Продолжение истории балтийских славян (Гильфердинг)

Продолжение истории балтийских славян
автор Александр Фёдорович Гильфердинг

Опубл.: 1872. Источник: az.lib.ru

Гильфердинг А. Ф. История балтийских славян. В 3-х ч.

М.: «Русская панорама»; СПб.: РБИЦ «Блиц», 2013. — (Возвращенное наследие: памятники исторической мысли).

[Продолжение истории балтийских славян]

I. Генрих Птицелов

II. Война с бодричами и ратарями. Битва при Доше

III. Усмирение славян. Архиепископство Магдебургское. Мечислав Польский

IV. Деятельность Генриха в борьбе со славянами

V. Оттон I; его войны со славянами, с вассалами и братьями

VI. Основание немецких епископств на земле Славянской

VII. Положение славян балтийских в конце X в.

VIII. Повесть о датских витязях в Йомбурге и о великом витязе Паленатоки

IX. Значение Йомбурга

X. Местивой князь бодричей

XI. Войтех (Адальберт)

XII. Ссора поляков с чехами; союз поляков с немцами. Кицо, князь лютичей

XIII. Болеслав Храбрый, Польский

XIV. Переворот у бодричей

XV. Война Генриха II с Болеславом

XVI. Состояние церкви у славян балтийских в начале XI в. Повесть о йомских витязях и о великой битве Норвежской 530 Утверждение власти датской и норвежской на балтийском

XVII. Поморье

XVIIII. История Годескалька, Прибыгнева сына, короля славянского

XIX. Адальберт, архиепископ Гамбургский и его планы

XX. Падение власти Польской на Поморье

[ПРОДОЛЖЕНИЕ ИСТОРИИ БАЛТИЙСКИХ СЛАВЯН]

I
[Генрих Птицелов]*

• Отсюда печатание идет по черновой тетради, в которой первые листы еще несколько отделаны. — Изд. 1874 г.

В то время, когда государство Карла Великого распадалось на части, когда общая неурядица охватила всю Германию, она была не в силах ни защищаться от набегов норманнов и венгров, ни удерживать наплыв славян на ее окраины, — народный быт в ней изменялся, общество перестраивалось. Так обыкновенно бывает, что в пору внутренней смуты и внешнего бессилия совершается перестановка или переворот в общественных отношениях; лучше сказать, сама неурядица и политическая немощность обусловливаются наступающей в стране переменой общественного порядка. Здесь, в Германии, общественная перестройка делалась на пользу аристократии. В эту сторону вело естественное течение германской жизни, в которой издревле преобладал аристократический дух, составлявший существенное отличие германского общества, с одной стороны, от общества римского, где все подчинялось служению государственному, и с другой стороны, от общества славянского, которое в эпоху, нас здесь занимающую, едва дорабатывалось до государственного быта, а начала аристократического не терпело, как смертоносной для него отравы⁽¹⁵⁴⁾. Между тем в Германии после Карла Великого государственная власть падала все более и более и дошла скоро до полного ничтожества, и в то же время уменьшалось и мало-помалу исчезало сословие мелких свободных собственников, обращаясь частью в крепостных, частью в служилых: вся общественная сила сосредоточивалась, с одной стороны, в духовенстве, вооруженном и богатом, с другой, в графах, родовитых старшинах волостей и в племенных старшинах герцогах, власть которых, упраздненная Карлом Великим, теперь все более и более возвышалась и заменяла собой, в пределах каждого племени^[1], власть правительственную.

Это полное возобладание аристократии и феодального устройства довело до крайности противоположность быта немецкого с бытом соседних славянских племен за Эльбой, у которых господствовала община с ее патриархальным требованием единогласия для каждого решения и патриархальная власть князей.

Новый порядок вещей в Германии вполне установился в бессильном царствовании Людовика Дитяти и Конрада I (900—918 гг.). Наконец, когда среди смут этого времени власть графов и герцогов возросла и упрочилась настолько, что им нечего было бояться соперника, они вспомнили о бедствиях, которые терпело общее отечество от безначалия, и вручили верховную правительственную власть могущественнейшему и наиболее талантливому в своей среде человеку, герцогу саксов Генриху (14 апреля 919 г.). Этот выбор имел для славян балтийских роковые последствия.

Генрих Птицелов происходил из древнего рода саксонских графов Людольфингов. Его предок Эгберт, бывший деятельным сторонником Карла в его войнах с саксами, им отличенный и обогащенный, был тот, которому великий император поручил в 810 году построение крепости Эзесфельдсбург (в Голштинии), сделавшейся, как мы говорили, первым завоевательным постом Германии на правом берегу Эльбы. Его сын^[2] Людольф (ум. 866 г.) был военачальником в восточной части Саксонской земли и владел обширными поместьями близь Эльбы. Хотя имя его не упоминается в тогдашних слишком кратких летописных известиях о войнах Германской империи с пограничными племенами балтийских славян, однако по самому званию своему Людольф должен был иметь в этих войнах главное участие^[3]. Его старший сын погиб в 880 г. в битве с норманнами и славянами^[4]. Младший, Оттон, наследовал его поместья и власть, 5 расширял их терпеливо, воздерживаясь от вмешательства в дела к остальной Германии, но тем усерднее воюя со славянами. Ему неоднократно приходилось защищать свое герцогство от их вторжений, к а потом он перенес оружие в землю гломачей, ветви лабских сербов, живших на левом берегу Эльбы, в части нынешнего королевства Саксонии. Замечая (так говорит летописец) ум и великие способности своего сына, юноши Генриха, Оттон поручил ему начальство над войском, и он после продолжительной войны^[5] возвратился победителем из разоренной и выжженной страны славянской^[6]. Этот самый Генрих, наследник гордого рода, из поколения в поколение сражавшегося со славянами на Эльбе, сам стяжавший свою первую славу в битвах против славян, был, как мы видели, избран королем Германии. Легитимисты того времени французы, стоявшие за права законной династии Каролингов, толковали даже, что если Генриху вручена была королевская власть, и то собственно над одной Саксонией, то это было вынуждено «беззакониями» славян^[7]. Борьба со славянами являлась, таким образом, как бы главным призванием нового государя немецкого. И действительно, с воцарением Генриха Саксонского борьба эта со славянами получила такое значение, какого она прежде не имела.

При Карле Великом и его преемниках это была борьба собственно политическая. Правда, войска, действовавшие против бодричей, велетов, стодорян, сербов, набирались преимущественно в краях соседнего им немецкого племени саксов, которого исконная, домашняя, так сказать, вражда со славянами нам известна; но управляла действиями этих войск мысль чисто государственная, желание приобрести и упрочить для Германской империи, преемницы миродержавных преданий Рима, — верховную власть над соседними племенами и княжествами славян. Карл Великий и Каролинги довольствовались тем, что славяне признавали себя их вассалами и данниками, но не помышляли об их порабощении. Но когда главою Немецкого государства сделался племенной старшина саксов, он придал борьбе Германии со славянским народом за Эльбой тот характер, который она имела для его родного племени: характер национальной ненависти, он примешал к политическому интересу интерес частный, ибо каждый клочок покоренной славянской земли он мог присоединить к своей собственной вотчине, тут же в соседстве находившейся, или подарить отличившемуся воину, которого он этим привязывал к своей домашней дружине. Война политическая перешла в национальную борьбу, завоевание славянского племени вело к его поголовному порабощению и разделу его земель между немцами. Уже древнейший летописец саксов, описавший нам дела Генриха и его сына Оттона, Видукинд, понял эти отношения в борьбе двух соседних народов и написал знаменательные слова: Проходит много дней, что они борются с переменным счастием, одни (саксы) из-за славы и обширного владычества, другие (славяне) из-за свободы или крайнего рабства. Transiunt sane dies plurimi, his pro gloria ac pro magno latoque imperio, illis pro libertate ac ultima Servitute varie certantibus^[8].

II
[Деятельность Генриха в борьбе с славянами]

Летописец говорит, что Генрих тотчас после вступления своего на престол «принял сильные меры для восстановления мира и подавления свирепства славян»^[9]. В чем заключались эти меры, мы узнаем из других источников. Первой заботой Генриха была постройка укреплений в Саксонии и Турингии, где недостаток оборонительных пунктов облегчал набеги славян из-за Эльбы и даже отдаленных венгров, которых славяне призывали и направляли на немцев^[10]. Он окружал укреплениями как местечки, обращая их в города, так и монастыри^[11]. Устроив наскоро дела со Швабией, Баварией, Лотарингией, где он довольствовался номинальным признанием его верховной власти, купив подарками и ежегодной данью у венгров перемирие на девять лет, Генрих сосредоточил все свои усилия на военной организации своих наследственных владений. Укрепление городов ему нужно было дополнить постоянной вооруженной силой. «Прежде всего, — говорит летописец, — он выбрал из земских ратников^[12] по одному на каждые девять человек и заставил этих людей жить в городах, здесь обстроиться так, чтобы и прочие восемь товарищей могли иметь в городе убежище; им отдавалась и они обязаны были хранить в запасе третью часть всей жатвы; а прочие восемь должны были сеять и жать и сдавать хлеб девятому для обращения в запас в назначенных местах. Совещания, сходки и всякого рода собрания король велел держать в городах, для постройки которых люди работали днем и ночью, чтобы в мирное время наверстать то, что они должны были бы сделать, когда это было нужно для отпора врагам»^[13].

Саксонский монах изложил, вероятно, не совсем точно подробности военных законов Генриха; но сущность дела ясна. Генрих дал своим владениям правильное военное устройство, рассчитанное для действия против внешних врагов: для отпора наездам мимолетного и отдаленного врага, венгров, и для отпора и наступления……….

^[14] Его деятельность, кроме внутреннего устройства Германии, почти вся состояла в войне с восточными врагами ее, венграми и славянами. Между славянами балтийские ветви были спокойны и неопасны: потому Генрих на первое время их не трогал, а устремился на эльбских сербов, которые с тех пор, как Моравии не стало, наиболее тревожили немцев. Изменившиеся отношения славянских племен изменили и политику к ним Германии. При Карле и его наследниках действовали на балтийских славян с севера, близ устьев Эльбы, опираясь на Гамбург и на тамошнюю украйну: короли из Саксонского дома стали теснить их с юга, опираясь на Магдебург и Мерзебург и на Саксонскую украйну; передовое племя славянское при первых были бодричи, теперь стали стодоряне. Хотя уже при отце своем испытанный в бою с сербами, и воинственный, он не тотчас по вступлении на престол возобновил войну с ними^[15], а долго и постоянно готовился нанести разом сильный удар непредусмотрительным славянам. Сначала он заботился о внутреннем усмирении Германии, устроена была вновь Немецкая украйна на Эльбе, как точка опоры в войне с ними. На севере она опиралась {?} на Магдебург, на юге на Мерзебург, на который Генрих наиболее обращал внимание. Пограничный в то время город Мерзебург имел сзади еще опору в Кведлинбурге, выстроенном и укрепленном при Генрихе, впереди он воздвигнул крепость Мышин (Meissen) в земле сербов, которая по своему положению на запад от Эльбы всегда первая доставалась немцам^[16]. Все это пространство было устроено для войны со славянами оборонительной и наступательной (оно было разделено на несколько марок, вверенных разным начальникам, и все назывались общим именем Турингской или Сербской марки)^[17]. Около Мерзебурга он поселил особенный воинственный народ, набранный из разбойников; расстройство Германии перед его воцарением увеличило число людей, живших грабежом, и даже многие из знати занимались этим промыслом; всякого человека, провинившегося воровством или разбоем, если только он был здорового сложения и годен для войны, Генрих прощал и селил в окрестности Мерзебурга, давал им землю и оружие, под условием, что они будут своих щадить, а соседей славян грабить, на сколько хватит смелости. Таких людей набралось довольно, чтобы выставлять для похода целый полк^[18]. Наконец, для обороны от славян, на случай, если бы они прорвали маркию, он велел строить новые города и укреплять старые, разделив это дело, как повинность, на все население^[19].

(NB. Устройство конницы)

Устроив себе такую опору в Германии и откупившись на первый раз от венгров ежегодной данью, Генрих приступил к последовательному покорению балтийских славян.

Неожиданно и быстро бросился он {928} на стодорян или гаволян и, утомив их многими сражениями, наконец, зимой, в жесточайший к мороз подошел по льду к главному их городу Бранибору, на льду поставил стан и взял город голодом и силой. Вместе с Бранибором покорилась ему вся страна Стодорская, и оттуда он прямо пошел на залабских сербов и чехов, чтобы покорить и их, и отрезать от стодорян помощь с юга^[20].

Затем и прочие племена, ратари, велеты и бодричи, должны были обещаться вносить дань. И в этих странах, видно, Генрих возобновил маркий, учреждение Карла Великого. По крайней мере, мы знаем о марке, устроенной для обуздания ратарей. Но еще не крепка была здесь власть Германии. На другой же год ратари захотели совершенной независимости и, собравшись, бросились на город Валлислево (Walsleben) на Эльбе, взяли его, зажгли и разрушили и пленили или убили всех жителей, великое множество народу Все славяне обрадовались этому, как общему успеху, и все восстали на немцев и перешли Эльбу. Генрих поручил войска графу Бернгарду, назначенному прежде начальником Ратарской марки, он и другой граф Титмар, граф северной Турингии, с войском, набранным не только в Саксонии, но и в прочих немецких областях^[21], перейдя на славянскую землю, осадили на правом берегу Эльбы город Лечин (Lunkini, Lensen). Славяне собрались большим войском и приблизились к городу, чтобы напасть на немцев. Сторожа немецкие узнали это и объявили, что, видно, славяне собираются ночью напасть на нас. Тогда немецкие воины сошлись около палатки начальника, и он велел тотчас же, по совету Титмара, снарядиться к бою и быть всю ночь наготове. День прошел спокойно: славяне не покушались напасть. Ночью спала на землю темнота необычайная, и пошел проливной дождь, и тем остановились славяне. Утром их положение было жалкое: земля до того намокла, что пехота их еле передвигала ноги по глубокой грязи, и только конные могли действовать свободнее; пехоты же было у славян, говорит летописец, бесчисленное множество, а конницы весьма мало. Этим немецкие вожди хорошо воспользовались. На заре объявили, что пойдут в сражение; войско причастилось, и каждый, причастившись, клятвенно обещал храбро стоять за начальников и товарищей. Взошло солнце, и погода прояснилась. Тотчас (5 сент.) войско немецкое стало выходить из стана; вперед пошел Бернгард и напал с небольшим отрядом на славян, но о его отбила густая их пехота, несмотря на то, что движения ее были связаны, и он должен был воротиться. Тогда он повел в бой всё войско, которое с криком пошло на славян. Самый вид был для немцев ободрительный: солнце начинало печь, и от промокших одежд славян подымался пар, а немецкие латы блестели и играли лучами. Славяне держались вместе, плотной массой, и как ни сильно было нападение, они устояли и славно отбивались. Только с боков кое-где прорывались немцы, рубя направо и налево, и убивали людей, которых удавалось отрезать от войска славянского. Так долго длилась битва, для славян благополучно; с обеих сторон падало много воинов. Наконец Титмар догадался и послал 50 всадников, одетых в латы, в обход славянскому войску. Они удачно напали на него сбоку и смешали ряды славянские. Тогда началось ужасное поражение. Немцы и спереди ворвались в середину славян; а те пустились бежать. Они, будучи везде на открытом поле настигаемы, бросились было к городу Лячину, думая там найти спасение, но Титмар пересек им дорогу и припер их к близлежащему озеру Туда бросилось множество славян и потонуло в озере. Огромное число их было убито в бегстве; но грязь там мешала, что из пехоты никто почти не ушел, а только некоторые всадники; многие попались и в плен. Немцы перестали преследовать, когда уже не было в виду неприятеля {Widuk. I, 36. Cumque vicinae gentes a rege H. factae essent tributariae, Apodriti, Wilti, Hevelli, Dalamanci, Boemi, Redarii, et pax esset, Redarii defecerunt a fide et congregata multitudine, impetum fecerunt in urbem quae dicitur Wallislevu (Walsleben prope Albiam), ceperuntque earn, captis et interfectis omnibus habitatoribus ejus, innumerabili videlicet multitudine. Quo facto omnes barbarae nationis erectae, iterum rebellare ausae sunt. Ad quarum ferocitatem reprimendam traditur exercitus cum praesidio militari Bernhardo, cui ipsa Redariorum provincia erat sublegata, additurque legato collega Thiatmarus et jubentur urbem obsidere quae dicitur Lunkini (Lentsen?). Quinto obsidionis die venere custodes, exercitum barbarorum non longe esse adnuntiantes, et quia nocte contigua impetum in castra facere decrevissent. Cumque plures eadem confirmarent populus fidem paribus dabat dictis; et cum conventus esset populi circa tentoria legati, eadem hora, collega dictante, praecepit, ut per totam noctem parati essent, ne qua forte irruptio barbarorum in castra fieret. Cum autem dimissa esset multitudo, in castris variavere moestitia pariter atque laetitia, aliis bellum formi-dantibus, aliis autem desiderantibus; et pro qualitate morum inter spem metumque versabantur bellatores. Interea dies transit, et nox solito tenebrosior cum ingenti pluvia adest nutu divino, quatinus consilium pessimum inpediretur barbarorum. Ut ergo jussum est, tota nocte ilia armati erant Saxones, et primo diluculo dato signo sacramentoque accepto, primum ducibus, deinde unusquisque alteri operam suam sub juramento promittebat ad praesens bellum. Orto autem sole — nam post pluviam clara redit serenitas, — erectis signis procedebant castris; in prima quidem fronte legatus in barbaros impetum faciens. Sed cum pauci non praevalerent adversus innumerabiles, reversus est ad exercitum, referens, quia barbari non plures haberent équités, peditum vero innumerabilem multitudinem, et nocturna pluvia in tantum inpeditam, ut six ab equitibus coacti ad pugnam procédèrent. Igitur sole cadente in humida vestimenta barbarorum, fumum ascendere fecit usque in coelum spem fiduciamque praestans Dei populo, cujus faciei claritas atque serenitas circumfulsit illos. Jgitur dato signo et exhortante legiones legato, cum clamore valido inruunt in hostes. Cumque nimia densitate iter pertranseundi hostes non pateret, dextra laevaque ferro erumpentes, quoscumque a sociis secernebant, neci dabant. Cumque jam bellum gravaretur et multi hinc atque inde caderent et adhuc barbari ordines tenerent, legatus collegam, ut legionibus auxilio esset, expostulat. Jlle vero praefectum cum 50 armatis lateri hostili inmisit et ordines conturbavit; ex hoc caedi fugaque tota die hostes patebant. Cum ergo per omnes agros caederentur, ad urbem vicinam fugere temptabant. Collega autem hoc eis praecavente proximum mare (prope Lenzen 2 quamvis minores lacus sunt) ingressi sunt, et ita factum est ut omnis ilia nimia multitudo aut gladio consumeretur aut iu mari mergeretur. Nee peditum ullus superfuit, equitum rarissimus, deponiturque bellum cum casu omnium adversariorum. Jngens interea oritur laetitia ex recenti victoria, dum omnes laudent duces, unusquisque vero militum praedicat alium, ignavum quoque, ut in tali fortuna solet fieri. Postera autem luce movent signa urbi paefatae, urbani vero arma deponunt, salutem tantummodo deposcunt ac merentur. Inermes igitur egredi urbe jussi; servilis autem conditio et omnis pecunia cum uxoribus et filie et omni supelectili barbarorum regis capti-vitatem subibant. Ceciderunt etiam ex nostris in illo proelio duo Liutharii {de iis v. Thictm.) et alii nobiles viri nonnuUi. Igitur legatus cum collega et aliis princibus Saxoniam victores reversi, honorificae a rege sunt suscepti satisque laudati, qui parvis copiis divina favente dementia, magnificam perpetraverint victoriam. Nam fuere qui dicerent, barbarorum ducenta milia caesa. Captivi omnes postera die, ut promissum habebant, obtruncati.

929. (Henricus) has regiones sibi fecit tributarias, Boemiam, Delemince, Apodritos, Wilti, Hevellun et Redarios; qui statum rebelles aliosque ad hec concitantes, urbem Wallislevo oppugnant, destruunt et imendunt. Ad hoc vindicandum noster convenit exercitus et Lunzini civitatem obsidens, socios eorundem, eos defendere cupientes, invadit et paucis effugientibus, prostravit, urbem quoque prefatam acquisivit. Ex nostris autem duo abavi mei uno nomine, quod Liusteri sonat signati, milites optimi et genere clarissimi, decus et solamen patriae, Nomas Sept cum multis aliis oppeciere. (Calend. Merseb. 930 Non. Sept. Liuthardus comes cum multis Lunzini obiit.) Thietm. I, 6.}. Число павших славян было очень велико; рассказы, ходившие по Германии, довели его до ужасной гиперболы 200000; в плен попалось 800 человек^[22].

На другой день они подошли к городу Горожане тотчас сдались, под одним только условием, чтобы жизнь их пощадили. Свободных мужчин выпустили из города безоружными, но разлучили навсегда женщин, детей и рабов увели в Германию пленными.

Потери немцев были также значительны; пало несколько знатных вождей. Тотчас после этой блистательной победы Бернгард и Титмар с вождями войска отправились к Генриху, который принял их с честью и хвалой; на другой день после их приема пленные славяне были убиты, как им наперед объявили.

Что последовало за победой Ленчинской в земле балтийских славян, неизвестно. Летописцы уже не упоминают об их нападениях на немцев, и нет сомнения, что, потерпев такой урон, они долго жили в покое. Вероятно также, что ближайшие племена их, стодоряне и лютичи, согласились признать себя данниками Германского королевства^[23]. Позднейший писатель даже рассказывает, что из страха перед немцами после этой битвы они даже согласились принять христианскую веру^[24]. Но это сомнительно, потому что современные летописцы монахи непременно бы упомянули о событии таком для них близком; притом же если славяне захотели бы быть христианами, приняли бы какие-нибудь обряды для их крещения, учредили бы у них епископства^[25], а ничего такого не было при Генрихе, который вообще не думал принуждать покоренных им славян к христианству^[26].

Племена, жившие подальше от Саксонской марки, где сосредоточивалась деятельность Генриха, оставались независимыми и после Ленчинской битвы. Наконец, пользуясь общим спокойствием в своем государстве, он отправился с войском на север и наложил дань на бодричей^[27] и на южную часть Ютландии^[28].

[III]
[Оттон I; его войны со славянами, с вассалами и братьями]

Потом, одержав блистательную победу над венграми (933 г. при Мерзебурге) и окончательно избавив отечество свое от их набегов, и вторично победив датчан, теперь под славным гор. Гормом, он опять бросился на славян (934 г.) и, не довольствуясь уже низложением пограничных племен, пошел на укрян — первая попытка немцев овладеть славянскими ветвями, границы которых не соприкасались с Эльбой; — поход был удачен: побежденные укряне обещали дань^[29]. При этом впервые немецкое оружие, может быть, со времен Аттилы, проникло до Одеры: теперь она вся течет в немецкой земле. Таков был последний подвиг великого Птицелова на восточной стороне Германии. Никогда, я думаю, славяне не имели дела с таким храбрым, но вместе с тем благородным и бескорыстным противником. Его дело было правое: он сражался честно с неприятелем своего отечества, ограждая Германию как мог военными украйнами, крепостями, страхом; раз, правда, он поступил жестоко, велел избить военнопленных: но не обманом, и действуя в духе времени; но никогда не позволял он себе ужаснейшего зла и святотатства, которое погубило балтийских славян и обесчестило стольких из немецких воителей и священников: не принуждал их принимать христианство, как знак рабства, и вообще щадил побежденных, собирая с них дань, но не обращая их в рабов. Он предоставлял позднейшему времени перенести к славянам христианство мирной проповедью. Его преемники в этом отступили от него; но он непричастен к их жестокости и осквернению святыни. Пускай же и те, которые желают и насильственной гибели балтийских славян, не смешивают чистого воина Генриха Птицелова с их губителями и помянут его добром. Не таков был Оттон — братоненавистник и честолюбец. При нем война со славянами соединилась с внутренними междоусобиями с вассалами и братьями его и получила от того еще большее ожесточение. Он же поставил исполнителем своей воли против славян свирепого и коварного маркграфа Герона, который показал немцам пример того, как покорять славян не только честной войной, а приручать их всякими средствами: силой, обманом и насильно наложенною верой.

Самый воинственный из балтийско-славянских народов, ратаре, несмотря на недавнее поражение, первые опять тронулись и не захотели слушаться немцев. Сводный брат Оттона, Такмар^[30], которому, как кажется, поручено было наблюдение над восточными областями Германии, отправил к ним посольство, вероятно, для увещания жить мирно с Германией. Но те прогнали послов с насилием, хотя знали, без сомнения, что при современном состоянии Германии, за то подвергнутся тяжелой войне. Действительно, Генрих назначил поход против них, но умер во время приготовлений. Оттон тотчас по вступлении на престол и венчании на царство^[31] отправился с войском к ратарям. 13 сентября он был в Кведлине, но, видно, не доверяя еще себе, назначил предводителем войска человека нового, незаслуженного, Германна Биллунга, знаменитого впоследствии герцога… Ратаре ожидали немцев на границе своей земли^[32]. Немецкое войско двинулось на них, и Германн, шедший с передовым отрядом, напал на них, смешал и победил. Затем войско королевское приблизилось к какому-то городу славянскому и расположилось станом. Оттон запретил выходить из ограды стана до общего нападения. Но какой-то храбрец Еккегард, сын Людольфа, недовольный назначением выскочки Германна и завидовавший его успеху, стал набирать в войске охотников между лучшими рыцарями, объявляя, что-либо перещеголяет Германна, либо погибнет. Нарушая королевское приказание, он вышел из стана^[33] и, перейдя болото, разделявшее ратарей от немцев, напал на славянское войско, и окруженный ими и припертый к болоту, погиб со всеми сподвижниками: их было у него 18 человек, лучших во всем немецком стане. Но Оттон успел, однако же, заключить с ними мир, избив у них множество народу; ратари согласились на дань; дальнейшие подробности похода неизвестны, — и благополучно воротился в Магдебург (где уже был 14 октября)^[34]. Между тем как после усмирения бодричей у славян всё было спокойно, в самой Германии готовились раздоры, которые вскоре втянули и славян в междоусобные ее войны^[35]. Младший брат Оттона Генрих мечтал о престоле и действовал против брата; назначение Германна^[36] предводителем войска обидело не только Эккегарда, которого погубила зависть, но и родного брата Германнова, Вихмана, опытного, храброго и великодушного воина и до того ученого, что подчиненным своим он казался обладающим знаниями свыше человеческих; наконец, и баварский герцог не хотел повиноваться Оттону, и брат его Такмар негодовал на него ужасно: его оскорбило назначение Герона, человека незнатного, но отличавшегося удивительным умом, деятельного и способного, начальником Саксонской марки, учрежденной против славян. Вскоре началась открытая война: Эбергард с Такмаром и Вихманом подняли оружие на Оттона^[37]; Такмар вскоре был убит^[38], но война продолжалась, и в ней принял теперь участие брат короля Генрих. На этот раз балтийские славяне ловко воспользовались слабостью Германии.

В начале междоусобия они еще жили мирно и даже помогли немцам в нападении венгров, которые в 938 г. опять ворвались в Турингию и оттуда в Саксонию. Здесь они разделились: часть пошла на запад, но была истреблена у Стедербурга^[39]; другой отряд понесся на север, но тут славянин (имя его неизвестно, по местности он был, вероятно, из бодричей) помог немцам от них избавиться. Взявшись быть им проводником, он провел их в болотистую страну Тримининг (Dromling у истоков Алеры и Оры), где их легко убили^[40].

Но когда междоусобная война в Германии усилилась, Генрих стал во главе возмутившихся баронов, и Оттон занят был этими делами в западных областях, славяне не замедлили сделаться независимыми.

Первые бодричи, которые бросились невзначай на Гайку, немецкого вождя, поставленного на их границе, истребили всё его войско и самого его убили^[41]. Война разлилась по всей немецкой границе, и везде славяне, действуя теперь заодно, стали жечь, грабить и избивать народ. Были покушения и на жизнь Герона (939 г.)^[42]. Тогда Герои вот что сделал: пригласил к себе 30 князей славянских, вероятно, под предлогом мирных переговоров, угостил великолепным пирогом и, напоив нарочно до пьяна, ночью убил. Один только князь Браниборгский спасся и принес весть к своим^[43]. Можно себе представить негодование славян и жажду мести. Все славянские племена, прежде подвластные Генриху и его сыну, стали воевать с немцами жесточе прежнего. Первые отомстили бодричи…

В то же время и стодоряне и лютичи напрягли все силы свои и очистили весь правый берег Эльбы от немцев. Бранибор был взят, немцы были везде избиваемы или спасались бегством к себе, за Эльбу Герона, при всей его деятельности и смелости, не хватало на отражение неприятеля, который нападал повсюду, от устьев Эльбы до границы Турингии^[44]. Несколько раз приходилось самому королю вести к нему на помощь войска и самому идти на славян. Война была самая ожесточенная. Не раз терпя поражения и всякие пагубы, сопряженные с войной, они все-таки не сдавались, не просили мира, не соглашались на рабство. Тут-то они впервые показали немцам, что они за стойкие люди. Никакие бедствия не могли заставить их отказаться от свободы, которой они дорожили более всего на свете. Телом они были крепки, сносили всякий труд, привычны были к самой малой пище; что саксам (а они были известны как самые храбрые и стойкие из немцев) было в тяготу, то они считали легким и сносным. Немцы вели войну эту за славу, пространственное владычество и безопасность своих пределов, славяне — за свою родину, видя в победе свою независимость, в поражении конечное рабство^[45], и долго тянулась она, прекращаясь иногда на несколько лет от усталости славян, но им помогали и внешние обстоятельства: внутри Германии горела междоусобная война, а с севера нападали датчане.

Оградив кое-как Саксонию от вторжений славян и поручив восточную границу Герону, Оттон отправился в Лотарингию и в скором времени успел восстановить спокойствие в своем королевстве (940 г.). Тогда счастие опять стало везти немцам. Они нашли верного и выгодного слугу в одном Тугомире, которому приходилось, по славянскому праву наследства, княжение над племенем стодорян. Он был взят в плен немцами, вероятно, в Лончинском сражении, но пощажен по приказанию Генриха I. Большими деньгами и еще большими обещаниями (посулами) подкупили его, и он обещался предать свое племя немцам. Выпущенный на волю, но рассказывая, что убежал тайком из плена, он пришел в Бранибор, и был узнан народом; его провозгласили князем, отстранив его племянника, прежнего князя, который один пережил пир, заданный Героном знатнейшим славянам, и уж верно не любил немцев. Но уже вторично он от обмана не ушел, Тугомир пригласил его к себе ласково, предательски схватил и убил, и тогда, видно, обезоружив всякое сопротивление, передал Бранибор со всей землей Стодорской власти короля Германского^[46]. Когда сильное это племя им изменило, и прочие славяне между Эльбой и Одерой, т. е. все ветви бодричей и лютичей на время отказались от сопротивления и признали себя данниками Германии^[47]. Тугомир остался в Браниборе князем по самую смерть свою (ум. около 948 г.); он умер христианином, но неизвестно, когда он обратился, в плену ли, убежденный, или после своей измены, чтобы еще более сблизиться с немцами^[48]. Оттон весьма почтил его и, дав ему титул герцога Браниборского, поставил его наравне с первыми, после короля, членами немецкой аристократии и вместе с тем включил Стодорскую землю в число непосредственных областей немецких^[49].

Но еще долго власть Оттона колебалась у балтийских славян; часто они отказывались от дани, и часто Герону приходилось вести свое постоянное войско то в одну сторону, то в другую, так что войско, утомляемое беспрестанными походами и получая малую плату (жалованье ему выдавалось из дани славян), однажды совершенно возмутилось против и даже захотело убить самого короля за то, что он поддерживал Герона. Но заговор был подавлен {940. Widuk. II, 30-31. Eotempore barbarorum bellum fervebat. Etcum milites ad manum Geronis praesidis conscipti crebra expeditione attenuarentur et donativis vel tributariis praemiis minus adjuvari possent, eo quod tributa passim negarentur, seditioso odio in Geronem exaununtur. Rex vero ad communes utilitates reip. Geroni sempter juxta erat. Unde factum est, ut nimis exacerbati odia sua in ipsum quoque regem vertissent.

Этим пользуется Генрих, multis intercurrentibus legatis et munusculis invicem missis, omnes pene orientalium partium milites sibi colligavit: Заговор убить Оттона, открыт, многие казнены, Генрих бежит.}, и мало-помалу все успокоилось, но на время только.}

[IV]
[Основание немецких епископов на земле славянской]

Пользуясь этими годами спокойствия, Оттон принялся решительнее за утверждение над славянами немецкой власти. Он весьма расширил пределы, подвластные маркграфу Герону, лучшему исполнителю его воли против славян (946 г.), и потом возвел его в сан герцога (949 г.). Города в украйнах, даже лежавшие в славянской земле, он населял немцами; число украйн он умножил, но подчинил все Герону и Германну^[50]; власти маркграфов, над ними поставленных, мало-помалу подчинялись соседние славянские земли^[51]. Прежде уже случилось это с землей сербов. Теперь (около 949 г.), когда умер Тугомир^[52], немецкий подданный, герцог стодорян, то преемника ему не назначили, а землю его присоединили к марке Герона. Может быть, он вместе с тем и получил упраздненный смертью Тугомира титул герцога: по крайней мере, только в это время он начал носить его. Непосредственно влияние немцев на славян упрочивалось тем, что маркграфы сами^[53] (или, также вероятно, через воинов своих) собирали дань, на них наложенную^[54]; так же тем, что знатным немцам раздавали разные поместья в славянских землях^[55].

Наконец, он увенчал все эти учреждения основанием у балтийских славян немецких епископов и поселением у них немецкого духовенства. Из всех действий Оттонова правления ничего не было постыднее и пагубнее, как способ, которым наложено было на славян христианство^[56]; он положил начало тому, что для них христианство стало смешиваться с понятием рабства и угнетения и что они, знакомясь с духовенством, к ним присланным, стали всё более — и более ненавидеть христианство. Хотя со времени Карла Великого христианство проповедовалось на севере и мало-помалу вводилось в Дании, но до балтийских славян оно еще не коснулось. Хотя иногда летописцы говорят, что побежденные славяне обещали принять христианскую веру, но это было минутное действие страха, никто не заботился крестить их, пользуясь этим расположением^[57]. Первый епископ Адальвард Верденский^[58] попытался проповедовать славянам в то самое время (после 930 г.), как архиепископ Гамбургский Унни, собственный пастырь славян, ездил в Данию и Швецию для распространения христианства. Почтенна была попытка Адальварда; проповедь его вдохновлялась только ревностью, а не выгодой^[59], потому что славяне, которых он бы обратил, принадлежали бы не к его пастве, а к Гамбургской^[60]. Вообще он был человек добродетельный, ученый и благонамеренный; рассказывали, что проповедь его подтверждалась разными чудесами. Действительно, его проповедь имела великий успех^[61]. Жители Старограда приняли христианство в весьма большом числе, так что Оттон счел за нужное назначить им епископа и выбрал для этого какого-то Маркона^[62]. Вся страна вагров и бодричей по реке Пену и город Дымин были причислены к его епархии, хотя нет известий, чтобы все они уже приняли христианство. Кроме того подчинили ему и город Шлезвиг (или Гейдибо) и всю страну между Шлеей и Егидорой. Во время Оттона, когда в этой стране несколько восстановилось спокойствие, земля Шлезвигская и принадлежащая к ней страна вагров, не менее опустевшая, стала мало-помалу заселяться, но неизвестно, славянскими или немецкими выходцами; начали засевать поля, строить деревни и города и даже воздвигать монастыри. Но и долго еще потом оставались следы разрушения. Еще в XII столетии, когда этот край сравнительно процветал, видны были эти следы, особенно в лесу, который тянулся от города Лютикенбурга или Люциленбурга (что ныне Лютенбург) до самого Шлезвига, и где в местах непроходимых и пустынных и между толстыми дубами виднелись старинные межи, свидетельницы прежней обработки, валы, обозначавшие разоренные города, и во многих речках остатки плотин, где некогда стояли мельницы^[63].

Марко несколько лет занимал епископский престол в Старограде и крестил многих людей между ваграми и бодричами. По смерти его отделили Шлезвиг и назначили туда особенного епископа; также было учреждено два епископства в Дании, одно в Рипене, другое в Аргузе^[64]. Эти три епископа еще зависели от германского, а не от датского короля — знак, что христианство считалось еще в Дании чужим исповеданием^[65]. Староградское епископство ограничено было землями Славянской, Вагрской и Бодрицкой; оно было подчинено кафедре Гамбургской^[66]. Преемник Маркона Эдвард был человек почтенный, говорит Гельмольд, и обратил многих славян к Богу.

Возрастало число верующих, и во все царствование Оттона не было никакой помехи новой церкви. И наполнилась вся земля вагров, бодричей и хижан церквами, священниками, монахами и девами, посвящавшими себя Богу. В Старограде воздвигнута была церковь в память св. Иоанна Крестителя, и пользовалась она почетом старшей соборной церкви. Также и в Мекленбурге построили церковь во имя Principis apostolorum Петра, и при ней девичий монастырь. Епископы староградские чрезвычайно щедро и ласково^[67] обращались с туземными славянскими князьями, будучи щедротою великого государя Оттона обогащены избытком земных благ, так что они могли обильно одаривать тех, кого хотели, и тем приобретать расположение народа. Давалась же епископу от всей земли вагров и бодричей, вместо десятины, ежегодная дань, с каждого плуга (тягла) мера хлеба, 40 пучков льну и 12 монет чистого серебра, да 1 монета сборщику. Славянский же плуг составляет пара волов или одна лошадь. «О городах же и поместьях, и числе дворцов, принадлежавших епископу, — прибавляет летописец, — не наше дело распространяться, потому что старое забыто, и вот теперь опять все новое».

Это известие весьма замечательно^[68]. Видно, что Оттон уже в это время совершенно изменил политику отца своего относительно славян и, не довольствуясь их усмирением, стал заботиться об их обращении, надеясь, что христианство скрепит их связь с Германией и их онемечит^[69]. Потому-то он предоставил епископу дань, которую получал от славян, а не одну только десятину, которую бы добровольно платила епископу его паства. Правда, нельзя быть уверенным в справедливости показания Гельмольда на счет количества дани, которое весьма значительно (а особенно, при тогдашней редкости драгоценных металлов, взнос 12 монет чистого серебра с каждого плуга кажется слишком тяжелым), и позволено предположить, что он, писавший через 200 лет и имея собственный интерес в количестве денег, которые платились Староградской церкви, к которой сам принадлежал, мог несколько преувеличить это количество; но во всяком случае вообще меры, принятые Оттоном при учреждении епископства у вагров и бодричей, были чрезвычайно важны и показывают, как понимал он обращение славян в христианство. Передавая дань свою епископу, он передал ему и светское право на весь народ бодричей и вагров, потому что дань взималась у них не с одних только христиан, а и с язычников. Таким образом, епископ получал прямую власть над язычниками своей епархии и тем терял свое священное христианское значение. Кроме того, взимая со славян дань, которую они обязались платить немецкому королю, когда он их победил и покорил, епископ из человека священного, служащего своей вере, а не какому-нибудь исключительно народу, превращался в глазах славян как бы в светского наместника немецкого короля и тем само собою делался для них ненавистным, как представитель чужой, насильно наложенной власти. Не менее пагубны были последствия этой меры и для самого распространения христианства. Если епископ был человек себялюбивый и не одушевленный истинною ревностию, то ничего уже не побуждало его к проповеди: он был чрезвычайно богат и мог довольствоваться своим положением; выгоды в распространении христианства он не имел, потому что брал одинаковые деньги и подати с христиан и язычников, тогда как, если бы он получал единственно десятину с христиан, как делалось в других землях, то и корыстный человек нашел бы выгоду в их умножении. Будь же епископ Староградский человек ревностный, то при его богатстве искушение было слишком велико: так легко ему было подарками и щедротами, а не убеждением, привлекать к себе людей. Что это делалось, говорит сам Гельмольд. А истинного преемника апостольского, который бы стал употреблять свои доходы разве для нищих и больных, а сам бы пошел с посохом проповедовать по деревням и селам народу славянскому, такого не нашлось между пастырями Старограда. Эти люди, какие бы они ни были, добрые или корыстные, неуклонно держались одного правила: чувствуя себя в покоренной земле и пользуясь доходами, проистекшими именно от ее покорения, они с самого начала и до позднейших времен, сознательно или бессознательно, принимали в духовенство, а тем более допускали на престол епископский, никого другого, как немцев. Балтийские славяне, как народ покоренный, решительно были исключены из духовенства своей земли. Эта же политика соблюдалась не только здесь, но с такой же исключительностью и во всех других епархиях, вскоре учрежденных у балтийских славян. Вред ее был неисчислимый. Христианская церковь оставалась постоянно чуждой народу, который принимал ее, и едва ли можно было немецким священникам толковать славянам о христианском единении и братстве, когда они же вносили в церковь самую обидную из всех аристократий, аристократию народности^[70].

Сначала христианство шло хорошо в Староградской епархии, всё было мирно: славяне исправно платили немцам дань и мало-помалу принимали христианскую веру^[71]. Но здание веры, основанное не на бескорыстной проповеди и убеждении, а на влиянии богатства и вещественных выгодах, хоть и скоро воздвигнулось, не было прочно. Через несколько лет обстоятельства переменились, и в 15 волостях, принявших христианство, вдруг не стало ни одного христианина.

Пока у славян был мир, и староградская церковь процветала, Оттон, видя, что это выгодно для Немецкой волости, учредил на подобном основании епископства и у других племен. В 946 году была основана епархия Гавельбергская над велетами и северною часть стодорян, которые, видно, не были подчинены браниборскому князю^[72]. Она обнимала^[73] всю землю от… до границ бодричей, между Эльбой, Одерой и Балтийским морем, обнимая и остров Узнаим^[74]. Доказательство, что все племена вели вместе войну с Генрихом и Оттоном и все должны были покориться им^[75].

[V]
[Война с бодричами и ратарями. Битва при Доте]

^[76] Славяне жили смирно, покоряясь новым учреждениям Оттона, пока их держала сильная рука. Но вскоре в самой Германии возобновились междоусобия и еще ужаснее прежних: уже не сражались герцоги против своего короля, а возмутившиеся сыновья против отца родного. Оттон в этой бесчеловечной и опасной войне должен был сосредоточить около себя силы для собственной защиты. Разумеется, военная стража на восточной границе ослабла. Сам Герон оставил на время свое герцогство и сопровождал императора в его походах и сеймах. Во время его отлучки (954 г.) укряне, одно из племен, наиболее отдаленных от немецкой границы и потому менее придавленное, первые попытались освободиться. Герон, стоявший у Регенсбурга, тотчас отправился в свою область, и на помощь ему был послан герцог Конрад Франконский. Они разбили укрян, взяли у них огромную добычу и воротились победителями к великой радости саксов^[77].

Но на другой год война возобновилась, и гораздо сильнее. Граф Вихман, пользуясь войной Оттона с сыном его Людольфом, стал действовать против Оттона, захотел отнять у верного приверженца его, у Германна Биллунга, Саксонское герцогство, на которое имел, по своему мнению, законные права. Его отдали под стражу, но он убежал из плена и, гонимый Германном, скрылся за Эльбой у бодрицких князей братьев Стоигнева и Накона, озлобленных на немцев (955 г. в начале великого поста). Те тотчас отказались от повиновения германской власти. Германн Биллунг повел войско и невзначай напал на город Светлустрану⁽¹²⁸⁾, где они находились, чуть-чуть он не взял города и не схватил их живьем, но кто-то закричал, и славяне бросились к оружию и оттиснули немцев. Впрочем 40 вооруженных людей с их стороны пало, и доспехи их остались в руках немцев. Сколько потерпело войско Германново, не говорит саксонский летописец, но, видно, потеря была не малая, потому что храбрый герцог, ничего не предпринимая далее, отступил от Светлой страны и воротился в Саксонию.

