Прогулка заграницей (Твен)/ДО

Прогулка заграницей
авторъ Марк Твен, пер. Л. Глазова

Оригинал: англ. A Tramp Abroad, опубл.: 1880. — Перевод опубл.: 1897. Источникъ: az.lib.ru • Книга издавалась также под названием «Пешком по Европе».

Собраніе сочиненій Марка Твэна Томъ шестой

ПРОГУЛКА ЗАГРАНИЦЕЙ

Переводъ Л. Глазова. С-ПЕТЕРБУРГЪ.
Типографія бр. Пантелѣевыхъ. Bepeйскaя, 16.
1897.
http://az.lib.ru

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.

ГЛАВА I.

Однажды мнѣ пришло въ голову, что міръ давно уже не видалъ настолько отважнаго человѣка, который рѣшился бы предпринять прогулку по Европѣ пѣшкомъ. Послѣ нѣкотораго размышленія я убѣдился, что именно я и есть то самое лицо, которому суждено доставить человѣчеству давно невиданное зрѣлище. И вотъ я рѣшился выполнить свое назначеніе. Это было въ мартѣ 1878 года.

Я сталъ подыскивать подходящаго товарища, который могъ бы сопровождать меня въ качествѣ моего агента, и кончилъ тѣмъ, что пригласилъ съ этою цѣлью мистера Гарриса.

Въ теченіе предполагаемой экскурсіи по Европѣ у меня было намѣреніе заняться, между прочимъ, искусствомъ, въ чемъ вполнѣ мнѣ симпатизировалъ мистеръ Гаррисъ. По части искусства онъ былъ такимъ же энтузіастомъ, какъ и я, и не менѣе моего желалъ заняться живописью. Я хотѣлъ выучиться нѣмецкому языку; того же хотѣлъ и Гаррисъ.

Въ половинѣ апрѣля мы сѣли на пароходъ «Голсатія», капитаномъ котораго былъ Брандъ, и благополучно совершили переходъ черезъ океанъ.

Послѣ недолгаго отдыха въ Гамбургѣ мы занялись необходимыми приготовленіями къ долговременному пѣшеходному путешествію на югъ при теплой весенней погодѣ; но въ послѣдній моментъ по нѣкоторымъ причинамъ намъ пришлось измѣнить программу и ѣхать на курьерскомъ поѣздѣ.

Мы остановились на короткое время во Франкфуртѣ-на-Майнѣ и нашли, что это весьма замѣчательный городъ. Конечно, я пожелалъ посѣтить тотъ домъ, гдѣ родился Гуттенбергъ, но это оказалось невыполнимымъ, такъ какъ не сохранилось ни малѣйшихъ воспоминаній даже о внѣшнемъ видѣ этого дома. Но зато мы провели цѣлый часъ въ домѣ Гёте. Городъ оставляетъ этотъ домъ въ частномъ владѣніи вмѣсто того, чтобы самому гордиться честью обладать имъ и заботиться о немъ.

Франкфуртъ находится въ числѣ тѣхъ 16-ти городовъ, которые оспариваютъ другъ у друга честь считаться мѣстомъ слѣдующаго событія. Однажды на восходѣ солнца, во время тумана, Карлъ Великій, преслѣдуя (какъ говорилъ онъ самъ) саксонцевъ, или (какъ говорятъ саксонцы), будучи преслѣдуемъ ими, пришелъ на берегъ какой-то рѣки. Враги были тутъ же передъ нимъ, а, впрочемъ, быть можетъ, и позади него. Во всякомъ случаѣ ему необходимо было переправиться, и при томъ какъ можно скорѣе. Онъ отдалъ бы все на свѣтѣ, чтобы имѣть проводника, но его не было. Вдругъ онъ видитъ, что къ рѣкѣ подходитъ самка оленя, за которою слѣдуютъ два дѣтеныша. Предполагая, что олени ищутъ брода, онъ сталъ наблюдать за ними, и разсчеты его оправдались. Животныя переправились черезъ рѣку, а за ними послѣдовала и армія. Такимъ образомъ, франки одержали важную побѣду, или избѣгли столь же важнаго пораженія, а для увѣковѣченія этого событія Карлъ Великій приказалъ построить на томъ мѣстѣ городъ и назвалъ его Франкфуртомъ, т. е. переправою франковъ. Hи одинъ изъ другихъ городовъ, гдѣ будто бы тоже произошло описываемое событіе, не получилъ этого названія. Это обстоятельство можетъ служить сильнымъ доводомъ въ пользу того предположенія, что Франкфуртъ есть мѣсто, гдѣ событіе это совершилось впервые.

У Франкфурта есть и другая причина гордиться — онъ считается мѣстомъ рожденія нѣмецкой азбуки, или, по крайней мѣрѣ, нѣмецкаго слова для обозначенія этого понятія — Buchstaben. Франкфуртцы утверждаютъ, что первыя подвижныя литеры были вырѣзаны на березовыхъ палочкахъ — Buchstabe, откуда произошло и самое названіе.

Во Франкфуртѣ же я получилъ слѣдующій урокъ политической экономіи. Изъ дому я привезъ съ собой ящикъ, содержавшій 1000 штукъ очень дешевыхъ сигаръ. Ради сравненія я зашелъ въ маленькую лавочку въ какомъ-то старомъ, кривомъ переулкѣ, выбралъ себѣ 4 ярко раскрашенныхъ коробки восковыхъ спичекъ и три сигары и положилъ на прилавокъ серебряную монету въ 48 центовъ. Торговецъ далъ мнѣ 43 цента сдачи.

Во Франкфуртѣ всѣ носятъ чистую одежду, и мнѣ помнится, что та же странность была нами замѣчена и въ Гамбургѣ, равно какъ и по всѣмъ деревнямъ, встрѣченнымъ нами по дорогѣ. Даже въ наиболѣе узкихъ, бѣдныхъ и древнихъ кварталахъ Франкфурта чистая опрятная одежда составляетъ общее, ъ правило. Самыя маленькія дѣти обоего пола почти всегда настолько опрятны, что безъ опасеній могутъ быть взяты на любыя колѣна. Что же касается до мундировъ солдатъ, то это воплощеніе новизны, чистоты и изящества. Повидимому, владѣльцы ихъ даже и мысли не могутъ допустить о возможности какого-нибудь пятна или соринки. Кондуктора и кучера общественныхъ каретъ носятъ красивую форменную одежду, которая блеститъ точно только сейчасъ вынутая изъ картонки; манеры этихъ джентельменовъ по изяществу соотвѣтствуютъ ихъ одеждѣ.

Въ одной изъ лавокъ я имѣлъ счастье натолкнуться на книгу, очаровавшую меня чуть не до смерти. Заглавіе этой книги: «Легенды Рейна отъ Базеля до Роттердама», сочиненіе Ф. Д. Кифера; переводъ Л. У. Гартгама, В. А.

Обыкновенно всѣ туристы упоминаютъ о легендахъ Рейна и упоминаютъ о нихъ такимъ тономъ, который долженъ показывать, что туристъ знакомъ съ этими легендами чуть не съ пеленокъ, причемъ со стороны читателя предполагается полная невозможность быть въ этомъ отношеніи невѣждою, но ни одинъ изъ туристовъ не разсказываетъ ихъ. Упомянутая маленькая книжонка вполнѣ утолила мой голодъ въ этомъ смыслѣ, а я, въ свою очередь, намѣренъ угостить своихъ читателей двумя-тремя маленькими завтраками, почерпнутыми изъ той же кладовой. Я не буду портить перевода Гартгама вмѣшательствомъ своимъ въ его способъ изъясняться по-англійски, такъ какъ главнѣйшая красота перевода и заключается въ оригинальномъ построеніи англійскихъ фразъ на нѣмецкій ладъ и въ способѣ разстановки знаковъ препинанія, но уже безъ всякаго порядка.

Въ главѣ, посвященной легендамъ о Франкфуртѣ, я нашелъ слѣдующее:

«Бергенскій плутъ».

«Однажды во Франкфуртѣ во время коронаціонныхъ торжествъ давался балъ-маскарадъ; въ блестяще-освѣщенныхъ залахъ гремѣла музыка, приглашая гостей къ танцамъ, и великолѣпіе туалетовъ и красота дамъ соперничали съ роскошью костюмовъ принцевъ и рыцарей.

Всѣ казались веселыми, радостными и остроумными, и только одинъ изъ многочисленныхъ гостей оставался угрюмымъ; черныя латы, въ которыя онъ былъ закованъ, возбуждали общее вниманіе, и его высокая фигура, равно и благородство его движеній, привлекали собою взгляды всѣхъ дамъ. Кто этотъ рыцарь? Никто не могъ отвѣтить на этотъ вопросъ, потому что забрало его было опущено и не было признаковъ, по которымъ можно было узнать его. Величественно и притомъ скромно приближается онъ съ императрицѣ; склонившись предъ нею на одно колѣно, онъ проситъ о милости — вальсировать съ царицею праздника. И она исполняетъ его просьбу. Легко и граціозно несется онъ въ вальсѣ черезъ длинный залъ, мимо государя, который любуется ловкимъ танцоромъ и утверждаетъ, что еще не видалъ ему равнаго по искусству. Благодаря своимъ манерамъ и остроумному разговору, онъ расположилъ къ себѣ императрицу, которая даритъ ему и второй танецъ, о которомъ онъ просилъ ее, затѣмъ, третій, четвертый и такъ далѣе. Глаза всѣхъ устремлены на счастливаго танцора и многіе завидуютъ его счастію; всѣ остальные сгораютъ отъ любопытства узнать, кто этотъ замаскированный рыцарь.

Между тѣмъ, заинтересовался рыцаремъ и самъ императоръ и съ величайшимъ нетерпѣніемъ ожидалъ времени, когда по маскараднымъ законамъ каждый замаскированный гость обязанъ былъ объявить свое званіе. Моментъ этотъ наступилъ, но, хотя всѣ остальные сняли съ себя маски, одинъ таинственный рыцарь отказывался открыть свое лицо, пока, наконецъ, королева, побуждаемая любопытствомъ и разгнѣванная упрямымъ отказомъ, не приказала ему поднять забрало. Онъ повиновался, но никто изъ высокопоставленныхъ дамъ и рыцарей не узналъ его. Но вотъ изъ толпы присутствующихъ выходятъ двое судей, которые узнаютъ чернаго танцора, и какой же ужасъ и смятеніе поднялись въ залѣ, когда они объявили, кто былъ предполагаемый рыцарь. Это былъ палачъ изъ Бергена. Пылая гнѣвомъ, король приказываетъ схватить преступника, отважившагося танцовать съ королевой, и немедленно предать смерти того, кто такъ оскорбилъ королеву и опозорилъ корону! Виновный падаетъ въ ноги императору и говоритъ:

— Дѣйствительно, я виноватъ передъ всѣми благородными гостями, здѣсь собравшимися, но еще тяжелѣе вина моя передъ вами, о, государь мой и королева. Оскорбленіе, нанесенное королевѣ моею заносчивостью, равносильно измѣнѣ, но нѣтъ наказанія и даже казни, которая бы могла смыть то безчестіе, которое я нанесъ вамъ. Поэтому, о, король, дозволь мнѣ предложить средство, могущее смыть этотъ позоръ и поправить все дѣло! Вынь свой мечъ и посвяти меня въ рыцари, чтобы я могъ бросить въ лицо свою желѣзную рукавицу всякому, кто осмѣлится непочтительно отозваться о моемъ королѣ.

Императоръ былъ удивленъ этимъ смѣлымъ предложеніемъ, которое, однако, показалось ему очень мудрымъ:

— Ты смѣлый плутъ, — отвѣчалъ онъ послѣ минутнаго размышленія: — однако же совѣтъ твой хорошъ и показываетъ твой умъ, тогда какъ дерзость твоя доказываетъ храбрость. Да будетъ по твоему, — и затѣмъ, нанося ему ударъ мечемъ, продолжалъ: — даю тебѣ дворянство; ты, стоящій теперь предо мною на колѣняхъ и умолящій о прощеніи нанесенной тобою обиды — встань рыцаремъ, но ты дѣйствовалъ, какъ плутъ, и поэтому будешь отнынѣ называться Бергенскимъ плутомъ, — и радостно всталъ черный рыцарь. Всѣ присутствующіе трижды прокричали виватъ въ честь императора, и громкія радостныя восклицанія раздались, когда королева протанцовала еще разъ съ плутомъ изъ Бергена».

ГЛАВА II.
Гейдельбергъ.

Мы остановились въ гостинницѣ близъ желѣзнодорожной станціи. На другое утро, сидя въ своей комнатѣ въ ожиданіи завтрака, мы были сильно заинтересованы сценою, происходявшей черезъ улицу, передъ подъѣздомъ сосѣдней гостинницы. Прежде всего изъ дверей появилась особа, называемая portier (не слѣдуетъ смѣшивать съ привратникомъ; portier — есть нѣчто вродѣ помощника управляющаго гостинницей), въ новехонькомъ синемъ форменномъ платьѣ, украшенномъ блестящими бронзовыми пуговицами, и съ золотыми галунами на околышкѣ фуражки и на обшлагахъ; мало того, на рукахъ его красовались бѣлыя перчатки. Окинувъ глазомъ арену своихъ подвиговъ, онъ началъ распоряжаться. Вбѣжали съ ведрами, метлами и щетками двѣ служанки и принялись скрести тротуаръ; тѣмъ временемъ двѣ другія скребли четыре мраморныя ступени, которыя вели къ двери подъѣзда. Затѣмъ, мы увидали, какъ нѣсколько человѣкъ мужской прислуги вынесли большой коверъ для покрыванія лѣстницы. Коверъ этотъ былъ отнесенъ въ сторону, выбитъ, вытрепанъ и вычищенъ до позѣдней пылинки и затѣмъ унесенъ обратно. Мѣдные прутья отъ ковра были тщательно вычищены и снова уложены на мѣсто. Затѣмъ явился цѣлый отрядъ служителей, съ горшками и кадками съ цвѣтущими растеніями, и устроилъ около входной двери и крыльца что-то вродѣ непроходимаго джунгля. Другіе занимались украшеніемъ цвѣтами и знаменами всѣхъ балконовъ; нѣкоторые влѣзли даже на крышу и водрузили тамъ на шестѣ какой-то большой флагъ. Затѣмъ явились еще женщины и принялись опять за чистку тротуара; мраморныя ступени были ими вытерты мокрою тряпкою и обметены начисто метелками изъ перьевъ. Потомъ вынесли широкій черный коверъ и положили его на мраморныхъ ступеняхъ и поперекъ всего тротуара до самыхъ тумбъ. Портье, присмотрѣвшись къ ихъ работѣ, нашелъ, что коверъ лежитъ недостаточно ровно; онъ приказываетъ исправить; прислуга прилагаетъ всѣ старанія, выбивается изъ силъ, но портье все недоволенъ. Наконецъ, онъ самъ хватается за коверъ, поправляетъ его, вытягиваетъ, и наконецъ все сдѣлано, какъ слѣдуетъ. Затѣмъ, вынесли узкій коверъ ярко-краснаго цвѣта, развернули и положили его поверхъ чернаго, какъ разъ посрединѣ, Эта красная дорожка доставила портье еще болѣе хлопотъ, чѣмъ черная, но онъ терпѣливо трудился надъ ней, пока и она не легла вполнѣ ровно по самой серединѣ чернаго ковра. Въ Нью-Іоркѣ всѣ эти манипуляціи непремѣнно привлекли бы цѣлую толпу любопытныхъ, но здѣсь онѣ обратили на себя вниманіе всего съ полдюжины мальчугановъ, изъ которыхъ нѣкоторые были съ ранцами на плечахъ и книжками въ карманахъ, другіе со связками въ рукахъ и всѣ, ушедшіе въ созерцаніе, выстроились въ рядъ поперекъ тротуара. Вдругъ одинъ изъ нихъ дерзостно перепрыгнулъ черезъ коверъ и занялъ позицію по другую его сторону. Такая непочтительность видимо разсердила портье.

Вслѣдъ за тѣмъ наступила минута ожиданія. Хозяинъ гостинницы въ парадномъ костюмѣ, съ непокрытой головой, расположился на нижней мраморной ступени, лицомъ къ лицу съ портье, стоявшимъ на другомъ концѣ той же ступени. Шесть или восемь лакеевъ, въ перчаткахъ, безъ шляпъ, одѣтыхъ въ самое бѣлое бѣлье, въ самыхъ бѣлыхъ галстухахъ и въ самыхъ лучшихъ своихъ фракахъ съ фалдами въ видѣ ласточкина хвоста, толпились около своихъ начальниковъ, оставляя, однако, дорожку, образованную ковромъ, свободною. Всѣ они молчали и не двигались, пребывая въ ожиданіи.

Спустя короткое время послышался шумъ ѣдущихъ экипажей, и тотчасъ же толпа народу стала собираться на улицѣ. Подкатили двѣ или три открытыхъ кареты, изъ которыхъ высадилось нѣсколько статсъ-дамъ и чиновниковъ. Въ другой открытой каретѣ пріѣхалъ великій герцогъ Баденскій, статный мужчина въ мундирѣ, съ красивою мѣдною на головѣ каскою со стальнымъ остріемъ наверху. Наконецъ прибыли императрица германская и великая герцогиня Баденская въ закрытой каретѣ; онѣ прошли черезъ всю группу низко склонившихся служителей и исчезли въ подъѣздѣ гостинницы, давъ намъ возможность увидѣть только ихъ затылки, чѣмъ зрѣлище и закончилось.

Однако, вернемся къ Гейдельбергу. Погода стояла ужасно жаркая. Поэтому мы оставили низменную часть города и переселились въ гостинницу «Замокъ», расположенную на холмѣ, повыше развалинъ замка.

Гейдельбергъ лежитъ въ устьяхъ узкаго ущелья, имѣющаго форму пастушескаго посоха; если взглянуть вверхъ по ущелью, то легко замѣтить, что оно мили на полторы тянется почти по прямой линіи, затѣмъ круто поворачиваетъ вправо и исчезаетъ. Ущелье это, на днѣ котораго бурлятъ быстрыя воды Неккара, ограждено двумя длинными, крутыми скалистыми стѣнами въ тысячу футовъ высотою, покрытыми лѣсомъ до самаго верха, за исключеніемъ одной части, гдѣ лѣсъ вырубленъ и почва воздѣлана. Стѣны эти, точно отрубленныя при входѣ ущелья, образуютъ два смѣлыхъ, кидающихся въ глаза, мыса, между которыми и расположенъ Гейдельбергъ; отъ ихъ подножія раскинулась необозримая долина Рейна, по которой сверкающими извилинами несется Неккаръ, скрываясь въ туманной дали.

Если же мы обернемся и посмотримъ вверхъ по ущелью, то прежде всего направо мы увидимъ гостинницу «Замокъ», стоящую у самой пропасти, на днѣ которой виднѣется Неккаръ; крутой спускъ до такой степени густо заросъ всевозможною растительностью, что не видно ни клочка голой скалы. Самое зданіе имѣетъ весьма живописный видъ: можно подумать, что оно поставлено на полку, прилѣпленную къ горѣ; благодаря своей изолированности и снѣжной бѣлизнѣ, оно рѣзко бросается въ глаза на фонѣ зеленой листвы.

Гостинница наша отличалась особенностью, которая была для меня положительно новостью; особенность эта, которую, по моему мнѣнію, не мѣшало бы примѣнять при всякомъ зданіи, построенномъ на высотѣ, командующей надъ прилегающей мѣстностью, состоитъ въ цѣлой серіи стеклянныхъ галлерей, прилѣпленныхъ снаружи зданія; на каждыя двѣ комнаты, т. е. на спальню и гостиную, приходится одна такая галлерея. Онѣ имѣютъ видъ длинныхъ, узкихъ и высокихъ клѣтокъ, подвѣшенныхъ къ стѣнѣ зданія. Мое помѣщеніе было угловое и поэтому имѣло двѣ клѣтки: одну — на сѣверъ, другую — на западъ.

Изъ сѣверной галлереи открывался видъ вверхъ, изъ западной — внизъ по ущелью Неккара. Нельзя себѣ представить насколько прекрасенъ и привлекателенъ былъ видъ съ западнаго балкона. На разстояніи ружейнаго выстрѣла, изъ массы яркозеленой листвы поднимались громадныя руины Гейдельбергскаго замка, этого Лира неодушевленной природы съ зіяющими арками, обвитыми плющемъ, зубцами и полуразвалившимися башнями; покинутаго, развѣнчаннаго. поврежденнаго бурями, но все-таки величественнаго, все-таки прекраснаго. Какое чудное зрѣлище, когда солнечный лучъ заката, скользнувъ по густо покрытымъ деревьями скатамъ, вдругъ разобьется по нимъ и какъ бы обольетъ ихъ огненной струей, а всѣ смежныя группы зелени остаются въ глубокой тѣни.

За замкомъ поднимается высокій куполообразный, заросшій лѣсомъ холмъ; за нимъ другой, еще выше, еще величественнѣе въ своихъ очертаніяхъ.

Внизу подъ замкомъ виднѣются бурыя крыши жмущихся другъ къ другу городскихъ построекъ. Вотъ два старинныхъ моста, живописно перекинутыхъ, черезъ рѣку. За ними перспектива расширяется. Черезъ ворота между двумя стоящими, подобно часовымъ, мысами вы видите обширную уходящую въ даль долину Рейна, переливающую всѣми тонами красокъ, постепенно, какъ бы расплывающуюся и, наконецъ, сливающуюся съ туманнымъ горизонтомъ.

Никогда я не могъ достаточно налюбоваться видами, въ которыхъ, подобно настоящему, красота соединяется съ какимъ-то умиротворяющимъ спокойствіемъ.

Первую ночь, проведенную нами здѣсь, мы рано легли спать. Но черезъ два или три часа я проснулся и долго лежалъ, прислушиваясь къ какому-то мягкому звуку, похожему на звукъ дождевыхъ капель, ударяющихъ въ балконныя стекла. Я такъ сперва и подумалъ, что это былъ дождь, но потомъ оказалось, что шумъ производить неугомонный Неккаръ, который гдѣ-то тамъ, далеко внизу, силится прорвать свои скалистыя оковы. Я всталъ и вышелъ на западный балконъ; предо мною открылась поразительная картина. Глубоко внизу, подъ темною массою замка, лежалъ вытянувшійся вдоль рѣки городъ; запутанная паутина его улицъ обозначалась мерцающими огнями, на мостахъ огоньки эти тянулись прямыми линіями, а отблески отъ нихъ свѣтлыми пятнами ложились на воды въ темныхъ пространствахъ между мостовыми арками; а дальше, на границахъ этой прекрасной картины горѣло, потухало и вновь зажигалось безчисленное множество какъ бы новыхъ огоньковъ, которые, казалось, покрывали собою цѣлыя десятины земли; казалось, что здѣсь были разсыпаны алмазы со всего свѣта. Не могъ я и подозрѣвать прежде, что полмили желѣзнодорожнаго полотна съ тремя парами рельсъ могутъ произвести подобный свѣтовой эффектъ.

Кто будетъ судить о Гейдельбергѣ и его окрестностяхъ на основаніи впечатлѣнія, вынесеннаго днемъ, тотъ скажетъ, что нѣтъ равнаго по красотѣ зрѣлища, но когда онъ увидитъ тотъ же Гейдельбергъ ночью, при мягкомъ свѣтѣ млечнаго пути, на фонѣ мерцающихъ и дрожащихъ огоньковъ, вспыхивающихъ на рельсахъ, то нѣтъ сомнѣнія, что онъ попроситъ отсрочки, чтобы обдумать свой приговоръ

Никто еще не пробовалъ блуждать въ густыхъ чащахъ, которыми поросли всѣ эти холмы близъ Неккара до самой вершины. Дремучій лѣсъ всѣхъ странъ имѣетъ въ себѣ что-то чарующее; но нѣмецкія легенды и сказки о феяхъ увеличиваютъ это очарованіе вдвое. Онѣ всякую мѣстность населяютъ гномами, карликами и всевозможными таинственными и сверхъественными существами. Въ тотъ моментъ, когда я писалъ эти строки, я былъ подъ такимъ впечатлѣніемъ этихъ легендъ, что временами мнѣ казалось, что я самъ вѣрю въ существованіе фей и гномовъ.

Однажды, послѣ полудня я блуждалъ въ лѣсу на разстояніи мили отъ гостинницы и невольно въ голову мнѣ приходили мысли о говорящихъ животныхъ, о кобольдахъ, очарованныхъ путникахъ и тому подобныхъ небылицахъ; и вотъ возбужденному моему воображенію стали показываться то тамъ, то сямъ въ темныхъ колоннадахъ лѣса какія-то перепархивающія существа. Мѣсто было какъ бы нарочно выбрано для такого случая. Это былъ сосновый лѣсъ съ такимъ толстымъ и мягкимъ ковромъ побурѣвшей хвои, что шумъ шаговъ едва былъ слышенъ и я шелъ какъ бы по шерсти; стволы были круглы и прямы, какъ колонны, и стояли близко другъ къ другу; до высоты около 25 футовъ они были лишены вѣтвей, а выше образовывали такую густую сѣть, что черезъ нее не проникалъ ни одинъ солнечный лучъ. Снаружи міръ былъ залитъ солнцемъ, но здѣсь царили таинственный полумракъ и такая глубокая тишина, что мнѣ казалось, будто я слышу свое собственное дыханіе.

Я стоялъ уже около десяти минутъ, очарованный прелестью этого мѣста, какъ вдругъ, точно съ тѣмъ, чтобы довершить иллюзію сверхъестественнаго, какъ разъ надъ моей головой закаркалъ воронъ. Я вздрогнулъ, но сейчасъ же разсердился самъ на себя. Взглянувъ вверхъ, я увидѣлъ ворона, сидящаго на вѣткѣ надъ моей головой и глядящаго на меня. Во мнѣ поднялось то же самое чувство стѣсненія и обиды, какое бываетъ, когда замѣтишь, что кто-нибудь чужой тайно наблюдаетъ за тобой и мысленно осуждаетъ тебя. Я глядѣлъ на ворона, воронъ глядѣлъ на меня. Нѣсколько секундъ продолжалось молчаніе. Затѣмъ птица переступила нѣсколько по вѣткѣ, какъ будто съ тѣмъ, чтобы занять болѣе удобный пунктъ для наблюденій, приподняла свои крылья, низко опустила между плечъ голову, вытянувъ ее по направленію ко мнѣ, и каркнула вторично; карканье это было явно оскорбительнаго свойства. Если бы воронъ говорилъ по-англійски, то и тогда онъ не сказалъ бы яснѣе, чѣмъ теперь на своемъ родномъ языкѣ: «Эй, чего тебѣ здѣсь нужно?» Я почувствовалъ себя въ такомъ же глупомъ положеніи. Какъ если бы былъ пойманъ и уличенъ въ какомъ-нибудь некрасивомъ поступкѣ. Однако же, я молчалъ; я не хотѣлъ входить въ препирательства съ ворономъ. А противникъ, съ крыльями все еще поднятыми, съ опущенной головой и пронзительными, яркими глазами, устремленными все время на меня, подождалъ съ минуту, а затѣмъ кинулъ мнѣ еще два-три ругательства, которыхъ я не понялъ, хотя и зналъ не мало такихъ словъ, которыя не употребительны въ церковномъ языкѣ.

