Я вижу, что Вы страдаете от подагры, вижу так же и то, что вынужденный отдых пошел Вам на пользу: Вы можете теперь работать. Очевидно, не „Пустосвят“ был Вашей работой… Но все равно. Жаль, что я не приеду в Париж, даже в конце этого месяца, и что не смогу вместе с Вами прочесть эту вещь. Я останусь здесь числа до 25—30-го, а потом переберусь на зимовку в Канны. Вам известно, что почтовая бандероль с гранками стоит всего несколько сантимов; нет надобности говорить о там, что я весь в Вашем распоряжении. Если бы я был в Париже, я устроил бы Вам coup fourré, я хочу оказать, что я прочел бы вам забавную вещицу, которой я наполовину стыжусь, и, пожалуй, наполовину доволен. Когда я был в Фонтенебло у некоей известной Вам дамы, там весь вечер прошел за чтением всевозможных страшных, фантастических историй. Я затеял написать нечто еще более ужаснее: to out herod. Herod… и льщу себя мыслью, что мне это удалось и не очень плохо, по крайней мере со стороны сюжета. Молодая женщина наталкивается на медведя, который ее насилует. В результате рождается ребенок, прекрасный, слегка покрытый шерстью, мальчик крепкий, которому дают прекрасное воспитание, не останавливающее развитие некоторых странностей. Мальчуган растет девственником. Читает метафизические книжки и, прийдя в возраст, влюбляется в маленькую, белую и розовую кокетку, веселую „как котенок у печки“. Он не вполне отдает себе отчет в чувстве, которое она ему внушает: он не знает, что это — платоническая любовь, или физическое влечени. И вот он женится на ней и… загрызает ее. Мне не нужно говорить, что герою неизвестен виновник его рождения, да и вообще, все происшествие затенено такими чертами, и боязливые читательницы могут легко предположить, что все медвежьи странности, являются просто результатом дурного взгляда. Самое смешное в том, что, обдумывая эту повесть, я штудировал литовскую грамматику и стал очень силен в жмудском и замаидском языках, — вот почему я решил перенести действие в Литву. Все залито местным колоритом.
Если бы я умел писать стихи, то, думается мне, вышла бы прекрасная поэма. Ведь в самом деле, есть что-то очень поэтическое в этом смешении человеческого со зверским. Я долго искал заголовка. Мне хотелось придумать что-нибудь, указывающее на медведя, как искателя и вылизывателя меда из гнезда. Больше всего мне хотелось бы найти литовское слово, обозначающее медведя. Я говорил кое с кем из литвинов, но, увы, они не знают по-жмудски. Быть может Вы знаете?».
Письмо кончается сообщением о том, что г-жа Недийяк поспешно выслала из Мадрида, в виду повсеместных революционных вспышек в Испании, и сожаленем о том, что ему самому не удалось быть свидетелем уличных баррикадных боев.
Это письмо совершенно по-новому освещает историю возникновения последней новеллы, написанной Проспером Мериме, под сильным влиянием Мицкевича, Мериме воспроизводит картины Беловежской пущи, и вся романтика литовского лесного ландшафта чрезвычайно напоминает серединные песни «Пана Тадеуша».
До сих пор биографы Мериме, описывая последние минуты его жизни, сообщают, что последним его письмом была короткая записка к Дженни Деккин, его давней подруге, письма к которой были опубликованы первоначально под названием «Письма к неизвестной», но оказывается, что последнее письмо было адресовано И. С. Тургеневу. За два года до смерти, 23 сентября 1870 года, трагически пережившая падение Второй Империи, на юге Франции, Мериме написал несколько строк своему другу:
я тяжело болен. Я не имею силы даже пожать Вам руку. Позже я Вам напишу подробнее. Я прочел Вашу статью, она мне очень не понравилась. Предоставьте это Максиму Дюкан. Надеюсь, Вы продолжаете работать. Как я хотел бы для себя такой же возможности. Искренно Ваш
Характер обращения к Тургеневу указывает, таким образам, на неизменную суховатость и житейскую отдаленность двух писателей. Неизменное Cher monsieur совсем не похоже на ласковые наш почтительные возгласы, обращенные к Соболевскому, но вместе с тем надлежит отметить, что Мериме вообще никому не доверял литературных замыслов. Четыре письма к Тургеневу составляют редкое исключение.
- ↑ Двоюродный брат — Анри Мериме, соперник Проспера; в 1846 году он был в России и опубликовал историю своей поездки, чем возбудил огромную зависть своего брата.