Тогда сами славяне (после Святой, 15 апреля) вторглись в Саксонию, предводимые Вихманом. Герцог Германн пошел было им навстречу с войском своим^[78], но раздумал, увидав, что неприятель был многочислен и силен, а его войско небольшое, и боясь притом важных предприятий при внутреннем расстройстве Германии. Огромное множество народу стеклось в город Cocarescemiorum^[79] ([нынешнее] имя этого города неизвестно), не надеясь на безопасность других мест. Германн велел им просить мира и выговорить его на каких бы то ни было условиях. Те послушались и заключили мир со славянами на том условии, что свободные люди с женами и детьми перелезут через городскую стену без оружия, а рабы, оружие и вся их собственность будет оставлена в городе победителям. Славянам открыли ворота, и они ворвались в город, чтобы смотреть за исполнением договора. Но тут один из них вдруг увидал прежнюю рабыню свою, теперь жену одного немецкого свободного простолюдина^[80], которую тот хотел вывести. Он схватил ее и хотел отнять у немца, но тот ударил его кулаком. Славянин кричит, что договор нарушен саксами, и все бросаются на них бешено — видно, ожесточение со стороны славян было ужасное. Началась резня, и славяне перерезали всех взрослых. Одних жен и детей пощадили, но увели пленными к себе. Славяне воротились в свою землю. Германн не смел их преследовать.

Но вскоре император Оттон, который был в Баварии, занятой междоусобием с сыном своим и потом войной с венграми, одержав над последними великую победу близ Аугсбурга, немедля пошел в Саксонию для покорения славян. Славяне увидели, что сделали дело недоброе и послали к нему посольство с повинною. Они все вместе соглашались^[81] опять платить дань королю, но с тем, чтобы им оставаться при своем устройстве и во владении своих земель. При таком условии они хотели жить в мире с немцами, иначе сложат головы свои за свободу. Император отвечал, что согласен на мир с ними, но ни в каком случае не простит им убиения своих подданных: пусть они дадут удовлетворение и накажут виновных. Не дождавшись, однако же, ответа, он повел свое войско в их землю и стал на пути все истреблять и жечь. Славяне также собрали большое войско из разных племен^[82]. Только руяне им не помогали, а, напротив, стали за немцев, и неизвестно почему; видно, другие славянские ветви как-нибудь оскорбили их, которые считались главою всех их и, может быть, требовали от других тягостного повиновения, и они, не имев еще никакого столкновения с Германской империей^[83] и не предвидя от нее опасности, решились действовать заодно с немцами против своих соплеменников.

Теснимые и немцами, и руянами славяне засели в неприступном месте за р. Дошею за большим лесом и пространным болотом. Сюда подошли почти в одно время и Оттон с немецким войском, и руяне. Подойдя с болота, в котором протекала Доша, император попал в трудное и неловкое положение. Вдруг окружили его славяне. За ним сзади лежал лес, им пройденный, по которому отступить было нелегко, да притом славяне заняли его, зайдя ему в тыл, и стали рубить деревья и сваливать на дорогу и сами засели там, чтобы иметь дорогу в своей власти. Спереди немцы наткнулись на реку и на болото, да на огромное войско славян, которые не давали неприятелю времени строить гать и мост и пресекли ему все пути. Притом же немцы начали страдать голодом, и показывались у них болезни. Так прошло немало времени. Наконец император решился как-нибудь выпутаться из своего положения и послал к Стоигневу, князю бодри-чей, верного маркграфа Герона, человека смелого и хитрого, имевшего всю жизнь свою дело со славянами и, без сомнения, знавшего их во всей тонкости. Ему поручалось склонить Стоигнева на сторону императора и обещать ему выгоды от дружбы с ним. Но Герои, подъехав, сколько можно было ближе к славянскому стану, крича через болото и реку, приветствовал бодрицкого князя. Тот отвечал ему также вежливо. «Еще бы ты дрался с нашим братом, слугою моего государя короля: а то вздумал сражаться против самого государя. Что у тебя за войско, что за оружие, чтобы ты смел взяться за такое дело? Есть у вас сила? Есть искусство, есть отвага? Так покажите: дайте нам перейти на вашу сторону или сами переходите сюда, и на ровном месте посмотрим, кто кого храбрее». Стоигнев, скаля зубы, по славянскому обычаю (прибавляет летописец), и сильнейшим образом ругаясь, стал насмехаться над Героном и самим королем и надо всем войском немецким. Он знал, в какой они были беде. Герон, человек горячий, вспылил. «Завтрашний день, — говорит, — покажет, ты и народ твой каковы в бою: молодцы ли или трусы? Завтра сразимся наверное, во что бы то ни стало». С тем Герон и воротился назад в стан к своим и рассказал все, как было. Император в ту же ночь поднял войско и велел стрелять в славян из луков и других орудий, чтобы вызвать их на битву, и при этом показывать вид, что хотят силою овладеть переправой через реку и болота. Славяне по угрозам Герона того и ожидали и также решились сразиться и напрягли все свои силы на защиту переправы (16 октября). А между тем Герон, приняв начальство над руянами, потихоньку вышел из стана и отойдя на несколько верст^[84], незамеченный неприятелем, велел им состроить три моста через болота и Дошу — вообще славяне для таких работ годились гораздо более, чем немцы, неповоротливые и тяжело вооруженные, — и подал весть императору. Все войско тронулось к переправе, и тогда только славяне заметили и бросились туда же: но им предстоял большой обход, и дорога была от них длиннее: притом они были почти все пешие, а у немцев было, без сомнения, как всегда, много конных. Войско Оттона было уже на той стороне, пока славяне добежали, усталые и запыхавшиеся. Они уже не могли устоять против немецких всадников^[85], и, обратившись в бегство, были догоняемы и избиваемы. Стоигнев со слабой конницей славянской не смел вступить в бой и, стоя на возвышении, ждал, чем дело кончится. Увидев бегство своих союзников, он сам побежал также и скрылся в каком-то лесу с двумя спутниками. Тут нашел на него какой-то немецкий воин, по имени Гозед (Hosed). Они стали биться рукопашным боем; наконец Стоигнев ослаб, и тот обезоружил его и отсек ему голову. Одного из спутников Стоигнева он поймал живьем и представил его императору вместе с головой и доспехами князя. Этим подвигом прославился Гозед и получил от императора donativum cum reditu 20 mansuum^[86]. В самый день битвы немцы напали на стан славянский, и тут много погибло или попалось им в руки славян, и резали они их весь день до вечера, и с вечера до поздней ночи. На другой день принесли голову Стоигнева и поставили на поле, и вокруг нее отрубили головы семистам пленным, а у главного сподвижника и советника^[87] Стоигнева выкололи глаза да отрезали язык и оставили его так, живого, но беспомощного, между трупами. Вихман и Эгберт, зачинщики этого восстания, спаслись: убежали во Францию к герцогу Гугону (Капету)? {Igitur, ut supra retulimus, cum deficeret in ratione reddenda contra suum patruum Wichmannus, intra palatium custoditur. Cum vero rex in Baioariam proficisi vellet (loquitur de expeditione anni 954), simulata infirmitate ipse iter negavit; unde monitur ab imperatore, qua destitutus a patre et matre loco filiorum eum assumpserit liberaliterque educaverit, honore paterno promoverit, rogatque, ne ei molestiam inferret cum alia plura gravaretur. Ad haec nichil utile audiens imp. discessit, commendato eo Iboni comiti. Aliquantis diebus cum eo degens, petit post hoc venandi gratia silvam ire liceret. Ibi abscondits socios secum sumens, perrexit in patriam et occupatis aliquibus urbibus, juncto sibi Ecberhto, arma sumit contra imperatorem. Industria autem ducis Herimanni facile eos oppressit trans Albiamque coegit. Uli cum se sensissent duci resistere non posse, sociaverunt sibi duos regulos barbarorum, Saxonibus jam olim infestos, Naconem et fratrem ejus. 51 Ductus exersitus a duce, reperti sunt in urbe quo dicitur Suithlescranne, et pene erat, ut cum urbe caperentur nisi clamore cujusdam citarentur et ad arma prosilirent; caesis tarnen ante portam urbis ad 40 armatis caesorumque spoliis potitus dux Herimannus discedit. Erant autem qui eum adjuvarent Heinricus praeses cum fratere Sifrido, viri eminentes et fortes, domi militiaque optimi. Facta sunt autem haec initio quadragesimalis jejunii. 52 Barbari vero post proximum pashca, irruunt in regionem, ducem habetes. Wichmannum, ad facinus tantum, non ad imperium; nullam moram agens sed et ipse dux Herimannus cum praesidio militari adest vidensque exercitum hostium gravem, sibique parvas admodum belli copias affore, civili bello urgentes, arbitratus est consultius differre certamen in dubiis rebus constituis, multitudinique imperare, quae maxima in unam urbem confluxerat, dum caeteris diffiderent, quoquo pacto possent, pacem exportularent. Quod tatem consilium milites aegre valde tulerunt et maxime Sifridus, qui erat bellator acerri-mus. Faciunt tatem cives Cocarescemiorum, ut dux imperarat, pacemque eo pacto obtinent, quo liberi cum uxoribus et nati supra murum inermes ascenderent, conditione servili et omni suppellectili in medio urbis hostibus relicta. Cum intra urbem irreurent barbari quidam illorum suum mancipium agnoscit in cujusdam liberti uxore; quam cum rapere de manu viri niteretur, ictum pugni accipit irritumque pactum ex parte Saxonum proclamitat; unde fit ut omnes ad caedem verterentur nullumque relinquerent, sed omnes perfectae aetatis neci darent, matres cum natis captivos ducerent 53 Quod scelus imp. ulcisci gestiens, victoria jam de Ungariis patrata, regiones barbarorum hostiliter intravit. Consultum de Saxonibus qui cum Slavis conspiraverant; judicatum est Wichmannum et Ecbertum pro hostibus publicis habere oportere, caeteris vero parcere, si quidem remeare volluissent ad suos Aderat et legatio barbarorum, tributa socios ex more velle persolvere nuntians, caeterum dominotionem regionis velle tenere; hoc pacto pacem velle, alioquin pro libertate armis certare. Imperator ad haec respondit, pacem quidem eis nequaquam negare, sed omnimodis dare non posse, nisi injuriam perpetratam digno honore ас emendatione purgarent; omniaque vastando et incendendo per illas regiones duxit exercitum, donee tandem, castris positis super Raxam (Rukenitz in Meklemb.?) fluvium ad transmeandum paludibus difficillimum, ab hostibus circumfunditur. A tergo namque via arborum robore obstruitur, eademque armatorum manu vallatur; ex adverso fluvius fluvioque contigua palus, et cum ingenti exercitu Slavus, bellatores et ab opère et ab itinere prohibens. Vexatur autem alliis incom-modis exercitus, morbo pariter ac fame. Dum talia agerentur per plures dies, mittitur ad principem barbarorum qui dicebatur Stoinef, Gero comes, quatinus imperatri se dedat, amicum per id adepturum, non hostem experturum. 54 Erant quippe in Gerone multae artes bonae, bellandi peritias, in rebus civilibus bona consilia, satis eloquentiae; multum scientiae et qui prudentiam suam opere ostenderet quam ore; in adquirendo strenuitas, in dando largitas et quod optimum erat, ad cultum divinum bonum Studium. Igitur praeses super paludem et flumen, cui palus adjacens erat, barbarum salutabat. Cui Slavus aequalia respondit. Ad quern praeses: Satis tibi esset, si bellum gereres contra unum nostrum de servis domini mei, et non etiam contra dominum meum regem. Quis tibi exercitus, quae arma, ut talia praesumas? Si aliqua vobis virtus adsit, si artes, si audatia, date nobis locum ad vos transeundi, sive nos vobis hue veniendi, et aequato loco fortitudo appareat pugnatoris. Slavus barbarico more frendens, et multa convicia evomens, irrisit Geronem imperatoremque et omnem exercitum, sciens eum multis molestis aggravatum. Gero ad haec commotus, ut erat animi ardentissimi: Crastinus, inquit, dies declarabit, tu et po-pulus tuus fortes viribus sitis, an non; eras enim nos vobiscum congredientes pro-cul dubio videbitis. Gero denique olim licet multis gestis inigniis clarus haberetur, jam tarnen magnus ас Celebris ubique praedicabatur, eo quod Slavos qui dicuntur Uchri cum magne gloria cepisset. Gero reversus in castra retulit quo audierat. Imperator vero de nocte consurgens, jubet sagittis et aliis machinis ad pugnam provocare et quasi vi flumen paludemque transcendere velle. Slavi autem hesterna comminatione nichil aliud arbitrati, ad pugnam pariter conspiravere, iter totis viribis defendentes. At Gero cum amicis Ruanis miliario ferme uno a castris descendens, hoste ignorante, très pontes construxit et misso nuntio ad imp. totum exercitum revocavit. Quo viso barbari et ipsi obviare legionibus contendunt. Pedites barbarorum dum longiorem viam currant et certamene ineunt, fatigatione dissoluti, militibus citius cedunt: neс mora dum fugae praesidium qaeerunt, obtruncatur. Stoinef autem colle eminenti cum equtibus eventum rei expectabat; socios inire fugam cer-s nens, fugit et ipse, lucoque quodam cum 2 satellitibus repertus, a viro militari, cujus vocabulum erat Hosed, certamine fatigatus armique nudatus, caepite caesus est. Satellitum alius vivus captus, imperatorique cum capite et spoliis reguli ab eodem militae praesentatus est. Ex hoc Hosed clarus et insignis habitus; merces tarn famosi gesti donativum imperiale cum reditu 20 mansuum. Eo die castra hostium s invasa et multi mortales interfecti vel capti, caedesque in multam noctem protrahebatur. Postera luce caput subreguli in campo positum, circaque illud septingenti (al. septuaginta) captivorum capite caesi, ejusque consiliarius, oculis erutis, lingua est privatus, in medioque cadaverum inutilis relictus. Wichmannus vero et Ecbertus scelerum conscii in Galliam profecti, ad Hugonem ducem fuga elapsi sunt. Widuk., III. NB. 955. Ann. S. Gall. maj. Eodem anno Otto rex et filius ejus Liutolf en festivitate S. Galli pugnaverunt cum Abatarenis et Vulcis et Zcirizspanis et Tolonsenis et victoriam in eis sumsit, occiso duce illorum nomine Stoignavo, et fecit illos tributarius.

По Флодоарду 955 помогал ему король чешский Болеслав.

Эту битву сравн. совр. по значению великости с Аугсбургскою, но не совсем так: у Dönniges см. об Аугсб. любоп. зародыш Австрии. 460 Thietm. II, 6. Dum haec aguntur (война с Венрг.) ex parte Sclavorum bellum ingruït horridum, horatu Wigmanni comitis et Ekberhti, ducatu autem Nacconis et Stoinnegui fratris ejus. Quos Herimannus dux superare diffidens, regis petivit auxilium. Hic ut erat impiger, milicia forti aquilonares invadit regiones, malum sepissime ut scriptura docet, pandentes (Jer. 1, 14); ibique Stoingneum, luco absonditum, fugientibusque sociis captum, decollari precepit, confratres autem tanti scelleris auctores, Wigmannum materterae regis fiiium et Ekberthum fugavit. Liudulfus, regis filius… Italiam perrexit… ibi obiit. De Tarn miserabili fama rex in expeditione, qua fuit adversas Redarios, supra modum turbatus, planxit filium.}

[VI]
[Усмирение славян. Архиепископство Магдебургское]

Но в другой, Турингской, украйне маркграф Дитрих, заступивший место Герона, сопровождавшего Оттона, продолжал войну с славянами, не дожидаясь помощи от короля, в то время, когда в Баварии бушевали венгры^[88]. Ему, впрочем, не посчастливилось, он замыслил взять какой-то славянский город и уже дошел было до ворот, идя неприятелю в догон, овладел городом, зажег его, жителей перебил или полонил, и возвращался, когда город был весь выжжен. Как вдруг славяне, возвращаясь назад, чтобы идти на немцев, подцепили его, как войско его переходило болото, близкое оттуда, и половина уже прошла, а другая забилась в топь, вязла и погрязала, и нельзя было ни взад, ни вперед, ни сражаться, ни бежать. В это время и напали славяне сзади, со стороны оставленного немцами города, который они было оставили, убили до 50 человек воинов, а прочих заставили бежать самым жалким образом^[89].

Но ни поражение, ни казни еще не сломили славян. Ратаре продолжали войну и вынудили самого императора идти на них. Об успехе похода ничего не говорится (957 г.) {Sept 6. 957. Wid. III, 58. Liudulfus, сын Оттона, род. в Италии; litterae autem obitus eius allatae sunt imperatori, cum esset in militia, qua militavit contra Redarios.

958. Widuk. III, 61 Peracta caede barbarorum.

959. Cont. Reg. Rex iterum Sclavos invasit, ubi Thietmarus occiditur.

960. Cont. Reg. Rex iterum pergit in Sclavos.}. Но пока он занят был этой войной, и всё войско саксов находилось в земле славянской, старый противник его и мутитель славян^[90] Вихман, тайком оставил Францию, безопасно пробрался в Саксонию, где жила жена его. Недолго побыл он у нее: поцеловал и отправился к славянам^[91]. Тотчас был опять отправлен против него Герон с войском, но Вихман помирился с ним и спокойно воротился домой, а славян без него побили. Но они еще не поддались, еще в 595 и 960 годах Оттон ходил на них войной: при первом походе был убит (маркграф?) Дитмар. Но подробности об этих походах неизвестны.

Настали для балтийских славян времена тяжелые. Все они почти подпали под немецкое владычество, которое после вторичного покорения должно было гнести сильнее прежнего. Теперь даже самые отдаленные от Эльбы ветви их пришли в прямую зависимость от немцев, сделались не только данниками, а подданными их: укряне, речане, ратаре, доленчане, черезпеняне, — все эти племена, жившие далеко от немецкой границы, у Одеры и на берегу моря, против Руси^[92][34]. С них взималась ежегодно подать деньгами, в землях их находились имения императора и некоторых сподвижников его. Всю землю балтийских славян разделили на 18 волостей (pagi, gaue), по немецкому обычаю, и, вероятно, каждую волость вручили, для главного управления и наблюдения за туземцами, немецкому графу, как делалось всегда. Христианство, распространяемое страхом и влиянием богатства и силы, распространялось необыкновенно быстро: из всех 18 волостей только 3 остались при язычестве; прочие 15 приняли крещение^[93].

Трудно сказать, получили ли славяне то, чего просили у Оттона, т. е. независимости внутреннего распорядка под верховной властью Германии. Едва ли, по крайней мере, при нраве Оттона трудно вообразить себе, чтобы он, победитель, дал разбитым славянам то, что они хотели во время минутной своей свободы. Действительно, к этому времени должна быть отнесена новая небывалая у славян мера, которая вводила к ним новое устройство на немецкий лад.

При учреждении волостей должна была уменьшиться или исчезнуть власть природных князей славянских, хотя их оставляли там, где они были. На севере, у бодричей, менее пострадавших от немцев, и вагров остались князья. Брат несчастного Стоигнева, наконец покорившись, был, видно, прощен Оттоном и княжил смирно у бодричей, платя исправно дань германской казне. Но дело другое было у славян ближе к Турингской украйне, к руке громителя Герона. Тут уже кончились природные князья. Немецкая власть, светская и духовная, правительствовала^[94]. Чтобы еще более усилить и развить действие немецкого духовенства между славянами, Оттон задумал основать архиепископскую кафедру на самой границе их земли, в Магдебурге^[95], лежавшем против земли Стодорской, почти в середине между обеими славянскими украйнами, северной (Саксонской) и южной (Турингской). Таким образом, на самом месте действия сосредоточивалась немецкая духовная власть над славянами, тогда как прежде духовенство за Эльбой зависело от далекой Майнцской митрополии, ничего не знавшей о тамошних отношениях. Мысль эта долго носилась в голове Оттона. В самом начале своего царствования основал он в Магдебурге большую церковь с монастырем во имя св. Маврикия и мало-помалу расширял круг ее действия на славян: сначала дал ей десятину с продажи и заработка с соседних племен славянских: морачан, лешичей и гаволян^[96]; потом (955 г.) дал ей поместья у прилегающих к морачанам сербских ветвей нелетичей и нудичей; прибавил к тому десятую часть немецких доходов с отдаленных племен… и наконец…^[97]

Несколько лет длились переговоры об основании нового архиепископства и, наконец, преодолев все препятствия, которые возбуждались завистью и корыстолюбием значительнейших духовных лиц Германии и поминутною в то время сменой пап, в 968 году исполнил давнишнее свое намерение и назначил в Магдебурге архиепископом всех славянских народов, за Эльбой и Салой живущих, обращенных или долженствовавших быть обращенными, Адальберта епископа, прежде определенного и посланного проповедником Руси^{[98] [35]}. Ему подчинены были прежде основанные епископства, Гавельбергское и Браниборское, и вновь основаны, под его же ведением, 3 епископства в славянской земле, у предлабских сербов, давно уже порабощенных, Мерзебургское и Житицкое, у залабских, покоренных или покоряемых, — Мышинское. В императорском повелении, установившем это дело, предписывалось новому архиепископу, епископам и графам, которые соберутся на сейм в том же году, изыскать средства, обеспечить новых епископов, чтобы они не были бедны и похожи на простых людей {NB. Gies. 201. 968. Pertz leges II, 561. In nomine s. et individue Trinitatis. Otto divina farente dementia imp. augustus, omnibus fidelibus nostris, episcopis scilicet et comitibus ceterisque comprovincialibus, aeternam in Domino salutem et omne bonum.

Quoniam augmentum divini cultus salutem et statum esse regni vel ingerii nostri credimus, idcirco cunctis quibus posse suppetit modis hoc amplificare tendimus et desideramus. Igitur Magadaburgensi civitate, sicut omnium vestrorum novit Caritas, archiepiscopalem sedem fieri desiderantes, oportunum etiam nunc temporis ad hoc peragendum tempus invenientes, consilio venerabilis archiepiscopi Hattonis et Hildewardi episcopi ceterarumque fidelium nostrorum, virum venerabilem Adalbertum episcopum Rugis olim praedicatorem destinatum et missum, archiepiscopum et metropolitanum totius ultra Albiam et Salam Sclavorum gentis, modo ad Deum conversas vel convertendae, fieri decrevimus pariter et elegimus, quem et Roman, pro pallio dommo papa suscipiendo direximus. Et ut hec nostra eiectio firmior et subnixior fiat, eum vestrae caritati dirigimus et ut a vobis omnibus et vocum acclavatione et manuum elevatione electus, suae sedi inthronizetur, omnimodis desideramus. Ne vero haec ejus eiectio vel inthronozatio futuris, quod absit temporibus aliquorum valeat invidia molestari, très ab illo episcopos, unum Merseburgo, alterum Citicae, tertium Misni in praesentia legatorum domini рарээ et vestra volumus ordinari, ut haec eadem praesentia vestra ante Deum et sanctos ejus intentionis nostras sit testis futura. Et quia vir venerabilis Bonso mul-tum jam in eadem Sclavorum gente ad Deum convertenda sudavit, inter Merse-burgensem et Citicensem ecclesiam, quam velit electionem habeat. Altera vero secundum convenientiam nostram in dispositionem archiepiscopi nostri cedat. Vos autem marchoines nostros, Wigbertum scilicet, Wiggerum et Gunthericum fidelitate nobis débita obtestamus et admonemus, ne quid in hac ordinationi archiepiscopo nostro in vobis obnitat, sed secundum disposicionem nostram et suam, ut vobis dixeret, fiat. Et quaecumque ab illo audiritis (Cf. Sagittarius instit arch. Magdeburgeusis) nos velle sciatis. Ne vero idem episcopi qui ordinandi erunt, pauperes et villanis similis aestimentur, volumus caveatis et consilio archiepiscopi et eorum qui cum illo in natale Domini erunt, episcoporum et comitum, qualiter sustententur inveniatis. Quicquid enim illis impenditur, pro nostra Deo salute, offertus, vesrtaque per hoc merces apud Deum non minorabitur. Super haec domni episcopi Dudo (Havelberg) et Dondelinus (Brand.) in archiepiscopi nostri electione volumus ut subscribat et fidem subjectionemque illi promittant.}.

[VII]
[Мечислав Польский]

Так завершил Оттон В. свою деятельность для прикрепления славян к Германии посредством духовной власти. Ловко и умно выбрал он место для архиепископа балтийских славян: в Магдебурге, в самом близком их соседстве, в городе чрезвычайно важном и в военном, и в торговом отношении, самом крепком и деятельном поселении немцев на Эльбе. Он умел, таким образом, соединить и близость от паствы, и преобладание немецкого влияния, ибо Магдебург был, несмотря на соседство славян, искони чисто немецкий город, и в нем-то сосредоточил он всю духовную, христианскую жизнь всех балтийских славян от Эльбы до Одеры, от Пены до чехов.

Пока еще устраивалось дело о Магдебургской митрополии, в соседстве длилась борьба славян с немцами, и вмешалось в нее новое, славянское государство, но не в пользу своим собратьям, а к их вреду и гибели. Тут впервые показали поляки свою деятельность. Неизвестно по какому случаю они поссорились с соседними племенами балтийских славян: вероятно, польский князь Мечислав хотел присоединить их к своему государству Где именно и как велась война, также неизвестно. Балтийские славяне воспользовались в ней приятелем своим Вихманом, который, находясь под надзором и порукою у Герона, опять начал шуметь, грабить на больших дорогах и бунтовать, и был за то им выгнан из Германии. Довольные, видно, его искусством славяне опять приняли его радушно (963 г.) и поставили своим предводителем. Очень удачно вел он их против поляков: с прибылью сразился с ними несколько раз, разбил два раза самого Мечислава, убил его брата и взял с людей его богатую добычу Кончив дело с поляками, Вихман отправился в иное место искать счастия и тревоги: такой беспокойной головы редко видывали на свете. Поприще представили ему бодричи и вагры, его старинные знакомые^[99]. Они в то время поссорились между собой из-за старинной от родителей перешедшей вражды князей их, Местивоя Бодрицкого и Желибора Вагрского. Так как они находились под начальством Германна, герцога Саксонского, то они перед ним все обвинили друг друга и наконец дошло дело до суда^[100]. Германн нашел Желибора виновным и присудил его к уплате 15 talenta серебра. Желибора это взорвало, и он отказался от повиновения немцу и приступил к войне. Но мало было у него войска^[101], и он послал звать к себе Вихмана с его дружиною. Тому ничего не могло быть приятнее: потревожить и своего дядю, который, ему казалось, взял его наследство, было ему наслаждение. Тотчас поднялся он и вскоре явился к ваграм со своими людьми. Но едва только успел он войти в город вагров (вероятно, Староград), как подступили бодричи, а потом и Германн с немецким войском. Через несколько времени Вихман с немногими спутниками, по совету ли чьему, или так, вышел из города^[102], как будто бы затем, чтобы добыть себе помощь у датчан. Немного времени спустя уже не хватало у осажденных хлеба и корма скоту, и томясь от голода и вони павших животных, вагры сдались. Дивились современники такому поступку, не хотели верить, чтобы человек, с детства привыкший к войне, каков был Желибор^[103], мог так бестолково распорядиться и не принять каких-нибудь мер к обороне. Думали, что вся война была притворная и дело подведено было так саксонским герцогом, чтобы заманить Вихмана и схватить его: дядя, говорили, хотел поймать своего заблудшего племянника и отправить его в Германию для спасения души; а то он всё возился со славянами и чуть не позабыл совсем, что христианин. Подкрепление всем этим догадкам видели в том, что, когда город сдавался и герцог стал говорить Желибору очень круто об его предательстве и мерзких поступках, он получил такой ответ: «За что ты меня бранишь, называешь предателем и изменником? Посмотри, по моей милости вот стоят без оружия люди, которых тебе ведь не удалось победить, ни самому государю твоему, императору». Герцог смолчал и, отняв у него власть, передал ее сыну его, бывшему прежде у него заложником. (Жителей вывел он из города), роздал своему войску найденную там добычу, выставил на посмеяние своим людям чугунный идол одного бога (Сатурна), разными способами наказал сопутников Вихмана и воротился домой. Услышав обо всем происшедшем, Вихман бросился на восток, к языческим племенам славянским, чтобы хлопотать о новом предприятии. Теперь он стал подстрекать волынцев и ратарей против Мечислава, польского князя, которого, видно, не возлюбил за дружбу его с императором. Дело, должно быть, показалось Мечиславу немаловажным^[104], потому что, узнав о затеянном походе, он послал просить помощи у тестя {9}, своего чешского короля Болеслава, и получил от него два полка конницы. Вихман действительно повел на него славянское войско. Мечислав, когда они сошлись близко, послал против него свою пехоту и велел им, схватившись с Вихманом, понемногу все отступать и отманить его от стана, между тем пустил конницу в обход, чтобы она обрушилась на него с тылу. Попавшись между двумя неприятельскими строями, Вихман захотел было бежать, но окружившие его начали укорять его: «Тебе легко нас привести на битву, а там, как стало опасно — ускакать на коне, и оставить нас, пехоту». Пришлось ему слезть с коня и сражаться пешим, как его товарищи, и бился он храбро и отважно, спасаемый латами от ран. Наконец славяне были разбиты, и поляки остались победителями на поле битвы. Весь день и всю ночь провел он не евши и в латах; наконец, утром рано, утомленный тяжестью брони и совершенно отощав, завернул он с несколькими из своих на двор к одному поселянину. Но, к его несчастию, сюда же пришли и начальники польского войска, и по оружию его догадались, что то был знатный человек. Спросили, кто он такой, и он объявил, что Вихман. Поляки потребовали, чтобы он отдал свое оружие, и обещали, что представят его без обиды своему князю и испросят, чтобы он невредимо отправил его к императору Но он, хотя и был в крайности, но гордясь старинной знатностью своего рода и собственным достоинством, счел для себя унизительным отдать им оружие и протянуть руку в знак верности, и попросил, чтобы доложили о нем Мечиславу и сказали, что пред ним он хочет положить оружие и ему протянуть руку. Но как они пошли к Мечиславу, ввалило на двор, где он был, множество простого народу из польского войска, и напали на несчастного Вихманна; он хоть и усталый, храбро дрался и многих убил; но, наконец, изнемогая, взял меч свой и отдал лучшему из неприятелей и сказал: «Возьми мой меч и отнеси к своему князю; пусть он примет его в знак победы и пошлет к императору, своему другу, чтобы знал император, что может либо посмеяться над убитым врагом, либо оплакать павшего родственника». Сказавши, оборотился на восток и, призывая Бога на родном языке, испустил дух (967 г. 22 сент.), и кончилась жизнь, вся исполненная горя, бед и волнений^[105].

После смерти Вихмана заключен был мир между волынцами и ратарями и немецкой стороной, к которой принадлежал и Мечислав Польский^[106]. Донесли Оттону в Италию обо всем бывшем. Он отвечал следующим письмом:

Оттон, Божию милостию император Август. Германну и Дитриху герцогам и прочим властям нашего государства милость и приветствие (omnia amabilia)… Нам угодно, чтобы с ратарями, если они потерпели такое поражение, о каком мы слышали, — вы знаете, как часто они нарушали верность и сколько наносили обид — не было вам мира. Потому, обсудив все это с герцогом Германном, употребите все силы свои на то, чтобы положить делу конец их истреблением. Если будет нужно, то и мы сами пойдем на них. Писано в Кампании, близ Капуи, 18 января (968 г.) {NB. Ратаре и волыны начин, теперь действовать. Война с П. Отличие их хар. от бодр.

968. Wid. Ill, 70. Письмо Оттона: Oddo divino nutu imperator augustus Herimanno et Thiadrico ducibus caeterisque publicae rei nostra praefectis omnia amabilia… Praeterea volumus, ut si Redares, sicut audivimus, tantam stragem passi sunt (об этом нет известий), — scitis enim quam saepe fidem fregerint, quas injurias attulerint, nullam vobiscum pacem habeant. Unde haec cum Herimanno duce ventilantes, totis viribus instate ut in destructione eorum finem operi imponatis. Ipsi, si necesse fuerit, ad eos ibimus.

Scripta 15 Kai. Febr. in Campania, juxta Capuam.

His uteris lectis in conventu populi, in loco qui dicitur Werla, coram principibus et frequentiam plebis, visum est, pacem jam datam Redariis oportere stare, eo quod tunc bellum adversus Danos urgeret et quia copiae minus sufficerent ad duo bella pariter conficienda.}.

Но еще пока не состоялось повеление Оттона В. истребить ратарей. Письмо его было прочтено в Верле перед собранием начальников, знати и множества простых людей, и было положено сохранить мир с ратарями, потому что предстояла война с датчанами и не было довольно войска для двух войн в одно время.

Действительно, ратарей не трогали, и мир между балтийскими славянами и немцами продолжался 15 лет (968—983 гг.).

[VIII]
[Положение славян балтийских в конце X в.]

Такая уж беда с историей балтийских славян. Прямых известий о них нет почти никаких, особенно в это время, а все говорят о них вскользь, когда другие народы имели с ними дело. Потому о внутреннем их состоянии и об изменениях, происходивших у них самих, можно только догадываться по некоторым соображениям.

В то время, когда Оттон Великий покорял их и налагал на них немецкое духовенство, состояние разных их племен было во многом несходно. Чем далее на север, тем оно было лучше, чем ближе к югу, к Турингской марке, тем тяжелее была их участь. Здесь ближайшие с немцами [377]ветви сербов были покорены еще Генрихом I и Героном приведены в совершенное рабство. Этим не было уже надежды приобрести когда-нибудь независимость. Та же участь постигла и лужичан, живших между Эльбой и Бобром. В 963 г. Герон огромным походом, где был ранен чуть не до смерти и потерял единственного своего сына, привел их, по выражению современника, в конечное рабство (in ultimam servitudinem). Несколько сноснее была немецкая власть у северных соседей сербов, у стодорян. Хоть у них уже не было своих князей и католическое духовенство получило у них огромные владения, но еще не успели учредить в самой земле их немецких военных поселений, как у сербов, еще далее на север, у бодричей и вагров, удержались природные князья, хотя в совершенной зависимости от саксонского герцога, но все еще управлявшие по-старому славянским народом. Притом отношения были здесь мягче, потому что христианство было принято ими более или менее добровольно. Но как оно еще мало господствовало и после… существования Староградского епископства видно из того, что при взятии вагрского города Германном, достался ему, между прочей добычей, чугунный идол какого-то бога. Наконец, еще далее от руки немцев, у лютицких ветвей, ратарей, волынцев и проч., вся зависимость от немцев состояла в уплате известной дани, и язычество процветало без совместничества, и храм Радигостев возвышался по-прежнему, обогащаемый ежегодно жертвами и вкладами окрестных племен^[107]. Ратаре были во время самой великой силы императора Оттона (когда беспрекословно повиновались ему Германия, Италия, славяне от Балтийского моря до Венгрии и поляки признавали его своим верховным государем) так отважны, что ходили на польского Мечислава за то, что он был другом немцев, и так опасны для немецкой власти над славянами, что Оттон велел их истребить и тем положить конец обидам, которые они наносили Германии. Наконец, за лютичами Поморье и Руя были совершенно нетронуты немцами и пользовались по-старому полной свободой. Таким образом, у лютичей на Поморье и в прилегающих к нему островах сосредоточился старый быт балтийских славян^[108] и старая их независимость, которым уже не было места в соседстве Германской империи, и здесь готовилось противодействие немецкому завоеванию. Старое язычество стало собирать и сосредоточивать себе храбрых защитников, чтобы потом устремить их на истребление христианства, только что насажденного у балтийских славян, и дело их казалось им тем выше и священнее, что христианство принимали эти несчастные славяне никогда они уверились в его истине, а когда приказывал пришелец-завоеватель. Так что к одному и тому же делу побуждала и изуверная преданность кумирам отцов своих, и любовь к родине, и ненависть к чужому насилию. Да и не одни славяне подняли знамя язычества против новой веры, распространяемой немцами. Они о нашли себе крепких помощников и союзников в старых врагах и к соперниках своих датчанах. И датчанам налагалось христианство, правда, без рабства, но также не без насилия и кровопролития, и с подчинением Дании верховной власти немецкого императора.

При Горме старом христианство проповедовалось в Дании беспрепятственно, и еще более покровительствовал ему сын его Гаральд (936—986 гг.), при котором воздвигнуты были в Дании три s епископства под покровительством Оттона Великого^[109]. Возвратясь из Италии (965 г.) императором и чувствуя свою силу, Оттон не удовольствовался влиянием своим на датчан через духовенство и ежегодной данью, которую еще Генрих I наложил на датчан, но вздумал распоряжаться в Дании, как в собственном герцогстве, освобождая людей, живших на землях епископов в Дании от всяких повинностей светской власти и от всякого суда, кроме епископского и т. п. За то датчане ворвались в Залабскую марку и истребили все немецкие поселения в Шлезвиге. Но большой поход, который тогда Оттон предпринял в Данию, был так удачен, что Гаральд покорился, признал ленную зависимость Дании от Германии, крестился сам и обязался ввести в своих владениях христианскую веру Что действительно исполнялось мало-помалу Но между датчанами было множество удальцов, которым не нравилось ни единовластие Горма и его наследника, ни преобладание немцев и духовенства, ни изгнание язычества. Они жили памятью и жаждою воинственных подвигов, а с великими подвигами витязей, которых воспевало все скандинавское племя до Гренландии, была неразлучно связана их вера в Одина и Тора. Прежде эти люди находили бы житье на всех западных морях; но теперь было уже не то: берега Германии были крепко защищаемы, от Франции их отбивали их же братья из Нормандии; оставалась одна Англия, или далекое переселение в Исландию и Гренландию, или, всего ближе и вернее, Балтийское море. Здесь-то бушевали и гнездились датские витязи, короли морские, доставалось от них и прибрежным жителям самой Дании, христианам и подданным короля, и шведам^[110], и пруссам, и, разумеется, также х славянам. Но славян они, кажется, более щадили и жили с ними в ладу. К тому побуждала одинаковая вражда к немцам и одинаковая привязанность к язычникам, притом же славяне, которым иногда трудно было сражаться с большим и стройным войском немецких латников, были для датских витязей слишком опасны. Личной храбрости было у них не меньше, не меньше и искусства на о море. Скорее приходило на мысль настоящим королям датским, имевшим большие средства, покорять прибрежных славян. Есть известие, что Горм подчинил многих своей власти и что при жизни его сыновья Гаральд и Канут воевали с ними счастливо^[111]. Будучи королем, Гаральд возобновил войну с ними и, овладевши великим торговым городом Большом, принадлежавшим поморянам, выстроил тут крепость, названную, по скандинавскому имени Волына, Юмне или Иоме, Иомсбургом, и оставил в ней большую и храбрую стражу^[112]. Но дело Гаральдово вышло для него же и его королевства гибельным, а для побежденных им славян выгодным.

Уже давно славяне стали соединяться дружбой с датскими морскими витязями и ходить с ними на промысел. На берегах Скании были у славян, морских разбойников, постоянные крепостцы для убежища, и они далеко ходили вместе с датскими своими собратьями, даже в Норвегию и до того растревожили Норвегию, что король норвежский Гакон Добрый (около 940 г.) наконец собрал корабли свои и поплыл в Балтийское море. Грабя и сам при этом верном случае Зеландию, он преследовал, как только мог, славянских и датских витязей, убивал их и разрушал их убежища в Скании. Но это был только минутный промежуток^[113].

Разбои славян и датчан вскоре получили важное значение в истории. Сама Иомская крепость перешла на их сторону от короля датского, покровителя христианства, сделалась убежищем и сборным местом всех его противников и приверженцев язычества^[114], и воины, посаженные в Йомсбурге для покорения славян Датскому королевству, сделались их союзниками, которые всегда верно сражались вместе с ними, иногда чтобы отстоять свою независимость и поклонение старым кумирам, иногда — чтобы пограбить кого попало^[115].

Деятельность йомских витязей и подвиги их, и союзников их, славян, описаны подробно и прекрасно в древних скандинавских сказаниях, сохраненных и записанных в Исландии. Много в них исторической были, много и поэтических прикрас и даже, может быть, вымыслов, и как об них почти не сохранилось никаких других известий, то невозможно проверить их точность и распределить, что истинно и что выдумано. Потому надобно представить целиком, без особенного критического разбирательства мелочей, все эти сказания, которые все основаны на истинных событиях. Притом же они так хороши и так ярко рисуют дух и нравы датских и славянских витязей, представителей гонимого язычества, что было бы грех их искажать рассуждениями. Они представят и много исторических сведении и выводов.

[IX]
Повесть о датских витязях в Йомсбурге и о великом витязе Пальнатоки

Гаральд сделался в Дании королем по отце своем Горме. Был он король сильный и воинственный, покорил землю саксов, Голштинию и также приобрел большую область в земле славянской. Здесь велел он построить Йомскую крепость (Йомсбург) ⁽¹²⁹⁾ и посадил в ней большую стражу, храбрых воинов йомских витязей. Он назначил им жалованье и льготы, а они подчинили страну его власти; летом ходили на разбой, зимою сидели дома^[116].

Начальником Зеландии был Гаральд, по прозвищу Маковчатый, потому что носил шляпу с огромною золотою маковкою, фунтов 5 весом, с 10 марк[ами] золота. У него и жены его Ингигерды родились два сына, Сигвальд и Торкел, и дочь Това. Сигвальд был высок и крепок, бледен, с орлиным носом; прекрасны были глаза его. Его еще перерос брат его Торкел, лицом прекрасивый и не менее дюжий^[117]. У обоих было много ума и хитрости. [z]

А в это время правил Бургундаргольмом^[36] Везети; у него и жены его Гильдегуны родилось два сына, Буй Толстый и Сигурд, и дочь Торунна. Буй был молчалив, лицом дурен, но сильнее всякого человека. Пылкий и мужественный, у него находилось способности на все. Сигурд, брат его, был прекрасен собою, жив и храбр, но крут нравом и несговорчив донельзя. [z]

Раз как-то^[118] Сигвальд и Торкел, брат его, снарядили два корабля и вздумали поехать в Йомсбург попытаться, не примут ли их в братство. Спросили совета у отца, и тот сказал, что хорошо, что там человек найдет себе и славу и честь; «Пора вам, братцы, показать, чего вы стоите». Они попросили у него денег и припасов, но он отказал наотрез: добудьте сами, а не то сидите дома. Все-таки отправились они, с 120 человек дружины, людьми искусными и опытными, без денег и припасов, [z]

Плывут и доплыли до Бургундаргольма. Здесь пристали к берегу и, напавши нечаянно, ограбили богатое поместье Везети и с обильным запасом прибыли в Йомсбург. Въехавши в гавань, они причалили у ворот крепости. Узнав о приезде чужих, Пальнатоки со многими из витязей своих вышел по обычаю на башню спросить, кто такое и откуда? «Приехали, — говорит Сигвальд, — два брата, сыновья Гаральда Маковчатого, с дружиною. Меня зовут Сигвальдом, брата Торкелом. Хотим с теми из наших, которые вам покажутся годными, вступить в ваше общество». Пальнатоки отвечал ласково, но спросил у своей дружины, йомских витязей: принимать ли их? Дружина объявила, что как скажет Пальнатоки, так тому и быть. Тогда отворились ворота крепости и Сигвальд с Торкелом въехали в Йомсбург. Тут подвергли их разным испытаниям силы и храбрости, и Сигвальд с братом и 60 из товарищей были приняты в дружину, а прочих отослали.

За грабеж, сделанный Сигвальдом в Бургундаргольме, началась война между его отцом Гаральдом и Везети, но король Свен призвал обе стороны на суд и, помирив их, посватал за Сигурда, Везетиева сына, Тову, дочь Гаральдову, и сам был на свадьбе.

Побыв немного дома, Буй Толстый объявил, что хочет в Иомсбург, искать себе славы и чести. Сигурд, хотя ему и пришлось покинуть молодую жену, не отстал от брата. Они снарядили два корабля, собрали 120 человек дружины. Переплыв море, подъехали к пристани йомсбургской. Пальнатоки с Сигвальдом и Торкелом и многими из витязей вышел на башню спросить, кто такие и откуда? Переговоривши, отворили ворота, и Буй с братом и товарищами въехали; они и из людей 80 человек было оставлено, а прочие отосланы. И крепко подружились с прежними новые вожди. Что ни лето, выплыв из крепости, ходили они на разбой, то в одну сторону, то в другую, и добывали себе много богатства и славы. И хотя подвиги их не рассказываются в этой повести, однако всем известно и всеми признано, что едва ли были когда витязи и удальцы доблестнее йомских, и кажется, мало им нашлось и равных^[119].