Я продолжалъ молчать. Тогда противникъ мой поднялъ голову и кого-то позвалъ. Тотъ часъ же въ недалекомъ разстояніи послышался отвѣтный крикъ, очевидно, на какой-то вопросъ. Первый воронъ принялся объяснять что-то съ большимъ увлеченіемъ, вслѣдствіе чего прилетѣлъ и второй. Оба сѣли рядышкомъ на одной вѣткѣ и принялись разсматривать меня такъ же непринужденно и оскорбительно, какъ если бы они были великими натуралистами и разсматривали бы новый видъ какого-нибудь клопа. Положеніе становилось все болѣе и болѣе затруднительнымъ. Они призвали еще третьяго товарища. Это было уже слишкомъ! Я видѣлъ, что преимущество на ихъ сторонѣ и рѣшилъ выпутаться изъ затрудненія бѣгствомъ. Они торжествовали мое пораженіе точно такъ же, какъ бы сдѣлали это на ихъ мѣстѣ многіе неразвитые люди. Они смѣялись надо мной (потому что и воронъ можетъ смѣяться точно такъ же, какъ человѣкъ), дѣлали въ догонку мнѣ различныя обидныя замѣчанія, пока не потеряли меня изъ виду. Правда, они были не больше какъ воронами, и хотя я не придавалъ значенія тому, что они думали обо мнѣ, но когда хоть бы даже воронъ начнетъ кричать вамъ вслѣдъ: «Что за шляпа! Эй, скинь свой жилетъ!» и тому подобныя вещи, то это все-таки оскорбляетъ и сбиваетъ васъ съ толку, и не помогутъ тутъ никакіе доводы и аргументы.

Животныя, безъ сомнѣнія, разговариваютъ между собою. Вопросъ этотъ уже давно рѣшенъ; но я полагаю, что есть немного людей, которые понимаютъ ихъ разговоръ. Я зналъ всего одного такого человѣка. Я говорю, что онъ умѣлъ понмать ихъ, потому что онъ самъ разсказывалъ мнѣ объ этомъ. Это былъ простодушный среднихъ лѣтъ рудокопъ, жившій долгое время въ уединенномъ уголкѣ Калифорніи, среди деревьевъ и горъ, изучившій обычаи и привычки единственныхъ своихъ сосѣдей — звѣрей и птицъ до тѣхъ поръ, пока не убѣдился, что въ состояніи понимать всякій звукъ, изданный ими. Звали его Джимъ Бэкеръ. По словамъ этого Джима Бэкера, не всѣ животныя одинаково развиты, нѣкоторыя изъ нихъ употребляютъ только самыя простыя слова и врядъ ли способны на сравненіе или какой-нибудь цвѣтистый оборотъ рѣчи. Наоборотъ, у другихъ запасъ словъ весьма великъ, языкомъ они владѣютъ въ совершенствѣ, а выговоръ правиленъ и изященъ; такія животныя и говорятъ больше всего; они любятъ поговорить и, сознавая въ себѣ талантъ, не прочь «щегольнуть» имъ. Бэкеръ говорилъ, что послѣ долгихъ и тщательныхъ наблюденій онъ пришелъ къ тому заключенію, что синія сойки лучшіе говоруны изъ всѣхъ птицъ и звѣрей. Онъ говорилъ:

— Да, синія сойки умнѣе всѣхъ остальныхъ животныхъ. Расположеніе духа и чувства, имъ доступныя, гораздо разнообразнѣе, чѣмъ у остальныхъ; и, повѣрите ли, все, что сойка чувствуетъ, она можетъ выразить и словами. И не только какими-нибудь общими мѣстами, нѣтъ, она говоритъ краснорѣчиво, литературно, мало того, она не прочь употребить и метафору, да, метафору! Что же касается до искусства владѣть языкомъ, то врядъ ли вы увидите сойку, которая полѣзла бы въ карманъ за словомъ. Никто еще не видалъ этого. Рѣчь у нихъ такъ и кипитъ! При этомъ вотъ что еще: я долго наблюдалъ и утверждаю, что ни одна птица, или корова, или кто другой, незнакомы такъ хорошо съ грамматикой, какъ синяя сойка. Быть можетъ, вы скажете, что и кошка хорошо знаетъ грамматику. Да, знаетъ и кошка; но посмотрите на нее, когда она взволнована; послушайте ихъ, когда онѣ ночью перетрясаютъ другъ другу шкуру на крышѣ, и вы услышите такую грамматику, что у васъ барабанная перепонка лопнетъ. Незнакомые съ этимъ дѣломъ говорятъ, что это не что иное, какъ дьявольскій шумъ, который поднимаютъ дерущіяся кошки, но это неправда; это происходитъ оттого, что кошки забываютъ тогда о грамматикѣ. Я никогда или же очень рѣдко замѣчалъ, чтобы синяя сойка забыла грамматику, а если и случался такой грѣхъ, то она конфузилась, какъ человѣкъ, она немедленно снималась и улетала.

«Быть можетъ, вы будете говорить, что сойка все-таки не болѣе, какъ птица. Ваша правда, да, она птица, хотя бы уже потому, что покрыта перьями и, быть можетъ, не принадлежитъ ни къ какой церкви; но, съ другой стороны, она такое же человѣческое существо, какъ и вы сами. И я скажу вамъ, почему. Потому что способности, инстинкты, чувства и интересы сойки захватываютъ положительно все на свѣтѣ. У сойки не болѣе принциповъ, чѣмъ у любого конгрессмена. Сойка готова солгать, сойка готова украсть, обойти, измѣнить; въ четырехъ случаяхъ изъ пяти сойка отречется отъ самыхъ торжественныхъ своихъ обѣщаній. Святость обязательствъ, это такое понятіе, которое никоимъ образомъ не укладывается въ головѣ сойки. Наконецъ, въ довершеніе всего, есть и еще пунктъ; въ божбѣ сойка превзойдетъ любого джентльмена изъ рудника. Вы скажете, что и кошка умѣетъ божиться. Да, можетъ и кошка; но затроньте только сойку, и куда вашей кошкѣ! Ужь вы не говорите мнѣ, я понимаю толкъ въ этихъ вещахъ. А вотъ еще обстоятельство: въ брани, въ хорошей сильной брани, сойка далеко опередитъ человѣка, хоть бы самого богослова. Да, сэръ, въ сойкѣ отражается все, что есть въ человѣкѣ. Сойка кричитъ, сойка смѣется, сойка чувствуетъ стыдъ, сойка дѣйствуетъ съ разсужденіемъ по заранѣе обдуманному плану, сойка критикуетъ, любитъ сплетни и скандалы, обладаетъ юмористической жилкой, сойка не хуже, а, быть можетъ, даже лучше, чѣмъ вы сами, понимаетъ, когда она сдѣлала глупость. Если сойка не человѣкъ, то во всякомъ случаѣ отлично имъ притворяется, вотъ и все. Сейчасъ я разскажу вамъ истинное происшествіе съ одной изъ этихъ птицъ».

ГЛАВА III.

"Въ то время, когда я только-что сталъ понимать разговоръ соекъ, случилась вотъ какая исторія. Лѣтъ семь тому назадъ изъ этой мѣстности ушелъ послѣдній человѣкъ. Я поселился въ его хижинѣ, которая и по сіе время стоитъ въ томъ положеніи, какъ ее бросилъ хозяинъ; какъ видите, небольшая хибарка въ одну большую комнату, сложенная изъ бревенъ и крытая досками; между крышей и поломъ ничего — потолка нѣтъ. Ладно, вотъ какъ-то въ воскресенье утромъ вышелъ я и сижу передъ своей хижиной, и кошка около меня на солнцѣ грѣется, посматриваю на синѣющіе холмы, прислушиваюсь къ грустному шелесту листьевъ и думаю о своемъ домѣ, который остался далеко, въ Штатахъ, и о которомъ я уже около 30 лѣтъ ничего не слышалъ; вдругъ вижу садится на крышу хижины сойка съ жолудемъ во рту и говоритъ: «Галло, вотъ такъ исторія». Между тѣмъ, жолудь вывалился у нея изъ клюва и: понятно покатился внизъ по кровлѣ, но сойка не обратила на него никакого вниманія. Голова ея была всецѣло занята поразившимъ ее предметомъ, это была дыра въ кровельной доскѣ отъ вывалившагося сучка. Она склонила голову на сторону, закрыла одинъ глазъ, а другимъ смотрѣла на дыру, какъ «опоссумъ, заглядывающій въ кувшинъ»; затѣмъ она посмотрѣла вверхъ, взмахнула крыльями, что, понимаете, означаетъ у нихъ удовольствіе, и сказала: «Это похоже на дыру, это ужасно похоже на дыру, чортъ возьми, если я не увѣрена, что это и есть на самомъ дѣлѣ дыра!»

"Затѣмъ она снова наклонила голову и опять принялась за осмотръ, послѣ чего весело подняла глаза, замахала разомъ и крыльями, и хвостомъ и сказала: «Э, нѣтъ, это не дурная штука! Мнѣ повезло! Что за прелестная дыра!» Затѣмъ она слетѣла на землю, схватила жолудь, поднялась съ нимъ на крышу и, опустивъ его въ дыру, откинула назадъ голову, и на лицѣ ея засіяла восторженная улыбка. Вдругъ сойка какъ бы застыла въ напряженномъ вниманіи и улыбка постепенно сходила съ ея лица, какъ бы сбриваемая бритвою, и уступила мѣсто выраженію крайняго изумленія. При этомъ она сказала: «Почему я не слышала, какъ онъ упалъ?» Она опять приложила глазъ къ дырѣ и долго присматривалась; затѣмъ подняла голову и покачала ею; она обошла вокругъ дыры и заглянула въ нее съ другой стороны, и снова покачала головой. Съ минуту она подумала, затѣмъ принялась снова за самое тщательное изслѣдованіе: ходила кругомъ дыры во всѣ стороны и заглядывала въ нее чуть не со всѣхъ румбовъ компаса. Ничто не помогало. Тогда, сѣвъ на самый конецъ крыши, она съ физіономіей, погруженной въ задумчивость, съ минуту поскребла у себя правою лапою въ затылкѣ и, наконецъ, сказала: «Ладно, это слишкомъ для меня трудно, пусть такъ; быть можетъ, это какая-нибудь черезчуръ глубокая дыра; однако же, нечего мнѣ здѣсь проводить попусту время, слѣдуетъ заняться дѣломъ; полагаю, что такъ будетъ лучше, по крайней мѣрѣ, попытаюсь».

"Съ этими словами она улетѣла, принесла второй жолудь и опустила ее въ ту же дыру, послѣ чего какъ можно поспѣшнѣе приложилась къ ней глазомъ, чтобы посмотрѣть, куда упадетъ жолудь, но опоздала. Она смотрѣла по меньшей мѣрѣ съ минуту, затѣмъ, поднявъ голову, вздохнула и промолвила: «Скверно, мнѣ, кажется, никогда не понять этого обстоятельства, однако, попробую еще разъ». Она принесла третій жолудь и приняла всѣ предосторожности, чтобы услѣдить, куда онъ дѣнется, но опять безуспѣшно. «Ну, — сказала она, — я еще никогда не встрѣчалась съ подобной дырой; я начинаю думать, что это какая-нибудь особая дыра». Затѣмъ она точно съ ума сошла. Крича, что это колдовство, она бѣгала вверхъ и внизъ по крышѣ, трясла головой и бормотала что-то про себя, наконецъ, волненіе ея превзошло всякія границы. Я никогда еще не видалъ, чтобы птица такъ горячилась изъ-за подобнаго пустяка. Немного успокоившись, она опять подошла къ дырѣ и, поглядѣвъ на нее съ полминуты, сказала: «Хорошо, ты очень длинная дыра, очень глубокая дыра, быть можетъ, единственная въ своемъ родѣ дыра, но тѣмъ не менѣе, я наполню тебя; да, будь я проклята, если я тебя не наполню, хотя бы на это потребовалось цѣлыхъ сто лѣтъ!»

"И съ этими словами она улетѣла. Вы сроду не видали ничего подобнаго. Сойка принялась за работу, какъ негръ, и усердіе, съ которымъ она таскала въ теченіе двухъ съ половиной часовъ въ эту дыру жолуди, было, поистинѣ, для меня удивительно. Она ни на минутку не остановилась, чтобы еще разъ заглянуть въ дыру; она опускала жолудь и тотчасъ же летѣла за другимъ. Наконецъ, она съ трудомъ уже могла двигать крыльями, такъ она измучилась. Еле-еле добралась она вся мокрая отъ пота, словно кувшинъ изъ подо льда и, опустивъ въ дыру жолудь, сказала: «ну, теперь-то я полагаю, что ты до самыхъ краевъ наполнена!» и она нагнулась, чтобы посмотрѣть. Вы мнѣ не повѣрите, если я вамъ скажу, что, когда она подняла отъ дыры лицо, то оно было совершенно блѣдно отъ ярости. «Какъ, — закричала она, — я накидала туда столько жолудей, что хватило бы на 30 лѣтъ для пропитанія цѣлой семьи, а, между тѣмъ, если я вижу хоть тѣнь жолудя, то пусть меня тотчасъ посадятъ въ музеумъ съ брюхомъ, набитымъ опилками!»

Она едва доползла до конька крыши и, прислонившись къ трубѣ, собиралась съ силою и мыслями.

"Но вотъ прилетѣла другая сойка и, не дослушавъ восторженныхъ привѣтствій первой, спросила, въ чемъ дѣло. Бѣдняга разсказала ей все по порядку и прибавила: «Вотъ она, дыра-то, если не вѣришь мнѣ, пойди и посмотри на нее сама». Новоприбывшая отправилась, осмотрѣла дыру и, возвратясь, спросила, «сколько же ты туда набросала жолудей?» — «Не меньше, какъ тонны двѣ», — отвѣчала бѣдняжка. Вторая сойка пошла и снова осмотрѣла дыру. Не будучи въ силахъ рѣшить загадку, она подняла крикъ, на который прилетѣло еще три сойки. Всѣ онѣ изслѣдовали дыру, всѣ онѣ заставляли разсказывать потерпѣвшую свое приключеніе, а затѣмъ начали спорить между собою и высказывать свои предположенія одно другого глупѣе..

"Затѣмъ, онѣ позвали еще соекъ; тѣ позвали еще и еще, пока, наконецъ, вся мѣстность не наполнилась какимъ-то синеватымъ облакомъ. Собралось не менѣе пяти тысячъ ихъ, и всѣ онѣ кричали, спорили, ссорились и надѣлали такого гвалту, какого я еще не слыхалъ до той поры. Каждая сойка считала долгомъ посмотрѣть въ дыру и высказать о всей исторіи еще болѣе дурацкое мнѣніе, чѣмъ предыдущая. Онѣ изслѣдовали домъ со всѣхъ концовъ. Дверь стояла все время полуотворенною, и, наконецъ, одна старая сойка догадалась какъ-то войти туда и посмотрѣть. Понятно, что вся штука сейчасъ же и объяснилась. Тамъ на полу лежали всѣ жолуди, провалившіеся черезъ крышу. Сойка захлопала крыльями и закричала «ура». «Идите сюда, — сказала она, — идите сюда, эй, вы всѣ, пусть меня повѣсятъ, если эта дура не вздумала наполнитъ весь домъ жолудями!» Точно синимъ облакомъ окружили сойки дверь, и каждая, войдя внутрь и, сообразивъ всю нелѣпость поступка своей бѣдной товарки, падала навзничь, задыхаясь отъ смѣха; ея мѣсто сейчасъ же занимала слѣдующая сойка, съ которой повторялось тоже самое.

«Да, сэръ, онѣ цѣлый часъ еще сидѣли на крышѣ и по деревьямъ и чесали языки по поводу этого случая, не хуже людей. И пусть не говорятъ мнѣ послѣ этого, что сойка лишена юмористическаго чувства, а также и памяти, сэръ. Цѣлыхъ три года онѣ водили сюда лѣтомъ соекъ изо всѣхъ Соединенныхъ Штатовъ, чтобы показать имъ эту дыру. Да не однѣхъ соекъ, а и другихъ птицъ. И всѣ онѣ понимали смѣшную сторону происшествія, за исключеніемъ одной совы, которая летѣла изъ Nova-Seotla, чтобы посмотрѣть на долину Yo Semite и попала сюда на обратномъ пути. Такъ эта сова и не нашла ничего смѣшного въ данномъ случаѣ; но не чему и удивляться: она и въ долинѣ Yo Semite не нашла ничего особеннаго».

ГЛАВА IV.
Студенческая жизнь.

Лѣтній семестръ былъ въ полномъ разгарѣ; поэтому чаще всего какъ въ самомъ Гейдельбергѣ, такъ и въ его окрестностяхъ приходилось встрѣчать студентовъ. Большинство студентовъ, конечно, нѣмцы, но не мало здѣсь представителей и другихъ странъ. Они собрались сюда чуть ли не со всѣхъ уголковъ земного шара, благо и ученье и жизнь въ Гейдельбергѣ обходятся крайне дешево. Англо-американскій клубъ, состоящій изъ англійскихъ и американскихъ студентовъ, насчитываетъ двадцать пять членовъ, но есть немало студентовъ обѣихъ національностей и не принадлежащихъ къ клубу.

Девять десятыхъ студентовъ Гейдельберга не носятъ ни знаковъ, ни формы; остальные носятъ шапочки различныхъ цвѣтовъ и принадлежатъ къ кружкамъ, которые носятъ названіе «корпорацій». Корпорацій всего пять и каждая имѣетъ свой отличительный цвѣтъ: есть бѣлыя, синія, красныя, желтыя и зеленыя шапочки. Главнѣйшимъ времяпровожденіемъ «корпоративныхъ» студентовъ являются пресловутыя дуэли и «Кнейпы». Эти послѣдніе поминутно устраиваются по поводу какихъ-либо важныхъ событій, напримѣръ, по поводу избранія пивного короля. Церемоніи при этомъ весьма не сложны. Всѣ пять корпорацій собираются ночью, и по сигналу каждый участникъ начинаетъ какъ можно быстрѣе наливать себя пивомъ изъ кружки, емкостью около пинты, каждый ведетъ свой особый счетъ, откладывая, но обыкновенію, по одной фосфорной спички послѣ каждой опорожненной кружки. Избраніе скоро и заканчивается. Когда кандидаты потеряютъ всякую возможность продолжать состязаніе, производится счетъ спичкамъ, и тотъ, кто выпилъ наибольшее число пинтъ, провозглашается королемъ. Мнѣ, говорили, что послѣдній пивной король опорожнилъ свою кружку 75 разъ. Понятно, что никакой желудокъ не въ состояній вмѣстить заразъ такое количество и потому въ этихъ случаяхъ прибѣгаютъ къ тому способу опоражниванія желудка, который понятенъ всякому, кому приходилось ѣздить моремъ.

По улицамъ во всякіе часы дня видишь всегда такъ много студентовъ, что поневолѣ является вопросъ, занимаются ли они наукой. Нѣкоторые изъ нихъ занимаются, другіе нѣтъ. Каждый изъ нихъ свободенъ выбирать и трудъ, и удовольствія, такъ какъ жизнь въ нѣмецкомъ университетѣ совершенно свободна и не стѣснена никакими правилами. Студентъ не живетъ въ зданіи университета, а нанимаетъ себѣ частную квартиру, гдѣ ему больше понравится, обѣдаетъ онъ тоже гдѣ пожелаетъ и когда пожелаетъ. Онъ ложится спать, когда ему заблагоразсудится, но можетъ и совсѣмъ не ложиться. Онъ не связанъ съ университетомъ никакимъ срокомъ. Онъ не подвергается при поступленіи никакимъ экзаменамъ. Все ограничивается тѣмъ, что онъ вноситъ пустяшную, что-то около пяти или десяти долларовъ, плату за слушаніе лекцій и получаетъ билетъ, дающій ему право на всѣ привилегіи университетской жизни, и этимъ заканчивается формальная сторона дѣла. Затѣмъ ему предоставляется полная свобода работать или веселиться. Если онъ выбираетъ первое, то къ его услугамъ длинный списокъ предметовъ, изъ которыхъ онъ выбираетъ любые и подписываетъ подъ ними свою фамилію, но и тогда остается свободнымъ отъ обязательнаго посѣщенія лекцій.

Результатомъ такой системы является то обстоятельство, что на лекціяхъ по предметамъ, почему-либо неинтереснымъ или сухимъ, бываетъ весьма мало слушателей, и, наоборотъ, науки живыя, имѣющія обширныя примѣненія въ жизни, привлекаютъ громадныя аудиторіи. Я слышалъ разсказъ о томъ, какъ у одного профессора собиралось всего на всего не болѣе трехъ слушателей и при томъ всегда однихъ и тѣхъ же. Однажды двое изъ нихъ почему-то не явились, Лекторъ началъ, какъ и всегда: — «Милостивые государи», но тотчасъ же, безъ всякой улыбки, поправился, сказавъ: «Милостивый государь», и приступилъ къ дальнѣйшему изложенію. Мнѣ говорили, что большинство гейдельбергскихъ студентовъ хорошіе работники и дѣлаютъ все, что только въ ихъ силахъ и что немного имъ остается времени на развлеченія и проказы. Одна лекція слѣдуетъ за другою, такъ что студентъ едва успѣваетъ перейти изъ аудиторіи въ аудиторію, и наиболѣе прилежные изъ нихъ совершаютъ этотъ переходъ чуть не рысью. Экономить время имъ помогаютъ и профессора, которые пунктуально по звонку появляются и исчезаютъ со своихъ ящикообразныхъ каѳедръ. Однажды я вошелъ въ пустую аудиторію передъ самымъ звонкомъ. Помѣщеніе было весьма скромно: простыя некрашенныя скамьи человѣкъ на 200 и такіе же столы къ нимъ, и ничего больше.

За минуту до звонка ввалилась толпа студентовъ, человѣкъ въ 150; всѣ они тотчасъ же кинулись по своимъ мѣстамъ, развернули записныя тетради и обмокнули въ чернильницѣ перья. Только-что зазвенѣлъ звонокъ, какъ вошелъ профессоръ, дородный мужчина. Встрѣченный громомъ апплодисментовъ, онъ быстро шелъ къ своей каѳедрѣ и еще по дорогѣ началъ: «Милостивые государи», а затѣмъ продолжалъ свою рѣчь, взбираясь въ то же время по ступенькамъ. Къ тому времени, какъ онъ взошелъ на каѳедру и обернулся лицомъ къ своимъ слушателямъ, лекція была уже въ полномъ разгарѣ и всѣ усердно скрипѣли перьями. Профессоръ обходился безъ всякихъ записокъ; съ поразительной энергіей и быстротой читалъ онъ свою лекцію въ продолженіе цѣлаго часа; затѣмъ, по давно знакомымъ имъ признакамъ, студенты могли видѣть, что лекція близится къ концу; вотъ профессоръ берется за шляпу, все еще продолжая говорить; быстро сходитъ съ каѳедры и, ступая ногою на полъ, договариваетъ послѣднее слово своей лекціи; всѣ почтительно встаютъ, и онъ быстро проходитъ мимо пюпитровъ и исчезаетъ. Немедленно раздается шумъ и въ сосѣднихъ аудиторіяхъ, и минуту спустя я остаюсь одинъ на одинъ съ пустыми скамейками.

Да, нѣтъ сомнѣнія, что лѣнивый студентъ не представляетъ здѣсь общаго правила. Изъ числа всѣхъ 800 студентовъ я знаю въ лицо не болѣе 50 лѣнтяевъ; но зато я вижу ихъ на улицѣ въ теченіе всего дня. Они фланируютъ по городу или гуляютъ по лѣсистымъ окрестнымъ холмамъ; они разъѣзжаютъ въ экипажахъ, катаются по рѣкѣ или попиваютъ пиво и кофе послѣ обѣда въ саду около замка. Большая часть изъ нихъ носитъ цвѣтныя шапочки какой-нибудь корпораціи. Они всегда прекрасно и фешенебельно одѣты, обладаютъ изысканными манерами и недугъ веселую и беззаботную жизнь, обставленную достаточнымъ комфортомъ. Если мимо общества сидящихъ студентовъ пройдетъ господинъ или дама, знакомые кому-нибудь одному изъ студентовъ, который поднимается и кланяется, то вслѣдъ за нимъ поднимаются и снимаютъ фуражки всѣ остальные присутствующіе. Подобнымъ же образомъ встрѣчаютъ они и каждаго изъ членовъ своей корпораціи, но на членовъ чужой корпораціи не обращаютъ никакого вниманія, точно и не замѣчаютъ ихъ. И это не есть невѣжливость, а только исполненіе установленнаго корпоративнаго этикета.

Между профессоромъ и студентами незамѣтно никакой враждебной сдержанности, напротивъ, отношенія ихъ совершенно дружескія. Когда профессору случается войти вечеромъ въ пивную, гдѣ уже сидятъ собравшіеся студенты, эти послѣдніе сейчасъ же поднимаются и, снявъ свои фуражки, приглашаютъ профессора присѣсть къ ихъ столу и выпить съ ними пива. Профессоръ, по большей части, соглашается; и вотъ вмѣстѣ съ пивомъ льется часа два или три веселый разговоръ, пока, наконецъ, профессоръ, достаточно таки нагруженный и вполнѣ довольный, сердечно прощается съ ними, при чемъ они стоятъ, склонившись и съ непокрытыми головами, и мирно возвращается со своимъ грузомъ учености къ домашнему очагу. Никто не обиженъ, никто не оскорбленъ. Не произошло ничего дурного.

Какъ мнѣ показалось, содержаніе собакъ тоже входитъ въ кругъ постановленій корпоративнаго этикета. Я имѣю въ виду собакъ, принадлежащихъ цѣлой корпораціи, которыя есть общая собственность всѣхъ членовъ, подобно тому, какъ бываютъ экономъ иди слуга корпораціи, кромѣ того, въ корпораціи могутъ быть и другія собаки, принадлежащія отдѣльнымъ членамъ.

Какъ-то лѣтомъ послѣ обѣда мнѣ пришлось увидѣть въ замковомъ саду, какъ шестеро студентовъ торжественно маршировали другъ за другомъ по дорожкамъ сада, при чемъ каждый держалъ въ рукахъ ярко раскрашенный китайскій зонтикъ и ведъ на шнуркѣ собаку. Получалось поистинѣ странное зрѣлище. Временами вокругъ павильона собирается столько же собакъ, сколько присутствуетъ студентовъ, при этомъ замѣчается большое разнообразіе въ породахъ и въ степени какъ красоты, такъ и безобразія. Всѣ эти собаки проводятъ здѣсь время довольно скучно: ихъ привязываютъ къ скамьямъ, и въ теченіе часа или даже двухъ онѣ могутъ разнообразить свою скуку только ловлею комаровъ или тщетными попытками заснуть. Однако, въ видѣ возмездія на долю ихъ нерѣдко перепадаютъ и кусочки сахару, къ которому, повидимому, онѣ очень не равнодушны.