Торунна, дочь Везети, вышла за Аки, сына Пальнатокова. У них родился сын Вагн. Вагн, когда стал подрастать, сделался такого нрава и обхождения, что нельзя было с ним справиться ни силою, ни лаской. Был же он стройнее и прекраснее всех своих сверстников, и на всё горазд.

Десяти лет он уже убил двух человек, а двенадцати стал до того нестерпим, что отец и дед^[120] снарядили ему каждый по кораблю и дали по 60 человек товарищей, все отборных людей, не моложе 18 лет и не старше 20, и отправили из дому. Отбив себе в Дании скота и всяких нужных припасов, они поплыли в Йомсбург, и он причалил к воротам.

Беспрерывно пускались они, все смелее, на новые подвиги, их подстрекала и удаль, и богатая добыча; они брали со всех соседних народов, они стали так отважны и свирепы, что по всему северному океану (т. е. Балтийскому морю) то и дело кипели битвы и гибли мореходцы. И эти подвиги йомских витязей более озабочивали Датское государство, чем все другие неприятели.

*  *  *

Токи жил в датской области Фионии^{[121] [37]}. Жена его была Торвара. У них родилось три сына Аки, Пальнер и Фиольнер. Токи был очень стар и умер; умерла и Торвара. Аки и Пальнер разделили между собою наследство, а меньшому брату дали только третью часть денег, а ничего из имения не дали. Фиольнер взял деньги и сердитый отправился в Данию служить королю Гаральду. Он полюбился ему и сделался его советником. И стал он наговаривать, что пока Аки жив, королевская власть не будет полна, что его уважает народ не менее короля и что он один мешает Гаральдову единовластию. Гаральд и велел убить его исподтишка. Пальнер, узнав о смерти брата^[122], стосковался так, что слег в постель: и с горя, и еще более с досады, что не хватало силы отомстить Гаральду. Для утешения и совета призвал он старого друга своего Сигурда, и тот сказал, что нет другого средства ему утешиться, как найти себе хорошую жену «Кого же?» — спросил Пальнер. Сигурд указал на Ингиберу, дочь ярла Оттора в Готии. «Да, — сказал Пальнер, — верю, что с нею забудется мое горе, но пойдет ли она за меня?» Сигурд отправился сватом в Готию, и удалось ему не только устроить дело, но и склонить Оттора, по болезни Пальнеровой, самому приехать в Фионию с дочерью. В назначенный день была празднована великолепная свадьба. Новобрачная, оставленная одна с Пальнером, заснула, и видела сон и, проснувшись, рассказала: «Была я в этом же селе, где теперь с тобой, и был у меня ткацкий станок с основою серого, как бы седого, цвета; к основе было привязано несколько камней. Стояла я перед станком и ткала, и не много еще наработала, как случайно один из камней отвязался и упал. Нагибаясь, чтобы поднять камень, я увидела, что все камни были человеческие головы, и тот, который я подняла и держала в руке, был также человеческая голова и, присмотревшись, я даже узнала чья». — «Чья же?» — спросил Пальнер. — «Короля Гаральда, Гормова сына». И показалось счастливым Пальнеру то предзнаменование, и жене его также, и обрадовались Пальнер и Ингибера. Потом Оттор уехал домой, одаренный богатыми дарами, оставив молодых супругов в добродушии и согласии, и крепкой любви. Не долго прожили они вместе, как родился у них сын Пальнатоки, уже с малолетия смышленый и милый. Немного времени спустя умер отец его Пальнер, и остался молодой Пальнатоки на попечении матери. Как только он взрос, стал он отправляться каждое лето на морские подвиги, и объездил много земель. Между прочим был и в Британии, где нашел себе по сердцу жену Олаву, но не хотел там остаться, а привез ее в Фионию.

Однажды король Гаральд объезжал свои владения и везде был пышно угощаем, по обычаю, знатными людьми. Пальнатоки пригласил его к себе, но на дороге, ночью, такая разразилась буря, что король со спутниками должен был завернуть в избу поселянина Атли. Дочь его Аса, рослая и красивая, прислуживала Гаральду за ужином и так понравилась, что он призвал ее к себе. Но на другой день отправился он в путь и забыл о ней и более об ней не заботился. У нее родился сын, названный Свеном, и воспитывался в дедовской избе. Но на третий год Гаральд опять посетил Фионию и Пальнатоки принял его великолепно. В это время и Аса пришла в дом Пальнатоки и привела сына с собою. «Ступай смело к королю, — сказал Пальнатоки, — когда он будет сидеть за чашею, и покажи ему своего сына. Говори смелее; я поддержу тебя». Она подошла и сказала Гаральду, что Свен его сын. Гаральд рассердился ужасно и хотел прогнать ее как обманщицу. Но Пальнатоки вступился и сказал, что ручается за нее и будет воспитывать у себя Свена, как сына королевского. Гаральд ничего не отвечал, но вскоре уехал в гневе от о Пальнатоки. Так и кончилась их дружба^[123]. Пальнатоки же, как сказал, принял к себе Асу и Свена и воспитал его.

Много было у Пальнатоки врагов, завидовавших его доблести. Однажды^[124] как-то он за столом, разгорячась, расхвастался, что нет лучше его стрелка и что он с первого удара попадет в любое яблоко, положенное на столбе. За эту похвальбу тотчас схватились его завистники, и вскоре услышал о ней сам король. Король велел положить яблоко на голову собственному сыну Пальнатокиеву и отцу стрелять в него. Пальнатоки не оробел, наказав сыну стоять смирно и не трогаясь при свисте стрелы и, повернув его лицом в другую сторону, вынул из колчана три стрелы; не дрогнула его рука, не шевельнулся и мальчик. Стрела попала в яблоко. Тогда король спросил у Пальнатоки: «Зачем вынул три стрелы, чтобы сделать один удар?» — «Затем, — отвечал стрелок, — что если бы первая попала несчастливо, вторая на тебе бы отомстила промах».

Но Гаральд был жесток^[125]. Ему хотелось еще испытать своего недруга. Пальнатоки говорил также когда-то, что лучше короля умеет ходить на лыжах, как ходят финны по снегу, и Гаральд велел ему скатиться на лыжах с вершины Колленской скалы (на берегу Скании)^[126]. Пальнатоки смело пошел и, цепляясь руками, удерживался от падения; наконец лыжи его разлетелись в щепки от вострых камней и Пальнатоки стал твердо на ногах. Сбежавши до низу скалы, он нашел каких-то рыбаков и, принятый ими, прямо отправился в Фионию. Король же уверен был, что он попал с размаху в море.

В Фионии Пальнатоки преспокойно жил у себя дома и занимался воспитанием Свена и своего сына Аки^[127].

Когда они подросли, Пальнатоки оставил дом свой и отправился с дружиною гулять по морю. Сначала он поехал в Англию, взяв жену с собою. Но Олава умерла^[128], и ему уже не жилось в стране, где он впервые увидал ее. Тогда он стал грабить берега Шотландии и Ирландии, а потом, вернувшись домой и передав Фионию своему сыну^[129], поплыл в Славянскую землю, вышел на берег. В то время королем Славянской земли был Борислав. Боясь Пальнатоки и зная по слухам, что никто не мог перед ним устоять, Борислав послал к нему своих людей сказать, что желает с ним мира и дружбы. Он дал ему начальство над Иомом^[130] и поставил его предводителем йомских витязей^[131]; но с условием стоять за него во всякое время и защищать Славянскую землю. Пальнатоки и дружина его приняли это условие, и он тотчас занялся возведением огромных укреплений в Иомсбурге^[132]. Внутри укреплений устроил он такую гавань, что 360 длинных кораблей могли в ней помещаться. Вход в гавань был сделан необыкновенно искусно: его защищал огромный каменный свод с башнею, на которой стояли метательные орудия. Под сводом были железные ворота, открывавшиеся внутрь. Часть работ была воздвигнута в самом море. Чтобы еще более утвердить и упрочить Йомское поселение, Пальнатоки дал ему законы по советам мудрых о людей. Не принимать в дружину никого старше 50-ти и не моложе 18 лет. Не держать в своем обществе человека, который уступил бы в бою с одинаковым оружием другому, равному в силе. Со вступающего брать крепкую клятву, что он будет мстить за смерть товарища, как бы за совоспитанника (сожителя) или брата. Никому не сеять раздора в дружине, если кто узнает новость, под строжайшим опасением не сообщать никому, а прямо доносить предводителю: ему одному объявлять новости¹⁴⁰. Если кто нарушит какой-либо из законов, того тотчас исключать из дружины и изгонять. Если принятый вновь в обществе окажется убийцею брата или отца прежде вошедшего дружинника или вообще близкого к нему человека, то начальнику разобрать дело. Никому ни под каким видом не брать с собою женщины в крепость. Без позволения начальника никому более трех ночей не проводить вне крепости. Всю добычу, какая бы она ни была, разделять поровну. Не выражать никогда страха, ни словом, ни звуком, ничего не бояться и на все идти. Всякое несогласие и всякое дело между товарищами решать начальнику. Никого не принимать в общество по родству или дружбе, мимо законного испытания. Установив все порядком, дружина пребывала в крепости и твердо исполняла свои законы.

Каждое лето выезжали они из Йомсбурга на кораблях своих то в одну, то в другую сторону, и грабили и набирали себе добычу. Великую славу стяжали они и признавались лучшими витязями, и не было в то время никого, кто бы мог с ними сравниться. И слыли они йомскими витязями.

Когда Свен возрос, Пальнатоки подстрекнул его отправиться к отцу своему и потребовать от него удела {?}. Тот отказал ему, потому что его ненавидел. Тогда Свен, получив от Пальнатоки кораблей и дружину, и умножив их еще сам, стал грабить Данию и другие земли. Рассерженный Гаральд повел на него свое войско, а Свену на помощь пришел Пальнатоки, его кормилец (предводитель йомских витязей)^[133]. Они поплыли к Зеландии и вошли в Изофиорд, где стоял Гаральд со своими кораблями. Свен тотчас напал, и началась великая сеча^[134]. Но к Гаральду все прибывало такое множество войска, что Свен был отражен и обратился в бегство.

Пальнатоки же, приплыв в тот день как нарочно из Британии^[135], обогнув мыс, вышел на берег один, с колчаном на плечах, с луком в руке. Была ночь и темнота. После битвы Гаральд с некоторыми спутниками вышли поблизости в лес, развели огонь и, сев рядком на повалившееся дерево, стали греться. Потом и Пальнатоки пришел в тот лес, но увидав людей, стал поодаль; и расслышал он голос короля да Фиольнера, своего дяди, и разглядел Гаральда, сидевшего на корточках перед огнем, и пустил стрелу, и ранил его смертельно.

И сбылось, что Ингибера видела во сне. Тогда Свен сделался королем датским.

*  *  *

Вышли к ним навстречу Пальнатоки и Сигвальд, Торкел, Буй и Сигурд, и спросили, кто такие и откуда? Вагн вместо ответа спросил, здесь ли Пальнатоки? Пальнатоки отвечал: «Я Пальнатоки, а ты что за смельчак?» — «Я Вагн, сын Аки из Фионии, тебе сродни. Хочу вступить в ваше братство, потому что дома не был довольно смирен, не мог ужиться». — «Так как же ты хочешь, — сказал Пальнатоки, — вступить в наше братство, если и дома не мог ужиться?» Вагн отвечал: «Понапрасну, значит, тебя хвалят, ежели ты не сумеешь так властвовать над моим духом, чтобы я мог ужиться с храбрыми людьми». Пальнатоки спросил совета товарищей. Буй, который знал Вагна, и Сигвальд воспротивились. Тогда Пальнатоки спросил Вагна, сколько ему лет? «Двенадцать», — он отвечал. — «Как же ты хочешь, чтобы мы тебя приняли? у нас положено моложе 18 лет не принимать никакого». — «Не хочу я, — говорит Вагн, — нарушать вашего закона: но он будет соблюден, если я сравняюсь силою и храбростью с 18-летним или кем-нибудь еще постарше». И, ничего не слушая, вызвал он на бой Сигвальда с равным числом кораблей и дружины. «Вызываю на равный бой Сигвальда, ярлова сына, если он смеет, если он не трус, если сердце в нем мужа, а не дрянной женщины». — «Каково, — говорит Пальнатоки, — начинает мальчик. Приходится тебе, Сигвальд, принять вызов, чтобы не уронить своей чести». И велел он сражаться, но, если Вагн уступит, то его не преследовать и не бить: жаль ему было внука. Едва успел Сигвальд выехать с 2 кор. и 120 витязями навстречу Вагну, как Вагн с дружиною смяли их каменьями, которые падали, точно дождь. Потом сразились копьями и саблями^[136]. Вагн все напирал на Сигвальда; но тот отступил и вышел на землю, достать каменьев. Вагн явился тут же. Началась сеча злее первой. Сигвальду пришлось плохо и должно бы ему опять войти в корабль, а сторона Вагнова приперла его к самым воротам. Стоявшие на башне над воротами уж ничего не могли видеть, что делалось внизу, и, боясь беды, изнутри отперли ворота, и бросилась в город смятая дружина Сигвальдова. Вагн ворвался за нею. Торжественно принят он был с товарищами в дружину, и возрадовалось дедовское сердце. И стал Вагн смирен и послушлив, и лучше и храбрее его не было в братстве. И три года жили они по-прежнему, летом ходя на войну и побеждая, зимою сидя дома. И слава их разнеслась по многим странам земли.

На третий год, осенью, заболел Пальнатоки. Чувствуя, что смерть близка, велел он пригласить к себе короля Борислава, и когда Борислав пришел, сказал ему: «Чует душа, государь, что больше уж не придется мне болеть; да стар я стал. Я полагаю и советую, чтобы поставили на мое место начальника, который бы управлял крепостью и дружиною, и чтобы витязи йомские держались в крепости и защищали, как при мне, твое государство. Думаю, что Сигвальд наиболее способен заменить меня. Правда, я убежден, что речь моя тебе покажется слишком самохвальною, но все-таки я полагаю, хотя и не уверен в том, что у всякого из них в сравнении со мною недостает чего-то». Король Борислав отвечал: «Твои советы были нам всегда пригодны, благодетельны, и прискорбно нам будет их более не слышать. Тем дороже нам твой последний совет. Потому повелеваю признавать законы, которые Пальнатоки дал Иомсбургу». И тут же Сигвальд принял власть от Пальнатоки и короля Борислава. Устроив это, Пальнатоки дал Вагну, своему внуку, половину своих имений в Англии и крепко-накрепко поручил его заботе и попечению йомской дружины, и тут показал, как он любил его. Вскоре потом умер Пальнатоки, и никогда не испытывали йомские витязи такой потери.

[X]
[Значение Йомбурга]

И тем кончается повесть об этом честном и храбром муже.

Вот народное сказание о начале и первых делах крепости, где «пришлось, — говорит северный певец^[137], — поклонникам старых богов слышать много свисту копейного». — Если сблизить сказание привлекательное, но не надежное, с сухим и достоверным известием летописца, то много найдется в нем исторического смысла. «В последние годы архиепископства Адальдага (ум. 985) наши дела у варварских народов пришли в упадок и христианство в Дании было возмущено, ибо в то время Свен^[138], сын великого Гаральда, короля Датского, строил беспрестанно козни против отца своего, намереваясь лишить его, уже престарелого и ослабевшего, власти, совещаясь с теми, которых Гаральд против воли принудил принять христианство. Таким образом, датчане, сделав заговор, вдруг отреклись от христианства и начали войну с Гаральдом. Со своей стороны Гаральд, поручая себя Христу, принялся за оружие для своей защиты, как ни гнушался такой войны. В этой злодейской борьбе, хуже междоусобной, побеждена была сторона Гаральдова. Сам он бежал раненый из битвы и, сев в корабль, скрылся, как рассказывают, в славянский город Юмну (или Юлин) и, вопреки своего ожидания, был принят язычниками человеколюбиво и через несколько дней умер от своей раны, исповедывая Христа»^[139]. Видно теперь значение Йомсбурга и Пальнатоки, воспитателя Свена, сына Гаральдова: Йомбург, как и говорит Бьорн^[140], был пристанищем приверженцев язычества, недовольных Гаральдом за то, что он вводил новую веру; Пальнатоки воспитывал Свена в языческом духе, и подстрекал его против отца и христианина, и привел ему на помощь кораблей дружину и сам ранил его смертельно^[141]. — Что же касается до того, что Гаральд, раненый, бежал в Йомсбург и был там принят, если это известие, которое и Адам представляет как слух, справедливо^[142], то оно не противоречит сказанному: ибо славянские и датские жители Волына могли естественно принять раненым и беспомощным беглецом того самого человека, которого ненавидели, когда он властвовал над Данией, и оказать ему гостеприимство, которое считалось у них самой священной обязанностью.

Итак, Йомсбург был сборным местом удальцов, которые не довольны были христианством и немецким влиянием и единовластием в Дании^[143]. Здесь готовилось противодействие, которое при Свене восстановило в Дании язычество, в том же противодействии равномерно участвовали и славяне. Исландская сага, хотя и занимается единственно скандинавскими витязями, однако свидетельствует о союзе их с князем поморян Бориславом. Что славянские витязи действовали заодно с датскими, жили с ними в Йомсбурге и ходили одинаково с ними по морю, и только не нашли певца, чтобы сохранилась их память, доказывается повествованием о том, что король Норвежский⁽¹³⁰⁾.

[XI]
[Местивой князь Бодричей]

Еще более гласят о значении славянских витязей в Йомсбурге слова Саксона, что с йомскими витязями ходили славянские^[144], а еще более сказания других скандинавских саг^[145] и всех известий немецких летописцев, которые называли Иомсбург славянским городом, йомских витязей — славянскими.

Пока в Йомсбурге готовился исподволь переворот, который на время ниспровергнул в Дании христианство, у балтийских славян, покоренных немцами, происходило такое же противодействие против христианства, насильно наложенного, и немецкого владычества^[146].

У бодричей и в это время был все еще Местивой, иначе Биллунг, имя принято в честь саксонского герцога Германна Биллунга^[147]. Местивой, как доказали прежние сношения его с герцогом Германном, был весьма предан и верно служил немецкой власти^[148]. Но как у датского короля Гаральда, возлюбившего христианскую веру, был неверный сын Свен, жестокий приверженец язычества, так и Местивоев сын Мечислав^[149], хотя и принужденный наружно исповедовать христианство и скрывать свои склонности, питал сильную к ненависть к вере, принесенной немцами, и крепко был предан старым богам. В это время (973 г.) умер и саксонский герцог Германн, человек сильный, но не жестокий… и наследник его Бенно стал мучить и грабить своих подчиненных, потому что, при всей своей о храбрости, был ужасно корыстолюбив. Но еще не так скоро разразилась гроза, и еще хватало у славян терпения, которому дивились их современники. Сначала даже дела немцев шли в этой стране очень хорошо, и христианство необыкновенно процветало в первые годы епископа Староградского, Вагона, преемника Эдварда. У него была сестра, чудо-красавица, и влюбился в нее без памяти князь славянский Местивой. Не раз приходил он к епископу просить ее к руки, но тот медлил, а окружающие его люди говорили, что было бы грех дать такую красавицу необразованному и грубому человеку.

Местивой знал это, но скрыл огорчение, боясь разрыва с епископом и жертвуя всем любви своей. Наконец епископ, чтобы не рассориться с человеком, который наиболее поддерживал христиан у славян, согласился и выдал за него сестру Родилась у него дочь, которую назвали немецким именем Годикою и которую дядя ее, епископ, отдал на обучение в монастырь и потом, еще малолетнею, поставил игуменьей девичьего монастыря в Мекленбурге.

Все это дело, приковывавшее князя бодричей к немецкому влиянию, весьма не нравилось Мечиславу Он боялся, чтобы чужие нравы не изгнали совершенно славянского быта, и стал он наговаривать отцу, что безумие с его стороны придерживаться новых выдумок, ни к чему не ведущих и забывать старые, хорошие обычаи; что женившись на немке, а там еще отдавши дочь в немецкий монастырь, он совершенно забывал о законе отцов своих. И так говорил он не раз и не два, а беспрестанно, все более и более овладевая отцом своим. И так удалось ему поколебать душу Местивоя, что тот стал думать, как бы отослать жену свою и поставить все по-старому. Но он не смел еще вдруг перевернуть все дело, боясь и решительной меры (которой не знал последствий), и войны с саксами, врагом опасным: а война бы возгорелась непременно, лишь только Местивой прогнал бы сестру епископа и возвратился к язычеству. Потому Местивой и Мечислав, теперь уже единодушные, решились ждать и готовиться.

Случилось епископу приехать для посещения паствы в бодрицкий город Мекленбург^[150]. Ему навстречу явился Местивой со знатными людьми края и принял его с поддельным почтением. Однажды, как епископ занимался общественными делами, князь бодричей сказал ему громко и при всех: «Много обязан я тебе, преподобный отец, и твоей благочестивой доброте, и сознаю, что никогда не буду в состоянии отплатить все, что я тебе должен. Не могу даже исчислить всех благодеяний, которые тобою оказаны мне лично: их столько, что долго пришлось бы говорить об них. Теперь только упомяну, что ты сделал для общего блага всей страны. Все видят и все признают, как велика твоя заботливость о построении церквей и спасении душ. Всем известно, как часто ты своим заступлением подавил неприятности с начальниками^[151] и устроил, чтобы мы могли жить мирно и спокойно и в милости наших начальников. Потому, если нужно будет, за тебя положим смело и жизнь нашу, и все, что у нас есть. Но у нас до тебя маленькая просьба. Доверши свои благодеяния (не смущай нас отказом)^[152]. На бодричей наложена подать епископу взамен десятины, с каждаго плуга мера хлеба, 40 пучков льна и 12 монет хорошей пробы, да 1 монета сборщику Позволь мне собирать эту подать и посвящать этот доход твоей племяннице, моей дочери. Но чтобы эта уступка не уменьшила твоих средств и тебе не повредила, приобщаю к твоим поместьям у каждого города земли бодрицкой села по твоему собственному выбору, разумеется, за исключением тех, которые уже прежде императорскою властию отданы в ведение епископа». Обманутый и прельщенный этим предложением епископ согласился и состоялась мена: он получил несколько обширных сел, а подать уступил зятю для своей племянницы. Несколько времени побыл он у бодричей, роздал земли внаем хлебопашцам^[153] и, устроив все дела свои, возвратился в землю вагров. Но потом, занятый другими заботами, он стал уже весьма редко посещать бодричей. Пользуясь этим, Местивой Биллунг, с сыном своим Мечиславом через несколько времени начал тайными грабежами опустошать поместья епископа и подсылать своих людей, которые уводили лошадей у епископских наемников и крали у них, что могли, и дошло наконец до того, что он совершенно лишил епископа доходов с Бодрицкой земли. Напоследок епископ сам поехал туда и, разобрав дело на месте, открыл виновников всех этих грабежей и бесчинств. Он долго не мог верить и испугался ужасно, когда нашел, что те именно, на чью преданность он полагался, были ему злые враги. И тотчас стал он бояться за прочность христианства в новообращенном народе, и не знал, что делать. Наконец он решился прибегнуть к единственному средству, которое тогда ему предстояло, увидавшись с князем, стал всячески стараться смягчить его и убеждать, чтобы он положил конец грабительству церковных имений, напоминая ему при том об ответственности перед императором и опасности его гнева. Но тот начал хитрить и заверять, что никогда не имел и мысли вредить своему господину и отцу, что всегда был ему душою предан, и что если и случились грабежи, то, без сомнения, виновниками были разбойники из лютичей или ранов, которые, видно, и своих не щадили. Что он будет всеми силами стараться прекратить их неистовства. Епископ, человек простого ума, легко поверил его рассказам и уверениям. Получив видимое удовлетворение, он возвратился к себе, а бодричи тотчас возобновили прежнее насилие и к тому еще стали жечь села, принадлежавшие епископу и принуждая его наемников, под угрозою смерти, оставлять его земли, довели вскоре его поместья до совершенного опустения. Наконец пришла всему делу развязка: Местивой прогнал жену свою, сестру епископа, и узнав, что император Оттон был занят опасной войной в Италии, славяне стали ослушиваться немецкой власти. Но несколько времени еще не было совершенного разрыва. Саксонский герцог Бенно сохранял еще над бодричами и ваграми тень власти, и не было еще ни войны, ни явного отречения от христианства^[154].

Толчок дали не бодричи, которые всегда действовали слабее, а непреклонные лютичи. Уже в 977 они перестали повиноваться христианскому духовенству и явно поклоняться кумирам^[155]. Пока дело обходилось без насилия. Но все более и более раздражал их маркграф Дитрих, который после смерти знаменитого Герона (ум. 964)^[156] получил северную половину его области и управление землей стодорян и лютичей^[157]…

Наконец лопнуло и их терпение. В 983 году, в тот самый бедственный для Германии год, когда Оттон II погибал в Италии^[158]… все племена лютичей и стодорян сговорились {185. Thietm. III, 14. In hoc anno Sclavi unanimiter resisterunt caesari et Thiedricho Marchioni.

Ad. II, 30.

Gentes praesuncptione unanimi arma commoverant.} с севера на юг: 29 июня напали на Гавельберг, взяли город, избили немецкую стражу, которая там находилась, разрушили соборную церковь. Тотчас разнеслась весть о восстании: тотчас убежал из Брандебора епископ Волькмер; что сталось с гавельбергским, неизвестно. На третий день после полуночи явилась толпа сговорившихся славян под Бранибором. Маркграф и герцог, главный начальник всей этой страны, Дитрих с воинством, занимавшим город, не думал сопротивляться и, оставив тотчас Бранибор, с великим трудом ушел от неприятеля, за что и был отставлен от должности^[159]. Все немецкое духовенство, бывшее в Браниборе, попалось в плен. Славяне были до того разъярены на епископов, которые их насильно обращали^[160], что выкопали из земли тело прежнего епископа Браниборского Додилона для поругания: «Найдя тело и священническое убранство еще целым, жадные псы, — говорит Титмар, — совлекли с него одеяние и с презрением бросили труп в яму. Вся казна церковная была расхищена и много-много пролито крови самым плачевным образом»; видно, не щадили славяне доставшихся им в руки.

Вероятно, и бодричи были в заговоре с лютичами и стодорянами для истребления немецкой власти и теперь решительно восстали^[161]. Местивой пришел к ним на помощь со своими бодричами и, перейдя Эльбу недалеко от Магдебурга, — уже прежде в этой стороне была сломлена власть немцев^[162] сильным нападением чешского князя Болеслава, — опустошил и сжег монастырь св. Лаврентия в городе Кальве (Калве, на Сале): «как быстро бегущих оленей, — пишет немецкий летописец^[163], — преследовали они наших; наши преступления внушали нам страх, а в их духе возбуждали смелость и самоуверенность… Чуду, которое тут сотворил Христос, да внемлет благочестие всего христианства. С вышин небесных низошла десница с простертыми перстами прямо в пылающий огонь, и в виду всех поднялась сжатою. Дивилось войско, оцепенел Местивой от ужаса, а рассказал мне Авико, бывший в то время его капелланом, и потом сделавшийся моим духовным братом (по сожительству в монастыре). Рассуждая с ним об этом, я заключил, что мощи святых были, таким образом, божественно спасены и подъяты в небо, и ужаснули врагов и обратили их в бегство. Вследствие этого Местивой впал в безумие, так что связали его узами; окунутый в святую воду, он вскричал: „св. Лаврентий жжет меня“, и умер несчастною смертию от этой болезни».

Замечательно в этом рассказе, что, и восставши против немцев, князь Бодрицкий еще не отвергал вполне христианства, между тем как лютичи совершенно возвратились к язычеству: у него был капеллан, когда он жег немецкий монастырь и бил немцев, [z]

Известие это вполне согласуется со многими другими сведениями о бодричах, которые, приняв христианство несколько более добровольно, чем другие балтийские славяне, более придерживались его и даже после разрыва с немцами оставались как-то полухристианами. Хотя очень может быть, что смерть Местивоя от раскаяния и сумасшествия принадлежала к выдумкам средневековых монахов, какими наполнены все тогдашние летописи и сказания, но нет причин и отвергать ее: страх гнева св. Лаврентия мог действительно потрясти душу суеверного полухристианина, который опустошил его монастырь.

Но, во всяком случае, этот страх подействовал не так скоро, и перед смертью^[164] Местивой успел еще на возвратном пути подступить к Гамбургу и выжечь этот важный город. Пока он действовал таким образом в Немецкой земле, сын его Мечислав довершил дома разрушение христианских учреждений. В Мекленбурге он уничтожил женский монастырь, там устроенный, Годику, сестру свою, отдал в замужество какому-то Болеславу, и прочих девиц, которых там нашел, либо выдал за своих воинов дружины, либо отправил к лютичам и ранам^[165].

Так гибло у балтийских славян христианство, уничтожилась немецкая власть за Эльбой, даже немецкие города, Гамбург, Кальве и другие, достались неприятелю. Славяне победоносно дошли до реки Тонгеры… опустошая и сожигая все города и села, попадавшиеся навстречу^[166]. Славян собралось огромное множество: тридцать полков^[167] пехоты и конницы их шло вместе: полные самоуверенности и упования на помощь богов своих, за которых мстили немцам, и не ожидая более никакого сопротивления, они шли смело вперед, грабя и опустошая, а впереди шли трубачи.

Наконец, однако, собрались немцы. Совокупив наскоро войско, сошлись архиепископ Гизилер, маркграф Дитрих и многие епископы, графы и знатные люди, и в воскресение, едва рассвело, отслушав обедню и причастившись, быстро напали на славян и рассеяли их, и стали рубить их. Часть славян бросилась на какой-то холм, и те только ночью ушли оттуда. Славян погибло великое множество. Хвастовство немцев дошло до того, что они уверяли, будто с их стороны пало 3 человека, а со славянской почти все войско^[168].

Но немцы, довольствуясь отражением славян, разошлись по домам, не трогая славян в их земле за Эльбой.

Справедливо судит об этой победе один из новых историков^[169]. То было событие величайшей важности и может сравниться со знаменитыми победами Генриха и Оттона: как они спасли Германию от венгров, так эта битва спасла и от славян. Если бы саксонские предводители были поражены, и разъяренные полки славян проникли в самое сердце Германии, то кто мог исчислить последствия этого? Но как ни важна Тонгерская победа, потеря для Германской империи была неизмеримая. Столетия прошли, пока не восстановилась в Славянской земле сила и слава немецкого имени.

Молодой и пылкий император Оттон II не перенес поражения в Италии и Славянской земле. Он впал в уныние и болезнь, и умер в скором времени после падения немецкой власти в земле Славянской (7 дек. 983 г.). Тогда еще более смутилась Германия.

Герцог Баварский Генрих, назначенный опекуном малолетнего Оттона III, вместо того, чтобы заботиться о нем, сам принял королевскую корону. Этот раз славянские народы, чехи, поляки и балтийские славяне, действовали заодно, и поняв, какая выгода им была поддерживать в Германии раздор, все пристали к нему В Кведлинбурге, где Генрих принял титул королевский, пришли к нему Местивой Бодрицкий, Мечислав Польский и Болеслав Чешский со множеством народу и клятвенно обещали ему помощь, как своему верховному государю^[170]. На стороне же Оттона остались главные защитники Германии от славян: Бернгард, наследник Беннона, герцог Саксонский; Дитрих, маркграф бывшей… украйны и многие другие.

Чехи тотчас воспользовались новым положением дел. В союзе с Генрихом они овладели Мышинской маркией^[171] и истребили там все учреждения Герона, но балтийские славяне и поляки опять потеряли удобное время и оставались в бездействии. Генрих также не умел действовать: не собрал у себя никакой значительной силы, и потому, как только герцоги Саксонский и Швабский соединились и пошли на него, он должен был тотчас отказаться от сопротивления (985 г.) и клялся в верности Оттону Мечислав, князь Польский, едва только узнал об этом, стал опять самым преданным слугой Оттона III, как прежде его отца и деда, и опять задумал, с помощью немцев, расширить свою власть насчет балтийских славян.

Он помогал немцам^[172] в походе против них, но самый поход был совершенно незначителен: опустошили земли, принадлежавшие славянам. В то же время и Болеслав Чешский, лишившись в Германии опоры Генриха, возвратил Мышинскую маркию, и, установившись в ней, немцы опять мало-помалу овладели Лужицами^[173].

Так долго оставалось положение дел. Вся земля лужицких сербов была во власти Германии и духовенства; земля стодорян и лютичей совершенно независима и предана язычеству. Земля бодричей и вагров также независима, но еще в некоторой связи с Германией через христианство, которое не было в ней совершенно истреблено. Балтийские славяне достигли чего хотели: полной свободы от светской и духовной власти немцев, ибо слабая привязанность бодричей к христианству была совершенно добровольна. Далее не простиралось их желание: ибо, когда установилось это положение, они при всей слабости Германии не думали переступать ее границы и распространяться далее.

Открывалось опять для славян поприще, не такое блистательное, как 100 лет тому назад, потому что много было и уже тронуто и испорчено, но тем не менее великое. Как при Мефодии и Святополке, они опять были близки к соединению и к бескорыстному и свободному обращению в христианскую веру, а теперь даже средоточие этой деятельности было не на юге, далее от балтийских племен, а в самом их соседстве, в Польше. Точно возобновителем дела Мефодиева явился Войтех и преемником Святополковым Болеслав Храбрый, король Польский.

[XII]
[Войтех (Адальберт)]

Св. Войтех, сын Славника и Стрежиславы, из знатного чешского рода, был первый славянин, достигший в Римско-католической церкви епископского сана. Много мог он принести пользы христианству и своему народу, но, к несчастию, подобный Мефодию ревностью и любовью, не походил он на него способностью обращать язычников и утверждать в вере новообращаемых и грубых людей. Наставленный христианскому учению и благочестивой Стрежиславой, и потом архиепископом Магдебургским Адальбертом, он смолоду был настроен скорее к созерцательной, чем к практической жизни. Правда, когда умирал епископ Пражский Дитмар, Войтех слышал, как он пред смертью толковал и каялся, что не очистил чехов от языческих нравов и не утвердил их в истинном христианском житье, и ощутил в себе сильное потрясение и перемену духа, но, избранный на место Дитма-ра, не более его наставил чехов и не умел приобрести того влияния, которое должен иметь духовный наставник на новообращенную паству Чехи не поняли его высокой добродетели, и он не понял, как говорить с народом, еще в половину языческим. Потому, при первой возможности, оставил он Прагу и отправился в Рим, где пробыл года в монашеских подвигах (993 г.). Возвратясь потом опять к своей пастве, он не мог вытерпеть в Чехии, не зная, как справиться с буйством и жестокими обычаями народа, не могши спасти в монастыре виновную, но каявшуюся жену от ярости мужа, хотевшего убить ее, он плача оставил свою родину (995 г.) и, прибыв в Рим, был избран настоятелем монастыря св. Алексия, где прежде трудился^[174]. До того полюбился он молодому имп. Оттону III, которого прекрасная душа была также грустна и созерцательна, как Войтехова, что тот избрал его своим духовником. Но как ни любил он спокойной жизни монастырской и как ни подружился с Оттоном, христианская ревность и пример апостолов и великих святителей и то расположение духа, которое так часто влекло мистиков к мученическому венцу, все это призывало Войтеха к деятельности. Папа побуждал его возвратиться на родину, и если бы чехи его не приняли, проповедовать Евангелие язычникам. Чехи его действительно не приняли. Тогда он пошел на апостольский подвиг. Но к кому идти? Много для будущих веков зависело от решения Войтехова. Он думал идти или к лютичам, или к пруссам.

К лютичам все его приглашало. Он мог бы проповедовать им на языке для них понятном: а сколько это значило! Славянский проповедник Мефодий, не пролив ни единой капли крови, обратил болгар, все огромное государство Моравское, Чехию, Краков. От чехов приняли христианство поляки, от болгар — Русь. А проповедники немецкие лили потоками кровь и не обратили, а истребили славян-язычников. Не только понимать Войтеха, лютичи могли бы его принять без страха и радушно. Немецких проповедников они опасались и как представителей народа, который хотел их покорить. С чехами же они искони были в постоянной дружбе и союзе и недавно еще (990 г.) возобновили этот союз, имея всегда дело с общими врагами, поляками и немцами. При таких обстоятельствах кто бы мог угадать успех проповеди чешского святителя и последствия этого успеха?

Но Войтех решил иначе и пошел к пруссам. Что его побудило, один Бог знает. (Некоторое влияние Болеслава, который старался, и отчасти удачно, покорить пруссов). Но все здесь было против него. Он говорил на языке, для пруссов непонятном, и мог только прибыть к ним из Польши, где принят был с необыкновенной честью с польскими спутниками и как представитель польского князя: а пруссы ненавидели поляков как злейших врагов.

Побыв несколько времени в Польше, он с братом Радимом, одним священником и 30 польскими воинами поплыл (997 г.) вдоль по Висле и, прибыв в Гданьск, крестил здесь множество народу, поляков или поморян: то была еще земля единокровная. Потом поворотил к Пруссии и вышел на берег. Но туземцы приняли его так враждебно, что Войтех подумал, не лучше ли бы возвратиться и пойти к лютичам.

Но нет. Лютичам не было суждено спасение. Войтех ступил случайно на землю, посвященную пруссами богам, и прилег на ней (23 апр[еля]). Пруссы бросились на него яростно и убили как осквернителя святыни {Miracula S. Adalberti (Pertz, VI, 613). Prutenus quidam nobilis ex Pomeranis quorundam causa negociorum venit in Sambiam terram, sciliset in Pruscie partibus specialem, in qua ab incolis. …Adall. martyrium consumavit; ubi cum a dicentibus cognovisset, quod ignotus quidam cujus loquela ab eis non intelligebatur, apud ipsos fuerat interfectus, exproposito cognocendi defunctum… pervenit ad locum. Reperiens igitur caput sanctum audivit id… dicere sibi. Toile me deferque in Poloniam in civitatem que Gnesen vocatur et si illuc usque munde te conservons me detuleris, reverenter gloria et divicis tu et posteri tui in perpetuum sublimabimini super omnes qui habitant in hüs terris. Si vero pollueris viam tuam, generacio tua ultima non proficiet in melius nec decrescet in deterius, sed mediocri modo conpares vestri similibus persistetis. Hiis stupefactus homo gentilis tulit illud reponensque in vase profectus est versus Poloniam. Дорогою он захотел увидеть жену и 2 детей и, оставив голову в дупле, отправился к ним, и, воротившись, не нашел головы. До сих пор весь род его в одинаковом положении.

Brunonis Vita S. Adalberti V, 26. После первой неудачной проповеди у пруссов… ad ferocium quidem Liutizorum vdola surda praedicacionis equos flectere placuit, quorum linguam cognovit et quos necdum visus, mutata veste et habitu fallere potuit. Haec tum hoc ingenio bono dolo cogitavit, aut imperatoris filio reperire novum populum aut longis desideriis ponere finem. Set, о venerabile caput, quid te fatigas implexis cogitacionibus? Prope est quod quaeris. Non necesse est iniciare longam viam; dabit tibi breviore via Deus, quod tanto tempore quaesisti, jecore fideli amore humili, recto ore, mundo corde et animo toto. Ecce juxta te pulcritudo tua, ессе in foribus cujus nescit homo precium felix et incomparabile martyrium, ut nostro etiam aevo angelis habeat similem bonus Virginis ille filius, quia insperato te faciet martyrem suum! О quam pulcre ridet coelum quando cum corona intrantem videt Sclavum?

Vita S. Adalberti, 27. Aduersus diram barbariem prophanosque idolâtras gladium predicationis acuens et aptans, cum quibus primum, cum quibus postmo-dum dimicare oporteret, animo deliberare coepit; utrum Liuticenses, quos christianorum praeda miserorumque hominum dampna pascunt, an Pruszorum fines adiret, quorum deus venter est et avaricia juncta cum morte. Tandem alternanti pocior sentencia successit animo, ut quia haec regio proxima et nota fuerat duci praedicto (Bolizlavo Polonorum) Prusziae deos et idola iret debellaturus. Dux vero cognita voluntate eius dat ei navem et ipsam pro pace itineris terdeno milite armât. Ipse vero adiit primo urbem Gyddanycz quam ducis latisima regna diri-mentem maris confinia tangunt, Ibi divina miscricordia adventum eius prospérante, baptizabantur hominum multae catervae.

Miracula S. Adalberti (Pertz, VI, 613). Возвращаясь пешком, в монашеской одежде Адальберт в какой-то деревне спрашивал дорогу в Гнезно; жители, не понимая его и дивясь его одежде, не отвечали, а стали над ним смеяться, он сделал их немыми. Тоже в другой деревне. В третьей ему отвечали вежливо и показали дорогу. Потом он возвратил тем слово.

5. Eciam legitur, quod volens… Adalb. transire ad terras alias paganorum sopg cium laboris et itineris sui virum sanctum nomine Gaudnceium in Gnesen pro se archiepiscopum constituit, perductusque in Pomeraniam a duce terre honorific exeptus. Eundem quippe principem jam pridem… in Polonia baptizaverat cum illuc advenisset pro filia due, Polonie. …Proinde convocat dux Pomeranie populum suum ut a s. episcopo audiant verbum dei. Audientes igitur Pomeranii quod predicaret, quia dû eorum quos colebant dû non essent, sed demones, nee aliquid prestare boni possent vehementer indignati sun, contra eum blasphémantes, conveniuntque in unum qui inter eos prudenciores reputabantur, eum super verbis suis ex redarguere attemptantes Sed. s. Adalberto verba vite plenius prosequente se in deceptione devictos confitentur, nec tamen a cultu consueto ac primis traditionibus se velle recedere policentur. Ammirantes igitur valde super prudencia et responsis ejus et venerabili persone ipsius reverencia illecti, ipsumque super communem statum hominum esse aliquit arbitrantes petebant ut cum aliis diis eorum ab ipsis se permitteret adorari. Quo audito vir Dei nimium constristatus ac tanto errore eorum condolens graviter ingemuit, lacrimas quoque ubertim profundens sic eis respondet: Heu miseri, quam ceci estis et quam perditi, quantumque plorandi gui non solum demonibus pessimis sed etiam homini mortali deitatem vultis ascribere; que nisi soli Deo inesse potest, qui cuncta creavit.

6. Inde Prusciam mare transiens adjunxit se cuidam Pruteno qui Polonicam linguam novit, quem ad fidem cito convertit, Qui hospicio beatum pontifice excipiens, ipsi reverenter sequebatur et de mandato ejus christianum se esse ad tempus ab aliis occultabat.}.

Так римско-католическая проповедь от славян кончилась ничем.

Только длилась пограничная война, в которой немцы действовали наступательно, стараясь, но все еще безуспешно, возвратить потерянные области за Эльбою^[175]. В 986 году они взяли в поход самого 6-летнего императора, и навстречу к ним пришел князь Мечислав с большим польским войском. Им удалось опустошить и разрушить много славянских городов и укреплений, но решительной битвы не было.

В следующем 987 году был предпринят опять поход, и некоторые разрушенные славянами крепости по Эльбе были возобновлены. Летопись немецкая даже уверяет, что славяне покорились^[176]. Но менее хвастливый Титмар сообщает обо всех этих годах, что Оттон (т. е. его правительство) старался победить многочисленные западные племена славянские (т. е. балтийские), которые часто поднимали оружие и грабили много немецких земель^[177]. Но пока еще старание это, что ни говорит хвастливая летопись, не было весьма успешно, ибо во все следующее время и бодричи, и лютичи, и стодоряне оставались в совершенной независимости. Они даже казались Германии так страшны, что в это время (984—996 гг.) Гильдевард, епископ саксонского города Гальберштадта, писал к своему другу Адельберону, епископу Мецкому: «Да спасет Божественная благость, которая некогда сохранила Мец от гуннов, и нас теперь, со всех сторон гнетомых славянами, и избавит нас от всякой опасности»^[178].

[XIII]
[Ссора поляков с чехами; союз поляков с немцами. — Кицо, князь лютичей]

Война немцев со славянами продолжалась беспрерывно^[179]. Бодричи, которые в прежние года оставались как-то в стороне, теперь подверглись сильному нападению саксов; саксы опустошили, по обычаю, их землю и каким-то образом случалось, что многие и знатнейшие бодричи были убиты или потонули в реке, какой именно — неизвестно^[180].

Лютичи же в первый раз теперь, сколько мы знаем, воспользовались своей независимостью, чтобы расширить круг своего действия и вступить в политические сношения с чехами^[181]. Чехи почему-то поссорились с поляками. Польский князь Мечислав, продолжая свой старый образ действия, просил помощи от императрицы германской Феофании, которая ему послала архиепископа Гизилера и много графов с большим войском. Болеслав Чешский обратился к лютичам, всегдашним союзникам его и князей чешских, его предков. Обе стороны сошлись в волости Сельполе, между Спревой и Одерой, куда действительно надобно было идти чехам, чтобы встретить лютичей и поляков, чтобы соединиться с немцами, шедшими, без сомнения, через Лужицу. Извещенные перебежчиком о приближении чехов, немцы, которые было расположились у какого-то болота, приготовились к битве; на заре отслушали, кто стоя, кто верхом, обедню (13 июля) и при восходе солнца выступили против неприятеля. Чешский князь вышел навстречу. С обеих сторон пересылались гонцы для осмотра местности и неприятеля. Болеслав послал одного из своих, Злопана по имени, и когда тот вернулся, спросил, каково войско? можно ли сражаться или нет? «Числом-то не велико, — отвечал Злопан, — а крепко, и все из железа. Сражаться можешь, но если победишь, то с таким уроном, что непременно попадешься Мечиславу; а если будешь разбит, то конец тебе и твоему государству». Видя, что он действительно попался между немцами и поляками, Болеслав заключил с первыми мир, а потом, при посредничестве архиепископа Гизилера и некоторых немецких графов начал переговоры с Мечиславом, который стоял у Одеры; прочие же немцы возвратились домой. Но Мечислав не согласился на мир, хотя и оставлен был союзниками. Тогда чешское войско стало о опустошать его земли и взяло город Немцы в Силезии (Nimptsch), прежде им принадлежавший, но отнятый поляками. Жители сдались добровольно и выдали ему начальника их, вероятно, поляка, поставленного Мечиславом. Чешский князь вручил его лютичам, которые тотчас, перед городом, отрубили ему голову и принесли его в жертву своим богам. Тогда вступили в переговоры и все захотели разойтись по домам. Гизилеру и немецким графам нечего уже было тут делать, и они первые собрались в путь. Но Болестав знал, что лютичи никак не преминут, при таком удобном случае, выместить на таких знатных немцах свои обиды, и что они их не оставят живыми, едва только чехи перестанут их стеречь, и потому тайно отправил Гизилера и его спутников ночью и наказал им спешить как можно более. Как только узнали об этом лютичи, явилось между ними огромное множество охотников, удальцов пуститься за немцами в погоню. С трудом удержал их Болеслав и успокоил их. «Вы пришли, — сказал он, — мне на помощь. Так стойте уж до конца в дружбе со мною. Этих немцев, за которыми вы хотите гнаться, я принял их к себе на свою честь и отпустил с миром, и я говорю вам, что покуда я жив, не потерплю, чтоб их обидели. Я знаю, правда, что велика вражда между вами и немцами. Так подождите же: настанут времена лучше этих, и будет вам когда выместить на немцах все ваши обиды». Несколько успокоил Болеслав своих лютичей и продержал их у себя тогда нарочно два дня. Утвержден был новыми уверениями старый союз и старая дружба между чехами и лютичами, и они поклонились друг другу, и лютичи отправились обратно. Но едва только они очутились вне надзора чехов, как выбрали 200 человек расторопных всадников (milites) и пустили их за немцами вдогон. Но каким-то случаем узнал об этом один из служителей графа Годоня и тотчас известил возвращавшихся спутников Гизилера, которые иначе, считая себя вне опасности и будучи малочисленны, сделались бы их жертвами. Те поскакали без остановки и благополучно прибыли в Магдебург^[182].

Кажется, ничего не может яснее этих подробностей доказывать совершенной независимости лютичей и опровергать слова летописца.

Но немцы никак не признавали этой независимости и все хотели опять завоевать себе правый берег Эльбы. К этому влекла теперь не только, как прежде, потребность защиты от славян, но и бесчисленные личные интересы, столь сильные в исторических делах. Изгнание немцев из Залабья, уничтожение всех учреждений Оттона В. стольким немцам причинило огромные частные потери. Сколько графов осталось без земли и без власти, сколько епископов без доходов, сколько духовенства, прежде жившего богато и покойно, без куска хлеба. До того обеднела Магдебургская церковь, самая значительная в восточной половине Германии, что надобно было императору, чтобы поддержать ее, дать ей новые большие поместья и треть всех доходов германской казны с Чехии.

Таким образом, и властолюбие, и желание отомстить за уроны, и необходимость собственной защиты и выгоды множества знатнейших лиц, и светских, и духовных, все побуждало к беспрерывной и упорной борьбе со славянами. Важнейшей точкой, от которой зависело, если не совершенное обладание, то, по крайней мере, прочная основа на правом берегу Эльбы, считался в то время Бранибор. Потому около него завязалась упорная борьба: немцы старались занять его, лютичи отстаивали.

В 991 г. князь польский Мечислав прибыл к германскому двору и встретил там Светлый праздник. Через несколько времени он опять оставил Польшу и с большим войском подступил под Бранибор на помощь немцам. С другой стороны сам Оттон пришел к Бранибору с войском, набранным в Саксонии, и началась осада. Бранибор был взят и занят немцами, а Оттон и Мечислав возвратились восвояси. Что побудило Мечислава к этой войне, которая принесла пользу одним немцам, трудно отгадать.

Но в скором времени какой-то Кицо, отличный воин из Мерзебургской украйны, недовольный маркграфом Дитрихом (II), ушел к лютичам и был ими принят с честью^[183]. Они вверились его начальству, и он повел их на Бранибор и смелым нападением взял его. Овладевши Бранибором, он сделался как бы предводителем этих славян и стал водить их за Эльбу, грабить и опустошать немецкие земли^[184]. Но однажды ему не посчастливилось, и он с трудом успел уйти к своим лютичам. На другой год (992 г.) опять был предпринят поход больше прежнего. Прежде ходили одни саксы с поляками, теперь же около короля собрались еще два великие его вассала, герцог Баварский и князь Чешский, несмотря на свою дружбу с лютичами. Но поход кончился ничем. Лютичи обещали мир, и имперские князья, сопровождавшие императора, более всех, без сомнения, князь Чешский, заставили короля согласиться. Но едва только немцы удалились, как лютичи тотчас нарушили все условия и принялись за старую вражду^[185].

В то же самое время шла война и с бодричами. Немцы сразились с ними два раза, и, видно, очень несчастливо, потому что летописец не говорит о победе, а только о падших. Он рассказывает, что в битве 18 июля пал верденский диакон Дитгар, знаменосец, и много других погибло, а в другой — 22 августа — убит был бременский священник Галегред, также знаменосец^[186]. Замечательно и важно это участие духовенства в битвах со славянами. Обычай духовенства носить оружие был весьма распространен в средние века, но нигде не мог он быть вреднее, как в борьбе немцев с балтийскими славянами, которые так упорно отталкивали христианство.

Немало, без сомнения, прибавлял он к отвращению их от веры, которую исповедовали немцы: могли ли они слушаться и уважать, как отца, священного проповедника, человека, с которым дрались на войне, и видеть бескорыстного благовестителя истины в том, кто их бил и резал?

Побыв несколько времени у лютичей вроде князя, Кицо захотел примириться со своими. Начались тайные переговоры, и Кицо, прельщенный обещаниями немцев, вдруг впустил их в Бранибор и сам им поддался. Лютичей это раздражило до неистовства^[187]. Сколько у них ни было вооруженных людей, все это устремилось к Бранибору Король был в то время в Магдебурге и тотчас отправил на выручку своим в Бранибор всех соседних маркграфов и графов. Но когда они перешли за Эльбу, лютичи успели удачным и сильным нападением вторгнуться в середину немцев и разорвать пополам их войско. Одна часть пробралась в Бранибор, а другая, с уроном, была оттиснута назад. Лютичи осадили Бранибор и сильно теснили немцев, там засевших, как король, встревоженный отступлением своих, сам пришел к ним на выручку. Завидев его, лютичи сами отступили и расположились станом поодаль. Обрадовались немцы, и осажденные, и прибывшие к ним на помощь: увидев своих издали, осажденные запели: кирие елеисон (Господи, помилуй), а вступавшие в город единогласно подхватили, и так они встретились. Оставив военную стражу в Браниборе, король возвратился в Германию. Кицо получил за это дело в награду, как прежде Тугомир, управление Бранибором: ему возвратили жену и дружинников. И Бранибор на несколько лет остался за немцами {993. Thietm. IV, 15. Sed quia superius destruccionem Brandeburgensis aecclesiae dixi, nunc qualiter ad tempus prefato subderetur regi, breviter explicabo. Fuit in nostra vicinitate quidam miles inclitus, Kiza (charta Ottonis II 977. Hofer I, 155) nomine, qui a marchione Thiedrico aliter quam sibi placeret habitus est. Ob hoc et quia facultas suae nequaquam impietati suppeteret ad hostes perrexit nostros; qui eundem in omnibus sibi nimis fidelem cognoscentes, suprame moratam urbem nobis sacius (NB) ad nocendum ei commiserunt. Hic postea nostris delinitus blanditiis, earn regiae potestati cum semet ipso tradidit. Unde Liutici nimio furore succensi, eum cum omnibus, quas habebant catervis ilico petebant. Interea rex in Magathaburg fuit; et cum hoc comperiret, quos ibi tunc habebat; celeriter eo misit, Ekkihardum marchionem (Misn.) et 3 avunculus meos (Heinricus, Udo, Sigefridus, comités Stadenses) cum Frithrico comité palatino et patruo meo (Lotharius marchio aquilonalis). Et hü omnes eo cum suis venientes, interrupti sunt ab hostibus se acriter irrumpentibus, et una pars ex nostris in urbem venit, alia vero quae remansit, cesis militibus nonnullis, rediit. Tunc rex, collectis undiquessecus sociis, illo properat, et hostes nostri magnam vim defensoribus urbis inferentes, cum ultimam legionis vidissent, cito amotis fugierunt castris. Nostri autem in ereptione interius gaudentes, Kirieleison canunt et advenientes unanimiter respondent. Munita urbe presidio rex abut et eandem in sua potestate diu tenuit. Post haec Kizo ad Quidilingaburg cum veniret, civitatem suam cum uxore et satellitibus suis perdidit; quae omnia urbe excepta post recepit. Unus autem suimet miles Bolibut nomine, cuius consilio hoc totum, quamvis tunc absens esset, agebatur, ibidem dominabatur; et Kizo cum in his partibus post latenter nocere volluisset, optimus miles cum suis interfectus est.

993. Ann. Hildsh. Kizo, qui antea rebellis extiterat et refuga, fidem Sclavis jampridem promissam evacuans, seipsum cum suis et cum predicta urbe Brennanburg regis ditioni subdidit. Gies., 281.}.

В этом же году были предприняты саксами три других похода против славян, вероятно, бодричей, но они ничего не сделали, и не могли помешать славянам тревожить Немецкую землю беспрерывными нападениями и грабежами^[188].

Во все это время (994 г.) норманнские витязи, а без сомнения, с ними и славянские, опять страшно нападали на немецкие берега {Все по Гиз.

NB. Рассказать и выдвинуть после Йомб.}⁽¹³¹⁾.

В то самое время, пользуясь разными бедствиями, которые обрушились на Саксонию, голодом и мором^[189], все племена славянские по Эльбе (кроме сербов) взялись опять за оружие и стали нападать на все соседние немецкие области, и даже подступать под Гамбург. Следующий год был для саксов еще бедственнее {995. Ann. Quedlinb. Cont. Saxonibus peior annus priore exoritur… pestilentia. (Опис.) Fame insuper magna compressi, turn assidius Sclavorum incursionibus fatigabantur ut peccatis suis promerentibus juste de eis illud propheticum dictum videatur: Mittam super eos tria judicia pessima, pestem, gladium et famem. Rex quoque tertius Otto cum magno ex. Apodritos et quasdam Wlotaborum terras invadens et depraedationibus plurimis vastavit licet motum eorum nullo modo compressent.

Ann. Hildsh. Rex Abodritos vastavit urbes et opida disjecit, occursitque in auxilium Bolizlao filius Misaco cum magno ex. necnon Boemani cum filio alterius Bolizlau venerunt. Recepit que se rex in Saxoniam cum ex. incolumi.}. Зима продолжалась необыкновенно долго, лето потом было такое сухое, что не только ручьи пересохли, через большие реки можно было везде переходить в брод, хлеба не родилось, скот попадал от жары, люди мерли от голода и мора. Славяне со всех сторон нападали, грабили, жгли по всей стране^[190]. Они владели обоими берегами Эльбы и имели, без сомнения, в союзе с норманнами множество кораблей, на которых легко проникали в глубь немецких земель и уходили, когда приближалось сильное войско неприятельское. Набеги их доходили до самого Гильдесгейма и угрожали этому городу, одному из первых во всей Германии. Предоставленный своим средствам Бернвард, епископ Гильдесгеймский, должен был для защиты своей паствы выстроить почти на границе своего епископства, при слиянии Алеры и Одеры, крепость, из которой удалось их отразить. Но удерживаемые с этой стороны, они тем сильнее бросились на другие части епископства и в каком-то поле Вирингольт устроили себе удобное пристанище, откуда ходили во все стороны грабить. Но епископ отнял у них это место и устроил здесь для своих людей крепкое убежище, выкопав рвы, выстроив укрепления и собрав вооруженных людей и припасы^[191].

Все эти нападения побудили Оттона к решительному походу против славян. Долго собирал он силы и в конце лета пошел на них. Войско его было великое. К нему присоединились Болеслав Польский и чешский отряд. Поход был направлен к устьям Эльбы, против бодричей, потому что в этой стороне происходили преимущественные нападения и славян, и норманнов. Король укрепил вновь Гамбург и посадил там для защиты архиепископа Гизилера, наказав ему держать город четыре недели: после этого срока будет ему смена. Сам он тогда вошел в землю бодричей. Он дошел до Мекленбурга (10 сентября) и занял его. На дороге разрушал города, крепости и села, но сдачи не было. Никогда еще не проникали немцы так далеко. Из Мекленбурга поворотил он на юг, в землю лютичей, и прошедши через волость доленчан, и заняв Гавельберг, он воротился в Саксонию невредимо.

Но этот блистательный поход, или лучше сказать, прогулка по земле Славянской не имела никаких последствий. Славяне нисколько не были усмирены, и едва только разошлось Оттоново войско, продолжали нападать по-прежнему^[192].

Арнебург… чуть не достался в их власть. Они подступили к этому городу и пригласили архиепископа Гизилера на совещание о мире. Он послал вперед некоторых из своих воинов, других оставил в городе и сам поехал в телеге — неосторожно с небольшой дружиной. Дорогой один из спутников заметил, что славяне выходят из лесу и идут на них. Действительно, они бросились на немцев, и началась схватка. Гизилеру удалось ускакать на своей телеге, а почти все его спутники тут пали: только немногие ушли (2 июля). Славяне же возвратились к своим с доспехами убитых немцев. Но Гизилер все-таки, хотя осталось у него весьма мало людей, удерживался в Арнебурге еще два дня до указанного срока, но тут, не дождавшись выручки и зная приближение маркграфа Лотара, передал ему крепость и сам уехал. Но еще не успел Лотар войти, как увидел столб дыма, подымавшийся из города. Тотчас послал он гонца к архиепископу, просить его вернуться. Но тот не хотел подвергаться новым опасностям и не пришел. В двух местах уже сильно горело (вероятно, подожгли славяне тотчас по удалении епископа), и Лотар, понапрасну попытавшись тушить огонь, возвратился назад и оставил ворота Арнебурга открытыми славянам^[193].

В это время Кицо, начальник браниборский, оставил зачем-то город и отправился в Кведлинбург. Его отлучкой воспользовался славянин Болибуд, прежде служивший Кицо, вероятно, из лютичей, и овладел Бранибором, и женой и людьми Кицо. Ему потом отдали жену и людей, но Бранибор остался в руках Болибуда и славян. Кицо старался отнять его разными хитростями, но был убит со своей дружиной. Таким образом, правый берег Эльбы опять был весь во власти славян. Наконец, даже Оттон (996 г.) отказался от него. Собираясь идти в Италию и желая оставить Германию спокойной, он заключил со славянами мир. Давно уже немцы не договаривались с балтийскими славянами как с независимым и равноправным народом, считая их возмущенными подданными, и как переменилось их положение в последние 30 лет: прежде Оттон I делал выговор своим герцогам и графам за то, что они согласились на мир и дань далекого племени ратарей и не приняли мер к их истреблению. Теперь немцы признавали за славянами полное владение всем правым берегом Эльбы и только заботились о том, чтобы они оставили их в покое. В то же самое время происходило в Польше большое развитие сил и движение; балтийские славяне могли ожидать себе отсюда единства и спасения.

Политика великого Болеслава стремилась постоянно к тому, чтобы связать в одно целое еще разрозненные славянские племена; соединить Польшу и чехов в одно сильное государство, которое могло бы стать наравне с Германским королевством.

Великое дело его разбилось о внутреннюю слабость его народа, о преданность балтийских славян языческим верованиям и мелкой независимости и о неспособность его преемников; но сперва он имел успех удивительный. Первым делом его, от которого Польша могла получить неисчислимые выгоды и которое могло бы положить начало соединению балтийских славян под Польской державой, было 5 приобретение Поморья между Одерой и Вислой и утверждение Польши на море. Подробностей этого события мы не знаем^[194], да и о едва ли оно стоило больших трудов. Поморяне, особенно заодерские, которые еще не приходили в столкновение с чужими народами, вероятно, так же легко поддались польскому князю, как и другие ляшские ветви, из которых образовалось Польское государство. Уже в 997 году Гданьск, самый задний пограничный с пруссами город поморский, был во власти Болеслава, и у поляков была великолепная гавань. Открылись у них сношения с прибалтийскими народами^[195]; Болеслав вступил в союз с сильным шведским королем Эрихом Победоносным, преследователем христианства, врагом Свена, короля датского, и союзником йомских витязей, который с помощью славян овладел датским престолом и владел обоими королевствами — Данией и Швецией — до смерти своей (около 1000 г.). Союз этот был скреплен браком Эриха с польской княжной, сестрой или дочерью Болеслава.

Вместе с польской властью и христианство начало мало-помалу распространяться в Поморье. Народ, сколько видно, принимал его добровольно, потому что Войтех, проезжая через Гданьск, крестил множество народу, приходившего к нему на встречу

Успехи христианства в Поморье были так значительны, что через несколько лет, когда имп. Оттон III прибыл в Гнезно на поклонение мощам св. Войтеха (1000 г.) и учредил, по просьбе Болеслава, архиепископство и несколько епископств в Польше^[196], было учреждено епископство и в Поморье: митрополией его был назначен большой и знаменитый своими соловарнями город Колобрег и епископом поставлен Рейнберн^[197].

[XIV]
[Болеслав Храбрый, Польский]

Итак, наконец, после двух столетий со времени Карла В. хотя одно племя между балтийскими славянами вступило в государственную жизнь: оно должно было, правда, отказаться от старинной, племенной независимости, но имело зато своего природного государя и свою церковь, независимую от немецкого короля и духовенства; ибо хотя епископ Рейнберн был немец, но он прямо подчинен был независимому архиепископу Польши, которым в то время был чех Радим, брат св. Войтеха.

Жаль, что Болеслав не продолжил дела, начатого в Поморье так легко и счастливо. Переступив в этой стороне за Одеру, он бы мог, не без некоторых войн и усилий, но с несомненным успехом присоединить к своему государству западное Поморье и мелкие ветви лютичей и бодричей, которые не были бы в состоянии противиться его сильной воле и храброму войску; притом же немцы не стали бы защищать от христианского государя своих вековечных врагов, залабских язычников. Здесь бы повторилось то, что произошло в самой Польше: разрозненные, но единокровные полякам ветви балтийских ляхов легко бы слились с ними в один народ и одно государство, приняли бы мало-помалу христианство, проповедываемое добродушно людьми, к ним благосклонными, и Болеслав, оставляя своим преемникам все Поморье от Вислы до Голштинии и от Буга до Эльбы, скрепленное в одно государство, достиг бы своей цели, создал бы такую Польшу, какую хотел: средоточие всех западных славян, равносильную и равноправную с Германией.

Жаль, но Болеслав ошибся и увлекся. Видно, так было угодно судьбе, чтобы и это дело кончилось ничем. Вместо того, чтобы вести медленным, но верным шагом развития Польское государство все далее по Балтийскому морю на запад, он предпочел блистательный, мгновенный, но неверный подвиг, решился соединить под одной властью государства Польское и Чешское и тотчас с их соединенными силами осилить немцев, отнять у них маркий Лужицкую и Сербскую и сделаться тотчас обладателем правого берега Эльбы. Рассчитывая, вероятно, слишком много на расположение чехов к единоплеменным полякам, он не подумал, что чехи, уже давно утвердившиеся в государство и имевшие своих народных, независимых государей, неохотно снесут господство чужого; не подумал, что при первой вести о гибельном для них соединении чехов с Польшей немцы устремятся на него всеми силами и что даже если удастся овладеть землями Лужицкой и Сербской, то обладание ими всегда будет неверно и опасно, потому что славяне были здесь уже так беспомощны и подавлены немцами, что не могли быть полезны полякам, и здесь именно находились самые крепкие и старинные крепости и военные поселения немцев.

Но Болеслав, видно, был пылок и охотник до блестящего и громкого и, узнав о смерти Оттона III (1002) и о распрях между немцами при избрании нового государя, тотчас вторгся в Лужицу, взял Будишин и Мышин и всю землю до Эльстры. Началась война, и Болеслав должен был уступить часть своих завоеваний, но удержал Лужицу и землю мильчан, т. е. пространство между Бобром и Эльбой. Последствия этого мира были важны в нравственном отношении как признание немцами независимости балтийских славян; но самый мир недолго соблюдался^[198]. Немецкие летописи обвиняют славян в его нарушении: они часто нападали на Саксонию и производили в ней грабежи. Потому император, лишь только вернулся из Италии в 997 году повел войска за Эльбу и вступил в Стодорскую землю и, произведши там обычные грабежи, возвратился благополучно в Магдебург. Но в то самое время, как саксонское войско было занято за Эльбой, лютичи перешли на немецкий берег и, вторгнувшись в Саксонскую волость Барден-гау, нанесли немцам много зла. Император оставил для защиты этой страны войско, набранное у западных саксов (вестфалов), сам же он повел на славян восточных (остфалов). Эти вестфалы выступили против славян, минденский епископ Раймвард с крестом в руке бросился вперед, за ним пошли знаменосцы и все войско устремилось за ним на славян (6 ноября). Славяне были побеждены, и потеря немцев не была так значительна: летописец упоминает между множества убитых о графе Гильдурфе, падшем в этот день. Славяне ушли за Эльбу, а император не думал их преследовать, потому что была поздняя осень {997. Thietm. IV, 20. Imp. autem a Romania discedens, nostras regiones invisit et accepta sclavorum rebellione, Stoderaniam, que Hevellun dicitur, armato petens milite, incendio et magna depredicatione vastavit et victor Parthenopolim rediit. Ob hoc hostes nostri Bardingau turmatim aggressi, a nostris sunt devicti. In illo certamine Ramwardus Mindensis ep. fuit, qui socios arrepta in manibus cruce sua sequentibus signiferis precessit, et ad haec facienda potenter consolidavit. In illo die Gardulfus comes cum paucis occubuit (8 Id. Nov.) ex hostibus autem maxima multitudo; caeteri relicta praeda fugierunt.

997. Ann. Quedl. contim. Sclavi innata sibi perfidia tacti, pacis fregerunt pactum. Terminosque saxonicos latrociniis corroserunt furtivis. Quos contra commotus imperator Ztodoraniam, quam vulgo Heveldum vocant, egregiam inter sclavanicas terram, magno invasit exercitu, praedavit victorque in Magadeburch, praecipuam Saxoniae urbem, gloriose subintravit. Interim autem dum imp…. Heveldum devastando percurrit, congregati Wlotabi Bardangao provinciam improvisi rapinis multis aggressi sunt et incendiis. Quod videntes Westfalai quos praefatus imp. in expeditionem pergens ad custodiendam reliquerat provinciam, celeriter Liuticos fortiter excipiunt, ipsique cum pauci essent, innumeram paganorum multitudinem tanta cede prosternunt tantamque ab iis praedam diripiunt, ut nec caedis illius nee praedae numerus ullo modo humano possit explicari sermone.

NB. Wilmans 94.

997. Ann. Saxo (Выпис. из Ann.Quedl.) imperator Heveldun vastando decu-currit, prelium bis in Bardonga contra Slavos una die commissum est. Nam congregati Wlotabi Bardangao provinciam inprovisi rapinis ingressi sunt et incendiis etc. NB. Переменить по этому.}.

Ни поход императора в Стодорскую землю, ни вторжение славян в Саксонскую не изменили ни в чем положения дел. Пограничная война со славянами продолжалась, без сомнения, по-прежнему, потому что император счел за нужное укрепить против них Арнебург (998 или 999 г.) {998. Ann. Corb. Bellum inter Saxones et Sclavos, sed Deo auxilante Saxones victores effecti sunt.

999. Ann. Saxo. monasterium sanctimonialium in Hidesleve (Hildesleve? Hillersleben) ab Slavis est miserabiliter insensum et destructum, eductis inde sanctimoniliabus, et eodem die ex christianis plurimi, proh dolor! a paganis interempti sunt.}. Описание покорения Лужиц^[199].

[XIV]
[Переворот у бодричей]

Пока земля Лужицкая переходила опять во власть славянского племени и в ней начинала разыгрываться борьба между всеми силами Германии и Польши, на севере, у бодричей, происходил ужасный переворот: кровь лилась потоками, христианство истреблялось.

У них в последние годы княжили Местивой (не тот самый, который жил при Оттоне I, а, может быть, внук его, сын Мечислава) и Мечидраг (может быть, князь вагров). Они состояли в некоторой зависимости от немецких саксонского герцога и графов и от духовенства. Зато и герцог саксонский Беннон обращался с ними весьма хорошо и ласково и, следуя примеру своего отца Германна, не позволял себе никогда их раздражать. Но новый саксонский герцог Бернгард, наследник Беннона, начал их страшно угнетать^[200]. Из корыстолюбия принимал он самые жестокие меры, чтобы увеличить свой доход, и подчиненные ему немецкие чиновники^[201] стали также мучить и обижать славян. Восстание готовилось, ему способствовало и расстройство в самой Саксонии, потому что Бернгард не щадил и церкви и был в постоянной вражде с духовенством.

О поводе к решительному восстанию славян летописцы рассказывают: Местивой, князь бодричей, христианин, влюбился в племянницу герцога Бернгарда и просил ее руки: странно, как бодрицкие князья были влюбчивы в немок. Бернгард согласился^[202], и Местивой, чтобы еще более заслужить расположение немцев, отправился с 1000 славянских всадников на помощь императору и вместе с ним пошел в Италию (вероятно, в бедственный для Отгона III поход 100 ¹/₂ года, в котором и сам он умер, и большая часть немцев погибла). Но почти все бодричи были убиты в Италии, и сам он с немногими вернулся на родину Вернувшись, он стал требовать от Бернгарда обещанной награды, но маркграф Дитрих, тот самый, который прежде своей жестокостью принудил лютичей к войне, помешал свадьбе, говоря, что не следует благородную девицу герцогского рода отдавать собаке. Местивой, услышав это, удалился в ужасном негодовании. Вскоре затем сам герцог Бернгард, поразмыслив дело вновь, послал к нему сказать, что согласен на брак и просит его возвратиться, а Местивой вот что велел отвечать ему: «Знатную родственницу такого великого господина следует выдать за человека знатнейшего, а не за собаку Спасибо вам за одолжение считать нас не людьми, а собаками: но хорошая собака кусается». И сказавши это, поехал он в Славянскую землю, прямо к лютичам в Радигощ^[203]. Здесь созвал он собор от всех славянских народов^[204], живущих по Балтийскому морю, кроме бодричей и вагров, бессовестных, которых, видно, он не смел еще пригласить в город языческий и враждебный немцам и рассказал, какую ему нанесли обиду и что саксы называют славян собаками. «Поделом тебе, — так ему те отвечали, — поделом за то, что отстал от своих людей, славян, и служишь саксам, народу бессовестному и жадному. Клянись, что ты их бросишь, и мы за тебя». И Местивой поклялся.

Тогда Местивой и Мечидраг подняли знамя против немцев и христианства. Сначала они устремились на соседнюю немецкую страну Нордальбингию и всю ее разорили огнем и мечом. Потом возвратились они к себе и стали ходить из города в город, сжигая церкви и разрушая до основания, замучивая до смерти священников и церковных служителей и истребляя за Эльбой христианство до последнего следа (1002 г.). В набеге на Нордальбингию они овладели Гамбургом и вывели оттуда в плен множество священников и горожан, многих также убили как христиан. Король датский Свен, который передал много известий летописцу Адаму и имел в памяти (так говорит Адам) все дела варварских (т. е. славянских и скандинавских) народов, как будто писанные, рассказывал ему, что в это гонение нашлось наиболее христиан из славянских народов в Старограде у вагров^[205]. Всех прочих священников они убили, как скотин каких, а шестьдесят человек сберегли там для поругания, между прочими и Оддара протоиерея (loci praepositus), родственного датскому королевскому дому. Всех их замучили ужасным истязанием: вырезали на голове, в черепе, крест, так чтобы открыть мозг, и, связав руки назад, потащили по Славянской земле из города в город, а иных били до смерти или замучивали другими способами. «Много подобного, — говорит Адам, — происходило тогда по разным волостям славянским, но по недостатку писателей не записано, и теперь считается за басни; и когда я еще хотел расспрашивать короля обо всем этом, он сказал мне: „Перестань, сын мой: столько у нас мучеников в Дании и Славянской земле, что не упишешь в одну книгу“».

Таким образом, христианство и немецкая власть были истреблены у вагров и бодричей дотла.

В этом восстании помогали бодричам и ваграм ратаре^[206] и, без сомнения, также другие северные ветви лютичей. Но южные лютичи или стодоряне оставались совершенно в стороне. У них в Браниборе все еще княжил Болибуд. И он преследовал у себя христианство. Дочь маркграфа Дитриха, прежде бывшая в монашестве, неизвестно каким образом, добровольно ли или нет, вышла за какого-то славянина Прибыслава. Болибуд же схватил ее и заточил, и держал под такой строгой стражей, что она не могла ни праздновать Рождества Христова и других праздников, ни соблюдать установленных постов. В заключении родила она сына и воспитала его в нужде и печали. Но впоследствии она была освобождена и получила даже, хотя, по словам, и не была достойна, игуменство монастыря в Магдебурге. Прибыслав же, муж ее, уже давно был убит двоюродными братьями ее Угионом и Уффиконом, а брат Прибыслава, прежде бывший священником и носивший немецкое имя Людульфа, сбросил с себя рясу и, взявшись за оружие, чтобы мстить за убитого, нанес немцам много вреда, пока наконец не был схвачен ими и по приказанию императора опять принят в духовенство^[207].

К этому же времени, вероятно, относится и рассказ, представленный^[208] в полумифическом виде жизнеописателем Вигперта … графа, об отце его Волке. Этот Волк, имевший брата Святибора, родился в Браниборской земле, жил в Поморье, достиг там княжеской власти, но был потом изгнан оттуда и ушел к датскому королю (историк Гизебрехт справедливо, кажется, предполагает, что под этим датским королем разумеется предводитель датской дружины в Иомсбурге). Он принял благосклонно крепкого молодого человека, дал ему место между своими приближенными и даже выдал за него свою дочь. Но братья ее напали на него и заставили бежать. Потом он возвратился, убил их и наследовал власть своего тестя. Будучи королем, т. е., без сомнения, начальником йомской дружины, он распространил свою власть далеко, так что крепость Поздоволк (на р. Укрице, в западном Поморье, теперь Posewolk) ему принадлежала, и «даже, — говорил сказатель, — была названа по нем, ибо Поздоволк — значит город Волка»^[209]. Потом он покорил волость Бальксам на западном берегу Лабы. Когда он умер и тело его было принесено славянами к храму богов и похоронено по языческому обычаю, его сыновья разошлись, и младший Вигперт должен был удалиться в волость Бальксам, которую оставил ему отец в наследство. Но помня обиды, нанесенные ему при изгнании, он часто нападал на славянские земли, а в особенности на город Поздоволк.

Хотя в этом сказании много вымышленного, но оно опирается (не говоря уже о самом Вигперте, который есть историческое лицо) на занятии славянами Бальсемской земли, на западном берегу Лабы…

Во время Оттонов мы находим ее во власти немцев, но после она является славянской и продолжает быть славянской до половины XII века {Adalberti Vita Heinrici II. 3. Unctus in regem (Heinricus)… …summam diligentiam in amplificando cultu religionis adhibuit… Sedes autem episcopales, Hiltesheim, ubi a puera enutritus et litteras edoctus fuit, Magdeburh, Argentinam, Misenam et Merseburch, quae barbarica immanitate adjacentium Sclavorum vastatae fuerant restauravit. …Merseburgensis. …aecclesiae… tempore Magni Ottonis (I)… assiduis incursionibus et hostili vastatione Sclavorum ad nichilum redacta est. Et quia violentiis vicinarum nationum non poterat resistere, in possissionibus, in religione et in omnibus quae ad pontificalem dignitatem pertinebant penitus coepit deficere. (981) Мерзеб. епископ сделан арх. Магд… Factum est autem, ut Merseburgensis episcopatus penitus destrueretur et quae potiora erant illius aecclesiae… transferentur. …Quod… usque ad tempus… Heinrici immutatum permansit. Cum autem isdem rex convocatis principibus regni sui Chutelingeburch curiam celebrasset, universis in id ipsum conventientibus, Poloniam et Boemiam caeterasque sclavorum adjacentes regiones quae fines regni sui vastabant, debellare disposuit.

4. Congregato itaque exercitu contra praedictas nationes aciem direxit. Et faciens transsitum per locum qui Walbech dicitur, gladium sancti Adriani martiris qui pro religuiis multo tempore ibi servabatur, accepit. …Inde progressus, castra metatus est in campo, ubi Merseburgensis aecclesia sita est, et videns locum desolatum (но сперва было восстан. Th. VI, 4). …ingemuit et ait: Beate Laurenti, martir Christi, si tuo interventu has barbaras nationes, ad quos pergo, Romano imperio et christianae religioni subiugavero, hune locum desolatum tuo nomine con-secratum. …in pristinae dignitatis statum reformabo. Ut vero principes Poloniae et Boemiae caeterarumque Sclavicarum gentium primates, Romanum imp. …advenire cognoverunt, innumerabili multitudine barbarorum collecta. …ei obviam processerunt. Quod regi… innotuit et sicut in omnibus angustiis suis solebat ad orationis arma confugit. Invocatoque super se nomine Domini, bcato Laurentio et. Georgio et b. Adriano martiribus se suumque ex. protegentum… commisit. Причастившись, они пришли на поле битвы. Король, подняв глаза, увидел, что эти святые cum angelo percutiente впереди его войска гонят варваров, которые обратились в бегство без кровопролития. Victis… et… firmissima pactione stabilitis… rediit.}.

[XVI]
[Война Генриха II с Болеславом]

Итак, в первые два года XI века все немецкое было истреблено за Лабой, и даже славяне начинали переходить ее и селиться в немецких землях. Теперь им уже немцы не были так страшны, не могущие отстоять ничего из дела Генриха I и Оттона В[еликого]. Более боялись славяне восточного соседа, Болеслава, который угрожал им государственной жизнью, которой они так боялись, потому что пришлось бы отказать князьям и знати от своей власти^[210], жрецам — от своего значения, всему народу — от своей независимости и богов своих. Потому на другой же год после восстания бодричей и покорения поляками Лужиц ратаре и лютичи прислали в Кведлинбург посольство к королю немецкому и, отложив прежнюю вражду и приняв подарки и разные обещания, заключили с немцами союз и дружбу^[211]. Может ли что ярче выразить страх лютичей к польской власти, чем такой переворот в расположении народа, который за несколько лет непременно хотел убить Гизилера и его спутников, шедших с ним под одним знаменем только за то, что они были немцы. Следствия этого союза сказались в скором времени^[212]. Власть Болеслава росла быстро и огромно. В то же самое время, как лютичи совещались с Генрихом в Кведлинбурге (1003 г.), он пошел к чехам, овладел Прагой и всей страной и назначил Прагу второй столицей Польского государства. Король Генрих был в то время до того слаб перед ним, занятый усобицами в самой Германии, что послал к нему посольство с предложением дружбы и утверждения за ним достоинства чешского герцога. Но Болеслав предпочел вступить в союз с немецкими князьями, сражавшимися против Генриха, и велел полякам опустошать совершенно цветущую волость гломачей, издавна поддавшейся немцам^[213]. Но Генриху удалось усмирить своих внутренних врагов и в 1004 году он пошел на Болеслава войной. После многих неудачных действий ему удалось обмануть польского князя и заставить его сосредоточить свои силы в Лужицах, а сам бросился в Богемию. Чехи принимали изгнанных Болеславом князей своих Яромира и Олдриха и немцев как освободителей, врасплох избили поляков, занимавших Прагу, и освободили от них всю страну. Ошибка Болеслава сказалась на деле: для покорения чехов он употребил огромные средства и не мог удержать их более году С тех пор чехи стали верными союзниками немцев во всех их войнах с Болеславом. Оставалась за Польшей, однако, Лужицкая земля, врезывавшаяся клином между враждебными им чехами, немцами и лютичами. Трудно было держать ее, и на ее-то бесплодном охранении Болеслав убил лучшие молодые силы своего государства.

На другой год в августе Генрих опять, собрав свое войско в Леске (Liezca, теперь Leiskau, близ Магдебурга), повел его против поляков. В Лужице, у Добролуга, пришел к нему на помощь Яромир с чехами. После многих и трудных переходов достигло немецкое войско Одеры и стало напротив большого польского войска, расположившегося в Кросне, при слиянии Одеры с Бобром. Накануне их прихода к Одере присоединились к немцам лютичи, новые их друзья и союзники, неся впереди богов своих. Семь дней пытались без успеха построить мост через Одеру; на восьмой посчастливилось немцам найти брод и перейти благополучно. Узнав об этом, Болеслав стал быстро отступать. Немецкий передовой отряд уверял, что можно было бы даже захватить его врасплох, если бы не нужно было дожидаться лютичей, которые почему-то замешкались. Побыв несколько в польском монастыре Междуречье… Генрих пошел прямо на Познань. Болеслав, видя немцев в коренной земле своей, просил мира и, без сомнения, должен был отдать завоеванную им землю у Лабы {1005. Thietm. VI, 14. NB. Jussit (rex) in palatio et in omnibus regni suimet comitatibus expeditionem ad Poleniam conventumque ad Liezca (Leiskau inter Maguburg et Zerbst) per bannum fieri. Convenit ex. statuta hora, i.e. 17 kal. Sept. condicto loco. Et rex S. Dei genitricis assumptiourem Magada-burch celebrans, in ipso die post misam et caritatem expletam comitante regina Albiam transnavigans proficiscitur.

16. Ordinatis legionibus rex inde progreditur et regina… reversa. …Ex. autem nostrum cum prosperitate ad locum qui Dobraluh (Dobrilugk in Lusatio inf) dicitur in pago Luzici venientem, Heinricus et Jarimirus duces ad supplementum ejusdem cum suis properantes, laetificant majoraque consilii et fortitidinis spe roborant. Hic ducibus corruptus et sua defendere cupientibus per solitudines paludesque circumductus, admodum gravatur et ne cito ad hostem ledendum perveniret, invida eorum malignitate tardatur. Inde provinciam Nice vocatam itinere attingentes, juxta Sprewam fl. castra metatus est. Hunc cum hostem ex latere abdito nocentem Thiebernus, miles egreius, comperirit, ob laudem sibi specialiter usurpandam optimos e consociis clanculum eligendo convocans, eum dolo intercipere temptat. Qui satis providus, ut sic melius sequentes lederet, inter lignorum condensitatem jacentium fugit et sagittis quibus maxime defenduntur, more solito remissis primum hunc, posteaque Bernhardum, Isin et Bennonem, Arnulfi presulis inclitos satellites, cum aliis commilitonibus multis 8 Id. Sept. incautos prostravit et despoliavit. Ob hoc rex cum omni suimet comitatu dolore concutitur, et ab hoc Bolizlavus doluisse a nonnullis veracibus perhibetur. Post haec Liuzici nostris pridie quam ad Oderam fluvium venirent sotiantur, deos suimet précédentes subsequuti.

1005. 19. Inde mox imparibus ducibus inequales turmae usque ad Oderam fl. pervenien tes, fixerunt tentoria juxta amnem, qui Pober dicitur sclavonice, Castor latine. Quos Bolizlavus, munitis littoribus prefati fluminis, cum ex. grandi in Crosno (Crossen)sedens, ullo modo transire prohibuit. Sed cum rex 7 dies ibidem moratus, naves atque pontes pararet, divinus respectus missis speculatoribus suis vadum ostendit optimum. Quem 6 legiones in ipso diei crepusculo jussu regis intrantes, incolumes eo fruuntur. Quod eminus agnoscentes Bolizlavi custodes, triste nuncium ac incredibile seniori suimet celeriter detulerunt. Hic tandem per 3 vel amplius legatos certus effectus, amotis propere castris ipse cum suis, plurimis ibidem relictis rebus, fugit. Id rex cum suis caute considerans, Christo laudes cum clero et omni populo alta voce cecinit et cum securitate flumen pertransiit. Hie autem qui precesserunt, ni Liuticios diu tardantes exspeetarent, hostes in tentoriis improvisos opprimèrent. Quos nostri alacriter insequuti, veluti fugaces cervos persequi cum non valerent, ad consocios revertuntur. 20. Profectus est inde rex et usque ad abbacicim que Mezerice (Meserits juxta Obram) dicitur, perveniens, annualem ibi Thebaidae legionis festivitatem qua maxima tunc vene racione potuit, complere studuit, et ne monasterium hoc ac absentium mansiones monachorum aliquam a suis pateretur molestiam, studuit prohibere. Доходит почти до Познани; отдельные фуражиры часто погибают. Мир с Б.

21. Post haec rex in nostris partibus, erutis tocius nequicae auctoribus optatae securitatis prospéra solidare sumopere nititur, et Bruncionem inclitum satellitem in Merzeburch e Sclavis autem optimos Borisen et Nezemuisclen cum caeteris fautoribus (Болеслава NB) in Weleereslevo laqueo suspendi precepit. Sepe cum Sclavi in Wiribeni juxta Albim positam conventione habita, nolentibus seu volentibus hiis, necessaria regni suimet tract avit atque potenter finivit. Arnaburch prius devastatam ob defensionem patriae renovavit queque diu hinc injuste ablata erant, restituit. Sinodali judicio injustas fieri nuptias christianosque gentilibus venundari, presens ipse canonica et auetoritate apostolica prohibuit. Deique justiciam spernentes spirituali mucrone interfici percepiti.}. Но ненадолго отказался от них Болеслав. Собирая у себя новые силы, он начал подсылать к лютичам, лужичанам и чехам и возбуждать их против немцев: без сомнения, он хотел, чтобы все эти славяне вступили с ним в союз и вручили ему начальство в войне против общего врага, Германии^[214]. Люди Болеславовы не щадили для этого ни обещаний, ни даже денег. Но те все добровольно послали к королю немецкому в Регенсбург посольство и известили его о происках и подкупах польского князя. Генрих через посольство требовал от Болеслава исполнения мирных договоров, но он тотчас перешел немецкую границу и быстрым походом достиг волости морачан, напротив Магдебурга, опустошил ее, взял город Сербище (Zerbst) и увел жителей в плен^[215]. Генриху некогда было самому вести войско, и предводитель немцев, архиепископ Магдебургский Тагино, вел дело вяло: дошел до Ютробога, но тотчас вернулся назад, не смев напасть на поляков. Болеслав же занял Будишин, забрал все немецкие города и укрепления в Лужицкой земле и остался в ее полном владении. Но довольный этим приобретением и, может быть, занятый другими делами, он видно не угрожал западным своим соседям лютичам, и те мало-помалу стали с ним сближаться. По крайней мере, они перестали помогать немцам против поляков и даже стали, напротив, подущать его против немцев; это открылось, когда Генрих возобновил войну с Болеславом (1010 г.) и в походе своем в Лужицы занял город Ярину^[216]. Нашлось там два брата из Бранибора, которые прибыли к Болеславу нарочно с этой целью. Много их допрашивали, но они ни в чем не сознавались; впрочем, были повешены рядом на одном холме. Но в Ярине заболел король, и немцы пошли назад; война продолжалась мягко, и в 1013 году опять был заключен мир. Болеслав признал верховную власть немецкого короля: прибыл ко двору его в Мерзебург, клялся ему в верности, понес перед ним меч его при торжественном шествии в церковь, а за то получил в ленное владение земли, которых добивался, т. е. Лужицы.