Что студенты увлекаются собаками, дѣло вполнѣ понятное и естественное, но тѣмъ же увлекаются въ Гейдельбергѣ и всѣ прочіе, какъ старики, такъ и юноши, какъ старухи, такъ и молоденькія, красивыя дѣвицы. Не знаю, есть ли другое зрѣлище, болѣе непріятное, какъ видѣть молоденькую элегантно одѣтую дѣвушку съ собакой на веревкѣ. Говорятъ, что это служитъ символомъ увядшей любви. Но, по моему мнѣнію, можно избрать для той же цѣли и другой символъ, не менѣе понятный, но болѣе приличный.

Было бы большой ошибкой предполагать, что всѣ эти вѣтренные, ищущіе развлеченій студенты обладаютъ пустыми головами. Какъ разъ наоборотъ. Они цѣлыхъ девять лѣтъ провели въ гимназіяхъ подъ дисциплиной, недопускающей свободы и заставлявшей ихъ работать упорно, какъ какихъ-нибудь рабовъ. Вслѣдствіе этого каждый изъ нихъ получилъ настолько полное и обширное образованіе, что самое большее, что можетъ сдѣлать для нихъ университетъ, — это дальнѣйшее развитіе какого-нибудь отдѣла ихъ спеціальныхъ знаній. Мнѣ говорили, что когда ученикъ оставляетъ гимназію, то онъ не только получилъ достаточное воспитаніе, но и увѣренъ въ томъ, что знаетъ, — увѣренъ твердо, безъ сомнѣній и колебаній. Онъ, напримѣръ, не только умѣетъ читать и писать по-гречески, но и говоритъ на этомъ языкѣ. Тоже и по отношенію къ латыни. Юношество другихъ странъ пользуется въ гимназіяхъ большей свободой, и положеніе его совсѣмъ другое. Тамъ люди идутъ въ университетъ и бьются по мансардамъ, чтобы получить общее образованіе; нѣмецкій же студентъ уже прошелъ свою мансарду и идетъ въ университетъ, чтобы только закончить свое образованіе и получить свѣдѣнія по какому-либо одному опредѣленному заранѣе отдѣлу науки, такъ корнетъ идетъ изучать, положимъ, международное право, медикъ — болѣзни глазъ, филологъ — какой-нибудь древній Готскій языкъ. Такимъ образомъ, нѣмецъ посѣщаетъ только тѣ лекціи, которыя читаются по избранной имъ отрасли знанія, а всю остальную часть дня пьетъ свое пиво, водитъ на шнурочкѣ собаку и вообще ищетъ развлеченій. Онъ такъ долго пробылъ въ рабствѣ, что широкая свобода университетской жизни является для него необходимымъ сокровищемъ, которымъ онъ дорожить и старается насладиться, зная, что сокровище это не вѣчно будетъ въ его распоряженіи, и что наступитъ, наконецъ, день, когда ему придется надѣть ярмо чиновничьей или вообще профессіональной жизни.

ГЛАВА V.
Студенческія дуэли.

Въ интересахъ науки моему агенту удалось получить для меня разрѣшеніе посѣтить помѣщеніе, предназначенное для студенческихъ дуэлей. Мы перешли черезъ рѣку и поднялись на нѣсколько сотъ ярдовъ вверхъ по берегу, повернули налѣво по узкому переулку и скоро подошли къ двухъэтажному зданію; съ наружностью его мы были уже знакомы, потому что не разъ видѣли его прямо изъ оконъ нашей гостинницы. Поднявшись вверхъ, мы вошли въ большое выбѣленное помѣщеніе, быть можетъ, футовъ 50 длиною, 30 шириною и 20—25 ф. высотою; оно было хорошо освѣщено. Ковровъ на полу не было. Вдоль одной короткой и двухъ длинныхъ стѣнъ этой комнаты тянулся рядъ столиковъ, за которыми сидѣло человѣкъ пятьдесятъ или семьдесятъ пять студентовъ.

Одни изъ нихъ пили вино, другіе играли въ карты или шашки, третьи просто болтали между собой, покуривая сигары и ожидая начала дуэлей. Большинство было въ цвѣтныхъ шапочкахъ; виднѣлись здѣсь и бѣлыя, и зеленыя, и синія, и красныя, и ярко-желтыя шапочки; словомъ, всѣ пятъ корпорацій имѣли здѣсь своихъ представителей. На окнѣ, у свободной стѣны, стояло шесть или восемь штукъ длинныхъ, узкихъ шпагъ съ большою чашкою для защиты руки, а подъ окномъ стоялъ человѣкъ, занятый оттачиваніемъ нѣкоторыхъ изъ нихъ на точилѣ. Повидимому, онъ понималъ свое дѣло до тонкости, и шпагою, вышедшею изъ его руки, можно было побриться.

Мы уже замѣтили, что ни одинъ изъ студентовъ ни кланялся, ни заговаривалъ съ сосѣдомъ, носящимъ шапочку другого, чѣмъ онъ самъ, цвѣта. Поведеніе это не означало враждебности, а только вооруженный нейтралитетъ. Предполагалось, что каждый будетъ драться на дуэли ожесточеннѣе и съ большимъ интересомъ, если не будетъ находиться въ пріятельскихъ отношеніяхъ со своимъ противникомъ; поэтому и дружба между членами различныхъ корпорацій была воспрещена. Въ промежуткахъ между дуэлями президенты всѣхъ пяти корпорацій ведутъ между собой оффиціальный, дѣловой разговоръ, но тѣмъ и кончаются всѣ ихъ сношенія. Когда настаетъ день, назначенный для дуэлей какой-либо корпораціи, президентъ ея вызываетъ изъ среды членовъ охотниковъ, и трое или болѣе откликаются на вызовъ. Корпорація, во всякомъ случаѣ, должна выслать не менѣе трехъ бойцовъ. Президентъ ставитъ списокъ именъ передъ президентомъ другой корпораціи съ просьбою выставить такое же число противниковъ отъ своей корпораціи, что и дѣлается, обыкновенно, безъ замедленія. Случилось такъ, что я попалъ сюда въ день дуэлей корпорацій «Красной Шапочки». которая и была вызывающей стороной, а волонтеры другихъ корпорацій только принимали ихъ вызовъ. Въ только-что описанной комнатѣ студенты дуэлируютъ два раза въ недѣлю въ теченіе семи съ половиной или восьми мѣсяцевъ въ году. Обычай этотъ существуетъ въ Германіи уже около 250 лѣтъ.

Однако, вернемся къ разсказу. Насъ встрѣтилъ студентъ въ бѣлой шапочкѣ я представилъ насъ нѣсколькимъ своимъ друзьямъ въ шапочкахъ того же цвѣта. Въ то время какъ мы разговаривали, изъ сосѣдней комнаты были введены двѣ страннаго вида фигуры. Это были студенты, приготовившіеся къ дуэли. Они были съ непокрытой головой, глаза ихъ были защищены желѣзными очками, съ выпуклостью чуть не въ дюймъ; кожаныя тесемки отъ этихъ очковъ прикрывали уши и плотно притягивали ихъ къ головѣ; шея ихъ была обмотана въ нѣсколько разъ полотномъ, чтобы шпага не могла ее поранить; отъ головы до пятъ они были защищены отъ всякаго поврежденія ватой; руки ихъ были забинтованы, оборотъ около оборота, до такой степени, что выглядѣли какими-то толстыми, черными бревнами. Четверть часа назадъ это были красивые юноши, одѣтые въ щегольское платье, теперь передъ нами стояли два какихъ-то ужасныхъ привидѣнія, которыхъ и во снѣ не увидишь. Они шагали съ вытянутыми впередъ руками, которыхъ они не могли поддерживать: услугу эту оказывали имъ товарищи, шедшіе по бокамъ ихъ.

Всѣ сейчасъ же кинулись къ свободному концу комнаты, куда направились и мы и заняли удобную для наблюденія позицію. Бойцовъ поставили лицомъ къ лицу и около каждаго изъ нихъ размѣстилось, въ качествѣ свидѣтелей, по нѣскольку его товарищей изъ одной съ нимъ корпораціи; двое секундантовъ, тоже обильно обложенныхъ ватою, со шпагами въ рукахъ стали рядомъ съ бойцами; студентъ, не принадлежащій ни къ той, ни къ другой корпораціи, представители которыхъ готовились драться, въ качествѣ третейскаго судьи занялъ наиболѣе удобный для наблюденія за ходомъ битвы пунктъ; другой студентъ стоялъ съ часами и записной книжкой въ рукахъ, чтобы отмѣчать время, число и характеръ ранъ. Сѣдовласый врачъ присутствовалъ тутъ-же съ корпіей, бинтами и всѣми необходимыми инструментами. Послѣ минутной паузы, дуэлянты отсалютовали почтительно судьѣ, послѣ чего, снявъ шапки и выступивъ впередъ, тоже сдѣлали и всѣ остальныя должностныя лица. Теперь все было готово къ бою; вокругъ толпились студенты, задніе стояли на стульяхъ и столахъ. Глаза всѣхъ были обращены въ одну точку.

Бойцы слѣдили взорами другъ за другомъ; воцарилась глубокая тишина и всѣ находились въ напряженномъ ожиданіи. Я полагалъ, что борьба поведется осторожно. Но случилось не такъ. Едва поданъ былъ знакъ, какъ оба привидѣнія кинулись другъ на друга, и удары посыпались градомъ, съ такою молніеносною быстротою, что я не могъ различить, когда я вижу шпагу и когда только отблескъ ея въ воздухѣ; шумъ, раздававшійся отъ ударовъ, падающихъ на сталь и на вату, временами становился просто оглушительнымъ; они наносили удары съ такою ужасною силою, что я не могъ понять, какъ не разлетѣлись въ куски ихъ шпаги. Вдругъ, среди блеска клинковъ, я замѣтилъ пучекъ взлетѣвшихъ на воздухъ волосъ, отдѣлившійся отъ головы одного изъ бойцовъ и тотчасъ же развѣянный вѣтромъ.

«Halt»! — закричали секунданты; и своими шпагами развели шпаги противниковъ; бойцы сейчасъ же сѣли; одинъ изъ студентовъ уполномоченныхъ выступилъ впередъ и осмотрѣлъ раненую голову, проведя по ней разъ или два мокрою губкою; затѣмъ подошелъ врачъ, отстранилъ отъ раны волосы и обнажилъ яркокрасную ссадину въ два или три дюйма длиною; наложивъ какъ слѣдуетъ сорванный кусокъ кожи, и прикрывъ ее корпіей, онъ приступилъ къ наложенію бинтовъ; тогда выступилъ отмѣтчикъ и записалъ въ свою книжку всѣ обстоятельства дѣла.

Затѣмъ противники опять встали въ позицію, небольшая струйка крови текла по виску раненаго и каплями падала на его плечо, а съ плеча по тѣлу достигала самаго пола, на что, повидимому, раненый не обращалъ никакого вниманія. Знакъ былъ поданъ, и противники съ прежней яростью кинулись другъ на друга; снова посыпались удары, снова зазвенѣла и заблистала сталь; время отъ времени внимательный секундантъ замѣчалъ, что тотъ или другой клинокъ погнутъ, кричалъ «Halt» и задерживалъ оружіе противниковъ, послѣ чего одинъ изъ ассистентовъ тотчасъ-же исправлялъ поврежденіе.

Борьба продолжалась, вдругъ искры засверкали у одного изъ клинковъ, и самъ онъ разлетѣлся въ дребезги, при чемъ одинъ изъ осколковъ ударился въ потолокъ. Сломанная шпага была замѣнена новой, и дуэль возобновилась. Напряженіе силъ было весьма велико и бойцы начали выказывать признаки изнеможенія и принуждены были часто останавливаться для отдыха; каждое пораненіе кого-либо изъ нихъ тоже вело за собой перерывъ, при чемъ они садились, а докторъ накладывалъ имъ корпію и повязки. По закону каждая дуэль должна продолжаться пятнадцать минутъ, если только оба противники въ состоянія драться, а такъ какъ перерывы не засчитываются, то дуэль обыкновенно длится 20—30 минутъ. Въ данномъ случаѣ было рѣшено, что оба противника были слишкомъ утомлены, чтобы продолжать состязаніе и ихъ, облитыхъ кровью съ головы до ногъ, увели изъ комнаты. Дуэль эта, хотя и доказавшая, по мнѣнію всѣхъ, неоспоримое мужество противниковъ, однако же, не могла имъ быть засчитана частью потому, что продолжалась менѣе узаконенныхъ 15-ти минутъ (за вычетомъ перерывовъ); частью же потому, что ни одинъ изъ противниковъ не потерялъ вслѣдствіе своихъ ранъ способности продолжать состязаніе. Это была дуэль ни въ чью и по законамъ корпораціи должна быть возобновлена, какъ только противники оправятся отъ своихъ ранъ.

Во время этой дуэли мнѣ случилось разговориться съ однимъ изъ молодыхъ джентльменовъ въ бѣлой шапочкѣ, который сказалъ мнѣ, между прочимъ, что и онъ сейчасъ же станетъ къ барьеру; онъ назвалъ мнѣ и своего противника, молодого человѣка, стоявшаго прислонившись къ противоположной стѣнѣ и съ сигареткой во рту спокойно смотрѣвшаго на перипетіи происходящей дуэли.

Знакомство это повело къ тому, что и я лично заинтересовался исходомъ предстоящей дуэли; мнѣ, понятно, хотѣлось, чтобы побѣдилъ мой знакомый, и не совсѣмъ пріятно было узнать, что весьма мало на то шансовъ, такъ какъ, несмотря на то, что мой protégé считался не изъ послѣднихъ бойцовъ, но противникъ его былъ еще искуснѣе.

Но вотъ начинается эта дуэль и ведется съ тою же яростью, какъ и предыдущая. Я стоялъ почти рядомъ со сражающимися, но при всемъ стараніи не могъ услѣдить, какой изъ ударовъ достигалъ своей цѣли и который нѣтъ; они падали и отражались съ молніеносною быстротой и, казалось, всѣ достигали цѣли; клинокъ все время вился надъ головой противника, какъ бы касаясь то лба, то темени. Но на самомъ дѣлѣ этого не было; невидимый мною клинокъ все время принималъ на себя удары. Въ теченіе 10-ти секундъ каждый нанесъ 12—15 ударовъ и столько же отразилъ ихъ, при чемъ никто не получилъ ни малѣйшей царапины; затѣмъ испортилась одна изъ шпагъ и сдѣланъ былъ короткій перерывъ, пока принесли другую. Только во второй схваткѣ студентъ въ бѣлой шапочкѣ получилъ серьезную рану въ голову и, въ свою очередь, нанесъ такую же противнику. Въ третьей стычкѣ противникъ получилъ другую рану, а у моего знакомаго была разсѣчена нижняя губа. Затѣмъ студентъ въ бѣлой шапочкѣ нанесъ еще нѣсколько ранъ, но самъ не получилъ никакого новаго поврежденія. Минутъ черезъ пять отъ начала дуэли вмѣшался врачъ и прекратилъ дуэль; противная сторона получила такія поврежденія, что всякое новое грозило опасностью. Эти раны имѣли ужасный видъ, но не будемъ описывать ихъ. Итакъ, противъ ожиданія мой знакомый остался побѣдителемъ.

ГЛАВА VI.

Третья дуэль продолжалась недолго и была кровопролитна. Врачъ прекратилъ ее, замѣтивъ, что одинъ изъ бойцовъ получилъ настолько серьезныя поврежденія, что не могъ продолжать борьбы, не подвергая опасности свою жизнь.

Четвертая дуэль отличалась особеннымъ ожесточеніемъ; по черезъ 5—6 минутъ послѣ начала лекарю пришлось остановить и ее: уже второй студентъ былъ настолько сильно раненъ, что не могъ держать оружія. На эту четвертую дуэль я глядѣлъ съ такимъ же живымъ интересомъ, съ такимъ же волненіемъ, какъ и на всѣ предыдущія; дрожь и мурашки пробѣгали по моему тѣлу при всякомъ ударѣ, который, казалось, способенъ раздробить черепъ; я чувствовалъ, какъ блѣднѣетъ мое лицо при видѣ каждой нанесенной раны. Глаза мои были устремлены на побѣжденнаго въ этой дуэли какъ разъ въ тотъ моментъ, когда онъ получилъ послѣднюю, рѣшившую участь борьбы рану; ударъ пришелся по лицу и срубилъ ему… но, нѣтъ, не буду вдаваться въ подробности. Я только взглянулъ и сейчасъ же отвернулся; если бы я зналъ, что увижу, то я не глядѣлъ бы совсѣмъ. Но нѣтъ, это неправда; всякій думаетъ въ такихъ случаяхъ, что онъ не смотрѣлъ бы, если бы зналъ, что онъ увидитъ, но интересъ и возбужденіе всегда настолько сильны, что побѣждаютъ всѣ остальныя чувства; такъ было и со мной, я чуть не стоналъ, но все-таки глядѣлъ, привлекаемый раздражающими ударами стали о сталь. Со зрителями этихъ дуэлей случаются нерѣдко обмороки, въ чемъ, по моему мнѣнію, нѣтъ ничего удивительнаго.

Обѣ стороны этой четвертой дуэли были серьезно ранены, настолько серьезно, что врачъ возился съ ними въ теченіе почти часа — фактъ самъ по себѣ знаменательный. Этотъ перерывъ не прошелъ праздно для собравшихся студентовъ. Было уже за полдень; поэтому они вызвали хозяина своего буфета и распорядились подать себѣ горячій бифштексъ, цыплятъ и тому подобное; они расположились у столиковъ и, болтая, споря и смѣясь, принялись за ѣду. Тѣмъ временемъ дверь въ комнату, гдѣ работалъ врачъ, стояла отпертою, но ни рѣзаніе, ни сшиваніе, ни окровавленныя повязки, производившіяся у всѣхъ на виду, не убавляли аппетита. Я вошелъ и поглядѣлъ на работу врача, но не могъ долго переносить этого зрѣлища. Гораздо легче смотрѣть, какъ наносятъ раны и получаютъ ихъ, чѣмъ на то, какъ ихъ залечиваютъ. Здѣсь нѣтъ шума, движенія, здѣсь нѣтъ той музыки стали, въ которой и состоитъ интересъ дуэли; остается одна ничѣмъ не замаскированная, хватающая за нервы картина страданія.

Наконецъ докторъ покончилъ свою работу, и на арену выступили два послѣднихъ бойца. Многіе еще не кончили обѣдать, но что за бѣда, они поѣдятъ и холодное, когда дуэль окончится; всѣ старались пробраться впередъ. Предстояла не обычная мирная дуэль, а «дѣло чести». Студенты эти повздорили и готовились теперь рѣшитъ свой споръ съ оружіемъ въ рукахъ. Они не принадлежали ни къ одной изъ корпорацій, но въ видѣ любезности были снабжены какъ оружіемъ, такъ и доспѣхами, и получили разрѣшеніе воспользоваться помѣщеніемъ корпорацій. Повидимому, оба молодые люди, хорошо знакомые съ оружіемъ, плохо знали правила дуэлей. Поставленные въ позицію, они, полагая, что уже время начинать, тотчасъ же ожесточенно кинулись другъ на друга, не дожидаясь сигнала.

Обстоятельство это показалось зрителямъ нѣсколько забавнымъ, такъ что вся ихъ напускная торжественность разлетѣлась и они расхохотались.

Понятно секунданты тотчасъ же задержали ихъ оружіе и остановили схватку. По данному знаку дуэль началась и посыпались удары, пока, наконецъ, не вмѣшался врачъ и не прекратилъ ея по причинѣ серьезныхъ пораненій одного изъ противниковъ. Этою дуэлью и закончился день. Было уже два часа пополудни, а пришли мы сюда въ половинѣ десятаго утра.

За это время арена борьбы сдѣлалась совершенно красною отъ крови, но древесныя опилки скоро уничтожили всѣ слѣды. До моего прибытія произошла еще одна дуэль, въ которой одинъ изъ противниковъ потерпѣлъ значительныя поврежденія, тогда какъ другой не получилъ даже и царапины.

Я видѣлъ, какъ обоюдоострый мечъ по всѣмъ направленіямъ разгуливалъ по головамъ и лицамъ десятка молодыхъ людей, но не видѣлъ ни гримасы, не слышалъ ни одного стона, не могъ подмѣтить даже мимолетнаго измѣненія физіономіи, которое бы показывало, что раненый чувствуетъ острую боль. Поистинѣ удивительное самообладаніе. Подобная же нечувствительность наблюдается у дикарей и профессіональныхъ бойцовъ; но послѣдніе рождены и воспитаны для этого; встрѣтить же то же качество и въ той же степени у этихъ нѣжно воспитанныхъ молодыхъ людей — вещь, по моему мнѣнію, удивительная. И это мужество проявлялось не только въ минуту возбужденія вовремя самой дуэли, но и въ комнатѣ врача, гдѣ зрителей не было и царствовала тишина. И всѣ эти покрытые ранами колодцы, не издавшіе ни одного стона подъ ножемъ врача, дрались затѣмъ съ такою же завзятостью, какъ и до полученія ранъ.

Общество смотритъ на студенческія дуэли, какъ на какой-то фарсъ; отчасти это справедливо, но, принимая во вниманіе, что на этихъ дуэляхъ дерутся чуть не мальчики, что шпаги при этомъ употребляются настоящія, а лица и головы дерущихся остаются непокрытыми, мнѣ кажется, что фарсъ этотъ весьма серьезенъ. Обыкновенно смѣются, думая, что дерущіеся настолько плотно одѣты бронею, что гарантированы отъ всякаго пораненія. На самомъ же дѣлѣ не такъ; правда, глаза и уши ихъ защищены, но остальная часть лица и вся голова совершенно открыты. Не говоря уже о полной возможности получить серьезную рану, и самая жизнь подвергается опасности и часто спасается единственно вмѣшательствомъ врача. При всѣхъ предосторожностяхъ несчастные случаи все-таки возможны. Такъ, шпага можетъ сломаться и кончикъ ея отлетѣть и вонзиться въ артерію позади уха, чего, конечно, не можетъ случиться, если шпага не будетъ сломана. Такіе случаи уже бывали и смерть слѣдовала на мѣстѣ. Въ прежнее время, когда плечи сражающихся не были защищены, а шпаги были остроконечны (теперь онѣ притуплены), бывали случаи прокалыванія подмышечной артеріи, оканчивающіеся смертію.

Во времена употребленія остроконечныхъ шпагъ былъ случай, когда жертвою сдѣлался одинъ изъ зрителей; кончикъ разбитой въ дребезги шпаги отлетѣлъ на 5 или даже на 10 футовъ и вонзился кому-то въ горло или въ грудь, слѣдствіемъ чего послѣдовала моментальная смерть.

Вообще говоря, на студенческихъ дуэляхъ въ Германій ежегодно бываетъ отъ двухъ до трехъ смертныхъ случаевъ, причина которыхъ лежитъ, впрочемъ, почти исключительно въ безпечности и неосторожности самихъ раненыхъ; не обращая вниманія на свое пораненіе, они наѣдаются и напиваются попрежнему и, вообще, дозволяютъ различнаго рода излишества; слѣдствіемъ этого является воспаленіе, развивающееся настолько быстро, что нѣтъ возможности задержать его. Какъ бы то ни было, но эти школьныя дуэли настолько опасны и влекутъ за собой столько страданій и пролитой крови, что не мѣшало бы обратить на нихъ вниманіе.

Какъ обычаи и законы, такъ вообще и весь ритуалъ, соблюдаемый на студенческихъ дуэляхъ, весьма забавенъ и страненъ. Эта важность и строгость, эта преувеличенная вѣжливость придаютъ всему состязанію какой-то средневѣковый колоритъ.

Торжественность и рыцарская утонченность противниковъ дѣлаютъ изъ обыкновенной дуэли что-то вродѣ турнира. Законы этихъ дуэлей не только любопытны, но и весьма суровы. Такъ, каждому изъ противниковъ, если онъ того пожелаетъ, позволяется подвинуться впередъ съ мѣста, на которое онъ былъ поставленъ первоначально, но отступить нельзя ни подъ какимъ видомъ. Если сражающійся сдѣлалъ хоть одинъ шагъ назадъ, или хоть отклонился только, то судьи считаютъ, что это сдѣлано съ намѣреніемъ избѣжать удара вслѣдствіе трусости, и виновный съ безчестіемъ исключается изъ корпораціи. Казалось бы, вполнѣ естественно даже безсознательно, независимо отъ воли, уклониться отъ направленнаго на васъ удара, однако, и это соображеніе недостаточно сильно въ глазахъ строгихъ судей. Если раненый подъ вліяніемъ сильной боли не сумѣетъ удержаться отъ гримасы, то неминуемо упадетъ во мнѣніи своихъ сотоварищей; его корпорація будетъ стыдиться за него; ему дадутъ прозвище «заячья нога», что въ Германіи равносильно нашему выраженію «цыплячье сердце».

ГЛАВА VII.

Какъ добавленіе къ законамъ корпорацій приведу здѣсь нѣкоторые обычаи, которые имѣютъ ту же силу, что и законы.

Такъ, если президентъ корпораціи замѣтитъ, что одинъ изъ членовъ уже не новичекъ и, слѣдовательно, не избавленный отъ обязательныхъ дуэлей — долгое время не дрался, то онъ первый же разъ вмѣсто того, чтобы вызывать волонтеровъ, предлагаетъ этому студенту скрестить свое оружіе съ бойцомъ противной корпораціи; вызванному предоставляется право уклониться отъ этой дуэли, которая не считается для него обязательной, по крайней мѣрѣ, такъ говорятъ всѣ, но тѣмъ не менѣе, я не слышалъ, чтобы кто-нибудь дѣйствительно воспользовался бы этимъ правомъ. Каждый студентъ скорѣе выйдетъ изъ корпораціи, чѣмъ уклонится отъ дуэли, такъ какъ въ противномъ случаѣ положеніе его, какъ члена, сдѣлается очень щекотливымъ. Всякій, вступающій въ корпорацію, знаетъ, что главнѣйшая обязанность его — это драка на дуэли. Такимъ образомъ, относительно уклоненій отъ дуэлей нѣтъ иного закона, кромѣ обычая, который, какъ и всегда это бываетъ, дѣйствуетъ чуть ли не строже всякаго писаннаго закона.