Между тем Генрих старался мирными путями восстановить немецкую власть или, по крайней мере, немецкое влияние у славян {1007. Kai. Nov. Adalb. Vita Heinrici во Франкфурте собор епископов, dum… rex… secum volveret in quo potissimum opere Dei misericordiam sibi facilius conciliaret et episcopatum Babenbergensem… ex rebus hereditariis construeret ut et paganismus Sclavorum ibi destrucretur et christiani nominis memoria perpetualiter ibi Celebris haberetur.

В Notitia de hac synodo (Eccard. II, 60) ut et paganismus Sclavorum destrueretur et christiani nominis memoria perpetualiter inibi Celebris haberetur. 1004. Thietm. VI, 1. Возобновление Мерзеб. En.}. Часто съезжался с ними в пограничных городах на Лабе и тут прекращал ссоры их с немцами^[217]. Так, в 1012 году осенью он из Мерзебурга поплыл вдоль по Лабе в Арнебург для переговоров со славянами. Много их собралось сюда к нему, рассудили всякие дела и утвердили мир, который, видно, прежде был нарушен. Главное старание Генриха было ввести опять к славянам христианство. Церковь все от них не отказывалась, и ставились постоянно епископы Гавельбергу и Бранибору, хотя и не имели паствы, и жили в Магдебурге и других немецких городах^[218]. Впрочем, была в это время попытка, хотя совершенно незначительная и бесплодная, проповеди между лютичами. Один молодой человек из Турингии, знатный родом, Гунтер по имени, раскаялся в грехах своих, отдал монастырю свое имущество и сделался монахом, а потом пустынником в (Böhmer Wald). Побыв там долгое время, он отправился проповедовать к лютичам, но не имел никакого успеха и возвратился невредимо в Германию (1017).

Но как ни упорны были лютичи в язычестве и преданы своим кумирам, а от постоянного столкновения с христианами мало-помалу подверглись влиянию христианства. Но, к несчастью, оно не распространялось у них в чистом виде, а безобразно примешивалось к языческим их верованиям: дело пагубное, потому что низводило христианство с его высоты и ставило как бы в ряд с другими верованиями и тем, разумеется, еще более затрудняло его распространение. Так, лютичи иногда на войне брали с собою крест и несли его впереди вместе с изображениями богов своих, думая, что христианский Бог и их боги вместе будут им помогать^[219].

Переговоры Генриха в Арнебурге принесли ему пользу. Лютичи опять стали на его сторону против Болеслава; Болеслав вовсе не имел, кажется, намерения соблюдать мир с немцами. Видно, зависимость от Нем[ецкого] государства ему не нравилась. Когда Генрих отправился в Италию с войском получать императорскую корону, он не дал ему помощи, как следовало вассалу, а, напротив, подсылал своих людей в Ломбардию, подговаривал против немецкого короля кого только мог. Возвратившись домой, Генрих потребовал от него оправдания, и после разных переговоров началась война. Генрих пошел по прежнему пути, через Лужице к Одере у Кросна, чехи с баварцами заняли пограничные с Богемией польские области, а с севера пришел на помощь Бернгард — маркграф северной марки с епископами, графами и лютичами-язычниками. Но им не удалось соединиться с имп[ераторским] войском. Император перешел Одеру при Кросне и заставил поляков быстро отступить. А севернее Бернгард с лютичами наткнулись на крепко охраняемый берег Одеры (значит, поморяне стали за Болеслава) и должны были возвратиться. Также и Генрих побоялся слишком далеко уходить в Польшу и поворотил назад. Тогда поляки бросились на отступавших немцев и причинили им много зла. Болеслав удержал за собой Лужицкую землю до Лабы {1015. Thietm. VII, II. Imp. от Магдебурга… ad locum qui Sclancisvordi vocatur, cum ex. glomerato perrexit et magnum comprovincialibus et marchioni eorum Geroni intulit damnum. 8 Id. Julii fit nostra congregatio et pro defensione débita habitatoribus hiis predatio magna. Postquam nostri Albim transierunt, imperatrix et ego cum ilia ad Mersburg pergentes, cesaris adventum in hiis partibus expectavimus. Nostri autem ut ad pagum Lusici dictum venerunt, a presidio ex Ciani (Zinnitz in Lusatia inf.) urbe egresso temptantur; quod agnoscentes, magnam ex eo multitudinem occidunt, et Hericum, qui dicebatur superbus, et qui ex nostra regione ob omicidium illo fugit, captum in vinculis cesari presentabant. Inde usque ad Oderam imp. profectus, ad locum qui Crosna dicitur, optimos ab exercitu ad Miseconem ibi turmatim sedentem misit, ut eum de promissa sibi fide ammonerent et ne propter eum ab imperatore sua perderent bona, cum dedicione sua preoccupare voluisset, unanimiter rogarent, Quibus is talibus respondit: Agnosco me gratia cesaris ab inimici potestate ereptum ac vobis fidem promisisse; et earn libenter in omnis bus adimplerem, si liber existerem. Nunc autem, ut ipsi scitis, sum mei patris dominio subditus, et quia ille hoc prohibet et sui milites hic modo présentes talia fieri non paciuntur, invitus omitto. Patriam, quam queritis, meam, si possum, defendere usque ad adventum mei patris volo, et tune eum ad gratiam cesaris et ad amorem vestrum inclinare cupio. Hoc nostri audientes regressi sunt et hue imperatori responsa detulerunt. Interim Bernhardus dux cum suis fautoribus, episcopis et comitibus, et profanorum turba Liuticiorum, ob aquilone Bolislavum peciit, et hune presentem, munita undiquessecus Odera habuit.

12. Cesar autem in inventione Christi protomartiris (Aug. 3.) Oderam transmeans, reluctantem Poleniorum multitudinem admodum prostavit et nemo ex nostris nisi Hodo inclitus juvenis cum Ekkrico et alio Guncelini comitis satellite cecidit. (Caledn. Merseb. Aug. 3. Hodo et Ekkriaes cum multis interfecti sunt). Hic cum Sigifrido, Hodonis filio marchionis, ab imp. accusatus, eo quod Bolezlavo nimis familiaris actenus fuisset, eodem die virilliter se expurgant et a suis Hodo longe digressus cum hostes solus fugientes insequeretur, sagitta per caput immisa primo oculum et post vitam perdidit istam. Sed cum Miseco ejusdem corpus cognosceret, quia ejus apud nos fuerat custos et sodalis, multum flevit et id bene procuratum ad exercitum misit. Eorum autem qui ex parte hostili oppecierunt, non minor erat numerus quam 600, predam relinquentes nostris ineffabilem. Hoc B. ubi tunc mansit ab internuntiis festinantibus mox reseivit, et quamvis eo libenter pergere voluisset, tarnen presentibus inimicis introitum patescere ausus non est. Quoqumque nostri in navibus declinabant, illuc ipse cum suis equo sequebatur alato. Ad ultimum vero erectis celeriter velis, nostri per omnem unam navigabant diem, et inimicis eos tunc comitari non valentibus, litus optatum securi comprehendunt et proxima incendunt loca. Quod cum eminus dux prefatus agnosceret, more solito fugit et nostris fiduciam et locum nocendi invitus concessit. Dux vero Bernhardus cum suis imperatori ad auxilium, sicut ei prius jussum est, venire cum nequivisset, per pedites clam missos ei eventum rei et necessitatem inobedientiae indicens, vastalis circumquaque jacentibus locis, domum rediit. Othelricus quoque, qui cum Bawariis ad cesarem venire debuit, ob multas causurum qualitates dimisit. Et quamvis hii imperatorem non comitarentur, tatem fidèle servitium sua vicinitate ostendunt. Namque Othelricus quamdam urbem magnam, Businc dictam, petit et in ea non minus quam mille viros absque mulieribus et liberis capiens, incendit eandem, et victor remeavit. Heinricus autem, orientalium marchio cum Bawariis, comperiens, Bolizlavi milites juxta se predam fecisse, protinus insequitur et ex hiis fortiter resistentibus octingentos occidit, predamque omnem resolvit.

13. …Cesar… multum sollicitus, quamvis parvo uteretur exercitu, tatem posestative, quamdui voluit, in hiis partibus fuit (в Магдеб.?), et tunc reversus ad pagum, qui Diadesisi dicitur, venit in angusto, pro dolor! castrametatus loco, ubi nullus, expecto apum magistro, qui ibidem tune interfectus est, sedit. Bolizlavus autem audiens, Imperatorem aliam quam intrarect viam hinc exiturum, juxta Oderum omnimodis sua firmavit. Sed cum hunc jam abisse comperiret magnam peditum multudinem ad locum, ubi noster consedit exercitus, premisit, precipiens eis si aliqua oportunitas sibi accidisset, hujus saltern aliquam partem ledere temptaret. Insuper abbatem suum, Tuni nomine simulata pace ad caeserem misit, qui protinus ab eo explorator esse cognoscitus, et ibidem, quousque omnis pêne exercitus, factis in precedenti nocte pontibus paludem transcenderet prejacentem, I detinetur. Tune ille, monachus habitu, sed dolosa vulpis in actu, et ab hoc amatus a domino, rediit; et imp. Geroni archiepiscopo et Geroni inclito marchioni, ac Burchardo comiti palatino, residuos commitens, progreditur, et ut se solito cautius s circumspicerent, ortatur. Post hoc ab hostibus prope in silva latentibus magnus clamor ternis mugutibus attollitur, et mox nostrum agmen, sagittariis intermixtim s currentibus, ab hiis appertitur. Quibus primo confictu secundoque fortiter resistunt, et ex eis multus palantes occidunt. Set fugientibus quibusdam ex nostris, confortati hostes glomerantur, et nostros iterum incurrentes dissipant et separatos sagittis falentibus perdunt. Gero autem archiep. et Burhardus cornes vulneratus о vix evadentes, cesari hoc referebant. Liudulfus autem juvenis cum paucis capitur et Gero ас Folcmarus comites cum 200 militibus optimis occise, spoliati sunt.

Имп. хочет сам ехать на поле битвы, но удержал multorum consilio, посылает Aeidum, кот. отпевает и хоронит убитых с позволением Болеслава.

15. Interim cesar cum suis ad Strelam urbem pervenit; et Miseconem cum ex. subsequi sciens, Herimannum marchionem ad Mysnensis defensionem civitatis properare jubet. Ipse vero ad Merseburg recto tetendit itinere. Miseco qutem a patre nefario instruetus, ut primo nostros abisse divisos nullamque post se Gusto’s; diam esse relictam sensit, Id. Sept. (13) Albim juxta urbem predietam cum legionibus in ipsa transcendit aurora, quosdam circumquaque jacentia vastare, alios vero urbem precipiens impugnare. Quod Weneinici conspicientes seque tueri posse desperantes, superpositae civitatis municionem, relictis pêne omnibus suis, ascendunt Ob hoc hostes admodum gavisi suburbium intrant relictum, et hoc ablatis rebus inventis incendunt, et superius castellum in duobus locis accensum infatigabiliter aggrediuntur. Hirimannus autem comes videns auxiliatores suos admodum paucos jam defecisse, Christi pietatem et eius incliti martyris Donati intercessionem sanctam prostratus postulans, mulieres ad succurendum hortatur. Quae propugnacula attingentes, lapidivus viros adjuvant, ignem impositum, quia defecit aqua, medone extingunt et Deo graticis! Inimici furorem et audaciam minuunt. Hoc totum Miseco de monte juxta posito cernens, socios ad ventantes expectat. Qui depopulates, et ubi ignis inveniebatur omnia usque ad Ganam (Jahne fl. parv. ad Riesam opp.) fluvium concremantes, sero lassis reventuntur equius et ibi cum seniore suo eras ad urbem pugnaturi pernoctarent, ni Albim crescere vidèrent. Propter hoc ex nimis defatigatus cum securitate inopinata remeavit et ducis sui cor anxium hac prosperitate relevavit. Imp. autem haec ut audivit, quoscumque tunc colligere potuit, ad succurendum suo marchioni propere mittit, et suburbium non longe post redintegrare precepit. Ad hujus operis supplementum et custodiam Gero archiep. et Arnulfus presul 8 Id. Oct. (8 Oct.) cum comitibus caeterisque compluribus conveniebant. Hiis omnibus ego longe inferior interfui. In 14 diebus incepta ad unguem nos perducentes, abivimus, committentes urbem Fritherico comiti ad 4 ebdomadus.}. После года, проведенного мирно, но, без сомнения, в приготовлениях к войне, в 1017 году возобновилась жестокая война против Болеслава. Генрих уже направил все свои силы и собирал все средства, чтобы сломить великого предводителя поляков. Не только призвал он к себе на помощь всегдашних своих сподвижников против Польши, лютичей и чехов, он заключил союз с русским князем Ярославом, которого Болеслав выгнал из Киева, пришедши помогать брату его Святополку^[220]. На стороне же Болеслава стояли моравские бодричи, сделавшиеся в это время гонителями немцев. Князь их Мстислав помогал ему; на Руси за него был Святополк. Замечательно, как усиление Польши вдруг сосредоточило интересы народов, которые прежде никогда не встречались: немцев, руси и лютичей. Первые, т. е. немцы и руси, действительно, должны были опасаться чрезмерного расширения Польши и стараться преградить его. Но лютичами руководствовала только привязанность к их мелкой племенной независимости, тогда как только соединение с единоплеменными поляками могло их спасти от унижения немцами. Но как случается иногда, что люди, хотя и самые великие, бывают как бы предназначены к гибели и тогда не видят, куда идут и что делают, и прежде прозорливые, теперь точно ослеплены, так и народы: если судьба им погибнуть, то сами они готовят гибель, стремятся к ней добровольно и как бы бросаются в руки врагу.

В июле^[221] император выступил из Магдебурга и, соединившись с огромным войском лютичей и чехов, пошел в Силезию на город Глогов, где находился Болеслав, и отрядил значительную часть своего войска осаждать силезский город Немцы (Nimptsch), «названный, — говорит Титмар, — потому, что в старину был построен нашими». Потом сам имп[ератор] с остальным войском подошел туда и начал осаду. Осада была самая упорная с обеих сторон. «Никогда, — говорит летописец, — не слыхал я, чтобы осажденные защищались терпеливее и умнее. Между тем война велась и в других местах; моравцы, союзники Болеслава, напали на чехов и овладели каким-то чешским городом. Польский отряд проник до самой Лабы и долго осаждал город Белогорье (Beigern), но без успеха. С немецкой же стороны часть лютичей, которые, не участвуя в главном походе, позднее вышли в поле и бросились на город, принадлежавший Болеславу, но были отбиты с уроном 100 человек. Они отступили в унынии, и потом все опустошали польские земли».

Между тем Генрих, простояв у города немцев три недели, приказал идти на приступ, но все осадные орудия, им выстроенные с большим трудом, как только поднесли их к стенам, были зажжены поляками. Потом полез и князь Олдрих с чехами, но также без успеха. Потом лютичи, но и те были отбиты. Убедившись в невозможности взять этот город, Генрих решился отступить и поворотить на Чехию. Лютичей же отпустил домой. Они пошли назад, разгневанные на немцев за обиду, нанесенную их богине. Она была изображена на знаменах их. Ее пронзил камнем какой-то немецкий воин из дружины маркграфа Германна. Жрецы ее пришли к императору жаловаться, и он, при всей своей христианской ревности, должен был заплатить 12 (talenta), чтобы исправить обиду лютицкой богини^[222]. Но неудовольствие лютичей не прошло: на обратном переходе, при Вурцене, через разлившуюся Мильду, они потеряли другую богиню с 50 избранными воинами, ее спутниками. Возвратясь домой с таким дурным предзнаменованием, они хотели было, побуждаемые врагами немцев^[223], расторгнуть союз с императором, но потом собрались на общую сходку и раздумали; знатные старшины уговорили их стоять за немцев.

Сам же император пошел через Чехию. Путь его был ужасно труден и пагубен для его войска. Выход из Чехии был еще труднее, чем вход, и Болеслав, который во время осады города немцев сидел во Братиславе и ждал, а после отступления императора бросился не одержав победы. В 1018 году заключен был мир в Будишине, и Лужицкая земля осталась за Польшей {1017. Thietm. VII, 44. NB. Miseco, Bolizlavi f., Boemiam absencia Othelrici ducis sui minus solito repugnatem cum 10 legionibus invadens, duos dies predatur eandem, et cum innumerabili captivorum multitudine reversus, patrem 524 gaudiis replevit inmensis. Cesar vero cum ex. suo et Boemiorum atque Liuticiorum comitatu inmenso obvia quoque devastans, 5 Id. Augusti ad urbem Gloriam, ubi Bolizlavus cum suis eos prestolatur, sollicitus venit et provocantem inter sagittarios latitantes hostem nostros persequi prohibuit. Inde electas ab ex valido 12 legiones ad urbem Nemzi, eo quod a nostris olim sit condita dictam premisit, que habitatoribus hiis venturum preoccuparent auxilium. Quibus castra metatis hostes adventare rumor indixit; et in nocte tenebrosa ac in magna inbrium effusione hos ledere nequaquam valentes, quosdam effugarunt nonnullosque civitatem intrare inviti paciebantur. Posita est autem haec in pago Silensi, vocabulo hoc a quodam monte nimis excelso et grandi olim sibi indito (mons Zlenz, hodie Zobtenberg); et hic ob qualitatem suam et quantitatem cum execranda gentilitas ibi veneraretur, ab incolis omnibus nimis honorabatur. Imp. autem post très dies ad eandem cum ex valido veniens, castris eandem undiquessecus circumdari jubet, sperans sic omnem hosti suo claudere accessum. Sapiens ejusdem consilium et in omnibus bona voluntas multum ibi prodesset si in efficiendis rebus auxiliantum sibi affectus hunc adjubaret. Nunc autem per omnes custodias presidium urbi in noctis silentio advenerat magnum. Tunc omnigenorum species instrumentorum a nostris parari jubentur, et mox ex parte contraria hiis admodum similia videntur. Nunquam audivi aliquos qui meliori pacientia ac prudentiori consilio se umquam defendere niterentur. Ex parte gentili crucem sanctam erigebant, ejusdemque auxilio hos vinci sperabant. Si quid hiis prosperi accidit, numquam exclamabant, nee adversitatem aliquo gemitu ingravescente aperiebant. Interim Mararenses Bcemiam ingressi, urbem quandam expugnant et cum preda ingenti incolumes exigjj bant. Quod cum marchio Heinricus hos petere cum ex. conatus audiret, festinus insequitur; et occisis ex eorum numéro plus quam mille viris, fugientubusque 5 cceteris, captivitatem hanc omnem solutam domum remisit. Neque tacendum est, quod alii milites Bolizlavi urbem Belegori dictam 18 kal. sept, aggressi, et bello earn impugnantes diutino, Deo gratia! Nil proficiebant. Liuticiorum autem magna multitudo, quae domi fuerant, quandam civitatem prefati ducis petierunt. Ibisque plusquam 100 socios perdentes, cum ingenti tristicia remeabant, posteaque ejusvq dem bona multum vastabant. s

46. Interea perfectis omnibus instrumentis, cum jam ibi 3 sederet ebdomadas ex cesar, ad urbem pugnare jussit, et haec omnia injecto a propugnaculis igne celeriter н ardere vidit. Post hoc Othelricus cum suis urbem ascendere temptans nil profecit. S Tunc Liutici similia aggressi deiciuntur. Cesar autem videns exercitum infirmitate s depressum, in urbe capienda in vanum laborare; iter suum nimis arduum in Beemiam dixerit; ibique ab ejusdem provincia injusto duce Othelrico susceptus, decenti munere honoratur…

47. Bolizlavus vero in Wortizlava civitate eventum rei sollicitus expectans, ex cum imperatorem abisse urbemque suam incolomem stare audiret, laetatur in Domino militibusque conguadet in seculo. Pedites autem illius plus quam 600 Вoеmiam clanculun petentes, predamque sibi more solito inde sperantes, quern hostibus laqueum extendere, paucis excedentibus, incurrere. Sed Liutici redeuntes irati, dedecus deae suimet illatum queruntur. Nam haec, in vexillis formata a quodam Herimanni marchionis socio lapide uno trajecta est; et dum hoc ministri ejus imperatori dolenter retulissent, ad emendationem 12 talenta perceperunt. Et cum juxta Vurcin civitatem Mildam nimis effusam transire volluissent, deam cum egreio 50 militum comitatu alteram perdidere. Tarn malo omine residui domum venientes, a servicio cesaris se malorum instinctu abalienare nituntur, sed habito post commuai suimet placito aprioribus suis convertuntur. Laborem istius itineris et commune detrimentum quis umquam valet explicare? Inexsupirabilis Bcemia regione introitus, sed multo deterior ejusdem fuit exitus. Facta est haec expedicio ad perniciem hostis; sed crimine nostro multum lesit victoribus nostris. Defleam quoque, quod Bolizlavi satellites inter Albim et Mildam facinus perpetrabant. Namque hii jussu senioris sui velociter egressi, 13. Kal. Oct. plus quam mille mancipia in hii partibus sumpserunt, plurimaque incendie late comsumentes S prospero itinere revertuntur.}.

Но Болеслав истратил в этой бесполезной борьбе лучшие силы свои и уже отказался от распространения на запад. Пренебрегая выгодами, которые могли бы проистечь из союза бодричей и в особенности той стороны, которая между ними еще благоприятствовала христианству, он предоставил их судьбе их^[224]. Лютичи, негодуя на Мстислава старшего, князя Бодрицкого, пошли походом на него и, опустошая^[225] большую часть его княжества, заставили его с женой, снохой и дружиной запереться в городе Зверине. Потом они в союзе с теми бодричами, которые ненавидели христианскую веру и Мстислава, выгнали его вовсе из земли. Тогда бодричи уничтожили последние остатки христианства и заключили дружбу с лютичами. Епископ Староградский Бернгард (вероятно, тот самый, которого Адам Бр[еменский] называет Бенном) послал тотчас к императору просить его помощи, но Генрих был еще занят другими делами и не мог прийти^[226].

[XVII]
[Состояние церкви у славян балтийских в начале XI в.]

Здесь мало-помалу опять начало восстановляться христианство, несмотря на недавнее гонение: видно было между бодричами и ваграми много людей, которые ему благоприятствовали. Много в этом отношении сделал добра новый гамбургский архиепископ Унван, преемник Либенция, человек весьма умный, знатный и богатый. Ему удалось сбить спесь с саксонского герцога Бернгарда, который прежде всего старался вредить духовенству, и даже вздумал поднять оружие против Генриха II. Унван сделал его покорным сыном церкви и слугой короля. Теперь он с помощью Унвана (октябрь] 1018 г.), частью посредством мирных переговоров^[227], частью силой, привел опять соседних славян в зависимость от немцев. Нордальбингия и Гамбург опять увидели, но ненадолго, мирные дни. Унван начал опять отстраивать Гамбург, разоренный славянами, воздвиг новую крепость и церковь — все из дерева, и вытребовал из разных подведомственных ему монастырей 12 священников, которых поставил при Гамбургской церкви канониками или отправлял к славянам проповедовать христианство, [z]

Мало-помалу Гамбург наполнялся жителями и духовенством, и часто архиепископ и герцог живали там по нескольку месяцев сряду, имея свидания со славянскими князьями. Князья эти были При-быгнев, с немецким именем Уто, сын Местивоя, у бодричей и Се-дерих, вероятно, у вагров. В это время и Бернгард или Беннон, назначенный епископом староградским, мог опять жить между славянами. И стал он разыскивать об имуществе и доходах прежней Староградской церкви, до ее разрушения, о том что даровал ей Оттон В[еликий] и чем овладели славяне, когда гнали христианство. Он пожаловался герцогу Бернгарду, что вагры и бодричи и прочие славяне не хотят платить должной дани. Князья их были приглашены на съезд, и когда их спросили, почему удерживают они епископу законные его доходы, отвечали разными отговорками, что^[228] и так поборы с них до того велики, что они скорее оставят землю свою, чем возьмут на себя еще дань. Герцог убедился, что прав церкви нельзя будет восстановить, как они были при Оттоне, и стал упрашивать князей, и еле уговорил с каждого дома по всей Бодрицкой земле, бедного или богатого, давать по 2 гроша (nummi) на содержание епископа. В земле же Вагрской возвратили епископу два больших (curtes) села Босов и Неценну (Necenna) для отдачи земли внаем (incolendae). A прежних епископских поместий в отдаленнейшей части Славянской земли: села Деричево, Мотица, Кушин (Cusin), никак не мог епископ получить обратно, как ни хлопотал о том через герцога, [z]

Однажды прибыл имп[ератор] Генрих и собрал там обычный сейм, в крепость Вербно, на Лабу, чтобы испытать умы славян, и все князья славянские пришли к нему, обещая мир и подданство. И явился также староградский епископ с вечной жалобой на умаленье церковных имений. Император расспросил князей славянских о владениях, принадлежавших епископу, и они должны были сознаться, что села, о которых говорил епископ, с их землями, действительно принадлежали церкви; кроме того вагры, бодричи, полабцы и кичане, и прочие племена славянские, жившие в пределах Старо градской епархии, обещали платить епископу всю подать, которую установил Оттон В[еликий] взамен десятины. Но обещание их было сказано на ветер. Едва только Генрих распустил собрание и уехал, они забыли обо всем, что обещали епископу. Притом герцог Бернгард, человек храбрый, но весь проникнутый корыстолюбием и жадностью, стал до того угнетать славян налогами, что они и не помышляли брать на себя еще содержание епископа и духовенства староградского, и ненависть к немецкой власти совершенно уничтожила возможность христианской проповеди и успехов церкви. Наконец, бедный епископ, убедившись, что все его труды напрасны и огорченный в душе неудачами, и не имея в пастве своей, где преклонить голову, пошел к Бернварду, епископу Гильдесгеймскому, человеку доброму и святому, который принял его радушно, дал из своих доходов ему содержание и средства посещать свою паству, от которой он возвращался к нему на отдых. Здесь он и умер. Между великого множества немецких священников, назначаемых блюсти славян, Бернгард должен занять одно из почетнейших мест. Ревность в нем была пылкая; неудача не от него зависела. Несчастие было то, что он был причастен общего зла всего средневекового р[имско]-к[атолического] духовенства: главное приобрести для церкви между язычниками светскую власть и богатство, а второстепенное — обращать народ проповедью. Оттого-то Бернгард более заботился о церковных имениях Староградской епархии^[229], нежели о проповеди, и отчаялся, когда не мог достать имений. Но и люди самые добродетельные и ревностные, даже Оттон Бамбергский, все так делали, желали церкви богатства и светской власти. Не будем же слишком порицать Бернгарда за общий порок его времени и помянем его как человека, желавшего добра балтийским славянам (1023 г.).

Таким образом, и эта попытка установить у балтийских славян церковь кончилась ничем. Преемник Бернгарда Рейнолд также находился при гильдесгеймском епископе, и, несмотря на старания нового архиепископа Гамбургского Либенция, дело не изменилось и при Рейнгере, поставленном после Рейнолда, христианство] не шло между славянами; из всех князей их только один Прибыгнев, иначе Уто, сын Местивоя, был христианин — и то дурной и еще полуязычник, а все прочие явно служили кумирам (1020—1035 гг.). Впрочем, мир с немцами продолжался. Славяне платили дань Саксонскому герцогу и пока еще терпели его жадность.

Лютичи также жили в ладу с немцами (1024 г.). Есть известие, что при избрании короля немецкого по смерти Генриха II присутствовали и славяне, соседи саксов, вероятно, бодричи и лютичи^[230]. Избранный Конрад Франконский вскоре посетил Саксонию, вступил тут в переговоры с славянами и получил от них положенную дань (1025 г.).

Мир стоял между славянами и немцами, твердый и ненарушимый, с последнего восстания бодричей … лет⁽¹³²⁾. Славяне точно отдыхали, собираясь с силами на новую брань и новые подвиги. А пока во все это время бушевали и работали все те же йомские витязи, оставаясь со времени великого восстания славян до смерти Оттона II вне дел их с немцами, прикасаясь только к поморянам и скандинавским народам.

Надобно опять рассказать кое-что об них.

[XVIII]
Повесть об йомских витязях и о великой битве норвежской

Как умер Пальнатоки, Сигвальд стал владеть над йомскими витязями. В скором времени пошатнулись законы Пальнатокиевы^[231], женщины ночевали в Иомсбурге, витязи надолго отлучались без спросу, бывали ссоры и смертельные драки. Однажды Сигвальд отправился к королю славянскому Бориславу: было у Борислава 3 дочери, Астрида, красавица и умница, Гуннильда и Яра (Geira). Сигвальд сказал королю, что «хочет взять себе Астриду женою, а не то — оставит Йомсбург». Король сказал: «Я думал ее дать человеку познатнее, но и не хочу, чтобы ты оставил Иомсбурга: мы поговорим об этом». Король посоветовался с Астридой; Астрида говорила отцу: «Правду сказать, я не имею особенного желания выйти за Сигвальда. Но ему прямо отказать нельзя, иначе он со своими витязями нас покинет; а пусть он прежде исполнит условие: освободить нас от дани, которую мы платим до сих пор королю датскому, и приведет самого короля Свена к тебе пленником. Иначе мне не бывать его женою». Сигвальд согласился на это условие, так ему хотелось жениться на Астриде^[232].

Он вернулся в Йомсбург и с тремя кораблями поплыл к Зеландии, где пировал в ту пору король; пристал у мыса, недалеко от того места, где был король; поставил корабли носами к открытому морю и послал королю сказать, что он приехал по самому важному делу, но так заболел, что не может идти к нему Король пришел с большой дружиной, но йомские витязи пустили на корабли свои только 30 человек: «иначе, говорили, перевесятся судна»; и они сняли переходную доску. Король ступил на ко рабль Сигвальдов и подсел к нему «Нагнись ко мне поближе, — сказал ему С[игвальд], — я еле говорю: а то ты не расслышишь». Король нагнулся, и Сигвальд схватил его сзади за руки и повалил, и витязям крикнул: «Грянь», и те налегли на весла и поплыли быстро, и так осталась на берегу дружина королевская 700 человек, изумленная и беспомощная. Король спросил: «Что это такое?». С[игвальд] отвечал: «Мы не хотим тебе зла, но надобно ехать с нами в Йомсб[ург]. Сколько будет сил наших, мы почтим тебя всею должною честию. Когда ты приедешь к нам, на наш пир, то узнаешь все». Прибыв в Йомсб[ург], Сигвальд преклонился перед королем, как подданный пред своим государем, и йомские витязи угостили его роскошно. И сказал Свену: «Я потому привез тебя сюда, что посватал за тебя дочь короля Борислава, деву красавицу и лучшую из всех. Из дружбы к тебе я это сделал: не хотел, чтобы ты оставался холостым». Король спросил, как ее зовут? — «Гуннильдою. Я сам помолвлен на сестре ее Астриде. Но твоя невеста, как и следует, лучше моей. Побудь здесь, государь, несколько, пируя, а я отправлюсь к королю Б[ориславу] устроить дело». Сигвальд пришел со 120 товарищами] и сказал Б[ориславу] и А[стриде], что условие исполнено, король в их власти. «Я советую тебе, государь, выдать за Свена вторую дочь твою Гуннильду и принять его с честию; он же вместо вена отдаст простую тебе дань, которую вы должны ему платить». Так они и положили, и Астрида стала теперь к Сигвальду благосклонна. Сигвальд возвратился и сказал Свену, что все от него зависит. «Как так?» — «Да Б[орислав] дает тебе дочь свою, если ты откажешься от дани, которую он тебе должен платить. Это тебе и следует сделать: ведь когда он умрет, ты наследуешь его королевство: притом тебе же мало было бы чести взять дочь данника». Так он и уладил, и назначил день для обеих свадеб, и поплыли все йомские витязи со Св[еном] и Сигв[альдом] к Б[ориславу] на свадьбу Свадьба была великолепная, и не запомнят в Слав[янской] земле такого пира. Весь день тот и вечер, во время пира, молодые не подымали покрывала своего с лица. Но на другое утро они были очень веселы, смеялись и лица не закрывали.

Тогда Свен, увидав двух сестер вместе, вгляделся в них пристально, и показалась ему жена Сигвальдова лучше Гуннильды. И догадался он, что С[игвальд] провел его, но помирился с тем обманом, потому что все дело кончилось к его чести и третья часть земли Сл[авянской] была ему назначена в наследство. И взял он с собой жену свою Гуннильду и 30 кораблей, и множество спутников, и дорогие подарки и поплыл в Данию. А С[игвальд] взял с собою жену свою Астриду и вернулся в Йомсбург.

Через несколько времени умер Гаральд Маковчатый, отец^[233] Сигвальда и Торкела, бывших в Йомсбурге. Сам король Свен взялся за устройство по гребального пира, великолепного, как следует, и послал звать Сигвальда и Торкела. Те побаивались его мести, но нечего было делать, надобно было ехать поминать отца. Другие витязи не хотели пустить их одних, и поехало их множество. Начался богатейший пир. Йомские витязи пили много и к вечеру были навеселе. Но и все гости расходились: шумели, смеялись, себя не помня. Тут сказал Свен, король датский: «На светлых пирах, знаменитых собраниях обычай храбрых людей произносить обеты, себе на честь и славу. Вам, йомским витязям, более других людей следует искать себе славы, и так уже вы прославились выше всех народов севера: берегитесь же не уронить своего имени. Я первый даю обет: прежде 3 зим убью или выгоню Адальрада, английского короля, и возьму его королевство. Теперь твоя очередь, Сигвальда, смотри, не урони себя пустым обетом, ни вы, йомские витязи». И раззадорила речь королевская йомских витязей: хотелось им еще более прославиться. Подняв чашу в память отца-покойника, Сигвальд сказал: «Мой обет — прежде 3 зим пойти в Норвегию, выгнать либо убить Гакона ярла (незаконно там владевшего и отпавшего от датского короля) или самому лечь на земле Норвежской». И брат его Торкел, и витязи Буй и Сигурд сказали, что будут с ним заодно в этом подвиге. Вагн приложил еще от себя тот обет, что не сделает шагу из Норвегии, пока не овладеет Ингибергой, дочерью Торкела Лейры, викийского ярла, против воли ее отца и родных.

Затем они разошлись спать и уснули крепко. Сигвальд спал, а всю ночь не спала жена его Астрида. На другое утро она его разбудила и спросила, помнит ли он свой вчерашний обет. «Не помню», — отвечал он. — «Дело к несчастию, едва ли обойдется без последнего, — сказала она, — но ты будь осторожен». И она ему советовала, как поступить, и он сделал, как она говорила. На другой день, когда возобновился пир, смеялся и шутил, как ни в чем не бывало, король напомнил о вчерашних обетах. Сигвальд сказал: «Иное дело пьяный, иное трезвый. Будь я трезв, я не дал бы такого безрассудного обета». И стал он торговаться с королем, и выторговал у него 60 больших кораблей себе на помощь. Астрида сказала: «Вы ничего не сделаете, если дадите время Гакону проведать о вашем походе и снарядиться. Надобно спешить». Ее послушались и тотчас собрались в путь. Това, дочь Гаральда Маковчатого, сказала Сигурду, своему мужу: «Ты едешь. Прошу тебя беречь брата твоего Буи. Я же буду ожидать тебя и сохраню тебе верность. Вот, Буй, два спутника, которых я даю тебе, Гавард и Ангар. Я даю их тебе, потому что люблю тебя, и не боюсь сказать, что охотнее была бы твоею женою, нежели Сигурдовой. Но делать нечего». Буй поблагодарил ее, и они все поехали.

Приплывши в Винию (в Норвегии), взяли и разграбили город Тунсберг. Тогда только Гакон узнал о походе их: тотчас велел он послать стрелы по всему своему государству, вооружаться и собираться всем, знатному и простому, по всем областям и островам

Норвегии, друзьям своим и не другам, примиряясь и забывая обиды. Много собралось силы, 360 кораблей, в Сунмэрии, у острова Гадды (Hadda), и стали они в Гиорунгском заливе. А йомские витязи овладели всем югом Норвегии. И приблизились они к кораблям норвежским, и, приготовившись к битве, въехали в залив, весь покрытый кораблями Гакона. Залив же этот состоит из двух частей, как бы из двух соединенных заливов: во внутреннем возвышается одна скала, во внешнем три скалы, Гиорунги. У входа в залив два острова. Тут стали строиться витязи: в середине Сигвальд с Торкелом, сбоку Буй и Сигурд, с другого боку Вагн и дядька его Биорн Британский. Против них, йомских витязей, строятся норвежцы, по три корабля против одного корабля, по три витязя против одного витязя, а сам Гакон со своим кораблем не взял себе определенного места, а ездил по всему строю, распоряжаясь. У него в войске были 4 исландца. Один из них Эйнар, певец (скальд), сказал, что перейдет к Сигвальду, потому что у Гакона мало чести и прибыли.

«Неудачно слагал я песни о подвигах мужей, прилежал к этому делу, когда другие бойцы почивали. Не туда я поехал, не там мне жить, где деньгам честь великая, певцу же чести мало. Кому из вас золото милее славы? Я же иду к Сигвальду». — И хотел он плыть к Сигвальду и обратил к нему речь:

«Пойдем к ярлу, который смеет мечом давать корм волкам; поставим круглые щиты подле корабля Сигвалдова. Он меня не отгонит. Пойдем, со щитом в руке, в корабли, лыжи морского бога».

Но Гакон воротил его, дал ему дорогие подарки и удержал у себя.

Настала битва великая. Гакон на все смотрел и видел, что храбро бились йомские витязи, нигде не уступая. И начал Буй напирать, и его противники пятиться. А там и с другой стороны начал Вагн напирать и его противники пятиться. В середине же Сигвальд крепко держал свое место. И была битва свирепая. Погода была прекрасная, небо чистое и жаркое, и многие витязи сняли с себя платья и сражались в одном оружии. Храбро сражался Аслак подле Вагна: плешивый не хотел он надеть шлема, с голой головой бросался на врагов. И били его по голове саблями и секирами, но сталь не брала плешивого черепа; только искры сыпались. Ничего не помогало против него, пока Вигфус, Вигаглумов сын, не взял с корабля тяжелую^[234] наковальню и ударил ею Аслака по голове. Аслак упал мертвый. Пуще Аслака махал Вагн мечом направо и налево и свирепо убивал людей. И ударил его Торлейф по голове дубовой булавой; шлем разлетелся, Вагн только пошатнулся, оперся о борт корабля, и пошел махать по-прежнему. И в скором времени увидели передовые бойцы норвежские, что Гакон причалил к берегу, и они отступили, и битва отдохнула. — Собрались норвежцы около Гакона и стали думать. «Нам плохо, — сказал Гакон. — И прежде я знал, что трудно будет с ними сладить, а теперь выходит еще хуже. Никому с ними не совладать. Надобно поразмыслить, что делать; вы постойте у кораблей и будьте настороже, а я выйду на берег, посмотрю, в чем дело». Он отправился с немногими спутниками на остров Примсигду, поросший огромным лесом, и вышел на поляну; тут он стал на колени и начал молиться, оборотясь к северу, и призывать в молитве свою богиню-покровительницу Торгерду — великую волшебницу. Но гневная Торгерда не слушала его молитв. И стал он ей обещать в жертву разные вещи, но та не слушала. И стал он обещать человеческие жертвы, но та не внимала. И, наконец, обещал он ей в жертву своего собственного сына, семилетнего Ерлинга, прекрасного мальчика: жертва была принята. И возрадовался Гакон, что умилостивилась Торгерда и, взяв мальчика, передал его Скоптию, своему слуге, который убил его так, как привык^[235] Гакон и как он ему приказал. Совершив жертву, Гакон пришел к войску и сказал: «Теперь нам победа верная. Ступайте биться. Я призвал на помощь сестер Торгерду и Ирпу». И пошел сам он прямо на Сигвальда. А гроза собиралась с севера, туча поднялась с моря и надвигалась на небо. И заволокла она солнце, и разыгрались молнии, и дождь полил потоками прямо в глаза йомским витязям. Буря была такая, что еле держались люди на ногах {9}, в кораблях своих йомские витязи не робели. Гавард, товарищ Буи, первый увидел Торгерду в рядах Гаконовых, и многие видели ее, не одни только имевшие рысье зрение, но и простое. С каждого пальца метала она стрелы, и каждая стрела попадала. Буря стала стихать. И сказал Сигвальд: «Не равен бой. Приходится сражаться и с людьми, и с исполинами. Но надобно стоять. Люди мои, стойте крепко». Гакон же, видя, что буря стихает, опять воззвал к Торгерде с упреком и молитвой. Буря поднялась опять пуще первой, и уж не одна Торгерда, а и сестра ее Ирпа вступила в бой, и сказал Сигвальд своим людям: «Надобно спасаться: не устоишь против двух исполинок. Срама нам нет: не люди победили нас». И стал он кричать, чтобы все уходили. Вагн сказал ему: «Уходи, трус». А в это время Торкел Мидланг (норвежский) вскочил в корабль Буи; и ударив его мечом по лицу, разрубил ему губы и бороду. Буй сказал: «Неохотно поцелует нас датская девица», и размахнулся на Торкела, а тот, прячась от удара, поскользнулся на корабле, скользком от крови, и упал. Буй перерубил его надвое, да тут же и корабль. И схватил он в руки свои два ящика с золотом и закричал: «В море, воины Буевы, в море». Но тут подскочил Сигмунд и отрубил ему обе руки. Поднял кверху Буй обрубленные руки по кисти и бросился за ящиками в море. Сигвальд поворотил свой корабль и уехал, а Вагн бросил ему копье вослед, да не попал. Сигвальд с Торкелом и Сигурдом благополучно прибыли в Данию. Была уже ночь, Вагн с дядькой Биорном остались; Вагн сказал: «Нам либо стоять здесь до утра, да тогда нас живьем возьмут, либо уходить на берег и там воевать с неприятелем»; и решили идти на берег, но в темноте пристали не к берегу, а к скале. Сюда они и вышли; 10 человек умерло в ту ночь от ран и истомления, прочие 70 переночевали с Вагном. На другое утро они уже не защищались, так устали, так озябли, так было их мало перед бесчисленным войском Гаконовым: всех взяли живьем. Их привели к Гакону связанных. Гакон велел Торкелу Лейре их всех убить, но прежде хотел испытать их. «Так ли вы мужественны, йомские витязи, — спросили норвежцы, — как вы славитесь?». Йомские витязи ничего не отвечали. Рабы стали развязывать каждого поодиночке и, наложив венок, свитый из прутьев, приводить к Торкелу на казнь. А Торкел спрашивал у каждого что-нибудь, чтобы испытать, не боится ли смерти. Один сказал: «Разве я забыл законы Иомских витязей, чтобы бояться?» Другой сказал: «Я рад умирать честно, а ты будешь жить век в своем бесчестии». Третий сказал: «Бей скорее; я держу в руке нож: у нас, йомских витязей, не раз была речь о том, чувствует ли человек, когда ему с размаху отрубят голову; если буду чувствовать, подыму нож кверху; не то выроню». Размахнулся Торкел, голова отлетела и нож упал на землю. Так убито было десять человек. Но тогда Гакон велел развязывать и убивать их скорее; развязали руки Вагну, но был он все-таки привязан за ногу. Он сказал: «Я с радостью умру, если исполню свой обет». — «Какой обет?» — спросил Эрик, сын Гако-нов. — «Против воли отца и родных взять Ингибергу, Торкелову дочь». Торкел бросился на него в ярости, не дождавшись, чтобы его подвели, и размахнулся. Биорн, стоявший сзади, так сильно толкнул Вагна ногой, что тот повалился, и удар Торкелов перерубил веревку у ноги его, и сам Торкел упал с размаху. Вагн вскочил, выхватил у него саблю, убил его, и сказал: «Пол-обета исполнено». Тогда Эрик упросил отца своего, чтобы принять Вагна в норвежскую дружину на место Торкелово; Вагн согласился служить Гакону и Эрику, если пощадят прочих его товарищей. Так и сделали. Эрик принял Вагна в число своих собственных дружинников и позволил ему тотчас же ехать в Вансио и самому посвататься к Ингиберге: и в тот же вечер она была в руках его.