Тѣ десятеро студентовъ, на дуэли которыхъ я присутствовалъ, не разошлись, какъ я предполагалъ послѣ перевязки своихъ ранъ, но одинъ за другимъ, по мѣрѣ того какъ врачъ перевязывалъ ихъ, возвращались въ залъ и вмѣшивались въ толпу. Студентъ изъ корпораціи бѣлыхъ шапокъ, оставшійся побѣдителемъ во второй дуэли, присутствовалъ при трехъ остальныхъ, а въ антрактахъ болталъ съ нами. Онъ не могъ хорошо говорить, такъ какъ шпага противника разсѣкла ему нижнюю губу надвое, такъ что врачу пришлось сшивать ее и облѣплять бѣлыми полосками пластыря. Конечно, онъ не могъ и ѣсть свободно и потому ему пришлось весьма медленно и съ большими предосторожностями истреблять свой завтракъ, пока шли приготовленія къ послѣдней дуэли. Студентъ, получившій наиболѣе тяжелую въ этотъ день рану, игралъ въ одинъ изъ антрактовъ въ шашки, несмотря на то, что большая часть его лица, и также чуть не вся голова были покрыты пластыремъ и повязками. Мнѣ говорили, что въ подобномъ видѣ студенты очень любятъ появляться на улицахъ и вообще въ публичныхъ мѣстахъ, и что ни жара, ни дождь не могутъ удержать ихъ дома, хотя бы здоровью ихъ и угрожала серьезная опасность. Студентъ со свѣжими повязками на лицѣ — явленіе очень обыкновенное въ Гейдельбергѣ. Мнѣ говорили еще, что студенты очень довольны получить рану въ лицо, такъ какъ остающіеся рубцы видимы всѣмъ и бывали примѣры, что нѣкоторые студенты нарочно растравляли свои раны и смачивали ихъ краснымъ виномъ, чтобы сдѣлать ихъ болѣе страшными на видъ. Несмотря на все неправдоподобіе я, однако же, слышалъ о томъ отъ многихъ. Что касается до меня, то я могу утверждать только то, что шрамы и рубцы отъ зажившихъ ранъ — вещь, весьма часто встрѣчаемая среди нѣмецкой молодежи, при чемъ иногда попадаются поистинѣ ужасные шрамы, навѣки неизгладимые, совершенно коверкающіе все лицо и придающіе ему иногда чрезвычайно непріятное выраженіе; особенный эффектъ получается, если нѣсколько большихъ шрамовъ какъ бы подчеркиваютъ безчисленное множество другихъ, болѣе мелкихъ, причемъ все лицо напоминаетъ видъ какой-то географической карты.

Встрѣчая часто студентовъ съ цвѣтными лентами или перевязями черезъ плечо, мы поинтересовались узнать, какое онѣ имѣютъ значеніе. Оказалось, что такая лента означаетъ, что владѣлецъ ея уже имѣлъ три законныя дуэли, т. е. дуэли, въ которыхъ или онъ серьезно ранилъ своего противника, или противникъ ранилъ его, дуэли же, почему-либо не рѣшенныя въ счетъ при этомъ не идутъ^[1]. Получивъ такую ленту, студентъ становится «свободнымъ». Онъ въ правѣ отказаться отъ дуэли и никто не смѣетъ упрекнуть его — исключеніе дѣлается въ томъ случаѣ, если онъ получилъ оскорбленіе; президентъ его корпораціи не можетъ уже предложить ему встать къ барьеру, онъ въ правѣ остаться зрителемъ, но никто ему не запрещаетъ вызваться при желаніи въ качествѣ волонтера. Статистика показываетъ, что такіе студенты рѣдко пользуются правомъ, которое имъ даетъ лента и постоянно являются волонтерами. Какой-то студентъ говорилъ мнѣ, что въ ихъ корпораціи имѣются доказательства, что графъ Бисмаркъ за время своего пребыванія въ колледжѣ въ одинъ лѣтній семестръ 32 раза выходилъ на поединокъ. Слѣдовательно, онъ имѣлъ цѣлыхъ 29 дуэлей уже послѣ того, какъ получилъ отличіе, дававшее ему право уклоняться отъ нихъ.

Статистика даетъ и еще не мало интересныхъ данныхъ по этому предмету. Дуэлямъ посвящается два дня каждую недѣлю. Установлено, что въ одинъ день должно быть три поединка; обыкновенно бываетъ ихъ болѣе, но три — это минимумъ. Въ день моего посѣщенія было 6 дуэлей, иногда же число ихъ доходитъ до 7 и 8. Итакъ, положимъ, что въ недѣлю состоится 8 дуэлей, по 4 дуэли въ день, число это меньше дѣйствительнаго, но я останавливаюсь на немъ, предпочитая брать меньшія числа, нежели большія. Для этого необходимо, чтобы въ годъ дралось отъ 480 до 500 человѣкъ, такъ какъ колледжъ открытъ въ теченіе 3 ¹/₂ мѣсяцевъ лѣтомъ и 4 мѣсяцевъ или немногимъ болѣе того зимою. Изъ 750 студентовъ, находившихся въ учрежденіи въ то время, когда я писалъ эти строки, корпоративныхъ было не болѣе 80-ти и только эти послѣдніе участвуютъ въ дуэляхъ. Правда, иногда случается, что и не корпоративные студенты съ согласія какой-нибудь изъ корпорацій пользуются ея оружіемъ и помѣщеніемъ для рѣшенія своихъ ссоръ, но это бываетъ далеко не каждый день^[2]. Такъ какъ на 80 человѣкъ приходится 250 дуэлей въ годъ, то въ среднемъ слѣдовательно на каждаго по 6 дуэлей. Если бы каждый изъ «свободныхъ» пользовался бы своимъ правомъ и уклонялся бы отъ дуэлей, то число ихъ не могло бы достигать указанной цифры.

Понятно, что при такомъ положеніи дѣлъ, студентамъ поневолѣ приходится часто практиковаться въ искусствѣ владѣть оружіемъ. Нерѣдко можно наблюдать, какъ они фехтуются гдѣ-нибудь тутъ же около столиковъ въ саду, показывая другъ другу какіе-нибудь вновь подмѣченные замысловатые удары. Даже въ антрактахъ между дуэлями того дня, который описанъ мною выше, шпаги не всегда находились въ бездѣйствіи; то тамъ, то здѣсь слышались тѣ свистящіе звуки, которые происходятъ при быстромъ движеніи ихъ въ воздухѣ; — это служило признакомъ, что студентамъ вздумалось попрактиковаться. Разумѣется, что при такомъ вниманіи, какое удѣлялось этому искусству студентами, изъ среды ихъ вырабатывается не мало замѣчательныхъ бойцовъ, слава которыхъ не ограничивается стѣнами собственнаго университета, но доходитъ и до другихъ университетовъ.

Такой боецъ приглашается, обыкновенно, въ Гёттингенъ для состязанія съ тамошними знатоками; если онъ останется побѣдителемъ, то и другіе университеты приглашаютъ его или высылаютъ къ нему своихъ бойцовъ. Американцы и англичане нерѣдко поступаютъ въ ту или другую корпорацію. Годъ или два тому назадъ знаменитѣйшимъ бойцомъ въ Гейдельбергѣ былъ чистокровный кентуккіецъ громаднаго роста. Онъ побывалъ во всей Германіи и вездѣ одерживалъ побѣды, пока, наконецъ, не былъ побѣжденъ маленькимъ студентомъ изъ Страсбурга. Въ Гейдельбергѣ появился одно время студентъ, прославившійся какимъ-то особымъ ударомъ, который наносился снизу вверхъ, а не наоборотъ, какъ это обыкновенно бываетъ. Студентъ этотъ остался побѣдителемъ подъ-рядъ въ 16-ти дуэляхъ, пока кто-то изъ зрителей не подмѣтилъ секрета и не нашелъ средства противъ него, тогда сразу же прекратились побѣды этого студента.

Правило, запрещающее студентамъ различныхъ корпорацій вступать въ разговоръ другъ съ другомъ, соблюдается очень строго. Въ помѣщеніи для дуэлей, въ паркѣ, на улицахъ, везде и всегда, гдѣ только собралась толпа студентовъ, образуются группы шапочекъ одинаковаго цвѣта. Если въ публичномъ саду за столикомъ, у котораго свободно можетъ расположиться цѣлая дюжина посѣтителей, сѣли хоть двое студентовъ въ красныхъ шапочкахъ, то всѣ желтыя, синія, бѣлыя и голубыя шапочки пройдутъ мимо, какъ бы не замѣчая этого столика, и будутъ тѣсниться у другого, гдѣ нѣтъ свободныхъ мѣстъ, но занятаго студентами въ шапочкахъ родственнаго имъ цвѣта.

Нашъ знакомый, любезности котораго мы обязаны посѣщеніемъ помѣщенія для дуэлей, носилъ бѣлую шапочку прусской корпораціи. Черезъ него мы познакомились со многими другими студентами, но изъ той же корпораціи бѣлыхъ шапочекъ. Мнѣ какъ-то вздумалось осмотрѣть стоящіе на окошкѣ мечи, но одинъ изъ студентовъ, американецъ, остановилъ меня. «Это здѣсь не принято, — сказалъ онъ, — всѣ эти мечи, какъ вы видите, съ красными и синими рукоятками, но вонъ несутъ нѣсколько мечей съ бѣлыми рукоятками, ихъ вы свободно можете брать въ руки». Когда во время первой дуэли сломался одинъ изъ мечей, то я хотѣлъ взять себѣ отлетѣвшій кусокъ, но такъ какъ мечъ принадлежалъ враждебной корпораціи, то и было рѣшено отложить намѣреніе до болѣе удобнаго времени. Кусокъ этотъ былъ мнѣ врученъ, когда разошлась публика. Мечи имѣютъ около трехъ футовъ въ длину и очень тяжелы. Нѣтъ сомнѣнія, что студенты, присутствующіе въ качествѣ зрителей при борьбѣ своихъ товарищей, не могутъ оставаться равнодушными къ исходу этой борьбы. Однако жь, всякое выраженіе своихъ чувствъ, порицанія или одобренія, какъ во время дуэли, такъ и по окончаніи ея, строго запрещены этикетомъ. Какой бы интересъ не представляла борьба, какой бы мастерской ударъ не поразилъ зрителей, они остаются спокойными и почти неподвижными и ни за что не позволятъ себѣ нарушить обычной торжественности и серьезности.

Когда дуэли окончились, и мы собрались уходить, то студентъ изъ прусской корпораціи, съ которымъ насъ познакомили, самымъ вѣжливымъ образомъ снялъ передъ нами свою шапочку и пожалъ намъ руки; сотоварищи его только поклонились, снявъ шапочки, но руки не подавали; студенты другихъ корпорацій разстались съ нами почти такъ же, какъ это принято у нихъ по отношенію къ членамъ враждебныхъ корпорацій, т. е. разошлись, не обращая на насъ никакого вниманія, точно и не замѣчая насъ. Если бы мы явились сюда еще разъ въ качествѣ гостей другой какой корпораціи, то бѣлыя шапочки въ свою очередь безъ всякаго желанія причинить обиду, а единственно въ силу этикета, игнорировали бы наше присутствіе^[3].

ГЛАВА VIII.
Великая французская дуэль.

Современная французская дуэль, хотя и осмѣянная нѣкоторыми остряками, остается тѣмъ не менѣе самымъ опаснымъ учрежденіемъ нашего времени.

Главная причина опасности заключается въ томъ, что противники дерутся на открытомъ воздухѣ и всегда рискуютъ схватить простуду. Поль де-Кассаньякъ, самый отчаянный изъ французскихъ дуэлистовъ, такъ часто подвергался простудѣ, что, наконецъ, сдѣлался положительно инвалидомъ; лучшій парижскій врачъ выразилъ мнѣніе, что если онъ будетъ драться на дуэли еще въ теченіе пятнадцати или двадцати лѣтъ, то непремѣнно подвергнетъ свою жизнь опасности, если только непріобрѣтетъ привычки драться въ комфортабельной комнатѣ, гдѣ нечего опасаться сырости и сквозного вѣтра. Эти соображенія должны поудержать болтовню вышеупомянутыхъ насмѣшниковъ, которые упрямо утверждаютъ, что французская дуэль есть времяпрепровожденіе наиболѣе полезное для здоровья, такъ какъ требуетъ движенія на открытомъ воздухѣ.

Однако, пора перейти съ моему разсказу. Какъ только я услышалъ о послѣдней серьезной ссорѣ между Гамбеттой и Фурту, происшедшей въ собраніи, я уже зналъ, что это такъ не кончится. Моя увѣренность основывалась на долговременной дружбѣ съ Гамбеттою ни на знаніи бѣшенаго и неукротимаго нрава этого человѣка. Я зналъ, что жажда мести, настолько же обширная, какъ и все его тѣло, должна охватить его и проникнуть до мозга костей.

Я не сталъ дожидаться, когда онъ позоветъ меня, но тотчасъ же отправился къ нему самъ. Согласно ожиданію, я нашелъ своего пріятеля, погруженнаго въ обычную французскую невозмутимость. Я говорю «французскую», такъ какъ французская невозмутимость и англійская — это двѣ совершенно непохожія другъ на друга вещи. Онъ быстро ходилъ взадъ и впередъ среди обломковъ своей обстановки, раскидывая ихъ ногами по всей комнатѣ; сквозь стиснутые зубы сыпались проклятія, а рука то и дѣло прибавляла все новые и новые пуки волосъ, вырванныхъ изъ головы, къ кучкѣ, лежащей на столѣ.

Онъ охватилъ руками мою шею, перегнулъ меня черезъ свой желудокъ и прижалъ къ груди, поцѣловалъ обѣ щеки, стиснулъ меня раза четыре или даже пять и затѣмъ уже предложилъ мнѣ свое собственное кресло. Какъ только я пришелъ въ себя, мы тотчасъ же приступили къ дѣлу.

— Я полагалъ. — сказалъ я, — что вы хотите пригласить меня въ качествѣ своего секунданта.

— Конечно, — отвѣтилъ онъ.

Я сказалъ, что согласенъ принять на себя эту обязанность, но подъ именемъ француза, чтобы въ случаѣ рокового исхода, я могъ бы избѣжать упрековъ своей страны. При этихъ словахъ онъ вздрогнулъ, вѣроятно, ему пришло на умъ, что въ Америкѣ дуэли не особенно-то уважаются. Однако, онъ согласился съ моимъ требованіемъ, и вотъ причина того обстоятельства, что во всѣхъ газетныхъ отчетахъ секундантъ Гамбетты фигурируетъ съ французскою фамиліею.

Прежде всего, мы написали завѣщаніе. Я настаивалъ на этомъ и поставилъ таки на своемъ. Я говорилъ, что никогда не слышалъ даже, чтобы человѣкъ въ полномъ разсудкѣ, собираясь идти на поединокъ, не написалъ бы прежде всего своего завѣщанія. Въ отвѣтъ онъ говорилъ, что ничего не слышалъ о такомъ человѣкѣ въ полномъ разсудкѣ, который дѣлалъ бы что-нибудь подобное. Когда завѣщаніе было написано, онъ приступилъ къ обдумыванію своего «послѣдняго слова». Онъ пожелалъ узнать, какого я мнѣнія о слѣдующей фразѣ: «Я умираю за моего Бога, за мою страну, за свободу слова, за прогрессъ и за всемірное братство человѣчества!» Я замѣтилъ, что подобная фраза потребуетъ весьма медленной смерти: она была бы хороша для чахоточнаго, но не подходитъ для умирающаго на полѣ чести. Мы перебрали не мало классическихъ послѣднихъ восклицаній, пока я не предложилъ ему остановиться на нижеприведенной фразѣ, которую онъ тутъ же записалъ въ свою записную кинжку, чтобы выучить наизусть: «Я умираю, чтобы жила Франція». Впрочемъ, я тутъ же замѣтилъ, что слова эти плохо вяжутся съ обстоятельствами дѣла, но онъ отвѣчалъ, что это совсѣмъ не важно для фразы подобнаго рода и что все, что отъ нея требуется — это эффектность.

Слѣдующій вопросъ, который насъ озабочивалъ — это вопросъ объ оружіи. Мой принципалъ заявилъ, что чувствуетъ себя нехорошо, и поэтому обсужденіе и хлопоты по поводу предстоящей встрѣчи проситъ меня принять на себя. Поэтому я написалъ повѣренному г-на Фурту слѣдующую записку.

"Милостивый государь, г. Гамбетта, посылая г. Фурту свой вызовъ, уполномочилъ меня предложить Плесси-Пике въ качествѣ мѣста встрѣчи, которая можетъ состояться завтра же утромъ на разсвѣтѣ; оружіемъ будутъ служить топоры. Примите, милостивый государь, увѣренія въ совершенномъ моемъ къ вамъ почтеніи.

Маркъ Твэнъ".

Прочитавъ это посланіе, пріятель г. Фурту пришелъ въ ужасъ. Немедленно явившись ко мнѣ и стараясь придать своему голосу возможную суровость, онъ сказалъ:

— Но, милостивый государь, взвѣсили ли вы послѣдствія, неминуемыя при подобномъ поединкѣ?

— Но что же такое особенное можетъ произойти?

— Какъ что, кровопролитіе!

— Вотъ что, но позвольте васъ спросить въ такомъ случаѣ, пролитіе чего же, если не крови, предполагаете вы устроить?

Я поймалъ его. Увидѣвъ, что промахнулся, онъ поспѣшилъ вывернуться и обратилъ свои слова въ шутку. Затѣмъ онъ сталъ увѣрять меня, что какъ онъ самъ, такъ и его принципалъ собственно ничего не имѣютъ противъ топоровъ и даже предпочли бы ихъ другому оружію, но, къ сожалѣнію, топоры запрещены французскими законами, и поэтому необходимо придумать что-нибудь другое.

Расхаживая по комнатѣ, я мысленно сталъ перебирать всевозможное оружіе; внезапно мнѣ пришло въ голову, что пушки Гэтлинга при дистанціи въ 15 шаговъ какъ разъ хороши, чтобы уладить любое недоразумѣніе, и я немедленно же облекъ свою идею въ форму предложенія.

Но и это оружіе не было принято, чему опять таки мѣшали законы. Я предложилъ винтовки; затѣмъ, двухствольныя охотничьи ружья; затѣмъ морскіе револьверы Кольта, но на все это получилъ отказъ. Тогда, съ минуту подумавъ, я въ видѣ насмѣшки предложилъ ему остановиться на кирпичинахъ при разстояніи въ ³/-₄ мили. Ненавижу шутить съ людьми, не умѣющими отличить шутки. Представьте же мою досаду, когда я увидѣлъ, что этотъ господинъ пресерьезно уходитъ, чтобы передать мое послѣднее предложеніе своему принципалу.

Онъ скоро вернулся и передалъ, что довѣритель его въ восторгѣ отъ моей идеи употребить въ качествѣ оружія кирпичины при дистанціи ³/-₄ мили, но принужденъ отказаться отъ нея, такъ какъ при этомъ могутъ пострадать совершенно постороннія лица.

— Ну, — отвѣчалъ я, — другого я ничего не могу придумать. Не будете ли вы добры сами тогда предложить оружіе? Быть можетъ, даже, что вы давно уже имѣете что-либо въ виду?

Физіономія его прояснилась, и онъ съ поспѣшностью отвѣчалъ.

— О, безъ сомнѣнія, monsieur!

Съ этими словами онъ принялся шарить по всѣмъ карманамъ, которыхъ у него было великое множество, и все время ворчалъ себѣ подъ носъ. «Странно, куда же это они запропастились?»

Наконецъ, поиски его увѣнчались успѣхомъ. Изъ жилетнаго кармана онъ извлекъ пару какихъ-то вещицъ, которыя и подалъ мнѣ. Поднеся ихъ къ свѣту и тщательно разсмотрѣвъ, я убѣдился, что это были пистолеты; но какіе пистолеты! Крошечные одноствольные, но за то изящные и оправленные въ серебро. Я не могъ говорить отъ охватившаго меня волненія. Молча повѣсивъ на свою часовую цѣпочку одинъ изъ пистолетовъ, я возвратилъ другой. Затѣмъ, мой сообщникъ по преступленію развернулъ какой-то крошечный сверточекъ, въ которомъ оказалась чуть не сотня патроновъ, и одинъ изъ нихъ подалъ мнѣ. "Я спросилъ, не означаетъ ли это, что нашимъ друзьямъ будетъ предоставленъ всего одинъ выстрѣлъ?.. Онъ отвѣчалъ, что французскіе законы разрѣшаютъ стрѣлять на дуэляхъ не болѣе, какъ по одному разу. Тогда я просилъ его взять на себя трудъ опредѣлить уже и дистанцію, такъ какъ моя голова положительно отказывалась что-либо придумать. Но когда онъ предложилъ 65 ярдовъ, то я чуть не потерялъ терпѣніе.

— Шестьдесять-пять ярдовъ, — воскликнулъ я, — и съ этими инструментами? Но, право же, на этомъ разстояніи и спринцовки окажутся оружіемъ болѣе серьезнымъ! Примите же, наконецъ, другъ мой, во вниманіе, что мы сошлись здѣсь для того, чтобы найти способъ разрушить чью-нибудь жизнь, а не сдѣлать ее вѣчной!

Но всѣ мои аргументы, всѣ настоянія принесли весьма мало пользы; съ трудомъ удалось мнѣ заставить его уменьшить разстояніе до 35 ярдовъ. Но и эту уступку онъ сдѣлалъ весьма неохотно и промолвилъ со вздохомъ:

— Я умываю себѣ руки въ этомъ убійствѣ; да падетъ эта кровь на вашу голову!

Такая отвѣтственность не особенно меня испугала; меня озабочивалъ больше вопросъ, какъ я явлюсь къ моему старому льву и передамъ ему эти смѣхотворныя условія. Входя къ г. Гамбеттѣ, и увидѣлъ, что онъ возлагаетъ послѣдній клокъ волосъ съ головы на алтарь своего гнѣва и волненія. Онъ бросился ко мнѣ, восклицая:

— А, вы уже покончили эти роковые переговоры, я вижу это по вашимъ глазамъ!

— Да, кончилъ.

Лицо его поблѣднѣло немного; онъ прислонился къ столу и съ трудомъ переводилъ нѣсколько мгновеній дыханіе, такъ сильно было въ немъ волненіе. Затѣмъ онъ хрипло прошепталъ:

— Оружіе, оружіе! Скорѣе, какое оружіе?

— Вотъ, — и я подалъ ему эту ювелирную бездѣлушку.

Онъ бросилъ на нее одинъ только взглядъ и тотчасъ же упалъ на полъ въ обморокъ.

Придя немного въ себя, онъ грустно сказалъ:

— То невѣроятное хладнокровіе, къ которому я себя принуждалъ, сказалось на моихъ нервахъ. Но прочь слабость! Я встрѣчу свою судьбу, какъ подобаетъ мужчинѣ и притомъ французу!

Поднявшись на ноги и принявъ осанку, какая рѣдко встрѣчается даже въ статуяхъ и никогда въ человѣкѣ, онъ продолжалъ своимъ глубокимъ басомъ:

— Смотри, я спокоенъ, я готовъ; какая же дистанція?

— Тридцать пять ярдовъ…

Я, конечно, не могъ поднять его; поэтому я только перевернулъ его и сталъ поливать ему голову водою. Наконецъ, онъ очнулся и сказалъ:

— Тридцать пять ярдовъ — такъ мало! Но что толку спрашивать. Если этотъ человѣкъ твердо намѣренъ совершить убійство, то станетъ ли онъ спорить изъ-за мелочи? Но замѣтьте одно: если я буду убитъ, то свѣтъ увидитъ, какъ встрѣчаетъ смерть французское рыцарство.

Послѣ долгаго молчанія, онъ прибавилъ:

— А ничего не говорилось о томъ, чтобы по случаю моей толщины, въ видѣ равновѣсія рядомъ съ моимъ противникомъ всталъ къ барьеру и кто-нибудь изъ его семейства? Но, нѣтъ, я не стану унижать себя подобнымъ требованіемъ, если у него у самого не хватаетъ благородства, чтобы о немъ вспомнить; пусть же онъ пользуется своимъ преимуществомъ — преимуществомъ, на которое не согласился бы ни одинъ порядочный человѣкъ.

Онъ снова погрузился въ глубокую задумчивость, продолжавшуюся нѣсколько минутъ; затѣмъ онъ спросилъ:

— А время, когда назначена встрѣча?

— Завтра, на разсвѣтѣ.

— Что за безуміе! Никогда не слышалъ ни о чемъ подобномъ. И кто же выходитъ изъ дому въ такое время?

— Въ этомъ-то и заключается причина, почему я выбралъ его. Или же, быть можетъ, вы хотите имѣть зрителей?

— Нечего терять времени въ пустыхъ препирательствахъ. Я, право, удивляюсь, какъ это и г. Фурту согласился на подобное нововведеніе. Идите сейчасъ же и потребуйте, чтобы время было назначено не такое раннее!

"Я бросился внизъ по лѣстницѣ и, отворивши выходную дверь едва не попалъ въ объятія секунданта г. Фурту, который обратился ко мнѣ со словами:

— Имѣю честь передать, что мой принципалъ рѣшительно противъ назначеннаго нами часа и проситъ назначить встрѣчу въ половинѣ десятаго.

— Передайте, милостивый государь, вашему почтенному принципалу, что мы готовы на всѣ уступки, какія только окажутся возможными. Мы согласны на предлагаемое вами измѣненіе времени.

— Позвольте мнѣ выразить вамъ благодарность отъ лица моего довѣрителя.

Затѣмъ, онъ обернулся къ своему спутнику и сказалъ:

— Вы слышали, г. Нуаръ, время встрѣчи назначено въ половинѣ десятаго.

Когда, раскланявшись и выразивъ свою проницательность, г. Нуаръ удалился, то мой собесѣдникъ продолжалъ, обращаясь ко мнѣ:

— Если вы найдете удобнымъ, то вашъ главный врачъ можетъ явиться на мѣсто въ одной каретѣ съ нашимъ, какъ это и принято.

— Нахожу это вполнѣ удобнымъ и отъ души вамъ благодаренъ, что вы напомнили мнѣ о врачахъ; самъ бы я, каюсь, и не догадался объ этомъ. — Сколько же ихъ требуется? Полагаю, что двухъ или трехъ будетъ достаточно.

— Двое съ каждой стороны — это обычное число. Я упомянулъ о «главныхъ» врачахъ, такъ какъ, приглашая во вниманіе высокое положеніе нашихъ кліентовъ, не мѣшало бы съ каждой стороны пригласить еще по нѣсколько врачей-ассистентовъ, выбравъ ихъ изъ числа болѣе знающихъ. Они могутъ явиться въ своихъ собственныхъ каретахъ. Приготовили ли вы гробъ?

— Простите мое невѣжество, совсѣмъ и не подумалъ объ этомъ! Сейчасъ бѣгу за нимъ. Безъ сомнѣнія, я кажусь вамъ совершеннымъ профаномъ, но надѣюсь, что вы будете снисходительны; дѣло въ томъ, что я никогда еще не видалъ подобной торжественной дуэли. Тамъ, на Тихоокеанскомъ побережьѣ мнѣ, правда, не рѣдко приходилось имѣть съ ними дѣло, но теперь для меня ясно, что то было не болѣе, какъ варварство. Гробъ — чортъ возьми! Мы просто оставляли своихъ мертвецовъ валяться тамъ, гдѣ они упали и предоставляли забирать ихъ и вѣдаться съ ними всякому, кто пожелаетъ. Имѣете вы еще что-нибудь сказать мнѣ?

— Ничего, за исключеніемъ развѣ того, что главные агенты конторы похоронныхъ процессій поѣдутъ вмѣстѣ, какъ это всегда принято. Помощники же ихъ и факельщики пойдутъ, конечно, пѣшкомъ. Я повидаюсь еще съ вами завтра часовъ въ 8 утра, и мы сговоримся относительно порядка процессіи. Затѣмъ, имѣю честь пожелать вамъ всего хорошаго.

Я возвратился къ своему довѣрителю, встрѣтившему меня словами:

— Ну, въ которомъ же часу назначена встрѣча?

— Въ половинѣ десятаго.

— Отлично. Дали вы знать въ газеты?

— Сэръ, если наша долговременная и тѣсная дружба не избавляетъ меня отъ подозрѣнія въ подобной низости…

— Тс, тс!..Съчего вы это взяли, мой дорогой другъ? Неужели я оскорбилъ васъ? А простите меня; я вижу, что задаю вамъ черезчуръ уже много работы. Итакъ, занимайтесь другими хлопотами, а это оставьте. Нѣтъ сомнѣнія, что кровожадный Фурту позаботится о томъ, или же я самъ — да, этакъ будетъ даже лучше, напишу пару словъ своему пріятелю, журналисту г. Нуару.

— О, если такъ, то вы можете избавить себя отъ хлопотъ; секундантъ противной стороны уже увѣдомилъ г. Нуара.

— Гм.. мнѣ слѣдовало бы догадаться. Узнаю въ этомъ Фурту, который всегда любитъ выказать себя.

Въ половинѣ десятаго утра процессія приближалась къ Плесси-Пике въ слѣдующемъ порядкѣ: впереди ѣхала наша карета и въ ней только мы съ г-номъ Гамбеттой вдвоемъ; затѣмъ карета съ г. Фурту и его секундантомъ; затѣмъ карета съ двумя поэтами-ораторами, которые не вѣровали въ Бога; изъ грудныхъ кармановъ ихъ сюртуковъ торчали похоронныя элегіи; въ слѣдующей каретѣ ѣхали главные врачи со своими инструментами; за ними слѣдовало 8 каретъ съ консультантами; затѣмъ шарабанъ, два гроба и карета съ главными агентами компаніи похоронныхъ процессій; за ними слѣдовалъ цѣлый кортежъ ихъ подчиненныхъ и факельщиковъ пѣшкомъ. Далѣе сквозь туманъ виднѣлась безконечная вереница зѣвакъ и полиціи.

Да, процессія была изъ солидныхъ и доставила бы великолѣпное зрѣлище, если бы только погода была хоть немножко получше. Процессія двигалась въ молчаніи; я нѣсколько разъ заговаривалъ со своимъ принципаломъ, но онъ, какъ видно, даже не замѣчалъ того, такъ какъ все время былъ углубленъ въ свою записную книжку и разсѣянно повторялъ: «Я умираю за Францію».

Прибывъ на мѣсто, я вмѣстѣ съ секундантомъ противной стороны отмѣрилъ на землѣ 35 ярдовъ и кинулъ жребій, кому на какое мѣсто выпадетъ встать. Послѣднее, впрочемъ, было не болѣе, какъ пустою формальностью, такъ какъ, принимая въ соображеніе состояніе погоды, всѣ мѣста были одинаковы. Закончивъ эти приготовленія, я вернулся къ своему пріятелю и спросилъ, готовъ ли онъ. Онъ выпрямился во весь свой ростъ и отвѣчалъ твердымъ голосомъ: «Я готовъ! Заряжайте батарею!».

Пистолеты были заряжены въ присутствіи мрачно-настроенныхъ свидѣтелей. При этомъ, по причинѣ плохой и темной погоды, намъ пришлось прибѣгнуть къ помощи фонаря. Затѣмъ мы развели противниковъ по мѣстамъ.

Въ эту минуту полиція замѣтила, что присутствующая публика тѣснится очень близко справа и слѣва отъ поля сраженія и поэтому потребовала пріостановки дуэли съ цѣлью удалить этихъ неосторожныхъ на безопасное разстояніе. Требованіе ея было исполнено.

Полиція раздѣлила всю толпу зрителей на двѣ части и каждую часть помѣстила позади каждаго изъ противниковъ, послѣ чего намъ было предоставлено продолжать свое дѣло. Такъ какъ туманъ сгустился еще болѣе прежняго, то мы съ секундантомъ противника согласились, что, прежде чѣмъ дать роковой сигналъ, мы издадимъ громкій крикъ, который поможетъ нашимъ друзьямъ опредѣлить хотъ приблизительно мѣстонахожденія своего противника.

Возвратившись къ своему другу, я съ тревогой замѣтилъ, что одушевленіе начинаетъ покидать его. Я приложилъ всѣ старанія, чтобы ободрить его.

— Сэръ, дѣла не такъ уже плохи, какъ кажутся. Принимая во вниманіе качество оружія, ограниченное число выстрѣловъ, которыми вамъ дозволено обмѣняться, большое разстояніе, непроницаемость окружающаго насъ тумана, а кромѣ того, еще то обстоятельство, что одинъ изъ противниковъ имѣетъ всего одинъ глазъ, а другой страдаетъ косоглазіемъ и близорукостью, — принимая все это во вниманіе, можно смѣло надѣяться, что столкновеніе не будетъ имѣть рокового исхода. Много шансовъ, что даже вы оба останетесь вх живыхъ. Итакъ, ободритесь, не падайте духомъ!

Рѣчь эта настолько ободрила моего принципала, что онъ тотчасъ же протянулъ руку и сказалъ:

— Я готовъ; дайте оружіе!

Оружіе было положено на протянутую ко мнѣ ладонь; и какимъ же жалкимъ и ничтожнымъ показался этотъ пистолетикъ на мощной ладони моего друга!

Взглянувъ на это смертельное оружіе, онъ вздрогнулъ и взволнованнымъ голосомъ прошепталъ:

— Увы, не смерти я боюсь, но возможности быть изувѣченнымъ.

Я снова началъ ободрять его и съ такимъ успѣхомъ, что онъ, наконецъ, сказалъ:

— Пустъ же начнется трагедія. Встаньте позади и не покидайте меня, другъ мой, въ эти роковыя минуты.

Я обѣщалъ ему. Затѣмъ я помогъ навести ему пистолетъ по тому направленію, гдѣ по моимъ предположеніямъ стоялъ его противникъ, и посовѣтовалъ ему слушать хорошенько и въ дальнѣйшемъ руководиться крикомъ секунданта противной стороны. Затѣмъ я всталъ позади Гамбетты и издалъ громкое «гопъ-гопъ!» Откуда-то изъ-за тумана послышался отдаленный отвѣтный крикъ, послѣ чего я немедленно же прокричалъ:

— Разъ, два, три, — п_л_и!

Раздались два слабенькіе звука, что-то вродѣ п_и_т_ь! п_и_т_ь! и въ тоже мгновеніе я былъ повергнутъ на землю и придавленъ цѣлою горою мяса. Я былъ совершенно разбитъ и оглушенъ. Откуда-то сверху до меня долетѣли слѣдующія слова:

— Я умираю за…. за… чортъ возьми, за что же я умираю?.. Да, за Францію! Я умираю за Францію!

Врачи съ зондами въ рукахъ толпились вокругъ лежавшаго. Самое тщательное изслѣдованіе обширной поверхности тѣла г. Гамбетты при помощи микроскоповъ не могло отрыть ничего похожаго на какую-нибудь рану. Тогда послѣдовала умилительная ни возвышающая душу сцена.

Наши гладіаторы упали другъ другу въ объятія и пролили потоки гордыхъ и счастливыхъ слезъ; секундантъ противника обнималъ меня; врачи, ораторы, главные агенты компанія похоронныхъ процессій, полиція, зрители — всѣ обнимались, всѣ радовались, всѣ кричали и, казалось, самый воздухъ преисполнился неописуемымъ восторгомъ и ликованіемъ.

Въ ту минуту я предпочелъ бы быть лучше героемъ французской дуэли, нежели вѣнценоснымъ державнымъ монархомъ.

Когда всеобщее возбужденіе немного поулеглось, то врачи составили консультацію и послѣ долгихъ дебатовъ рѣшили, что при условіи хорошаго ухода и питанія есть надежда, что я оправлюсь отъ полученныхъ поврежденій, оказавшихся весьма серьезными, такъ какъ, повидимому, сломанное ребро проткнуло мнѣ легкое, а многіе изъ органовъ потерпѣли настолько сильное смѣщеніе противъ натуральнаго своего положенія, что было весьма сомнительнымъ могутъ ли они правильно исполнять свои функціи. Затѣмъ они положили въ лубки мою сломанную въ двухъ мѣстахъ лѣвую руку, вправили правую ногу, вывихнутую въ бедрѣ, и возстановили мой носъ. Я былъ предметомъ громаднаго интереса и даже восхищенія. Весьма многія мягкосердечныя и почтенныя особы пожелали познакомиться со мной и говорили, что будутъ гордиться знакомствомъ съ единственнымъ человѣкомъ, раненымъ во Франціи на дуэли въ теченіе послѣднихъ 40 лѣтъ.

Я былъ помѣщенъ въ лазаретномъ фургонѣ, и во главѣ процессіи, въ ореолѣ своей славы, явился въ Парижъ, гдѣ и былъ положенъ въ госпиталь.

Впослѣдствіи мнѣ былъ даже пожалованъ орденъ Почетнаго Легіона, впрочемъ, мало кто не имѣетъ здѣсь этого знака отличія. Такова истинная исторія самаго замѣчательнаго столкновенія нашего времени.

Я ни на кого не хочу жаловаться и самъ отвѣчаю за послѣдствія своихъ поступковъ, но безъ всякаго хвастовства я позволяю себѣ сказать, что смѣло встану передъ любымъ изъ французскихъ дуэлистовъ, но ни за что не соглашусь, пока еще не сошелъ съ ума, вторично встать позади него.

ГЛАВА IX.

Какъ-то разъ мы сѣли въ вагонъ и отправились въ Маннгеймъ, чтобы посмотрѣть, какъ играютъ въ Германіи «Короля Лира». Это было большою ошибкою. Просидѣвъ на своихъ мѣстахъ цѣлыхъ три часа, мы ничего не поняли, кромѣ грома и молніи, да вдобавокъ еще, явленіе это, по мнѣнію нѣмцевъ, происходитъ совершенно навыворотъ, т. е. сначала гремитъ громъ, а затѣмъ-ужъ слѣдуетъ молнія.

Публика вела себя безукоризненно; не слышно было ни шарканья, ни шепоту, ни другого какого-нибудь шума, каждый актъ дослушивался въ молчаніи до самаго конца, и апплодисменты начинались уже, когда занавѣсъ спускался. Двери театра отворились въ половинѣ пятаго, спектакль начался ровно въ половинѣ шестого, а двѣ минуты спустя всѣ зрители были уже на своихъ мѣстахъ и внимательно слушали.

Какой-то пассажиръ, нѣмецъ, говорилъ намъ еще въ вагонѣ, что въ Германіи очень любятъ Шекспира и что театръ будетъ полонъ. Предсказаніе оправдалось: всѣ шесть ярусовъ были полнехоньки и оставались таковыми до самаго конца спектакля; это доказывало, что въ Германіи Шекспиръ нравится не одной галлереѣ, но и партеру и ложамъ.

Будучи другой разъ въ Маннгеймѣ, мы слушали какое-то шаривари — или же оперу — подъ названіемъ «Лоэнгринъ». Стуку, грому и треску было сверхъ всякаго вѣроятія, и отъ всего злосчастнаго вечера въ памяти у меня остались только тѣ страданія, которыя заставляли меня, словно отъ физической боли, стискивать зубы. Но были обстоятельства, заставлявшія меня оставаться, и я досидѣлъ до конца, хотя и теперь еще воспоминаніе объ этихъ невыразимыхъ мукахъ заставляетъ меня иногда содрогаться. Необходимость молчать и сидѣть спокойно еще болѣе увеличивала мучительность такого положенія. Я сидѣлъ въ ложѣ вмѣстѣ съ восемью или десятью незнакомыми лицами, между которыми были и дамы, что и заставляло меня сдерживаться, но, при всемъ томъ, были моменты, когда я съ трудомъ удерживался отъ слезъ. По мѣрѣ того, какъ завываніе, крики и ревъ пѣвцовъ а громъ, трескъ и взрывы громаднаго оркестра дѣлались все болѣе и болѣе громкими и оглушительными, я еле удерживался отъ крика, и непремѣнно бы закричалъ, если бы не былъ окруженъ публикой. Никто, конечно, не удивился бы моимъ крикамъ, если бы съ меня сдирали кожу, но крикъ въ театрѣ въ то время, когда идетъ опера, безъ сомнѣнія, поразилъ-бы ихъ и заставилъ бы обратить на меня вниманіе, хотя въ настоящемъ случаѣ я, право, предпочелъ бы быть ободраннымъ. По окончаніи перваго дѣйствія наступилъ получасовой антрактъ и я могъ бы выйти и отдохнуть немного, но не рѣшился, потому что чувствовалъ, что не совладаю съ искушеніемъ и сбѣгу. Около девяти часовъ быть другой получасовой антрактъ, но я былъ уже настолько измученъ, что остатокъ энергіи покинулъ меня и единственное желаніе, которое я въ себѣ еще сознавалъ, это было желаніе остаться одному. Всѣмъ этимъ я вовсе не хочу сказать, что и остальная публика чувствовала то же самое, что и я; совсѣмъ напротивъ. Потому ли, что ей дѣйствительно нравился весь этотъ шумъ, потому ли, что она хотѣла привыкнуть къ нему, чтобы потомъ полюбить его, я ничего не могъ сказать по этому поводу, но только она вела себя такъ, какъ будто онъ ей очень нравился. Всѣ терпѣливо сидѣли на своихъ мѣстахъ и имѣли довольный и счастливый видъ, какъ коты, которымъ чешутъ за ухомъ; всякій разъ, какъ падалъ занавѣсъ, всѣ разомъ поднимались со звоихъ мѣстъ и разражались цѣлымъ ураганомъ апплодисментовъ, а развѣвающіеся носовые платки словно снѣгомъ наполняли весь театръ. Это было совершенно для меня непонятно, такъ какъ, безъ сомнѣнія, въ числѣ публики было не мало лицъ, которыхъ ничто не удерживало въ театрѣ противъ воли; къ тому же и ложи всѣ были также полны подъ конецъ, какъ и въ началѣ спектакля. Все это служитъ доказательствомъ, что публика дѣйствительно ощущаетъ удовольствіе.

Сама пьеса была тоже весьма любопытна.

Что касается костюмовъ и декорацій, то они были достаточно хороши, но нельзя сказать того же объ игрѣ.

Актеры не столько дѣйствовали, сколько говорили и притомъ всегда самымъ свирѣпымъ, бурнымъ тономъ. Это, если можно такъ выразиться, была какая-то повѣствовательная игра, гдѣ каждое дѣйствующее лицо тянуло свой безконечный монологъ и при этомъ на что-то жаловалось.

Мѣста весьма обыкновенныя въ другихъ операхъ, когда теноръ и сопрано стоятъ у рампы и поютъ замирающими голосами свой дуэтъ, то протягивая другъ къ другу руки, то отнимая ихъ, то прижимая ихъ къ груди съ различными жестами — такихъ мѣстъ немало попадается въ этой оперѣ; здѣсь каждый бѣснуется самъ по себѣ, не обращая вниманія на другихъ. Каждый по очереди поетъ свой обвинительный актъ подъ аккомпаниментъ всего оркестра въ 60 инструментовъ; когда же такой пѣвецъ кончитъ, и слушатель начинаетъ питать надежду, что дѣйствующія лица, наконецъ, пришли уже къ соглашенію и производимый ими шумъ. уменьшается, вдругъ начинаетъ пѣть громадный составленный, вѣроятно, изъ сумасшедшихъ, хоръ, и въ теченіе 2-хъ или 3-хъ минутъ я снова переживаю всѣ тѣ мученія, которыми терзался, когда горѣлъ сиротскій пріютъ.

Среди этого терзающаго слухъ шума выдалось всего одно мѣстечко, доставившее намъ ощущеніе неземного блаженства и покоя. Это былъ свадебный хоръ въ 3-мъ актѣ въ то время, когда проходитъ пышная процессія. Для моего непосвященнаго уха это была дѣйствительно музыка, — могу даже сказать божественная музыка. Въ то время, когда моя измученная душа съ жадностью пила бальзамъ этихъ очаровательныхъ звуковъ, мнѣ казалось, что я готовъ снова еще разъ перестрадать уже испытанное, если наградою за мученіе будетъ повтореніе этой мелодіи. Вотъ гдѣ заключается гвоздь всей оперы. Этотъ хоръ, великолѣпный уже самъ по себѣ, кажется еще лучше при сравненіи со всею остальной музыкою. Въ оперѣ хорошая арія кажется еще лучшею, чѣмъ, если бы она была пропѣта отдѣльно; подобно тому какъ и честность въ человѣкѣ на политической аренѣ блеститъ ярче, чѣмъ гдѣ бы то ни было.

Изъ всего этого я вывелъ заключеніе, что нѣмцы ничего такъ не любятъ, какъ оперу. Они просто влюблены въ нее. Это является естественнымъ результатомъ не только привычки, но и всего воспитанія. Мы, американцы, повидимому, тоже любимъ оперу, но развѣ одинъ изъ пятидесяти, посѣщающихъ у насъ оперу, дѣйствительно любитъ ее, остальные же сорокъ девять ходятъ туда или по привычкѣ, или же затѣмъ, чтобы запастись темами для разговора и разыгрывать изъ себя знатоковъ. Эти послѣдніе во время хода пьесы имѣютъ обыкновеніе подпѣвать, чтобы публика видѣла что они слушаютъ эту оперу уже не въ первый разъ. Къ величайшему моему сожалѣнію, люди эти чрезвычайно долговѣчны.

На этомъ спектаклѣ какъ разъ передъ нами сидѣли двѣ дамы: хорошенькая молодая дѣвушка лѣтъ семнадцати и особа, сильно смахивающая на старую дѣву. Въ антрактахъ онѣ разговаривали между собою и я понималъ ихъ, хотя нѣмецкая рѣчь съ нѣкотораго отдаленія совершенно для меня непонятна.

Сначала онѣ нѣсколько остерегались насъ, но потомъ, услышавши, что я говорю со своимъ компаньономъ по-англійски, перестали стѣсняться и я имѣлъ возможность подслушать кой-какіе ихъ секреты, впрочемъ, виноватъ — ея секреты — т. е. секреты старшей изъ дамъ, такъ какъ молодая дѣвушка только слушала и не произносила ни одного слова, ограничиваясь утвердительными кивками головы. Какъ хороша и мила была она! Мнѣ страшно захотѣлось, чтобы она заговорила. Но, очевидно, она была погружена въ свои мысли, въ свои дѣвическія мечты и находила большее удовольствіе въ молчаніи. Но это были не сонныя грезы — нѣтъ, она не дремала, она бодрствовала, она была оживлена; она ни минуты не сидѣла спокойно. Какой чудесный этюдъ вышелъ бы изъ нея! На ней было платье изъ нѣжной шелковой матеріи, отдѣланное тонкими, изящными кружевами, плотно облегавшее молодыя округленныя формы ея и сидящее на ней, какъ кожа на рыбѣ. Она имѣла большіе, глубокіе глаза съ длинными пушистыми рѣсницами, щеки, какъ два персика, подбородокъ съ ямочкой и хорошенькій маленькій ротикъ, подобный свѣжему, росистому бутону розы. Она казалась такою чистой, такой изящной, красивой и очаровательной и напоминала собою голубку. Въ продолженіе долгихъ часовъ я ждалъ, чтобы она заговорила. Наконецъ, мое желаніе исполнилось: она раскрыла свои пунцовыя губки и высказала волновавшія ее мысли и при томъ съ такимъ неподдѣльнымъ и милымъ воодушевленіемъ:

— Тетя, — сказала она, — я чувствую, что по мнѣ ползаетъ, по крайней мѣрѣ, пятьсотъ блохъ.

Число это, вѣроятно, выше средняго. Даже можно навѣрное сказать, что оно немного превышаетъ среднее. По оффиціальному отчету министерства внутреннихъ дѣлъ за текущій годъ среднее число для молодой особы (если она одна) въ великомъ герцогствѣ Баденскомъ можно принять въ 45 блохъ, для пожилыхъ же особъ число это измѣнчиво и не можетъ быть опредѣлено, такъ какъ всякій разъ, когда какая-нибудь молодая дѣвушка находится въ присутствіи своихъ родственниковъ, то количество блохъ у этихъ послѣднихъ тотчасъ же уменьшается, увеличиваясь, наоборотъ, у нея самой. Она играетъ, такимъ образомъ, роль какой-то ловушки. Это милое молодое созданіе, сидѣвшее вмѣстѣ съ нами въ театрѣ, совсѣмъ не сознавая того, собрала цѣлую коллекцію. Благодаря ей, многія худощавыя пожилыя особы, сидѣвшія въ нашемъ сосѣдствѣ, были вполнѣ счастливы и наслаждались спокойствіемъ.

Среди многочисленной публики на этомъ спектаклѣ сильно выдѣлялись восемь дамъ, сидѣвшихъ въ шляпкахъ. Какъ бы хорошо было, еслл бы и въ нашихъ театрахъ дамы, сидящія въ шляпкахъ, составляли бы исключеніе! Собственно говоря, въ Европѣ ни дамамъ, ни мужчинамъ не дозволяется входить въ залъ въ шляпахъ, въ пальто, съ зонтиками и тросточками; но въ Маннгеймѣ правило это соблюдается не строго, такъ какъ большая часть публики состоитъ изъ пріѣзжихъ, среди которыхъ всегда найдется немало такихъ боязливыхъ дамъ, которыя боятся, что опоздаютъ къ поѣзду, если имъ придется зайти по окончаніи спектакля въ уборную за своими шляпками. И все-таки большинство пріѣзжихъ предпочитаетъ лучше рисковать опоздать къ поѣзду, нежели погрѣшить противъ правилъ приличія и въ теченіе трехъ-четырехъ часовъ привлекать всеобщее вниманіе.

ГЛАВА X.

Три или четыре часа это не малый промежутокъ времени, чтобы просидѣть на одномъ мѣстѣ, все равно, привлекаешь ты на себя общее вниманіе или не привлекаешь, а вѣдь есть и такія оперы Вагнера, которыя оглушаютъ васъ цѣлыхъ шесть часовъ подъ-рядъ! Но публика сидитъ до конца, наслаждается и была бы не прочь, чтобы оперы тянулись и еще дольше. Одна нѣмка въ Мюнхенѣ говорила мнѣ, что музыка Вагнера никому съ перваго раза не нравится, что понимать и цѣнить ее научаются только со временемъ, слушая ее какъ можно чаще; что научившись такимъ образомъ любить ее, всякій такъ сильно къ ней пристращается, что не можетъ обойтись безъ нея. Она говорила, что шесть часовъ Вагнеровской музыки совсѣмъ не такъ уже много, и прибавляла, что этотъ композиторъ произвелъ въ музыкѣ коренной переворотъ и похоронилъ одинъ за другимъ всѣхъ прежнихъ композиторовъ. Она утверждала, что оперы Вагнера имѣютъ передъ всѣми другими то неоцѣнимое достоинство, что музыкальны не только въ отдѣльныхъ мѣстахъ, какъ другія, но сплошь, отъ первой и до послѣдней ноты могутъ быть названы истинной музыкой. Тутъ ужь я удивился и сказалъ, что я самъ слышалъ одинъ изъ его сумбуровъ и не нашелъ въ немъ никакой музыки, за исключеніемъ одного свадебнаго хора. Нѣмка отвѣчала, что «Лоэнгринъ» дѣйствительно нѣсколько шумнѣе всѣхъ остальныхъ оперъ Вагнера, но что если я прослушаю его еще нѣсколько разъ, то непремѣнно соглашусь, что и онъ чрезвычайно музыкаленъ, и полюблю его. Я могъ бы ее спросить: «Но неужели нашелся бы такой человѣкъ, который пожелалъ бы каждый день въ теченіе двухъ лѣтъ мучиться отъ зубной боли, если бы онъ зналъ, что по истеченіи этого времени онъ научится любить эту боль?» Однако же, я не спросилъ этого.

Дама эта не могла нахвалиться первымъ теноромъ, пѣвшимъ въ Вагнеровской оперѣ наканунѣ; она распространялась о необыкновенной прежней его славѣ и о почестяхъ, которыми онъ былъ осыпаемъ при всѣхъ царствующихъ домахъ Германіи. Для меня это было вторымъ сюрпризомъ, такъ какъ черезъ своего компаньона, бывшаго на этой самой оперѣ, я имѣлъ о немъ самыя подробныя и точныя свѣдѣнія.

— Но, сударыня, — отвѣчалъ я, — с_о_б_с_т_в_е_н_н_ы_й мой опытъ заставляетъ меня утверждать, что теноръ этотъ совсѣмъ даже не поетъ, а просто кричитъ, кричитъ, какъ гіена!

— Совершенно вѣрно, — сказала она, — теперь онъ не въ состояніи пѣть, такъ какъ давно потерялъ всякій голосъ, но какъ онъ пѣлъ раньше, божественно. Но и теперь когда онъ поетъ, то театръ не въ состояніи вмѣстить всѣхъ желающихъ его слушать, Ja wohl, bel Gott. Да, когда-то голосъ его былъ поистинѣ wunderschön.

Я замѣтилъ ей, что своими словами она раскрываетъ для меня довольно благородную особенность въ характерѣ нѣмцевъ, заслуживающую подражанія, что у насъ по ту сторону океана публика не такъ снисходительна и благодарна, и если пѣвецъ потеряетъ голосъ, а танцоръ своя ноги, то карьера ихъ на старомъ поприщѣ кончена. Я сказалъ ей, что слышалъ оперу и въ Ганноверѣ, и въ Маннгеймѣ, и въ Мюнхенѣ (въ лицѣ уполномоченнаго моего компаньона) и что такая значительная опытность позволяетъ мнѣ вывести заключеніе, что нѣмцы предпочитаютъ такихъ пѣвцовъ, которые совсѣмъ не могутъ пѣть. И это не парадоксъ, такъ какъ и въ Гейдельберге весь городъ только и говорилъ объ этой знаменитости еще за недѣлю до того, какъ ему предстояло выступить на сценѣ тамошняго театра, хотя голосъ этого пѣвца, право, ничѣмъ не отличается отъ того ужаснаго скрипа, который производитъ гвоздь при треніи о стекло. Я говорилъ объ этомъ на другой день послѣ спектакля одному изъ своихъ друзей въ Гейдельбергѣ, на что тотъ самымъ спокойнѣйшимъ образомъ отвѣчалъ, что слова мои вполнѣ справедливы, но что раньше голосъ этого пѣвца былъ замѣчательно хорошъ. Въ Ганноверѣ же я натолкнулся на другой образчикъ подобнаго тенора. Одинъ нѣмецъ, съ которымъ я шелъ въ оперу, съ чрезвычайнымъ энтузіазмомъ разсказывалъ мнѣ объ этомъ тенорѣ.