Потом Вагн поехал в Фионию с женою и там жил долго. Сигвальд жил в Зеландии с Астридой, а потом воротился в Йомсбург. Сигурд жил в Бургундаргольме с Товой, и у всех родилось большое и храброе потомство. Только ярл Гакон не долго царствовал в Норвегии: пришел славный король Олав и погубил его. В прежние годы норвежский король Гакон Добрый дал большой удел своему племяннику, храброму Тригье. Но другие племян ники не хотели покориться дяде и убили его. Потом убили и Тригье. Жена его Аст-рида убежала беременная, со своим дядькой Торольфом, и скрылась в глуши на маленьком острове, среди Рандского озера. Здесь она родила сына Олава и жила в чаще леса все лето и осень, кормила его грудью, под охранением верных людей. Когда настали длинные и холодные ночи, они отправились, скрываясь днем и путешествуя в темноте, в Швецию и нашли там верное убежище.

В то время царствовал в Гардарикии (Руси) король по имени Владимир. У него была жена Алогия, умная и добрая, хотя язычница, и мать-старушка, едва державшаяся в креслах, но вещунья прозорливая^[39]. В большой годовой праздник ее вносили на креслах в гридницу, где сидел король с дружиной, и она предсказывала, что будет в наступающем году. Однажды ее внесли в такое собрание, и она сказала: «Не вижу в этом году ни войн, ни бедствий для твоей страны, но вижу великое событие: там, на севере, в Норвегии, родился королевич, который воспитается здесь, на Руси, и сделается великим государем, твоей земле будет защитником и миротворцем, и прославит твое имя, в цвете лет получит свое королевство и засияет ярким сиянием, многим народам северных стран будет полезен, но не долго царствовать будет. Довольно, унесите меня».

Многие молодые люди, храбрые витязи, знатного рода, изгнанные из Норвегии по смерти Гакона Доброго, либо ходили по морям за добычей, либо искали счастья службы у чужих государей. Брат Астриды Сигурд служил Владимиру, и сестра его однажды захотела с ним повидаться и поехала в Русь с тремя сыновьями. Но их ограбили, взяли в плен эстонцы, морские разбойники, и Олав шесть лет жил пленником в Эстонии. Однажды Сигурд с многими спутниками и великой пышностью был послан в Эстонию собирать на эстонцах дань для Владимира. Увидав мальчика, не похожего на тамошний народ, он спросил кто такой, узнал, что он сын Астриды, и взял его с собой в Голмгардию (Новгород). Раз, идя по рынку новгородскому, Олав узнал того самого эстонца, который взял их корабль; было ему лет десять. Он подошел к нему сзади и маленьким топором своим ударил его в затылок и убил на месте. Сигурд отдал его под защиту Алогии, жене Владимировой, и сам Владимир, узнав, что он королевского рода, принял его к себе на воспитание.

В это время было в Новгороде много волхвов, которые предсказывали, что прибыл в их землю иностранец молодой, которому судьба такая, какой никогда не видали, и они сами не знают, кто он и откуда, но знают, что свет, который над ним засияет, осветит всю Русь и многие восточные страны. Княгиня Алогия, мудрейшая из женщин, как только увидела Олава, догадалась, что о нем было сказано то пророчество. И она, и князь держали его в великой чести; Владимир любил его, как сына, и научил искусству владеть оружием, верховой езде и всем упражнениям и знаниям, достойным царствен ного юноши. И быстро перенимал Олав все наставления князя: одного только не перенял — поклонения кумирам. Всякий раз сопровождал он князя, как тот шел в храм, но никогда не входил он с ним, а дожидался у дверей, пока князь приносил жертвы кумирам. Часто увещал его Владимир и упрашивал не раздражать богов, не накликать их мести. Олав отвечал: «Твоих богов я не боюсь, и потому могу судить об них, что твое величие, кормилец, и твое лицо всегда ясно и приветливо, а только сурово и грозно, когда идешь в храм или выходишь после жертвы, потому и боги, которым ты кланяешься, — боги темные, и я не хочу им жертвовать».

Когда Олав возрос, он попросил себе у Владимира кораблей и дружины и спросил, нет ли городов или областей, прежде принадлежавших русскому князю, которые теперь ему не повинуются. Владимир сказал, что есть большие земли, принадлежавшие Новгороду, которыми завладели пришельцы. Олав с малой, но отборной дружиной поехал туда, изгнал или убил пришельцев и возвратил те земли власти Владимира, а на следующую осень вернулся в Новгород. Так прожил Олав несколько лет; летом ходил на войну храбро защищать Русскую землю от морских витязей и покорял под Владимира много народов и стран по Балтийскому морю, зимой же, оставаясь в Новгороде в чести у князя, в любви у княгини. На деньги, которые давал ему Владимир, он содержал свою дружину. И стали ему завидовать люди княжие и княгинины, что у княгини Владимировой было не менее дружины, чем у самого князя; наговаривали на него Владимиру. И Владимир стал к нему менее прежнего ласков. Тогда Олав сказал, что хочет ехать на север, к себе на родину, и, с честью отпущенный, поехал из Новгорода с дружиной в море.

В Борнгольме, взяв богатую добычу, он прибыл в Славянскую землю^[40], и пристал близ одного города, которым владела Яра, дочь славянского короля Борислава, вдова прежнего князя. Олав вышел на Славянскую землю с миром, называл себя купцом, Олием Русским. Яра пригласила его с товарищами в свой город на зимовку, и они так понравились друг другу, что соединились браком; Олав разделил с женой княжескую власть, покорил Яре много городов и земель, и ходил войной в разные стороны.

В то время император немецкий Оттон собрал большое войско из Саксонии, Франконии, Фризии и Слав[янской] земли и повел его против Дании. За ним шел король Борислав с большим войском. Услышав о походе имп[ератора] и своего тестя, Олав поехал к Шлее им на помощь. И так помог он имп[ератору] в этой войне, что тот пригласил его к себе, обещая большую область. Но Олав не согласился оставить Слав[янскую] землю. Через 3 года умерла Яра, и Олав тосковал так, что тотчас уехал, сначала в Данию, а потом в Русь. На датский берег вышел он с немногими спутниками и угнал, по обычаю морских витязей, несколько человек и скота. Но жители тайно следили за ними и вдруг окружили их в великом множестве. Тогда Олав сказал твердо своим товарищам: «Я знаю, что велик Небесный Бог. Я слышал, что есть победоносное знамя его, крест, на котором он пострадал. Помолимся же смиренно, чтобы он защитил нас крестом, своим знаменем; падем ниц и поднимем над собою вот эти две ветки в виде креста». Так они и сделали, и неприятель их не тронул. Прибыв оттуда в Русь, он был принят с честью, и прожил всю зиму в Новгороде. Тут он однажды видел сон: приснилась ему огромная башня, высокая, а по ней все кругом лестница. Он поднялся на башню и стал выше облаков, и почувствовал запах, такое благоухание, какого никогда не слыхивал; поглядел вокруг и со всех сторон увидел цветущие, зеленые, прекрасные места, и повсюду виделись люди светлые, в белых одеждах, покрытые сиянием и славой, полные радости. И послышался голос: «Олав, человек доброй надежды! Твои благие дела умножатся и преуспеют на славу Божью и тебе на честь в нынешнее время и будущее: ибо никогда не кланялся ты кумирам проклятым; и имя твое прославится по всей земле. Но еще ты не совершенный служитель Божьего слова, не вполне наставленный и не очищенный крещением». Тогда Олав сильно испугался и спросил: «Кто тот, кому мне верить?». Голос отвечал: «Иди в Грецию, там ты узнаешь имя твоего Бога. Если ты уверуешь, то и многих других наставишь на путь истины, ибо Бог тебя избрал обратить к нему многие народы и стяжать себе спасение и славу». Услышав это, Олав стал спускаться и увидел под собой места ужасные, исполненные огненных мук, и услышал вой и отчаянье несчастных душ, и узнал между ними много князей и своих знакомых и увидел мучения, уготованные Владимиру и Алогии. Этим видом он был так поражен и так опечален, что проснулся весь в слезах. Тотчас поехал он с дружиной в Грецию и там нашел многих святителей знаменитых и благоверных^[236], которые наставили познанию имени Христова. Он принял благословение крестным знаменем и стал упрашивать епископа Павла идти в Русь проповедовать слово Божие. Еп. Павел был великий служитель Божий и сказал, что пойдет, если только Олав сперва приготовит князя его принять. Олав возвратился в Русь и стал беседовать с князем и княгинею о христианстве. Владимир сначала противился, княгиня же принимала его слова и наконец уговорила князя созвать для суждения великое собрание. Когда собрались бояре и множество народу, Олав встал и обратился с речью ко Владимиру, представляя ему величие небесного Бога, которому поклоняются христиане, и мерзость бессмысленных истуканов. Владимир сказал: «Я из твоих речей вижу, что хороша Хр[истова] вера, но я не смею, по одному своему разуму, переменить веру, которой держались наши отцы и деды. Сперва хочу услышать мнение княгини, которая гораздо меня умнее, и всех наших бояр и советников». Княгиня начала речь и говорила так хорошо, так мудро, что и Владимир, и все собрание обещали принять христианскую веру Вскоре пришел и епископ Павел из Греции, надеясь на Олава, и окрестил князя Влад[имира] и княгиню Алогию и весь народ их^[41]. Тогда Олав поехал из Руси в Данию и Англию и стал там жить морским витязем: был и в Шотландии, и на о. Мэне, и в Ирландии; в Англии он принял крещение от одного святого монаха, и женившись на Гиде, получил в приданое целую область^[237]. И слава его разнеслась далеко, и дошла до Гакона ярла, незаконного и ненавистного народу государя Норвегии; и, боясь Олава, он послал Торера, витязя, своего друга, убить его. Т[орера] приехал в Англию, прикинулся поборником Олава и сказал ему, что в Норв[егии] его примут как избавителя. О[лаву] давно хотелось побывать на родине, и он тотчас собрался и поехал. По приезде в Норвению Торер устроил засаду, чтобы убить его, но два родственника О[лава] открыли заговор и спасли его. Крестьяне норв[ежские] стали за Олава; Гакон убежал и спрятался, но был убит служителем своим Каркуром; Каркур принес его голову Олаву, который велел и ему отрубить голову: выставили рядом обе головы на виселице, и народ бросал в них каменьями. Олав поставлен был королем в общем собрании всего норвежского народа. И стал царствовать справедливо, строго и ласково и, объезжая всю Норв[егию], убеждал народ принимать Хр[истову] веру; а где противились, там принуждая силой и казня строптивых жестоко. Вся южная Норвегия приняла новую веру; на севере упорствовали поклонники старых идолов. Транды (жит[ели] Dronthemi) назначили к зиме праздник с великими жертвоприношениями богам. Олав отправился туда и созвал народ на собрание. Народу сошлось множество, все в оружии, как водится, и как только О[лав] стал говорить о Хр[исте], приступили к нему с требованием: либо молчать об этом, либо быть убиту О[лав] успокоил их и сказал, что принуждать не хочет и будет зимой при жертвоприношении. Зимой он опять пришел туда с дружиной верных витязей, все христиан[е], по большей части удальцов, бывавших в Исл[андии]. Олав с немногими людьми вошли без оружия в великий храм Тора, знаменитый по всей стране; только у короля была в руке небольшая секира, украшенная золотом. Сильным размахом он бросил ее в огромный, разукрашенный истукан Тора, который рухнул и развалился, а в ту же минуту его витязи убили на дворе Скегги, знатнейшего из тамошних жителей и главного поборника язычества. Олав предложил собранному народу дронтгеймскому: либо сразиться с ним, либо отречься от идолов. Народ покорился и принял крещение. Тогда О[лав] созвал родственников убитого Скегги и для примирения предложил жениться на Гудруне, его единственной дочери. Отпраздновали свадьбу и О[лава] с Гудруной спустили на брачное ложе. Олав засыпал, и вдруг Гудруна достает нож и хочет его зарезать. Олав заметил, схватил ее, вырвал нож из рук и встал позвать кого-нибудь, а пока Г[удруна] взяла свою одежду и убежала, и О[лав] ее более не видел. И продолжал он объезжать Норвегию, водворяя христианство и порядок, посылая священников и мирян для обращения народа в далекие страны: Оркады, Фарэи, Исландию, Гренландию.

Он послал просить руки Сигриды Гордой, шведской королевны, вдовы, и та согласилась. Свадьба была назначена, и О[лав] просил только Сигриду сделаться христианкой. Она и слышать не хотела; король вспылил и сказал, что не намерен иметь женою поганую собаку, да ударил ее перчаткой по щеке. «За этот удар поплатишься ты жизнию», — был ответ Сигриды, а она воротилась в Швецию и вышла вскоре за Свена, короля датского.

У Свена была сестра Тора. За нее сватался Борислав, король славянский^[238], и она была ему давно обещана. Но Тора не хотела выйти за язычника, да к тому же старого. Борислав послал в Данию Сигвальда, йомского вождя, и он ловко убедил датского короля в выгоде этого брака^[239]. По приказанию Свена сестра его Тора была приведена к Бор[иславу] против воли, в слезах. Отпраздновали свадьбу, но только 7 дней пробыла Тора у Борислава, а на 8-й — бежала со своим дядькой Озуром и, скрываясь от брата, пришла в Норвегию к Олаву Она понравилась ему, и он на ней женился.

Это еще более оскорбило короля датского, которого и так Сигрида все подущала. Сигвальд также возненавидел Олава, и своими стараниями устроил союз между Свеном, шв[едским] кор[олем] Олавом св. и Эриком, сыном Гакона, прежнего властителя Норвегии, около которого собралась сильная дружина норвежцев, враждебных Олаву и христианству, и который прославился как великий воитель: ходил в Слав[янскую] землю, и в гавани Стаурине (Stören), победил сл[авянских] витязей; ходил и в Русь и после злой сечи разрушил Ладогу; а в то время проживал у шведов. Устроив их союз, Сигв[альд] пришел к Ол[аву], прикидываясь его другом, и потом воротился в Йомсбург, приглашая его туда же. Олаву давно хотелось в Славянскую землю. Тора упрашивала его отправиться туда и занять земли, ей уступленные, но его дружина противилась. Однажды, в начале весны, Олав пошел рано утром гулять, встретил человека, несшего множество фиалок, взял у него пучок и понес к Торе. Он застал ее в слезах: плачущей, что у нее пропали все имения. Тогда он решительно собрался и отправился в Славянскую землю: у него было 60 кораблей, да собственный его корабль, дотоле невиданный «Великий Змей»^[240], высокий необыкновенно, длиною… локтя, с 36 веслами по каждую сторону, нос и корма позолоченные^[241].

Олав приехал в Йомсбург, пробыл несколько времени в Сл[авянской] з[емле], где нашел много старых приятелей. А Свен и союзники условились с Сигвальдом, что будут ждать его в засаде за о. Свольдром^[242]. По всей Сл[авянской] земле разнеслась молва о большом походе Свена и дошла до Норв[егии]. Но Сигвальд, который принимал О[лава] как великого друга, разуверил его и, чтобы его успокоить, привел к нему на помощь йомских витязей, 10 кораблей своих и 1 корабль жены своей Астриды со слав[ной] дружиной^[243]. Наконец, Олав собрался в обратный путь. Накануне его отплытия, ночью, пришла к нему Астрида и предостерегла его о близости датчан и шведов. Но Олав не хотел верить и поплыл, не предвидя никакой опасности и положась на Сигвальда. Сигвальд взялся ехать впереди, чтобы провести корабли через известные ему мели и проходы^[244]. Он держал корабль Олава ближе к берегу, а почти все прочие корабли норвежские уже вышли в открытое море. Враги Олава сидели в засаде давно, измученные ожиданием, и вот они видят, к радости, выплывает вдали огромный корабль. Свен и кор[оль] шведский Олав вскрикнули в один голос: «Какой корабль! Вот В[еликий] Змей!» — Эрик сказал: «Нет, это не В[еликий] Змей, В[еликий] Змей гораздо больше и лучше». И в самом деле: то был корабль Стиркора. Выплывает другой корабль, лучше первого. «Вот В[еликий] З[мей]!» — «Нет, — сказал Олав, — это не В[еликий] Змей; я его хорошо знаю». И правда, то был корабль Торка. Выплывает третий корабль, еще больше. «Вот В[еликий] З[мей], — сказал король, — но видно Олав испугался, не выставил змеиной головы». — «Нет, — отвечал Э[рик], — я знаю В[еликий] Змей; у него парус полосатый, разноцветный». И наконец они увидели и узнали Олавов корабль, и нельзя было ошибиться.

Подводя Олава к неприятелю, Сигвальд с йомскими витязями вдруг спустили паруса и на веслах пошли к берегу, где стали поодаль от битвы.

С Олавом было только 11 кораблей, когда он увидел себя перед неприятелем. Еще можно было бежать, и ему так советовал старый и опытный воин Торни, но Олав сказал громко: «Сцепить корабли, готовиться к бою, нашим не думать о бегстве». Пока обе стороны пристраивались, вдруг норвежцы увидели, что славянская ладья-скороходка, которая весь день плыла у них в виду у берега, с необыкновенной быстротой подъехала к высокой корме Олавова «Змея»; какой-то человек встал и сказал что-то на непонятном языке; Олав отвечал ему на том же языке, и никто из норвежцев не мог понять его. Недолго они говорили, и ладья на веслах отъехала к берегу и там стала на якоре. Спросили Олава, что за люди с ним говорили. Олав отвечал: «Славяне; я был с ними знаком».

Началась битва. Сперва Олаву посчастливилось, и он славно отбил шведов и датчан с великим успехом, но Эрик перевернул битву, с огромными силами напал на крайний с правой стороны корабль Олава, перерезал его защитников и выбил его из строя. С другой стороны датчане и шведы также напали на крайний корабль, и наконец все суда норвежские были взяты поодиночке. Оставался один «Великий Змей» среди стольких неприятелей. Но его не легко было взять; кто подходил к нему, тот получал немало ударов саблями, копьями и секирами. Эрик подъехал было, но отъехал. Только стрелы летали на норвежский корабль градом, и трудно было от них укрыться. А на датской земле стоял знаменитый Эйнар, родом финн. Он пустил в Эрика две стрелы, которые прожужжали мимо так близко, что чуть его не тронули. «Кто это так стреляет?» — спросил Эрик. Эйнар наложил третью стрелу, натянул лук, прицелился; лук лопнул. «Что такое сломалось?» — спросил Олав. — «В твоей руке Норвежская держава» — сказал Эйнар. «Бог правит моею державою, а не твой лук», — сказал Олав, и дал ему свой. Но лук был слаб: Эйнар его бросил и взял щит и меч. Битва продолжалась крепкая. На Олавов корабль так и лезли, но всех отпихивали. Король заметил, что его люди стали неловко ударять саблями и рубить не сразу. «Что такое?» — он спросил. «Сабли притупились», — был ответ. Олав сошел под палубу, вынес новые, острые сабли и роздал своим. Мало осталось у него воителей, да и мало стало на другой стороне охотников до битвы. Эрик опять пошел на приступ и влез сам на «Змея»; бились свирепо, Эрика погнали, и он бежал; Олав обернулся и спросил у своих, ушел ли Эрик. «Да», — отвечали ему. «Хорошо, — сказал Олав, — да я это знал… Эрик не победит нас, покуда у него Тор на корабельном носу». Это сказал он громко; все слышали, слышал и Эрик. Эрик и все союзники стали у берега. Битва отдохнула. Норвежцы начали опять упрашивать Олава уехать. Он не хотел уйти перед неприятелем. «Да и едва ли они возьмут мой корабль», — сказал он. Тут опять подъехала к нему славянская ладья-скороходка. Люди с нее хотели перейти на его корабль, за него сражаться. «Помощь мне будет небольшая, — сказал Олав, — а скорее будет мне польза, если вы станете, где были прежде». Они отъехали и опять стали у берега.

Эрик приготовился к новой битве и уговорил датское и шведское войско напасть решительно на этот один неприступный корабль.

Он произнес обет, если победит, сделаться христианином. Он взял с собой огромные бревна. Подъехав к Олаву и завязав битву, велел их положить на «В[еликий] Змей» с одной стороны; «В[еликий] Змей» покосился набок, и Эрик легко влез на него со своими людьми. Увидав его на своем корабле, Олав бросил в него 3 тяжелые железные палицы; никогда не бывали напрасны его удары, а тут он промахнулся 3 раза. «Счастие Эрику! — сказал он, — видно, Богу угодно дать ему Норвегию»; и тут он взглянул и сказал своим: «Моя правда: вот крест на корабле Эриковом».

Все более наполнялся «В[еликий] Змей» врагами, и гибли норвежские витязи. Олава приперли к корме. Он бросился в море и исчез.

По всему войску разнесся клик радости, корабли йомских витязей распустили паруса и приплыли на дележ добычи. Потом союзники отправились в Норвегию, овладеть Олавовым царством, а йомские витязи воротились домой.

Олав пропал без вести. Рассказывают про него, будто он доплыл до славянской ладьи, которая стояла у берега, и спасся, постригся в монахи и жил отшельником в Греции или Сирии. Тора стосковалась и умерла.

Таковы эти поэтические сказания о делах йомских витязей под Сигв[альдовым] начальством и о подвигах знаменитого Олава, бессмертного короля норвежского, бессмертного и в том смысле, что норвежский народ не хотел знать о его смерти.

Все содержание этих сказаний — историческая быль. Вступив на датский престол, Свен, видно, хотел восстановить власть Дании над йомским населением и славянскими и датскими витязями, которые там гнездились, и поссорился с ними. Достоверный Адам Бременский подтверждает сказание саги, что он попался им в руки, и говорит даже больше саги, что два раза взяли его в плен славяне, увели в свою землю и отпустили за огромное количество золота. Саксон тоже рассказывает, что жители йомские, грабя Данию, взяли его в плен и пустили его за вес его тела золотом и двойной вес серебром^[245]. Потом Свен опять примирился с ними и отправил их против Гакона Норвежского: была великая битва; буря разбила йомские корабли, и они сами большей частью погибли^[246]. Ни один историк не сообщил известия о первых делах Олава, о его скитании по разным землям и морям и о том, как он достиг норвежского престола. Потому здесь исландские саги одни нами руководят. Адам Бременский и Саксон говорят о нем, когда он уже сделался норвежским королем (вступил на престол в 995 г.) и рассказывают, как саги, что он хотел жениться на Сигриде, шведской королеве, но что у него отбил ее Свен, что он женился на Торе, гордой королеве датской^[247], которая побудила его к войне, что произошло большое-большое сражение, в котором погиб Олав (5 сент. 1000 г.), и что Тора уморила себя голодом.

Повесть об Олаве, Тригвовом сыне, не относится прямо к настоящей истории и не должна бы была войти в нее. Только первые его подвиги на балтийском Поморье и последние походы в связи…… Но были причины допустить ее: она указывает несколько на совершенно неизвестную в истории, но важную, без сомнения, и для нас любопытную сторону в деятельности балтийских славян: на сношения их с Русью. Не может быть сомнения, чтобы балтийские славяне, народ отважный и любивший странствовать по морю, не заходили в Русь и не имели сношений с восточными своими соплеменниками. История молчит об этом, но по крайней мере, сага на это указывает: Олав, проведший всю молодость свою в Руси и набравший там дружину, прямо приезжает к балтийским славянам, получает там руку княжеской дочери и волость в управление; потом он опять посещает Русь. Обыкновенно посредниками этих сношений были, как и в этом случае, варяги; но могли быть и прямые сношения. В то время Русь, владевшая Финским заливом, была через Балтийское море в частых сношениях даже с отдаленными народами запада: стоит вспомнить о…………………………………..

[XIX]
[Утверждение власти датской и немецкой на балтийском Поморье]

Из таких родственных связей замечательна для нас одна, о которой упоминает Адам Бременский: «Шведский король Олав (тот самый, который сражался с Олавом Тригвесоном), великий поборник христианства, женился на славянке из племени бодричей, Эстриде и родил с нею сына Якова и дочь Ингарду, которую взял женою святой король Ярослав Русский». Итак, по крайней мере, один раз дочь балтийской славянки вышла за русского князя^[248].

Другая причина та, что эти сказания выставляют характер йомских витязей^[249]. Как в прежнее время, при Пальнатоки, так и теперь, этот притон удальцов в земле Славянской был убежищем и защитником упадающего язычества. Представитель и поборник христианства в Норвегии, человек, посвятивший этому свою деятельность, был Олав, король норвежский; шведы и датчане были ему враждебны, но главным его губителем, его предателем является Сигвальд, начальник йомской дружины. Йомское поселение не изменило своего начала: оно произошло от союза датчан и славян, стоявших за старых богов, против христианства и немецкого влияния.

Наконец, приведенные сказания замечательны как свидетельство о частых сношениях и родственных связях балтийских славян со скандинавскими народами. Эти сношения и связи теперь все более и более развиваются, и вскоре достигают важного значения в истории^[250].

А пока их теснили с разных сторон. Давно уже они не видали опасности от датчан, а теперь датчане возобновили свой напор на них, и все более и более напирали и усиливали свое влияние, так что в скором времени датские отношения сделались для них главными, важнее даже немецких. Датским королем сделался в 1014 году Канут, сын Свена и, по сказаниям исландцев, Гуннильды, дочери Борислава^{[251] [42]}. Удачно воспользовавшись тем, что подготовил его отец, он овладел и Английским королевством^[252].

Таким образом, датчане установили власть свою над поморскими славянами. Власть была, без сомнения, легкая, вероятно, выражалась только в некоторой дани; едва ли она была основана на собственном покорении, а скорее на добровольном подчинении поморских князей сильному королю датскому, их родственнику по Гуннильде. Но Канут, хотя и занят был английскими делами, не пренебрегал и властью над балтийскими славянами и старался ее упрочить^[253].

Таким образом, в первой четверти XI века балтийские славяне, никем не покоренные, все более и более поддались чужой власти: поморяне — датской^[254], бодричи — немецкой; одни лютичи оставались еще независимыми, но при своем быте не могли помочь своим соплеменникам. Да и сами они подверглись новым опасностям. Власть польская все еще господствовала над Лужицей и угрожала лютичам. Но уже великого Болеслава не было. Он истощил силы своего народа, не совершив великого подвига, не соединив ляшские ветви под одной христианской и славянской властью. С его смертью исчезла вся надежда балтийским славянам спасения с этой стороны. При его слабом преемнике Мечиславе II все стало рушиться и падать. Пока венгры, а потом чехи отбирали у Польши завоеванные Болеславом земли Словацкую и Моравскую, Мечислав без особенной причины бросился в безрассудное и опасное предприятие, которое не могло обещать ему, без огромных усилий, продолжительного успеха и накликало на него сильного врага: перешел немецкие границы и предал ужасному опустошению пограничные Лужице земли (1028 г.). Лютичи опять испугались, как прежде при завоеваниях Болеслава, и послали к немецкому императору Конраду посольство, прося у него помощи против Мечислава и обещая ему покорность. Неизвестно, участвовали ли они в походе, который император предпринял на другой же год против поляков (1029 г.) и который кончился ничем, после неудачной осады Будишина. Летописец говорит глухо, что лютичи обманули Конрада, но в чем, не определяет: тем ли, что не помогли ему в этой войне, или тем, что не хотели вообще ему повиноваться. В 1030 году Мечислав, пользуясь отступлением немцев, опять ворвался в их землю и свирепствовал в ней пуще прежнего {Estrid.

1028. Aun. Hildesh. Misako, qui jam per aliquot annos regnum Sclavorum tyrannice contra imperialem usurpabat maiestatem, orientales partes Saxoniae cum valido suorum exercitu violenter invasit et incendiis ac depre-dationibus peractis, viros quosque trucidavit, mulieres plurimas captivavit, innu-merabilem prorsus multitudinem miserabils inauditaque mortificatione cruentavit et per semetipum suosque, immo diaboli satellites nimiam crudeltatis sevitiam in christianorum finibus Deo inspiciente exercuit.

1029. Legati Liniziorum Palithi (Polde) ad venientes ejus juvamen contra Misakonem tirranum petierunt, seque ei fideliter servituros promiserunt. Et mentita est iniquitas sibi.}. Между Лабой и Салой он сжег более 100 сел, увел в плен множество народу: тысяч 9 мужчин и женщин. Кто не мог идти за войском, того убивали. Многих беременных женщин, из жестокости рубили саблями и пронзали копьями. Даже святыни не щадило польское войско, хотя и христианское; между прочим, увели пленником Ливицона, епископа, носившего пустой титул Бранденбургского (in partibus infidelium). Но то был последний подвиг угасающей державы, воздвигнутой Болеславом (1031 г.). По удалении Мечислава сам Конрад подвинул на него свое войско, и в то же время изгнанный брат его Безприм, бывший в Венгрии, в союзе с Конрадом возвратился в Польшу, и Мечислав сначала должен был, чтобы задобрить немецкого императора, уступить ему Лужицкую землю, купленную отцом его ценою столькой крови, а потом и сам бежал к чехам. Безприм был убит в скором времени (1032 г.), и Мечислав опять получил польский престол. Но силы Польши были разбиты, и Мечислав, не думая о возвращении потерянных земель, с покорностью явился в Мерзебург к императору (7 июля 1032 г.), признал его своим верховным государем и оставил в его власти Лужицкую землю^[255]. Таким образом, поляки были отбиты от Лабы, и южная граница балтийских славян, Сербская украйна, опять была в руках немцев.

Теперь-то они опять могли смелее действовать против врагов своих лютичей, которые не воспользовались годами свободы, чтобы себя укрепить и обезопасить, и смело приступили к их вторичному покорению^[256]. Уже давно происходили между лютичами и соседними им немцами частые споры и стычки, к которым, без сомнения, побуждал воинственный дух обоих народов и взаимная ненависть. Бывали с обеих сторон смертоубийства, зажигательства и грабежи: видно, не давали друг другу спуску. Конрад должен был приезжать в пограничную крепость Вербно для разбора и примирения (1032 г.). Но это не помогло: в 1033 году лютичи под Вербном убили графа Людгера и 42 немецких воина. Сын Конрада, молодой Генрих, впоследствии знаменитый император Генрих III, повел против них саксонское войско, но настоящей войны еще не было (1033 г.). Сам император летом прибыл в Вербно и вступил в переговоры с лютичами. Он спросил, как дело было. Лютичи говорили, что не они, а немцы были зачинщиками и требовали для доказательства суда Божьего поединка (замечательное свид[идетельство]^[257]). Саксы также не отказывались от единоборства. По совету начальников нем[ецкого] войска император согласился принять это испытание, и тотчас были выбраны с обеих сторон два бойца^[258]. Славянскому бойцу была удача: он ранил немца так, что тот упал. Лютичи до того возгордились победой, что готовы были тут же броситься на немецкое войско, но страх перед императором удержал их (1034 г.). Конрад пока оставил их в покое, но готовился к сильному действию против них и, чтобы иметь опору против них и обуздать их набеги, вновь укрепил Вербно, поставил там военную стражу и вождей саксонских; обязав их присягой единодушно стоять против славян.

Разумеется, эта мера лютичам не понравилась, и на другой же год весной они овладели хитростью и предательством ненавистную крепость, схватили немецкую стражу, которая там стояла, кого убили, кого увели в плен. Император был тогда в Бамберге. Тотчас он приступил, строго и деятельно, к созванию войска и пошел к Лабе. Лютичи не давали ему перейти, но ему удалось отыскать брод и прогнать их, и, вступив в их землю, он опустошил ее далеко и жестоко, во всех открытых местах, и только не мог взять укреплений^[259]. Лютичи должны были обещать ему дань больше той, которую платили в прежние времена немецким государям^[260]. На другой год летом он опять пошел войной в их землю, принудил их к покорности и воротился, взяв с них множество денег и ведя с собой множество заложников (1036 г.).

Итак, немецкая власть опять легла на лютичей. Но она была еще легка и сносна: немцы довольствовались данью и, может быть, обязательством помощи в войнах, но в прочем оставляли их в покое, не подчинили их своим графам, даже не заняли Бранибора. Трудно объяснить себе такую умеренность, тем более, что она долго ими руководствовала относительно лютичей: боялись ли они раздражить их слишком тяжкой властью, или хотели подчинить их себе мало-помалу миролюбивым общением.

Во всяком случае, значение лютичей упало. Столько было для них выгодных обстоятельств: слабость Германии при Генрихе II, жестокие войны ее с Болеславом, восстание их ближайших соседей бодричей, а ничем они не воспользовались и так легко признали себя опять ее данниками. Конечно, из всех племен балтийских славян лютичи были храбрейшие и сильнейшие, но храбрость и сила их расходовалась мелочно, без единства и проку. В этом отношении бодричи стояли выше их, хотя и были слабее и испорченнее чужим влиянием. Они подчинились ему более лютичей, и оно и сгубило их наконец. Но пока оно принесло им пользу, временную, конечно²⁸⁵. Знакомство с христианской иерархией и с властью германского императора возбудило в них стремление к государственному единству, к строгому монархическому порядку, которого дотоле не знали балтийские славяне. К их несчастью, это было стремление чужое, немецкое, и потому оно не могло к ним привиться. Не весь народ хотел покориться государственному порядку; было много сильных и знатных людей, поборников старого, раздельного быта, противников немецких нововведений. От того произошло у них внутреннее борение, и истратились силы, которые нужны были для отпора врагам, напиравшим отовсюду Так и не установилось крепкое единство даже у бодричей, и они изнемогли и угасли в этом борении немецкого государственного и славянского раздельного начала, а там немцы с датчанами без труда их добили.

[XX]
История Годескалка, Прибыгневова сына, короля славянского

После великого восстания был мир в земле бодричей и вагров. Герцог Саксонский Бернгард и датский король Канут, который заключил дружбу и союз с немецким императором Конрадом и получил от него Шлезвигскую украйну на севере от Эгидоры и который часто приезжал в Гамбург для свидания и совещаний с арх[иепископом] Унваном и герцогом Бернгардом, держал их в повиновении. Были у них кое-какие воспоминания о христианстве, но корыстолюбие и дурное обращение герцога Бернгарда и сакских властей мешали успехам церкви. Князья их, Олодраг и Гнев (вероятно, сыновья Седерика и князья вагров), явно придерживались язычества, третий же князь, владевший бодричами, Прибыгнев, носящий немецкое имя Уто, был наружно христианином^[261]. Он даже отдал сына своего на воспитание в монастырь в Люнебурге, и настоятель монастыря, Годескалк, носивший титул готского епископа, заботился об обучении его словесным наукам. В честь него, без сомнения, и молодой князь славянский назван был Годескалком. В это время, будучи в монастыре, Годескалк получил известие о смерти своего отца Прибыгнева — убил его какой-то перебежчик из саксов. Немцы говорили, что к убийству побудила жестокость бодрицкого князя, но славяне, без сомнения, думали, что, убив князя, немцы хотели овладеть и землей бодричей. Годескалк тотчас же бросил книги, отрекся от христианства, бежал из монастыря и, переехав Лабу, присоединился к славянам-язычникам, которые, видно, были наготове напасть на христиан и немцев. Он шел мстить за своего отца и тотчас же бросился с ними на саксов: он убил их несколько тысяч, разорил всю Нордалбингию. Во всей земле голзатов, стурмаров и дитмарсов ничего не ушло от его мести, кроме крепостей Ezho и Bokeldeburg, куда стеклись, кто только мог, мужчины, жены, дети с имуществом, какое могли спасти. Рассказывали, что однажды, бродя с дружиной по полям и болотам^[262] Нордалбингии, он был поражен своим собственным делом, развалинами и безлюдством страны, так недавно еще населенной и обстроенной церквами, и в глубоком раздумье решился действовать иначе. Он поехал один в сторону от своих и неожиданно встретил шедшего куда-то немца. Увидав издали вооруженного человека, тот пустился было бежать, но Годескалк крикнул ему, чтобы он постоял, обещая его не тронуть. Немец остановился, и, подъехав к нему, Годескалк спросил, кто он такой и что у них говорят. Тот сказал, что он бедный человек, родом из Голштинии, и что каждый день приходят недобрые слухи о князе славянском Годескалке, что он много зла делает их земле и народу и хочет пролить их кровь. «Время, — говорит, — всемогущему Богу отомстить ему за наши страдания», Годескалк отвечал: «Страшно укоряешь ты этого человека, Годескалка, славянского князя. Но в самом деле жестоко наказал он ваш народ и вашу землю, великолепно отомстил за смерть своего отца. Я этот человек, на которого ты произнес обиду, и я пришел поговорить с тобой. Я жалею, что так оскорбил Бога и христианский народ и хочу примириться с теми, кого обидел. Слушай же, что я тебе говорю; пойди к своим и скажи им, чтобы они туда-то прислали верных людей: я переговорю с ними тайно о мире и передам им эту дружину разбойников, которые меня окружают и над которыми я не властен, а скорее она надо мною». И он назначил ему место и время. Немец пришел в крепость, где засели в великом страхе остатки нордалбингов, и объявил старшинам слова Годескалковы, умоляя их исполнить требования князя. Но те не послушались, боясь засады.

Через несколько дней пришел на выручку саксонский герцог Бернгард, и сам Годескалк попался ему в плен. Он сковал его цепями, как вождя разбойников, но, рассудив, что такой храбрый и деятельный человек был бы ему полезен, заключил с ним договор и, задарив его подарками, отпустил с честью. Какие условия он наложил на Годескалка, неизвестно; но Годескалк не пошел на родину, а отправился к датскому королю Кануту и остался в его службе несколько лет. Он принял участие во многих походах его, в Англии и Норвегии, стяжал себе великую славу своими подвигами^[263].

Предание о внезапной перемене Годескалка, может быть в подробностях и не вполне верно исторически, но по внутреннему смыслу удивительно метко и важно. Годескалк, человек в высокой степени способный и умный, воспитываясь в немецком монастыре, не мог не подвергнуться влиянию тогдашнего римского взгляда, так сильно господствовавшего в духовенстве, о государственном устройстве, об иерархии и высоком значении сосредоточенной власти Нельзя не поверить, чтобы он не принял этих мыслей, не сознал превосходство государственной жизни перед разъединенным бытом языческих славян и, чувствуя в себе силу, не вздумал, получив отцовское наследие, преобразовать бодричей на римский лад. Вдруг этот человек попадает в колею, что должен идти наперекор своим убеждениям. Мстя за отца, он должен губить немцев и христиан, представителей государственного начала, должен сделаться предводителем языческой стороны у бодричей, той самой, которая держалась старого быта, и попадает в руки дружины язычников, которые идут за ним, когда он ведет их на немцев, но не слушаются его, как государя. Понятно, что пылкая душа, увлеченная страстью губить то, что прежде любила, стоять за одно с тем, что ненавидела, вдруг перевернулась в глубине своей, и что Годескалк, не видя, чтобы его деятельность могла основать что-нибудь, вдруг раскаялся и примирился с немцами и христианством. Но тогда ему уже не было места в его отечестве, в котором он же сам восстановил язычество, и он должен был удалиться в Данию и ждать там своей поры.

Долгая служба в Дании не могла на него не подействовать. Не было в то время на западе государя сильнее Канута Великого, короля датского, английского и норвежского. Его крепкая власть, его постоянное войско, которое содержалось в Англии, не могло не усилить в Годескалке мысли о превосходстве западного государственного устройства, связанного с христианской иерархией, которой Канут был сам великим покровителем.

Годескалк, дожидаясь в Дании своей поры, без сомнения, учился у великого Канута^[264]. Когда Канут умер (1035 г.), тридцати пяти лет от роду, он все оставался в Дании; когда умерли сыновья Канутовы (1042 г.) и датским королем сделался по договору Магнус Норв[ежский], он перешел на сторону его противника^[265] Свена Эстритсона и женился на дочери его Сигриде; но Свен вскоре должен был оставить Данию, и Годескалк также, вероятно, не хотел долее там остаться. Обстоятельства так переменились, что он мог возвратиться на родину.

Поводом были, как часто такое случается, йомские витязи^[266]. В начале царствования Канута^[267] они покорились власти датского короля и получили на некоторое время начальником Свена, сына Канутова; но потом отец призвал его опять в Данию для других дел, и неизвестно, кому он поручил йомскую крепость^[268]. При нем витязи оставались смирны, боясь его строгости. Но когда он умер, витязи и соседние славяне, подчиненные Канутом, перестали повиноваться ослабевшему Датскому государству Сначала славяне стали беспокоить Данию^[269], а потом восстали и йомские витязи. Дело было, видно, опасное, потому что семнадцатилетний Магнус (1042 г.) заключил союз с герцогом Саксонским Бернгардом, всегдашним врагом славян, и выдал сестру свою за его сына. Как только узнал об их восстании, тотчас же приготовился к походу Он взял с собой сильное войско и поплыл к славянскому берегу. Современные скальды воспели этот поход. «Надобно восхвалить, — пел Арнур, — поход потомка королей против земли Славянской. Счастливо поплыл ты по морю; пенились волны под кораблями, гнал их попутный ветер. Никогда не было больше кораблей на пути в Славянскую землю… с огнем поехал ты к злодейскому народу; смерти были обречены мореходцы. Губитель разбойников, ты сжег сильную крепость Йомскую. Не смели язычники защищать свои храмины за широкими стенами; сердца их оробели при свете пожара»^[270]. В другой песне он пел, что Магнус сжег в Йомсбурге много трупов разбойничьих, что жадные волки вытаскивали тела из угольев и пожирали, и что на некрещеные головы пал свирепый огонь.

В самом деле, приплыв с большими силами датскими и норвежскими к Йомсбургу, он взял крепость, убил в ней много народу, сжег укрепления и опустошил окрестные места. Была большая битва, с обеих сторон пало множество воинов^[271], часть тамошних славян покорились ему, часть бежала^[272]. При возвращении он встретил корабли йомских витязей, стоявших у берега, и напал на них; он победил их и возвратился в Данию^[273].

Видно, поход на Йомсбург был направлен вообще на балтийских славян, и, разрушая притон их витязей, Магнус думал обезопасить от них славян. Тотчас же славяне взялись мстить датчанам. Ратибор, князь бодричей^[274], христианин, имевший обширную власть, вероятно, пришел к своим на выручку. Он был убит датчанами. Было у него 8 сыновей, княживших над славянами^[275]. Они собрались мстить за отца, созвали огромное войско и пошли на датчан. Но теперь дело шло уже не об освобождении Иомсбурга, а о прямом нападении на Данию (1043 г.). Магнус был тогда в Норвегии, славяне разлились с ужасной быстротой по всей южной Дании и, истребляя все перед собой, дошли до Рипена. Отсюда они стали возвращаться и дошли уже по восточному берегу Ютландии почти до Шлеи. Тогда король Магнус приехал из Норвегии, быстро собрал войско и на перерыв шли к нему вооруженные люди из всей Ютландии, и на помощь против старого врага пришло к нему сильное немецкое войско, которое вел Ордульф (у иных Оттон), сын Бернгарда, герцога Саксонского, зять Магнусов^[276]. Предводители датские хотели идти на неприятеля и не дать ему грабить страну безнаказанно, и король повел их на равнину Шлезвигскую и стал станом у речки Скотборгары, на юг от Шлезвига. Славяне в огромном множестве приближались к Шлезвигу Лазутчики донесли, что их столько, что и счесть нельзя, и что нужно уходить от них. Король хотел сраженья, но спросил совета своего войска. Датчане все единогласно говорили, что войско славянское не может быть побеждено и требовали удаления; саксонский же герцог советовал биться со славянами. По его совету Магнус велел подать знак к бою и вооружаться. Всю ночь провели они под щитами, потому что славяне были близко. Магнус находился с сильном волнении, боясь беды и стыда бегства, не спал всю ночь, молился Богу. К утру, заснувши, он увидел во сне своего отца, св. Олава, который спросил его, зачем он боится славянского войска. Хотя их много, но они не страшны; он сам будет с ним сражаться, и когда он подаст знак, то идти в бой. Король проснулся и рассказал свой сон. Уже начинало светать, и вдруг пронесся по воздуху темный гул колокола. Норвежцы, бывшие в войске Магнуса, узнали, им казалось, звук большого колокола в Нидаросе (Дронт-гейме), который сам св. Олав дал церкви св. Климента. Услышав знак, поданный святым королем, Магнус велел трубить к бою, а в то самое время приближалось славянское войско с южной стороны реки (28 сент. 1043 г.)^[277]. Тотчас сразились они. Магнус снял с себя латы и, покрытый шелковым пестрым плащом, бросился вперед на неприятелей, держа в обеих руках секиру своего отца, называвшуюся Гель. За ним устремилось его войско.