— Ach Gott, — говорилъ онъ, — что за великій человѣкъ! Воть вы сами послушаете его.. Какъ онъ знаменитъ во всей Германіи! Знаете, онъ получаетъ отъ правительства пенсію. Этотъ разъ онъ даже и не обязанъ пѣть; онъ обязанъ пѣть всего два раза въ годъ, но если онъ не выступитъ дважды въ годъ на сцену, то у него отнимутъ пенсію.

Мы отправились. Когда на сценѣ появился знаменитый, но состарѣвшійся теноръ, со стороны моего компаньона раздался торопливый и возбужденный шепотъ:

— Сейчасъ вы услышите!

Но, увы! Меня постигло ужасное разочарованіе. Если бы эта «знаменитость» пѣла за ширмами, то я подумалъ бы, что ему дѣлаютъ какую-нибудь операцію. Я взглянулъ на своего пріятеля и къ величайшему удивленію увидѣлъ, что онъ просто упоенъ восторгомъ.

Когда занавѣсъ упалъ, онъ принялся ожесточенно апплодировать и вмѣстѣ со всей остальной публикой не переставалъ хлопать до тѣхъ поръ, пока сей злосчастный теноръ въ третій разъ не вышелъ на авансцену, чтобы поблагодарить публику. Когда мой пламенный энтузіастъ отеръ со своего лица потъ, я сказалъ ему:

— Я не хочу никого оскорблять, со скажите пожалуйста, неужели вы думаете, что онъ можетъ еще пѣть?

— Онъ? Нѣтъ! Gott im Himmel aber, но какъ онъ пѣлъ лѣтъ 25 тому назадъ? (затѣмъ, буквально) Ach, нѣтъ, теперь онъ уже не поетъ, а только кричитъ. Воображая, что онъ поетъ, онъ только кричитъ, какъ разсерженная кошка.

Откуда и почему это составилось у насъ о нѣмцахъ мнѣніе, какъ о флегматической и положительной расѣ, право, не знаю? Въ дѣйствительности какъ разъ наоборотъ, нѣмцы пылки, восторженны, вспыльчивы, чувствительны, они легко проливаютъ слезы, но также легко и вызвать у нихъ смѣхъ. По невыдержанноcти нѣмцы настоящія дѣти, въ сравненіи съ ними мы можемъ считаться образцомъ хладнокровія и степенности. Они готовы каждую минуту обниматься, цѣловаться, кричать, шумѣть, танцовать и пѣть; тамъ, гдѣ мы употребимъ одно уменьшительное или ласкательное слово, нѣмецъ употребитъ цѣлую сотню. Самый языкъ ихъ полонъ ласкательныхъ и уменьшительныхъ, которыя они производятъ отъ каждаго слова, будь то домъ, собака, лошадь, бабушка или другое какое твореніе, одушевленное или неодушевленное.

Въ театрахъ Ганновера, Маннгейма и Гамбурга существуетъ очень разумное обыкновеніе. Какъ только занавѣсъ поднимается, большинство огней въ театрѣ тушится; публика сидитъ въ полуосвѣщенной залѣ, сумракъ которой еще сильнѣе оттѣняетъ яркій свѣтъ на сценѣ. Это сберегаетъ газъ, да и зрители къ тому же не потѣютъ до смерти.

На сценѣ нѣмецкихъ театровъ перемѣна декорацій производится весьма быстро к отчетливо; по крайней мѣрѣ, такъ было, когда я смотрѣлъ «Короля Лира». Если нѣмцамъ требуется замѣнить лѣсъ какимъ-нибудь храмомъ, то вы не увидите, что лѣсъ вдругъ раскалывается пополамъ и съ крикомъ убѣгаетъ, представляя вамъ уничтожающее всякую иллюзію зрѣлище рукъ и пятокъ двигающей его силы — нѣтъ, у нихъ на мгновеніе падаеть занавѣсъ, при чемъ за нимъ не слышится ни малѣйшаго звука, когда же онъ вновь поднялся, лѣсъ уже исчезъ. Даже когда перемѣняютъ декораціи на всей сценѣ, то ни тогда не бываетъ никакого шума. За весь спектакль въ этотъ вечеръ занавѣсъ ни разу не опускался болѣе какъ на двѣ минуты. Оркестръ играетъ только до начала спектакля передъ поднятіемъ занавѣса; затѣмъ онъ совсѣмъ удаляется изъ театра. Да для музыки нѣтъ и времени, такъ какъ антракты для смѣны декораціи не длились даже и двухъ минуть. По крайней мѣрѣ, я лично двухминутный антрактъ видѣлъ всего разъ и то не здѣсь, а въ какомъ-то другомъ театрѣ.

Какъ-то разъ я былъ на концертѣ въ Мюнхенѣ и тоже наблюдалъ за публикой, которая поспѣшно входила въ театръ. Какъ только стрѣлка часовъ подошла къ цифрѣ семь, тотчасъ же началась музыка, и всякое движеніе въ зрительномъ залѣ прекратилось — не видно было нк стоящихъ, ни разгуливающихъ въ проходахъ, ни проталкивающихся къ своимъ мѣстамъ; потокъ входящихъ какъ будто бы изсякъ.

Сидя на своемъ креслѣ, я все ожидалъ появленія какого-нибудь запоздавшаго, который съ билетомъ въ рукахъ будетъ разыскивать свое мѣсто и протискиваться черезъ мои колѣни, но былъ чрезвычайно пріятно разочарованъ; ничего подобнаго не случилось и я безъ помѣхи въ теченіе 15 минутъ слушалъ музыку. Но только-что замерла въ воздухѣ послѣдняя нота, какъ движеніе въ залѣ возобновилось. Дѣло въ томъ, что всѣ запоздавшіе, какъ только началась музыка, не идутъ сейчасъ же въ залъ, а ожидаютъ окончанія пьесы въ удобно устроенномъ фойе.

Въ первый разъ въ жизни пришлось мнѣ увидѣть, что этотъ разрядъ преступниковъ лишенъ обычной своей привилегіи отравлять удовольствіе всей остальной ни въ чемъ неповинной публикѣ. Нѣкоторые изъ нихъ были довольно важныя отцы, но тѣмъ не менѣе, и они должны были дожидаться въ фойе на глазахъ у двойного ряда ливрейныхъ лакеевъ и женской прислуги, спиною подпиравшей стѣны прихожей, а въ рукахъ державшихъ пальто и накидки своихъ господъ.

У насъ не было лакеевъ, чтобы хранить верхнюю одежду, а брать ее съ собой въ концертный залъ воспрещается; затрудненіе это уладилось тѣмъ, что при театрѣ имѣется особая прислуга какъ мужская, такъ и женская, которая беретъ на себя попеченіе о вещахъ зрителей. Одному изъ такихъ служителей отдали и мы свое платье, получивъ взамѣнъ квитанцію; установленная цѣна — 5 центовъ вносится впередъ.

Въ Германіи слушаютъ оперу не такъ, какъ у насъ; я хочу сказать, что нѣмцы слушаютъ все до послѣдней ноты, мы же обыкновенно конецъ аріи заглушаемъ настоящимъ землетрясеніемъ изъ апплодисментовъ. Въ результатѣ мы только обкрадываемъ сами себя и лишаемся лучшаго, такъ какъ всѣ заключительныя, по большей: части наиболѣе красивыя нотки каждой арій или дуэта, для насъ совершенно пропадаютъ; мы выпиваемъ свою виски, но оставляемъ сахаръ на днѣ стакана.

Впрочемъ, нашъ обычай апплодировать и во время хода пьесы, не дожидаясь конца акта, мнѣ нравится болѣе, чѣмъ обычай апплодировать только тогда, когда занавѣсъ опускается, какъ это принято въ Маннгеймѣ. Я просто не понимаю, какъ можетъ актеръ увлечься и правдиво изобразить какую-нибудь сильную страсть передъ холодною, молчаливою публикой. Мнѣ кажется, что онъ долженъ чувствовать себя въ очень глупомъ положеніи. Мнѣ даже больно становится, когда я вспоминаю, какъ въ ту ночь этотъ старый нѣмецкій Лиръ бѣсновался и метался по сценѣ, не встрѣчая, повидимому, отъ зрителей никакого сочувствія, не слыша ни одного апплодисмента до самаго конца акта. Мнѣ сдѣлалось какъ-то не по себѣ, когда настала та глубокая, торжественная тишина, которая слѣдуетъ всегда за бурными и шумными взрывами чувства этого несчастнаго старика. На мѣстѣ артиста я просто не выдержалъ бы. Изъ опыта я знаю, какъ скверно и глупо себя чувствуешь, когда настаетъ такое молчаніе. Мнѣ вспоминается одно происшествіе, котораго я былъ очевидцемъ и которое… но лучше я разскажу все по порядку:

Однажды вечеромъ на одномъ изъ пароходовъ на Миссисипи, въ койкѣ спалъ мальчикъ, высокій длинноногій мальчикъ лѣтъ десяти; спалъ онъ въ одной коротенькой ночной рубашкѣ; эта была первая его поѣздка на пароходѣ, которая такъ сильно утомила его своими впечатлѣніями и новизной, что онъ отправился въ постель съ головою, полною всякихъ взрывовъ, пожаровъ и прочихъ ужасовъ. Часовъ около 10 вечера въ дамскомъ салонѣ сидѣло общество дамъ около 20-ти, занимавшихся разговоромъ, шитьемъ, вышиваніемъ и проч.; среди нихъ находилась какая-то добрая, почтенная старушка съ круглыми очками на носу, занятая своимъ рукодѣліемъ. Вдругъ, въ самую середину этого мирнаго общества, влетаетъ нашъ тонконогій молодецъ, въ своей коротенькой рубашенкѣ и, поводя дико глазами, съ волосами поднявшимися дыбомъ, кричитъ: «Огонь, огонь, прыгай, спасайся, пароходъ въ огнѣ, нельзя терять ни минуты!» Всѣ дамы посмотрѣли на него и улыбнулись, но ни одна не пошевелилась; старушка же спустила свои очки пониже, и поглядѣвъ поверхъ нихъ на мальчяка, мягко сказала: «Но ты такъ можешь простудиться, мой милый. Бѣги скорѣе назадъ и застегни свою запонку у рубашки, а тогда приходи и разскажи намъ въ чемъ дѣло».

Это было ушатомъ холодной воды на взволнованнаго бѣдняка. Онъ думалъ быть какимъ-то героемъ — виновникомъ дикой паники, а вмѣсто того всѣ преспокойно сидѣли на своихъ мѣстахъ и насмѣшливо улыбались, а старушка еще даже пошутила надъ его страхами. Я повернулся и смиренно отправился во-свояси, такъ какъ мальчикъ этотъ былъ я, и больше никогда въ жизни не интересовался пожарами какъ во снѣ, такъ и на яву.

Мнѣ говорили, что въ Германіи какъ въ оперѣ, такъ и на концертахъ не принято требовать повторенія; хотя бы зрителямъ до смерти хотѣлось еще разъ услышать какую-нибудь арію, все же никто не рѣшится требовать повторенія ея и тѣмъ нарушить правила приличія.

Повторенія могутъ требовать одни короли, но это уже совершенно иное; всякому пріятно, когда король что-нибудь одобряетъ, а что касается до артиста, отъ котораго король требуетъ повторенія, то гордость его и восторгъ просто безпредѣльны. Впрочемъ, бываютъ и такія обстоятельства, когда требованіе повторенія, даже королемъ…

Но лучше я разскажу весь эпизодъ. Король Баварскій — былъ поэтъ и имѣлъ присущія всѣмъ поэтамъ странности, съ тѣмъ, впрочемъ, отличіемъ отъ всѣхъ прочихъ поэтовъ, что могъ удовлетворить всякую свою причуду, въ чемъ бы она ни выражалась. Онъ былъ влюбленъ въ оперу, но не любилъ сидѣть въ театрѣ вмѣстѣ со всей публикой, и вотъ, въ Мюнхенѣ, не рѣдко, когда опера уже кончалась и артисты смывали свою гримировку и снимали костюмы, отъ короля приходило приказаніе загримироваться и одѣться снова. Затѣмъ являлся король безъ всякой свиты и артисты принуждены были начинать вновь ту же оперу, и играть въ совершенно пустомъ театрѣ передъ единственнымъ зрителемъ. Однажды ему пришла въ голову странная затѣя. Надъ всею обширною сценой придворнаго театра уложенъ цѣлый лабиринтъ водопроводныхъ трубъ, просверленныхъ мелкими отверстіями, изъ которыхъ въ случаѣ пожара можно пустить на сцену безчисленное множество тонкихъ водяныхъ струекъ. Количество истекающей воды можно регулировать по желанію и въ случаѣ нужды устроить на сценѣ настоящій потопъ. Директорамъ нашихъ театровъ не мѣшало бы обратить вниманіе на подобное устройство. Итакъ, король былъ единственнымъ зрителемъ. Шла опера, одно изъ дѣйствій которой должно происходить въ бурю. Въ свое время оркестръ началъ подражать разъяренной стихіи; загремѣлъ музыкальный громъ, завылъ и засвистѣлъ вѣтеръ, забарабанилъ дождь. Интересъ у короля постепенно возрасталъ и, наконецъ, перешелъ въ настоящій восторгъ.

— Отлично, великолѣпно! — воскликнулъ онъ; — Но я хочу, чтобы пошелъ настоящій дождь! Пустите воду!

Тщетно умолялъ директоръ театра отмѣнить приказаніе, говоря, что настоящій дождь испортитъ дорогія декораціи и всѣ костюмы артистовъ. Король закричалъ:

— Пустяки, пустяки, я хочу настоящаго дождя! Пустите воду!

И вотъ, вода была пущена, и настоящій дождь тонкими струями полился на искусственные цвѣтники и побѣжалъ по песчанымъ аллеямъ сцены. Одѣтые въ богатые костюмы актеры и актрисы мужественно продолжали пѣть, какъ будто не замѣчая происходившаго. Король былъ въ восторгѣ, энтузіазмъ его все увеличивался.

— Браво, браво! — кричалъ онъ. — Больше грому! Больше молніи! Откройте краны сильнѣе!

Громъ гремѣлъ, молнія блистала, ураганъ свирѣпствовалъ, потоки дождя ниспадали сверху. Театральные короли и королевы въ своихъ промокшихъ сатиновыхъ уборахъ, плотно прилипшихъ къ ихъ тѣлу, бродили по сценѣ въ водѣ по колѣно, но продолжали свои аріи съ прежнимъ рвеніемъ и искусствомъ; скрипачи, помѣщавшіеся подъ настиломъ сцены, сквозь щели которой лилась на нихъ вода и холодными струйками стекала имъ на спину, давно принуждены были искать спасенія въ бѣгствѣ, а сухой и счастливый король сидѣлъ въ своей возвышенной ложѣ и апплодировалъ такъ, что перчатки его обратились въ лоскутья.

— Сильнѣе, — кричалъ король, — сильнѣе, выпустить весь громъ, открыть водопроводъ во всю! Повѣшу каждаго, кто только откроетъ зонтикъ!

Когда, наконецъ, эта буря, самая ужасная, самая естественная, какія только бывали когда-либо на сценѣ, кончилась, восторгъ короля дошелъ до послѣднихъ предѣловъ.

— Великолѣпно, восхитительно! — кричалъ онъ. — Бисъ! Повторить еще разъ!

Къ счастію, директору удалось уговорить короля отказаться отъ повторенія, при чемъ онъ доказывалъ, что труппа достаточно поощрена и осчастливлена уже тѣмъ, что его величество показалъ, что онъ не прочь отъ повторенія; утруждать же себя въ дѣйствительности слушаніемъ того же акта снова и поощрять этимъ тщеславіе труппы совершенно излишне.

Счастливы были тѣ артисты, которымъ по ходу пьесы въ слѣдующемъ актѣ пришлось явиться въ другомъ костюмѣ; они могли хоть переодѣться, остальные же такъ и остались въ теченіе всей пьесы мокрыми и представляли живописную, хотя и не совсѣмъ веселую группу. Декораціи всѣ погибли, опускные трапы набухли такъ, что не могли исполнять своего назначенія по крайней мѣрѣ цѣлую недѣлю, богатые костюмы полиняли и испортились. Вотъ какіе убытки, не говоря уже о массѣ меньшихъ, повлекла за собой эта замѣчательная буря. Замѣчательна при этомъ та умѣренность, которую проявилъ король, не настаивая на повтореніи. Будь на его мѣстѣ разнузданная, безразсудная американская публика, нѣтъ сомнѣнія, что она до тѣхъ бы поръ требовала повторенія, пока не утопила бы всѣхъ артистовъ.

ГЛАВА XI.

Лѣтніе дни проходили для насъ въ Гейдельбергѣ очень пріятно. Мы пригласили опытнаго дрессировщика и подъ его руководствомъ старательно подготовляли свои ноги къ предполагаемому пѣшеходному путешествію. Мы были очень довольны успѣхами, достигнутыми нами въ изученіи нѣмецкаго языка, а еще больше успѣхами въ искусствахъ. Для изученія живописи и рисованія мы пользовались уроками лучшихъ художниковъ Германіи: Гаммерлинга, Фогеля, Шюллера, Дитца и Шумана. Гаммерлингъ преподавалъ намъ пейзажную живопись, Фогель рисованіе человѣческихъ фигуръ, у Мюллера мы учились жанру, а курсъ свой закончили у баталиста Дитца и мариниста Шумана. Всѣмъ своимъ успѣхомъ по части искусства я обязанъ именно этимъ художникамъ. Въ моей манерѣ писать отразилось вліяніе всѣхъ ихъ вмѣстѣ, но вмѣстѣ съ тѣмъ, какъ они сами говорили въ одинъ голосъ, проглядывало и нѣчто мое собственное. По ихъ словамъ, индивидуальность эта выражалась настолько рѣзко, что не было ни малѣйшей возможности смѣшать произведенія моей кисти съ картинами другихъ художниковъ. Такъ, если я рисовалъ собаку, самую простую, заурядную собаку, то во всю фигуру ея вкладывалъ нѣчто такое, что отличало ее отъ всѣхъ другихъ собакъ.

Какъ мнѣ не хотѣлось въ глубинѣ души повѣрить этимъ отзывамъ, но я все-таки сомнѣвался; я боялся, что похвалы эти объясняются гордостью и пристрастіемъ учителей къ своему ученику. И вотъ я рѣшилъ произвести пробу.

Тайно, скрываясь рѣшительно отъ всѣхъ, написалъ я свою большую картину «Иллюминованный Гейдельбергскій Замокъ» — мою первую значительную работу масляными красками, и вывѣсилъ ее безъ всякой подписи на выставкѣ изящныхъ искусствъ среди цѣлаго хаоса другихъ картинъ.

Къ моему величайшему удовольствію, я тотчасъ же былъ признанъ творцомъ этого произведенія. Цѣлый городъ сбѣжался посмотрѣть на нее, и даже пріѣзжали для этого изъ сосѣднихъ мѣстностей. Моя картина надѣлала шума на выставкѣ больше, чѣмъ всѣ остальныя взятыя вмѣстѣ. Но наибольшее удовлетвореніе доставляли мнѣ тѣ зрители, которые, никогда ранѣе не слыхавши про мою картину, тѣмъ не менѣе тотчасъ же, едва успѣвъ войти въ галлерею, привлекались ею, какъ магнитомъ и принимавшіе ее за произведеніе кисти Турнера.

Получивъ степень художника одновременно, мы открыли съ мистеромъ Гаррисомъ общую студію; нѣсколько времени мы ждали заказовъ, но когда увидѣли, что время проходитъ, а заказовъ нѣтъ, то рѣшили предпринять пѣшую прогулку. Послѣ продолжительныхъ споровъ мы остановились на путешествіи въ Гейльброннъ, слѣдуя вверхъ по теченію прекраснаго Неккара. Насколько намъ было извѣстно, никто еще не предупредилъ насъ на этой дорогѣ, хотя она и изобилуетъ развалинами замковъ и живописными скалами и пропастями; кромѣ того, мы разсчитывали собирать по пути различныя легенды, которыми Неккаръ богатъ не менѣе Рейна, съ тѣмъ преимуществомъ, что онѣ нигдѣ еще не напечатаны.

Въ книгахъ объ этой прекрасной мѣстности ничего не упоминается, а туристы пренебрегаютъ ею; словомъ, это была дѣвственная почва для литератора-піонера.

Тѣмъ временемъ заказанныя нами палки, простая дорожная одежда и прочные походные сапоги были изготовлены и принесены. Мистеръ X и молодой Z вызвались идти вмѣстѣ съ нами. Наканунѣ вечеромъ мы обошли съ прощальнымъ визитомъ своихъ друзей, послѣ чего отужинали съ ними въ гостинницѣ и легли спать пораньше, чтобы на другой день выступитъ въ походъ до свѣту и воспользоваться для ходьбы утренней прохладой.

Чуть свѣтъ мы были уже на ногахъ, чувствуя себя какъ-то особенно бодро и хорошо; весело закусивъ, мы тронулись въ путь и подъ лиственными аркадами Замковыхъ садовъ направились внизъ къ городу. Что это было за чудесное лѣтнее утро, какъ сильно благоухали цвѣты и какъ славно щебетали птички! Утро — это лучшая пора для ходьбы по лѣсамъ и горамъ.

Всѣ мы были одѣты одинаково: широкія съ опущенными полями шляпы предохраняли насъ отъ лучей солнца; сѣрые ранцы, голубыя шаровары, кожаныя гетры, плотно застегнутыя отъ ладыжки до самаго колѣна, и крѣпко зашнурованные грубые башмаки съ высокими задниками. У каждаго черезъ плечо висѣли бинокль, фляга и путеводитель, а въ рукахъ альпенштокь^[4] и зонтикъ отъ солнца. Вокругъ тульи нашихъ шляпъ былъ обернутъ въ нѣсколько разъ тонкій бѣлый муслинъ, оба конца котораго спускались сзади на спину и развѣвались но вѣтру; уборъ этотъ заимствованъ съ Востока и употребляется туристами по всей Европѣ. Гаррисъ, кромѣ того, несъ еще съ собой маленькую, похожую на часы машинку, называемую «педометромъ» и служащую для счета шаговъ, съ цѣлью опредѣленія пройденнаго пѣшеходомъ пути. Всѣ встрѣчные прохожіе удивлялись нашему убранству и, провожая насъ глазами, посылали въ догонку сердечное: «Добрый путь!»

Когда мы спустились въ городъ, я предложилъ своимъ спутникамъ ѣхать поѣздомъ, который могъ подвезти насъ въ мѣстечко миль на пять не доѣзжая до Гейльбронна. Такъ какъ поѣздъ уже былъ готовъ къ отходу, то мы сейчасъ же вскочили въ вагонъ и въ отличнѣйшемъ настроеніи духа быстро понеслись по рельсамъ. Всѣ мы были согласны съ тѣмъ, что поступили очень умно, сѣвъ въ поѣздъ, такъ какъ идти обратно внизъ по теченію Неккара будетъ такъ же пріятно, какъ и вверхъ, и что дѣлать пѣшкомъ оба конца нѣтъ никакой надобности. Въ нашемъ отдѣленіи сидѣло нѣсколько нѣмцевъ и когда я завелъ интимный разговоръ, то Гаррисъ заерзалъ на своемъ мѣстѣ и, толкнувъ меня, сказалъ:

— Говорите но-нѣмецки. Эти нѣмцы могутъ вѣдь понимать и по-англійски.

Я послушался и былъ потомъ очень доволенъ, такъ какъ оказалось, что изъ всего этого общества не было никого, кто бы въ совершенствѣ не понималъ по-англійски. Замѣчательно, въ какомъ употребленіи нашъ языкъ въ Германіи.

Немного спустя нѣкоторые изъ публики вышли, а на мѣсто ихъ явился какой-то господинъ, повидимому, нѣмецъ, съ двумя молоденькими дочерьми. Съ одной изъ нихъ я нѣсколько разъ заговаривалъ по-нѣмецки, но безъ всякаго успѣха. Наконецъ она сказала: «Ich verstehe nur Dentsch und Englisch», или что-то подобное. Это значитъ: я понимаю только по-нѣмецки и по-англійски.

И дѣйствительно не только она сама, но и сестра ея и отецъ тоже говорили по-англійски и мы могли всласть поболтать съ ними, а говорить намъ хотѣлось съ ними обо всемъ, потому что они оказались премилымъ народомъ. Между прочимъ, они очень интересовались нашимъ костюмомъ, особенно альпенштоками, которыхъ никогда не видѣли прежде. Они говорили, что дорога по Неккару совершенно ровная и что намъ слѣдуетъ ѣхать въ Швейцарію или въ другую подобную гористую страну; затѣмъ они спрашивали, неужели мы не находимъ, что странствовать пѣшкомъ въ такую жаркую погоду тяжело. Мы отвѣчали, что нѣтъ.

Мы достигли Вимпфена, — по крайней мѣрѣ, я думаю, что это былъ Випфенъ, — около трехъ часовъ и вышли изъ вагона, нисколько не утомившись. Первымъ дѣломъ мы нашли порядочную гостинницу, гдѣ заказали обѣдъ и пиво, а сами отправились побродить по этому почтенному древнему городку. Онъ показался намъ весьма живописнымъ, скученнымъ, грязнымъ, но интереснымъ. Въ немъ есть весьма замѣчательные дома, которымъ уже около 500 лѣтъ, и древняя башня въ 115 ф. вышиною, построенная около десяти вѣковъ до нашего времени. Я сдѣлалъ съ нея маленькій набросокъ, который отдалъ потомъ бургомистру, копію же съ него сохраняю у себя.

Вблизи стариннаго собора, подъ крышей, стоятъ три каменные креста, покрытые мхомъ и изъѣденные непогодою, а на крестахъ высѣчены каменныя же человѣческія фигуры во весь ростъ. Оба разбойника одѣты въ причудливые придворные костюмы середины шестнадцатаго столѣтія, Спаситель же былъ обнаженъ за исключеніемъ повязки кругомъ бедеръ.