Передовые ряды славян сражались храбро, и множество их пало, но задние тронулись и побежали^[278]. Тогда началось бедственное бегство. Бегущих славян, рассказывает повествователь, били как скотину, и далеко преследовал их король. Рассказывали, что в их войске был человек по имени Регбус, огромного роста и исполинской силы, который от колдовства был невредим для копий и стрел. С копьем в каждой руке пошел впереди своих и первый напал на датчан, и убил их множество. Смело вдавшись в их ряды, он спросил, где король Норвежский и подошел к нему. Был у него шлем на голове и короткие латы. Воин, стоявший подле Магнуса, нанес ему тяжелый удар наискось по голове. Он не пробил шлема, но славянин пошатнулся и погнулся на бок так, что одно мгновение бедро у него раскрылось под латами, и тут-то ударил его Магнус тяжелой секирой и разрубил его почти надвое. Тогда он бросился вперед на славян.

На продолжение версты лежали их тела так густо, что некуда было ступить, и по берегу речки лежали груды трупов. Добравшись до речки Скотборгары, славяне попытались было дать опять отпор, но когда устремилось на них все войско Магнусово, они бросились в реку и побежали. И тут их погибло множество. Рассказывали, что трупами запрудило речку и что по ним можно было перейти ее посуху. Славяне рассеялись. Говорили Адаму Бременскому, что их пало 15000^[279]; битва была действительно ужасная, и громко пронеслась ее слава по всем окружающим христианским землям. С тех пор, как христианство распространилось на севере, говорят скандинавские саги, не бывало там такой битвы. Магнус и саксы довольны были победой, и на другой же день разошлись по домам, оставляя пораженных славян в покое.

В Скотборгарской битве пали все 8 сыновей Ратиборовых^[280]. Годескалк мог уже воротиться на родину. Бодрицких князей не стало, язычники были страшно поражены христианами. И Годескалк воротился на родину уже не так, как прежде, ненавистником христиан, а новым человеком, учеником люнебургского монаха, сподвижником великого Канута, римского пилигрима. С ним была вооруженная сила, и пришлось ему сражаться с поборниками язычества и мечом добыть отнятое наследие его отца, которым, вероятно, овладела сторона Ратиборова^[281]. Везде ему удавалось, везде он побеждал: воротил отнятые имения, нагнал на язычников великий страх и сделался князем.

Чтобы исполнить свои великие замыслы, повести балтийских славян к новой жизни, к государственному строю, Годескалк позаботился о том, чтобы быть в ладу с теми, на которых он мог в этом деле опираться³⁰⁷. Он жил в согласии с саксонским герцогом и платил ему дань; несмотря на ужасное корыстолюбие и требовательность Бернгарда, он умел избегать с ним неприятностей. Трудно сказать, помнил ли Бернгард старинный свой союз с Годескалком; но, во всяком случае, он не мог не благоприятствовать ему, потому что он вводил у славян порядок и спасал его от вечной с ними борьбы. Правда, немцам не было расчета, чтобы в их соседстве между Лабой и Балтийским морем возросла сильная славянская держава, и выгоднее им было иметь дело с отдельными толпами грабителей, чем с войском крепкого государства: но разве люди смотрят далеко вперед и спокойствию в настоящем предпочитают безопасность в будущем?

Несмотря на давнишнюю вражду саксонского герцога с гамб[ургскими] архиепископами, Годескалк умел поладить и с другой устроительной силой, церковью. Он сам был очень набожен и богобоязлив; он лично подружился с Адальбертом, гамбургским архиепископом, и, по выражению летописца, чтил митрополию Гамбург, как мать, часто приезжал туда сам для совершения священных обетов и защищал митрополию так, что она при нем процветала, как никогда еще, и наслаждалась миром и тишиною.

Быстро строилась и росла новая держава славянская. Признанный князем у бодричей, он подчинил своей власти все соседние племена, вагров, полабцев, глинян, варнов. Везде, где досягала власть его, вводилось новое государственное устройство. Он был не таким князем, как прежние князья у балтийских славян, старшины, уважаемые по знатности и богатству Он властвовал над ними, как государь над подданными; его чтили, говорит западный летописец, как короля; ему платили подать^[282].

Для скрепления этих племен, которые возрождались к новой жизни посредством государственного единства, Годескалк с несравненной ревностью заботился о распространении христианства. Был ли он в душе предан ему и покаялся искренне в своем отступничестве, или постиг умом и рассчитал, что с языческим бытом нечего было делать, что христ[ианство] одно могло связать разрозненных людей? — один Бог знает; но ревность его была велика и умна, и какая была ему удача!^[283]

Тогда впервые, дело для них неслыханное, славяне балтийские услышали христианскую проповедь понятную, на своем языке. Правда, не нашлось в духовенстве немецком проповедника, который говорил бы по-славянски, но сам Годескалк принял на себя дело духовного наставника, славянского проповедника. «Князь возгорелся, — говорит о нем правдивый летописец^[284], — такою ревностью к вере, что, забывая свой сан, часто в церкви сам обращал к народу проповедное слово, стараясь объяснить на славянском языке то, что епископы или священники говорили непонятно. И бесчисленно было множество тех, которые ежедневно обращались в христианскую веру и стекались для принятия благодати крещения. Нужно было посылать во все области (Германии) за священниками».

Действительно, невероятен был успех, как только славянская проповедь коснулась закоренелых язычников. Все племена, признавшие власть Годескалкову, беспрекословно приняли христианство и крестились. Всюду строились церкви или возобновлялись прежние, разрушенные; везде принимались священники и, прежде нетерпимые народом, они могли теперь свободно проповедовать и совершать богослужение. Архиепископ Гамбургский выбирал в своей пастве благоразумных людей, епископов и священников, и посылал их к Годескалку для крещения и наставления новых христиан. Прежде с трудом перебивался во всей земле балтийских славян один епископ, и тот должен был оставить паству, которая его не признавала. Через несколько лет правления и проповеди Годескалка не только восстановилось епископство Староградское, но могли быть основаны два новых епископства, одно в главном городе, Мекленбурге, другое в Ратиборе у полабцев. Первым епископом Мекленбургским был поставлен человек прекраснейший, достойный наставник новой христианской паствы, Иоанн; родом из Шотландии, побуждаемый ревностью к странствию и проповеди, оставил он свою родину и наконец прибыл в Саксонию; побыв здесь не долго, он был послан к Годескалку, сделался мекленбургским епископом и крестил несколько тысяч славян. Все более и более росло и утверждалось христианство. По разным городам славянским учреждались канонические братства, основывались монастыри мужские и девичьи: в Любице, Старограде, Лончике, Ратиборе и др.; а в Мекленбурге было три таких общины.

Таким образом, все племена бодрицкие приняли христианство и поддались государственной власти Годескалка. Без сомнения, было между ними много потаенных врагов христианства и князя, которого новая власть стала тяжелее и требовательнее прежней.

В самой семье Годескалка было сопротивление: зять его Плусо потом выступил главным поборником язычества и старого быта, и теперь уже, может быть, он начинал действовать против своего шурина. Не так еще недовольны были распространением христианской веры, как тягостью податей.

Разумеется, новое устройство, вводимое Годескалком, требовало учреждения казны и податей^[285]; построение церквей, содержание духовенства, основание епископских престолов также не могло обойтись без значительных издержек, наконец, саксонскому герцогу, жадному Бернгарду, платилась дань, потому что Годескалк еще не считал свою власть и христианскую веру довольно твердыми у славян, чтобы позволить себе разрыв с немцами.

Но пока еще его сильная рука подавляла сопротивление, и все шло ладно. Не в его государстве, а у соседей его лютичей держалось и крепилось язычество. В старом храме Радигостя у четырех коренных племен лютицких, хижан, черезпенян, доленчан и раторей, был притон язычества и милого славянам разъединения. При всей своей смелости Годескалк не предпринимал ничего против общей святыни славянского язычества: видно, было опасно. Но на что он не отваживался со всей своей силой и властью, на то покусились два темных монаха из родственного и дружественного лютичам племени чешского. Они пришли в самый Радигощ и в самом сердце язычества начали проповедовать слово Божие. Но славяне на вече схватили их, стали мучить разными муками и, наконец, отрубили им головы. Мы не знаем, к несчастию, имен этих ревностных чехов, которые пошли для проповеди родному племени на верную смерть. Можно повторить слова летописи: «Их имена неизвестны людям, но мы верим воистину, что на небесах они записаны».

Скоро, однако, сломился и этот оплот язычества, и делу Годескалкову открылось новое поприще, шире прежнего, и христианство могло разлиться по всей земле Славянской.

Эти четыре племени, имевшие общую святыню Радигостя, носившие по преимуществу, по храбрости своей, имя велетов и лютичей и признававшиеся первыми между балтийскими славянами, поссорились между собой^[286]. Дело шло между ними о первенстве: ратаре и доленчане хотели быть признаны первыми за то, что им принадлежал древний город Радигощ и знаменитый храм его, и что от всех племен славянских приходили туда гадать и приносить жертвы. Черезпеняне и хижане не хотели подчиниться их первенству и взялись за оружие. Началась война жестокая^[287]. Произошла битва: сторона черезпенян, хотя слабейшая, победила; сразились вторично, черезпеняне победили; сразились и в третий раз, и в третий раз ратаре были разбиты. Не хотелось ратарям и доленчанам, зачинщикам, искавшим первенства, покоряться своим соплеменникам, и они призвали к себе на помощь Годескалка, Бернгарда, герцога Саксонского и датского короля Свена Эстритсона, Годескалкова тестя^[288]. Они пришли все в назначенное время с войском, и ратаре с доленчанами должны были кормить и содержать на свой счет в продолжение 7 недель многочисленные войска 3 королей. Черезпеняне сражались храбро и теперь, против таких непомерных сил, и в этой войне пало с обеих сторон несколько тысяч славян, и множество было угнано в плен. Наконец черезпенянам и хижанам стало невмоготу: потеряв множество народу, со всех сторон теснимые, они просили мира и заплатили 15 000 марок, которые союзные короли разделили между собой и разошлись восвояси. Немецкие летописцы жалуются, что союзные государи не воспользовались этими обстоятельствами, чтобы наложить на лютичей христианство, и довольствовались одной добычей и прибылью. Жалоба на этот раз не совсем основательная: не налагаясь на славян насильно, христианство одержало в этом походе великую победу: самые закоренелые язычники, владетели храма Радигостева, должны были умолять христиан о помощи и, без сомнения, утратили этим, по крайней мере на время, свое жестокое изуверство; побежденные же черезпеняне и хижане поддались государству Годескалка и как прочие славяне, ему подвластные, приняли христианскую веру. Таким образом, граница нового государства Славянского простиралась теперь по самую Пену.

Годескалк торжествовал: создалось на балтийском Поморье славянское государство обширное, больше чешского, внутри совершенно независимое, только еще наружно, платежом некоторой дани, зависевшее от Германии, но зависевшее не более, как Чехия и Польша, добровольно и мирно принявшее христианскую веру. «Никогда, — говорит современный летописец, — не восстал в славянской земле человек, сильнее Годескалка, никогда не имела в ней вера Христова большего проповедника и ревнителя». Чего не устроил один человек для своей родины: измученных долгими войнами и восстаниями, подавленных немцами, пораженных наголову датчанами бодричей, он в несколько лет поставил народом независимым и сильным и сосредоточил около них соплеменные ветви, искони отдельные; всегдашних врагов государственного порядка он соединил их в цельное государство; вечных гонителей христианства, беспредельно преданных старым истуканам, он мирно и тихо перевел их в христианство, ввел в семью просвещенных народов всей Европы^[289].

Никогда не видали балтийские славяне таких дней, как дни Годескалковы. Все им благоприятствовало, все обещало им великую и просвещенную будущность.

Главная беда, подавившая и сковавшая у западных славян самобытное просвещение и развитие, — была религиозная их зависимость от мира латинского и немецкого. Итак, Римско-католическая церковь, сосредоточивая всю духовную власть в чужом, далеком городе и не допуская в церковь языка народного, мешала самобытному, народному просвещению, особенно в средние века, когда в церкви содержалась вся умственная деятельность людей. А еще более тяготела эта власть Римской церкви, враждебная всему народному, у славян, которые имели сношения с Римом только через посредство Германии, необразованной и враждебной, и которыми духовенство немецкое старалось распоряжаться для своей выгоды. В этом отношении преимущество Руси, имевшей свою народную церковь, перед западными славянами неоценимо, и к приобретению такого же преимущества приближались славяне балтийские при великом государе своем Годескалке.

[XXI]
[Адальберт, архиепископ гамбургский и его планы]

Архиепископом Гамбургским был друг его Адальберт, человек необыкновенный. Потомок королевского саксонского рода, прекрасный собой, богатый, умный, красноречивый, отличный воздержанием, чистотой нравов, необыкновенной ревностью для церкви, он скоро поставил себя выше всего современного духовенства в Германии^[290]. Он был в высшей степени честолюбив, высокомерен и горд. Необыкновенно заботился он об успехе христиан в Славянской земле, посылал туда лучших из своего духовенства, был личным другом Годескалка и часто видался с ним в Гамбурге, приглашая его к себе на свидание, поощряя его совершить до конца дело, начатое во славу Христову: он предвещал ему победу и преуспеяние во всем, и указывал на вечные награды, если подвергнется гонению во имя Христово, ибо много венцов небесных уготовано за изведение и одной души из тьмы.

Власть гамбургского архиепископа быстро распространялась: в Славянской земле воздвиглось у него три епископства; вся Дания обращена была и требовала умножения духовных властей; Норвегия и Швеция были также уже почти вполне обращены. Значение Адальберта возросло до того, что иностранные венценосцы, Генрих I, король французский, Константин Мономах, император цареградский, вступали с ним в сношения и, посылая в Германию посольства, писали ему, поздравляли его с мудрым правлением и с успехами в распространении христианства^[291]. Особенно дорого было для Адальберта слово восточного императора. Отвечая ему также письмом, он, между прочим, выставлял, что в жилах его течет кровь греческих царей, что он происходит от греческой царевны Феофании и императора Оттона II, что он поэтому естественно возлюбил греков и следует их нравам и жизни. В самом деле он старался во всем приближаться к грекам, и не только в образе жизни, но и в том, что существенно отличало греков от Западной Европы, в религии. Заботясь всеми силами о великолепии божественной службы, собирая в Гамбург на большие праздники священников изо всех городов своей паствы и в особенности призывая тех, чьи голоса могли производить на народ впечатление, он совершал все обряды богослужения с величайшей торжественностью^[292]. И он довел любовь к пышности в богослужении до того, говорит летописец, что не довольствуясь совершать таинства церковные по латинскому обряду, ввел у себя в церковные службы много такого, что казалось в то время необыкновенным и новым, но не иначе, как на основании Писания св. отцов, во всем искал он величия. Во всей пышности, во всем торжестве ликовал он в благовонии фимиама, блеске возожженных свеч и громе согласного пения. Но при всем предпочтении к греческой жизни и к великолепию обрядов восточной церкви он еще сначала не думал разрывать связи с папским престолом. Стремясь всеми силами увеличить значение и власть своего престола, он старался, напротив, иметь на своей стороне папу и императора. Много помогали ему внешние обстоятельства: папа Лев IX (1049—1054 гг.) и император Генрих III были в дружбе, и папа смотрел благоприятно на архиепископа, которому покровительствовал Генрих III; а Генрих III должен был, естественно, сблизиться с Адальбертом, потому что у обоих был общий, обоим одинаково опасный враг, герцог Саксонский. С тех пор, как франконские герцоги сделались королями немецкими и римскими императорами, герцоги саксонские, которым прежде принадлежал престол, беспрерывно враждовали с ними, всегда тайно, а очень часто и открыто^[293]. С другой стороны, они всегда старались вредить Гамбургскому архиепископу, который располагал в их же земле огромной властью и вечно возбуждал в них опасения. Эти отношения сблизили и тесно сдружили Адальберта с Генрихом III, а с саксонским герцогом Бернгардом честолюбивый Адальберт, разумеется, уживался еще хуже своих предшественников. Вражда между ними была открытая. Первым делом Адальберта было поставить гамбургскую церковь и епископство в полную независимость от светской власти Бернгарда и подчиненных ему графов и чиновников. Это одно стоило ему большого труда и обошлось, говорит Адам, не без гнева. Бернгард, который опасался Адальберта в особенности, как такого знатного и умного человека, часто говаривал, что Адальберт поставлен в Саксонию шпионом от императора и иностранцев (т. е., без сомнения, Годескалка), и что пока он или один из сыновей его будет в живых, архиепископу не видать на своем престоле спокойного дня^[294]. Это слово запало Адальберту в сердце глубже, нежели кто мог подумать. И с тех пор, тревожимый гневом и страхом, он только и думал, подводил и устраивал, чтобы всячески повредить герцогу и его приверженцам. На несколько времени скрывая свое огорчение, он весь предался двору императора, не щадя ни себя, ни своих подчиненных, ни даже самых средств своей церкви, чтобы склонить на свою сторону императора и его придворных и выхлопотать независимость своей церкви. Он столько приложил старанья, чтобы понравиться императору, участвовал добровольно со своими людьми в стольких походах его: в Венгрию, Славянскую землю (вероятно, поход 1045 г. против лютичей), Италию и Фландрию, что император не мог надивиться его ревности и во всех делах обращался к нему, как главному своему советнику Владения его I церкви были умножены, но желание Адальберта было велико: он думал основать около Гамбурга независимое духовное владение, которое служило бы вещественным основанием независимости и значения Гамбургской митрополии^[295]. Ему император даже давал надежду что он получит графства, аббатства и имения в его епархии, но это пока не исполнялось. Однако все более и более возрастало значение Адальберта. Папа Лев IX, его старый личный друг и друг императора, приехал в Германию и честил его выше всего духовенства немецкого (1049 г.).

Значение Адальберта в Германии и уважение к нему в других странах возросло до того, что он уже не довольствовался своим положением архиепископа, зависимого от папы и императора, а думал об основании независимой северной церкви, которой он был бы патриархом. Поводом к тому было распространение христианства в Дании, где король Свен Эстритсон нашел нужным поставить архиепископа. Папа и император согласились, дело остановилось за согласием Гамбургского архиепископа, от которого зависела датская церковь. И тут-то он впервые выразил мысль о патриаршестве, чтобы сохранить власть над севером, наполнявшимся христианами. Он думал таким образом сделаться главой независимой церкви, которая обнимала бы северную Германию, землю славян балтийских по р. Пене, т. е. государство Годескалково, Данию, Швецию, Норвегию, Исландию, Оркады и Гренландию. Разумеется, для этого нужно было отторгнуться от Рима, потому что учение римской церкви допускало одного только патриарха, римского папу, от которого зависели все прочие архиепископы и епископы (титул патриарха, который в гораздо позднейшее время получили некоторые епископы, как-то Лиссабонский и Аквилейский, не имел того значения, какого искал Адальберт: они не имели власти выше архиепископской, и титул их был почетный).

Велика была мысль Адальбертова не по времени. Честолюбием ли увлеченный, или глубокой проницательностью ума, он сознал, что северные страны германского племени и прикасающаяся к ним земля Славянская не могут зависеть от церкви римской, духовного средоточия латинских народов: истину его мысли доказал через 5 столетий Лютер, который отделил от римского престола именно те самые земли, которые Адальберт думал соединить около независимого Гамбургского патриархата^[296]. Мысль Адальбертова была для балтийских славян благодетельна. Может быть, он бы и не покусился совершенно присоединиться к восточной церкви, но он им обещал церковь независимую, единственное для них спасение от онемечения и гибели. И везде, а еще более в деле духовном, начало, или, как говорят, принцип — дело великое: Адальберт отважился отторгнуть северную, германо-славянскую церковь от южной, латинской; по тому же самому началу другой кто-нибудь при развитии христианства между балтийскими славянами отторгнул бы славянскую церковь от германской и поставил бы ее независимой. Кто знает, что бы было тогда для духовной самобытности славян? Не соединилось ли бы стремление Адальбертово к восточной церкви и к независимости от Рима с предпочтением языческих славян, жителей великого торгового города Волыни к православной церкви^[297], которое побуждало их в это самое время давать у себя равные права и свободу веры православным, а немцев-католиков принимать к себе только под условием отречения от христианской веры? Не соединилось ли бы оно далее с современным стремлением других западных славян, чехов и моравов, у которых еще существовало и крепко поддерживалось преемство Мефодиево в знаменитом мон[астыре] Сазавском^[298][43]? И вместо того, чтобы быть прикованным к миру латинскому и германскому, не вступили ли бы западные славяне в связь с восточными, и вместо того, чтобы тратить и терять свою народную жизнь, не устремились ли бы к ее стройному развитию и укреплению?

Надежды пустые, но основательные, ибо первая дума Адальбертова о независимости его церкви повлекла за собой для балтийских славян великое приобретение. В своем нетерпении и жажде к деятельности он одно время думал сам объездить для христианской проповеди Данию, Швецию, Норвегию и, наконец, посетить Исландию, считавшуюся концом земли^[299], и, если нужно, кончить в этом подвиге жизнь свою, и уже гласно готовился к этому странствию; но король датский умной речью присоветовал ему другое. Он представил ему, что для обращения языческих народов нужны люди, говорящие их языком и живущие их жизнью; что иностранец, которого они не понимают и который чуждается их нравов, ничего у них не сделает; и потому он просил Адальберта самому не предпринимать проповеди, успех которой был бы сомнителен, а поощрять и поддерживать своими щедротами, радушием и наставлениями тех, которые захотели бы проповедовать своим языческим соотечественникам. Адальберт послушал его и стал выбирать для обращения языческих народов туземных священников или епископов и всячески им покровительствовал. Он приглашал их, держал у себя и отпускал так радушно, что все, забывая о папе, только и желали иметь его духовным отцом всех северных народов и приносили ему огромные дары, взамен его благословения. И действительно, при разумном выборе проповедников, христианство распространялось с удивительной быстротой на почве, уже подготовленной, так что со всех сторон приходили к Адальберту просить священников, и он мог с радостной гордостью говорить: «жатва велика, а жнецов мало; молите же Господина той жатвы послать жнецов на свою жатву»^[300].

Но не было суждено исполниться делу Адальбертову, ни балтийским славянам найти церковь и духовенство самобытные.

Папа Лев IX (друг Адальбертов) умер; вслед за тем умер и Генрих III, главная опора честолюбивого архиепископа.

[XXII]
[Падение власти польской на Поморье]

Из всех завоеваний Болеславовых одно только заодерское (восточное) Поморье оставалось во власти Польши, да и то стремилось отторгнуться от созданного им государства. В конце Мечиславова царствования (1032 г.) поморяне взялись за оружие, и Мечислав должен был вести на них войско^[301]. В этом походе приняли участие 3 князя из венгерского королевского дома, Бела, Андрей и Леванта, изгнанные Стефаном из Венгрии. Рассказывали, что поморяне предложили кончить войну единоборством; слабый Мечислав и его сыновья побоялись принять вызов, и Бела вышел, победил поморского супротивника и тем решил участь войны. Мечислав дал ему в награду руку своей дочери и всю дань, которую заплатило Поморье. Вскоре умер Мечислав, оставив вдову немку с малолетними детьми. Вдова (Рихеца или Рикеса) была выгнана с ее немецким двором, и по всей Польше начались страшные смуты. Простой народ восстал против военной знати, учрежденной Болеславом, которой платилась определенная подать и в которую он принял множество иностранцев^[302], и против духовенства, также по большей части иностранного, взимавшего тягостные десятины; тайные приверженцы язычества сбросили с себя наружное уважение к христианству и стали его жестоко преследовать. Вся Мазовия восстала. Прежний кравчий Мечислава, Моислав, сделался предводителем мазовшан против власти польского князя, поборником их старого язычества и старой племенной свободы. Поморяне также сделались независимыми и в союзе с мазовшанами грабили области, которые еще оставались верными христианству и дому Болеславову^[303]. Наконец, молодой сын Мечислава, Казимир, воротился (1039 г.) в Польшу и коренные польские земли его приняли. Он женился на Доброгневе, сестре Ярослава Владимировича (1043 г.), и взялся тогда, с помощью шурина, за воссоединение своего государства. Сам Ярослав пришел к нему на помощь против Моислава, который призвал к себе не только поморян, но и пруссов и литву (1047 г.)^[304]. В кровопролитной битве Моислав был поражен наголову и погиб, и мазовшане покорились Казимиру Тотчас польский князь повел свое, немногочисленное, но испытанное войско против поморян, которые шли на помощь мазовшанам, и также победил их. Мартин Галл, летописец, рассказавший эти события, не упоминает о том, покорились ли они по-прежнему власти Польского государства; но это, вероятно, потому, что он говорит вслед за тем, что сын Казимира, Болеслав Смелый, владел Польшею и Поморьем (1058 г.). Но в Поморье оставались еще природные князья, без сомнения, подчиненные польскому князю как верховному: одна немецкая летопись^[305] упоминает о том, что в 1046 году Казимир, князь польский, и Семысл, князь поморский, явились в Мерзебург ко двору немецкого короля Генриха III, принесли ему подарки и дань и поехали за ним на сейм в Мышин, где он разобрал и примирил их споры⁽¹³³⁾…

Комментарии к III части

⁽¹²⁸⁾ Город с таким названием более нигде не встречается. Может быть, речь идет не о городе, а о неком районе, который славяне называли Светлой страной.

⁽¹²⁹⁾ Иомсбург и его витязи (йомсвикинги исландских саг), а так же их взаимоотношения с балтийскими славянами описаны в саге об Олаве сыне Трюггви.

⁽¹³⁰⁾ Фраза не была дописана Гильфердингом, но можно догадаться, что речь идет о короле Норвегии Олафе, внуке Борислава и сыне Сигвальда — главы йомских витязей.

⁽¹³¹⁾ Между 990 и 994 гг. викинги совершают нападения на Фрисландию и Северную Германию.

⁽¹³²⁾ С последнего восстания бодричей прошло, скорее всего, 14 лет. В 1010 г. король Генрих возобновил войну с князем Болеславом.

⁽¹³³⁾ На этом рукопись Гильфердинга обрывается. После Болеслава Храброго (992—1025) и бодрицкого князя Готшалка (1043—1066) была попытка создания государства руянским князем Крутом (1066—1105), а также сыном Готшалка Генрихом (ум. в 1119 г.). Около 1127 г. пала Ретра, а в 1168 — знаменитая Аркона, сакральный центр балтийских славян; в 1177 г. был сожжен Волин, а со второй половины XII в. балтийские славяне находятся уже в немецком подданстве, что привело к усиленной германизации этих славянских племен (Нидерле Л. С. 126).