Мы обѣдали подъ тѣнью деревьевъ въ саду, принадлежащемъ къ гостинницѣ, откуда открывается видъ на Неккаръ; затѣмъ, покуривши, мы легли спать. Подкрѣпившись сномъ, около трехъ часовъ пополудни мы были уже на ногахъ и надѣвали свои доспѣхи. Когда мы, весело разговаривая, проходили городскія ворота, то насъ догнала крестьянская телѣга, въ половину нагруженная капустой и другими овощами, которую мы и наняли. Телѣга была запряжена маленькой коровой и еще меньшимъ осликомъ и двигалась очень медленно, но тѣмъ не менѣе еще до наступленія сумерекъ доставила насъ въ Гейльброннъ, до котораго было пять, а, быть можетъ, и всѣ семь миль.

Мы остановились въ той самой тавернѣ, въ которой 350 или 400 лѣтъ тому назадъ проживалъ знаменитый въ то время рыцарь-разбойникъ и славный боецъ Гётцъ фонъ-Берлихингенъ, когда онъ только-что вышелъ изъ заточенія въ Квадратной Башнѣ Гейльбронна. Мы съ Гаррисомъ заняли даже ту самую комнату, которую занималъ и онъ и отъ стѣнъ которой не облупились еще обои, современныя этому рыцарю. Мебель была рѣзная, стариннаго фасона и насчитывала не менѣе 400 лѣтъ; запахъ же, наполнявшій комнату, имѣлъ, вѣроятно, никакъ ужь не меньше 1000 лѣтъ. Въ одной изъ стѣнъ торчалъ желѣзный крюкъ, на который, по словамъ хозяина, ужасный Гётцъ имѣлъ обыкновеніе вѣшать свою желѣзную руку, когда онъ отвинчивалъ ее, ложась въ постель. Комната была очень велика, можно даже сказать безконечно велика, и помѣщалась въ первомъ этажѣ. По нашему она, собственно говоря, находилась во второмъ этажѣ, такъ какъ въ Европѣ дома строются на очень высокомъ фундаментѣ, но здѣсь это все-таки называютъ первымъ этажемъ, хотя бы пришлось измучиться, пока до него влѣзешь. Стѣны были оклеены обоями яркаго краснаго цвѣта съ большими золотыми фигурами; обои эти, сильно запачканныя отъ старости, покрывали и всѣ двери, которыя такъ плотно были пригнаны къ своимъ косякамъ, что когда дверь была затворена, то приходилось шарить по стѣнѣ руками, чтобы найти ее. Обману этому способствовало еще и то, что фигуры обой не обрывались около двери, но со стѣны прямо переходили на дверное полотнище. Въ углу помѣщалась печь, одно изъ тѣхъ громадныхъ, квадратныхъ, обложенныхъ бѣлыми кафлями сооруженій, которыя походятъ скорѣе на надгробный памятникъ и наводятъ васъ на мысль о смерти, когда вамъ слѣдуетъ наслаждаться вашимъ путешествіемъ. Окна выходили на маленькую аллею, за которой помѣщались конюшни, курятники и свиные хлѣва въ перемежку съ жилыми постройками. Въ комнатѣ по обыкновенію стояло двѣ постели, одна въ одномъ углу, другая въ противоположномъ, другъ отъ друга на разстояніи хорошаго выстрѣла изъ стариннаго одноствольнаго пистолета. Онѣ были такъ же узки, какъ и всякая другая нѣмецкая постель, и имѣли еще ту общую съ ними, ничѣмъ неисправимую особенность, что одѣяло съ нихъ спалзывало, едва вы начинали забываться сномъ.

Посрединѣ комнаты стоялъ круглый столъ, такой же величины, какъ у короля Артура; въ то время, какъ мы собирались идти въ городъ, чтобы посмотрѣть знаменитые башенные часы городской ратуши, на столѣ этомъ слуга началъ накрывать скатерть и дѣлать другія приготовленія къ заказанному нами обѣду.

ГЛАВА XII.

Rathhaus или ратуша оказалась однимъ изъ своеобразнѣйшихъ и живописнѣйшихъ образчиковъ средневѣковой архитектуры. Входъ въ нее устроенъ въ видѣ обширнаго портика, въ который ведетъ каменная лѣстница, обнесенная массивными перилами и украшенная заржавѣвшими желѣзными натуральной величины фигурами рыцарей въ полномъ вооруженіи. Часы, помѣщающіеся на фронтонѣ зданія, весьма замѣчательны и занимаютъ немало мѣста. Каждый часъ на нихъ отбивается позолоченнымъ ангеломъ на большомъ колоколѣ при помощи молота, по окончаніи боя большая въ ростъ человѣка фигура Времени поднимаетъ песочные часы и перевертываетъ ихъ; затѣмъ выступаютъ два золотыхъ барана и начинаютъ бодаться, а золоченый пѣтухъ размахиваетъ крыльями. Но главными фигурами являются два большихъ ангела, стоящіе по обѣ стороны циферблата съ длинными трубами у рта; хотя намъ говорили, что изъ этихъ трубъ они издаютъ мелодическіе звуки по истеченіи каждаго часа, но для насъ они не трубили. Позднѣе мы слышали, что они трубятъ только ночью, когда городъ затихаетъ.

Въ самой ратушѣ вдоль стѣнъ виситъ множество громадныхъ кабаньихъ головъ, препарированныхъ и утвержденныхъ въ медальоны, подъ каждою головою помѣщена надпись, гласящая объ имени охотника, убившаго кабана и о томъ, сколько столѣтій прошло со времени этого событія. Одно изъ помѣщеній зданія посвящено древнимъ архивамъ. Здѣсь намъ показали массу весьма древнихъ документовъ, нѣкоторые изъ нихъ были подписаны папою, иные Тилли и другими знаменитыми полководцами, а одно письмо было даже подписано самимъ Гётцъ фонъ-Берлихингеномъ и помѣчено 1519 годомъ въ Гейльброннѣ, т. е. относится къ тому времени, когда онъ только-что вышелъ изъ своего заключенія въ Квадратной Башнѣ.

Этотъ знаменитый рыцарь-разбойникъ, какъ оказывается, былъ искренно и глубоко религіознымъ человѣкомъ, онъ былъ гостепріименъ, сострадателенъ къ бѣднымъ, безстрашенъ въ бою, предпріимчивъ, — словомъ, представлялъ энергичный и великодушный характеръ. Мелкими обидами и оскорбленіями онъ пренебрегалъ, а большія скоро забывалъ и прощалъ, конечно, отколотивъ предварительно на славу своего обидчика, что рисуетъ его, какъ человѣка не злопамятнаго, качество рѣдкое въ тѣ грубыя времена. Онъ всегда былъ готовъ вступиться за бѣдняка и рисковать изъ-за него своей шеей. Простой народъ говоритъ о немъ съ любовью и въ многочисленныхъ балладахъ и легендахъ до сего времени чтитъ его память. Гётцъ имѣлъ обыкновеніе выходить по временамъ на большую дорогу и грабить богатыхъ путниковъ, иногда же изъ своего укрѣпленнаго замка, стоящаго на холмѣ на берегу Неккара, онъ дѣлалъ набѣги на транспорты и проѣзжающихъ съ товарами купцовъ. Въ своихъ мемуарахъ онъ набожно воздаетъ хвалу Подателю всѣхъ благъ за то, что Онъ не забываетъ его въ нуждахъ и предаетъ ему въ руки именно тѣ товары, какіе ему въ данный моментъ болѣе всего требуются. Онъ былъ завзятый рубака и въ сраженіи находилъ высшее удовольствіе. При штурмѣ одной изъ крѣпостей Баваріи ему оторвало ядромъ правую руку, когда ему было едва 23 года; при этомъ онъ былъ такъ увлеченъ боемъ, что не сразу замѣтилъ свою потерю. Онъ говорилъ потомъ, что желѣзная рука, которую ему сдѣлали взамѣнъ оторванной, и съ которой онъ жилъ еще цѣлыхъ 50 лѣтъ, служитъ ему въ битвѣ такъ же хорошо, какъ и природная. Я былъ очень доволенъ увидѣть факсимиле письма, написаннаго этимъ славнымъ, старымъ нѣмецкимъ Робинъ-Гудомъ, хотя и не могъ прочитать его. Гётцъ искуснѣе владѣлъ своимъ мечемъ, нежели перомъ.

Мы прошли внизъ по теченію рѣки, чтобы взглянуть на Квадратную Башню. Это весьма почтенная и солидная постройка безъ всякихъ украшеній. Вблизи земли въ ней незамѣтно никакихъ отверстій. Вѣроятно, въ нее входили при помощи какихъ-нибудь лѣстницъ.

Затѣмъ мы посѣтили еще главную церковь, любопытное старинное зданіе съ колокольней, имѣющей видъ башни, и украшенной различными причудливыми фигурами. Внутренность стѣнъ церкви была увѣшана большими мѣдными досками съ выгравированными надписями, прославляющими заслуги знаменитыхъ мужей Гейльбронна, жившихъ за два или за три столѣтія до нашего времени. На тѣхъ же доскахъ довольно грубо были изображены портреты какъ самихъ знаменитостей, такъ и всѣхъ членовъ ихъ семействъ, разодѣтыхъ въ причудливые костюмы того времени. На всѣхъ этихъ картинахъ глава семейства сидитъ на первомъ планѣ, а надъ нимъ вытягивается цѣлый рядъ постепенно уменьшающихся по величинѣ сыновей его; напротивъ сидятъ супруга, а надъ нею соотвѣтственный рядъ пропорціонально уменьшающихся дочерей. Всѣ семейства очень велики, но перспектива плоха.

Затѣмъ мы наняли шарабанъ съ лошадью, которая, повидимому, служила еще Гётцу фонъ-Берлихингену и отправились за нѣсколько миль за городъ, чтобы посѣтить мѣсто, извѣстное подъ именемъ Weibertreu, что, какъ я полагаю, значитъ «Вѣрность Женъ». Тамъ стоятъ развалины средневѣковаго феодальнаго замка. Пріѣхавши на мѣсто, мы увидѣли, что замокъ расположенъ на вершинѣ круглаго холма, высотою около 200 футовъ и довольно крутого. Солнце пекло невыносимо, и поэтому, несмотря на то, что мѣстоположеніе было красивое и сильно понравилось намъ, мы все-таки рѣшили не взлѣзать наверхъ, а, принявши всѣ разсказы на вѣру, ограничиться осмотромъ его издалека, пользуясь временемъ, пока привязанная къ оградѣ лошадь немного отдохнетъ. Къ тому же самое мѣсто и не имѣло для насъ особаго интереса; насъ больше привлекала связанная съ нимъ легенда, которая очень намъ понравилась; вотъ она:

"Однажды въ средніе вѣка два молодыхъ герцога, братья, въ одной изъ войнъ оказались въ противоположныхъ лагеряхъ; одинъ дрался за императора, другой противъ него. Замокъ и деревня на вершинѣ холма, о которыхъ я только-что говорилъ, принадлежали одному изъ братьевъ. Во время его отсутствія пришелъ съ своими рыцарями и солдатами другой братъ и осадилъ замокъ. Осада тянулась долго и была трудная, потому что осажденные защищались упорно и отчаянно. Наконецъ, запасы у нихъ истощились, и въ крѣпости началъ свирѣпствовать голодъ, отъ котораго они терпѣли больше, нежели отъ снарядовъ врага. Наконецъ, осажденные начали поддаваться и изъявили согласіе на сдачу, если условія не будутъ жестоки. Но герцогъ-начальникъ былъ сильно озлобленъ долгимъ сопротивленіемъ противника, и объявилъ, что пощадитъ только женщинъ и дѣтей. Мужчины же всѣ, безъ исключенія, должны погибнуть отъ меча, а имущество разграблено и уничтожено. Тогда къ нему явилась изъ замка какая-то женщина и умоляла пощадить жизнь ея мужа.

« — Нѣтъ, — отвѣчалъ герцогъ, — ни одинъ изъ нихъ не выйдетъ отсюда живымъ; вы сами съ своими дѣтьми отправитесь въ изгнаніе, но чтобы вы не умерли съ голоду, я окажу вамъ милость и позволю каждой изъ васъ взять столько наиболѣе для васъ драгоцѣннаго, сколько вы въ состояніи будете снести на себѣ».

"Когда отворились ворота крѣпоcти, то изъ нихъ показалась цѣлая процессія женщинъ, несшихъ на плечахъ своихъ мужей. Осаждающіе, пришедшіе въ ярость отъ такой штуки, хотѣли сейчасъ же умертвить всѣхъ мужчинъ, но имъ помѣшалъ самъ герцогъ, который сказалъ:

« — Нѣтъ, спрячьте свои мечи, слово герцога не можетъ быть нарушено».

Когда мы возвратились въ гостинницу, то круглый столъ короля Артура былъ уже готовъ и накрытъ бѣлою скатертью, а старшій лакей съ своимъ помощникомъ, одѣтые во фраки съ бѣлыми галстухами, тотчасъ же подали супъ и горячее блюдо.

Мистеръ X. самъ заказывалъ обѣдъ и, когда на столъ появилось вино, онъ взялъ бутылку, посмотрѣлъ на этикетъ и, повернувшись къ важному, меланхолическаго и, если можно такъ выразиться, похоронно-торжественнаго вида, главному лакею, замѣтилъ, что это совсѣмъ не то вино, какого онъ требовалъ. Главный лакей въ свою очередь взялъ бутылку, окинулъ ее своимъ грустнымъ взглядомъ, и отвѣтилъ:

— Правда; прошу извинить меня. — Затѣмъ, повернувшись въ своему подчиненному, онъ тихо сказалъ:

— Принеси другую этикетку.

Тѣмъ временемъ онъ снялъ съ бутылки прежній ярлыкъ и отложилъ его въ сторону, при чемъ мы замѣтили, что онъ былъ только-что наклеенъ, такъ какъ даже клей на немъ не успѣлъ засохнуть. Когда новый ярлыкъ былъ принесенъ, то лакей тотчасъ же его и наклеилъ на прежнюю бутылку; такимъ образомъ французское вино претворилось, согласно нашему желанію, въ нѣмецкое, а главный лакей, поставивъ бутылку на столъ, спокойно занялся другимъ дѣломъ съ такимъ видомъ, который ясно показывалъ, что совершонное имъ передъ нашими глазами чудо не составляетъ для него ничего особеннаго.

Мистеръ X. сознался, что хотя онъ и раньше зналъ, что изъ Европы вывозятся каждый годъ цѣлыя тысячи ярлыковъ въ Америку, гдѣ продавцы легко и безъ особыхъ издержекъ приготовляютъ съ ихъ помощью для своихъ потребителей самые разнообразные сорта иностранныхъ винъ, но что здѣшній народъ до того честенъ, что производитъ этого рода чудеса на глазахъ публики — этого онъ не могъ и подозрѣвать.

Послѣ обѣда мы отправились погулять по городу и нашли, что онъ одинаково интересенъ какъ днемъ, такъ и при лунномъ освѣщеніи. Улицы очень узки, очень плохо вымощены и безъ всякаго слѣда тротуаровъ и фонарей. Дома очень стары, считаютъ свой возрастъ цѣлыми столѣтіями и настолько велики, что каждый годится подъ гостинницу; каждый слѣдующій этажъ выступаетъ со всѣхъ сторонъ надъ нижележащимъ, такъ что дома постоянно расширяются кверху. Длинные ряды освѣщенныхъ оконъ съ очень мелкимъ переплетомъ, за которымъ виднѣются занавѣсы изъ тюля съ вытканными узорами, и стоящіе снаружи вазы съ комнатными растеніями составляютъ довольно пріятную картину. Луна свѣтила ярко и тѣни ложились очень рѣзко. Ничего не можетъ быть живописнѣе этихъ кривыхъ улицъ съ ихъ двумя рядами высокихъ и острыхъ кровельныхъ шпицовъ, далеко выступающихъ надъ зданіями, и какъ будто вступившихъ въ дружескую между собою бесѣду, и этой толпы народа, то исчезающаго въ тѣни, то появляющагося въ полосѣ луннаго свѣта. Все населеніе городка было на улицѣ; всѣ болтали, пѣли, рѣзвились или же въ самыхъ разнообразныхъ, лѣнивыхъ позахъ сидѣли группами у дверей домовъ.

На одной изъ улицъ находится какое-то общественное зданіе съ оградой вокругъ, изъ толстой заржавленной цѣпи, которая продѣта въ отверстія столбовъ и образуетъ между ними нѣчто вродѣ ряда качелей. Мостовая въ этомъ мѣстѣ сдѣлана изъ тяжелыхъ каменныхъ плитъ. Ватага босоногихъ ребятишекъ, освѣщенныхъ яркимъ свѣтомъ луны, весело и шумно качалась на этой даровой качели. Они были не первыми, которые развлекались на этомъ мѣстѣ; даже пра-пра-дѣды ихъ, играя на этихъ цѣпяхъ мальчишками, не были первыми. Босыя ноги, бѣгая по каменнымъ плитамъ, вытерли ихъ на глубину нѣсколькихъ дюймовъ, для чего было необходимо, чтобы на этихъ заржавленныхъ цѣпяхъ качалось въ свое время не мало поколѣній. Въ городѣ вездѣ вы найдете мохъ и плѣсень, указывающіе на древность этого города, но ничто другое, по моему мнѣнію, не даетъ вамъ такого нагляднаго, осязательнаго понятія о возрастѣ Гейльбронна, какъ эти углубленія, выдолбленныя ногами на камняхъ мостовой.

ГЛАВА ХIII.

Возвратившись въ гостинницу, я завелъ педометръ и, установивъ его на нулѣ, положилъ себѣ въ карманъ, такъ какъ назавтра мнѣ предстояло взять его съ собою и наблюдать по немъ пройденное нами пространство. Работа, заданная нами этому инструменту въ истекшій день, не особенно была для него утомительна.

Въ 10 часовъ мы были уже въ постели, такъ какъ на слѣдующій день мы рѣшили встать на разсвѣтѣ и какъ можно раньше выступить въ обратный путь по направленію къ дому. У меня горѣлъ еще огонь, когда Гаррисъ давно уже спалъ. Я вообще ненавижу людей, которые скоро засыпаютъ: въ этомъ я вижу не то оскорбленіе, не то просто наглости, но во всякомъ случаѣ что-то обидное;и то, и другое снести, конечно, не легко. Я лежалъ въ кровати разобиженный и старался заснуть, но чѣмъ больше старался, тѣмъ болѣе сонъ уходилъ отъ меня. Одинъ на одинъ съ плохо перевареннымъ обѣдомъ я чувствовалъ себя такимъ одинокимъ, такимъ покинутымъ въ этой темнотѣ. Мозгъ мой началъ работать; въ головѣ носились какія-то обрывки мыслей; мысль моя, съ удивительною быстротою переходя отъ одного предмета къ другому, ни на чемъ не могла остановиться. По прошествіи часа въ головѣ у меня получился настоящій хаосъ и самъ я измучился до послѣдней крайности.

Однако, усталость была настолько сильна, что стала, наконецъ, имѣть перевѣсъ надъ нервнымъ возбужденіемъ. Воображая себя бодрствующимъ, на самомъ дѣлѣ я впалъ въ какое-то забытье, изъ котораго по временамъ внезапно выходилъ отъ нервнаго сотрясенія, что производило иллюзію паденія въ пропасть. Провалившись такимъ образомъ разъ восемь или девять и сдѣлавъ открытіе, что столько же разъ одна половина моего мозга погружалась въ сонъ, чего не знала другая, бодрствовавшая и боровшаяся со сномъ половина, я началъ, наконецъ, забываться; промежутки безсознательности дѣлались все чаще и продолжительнѣе, словомъ, я впалъ въ дремоту, которая, безъ сомнѣнія, скоро перешла бы въ крѣпкій, освѣжающій сонъ безъ всякихъ сновидѣній, какъ вдругъ… что бы это могло быть?

Насколько позволяло притупленное сномъ сознаніе, я снова, возвратился къ жизни и началъ прислушиваться. Вотъ изъ безконечно далекаго разстоянія идетъ что-то такое, что все ростетъ и ростетъ и кажется мнѣ ощущеніемъ чего-то, но вотъ оно приближается и оказывается звукомъ. Звукъ этотъ слышится уже въ милѣ разстоянія. Не отголосокъ ли это бури? Вотъ онъ еще ближе; до него не болѣе четверти мили. Не лязгъ ли это и грохотъ отдаленныхъ машинъ? Нѣтъ, вотъ онъ еще ближе; не мѣрный ли это шагъ проходящаго войска? Но звукъ все приближается и приближается; онъ уже въ комнатѣ. Ба, да вѣдь это мышь грызетъ гдѣ-то дерево! Такъ вотъ изъ-за какой бездѣлицы и почти не дышалъ все это время.

Дѣлать нечего, что прошло, того не воротишь, я поспѣшно закрываю глаза и стараюсь наверстать потерянное. Такова была моя, если можно такъ выразиться, безсознательная мысль. Однако же, противъ воли и врядъ ли даже сознавая это, я начинаю напряженно прислушиваться къ работѣ мышиныхъ зубовъ; мало того, я считаю эти непріятные скрипящіе звуки. Скоро я совершенно измучился своимъ занятіемъ. Быть можетъ, я и выдержалъ бы эту пытку, если бы мышь скребла безостановочно, но въ томъ-то и дѣло, что она поминутно останавливала свою работу, и въ эти промежутки напряженнаго ожиданія и прислушиванія я страдалъ еще сильнѣе, чѣмъ отъ самаго звука. Мысленно я предлагалъ за нее вознагражденіе, сначала пять, потомъ шесть, семь, десять долларовъ и т. д., пока не дошелъ до такой суммы, которая оказалась свыше моихъ силъ. Я попробовалъ, такъ сказать, наглухо зарифить себѣ уши, я комкалъ свои ушныя раковины, складывалъ въ нѣсколько разъ и затыкалъ ими ушныя отверстія — ничто не помогало; вслѣдствіе нервнаго возбужденія слухъ мой такъ обострился, что уподобился микрофону и я продолжалъ слышать ненавистный мнѣ звукъ, несмотря ни на какія затычки.

Досада моя перешла въ ярость. Я кончилъ тѣмъ, чѣмъ всегда кончаютъ и кончали въ данномъ положеніи всѣ люди, начиная съ Адама, словомъ, я рѣшилъ прогнать проклятую мышь, запустивъ въ нее, чѣмъ попало. Спустивъ руку къ полу, я нащупалъ свои дорожные башмаки; сѣвъ на постели, я сталъ прислушиваться, чтобы точнѣе опредѣлить направленіе, откуда шли звуки. Но сдѣлать этого я не могъ, звукъ былъ такъ же неуловимъ, какъ и голосъ сверчка, котораго тамъ-то именно и не оказывается, откуда слышится его голосъ и гдѣ навѣрняка разсчитываешь поймать это.

Наконецъ, я со злости изо всей силы швырнулъ башмакомъ на удачу. Башмакъ ударился въ стѣну какъ разъ надъ Гаррисомъ и затѣмъ свалился ему на голову; я никакъ не предполагалъ, что могу забросить башмакъ такъ далеко. Гаррисъ проснулся, чему я сначала очень обрадовался, пока не увидѣлъ, что онъ нисколько не разсердился; это было весьма непріятно. Гаррисъ скоро опять заснулъ, вслѣдъ затѣмъ принялась и мышь за прерванное занятіе. Мною овладѣлъ вторичный приступъ ярости и, какъ мнѣ ни жаль было вторично будить Гарриса, но грызня такъ сильно тревожила меня, что пришлось запустить и другимъ башмакомъ. На этотъ разъ я попалъ въ одно изъ двухъ находившихся въ комнатѣ зеркалъ и разбилъ его; само собою разумѣется, что мнѣ посчастливилось угодить въ самое большое. Гаррисъ проснулся, но опять не выразилъ своего неудовольствія, что разсердило меня еще больше. Я рѣшилъ, что лучше перенесу какія угодно муки, но въ третій разъ его уже не потревожу.

Мышь тѣмъ временемъ замолкла, и я началъ уже было забываться сномъ, какъ вдругъ забили часы; я считалъ, пока они не кончили, а затѣмъ задремалъ вновь, но начали бить другіе часы; я считалъ и эти удары. Наконецъ, послышались нѣжные, мелодическіе звуки, издаваемые изъ трубъ ангелами, стоящими на часахъ городской ратуши. Никогда раньше я не слыхалъ ничего болѣе пріятнаго, таинственнаго и привлекательнаго, но когда оба протрубили цѣлыхъ четверть часа, то мнѣ подумалось, что это уже слишкомъ. Словомъ, всякій разъ, какъ только я начиналъ засыпать, меня пробуждалъ какой-нибудь новый шумъ. И всякій разъ, какъ я просыпался, я не находилъ своего одѣяла и былъ принужденъ нагибаться и шарить по полу въ поискахъ за нимъ.

Наконецъ, сонъ оставилъ меня, и я убѣдился, что разгулялся окончательно и безнадежно. Притомъ еще меня трясла лихорадка и ужасно хотѣлось пить. Быть можетъ, я долго еще мучился бы подобнымъ образомъ, если бы мнѣ не пришло въ голову, что гораздо лучше будетъ одѣться и выйти на свѣжій воздухъ въ паркъ, умыться тамъ у фонтана и съ трубкою въ зубахъ подождать, пока не пройдетъ эта ночь.

Я не сомнѣвался, что сумѣю одѣться и въ темнотѣ, не разбудивъ Гарриса. Правда, сапоги свои я разбросалъ въ погонѣ за мышью, но въ такую теплую лѣтнюю ночь годятся и туфли. И вотъ я осторожно поднялся съ постели и началъ разыскивать свою одежду. Одинъ носокъ я уже нашелъ, но всѣ усилія разыскать другой были напрасны. Однако же, найти его было необходимо, и вотъ, осторожно, на рукахъ и колѣняхъ, съ одною ногою, обутою въ туфлю, а другую туфлю держа въ рукѣ, поползъ я по полу и началъ осторожно шарить руками, но съ тѣмъ же успѣхомъ. Расширивъ кругъ своихъ дѣйствій, я настойчиво продолжалъ поиски, но какъ трещалъ полъ при каждомъ давленіи на него моего колѣна! что за шумъ поднимался всякій разъ, какъ мнѣ случалось натолкнуться на какой-нибудь предметъ. Тогда я пріостанавливался и задерживалъ дыханіе, пока не удостовѣрялся, что Гаррисъ спитъ, затѣмъ ползъ далѣе. Я шарилъ повсюду, но носокъ не находился; единственно, что попадалось мнѣ подъ руку — это мебель. Насколько я могъ вспомнить, въ комнатѣ, когда я ложился спать, мебели было совсѣмъ не такъ много; теперь же комната просто кишѣла мебелью, особенно стульями, которые то и дѣло попадались мнѣ; ужь не поселилась ли здѣсь за время моего сна еще пара-другая семействъ? Къ довершенію всего, я не просто наталкивался на эти проклятые стулья, нѣтъ — всякій разъ я со всей силы стукался о нихъ своей головой. Моя ярость все росла и росла, и не мало проклятій сорвалось у меня съ губъ, пока я ползалъ такимъ образомъ по полу.