---

1. Франков, швабов, баварцев, турингов, фризов, саксов.
2. Это мнение Гизебрехта и др. немецких историков; Вайц (Jahrbucher d.deuschen Reichs unter König Heinrich I, изд. 1863 г.) думает, что Людольф был не сын, а родственник Эгберта.
3. Waitz. Там же, 9.
4. См. выше.
5. См. выше о подробностях этой войны, в которой приняли участие и венгры.
6. Widukind. I, 17. Pater autem videns prudentiam adolescentis et consul magnitudinem, reliquit et exercitum et militiam adversus Dalamantiam, contra quos diu ipse militavit. Thietmar 1, 2. A parte suo in provinciam, quam nos teutonice Delemenci vocamus, Sclavi autem Glomaci appellant, cum magno exercitu o missus, devastata eadem multum atquc incensa, victor rediit.
7. Richer. II, 18: Cum ejus (Ottonis) pater Saxoniae solum propter Sclavorum improbitatem rex creatus sit, eo quod Karolus, cui rerum summa debebatur, adhuc in cunis vagiebat.
8. Wid. II, 20, под 939 годом.
9. Cont. Regin. под 921 г.
10. См. выше.
11. Герсфельд, Кведлинбург.
12. Ex agrariis militibus: все люди свободного состояния были обязаны, или, по тогдашним понятиям, имели право носить оружие.
13. Widukind. I, 35.
14. Отсюда начинается совсем черновая рукопись. — Изд.
15. Annal. Saxo. 922 Heinricus rex stabiliende paci et reprimendis Sclavorum motibus acerrime insistebat.
16. (Heinricus) montem unumjuxtaAlbim positum etarborum densitatetunc occupatum excoluit, ibi et urbem faciens, de rivo quodam, qui in septentrionali parte ejusdem fluit, nomen eidem Misni imposuit; quam, ut hodie in usu habetur praesidiis et imposicionibus caeteris munit. Ex ea Milzenos suae subactos dicioni, censum persolvere coegit. Urbem quoque Liubusuam, de qua in posterum lacius disputaturus sum, diu possidens, urbanos ui municiunculam infra eandem positam fugere et se dedicios fieri compulit. Ex eo die; qua haec tunc incendio juste periit, usque ad nostra tempore habitatore caruit. Si quid in regno suimet ut multi dicunt is predatus sit, huic Deus clemens ignoscat Thietm. I, 9.
17. Leutsch, прим. 31.
18. Оттон 936 посылает против Болеслава, между прочим, Legionem Mesabusiorum (al. Mesabusiorum). Erat namque illa legio collecta ex Latronibus. Rex quippe Heinricus cum esset satis severus extraneis, in omnibus causis erat clemens civibus; unde quemeumque videbat furum aut latronum (Pertz cf. Cont. Reg. a. 920. Multi enim illis temporibus etiam nobiles latrocinis insudabant) manu fortem et bellis aptum, a débita poena ei parcebat, collocans in suburbano Meex saburch datis agris atque armis, jussit civibus quidem parcere, in barbaros autem, in quantum auderent, latrocinia exercere. Huiuscemodi hominum collecta multitudo plenam in expeditionem produxit legionem. Ann. Saxo, a 936. Widuk. II, 3.
19. См.: 148 Waitz.
20. Генрих после мира с венграми дает новое устройство своим владениям. (NB). Потом repente irruit super Slavos qui dicuntur Heveldi, et multis eos prœliis fatigans, demum hieme asperrima castris super glaciem positis, cepit urbem qua dicitur Brennaburg, fame, ferro, frigore. Cumque illa urbe potitus н omnem regionem, signa vertit contra Dalamantiam, adversus quam jam olim reliquit ei pater militiam; et obsidens urbem qua dicitur Ganae. (Jahna?) vicesima tandem die cepit earn. Praeda urbis militibus tradita, pubères omnes interfecti, pueri ac puellae captivitati servatae Post haec Pragam adiit. Widuk. I, 35.
21. См. Wiatz, 92.
22. 929… 2 Non. Sept. feria 6. oriente sole facta est pugna valida juxta flumen quod vocatur Alpia contra Sclavos, in qua prostrati sunt de paganis 120 milia, captivi vero 800; de nostris vero duo duces Luitharii, quidam vero vulnerati, alii autem prostrati. Ann. Corb.
23. Ann. Saxo. 932.
24. NB.
25. Waitz. 95.
26. Ad. I, 47. NB.
27. Ann. Weissem. 931. H. r. Abotritos subegit.
28. 931. Heinricus rex regem Abotridorum et regem Danorum efficit christianos. Ann. Einsidl.
29. Cont. Reg. 934. H. г. Ungarns multa coede prostravit… Eodem anno Sclavos qui Vucrani vocantur hostiliter invasit et vicit, sibique tributarios facit. Chr. Quedlinb. 934. R. H. in Wucronia profectus est (al. cum ex fuit), subiciens eos sibi.
30. Сын Генр[иха] от др. жены.
31. 8 авг. 936, в Ахене.
32. 936. Widuk. II, 3. Barbari ad novas res moliendas desaeviunt.
33. 25 сент.
34. Wid. II, 4. Оттон, несмотря на войну в Чехии, divina virtute roboratus cum omni exercitu intrat terminos barbarorum (contra Redarios, cf. dipl. ap. Schannat hist. Fuld. Cod. probb. 143, что это были ратаре Köpke. 9) ad ref-renandam illorum saevitiam. Datum quippe erat illis et antea a pâtre suo bellum, eo quod violassent legatos Thancmari filii sui, de quo in sequentibus plenius dicturos arbitramur. Placuit igitur novo regi novum principem militae constituere; elegitque ad hoc officium virum nobilem et industrium satisque prudentem, nomine Herimannum. Quo honore non solum caeterorum principum sed et fratris sui Wichmanni offendit invidiam. Quapropter et simulata infirmitate, amovit se ab exercitu. Erat namque W. vir potens et fortis, magnanimus, bellignarus et tantae scientiae, ut a subjectis supra hominem plura nosse praedicaretur. Herimannus autem cum esset in prima acie, in introitu regionis in hostium pugnam incidit, easque fortiter vicit, et ob hoc majori invidia inimicos accendit, inter quos Ekkardus, f. Liudulfi, qui in tantum aegre passus est fortunam Herimanni, ut sese promitteret majora facturum, aut vivere nolle. Unde collectis ex omni exercitu fortissimis viris, interdictum regis rupit et paludem quae erat inter urbem hostium et castra regis, cum sociis transiit statimque hostes offendit et ab his circumfusus, cum omnibus suis periit. Erant autem qui cum eo acciderant, electorum ex omni exercitu virorum decern et octo. Rex autem caesa hostium multitudine et caeteris tributariis factis, reversus est in Saxoniam. Acta sunt autem haec 7 Kal. Oct.
35. NB. Биллунг остался маркграфом у нижней Эльбы. Helm. I, 10.
36. Ad. II, 8. (о Германне, которого Оттон назначил герцогом Саксонским). Vir iste, pauperibus ortus natalibus, primo ut ajunt, 7 mansis totidemque manentibus ex hereditate parentum fuit contentus. Deinde quod erat acris ingenii decorisque formas cum promerito fidei et humilitatis quam dominis et paribus exhibuit, facile notus in palatio ad familiaritatem pervenit ipsius regis. Qui comperta juvenis industria suscepit eum in numéro ministrorum, deinde nutricium praecepit esse filiorum mox etiam succedentibus prosperis, commisit ei vices praefectorum. In quibus officiis strenue administratis dicitur manentes suos pro furto in judicium delatos, data sententia simul omnes dampnasse ad mortem. Cujus novitate facinoris et tunc cams in populo et clarissimus deinceps factus est in palatio. Postquam vero decatum Saxoniae meruit, judicio et justicia gubernavit provinciam, et in defensione ecclesiarum sanctarum studiosus permansit usque ad finem.
37. 938.
38. 939.
39. Близ Wolfenbüttel.
40. 938. Widuk. II, 14. Во время внутр. междоусобий в Германии, antiqui hostes nostri Ungarii subito irruunt in Saxoniam et castris super litus Badae fluminis conlocatis, inde in omnem regionem diffuduntur. Dux autem missus a castris cum parte exercitus, eo die ad vesperam signa movit circa urbem quae dicitur Stedieraburg (Stederburg prope Wolfenbüttel) Urbani autem videntes hostes et ex itinere et ex pluvia, quae ingens erat segniores, audacter erumpunt portis, et clamore primum territantes, demum repente in adversarios irruentes, plurimis ex eis caesis, et copiosa equorum multitudine cum aliquibus signis capta, caeteros fugere compulerunt. Urbes quas obvias habuere, illorum fugam animad-vertentes, armis eos omnibus locis urgebant et maxima ex eis parte prostrata, ducem ipsum in quendam luti puteum cogentes obpresserunt. Altera autem pars exercitus ad aquilonem versus, et arte cujusdam Slavi in locum qui dicitur Thrimining (palustris regio Drömling in qua Alerae et Orae fontes), deductus, difficultate locorum ac manu circumfusus armatorum periit, timoremque nimium caeteris incussit. Dux autem illius ex. cum paucis elapsus, comprehenditur et ad regem deductus pretio magno redimitur. His auditis, castra hostium omnia turbata, fuga salutem quaesierunt, nee ultra per triginta annos in Saxonia apparuerunt.
41. NB. Wit. II, 20. NB. Ann. S. 940.
42. Портрет его Köpke Exe. 12. Контраст с Бил[л]унгом.
43. Köpke 32.
44. NB. Wit II, 20.
45. Корке 32.
46. 939. Widuk. II, 21. Fuit autem quidam Slavus a rege Heinricio relictus, qui jure gentis paterna successione dominus esset eorum qui dicuntur Heveldi, dictus Tugumir. His pecunia multa captus et maiori promissione persuasus, professus est se prodere regionem. Unde quasi occulte elapsus, venit in urbem quae dicitur Brennaburg, a populoque agnitus et ut dominus susceptus, in brevi quae promisit inplevit. Nam nepotem suum qui ex omnibus principibus gentis supererat ad se invitans dolo captum interfecit urbemque cum omni regione ditioni regiae tradidit. Quo facto, omnes barbarae nationes usque in Oderam fluvium simili modo tributis regalibus se subjugarunt.
47. Дань, платимая бодричами и ваграми. Распр. власти нем. до Одеры и Узноима. (Эти замечания показывают намерение автора дополнить здесь свой рассказ, причем указать страницы, но неизвестно из какой книги. — Изд. 1874 г.).
48. Ad. Brem. Il, 5 (ок. 950). Fertur etiam ipso tempore fortissimum Ottonem regem universos populos Sclavorum imperio subjecisse. Quos pater ejus uno grandi bello domuerat, ipse tanta virtute deinceps constrinxit, ut tributum et christianitatem pro vita simul et patria libenter Offerent victori, baptisatusque est totus gentilium populus. Ecclesiae in Sclavonia tunc primum coustructae…
49. Gero 75.
50. Gies. 147. NB.
51. NB.
52. Gero 75.
53. NB. Gies. 947. Wid. II, 30.
54. Widuk. III, 53.
55. Köpke 43.
56. NB. Но не на вагров. Изменить по след.
57. Ad. II, 5. Adhuc posteris in memoria est, quendam Erp, diaconem pontificis Adaldagi, quia fideliter ei astiterit in profata contentione (с еп. Бременским) Ferdensi ab rege episcopatu donatum simul et alios fratrum, qui in predicatione Danorum et Sclavorum cum archiepiscopo Studiosi fuerunt, pro labore suo majoribus asserunt cathedris inthronizatos.
58. Gies. 172.
59. Ad. II, 1. Adalgadus archiepiscopus (Hammab.)… quem ferunt etiam doctrino et miraculis celebrem, Sclavorum populos eo tempore predicasse, quo noster Unni ad Scythas (Шведов) legatus extitit.
60. Gies. 172.
61. ? Ad. II, 5, 13.
62. NB. Никто другой не проповедовал там: впрочем Helm. (1, 12) не называл его. Критически прочитать Helm, и доказать, что староградцы не из страха приняли христианство
63. Helm. I, 12. см. Gies. 183. NB.
64. Гельмольд говорит, что тут были саксы.
65. Ad. II, 4. Anno archiep. factum est hoc XII (948) 5. Fertur etiam ipso tempore fortissimum Ottonem regem universos populos Sclavorum imperio subjecisse. Quos pater ejus uno grandi bello domuerat, ipse tanta virtute constrinxit, ut tributum et Christianitatem pro vita simul et patria libenter Offerent victori, baptisatusque totus gentilium populus. Eclesiae in Slavania tunc primum construct de quibus rebus circa finem ut gestae sunt, opportunius aliquid sumus dicturi.
66. NB. Почему они жили у вагров. Богатство епископа. Helm. I, 14.
67. NB. Политика Оттонов вернее Карловой: они врезывались в самый центр.
68. Honorabiles.
69. Слова Адама, II, 24: testis est rex Danorum, qui hodieque superest Suein; cum recitaret Sclavaniam in 18 pagos dispersitum esse, affirmavit nobis, absque tribus ad christianam fidem omnes fuisse converos, доказ. его справ[едливость].
70. Выставить. Вообще, при неимении лучшей, политика немецкая д.б. связью.
71. Имена епископов старогр[адских] во 2-й пол. X в.: Марко, Эдвард, или Егвард, Вего, Эзико (Ezico).
72. Ad. Br. II, 24. NB.
73. NB.
74. См.: Корке, 114.
75. NB.
76. Имения епископства и вопрос, как мог Оттон их получить? 949. Браниборский епископ по смерти Титомира. Giess. 175, 176. Leutsch. 75.
77. 954 Widuk. Ill, 42, Slavi. qui dicuntur Uchri a Gerone cum magna gloria devicti, cum ei praesidio esset dux Conradus a rege missus. Praeda inde ingens ducta; Saxoniae laetitia magna exorta. NB. Wid. Ill, 54. Gero denique olim licet multus gestis insigniis clarus haberetur, jam tarnen magnus ac Celebris ubique praedicabatur, eo quod Slavos qui dicuntur Uchri cum magna gloria cepisset.
78. Praesidio.
79. NB.
80. Libertus.
81. NB.
82. По положению р. Доши.
83. Грамота Корвея (Корвейского монастыря. — Ред.).
84. Milliarium — одну милю.
85. Milites.
86. NB.
87. Cosiliarius.
88. Рассказ, начало церкви и монастыря в Nuenburg. Во время Оттона I Hidda, сестра Герона, герцога и маркграфа и графа Сифрида, основала монастырь в castro ubi Sala et Boda сливаются, Northringen. Contigit inter haec castrum ipsum a Slavis Transalbinis capi, quod Dithmarus marchio (сын ея) multis quidem suorum perditis, recuperavit, qui occisi partim ibi repulsi sunt; qui etiam nostris temporibus crebro cum armis suis, ita ut nec calioribus carerent, reperti sunt.
89. 955 Widuk. III, 45. Во время войны с венграми в Баварии, varie pugna-tum est a praeside (W. употр. praeses Markgraft) Thiadrico adversus barbaros. Cum capere nisus esset quandam urbem illorum, usque introitum portae perse-cutus est adversarios, cogens illos intra murum, oppido potito et encenso, et omnibus qui foras murum erant captis vel interfectis. Cum jam incendio extincto reverteretur, et paludem, quae erat urbi adjacens, medietas militum transisset, Slavi videntes nostros in arto sitos propter difficultatem loci, nec copiam habere pugnandi nec locum adeo fugiendi, insequebantur a tergo revertentes clamore magno. Peremerunt ex eis ad 50 viros, fœda fuga nostrorum facta.
90. NB. Wid. см. Dönn.
91. Dönniges. 61. NB. Wid, II, 59.
92. Hasselb. 24. NB. Эти племена покорены позже.
93. Ad. II, 24.
94. Грам. (?)
95. NB. Место искусно выбранное для централ, слав., но в чисто немецком городе.
96. Boysen I, 76. Meibom I, 741. Boysen 91, 96, 97, 156.
97. NB. Gies. 195, Meib. 748. Gerch. VIII, 633. III, 35, 40. Boysen I, 155, 103.
98. 968. Ad. H. 13. Adalbertus… primus, in Magdeburg ordinatus, 12 (собств. 13) annis strennue pontificatum administravit multosque Sclavorum populus praedicando… convertit.
99. NB. Выставить прямо.
100. NB.
101. NB.
102. NB.
103. NB.
104. NB. Сила их.
105. 963, Widuk. III, 66. Gero… comes non immemor juramenti, cum Wichmannum (958 В. покорился и клялся в верности Оттону) accusari vidisset remque cognovisset, barbaris a quibus cum assumpsit, restituit. Ab eis libenter susceptus, longius degentes barbaros crebris proeliis contrivit. Misacam regem, cujus potestatis erant Slavi qui dicuntur Licicaviki, duabus vicibus superavit, fratemque ipsius interfecit, praedam magnam ab eo exorsit. 67. Eo quoque tempore Gero prae-ses Slavos qui dicuntur Lusiki potentissime vicit et ad ultimam servitutem ccegit, non sine sui tatem gravi vulnere nepotisque optimi viri casu, caeterum quaque quam plurimorum nobiliem virorum. 68 Erant duo subreguli, Hermanno duci inimicitiae a patribus vicariae relicti, alter vocabatur Selibur, alter Mistav. Selibur praeerat Waaris, Mistav Abdritis. Dum invicem quam saepe accusantur, victus tandem ratione Selibur, condempnatus est 15 talentis argenti a duce. Earn dampnationem graviter ferens, arma sumere contra ducem cogitavit. Sed cum ei belli copias non sufficerent, missa legatione, postulat praesidium ab Wichmanno contra ducem. Ille nichil jocundius ducens, quam aliquam molestiam inferre posset patruo, cito cum siciis adest Slavo. Ut autem suscipitur in urbem Wichmannus, statim urbs obsidione vallatur ab inimico. Ductus quoque exercitus a duce urbem obsedit; interim, casu nescio an prudenti consilio, Wichmannus cum paucis urbem est egressus, quasi ad extrahenda sibi de Danis auxilia. Pauci dies intererant, dum victus bellatoribus et pabulum jumentis defecerat. Fuerunt etiam qui dicerent, Slavum speciem quidem belli gessisse, non verum bellum, incredibile omnimodis fore, hominem a puero bellis assuetum bellicas res tarn male praeparatas habuisse; sed id consilii machinatum ducem, ut quoquo pacto posset nepotem vinceret, ut saltern in patria salutem recuperaret, quam inter paganos penitus perdidisset. Fame itaque urbani ac foetore pecorum aggravati, urbe egredi sunt coacti. Dux Slavum austerius aloquens, de perfidia et nequam ejus actibus arguit, hocque ab eo responsi accepit. Quid me, inquit, de perfidia arguis? Ecce quos nee tu, nee dominus tuus imperator vincere potuistis, mea perfidia inermes assistunt. Ad haec dux conticuit, cum suae ditionis regione privans, filio ipsius, quern antea obsidem accepit, omni ipsius potestate tradita. Milites Wichmanni varus pcenis affixit, urbis praedam suis militibus donavit, simulacro Saturni (Saturnum glossae Bcemicae ab Hanka editae Sytiwrat appellant) ex aere fuso, quod ibi inter alia urbis spolia repperit, magnum spectaculum populo praebuit, victorque in patriam remeavit. 69 Audiens autem Wichmannus urbem captam sociosque opressos, ad orientem versus iterum se paganis immersit, egitque cum Slaviqui dicuntur Vuloini, quomodo Misacam amicum imperatoris, bello lacesserent; quod eum minime latuit. Qui misit ad Boliszlavum regem Bcemiorum, gener enim ipsius erat aeeeptique ab eo equitum acies duas. Cumque contra eum W. duxisset exercitum, pedites primumei immiset, cumque ex jussu ducis paulatim coram Wichmanno fugerent, a castris longuis protranhitur equitibus a tergo inmissis, signo fugientes aderversionem hostium monet. Cum ex adverso et à post tergum premeretur W. fugam inire temptavit. A sociis igitur arguitur sceleris, quia ipse eos ad pugnam instigaverit, fidensque equo, cum necesse fuerit, fugam facile inierit. Coactus (21 Sept.) itaque equo cessit, pedestris cum sociis certamen iniit, eoque die viriliter pugnans armis defenditur, Jejunio autem et longiori via, qua per totam noctem armatus incessit, mane cum paucis admodum aream cujusdam jam fessus intravit. Optimates autem hostium cum eum reperissent, ex armis agnoscunt, quia vir eminens esset, interrogatusque ab eis quisnam esset, W. se fore professus est. At illi arma deponere exhortati sunt; fidem deinde spondent, salvum eum domino suo praesentari, hocque apud ipsum obtinere, quatinus incolumem imperatori restituât. Ille licet in ultima necessitate sit constituais, non immemor pristinae nobilitatis ac virtitus, dedignatus est talibus manum dare; petit tarnen, ut Misaco de eo adnuntient, illi velle arma deponere, illi manus dare. Dum ad Misacam ipsi pergunt, vulgus innumerabile eum circumdat, eumque acriter inpugnat. Ipse autem quamvis fessus, multis ex eis fusis, tandem gladium sumit et potiori hostium cum his verbis tradidit: Accipe, inquit, hune gladium, et t3 difer domino tuo, quo pro signo victoriae ilium teneat, imperatorique amico transmittat, quo sciat aut hostem occisum inriderevel certe propinguum deflere. Et his о dictis, conversus, ad orientem patria voce Dominum exoravit, animamque multis g miseris et incomodis repletam… effudit (22 Sept.). Is finis Wichmanno talisque о omnibus fere qui contra imperatorem arma sumpserunt. (NB. Характер его).
106. NB. Поляки на нем. стороне: зачем? 963. Thietm. II, 9. Gero orientalium marchio, Lusizi et Selpuli (pagus in tractu Lubben et Storcon urbes adijacentes juxta fluvium Spree) Miseconem quoque cum sibi subjectis imperiali subdidit di-cioni. Herimannus dux Seliburem et Mistui cum suis imperatori tributarios fecit.
107. См. ниже.
108. NB. Разбойники из лютичей и ранов щадят своих.
109. Haraldus (Blaatand)… primus idolalatriae respuens spurcitias. Christi crucem adoravit Qui dum ex emitteret ad immanissimam petram protrahendam, quam matris (Thyrae, о которой много рассказов) tumulo ob memoriale insignium destinavit erigendem, intestina orta seditione tum propter novae religionis ritum, tum propter servitutis jugum intolerabile, popularis coepit effervere tumultus adeo ut ipsum regem plebs insana regno expelleret. Qui cursu céleri fugam arripiens pedibus enim timor addidit alas, ad Sclaviam usque profugus commeavit ibique pace impetrata, primus urbem fundasse dicitur quae Hynnisburg nuncupatur. Cujus moenia ab archepraesule Absalone ego veno solo conspexi aequari.
110. NB.
111. S. 471.
112. S. 480. Время с точностью неизв.
113. NB. G. S. 01. 18. Snorra S. Hakonas Goda 6-8.
114. NB. Место Саксона.
115. NB. Прочесть Бартольда.
116. Knytl. S. 1.
117. Jom. 26. G. Ol. 84.
118. Jom. 27.
119. J. 25, 26.
120. 31-32.
121. J. 14.
122. 15.
123. NB.
124. Прим. Saxo 486.
125. Выдвинуть.
126. NB.
127. J. 23.
128. NB Снач[ала] походы Свена, путеш[ествие] II. в Брит[анию]. Смерть Гаральда. Втор[ой] поход. 12 лет в Шотл[андии] и Ирл[андии].
129. J. 25.
130. Provincia.
131. Ol. Tr. 84.
132. Построением огромной крепости.
133. Kn. S. 4. ср. Jomsv. 18 след. Snorro Ol. 37.
134. Jomsv. назнач. битву у Борн. и назыв. Гаральда нападателем.
135. Jomsv. 21.
136. Мечами?
137. Encomium in piratas Jomenses, auctore Biornio episcopo (епископ Оркадских островов, ум. 1222).
138. Otto.
139. Ad. II, 25, 26.
140. Иначе достоверный, потому что древнее всех саг.
141. Рана у Саксона.
142. NB. Противоречие у Саксона.
143. NB.
144. 490.
145. Historia Magni Boni, 28. О них после.
146. Сны. Gies 264.
147. Шаф.
148. С этого начать.
149. У Ад[ама] Бр[еменского] Мечидраг.
150. Helm. I, 14.
151. Немцами.
152. Helm.
153. Praedia colonis exercenda distribuit.
154. NB. 970. Thietm. II, 23. Boso, епископ Мерзебурский ум., управлял год и 10 месяцев; воспитан в мон. в Регенсбурге: beneficium… omne, quod ad aecclesias in Merstburg et in Imenvelo positas ac ad Thornburg et Kirberge pertinens fuit, antequam ordinaretur optinuit; et quia is in oriente innumeram Christo plebem predicatione assidua et baptismate vendicavit, imperatori placuit, eleccionemque de 3 constituendis episcopatibus ei dédit, Misnensis, Citicensis atque Merseburgensis. Pre hiis omnibus eo quod pacifica erat, Mersenburgensem ab augusto exposcens aecclesiam, quamdiu vixit studiose eandem rexit. Hic ut sibi commissos eo faciliu iustrueret sclavonica scripserat verba, et eos kirieleison cantare rogavit, exponens eis hujus utilitatem. Qui vecordes hoc in malum irrisorie mutabant Ukrivolsa quod nostra lingua dicitur: Aeleri stat in frutectum; dicentes: Sic locutus est. Boso, cum ille aliter dixerit. Imperator huic paucas villas ad predictam urbem pertinentes et in pago Chutici positum quoddam castellum, quod Medeburu vocatur, — interpretatur autem hoc: mel prohibe; concesset quoque ei filius suimet et equivocus aecclesiam in Helpithi (Helfte in com. Mansfel-deur) positam quam pater ejus in honore sanctae Radegundis constructam, Bern-hardum ipse presens dedicare precepit antistitem. Бозону наслед. Gisilerus, moribus et natura nobilis (происхождение).
155. NB. Sig. Gemb. NB. Gens Leuticiorum adida latriam revolvitur. Деятельность магдебургских епископов. Упадок. Гизелер (Гизебрехт). Вообще прочесть Отто II.
156. NB. Gies. 234 так ли?
157. Не прежде ли восстание Свена? W. Gies. 98. NB. Thietm. III, 10…
158. Brunonis V. S. Adalberti 10. Ea tempestate effrena gens Lutici pagani jugum christianitatis deponunt, et — cum quo erore adhuc laborant — post deos alienos erecto collo currunt et qui fugientes fugere nequeunt christiani multi gladio ceciderunt. Tunc peccato Ottonis multa mala surrexere, maxima ubique et miserrima emerserunt naufragia, res publica turpitudines passa de solio descendit, christiana religio lacera iram Dei sensit. Actum est bellum cum Polonis. Dux eorum Mesico arte vicit; humiliata Thentonum magna anima terram lambit; Otto pugnax marchio (Wilh. Gis. 148, 149) laceris vexillis terga convertit…
159. Ann. Saxo 983. Pro destructione aecclesiarum in Brandeburch et Havelberga Theodericus dux et marchio qui partium illarum defensor extabat, dignitatem suam perdidit et Lotharius de Waldbike marcam ab imp. suscepit.
160. NB. Рассказать прямо.
161. См.: Gies. Exe. XI.
162. Выставить прежде отдел.
163. W. Gies. 160.
164. NB. 984 жив еще.
165. Th. III, 10. Vice Christi et piscatoris ejusdem venerabilis Petri varia demoniacae heresis cultura deinceps veneratur, et flebilis haec mutacio non solum a gentilibus, verum etiam a christianis extollitur (т. е. лютичами) Ср. Гиз. II, p. 50, — вздор.
166. W. Gies. 102. Выдвинуть партии в Германии.
167. В др. месте Т. 30 000.
168. 983 — Thietm. III, 11 прод. deorum tunc devastare non dubitarent, tubicinis precedeutibus. Non latuit hoc nostros. Conveniunt episcopi Gisilerus et Hilliwardus cum marchione Thiodrico caeterisque comitibus Ricdago, Hodone et Binizone, Fritherico, Dudone ac patre meo Sigifrido, aliisque compluribus, qui ut dies sabbati primo illuxit, missam omnes audiunt, corpus animamque ccelesti I § sacramento muniunt, hostesque obvios fiducialiter inrumpentes paucis in unum £ collem effugientibus, prosternunt. (Ann. Saxo: in loco qui Belzem dicitur 983). Laudatur a victoribus in cunctis Deus mirabilis operibus approbaturque veredicus Pauli doctoris sermo (Salomo, Prov. 21, 30). Non est prudentia neque fortitudo nec consilium adversus Dominum. Derelicti sunt, qui prius Deum spernere presumpserunt idolaque manufacta et prorsus inania creatori suo stulti preposuerunt. Appropiante tunc nocte nostrisque a longe castrametantibus hii, quos supra memoravi furtim, pro dolori evasere. Omnes vero nostri, exceptis tribus, crastino | Jj gaudentes remeabant, applauduntibus cunctis quos obviam habuere vel domi invenere. Битва при Belxem: Leutsch, 162.
169. W. Gies. 104.
170. 984. Thietm. IV. 2. Heinricus… pascha Quidilingeburg… peregit… Нас in festivitate idem a suis rex appellator laudibusque divinis attolitur. Hue Misico et Mistui et Bolizlovo deces cum caeteris ineffabilibus confluebant auxilium sibi deinceps ut régi et domino cum juramentis affirmantes.
171. 984. Thietm. IV. 4. …Heinricus Bolislavum ducem Boemiorum, in cunctis suimet necessitatibus semper paratum cum suis adit honorificeque ab eo succeptus, cum exercitu ejusdem affinitus suis per Niseni et Deleminci pagos usque ad Mogelini ducitur. Deindeque cum nostris obviam sibi pergentibus ad Meduburun proficiscitur. Wagio vero, miles Bolislavi ducis B. qui Heinricum cum exercitu comitatur cum ad Misni redeundo perveniret cum habitatoribus ejusdem pauca locuts, Frithericum, Ricdagi marchionis tunc in Merseburg commorantis amicum et satellitum ad aecclesiam extra urbem (S. Nicolai ad Trübische) positam venire ас cum eo loqui per internuntium postulat. Hic ut egreditur, porta post eum clauditur et Ricdagus ejusdem civitatis custos et inclitus miles, juxta fluvium qui Tribisa dicitur, ab hus dolose occiditur. Urbs autem predicta, Bolizlavi mox presidio munita, eundem cito dominum et habitatorem succepit.
172. Ann. Hild. Queld. 985.
173. NB. В конце каждого ст. удобное время для славян.
174. Wilmans, 138.
175. Wilmans, 38.
176. 986. Ann. Hildesh. Quedl. Поход in Sclaviam: Misaeo покоряется. 987. Iterum Saxones sclaviam vastant; unde illi compulsi, regis ditioni se subdunt, et castella juxta Albiam restaurantur. (Et in proxima hyeme aquae nimium inumdauerunt, et ventus ingens multa aedificia stravit).
177. 986-990. Thietm. IV, 8. Multis bellorum asperitatibus Sclavos lacessere rex non desistet. Orientales quoque adversum se presumentes insurgere devicit. De occidentali parte quam plures arma sepius commoventes multosque depredantes, ui et arte is superare contendit. Puerilia non est opus numerare, longumque videtur, qua pro prudentibus is effecerit conciliatoribus, enarrare.
178. Wilmans 39.
179. NB. Wilmans 216.
180. 990. Ann. Hildem. Saxones Abotritos bis grandi irruptione vastabant. Multi quoque illorum et penitus nominatissimi interempti sunt, alii in flumine necatis. Saxones… cum pace et victoria redierunt.
181. NB. Лютичи заменяют стодорян. NB. Wilmans 216.
182. NB. 990. Thietm. IV. 9. Miseco et Bolizlavus inter se dissonantes, multum sibi invicem nocueurunt. B. Liuticios suis parentibus et sibi simper fideles in auxilium sui invitât; M. autem predictae imperatricis (мать Оттона) adiutorium postulat. Quae cum tunc in Magadoburg fuisset, Gisilerum ejusdem archiep., comitesque hos, Ekkihardum, Ericonem, Binizonem, cum patre meo et eius equivoco (Sigifrido, comite stadensi), Brunone ac Udone caeteris que compluribus eo misit. Qui vix cum 4 proficiscentes legionibus ad pagum Selpuli dictum venerunt, ac juxta unam paludem, supra quam pons longus porrigitur, consederunt. Et ecce, in noctis silentio unus ex sociis Willonis, qui pridie ad perspiciendum suimet predium precedens a Bœmiis captus est, evadens periculum imminens Binisoni primo indixit comiti. Tune nostri qui ammonitione celeriter surgentes, se preparant et in ipso jam venientis aurorae crepusculo missam audiunt, quidam stando et alii super equos sedendo; et in ortu solis exeunt e castris, solliciti de eventu futuri certaminis. Tune Bolislavus cum suis venit turmatim 3 Idus Iulii, et utrimque nuncii mittuntur. Et ex parte Bolislavi quidam miles, Slopan nomine, ad perspiciedum agmen nostrorum accessit, et reversus inde interrogatus a domino, qualis esset exercitus hic, si cum eodem potuiset pugnare, an non. Ortabantur enim hune satellites sui, ut nullum de nortris vivum sineret abire. A quo sic ei redicum est: «Exercitus hic quantitate parvus, qualitate sua optimus et omnis est ferreus. Pugnare cum eo tibi potis est; sed si tibi hodie victoria evenit, sic prosterneris ut fugiendo Miseconem inimicum te continuo persequentem vix aut nequaquam évadas, et Saxones tibi hostem in perpetuum acquiras. Si autem victus fueris, finis est de temet ipso et de omni regno ad te pertinenti. Non enim remanet spes ulla resistendi inimico te undiquessecus vallanti». Talibus alloquiis furor illius sedatur, et pace facta principes nostros alloquitur, ut qui contra eum hue ventrent, cum eo ad Miseconem pergere et in restituendis suimet rebus se apud Miseconem adiuvare voluissent. Hoc laudabant (geloben) nostri, et Gisilerus archipresul cum Ekkihardo, Esicone et Binezone comitibus proficiscebatur cum eo caeteris omnibus domum cum pace revertentibus. Advesperascente iam die hiis omnibus arma sumuntur, et mox cum iuramento firmatis redduntur. Venit Bolizlavus cum nostris ad Oderam; ad Miseconem nuncius mittitur, qui diceret, se in potestate sua auxiliatores suos habere. Si regnum sibi ablatum redderet, hos incolomes abire permitteret; sin autem, om-nes perderet. Sed Mizeco huic respondit: Si voluiset rex suos acquirere salvos aut ulcisci perditos faceret; et si hoc non fieret quod propter eos nil omnino perdere voluisset. Hoc Bol. ut accepit, salvis omnibus nostris, quaecumque potuit ex locis circumjacentibus predatur ac incendit. Inde reversus urbem unam. …(По Косме праж. Nimptsch), nomine possedit et hanc cum domino eius, urbanis nilrepugnantibus, acquisivit, eundemque Liuticis ad decoli landum dedit. Nee mora, dus fautoritus haec ostia ante urbem offertur, et de reversione ab omnibus tractatur. Tune Bol., sciens nostros ex parte Luiticiorum incolumes non posse domum sine eo pervenire, crastino dimisit eos crepusculo, ut ammoniti fuerant multum properantes. Quod ut predicti hostes comperierunt, pone sequi maxima electorum multitudie mox nitebantur. Quos Bol. vix conpescuit talibus: "vos, qui in meum hue venistis auxilium, videte ut hoc perficatis bonum, quod incepistis, pro certo scientes, quod hos quos in fidem succepi meam et in bona pace dimisi, vita superstite mea nullum hodie pacior perpeti malum. Non est nobis honor nee consilium, hactenus amicos familiäres nos nunc effici manifestos hostes. Scio magnam inter vos esse inimiciam; et hanc ulcisci eveniunt vobis tempora hiis multo apciora. Hiis sedati eloquis Liutici, duos ab eo detenti ibidem dies, et tunc invicem salutantes antiquumque foedus rénovantes discescerunt. Et tunc illi infidèles, qui nostros insequerentur, quia pauci erant 200 milites eligerunt. Quod nostris mox a quodam Hodonis satellite comitis intimatum est. Unde in ipsa accélérantes hora, Deo gratias! ad Magadaburg incolumes pervenerunt, hostibus se in vanum sic laborantibus.
183. NB. Ср. Вихман.
184. 991. Ann. Hildsh. Otto rex cum magno ex. Saxonum ac supplemento Misacon Brennanburg obsedit et vicit. Illo autem inde digrediente, Saxonicus quidam Kizo eandem urbem Liutizorum auxilio audacter satis contra regis imperium invasit atque praedictorum sclavorum pertinatia adversum jus fasque omne iniuste ditioni suae subegit; crebras Latrociniarum irruptiones in Saxoniam juxta Albiam flumen molitus est, a quibus Dei gratia non victor, sed veluti fugituvs predo, latitando aufugit.
185. Ann. Hildsh. Otto rex cum valida suorum manu iterum Brennanburg adiit venitque ad eum Heinricus dux Baiariorum et Bolizlao Boemanorum prints! ceps, cum ingenti multitudine in auxilium regi. Bolizlav vero, Misachonis filius per seipsum ad d. regem venire nequaquam valens, — imminebat quippe illi grande contra Ruscianos bellum, suos sibi satis fideliter milites in ministerium Regis direxerat. Verum D. rex, bonis Sclavorum promissionibus confidens, suisque principibus resistere nolens, pacem Ulis iterum concessit, et inde in patriam remeavit. Sed illi more solito mentiti sunt per omnia.
186. 992. Ann. Saxo. Bis a nostris hoc anno contra Slavos pugnatum est, primum 14 Kal. Julii, in quo prelio Thiethardus Fardensis eclesie diaconus signifer cum multis occubuit aliud. II Kal. Septembris in quo Halegred signifer Bremensis presbiter occisus est. (NB.: свящ. и еписк. сраж. против славян: какое к ним уважение?)
187. Такие выраж. не хороши.
188. Ann. Hildsh. Et eo anno Saxones 3 vicibus expeditionem paraverunt in Sclavos, et nihil perfecerunt; e contra Slavi crebris latrociniis Saxoniam fatigabant.
189. 994. Ann. Quedlinb. Continuatio. Разные бедствия, зима до мая, засуха, голод, мор. (Опис.) Sclavi insuper omnes, exeptis Sorabis, a Saxonibus defecerunt. 994. Thietm. IV, 14. Hiemps qua precesserat, asperitate et pestilentia nimioque frigore et vento ac insolita siccitate plena erat. In hac devicti sunt Sclavi.
190. NB. Все это в союзе с норм.
191. Thangmari vita Bernwardi ер. Hildesheimensis. 7. (994—995) Saxonia… magna ex parte pyratorum caeterrumque barbarorum feritate depopulata, continuis latrocinantium incursionibus sine intermissione patebat. Quam pestem reip depellere magno sui suorumque periculo semper instabat, et nunc cum aliis, 's interdum quoque cum suis solus super eos irruens, fortiter illos attriverat. Sed cum hujusmodi irruptiones sedari nullo modo posset, quippe cum barbari qui utrumque litus Albiae et naves omnes sua ditione tenebant, navali evetione per omnem Saxoniam facillime se infunderent; vigilantissimus Dei pontifex (B.) curam sibi commissae plebis agens, quomodo populum Dei de saevicia barbarorum eriperet animo fluctuabat Furorem namque sui impetus pene Hildenesheim usque intentabant, et ipsum sanctum locum praedam sibi promittebant. Divino itaque inctinctu in extremo fere sui episcopatus, ubi flumina Alera et Ovokare cofluunt, minitiunculam admodum munitam (Mundburg) exstruxit, in qua copiis militum dispositis barbarorum impetum repulit populumque Dei ab hostili feritate liberavit… Нас industria barbario tumultu in illis locis eliminato, acrius in circumsita ex loca debachati sunt. Unde… in rure Wirinholt nuncupato, ubi tutissima illorum statio fuerat liber quoque latrocinii incursus, quoqumque suae fraudis insidias intentarent, praesidium minitissimum instituit, fossisque aquarumque meatibus per rivum influentibus tutissimum reddidet, copiasque militum victv et armis caeterisque necessariis instructas habundantissime collocavit.
192. NB. Thietm. IV, 14. Wilm. 84. 995. Thietm. IV. 12. Rex Apodritos petit et Wiltios vastavit. 995. Ann. Hildsh., Sclavi frequenti irruptione Saxoniam vastant.
193. 995. Thietm. IV. 25. Revocemus ad memoriam, quod miserabiliter Gisilero archipresuli (Acta Sanct, I mens. Maj 433). incuria sui contigit damnum. Imperator ob defensionem patriae Harnaburg civitatem opera muniens necessario, earn 4 ebdomadas ad tuendum huic commisit. Qui fraude ignota ad placitum a Sclavis vocatus, cum parva multitudine exiit. Alii namque precesserunt et quosdam in urbe reliquit. Ecce autem unus e consociis ejusdem a silva erumpere hostes prodidit. Congredientibus vero tunc ex utraque parte militibus, archiantistes qui curru venit, equo fugit alato, ex suis mortem evadentibus paucis. Slavi victores preda interfectorum 6 Nonas Julii sine periculo pociuntur (plurimi mortui adnotantur in Necrol Merseburg. Jul. 2) et archiepiscopum sie elabisse conqueruntur. Custodivit tatem, quamvis sie lugubriter mutilatus, urbem ad dictum deim Gisilerus, tristisque reversus, obviam habuit patruum meimet marchionem Luitharium, cujus curam civitas predicta tunc respiciebat; firmiterque ei earn commitens abiit. Accessit autem cornes et ut urbem vidit incendio fumigantem, archiepiscopum remeare per internuntium frustra petiit. Ipse autem ignem in duobus locis jam alte ascendentem exstinguere temptans, cum nil omnino proficeret, portam hostibus patentem derelinquens, domum mestus revisit; et aecusatus post apud 504 imp., imputatam sacramento purgavit eulpam.
194. Длугош выдумал. Röppel, 107.
195. Ad. II, 34, схолия.
196. Краковское, Братиславское и Познанское.
197. Barthold 343. Thietm. VIL 52 (rex Ruscorum Wlodimerus) tres habens filios, uni eorum Bolizlavi duci nostrique persécutons filiam in matrimonium duxit, cum qua missus est a Polenis Reinbernus, presul Salsae Cholbergiensis. Ille in pago Hassegun dicto natus liberalique scientia a prudentibus magistris educatus, gradum episcopalem ascendit ut spero dignus. Quantum autem in cura sibi commissa laboraverit idem, non meae sufficit scientiae nee etiam facundiae. Fana idolorum destruens incendit et mare demonibus cultum, inmissis quatuor lapidibus sacro crismate perunctis et aqua purgans benedicta, novam Domino omnipotent! propaginem in infructuosa arbore, id est in populo nimis insulso, sanctae predicacionis plantacionem eduxit. Узнав, что Святополк по наущению Болеслава хочет ему противиться, Владимир посадил его с женою и Р. в тюрьму, где Р. и умер^[38].
198. 996. Ann. Quedl. compacta inter Saxones et Sclavos pace, Italiam perrexit.
199. Thietm V. 6. Bolislavus, Miseconis f. patri longe inferior, de morte laetatur comitis Ekkyhardi; moxque collecto ex., omnem Geronis marcham comitis, citra Albim iacentem, deindeque premissis obsidibus Budusin civitatem cum omnibus appertinenciis comprehendens, statim Strielam urbem invasit, Misnenses pecunia corrumpere clam temptans. Qui novis semper gaudentes, in una dierum, cum presidii maximam multitudinem ab acquirendam equorum annonam exisse conperirent, portam quae orientem respicit, in ea parte, qua satellites habitant dicti sclavonice Vethenici (wodnicy castellan), Cukesburgiensi Guncelino ad hoc duce irruunt, Bececionemque, Herimanni comitis satellitem, primo occidentes, ad caminatam eiusdem omnes armati conveniunt, fenestram lapidibus impugnant grandibus, dominum urbis, Ozerum nomine, sibi ab occidendum reddi vociferantes. Sed Thietmarus miles ex cubiculi sola, municioni: «Quare sic, infit, agitis? quis furor vos ita seduxit, ut obliti beneficioruum comitis Ekkihardi spontaneaeque invitationes sic assurgitis in perniciem filii? Si causam tanti facinoris seu publice seu clam cuiquam nostrum vultis aperire, commissi emendacionem vobis compla-citam futurique timoris vestrimet securitatem ex mei senioris nostrorumque omnium parte firmiter, qualitercumque vultis, promitto. Hunc quern in mortem vobis dari inclementer exposcitis, nobis viventibus non accipitis. Pauci sumus; aut communiter mori aut incolumes urbe hac nos exire pro certo sciatis». Tunc illi, auditis sermonibus, his colloquuntur, abeundique licentiam hiis praestantes, ducem Bolizlavum per internuncios invitant, portisque eundem suscipiunt apertis, completurque quod scriptum est: Letantur cum male fecerint ac excultant in rebus pessimis, et iterum: Sunt principia eonim ut mel, et novissima quasi abscinthium. Нас elatus prosperitate Bolizlavus, omnes regionis illius terminos usque ad Elstram fl. preoccupavit, presidiisque suimet munit. Congregantibus se tunc unanimiter ad haec prohibenda nostris, dolosus ille legatum obviam misit, qui se protestaretur cum gratia Heinrici ducis ac licentia haec incepise; in nullo se incolis nociturum et si quando is in regno vigeret voluntati ejusdem in omnibus assensurum; sin autem, quod his tum placeret libenter facturum. Hoc animadvertentes nostri, verbis credidere phaleratis, et inhoneste, quasi ad dominum, ad eundem profecti honorem innatum supplicatione et injusta Servitute mutabant.Quam inique com-parandi sunt antescessores nostri et contemporales. Vivente egregio Hodone, pater istius Miseco domum qua eum esse sciebat, crusinatus intrare vel eo assurgente numquam presumpsit sedere. Deus indulgeat imperatori, quod tributarium faciens dominum, ad hoc umquam elevavit, ut oblita sui genitoris regula, semper sibi prepositos auderet in subiectionem paulatim detrahere vilisimoque pecunie transeuntis inescatos amo, in servitutis libertatisque detrimentum capere. 10. Избрание Гейнриха… Bolislaus autem Misnensem urbem tantummodo innumerabilii pecunia acquirere satagebat, et quia opportunitas regni non erat, apud regem optinere non valebat, vix impetrans, ut haec fratri suo Guncelino daretur, redditis sibi Liudizi et Miltizieni regionibus. Восстание немец, вооруженных людей против воли короля. В… hoc factum esse dolo mali consilii autumans, gravi merore consumitur regi quod non promeruit imputando… patriam celeriter revisit. Cumque pervenisset ad Strelam urbem, protinus cam incendens, magnam multitudinem comprovincialium secum abduxit, nuncios quoque quosdam remittens, quosqu-mque potuit regi avertere contendit. Quod mox ad aures regis postquam pervenit suos familiäres caritative rogavit, ut archanas Sclavi insidias perquirerent, et si fieri posset exploratores ejus capere temptarent. 1002. Thietm. V, 5. Ekkihardus, comes, (vir domi militiaeque laudabilis)… Milzientos a libertate inolita servitutis jugo constrinxit. Thietm., IV, 32 monasterium in Hilleslevo a Sclavis combustum est, eductis sanctimonialibus, et eodem die multi ex nostris sunt interfecti.
200. Ad. II, 40. и след. Helm. I, 16.
201. NB. Christiani judices. NB. Как утверд. опять нем. власть после 983?
202. Dux Slaviae petit filio suo.
203. NB.
204. Convocatisque omnibus.
205. NB.
206. NB. В Юлине христ. не терпимо.
207. Около 1000. Thietm. IV, 42. In diebus illis nupsit Mahtild sanctimonialis filia Thiederici marchionis cuidam Sclavo nomine Prebizlavo. Quae post a Brenneburgensis injusto provisore civitatis Bolibuto capta, in tantum constricta est, ut neque dominicam nativitatem nee aliam sollempnitatem vel jejunio congruenti prevenire vel festivis celebrare gaudiis potuisset. Ubi quendam puerum genuit, quem lugubriter educavit, posteaque tante solutionem miseriae et abbaciam in Magadaburg indigna persepit. Cujus vir antea a confratribus geminis Ugione ac Ufficone 5 Kai. Ianuaris oeeubuit. Hujus frater Liudulfus nomine, deposito clericatu arma sumens ultricia, multum nocuit nostris, captus autem a cesare, iterum restitutus est gradui pristino.
208. Bart. 362.
209. NB. Vita Wigperti y Mensena.
210. NB.
211. 1003. Thietm. V 19. Rex… nuncios quoque Rederaiorum et horum qui Liutici dieuntur, misericorditer suseepit, hactenusque rebelles nunerum duludine promissionumque joeunditate sedavit et de inimicis familiarissimos effecit.
212. NB. Geis 12, 13, 14, 15.
213. 1003. Thietm. V, 22. Bolislavus (Heinricum) in aliquo laedere sumopere nisus, clam exercitum colligit et per nuntios suimet Guncilinum fratrem ortatur, ut memor firmae promissionis urbem Misnensem suae redderet dicioni amiciciamque renovaret pristinam. Ille autem sciens, istius ingressu a gratia regis et a demonio tali se penitus exclusum fuisse, mandatis talibus respondit: Omnia quae praeter haec a me expetis, frater, libenter impendo, et si umquam haec faciendi oportunitas accidit non recuso. Sunt mecum senioris mei satellites qui talia non paciuntur, et si hoc publicatur vita mea cum omnibus quae possideo, periclitatur. Нас legacione accepta, В. internuncios custodiri et legionem ad Albim properare jussit. Hic qualitatem vadorum secreto perquirens, mane facto ipse subsequitur et ad Strelam civitatem, quia suae dos erat filiae (Reqilindis, nupsit Hirimonno comiti, filio Ekkihardi marchionis Misniae) demandât, ut nee sibi guicquam timerent, neque cum clamore illato convicinos de hac re certos efficerent. Nec mora, ex. jussu ducis in 4 dividitur et ad Cirin (Zehren) castellum vespere conveniri precipitur. Duae autem phalanges premissae, ne sui aliquam a marchione molestiam paterentur, providere studebant. Totus hic pagus qui Zlomizi dicitus, optime tunc excultus in una hac die igne, gladio et habitatoris edictione flebiliter desolatur. Sed qualiter is qui omnes crebro fallere solebat, a quibusdam qui in Mogilina urbe sedebant deluderetur, memorare libet. Hii cum a legione ad eos missa impugnarentur: Cur sic facitis? inquiunt. Vestrum seniorem optimum scimus et hune nostro preponere volumus. Tantum precedite et nos cum familiis et possessionibus universis subsecuturos non dubitate. Talia orantes non amplius vexabant hostes, et seniori suo hos adventare pro certo nunciabant. Sed cum commilitones ad condictum sero confluere locum, hosque domi sedere dux cerneret, multum irascitur et mendacibus sociis poenas minatur. Postera luce, orto jam sole, preda innumerabilis premittitur, et magna pars hostium Albi immergitur. Caeteri domum redeuntes inlesi, dividunt predam, seniori suo optima quoque assignantes. Non fuit minor captivorum numerus quam 3000, et ut présentes affirmabant, multo amplius.
214. NB.
215. 1007. Thietm. VI, 24. …Régi pascha Ratisbone celebranti de Liuticiis et ab hiis qui a civitate magna Liuilni (al. Luvirm) dicta missi fuerant et a Jaremiro duce, Bolizlavum multa sibi contraria molyri cupientem asserebant, seque ad haec perficienda verbis ас pecunia ab eodem introduci affirmabant. Intimabant quoque ei, si hunc amplius in pace et gratia suimet haberet, ut servitutem eorum firmiter non teneret. Haec rex cum suis principibus caute considerans… generum suimet Hirimannum (tune marchio Milzenorums. Budissinensis, ex anno 1010 Misnensi) illo mittens condicta pacis faedera interdiceret. Quam legationem ab internuntiis Bolizlavus comperiens prefatum comitem quam vis ad se prius invitatum, non bene suscipit et percepta ab eo narrations in multis se excusat. Sciat, inquiens testis omnium Christus, quiequid deineeps facturus sum, id invitus implebo. Post haec collecto ex, pagum qui Morezini (inter Albim, Stremmam, Havelum et Nutham) dicitur, juxta Magadaburch jacentem populatur et fraternitatem quam in Christo cum Parthenopolitanis prius coniunxerat, hostili asperitate disrupit. Inde ad urbum que Zirwisti dicitur veniens, urbanos terrore gravi et hortatu devictos secum vehebat. Hoc totum nostri comperientes tardo veniebant ac morosius eos insequebantur. Horum primicerius fuit Tagino archiep.; et haec omnia prius sciens, non hene providebat. Fui hic equidem cum illo, et cum nos omnes ad locum qui Iutriboc appellabatur, venissemus, visum est sapientissimis, non esse consilium, hostes tarn parva multitudine persequendos, et reversi sumus. B. autem Luzici, Zara (pag. in Lus.inf. et Silesia cum civ. Soraw) et Selpuli denuo occupât et non longe post Buduscin civitatem presidio Hirimanni comitis munitam socer invidus possedit. Mittens autem nuncios suimet, urbanos postulat, ut urbem hanc sine utrorumque labore sibi redderent et nullam a seniore suo ereptionem sperarent. Fit pax mutua ad 7 dies. Iste parât impugnationes, hii per legatum suimet a domino et a principibus regnisuppliciter auxilium poscunt, se alios 7 dies hosti resistere promittentes. Venit machio Hirimannus ad Magadaburg, Walterdum tune prepo-situm interpellans, omnesque specialiter per legotos evocat primates, quos multum hic tune tardasse vehementer queritur, et tarnen milites suos per internuncios solatur. Qui cum assidua B-i impugnationi laborarent, viriliterque diu résistèrent, videntes nonnulos ex sociis eorum nutare, dominumque se ad liberandos non venisse: licentiam hinc exeundi cum omnibus, quae habebant, apud ducem prefatum impétrantes, urbem ei reddiderunt tristesque patriam repedabant.
216. Nß Thietm. VI, 38. …ad Luzici pagum, in cuius fronte urbs quaedam Jarina (Garhren) stat, a Gerone dicta marchione qui magnus fuit et sie nuneupabatur.
217. 236/226 1012. (Nov.) Thietm. VI, 51. Rex a Merseburg discedens, navigio ad Harneburg venit. Ibi cum Sclavis confluentibus plurima discusiens, pace vero ibi firmata rediit et omnium festa sanctorum in Helmanstidi celebravit; deindeque occidentales properat invisere regiones.
218. См: Raumer: потому сомнит. Гиз. 15.
219. Thietm. VII, 44. Ex parte gentili crucem. s. erigebant ejustem auxilio 520 hos (поляков) vinci sperabant.
220. Th. VII, 48.
221. Th. VII, 42.
222. Замечат. исправление.
223. NB.
224. Из рассказа Титм. многое прежде.
225. NB More Libido.
226. 1018. Thietm. VIII, 4. NB. Liutici in malo semper unanimes, Mistizlavum seniorem, sibi in priori anno ad expedicionem imperatoriam nil auxiliantem, turmatim petunt, plurimamque regni suimet partem dévastantes, uxorem suam et nurum effugare ac semet ipsum untra Zuarinae civitatis municionem cum militibus electis colligere cogunt. Deindeque malesuasa suimet calliditate, per indegenas, Christo seniorique suo rebelles, a paterna hereditate vix evadere hunc compellunt. Haec abominalis presumptio fit mense Februario, qui gentilibus lustracione et muneris debiti exhibicione venerandus ab infernali deo Plutone, qui Februus dicitur hoc nomen accepit (V Macrol. Saturn. I, 13). Tunc omnes aeclesiae ad honorem et famulatum Christi in hiis partibus erectae, incendiis et destruccionibus alliis cecidere et quod miserabillimum fuit, imago Crucifixi truncata est, cultusque idolorum Deo prepositus erigitur et menspopuliistius qui Abactrici et Warivocant, ur ut cor Faraonis ad hoc induratur, Libertatem sibi more Liuticio nota fraude vendicabant, sed cervicem suam suavijugo Christi excussam, oneroso diabolcicae dominacionis ponderi sua sponte subdiderant… Bernhardus, confrater Parthenopolitanus, et apostatae istius gentis tunc episcopus, id ut primo comperit, non secularis suimet dampni sud pocius spiritualis immenso dolore commotus, imperatoris nostro id nunciare non desistit. Нас legacione audita, césar graviter suspirat, sed de talibus respondere ad pasca differt, ut cum prudenti consilio hoc anulletur, quod infausta conspiracione conglutinatur. Hoc votum et salutare secretum Deus omnipotens secundet. Nullius fidelis cor ob hanc infelicitatem in aliquam desperacionem veniat, vel diem judicii appropinquare dicat, quia secundum veridici ammonicionem Pauli (2 Thest 2, I) ante dissensionem et Antichristi execrabilem adventum non debet e talibus aliquis oriri sermo, nee inter christicolas subita venire commocio, cum eorundem unanimitas essi debeat in summis stabilitas. Nutet in quantum velit, mortalis diversitas et morum ejusdem multiformis inequalitas. Omnis homo… debet a matre ecclesia pruis renasci in innocentium salvatoris Christi… Et… simus sollisiti et pervigiles, cum non valemus esse certi de futuris…
227. Ad. II, 47.
228. Helm. 618.
229. Съезд в Верб. 1022.
230. Wippo vita Churn. 463.
231. Th. VII, 26. Свен пойман норманами. Ad. Il, 27 (Svein) cum bellum susciperet contra Sclavos, bis captus et in Sclavaniam ductus, a Danis ingentis pondère au ri redemptus est.
232. Jomsv 34 см.
233. С. 483.
234. 9.
235. 9.
236. Odd. — 10.
237. Q S. Qy. Tr 145. Rögiwaldus (a meridie Stadi habitans)… duos fabros (плотников) génère Vendlandos summos artifices optima data conditione conducit строить род павильона для пиров.
238. NB гида? [Привязка к сноске в тексте отсутствует.]
239. С. 195. Нет в Jomsv.
240. NB Олав в Йомб. Thietm. VII, 28. Свен развод, с Гун[нильда].
241. Ormr hinis langi.
242. NB Сигвальд. Олаву-Пальнатоки.
243. Ad. 82. Gun. С. 285, 298.
244. Odd. 60.
245. Odd. 62.
246. Поход на Юлин. Saxo. 493.
247. Saxo 483 назыв[ает] не Свена, а Гар[альда], несправ[едливо], ибо Гакон отказ[ался] платить дань не Гар[альду], а Св[ену]. Th. VII, 28 дочь Мечислава, сестра Болеслава за Свеном.
248. Saxo 502 след. Ad. Br.
249. II, 47.
250. Олав Христ[ианин] — Свен его враг = Годискалку. Конец их.
251. NB Все это и сказание гораздо прежде.
252. Ad. 36, 37. NB. Barth. 360.
253. NB В Англии йомские витязи. Gies. 52, 53.
254. поход. NB. Gies. 53.
255. NB поморье Röppel. 172.
256. Raumer 93. Gies. 73.
257. NB Wippo op. Pistor; ср. с Raum. 93.
258. Wippo. NB.
259. См. Gies 74. Wippo. 479.
260. NB Значения они не были данными перед этим.
261. Helm. 19.
262. Ad. 3, 68.
263. NB. Saxa 523, 525.
264. NB Князем Бодр[ицким] был Ратибор.
265. Ad 2. 76.
266. NB упадок.
267. Sn. S. of Ol. helg. 251. Sveirn son Knuts Kongs oc Alfifo dottur Alfrinis Jarl hann hafthi verit settur sil rikis a Vidlandi oc Jomsborg.
268. Sn. S. Magnusa Korgs 24, s.
269. Ad. 2, 75. Slavi… post mortem Chnut Daniam infestabant.
270. Sag. № 28.
271. Ad. Sch.
272. Cf Ad 44 sch и 144 NB S Magn 28.
273. S. Magn. 24 Quibus gestis exercitum in Daniam reduxit. Cum vero Reum in Vestlandia (occid. Vindlandiae pars) praeternavigarent, naves piraticas quae complures ad terram stabant adorti, proelium commiserunt eo exitu, ut rex Magnus victor discederet. Qua de re hie versus agunt: Nex certandi cupidus durum piratae conventum ni Reo egit et ante latam Vindlandiam gladios virorum rubefecit.
274. Ad 2, 75. NB.
275. Записать.
276. Snor. s Magn 27.
277. S. Magn. 31 сл.
278. NB
279. 2. 75.
280. Cf. Saxa.
281. Helm I. 25.
282. Сравнение с Русью и Польшей. Несчастье то, что это основано на поражении, на изнеможении.
283. NB у бодричей князь, потому что они в опасности, у стодорян нет князя со вр. преоблад. лютичей.
284. Ad 3, 19. Helm. 1, 20.
285. Ad. 3, 22.
286. NB Свобода этих славян.
287. Helm. 1, 21. Ad. Рассказ, что хижане были за ратарей и доленцов, и выход., что черезпеняне требовали первенства.
288. Три короля у Адама.
289. NB. От чего все это?
290. Ad. 3, 1.
291. Ad. 3, 31.
292. Ad. 3, 26.
293. NB Значение Франк. дома относ. Слав.
294. Ad. 35.
295. 3, 25.
296. 9 NB. Предпочтение греческой церкви как независимой.
297. NB
298. NB Новиков.
299. Ad. 3, 70.
300. Mate. 9. 37.
301. Röpp. 171.
302. Röp. 156.
303. NB По следующему.
304. Gall. 119.
305. Gies II. 79.