Наконецъ, въ припадкѣ безсильной злобы я рѣшился идти безъ носка; поднявшись на ноги, я направился прямо къ двери, какъ вдругъ передо мною неожиданно предстало мое собственное изображеніе, тускло отразившееся въ неразбитомъ еще зеркалѣ. На мгновеніе у меня захватило духъ; когда я пришелъ въ себя отъ неожиданности и сообразилъ, что въ довершеніе всего я умудрился еще заблудиться и положительно не въ состояніи оріентироваться, то ярость моя дошла до такой степени, что для успокоенія мнѣ пришлось посидѣть немного на полу. Если бы въ комнатѣ было всего одно зеркало, то оно, вѣроятно, помогло бы мнѣ оріентироваться, но ихъ была пара, что было также скверно, какъ если бы ихъ была цѣлая тысяча; къ тому же зеркала находились у противоположныхъ стѣнъ комнаты. Конечно, я могъ бы руководствоваться окнами, которыя представлялись мнѣ неясными, туманными пятнами; но дѣло въ томъ, что я до того смѣшался, что видѣлъ ихъ совсѣмъ не тамъ, гдѣ они были въ дѣйствительности, и только путался еще больше.

Я сдѣлалъ шагъ въ другомъ направленіи и уронилъ зонтикъ, который, упавъ на твердый непокрытый ковромъ полъ, произвелъ шумъ, какъ отъ пистолетнаго выстрѣла. Стиснувъ зубы и затаивъ дыханіе, я сталъ прислушиваться, — Гаррисъ не шевелился. Я поднялъ зонтикъ и осторожно опять поставилъ его къ стѣнѣ, но только-что отнялъ отъ него руку, какъ онъ снова, разъѣхавшись, упалъ на полъ и надѣлалъ не меньшаго треску. Я весь съежился и въ молчаливой ярости сталъ опять прислушиваться, — слава Богу, все спокойно. Съ мельчайшими предосторожностями вторично я принялся устанавливать зонтикъ на прежнее мѣсто, но какъ только отнялъ руку, онъ снова упалъ.

Я былъ доведенъ до послѣднихъ предѣловъ бѣшенства, и не будь въ этой обширной, уединенной комнатѣ такъ темно, такъ страшно, такъ торжественно-тихо, я, безъ сомнѣнія, разразился бы однимъ изъ тѣхъ выраженій, которыя, попавъ на страницы учебника для воскресныхъ школъ, могутъ серьезно повредить распространенію подобной книжки. Если бы умственныя способности мои не были затемнены всѣми этими непріятностями, то, конечно, я придумалъ бы что-нибудь болѣе умное, нежели мои усилія установить этотъ проклятый зонтикъ на скользкомъ, какъ стекло, нѣмецкомъ полу въ совершенно темной комнатѣ, тѣмъ болѣе, что это легко можно бы было отложить и до наступленія дня и избѣжать такимъ образомъ четырехъ неудачъ. Мнѣ оставалось одно утѣшеніе — Гаррисъ все время лежалъ спокойно и не шевелился, очевидно, онъ и не просыпался.

Зонтикъ нисколько не помогъ мнѣ оріентироваться; въ комнатѣ стояло цѣлыхъ 4 зонтика, и всѣ одинаковые. Мнѣ пришло въ голову, что, идя ощупью по стѣнѣ, я могу найти и дверь. Поднявшись на ноги, я приступилъ къ выполненію своего предпріятія, при чемъ тотчасъ же столкнулъ со стѣны какую-то картину. Картина была не велика, но шуму надѣлала не меньше, чѣмъ цѣлая панорама. Гаррисъ даже не пошевелился; но если дѣло пойдетъ у меня также и со всѣми остальными картинами, то нѣтъ сомнѣнія, что я его разбужу. Лучше попробовать какъ-нибудь иначе. А сначала слѣдуетъ найти столъ короля Артура, кстати, онъ все время попадался мнѣ подъ руки, и сдѣлать его операціонною базою поисковъ за собственною своею постелью; если я найду постель, то найду и графинъ съ водою и могу утолить палящую меня жажду и снова лечь спать. Чувствуя себя на четверенькахъ гораздо увѣреннѣе, я вновь принялъ это несвойственное человѣку положеніе и принялся за поиски. Скоро столъ былъ найденъ, хотя и не безъ ущерба для моей головы; потеревъ ушибленное мѣсто, я всталъ на ноги и съ вытянутыми руками и растопыренными пальцами, стараясь сохранить равновѣсіе, я двинулся для новыхъ открытій. Подъ руки мнѣ попался стулъ, затѣмъ стѣна, затѣмъ еще стулъ, за стуломъ диванъ, затѣмъ альпенштокъ, затѣмъ другой диванъ; это послѣднее обстоятельство удивило меня, такъ какъ я твердо помнилъ, что въ комнатѣ стоялъ всего одинъ диванъ. Я снова разыскалъ столъ и началъ поиски на-ново; нашелъ еще нѣсколько стульевъ.

Только тогда мнѣ пришла въ голову мысль, которой слѣдовало бы придти раньше, а именно, что круглый столъ не можетъ служить для меня операціонной базой. Тогда я двинулся впередъ на удачу и, блуждая среди хаоса стульевъ и дивановъ, попалъ, наконецъ, въ какую-то неизслѣдованную еще область, гдѣ и столкнулъ подсвѣчникъ, стоявшій на предкаминной полкѣ; схватившись за подсвѣчникъ, я столкнулъ лампу; схватившись за лампу, я столкнулъ графинъ, который покатился съ ужаснымъ звономъ. «А, наконецъ-то я нашелъ тебя, — подумалъ я про себя, — а вѣдь онъ все время чуть ли не подъ руками у меня находился». Въ это мгновеніе проснувшійся Гаррисъ во все горло закричалъ: «Убійцы, воры! — а затѣмъ добавилъ: Да я совершенно мокрый!»

Эти крики разбудили весь домъ. Прежде всего прибѣжалъ со свѣчею въ рукахъ въ бѣломъ длинномъ ночномъ одѣяній мистеръ X; за нимъ тоже со свѣчкой прилетѣлъ и молодой Z; изъ другой двери появилась цѣлая процессія со свѣчами и фонарями; здѣсь были и хозяинъ гостинницы и два нѣмца постояльца и горничныя — всѣ въ ночныхъ костюмахъ.

Я оглядѣлся; оказалось, что я стою у кровати Гарриса, на добрую милю отъ своей собственной. Единственный диванъ стоялъ около стѣны, а недалеко отъ него, въ разстояніи, достаточномъ только для прохода одного человѣка, стоялъ стулъ, около котораго я, какъ какая-нибудь планета, и прокружился чуть не половину ночи.

Послѣ того, какъ я объяснилъ въ чемъ дѣло, хозяинъ и его спутники ушли, а мы четверо занялись приготовленіями къ завтраку, такъ какъ уже занималась заря. Взглянувъ случайно на свой педометръ, я нашелъ, что сдѣлалъ за эту ночь сорокъ семь миль. Обстоятельство это не особенно, впрочемъ, меня огорчило, такъ какъ для чего же я сюда и пріѣхалъ, какъ не для странствованія пѣшкомъ.

ГЛАВА XIV.

Когда хозяинъ гостинницы узналъ, что я и мой компаньонъ — артисты, то уваженіе его къ намъ значительно возросло; мы выиграли въ его глазахъ еще больше, когда онъ узналъ, что мы совершаемъ по Европѣ прогулку пѣшкомъ въ интересахъ нашей спеціальности.

Онъ разсказалъ намъ всю дорогу до самаго Гейдельберга и указалъ, гдѣ лучше останавливаться, и какихъ мѣстъ избѣгать; онъ взялъ съ меня меньше, чѣмъ слѣдуетъ, за вещи разбитыя ночью и накормилъ насъ прекраснымъ завтракомъ, прибавивъ къ нему въ видѣ дессерта десятокъ-другой большихъ свѣтлозеленыхъ сливъ — самыхъ лучшихъ плодовъ, растущихъ въ Германіи; желая оказать намъ еще большую честь, что ни за что не соглашался выпустить насъ изъ Гелльбронна пѣшкомъ, но послалъ за той самой лошадью, возившей нѣкогда Гётца фонъ-Берлихингена, на которой мы ѣздили наканунѣ къ развалинамъ, и заставилъ насъ нанять ее.

На мосту мы отпустили свой экипажъ, а сами, прислонившись къ периламъ, стали наблюдать за работой, кипѣвшей у воды. Вся рѣка была покрыта длинными, стройными сосновыми бревнами, изъ которыхъ рабочіе вязали плоты. Эти плоты имѣли особую конструкцію, которая обусловливалась чрезвычайною извилистостію и узкостью Неккара; длина ихъ достигала отъ 50 до 100 ярдовъ, въ ширину же они составлялись изъ 9 бревенъ на кормовомъ концѣ, а къ носу шли все уже и уже, такъ что носовое звено вязалось по ширинѣ всего изъ трехъ бревенъ. Управленіе плотомъ главнымъ образомъ производилось съ носу при помощи шеста, при чемъ для рулевого едва хватало мѣста, чтобы твердо стоять, такъ какъ бревна были очень тонки, не толще дамской руки. Соединеніе отдѣльныхъ звеньевъ плота дѣлалось настолько гибко и упруго, что весь плотъ легко могъ изгибаться и приспособливаться при проходѣ по извилинамъ рѣки.

Неккаръ во многихъ мѣстахъ настолько узокъ, что черезъ него хоть собакъ перебрасывай; если прибавить сюда еще сильную крутизну извилинъ, то легко представить, сколько отъ плотовщиковъ требуется ловкости и умѣнья для управленія такими плотами. Характеръ рѣки не всегда дозволяетъ идти по всему ея руслу, которая вообще имѣетъ въ ширину отъ 30 до 40 ярдовъ; во многихъ мѣстахъ по дну рѣки тянутся скалистыя гряды, имѣющія направленіе вдоль рѣки, при чемъ вся масса воды раздѣляется ими иногда на три струи, изъ которыхъ достаточную ширину и глубину по большей части имѣетъ только средняя. Такія скалы, образующія что-то вродѣ узкихъ продольныхъ дамбъ, при низкомъ уровнѣ воды въ рѣкѣ, поднимаются надъ поверхностью дюймовъ на пять и имѣютъ видъ гребня подводнаго рифа, въ полую же воду онѣ затоплены. Впрочемъ, чтобы произвести въ Неккарѣ высокую воду, достаточно одной пригоршни воды, ведро же производить уже цѣлый потопъ.

Такія же дамбы есть на Неккарѣ и подъ Гейдельбергомъ около Замковой гостинницы, и теченіе тамъ чрезвычайно стремительно. Нерѣдко цѣлыми часами я просиживалъ въ своей стеклянной клѣткѣ, наблюдалъ, какъ ловко проскальзываютъ по среднему каналу эти длинныя, узкія связки бревенъ; иногда онѣ слегка задѣвали за каменистые выступы грядъ, и, я ежеминутно ожидалъ, что вотъ-вотъ какой-нибудь изъ плотовъ со всего размаху налетитъ на одинъ изъ устоевъ лежащаго нѣсколько ниже моста, но ничего подобнаго не случалось и всѣ они благополучно попадали подъ арку, кромѣ одного, который дѣйствительно разбился однажды утромъ, но, къ сожалѣнію, я прозѣвалъ этотъ случай, ходивши въ комнату закуривать трубку.

И вотъ въ то время, когда я, стоя на мосту, смотрѣлъ на плоты, во мнѣ неожиданно зашевелился демонъ приключеній. «Я ѣду въ Гейдельбергъ на плотѣ. Не желаете ли и вы рискнуть вмѣстѣ со мною?» обратился я къ своимъ товарищамъ.

Лица ихъ немного поблѣднели, но съ любезностью, на какую только были способны, они тотчасъ же согласились на мое предложеніе. Гаррисъ хотѣлъ предварительно телеграфировать своей матери; онъ говорилъ, что это его долгъ, такъ какъ онъ является единственнымъ сокровищемъ, которое еще привязываетъ къ землѣ его мать. Пока онъ ходилъ исполнять свой долгъ, я спустился къ рѣкѣ, подойдя къ самому длинному и лучшему на видъ плоту окликнулъ его капитана сердечнымъ «Эгой, товарищъ!», что тотчасъ же поставило насъ въ наилучшія отношенія. Не теряя времени, я приступилъ къ дѣлу; я объяснилъ ему, что мы путешествуемъ пѣшкомъ по Европѣ и направляемся въ Гейдельбергъ и что мы хотѣли бы сдѣлать эту поѣздку вмѣстѣ съ нимъ на плоту. Все это я сказалъ при помощи молодого Z., который по-нѣмецки говоритъ отлично, и мистера X., говорящаго тоже, хотя и съ грѣхомъ пополамъ. Самъ же я хотя и понимаю въ совершенствѣ нѣмецкій языкъ не хуже того сумасшедшаго, который выдумалъ его, но говорить не могу.

Выслушавъ насъ, капитанъ подтянулъ свои шаровары и глубокомысленно передвинулъ во рту жвачку. Наконецъ онъ отвѣтилъ именно такъ, какъ я и ожидалъ; онъ сказалъ, что не имѣетъ свидѣтельства на перевозку пассажировъ и поэтому боится, что законы будутъ противъ него, если дѣло разгласится или съ нами что-нибудь случится. Тѣмъ не менѣе, я нанялъ какъ плотъ, такъ и экипажъ, а всю отвѣтственность принялъ на себя.

Съ громкими пѣснями принялась за свою работу вторая вахта; скоро канатъ былъ выбранъ, якорь поднятъ, и наше судно величественно тронулось съ мѣста и поплыло внизъ по теченію со скоростью около двухъ узловъ въ часъ.

Наше общество сгруппировалось въ средней части плота. Первое время разговоръ какъ-то не клеился и, главнымъ образомъ, шелъ о краткости нашей жизни, объ опасностяхъ, со всѣхъ сторонъ ей угрожающихъ, и о мудрой готовности къ самому худшему; затѣмъ, въ частности, мы перешли къ опасностямъ, грозящимъ человѣку на водѣ, и тому подобнымъ вещамъ. Но лишь заря загорѣлась на востокѣ, и таинственная торжественность и тишина ранняго утра смѣнились веселымъ пѣніемъ птицъ, разговоръ нашъ, шедшій до того вполголоса, сдѣлался громокъ и принялъ болѣе веселый тонъ, а вмѣстѣ съ темъ радикально измѣнилось и самое настроеніе нашего духа.

Лѣтомъ Германія очень привлекательна; но, чтобы вполнѣ насладиться ея красотою, необходимо прокатиться внизъ по Неккару на плоту. Большую роль при этомъ играетъ характеръ движенія плота; движеніе это ровно, плавно, безшумно; оно успокоиваетъ ваши нервы, оно усыпляетъ васъ. Какой контрастъ съ утомительною, бросающею въ испарину; ходьбою пѣшкомъ, или душнымъ сидѣньемъ въ вагонѣ, или же медленнымъ, тряскимъ передвиженіемъ на истощенныхъ клячахъ по грунтовымъ дорогамъ, среди облаковъ пыли.

Мы безшумно скользили внизъ по теченію, мимо зеленыхъ, благоухающихъ береговъ, а чувство наслажденія и довольства все росло и росло. Мѣстами оба берега были сплошь покрыты густою зарослью ивы, совершенно скрывающей почву; мѣстами одинъ изъ береговъ переходилъ въ красивые, изящные холмы, густо поросшіе до самой вершины сочною зеленью въ то время, какъ другой берегъ представлялъ обширную открытую равнину, краснѣющую отъ мака или ярко-синѣвшую отъ массы, покрывающихъ ее васильковъ. Иногда мы плыли подъ густою тѣнью лѣсовъ, послѣ чего бархатистая зелень луговъ казалась намъ еще свѣжее и ярче. А птицы! Онѣ были повсюду; поминутно перелетая съ берега на берегъ, онѣ все время услаждали нашъ слухъ веселою музыкою своихъ голосовъ. Что за наслажденіе испытываешь рано утромъ, когда случайно приходится наблюдать постепенное возрожденіе лучезарнаго свѣтила; когда, въ борьбѣ съ ночью, солнце медленно и плавно, словно съ любовью, шагъ за шагомъ, одѣваетъ природу во всю прелесть чуднаго, яркаго дня! Но зато какая разница наблюдать эту картину на вольномъ воздухѣ, на плавно скользящемъ плоту — или сквозь тусклыя стекла какой-нибудь станціи, когда въ томительномъ ожиданіи поѣзда приходится насыщаться окаменѣлыми бутербродами.

ГЛАВА XV.
Внизъ по рѣкѣ.

И мужчины, и женщины, и животныя были уже на работѣ на покрытыхъ росою поляхъ. Нерѣдко, когда нашъ плотъ проходилъ вблизи покрытыхъ травою береговъ, къ намъ перескакивали посѣтители; они плыли съ плотомъ сотню, другую футовъ и, поболтавъ съ нами и экипажемъ, снова переходили на берегъ, освѣженные прогулкой.

Впрочемъ, къ намъ являлись только мужчины, женщины были слишкомъ заняты для этого. На континентѣ женщина исполняетъ всевозможную работу. Она копаетъ, пашетъ, жнетъ и сѣетъ, она носитъ на своей спинѣ чудовищныя тяжести или перевозитъ ихъ на большое разстояніе въ тачкѣ; она запрягается въ телѣжку за неимѣніемъ собаки или коровы и помогаетъ имъ, если таковыя имѣются. Возрастъ не играетъ здѣсь никакой роли; наоборотъ, повидимому, чѣмъ женщина старѣе, тѣмъ она сильнѣе. Обязанности женщинъ на фермахъ неисчислимы; она занимается понемногу всѣмъ; въ городахъ же, наоборотъ, женщина имѣетъ болѣе ограниченный кругъ дѣятельности — все остальное исполняется мужчинами. Такъ, въ гостинницахъ на обязанности горничныхъ лежитъ исключительно приготовленіе постелей, топка печей въ пятидесяти или шестидесяти номерахъ, заготовленіе топлива и свѣчей и тасканіе безчисленнаго количества тоннъ воды во всѣ этажи, въ громадныхъ металлическихъ кувшинахъ, вмѣщающихъ фунтовъ по сту воды за-разъ. При этомъ онѣ работаютъ не болѣе 18—20 часовъ въ сутки, а если почувствуютъ необходимость въ отдыхѣ, то всегда могутъ заняться чисткою половъ въ комнатахъ и клозетахъ, ползая по нимъ на колѣняхъ съ тряпкою въ рукѣ.

Когда время стало приближаться къ полудню и сдѣлалось очень жарко, мы сняли верхнее платье и усѣлись врядъ на краю плота, распустили надъ головами зонтики и, болтая въ водѣ голыми ногами, продолжали наслаждаться прекраснымъ пейзажемъ. Время отъ времени мы раздѣвались и, бросившись въ воду, плавали около плота. Въ водѣ у всякаго выдающагося зеленаго мыска рѣзвились группы голыхъ дѣтей — мальчики особо отъ дѣвочекъ; при чемъ эти послѣднія всегда находились подъ материнскимъ надзоромъ какой-нибудь женщины, сидящей въ тѣни подъ деревомъ съ работою въ рукахъ. Мальчики нерѣдко перепылывали къ намъ на плотъ, дѣвочки же прерывали свои игры и, стоя по колѣно въ водѣ, только провожали насъ своими невинными глазками. Какъ-то разъ мы внезапно завернули за одинъ изъ мысовъ и застали врасплохъ стройную дѣвочку, лѣтъ двѣнадцати, или около того, только-что вошедшую въ воду. Не имѣя времени, чтобы скрыться, она, тѣмъ не менѣе, не потерялась; схвативъ вѣтку отъ молодой ивы, она пригнула ее къ себѣ и, прикрывая ею свое бѣлое тѣло, она съ невозмутимымъ спокойствіемъ и большимъ интересомъ продолжала въ тоже время смотрѣть на насъ. Такъ простояла она все время, пока плотъ не унесло теченіемъ. Эта дѣвочка была очень мила и со своею вѣткой такъ и просилась на картину, которая къ тому же не оскорбила бы и скромности самаго взыскательнаго моралиста. Ея бѣлое тѣло эффектно выдѣлялось на фонѣ яркой зелени ивы (она стояла какъ разъ передъ кустомъ), изъ-за которой выглядывали любопытныя личики и бѣлыя плечи двухъ меньшихъ дѣвочекъ.

Около полудня мы услышали оживившій насъ крикъ.

— Судно въ виду!

— Гдѣ судно? — кричитъ нашъ капитанъ.

— На вѣтрѣ, три румба отъ носу!

Мы всѣ кинулись въ этомъ направленіи, чтобы посмотрѣть на судно. Оно оказалось винтовымъ буксирнымъ пароходомъ, которые впервые были пущены по Неккару въ маѣ. Судно это имѣло довольно своеобразное устройство. Я часто наблюдалъ за нимъ изъ оконъ гостинницы и недоумѣвалъ, какимъ образомъ приводятся оно въ движеніе, не имѣя, повидимому, ни веселъ, ни колесъ. Теперь оно шло мимо насъ, взбивая пѣну, производя самый разнообразный шумъ и время отъ времени испуская протяжные, хриплые свистки; на буксирѣ за собой оно вело девять килевыхъ баржъ, длинною, узкою лентою тянувшихся за нимъ слѣдомъ. Мы встрѣтились съ нимъ въ узкомъ мѣстѣ фарватера, въ каналѣ между скалистыми дамбами, гдѣ едва-едва хватило мѣста, чтобы благополучно разойтись. Въ то время, какъ пароходъ, скрипя и дребезжа, проходилъ мимо насъ, мы открыли секретъ его движущей силы. Не винтомъ и не колесами приводился онъ въ движеніе противъ быстраго теченія Неккара, но вслѣдствіе наматыванія длинной цѣпи. Цѣпь эта проложена по дну всей рѣки и закрѣплена своими концами. Длина ея семьдесятъ миль. Проходя черезъ носъ парохода, она обѣгаетъ черезъ барабанъ, составляющій часть судового механизма и черезъ отверстіе въ кормѣ спускается обратно на дно рѣки. При вращеніи барабана одинъ конецъ цѣни набѣгаетъ на него, а другой сбѣгаетъ, и такимъ образомъ судно передвигается вдоль цѣпи. На такихъ пароходахъ нѣтъ ни носа, ни кормы въ обыкновенномъ значеніи этого слова и на каждомъ изъ концовъ имѣется по рулю съ весьма длиннымъ перомъ. Судно никогда не оборачивается и управляется одновременно обоими рулями, которые сообщаютъ ему вполнѣ достаточную поворотливость при проходѣ черезъ нескончаемыя закругленія, несмотря на значительное сопротивленіе цѣпи. Я, право, не повѣрилъ бы на слово въ возможность подобнаго удивительнаго устройства; но я видѣлъ его въ дѣйствіи и потому знаю, что и такія невѣроятныя вещи могутъ быть выполнены. Какого еще чуда должны мы теперь ожидать?

Кромѣ того, мы встрѣчали много баржъ вверхъ по рѣкѣ или на парусахъ, или же влекомыхъ мулами подъ аккомпаниментъ всевозможнаго сквернословія; послѣдній способъ представляетъ весьма кропотливую и тяжелую работу. Проволочный канатъ, однимъ концомъ закрѣпленный за верхъ мачты, другимъ концомъ соединяется со сбруей цѣлой вереницы муловъ, идущихъ гусемъ по бичевнику футахъ во ста впереди судна. Цѣлому отряду погонщиковъ при помощи понуканій, ударовъ и града проклятій съ трудомъ удавалось сообщить судну скорость въ двѣ-три мили въ часъ противъ сильнаго теченія. Неккаръ съ давнихъ временъ служилъ путемъ сообщенія, и это доставляло занятіе многимъ тысячамъ людей и животныхъ; теперь же, когда встрѣченный нами буксиръ при затратѣ какого-нибудь бушеля угля и при экипажѣ, состоящемъ всего изъ нѣсколькихъ человѣкъ, ведетъ за собою вверхъ по теченію цѣлыхъ девять баржъ и при томъ со скоростью, по крайней мѣрѣ, вдвое превышающей ту, которая достигается соединенными усиліями цѣлыхъ тридцати человѣкъ и того же числа животныхъ, несомнѣнно, что этотъ старинный промыселъ быстро придетъ въ упадокъ. Второй пароходъ былъ спущенъ на Неккарѣ всего три мѣсяца спустя послѣ перваго.

Въ полдень мы вышли на берегъ и, купивъ нѣсколько бутылокъ пива, заказали себѣ цыплятъ, а плотъ между тѣмъ ожидалъ насъ. Когда цыплята поспѣли, мы тотчасъ же двинулись въ дальнѣйшій путь и поспѣшили приняться за обѣдъ, пока цыплята еще не простыли, а пиво не согрѣлось. Нѣтъ мѣста, болѣе пріятнаго для подобнаго обѣда, какъ плотъ, плавно скользящій внизъ по извилинамъ Неккара мимо зеленыхъ луговъ и лѣсистыхъ холмовъ, мимо дремлющихъ деревушекъ и скалистыхъ утесовъ, увѣнчанныхъ развалинами башенъ и зубчатыхъ стѣнъ.

Однажды мы увидѣли какого-то хорошо одѣтаго господина, очевидно, нѣмца, но безъ всякаго признака очковъ. Онъ исчезъ раньше, чѣмъ мы успѣли встать на якорь, о чемъ я ужасно сожалѣлъ, такъ какъ хотѣлъ сдѣлать съ него эскизъ. Капитанъ утѣшилъ меня, сказавъ, что господинъ этотъ несомнѣнно обманщикъ, имѣющій очки, но держащій ихъ въ карманѣ съ цѣлью выдѣлиться.

Ниже Гассмерсгейма мы проходили мимо развалинъ Горнберга, стариннаго замка, принадлежавшаго нѣкогда Гётцу фонъ-Берлихингену. Замокъ стоитъ на очень живописномъ холмѣ, поднимающемся футовъ на 200 надъ уровнемъ рѣки, и имѣетъ башню около 75 ф. высоты. Полуразрушенныя зубчатыя стѣны замка обвиты виноградомъ, а внутри ограждаемаго ими пространства растутъ деревья. Крутой склонъ отъ подножія стѣнъ замка спускается къ водѣ террасами и сплошь покрытъ виноградниками, что дѣлаетъ его весьма похожимъ на обсаженную виноградомъ мансардную кровлю. Всѣ склоны по обоимъ берегамъ рѣки въ этой мѣстности заняты виноградниками, и вся эта область является главною производительницею рейнскихъ винъ. Нѣмцы питаютъ особое пристрастіе къ рейнскимъ винамъ, которыя они разливаютъ въ большія, изящныя бутылки и считаютъ однимъ изъ наилучшихъ напитковъ. На самомъ же дѣлѣ отъ уксуса онѣ отличаются только своими этикетками. Холмъ Горнберга прорѣзанъ туннелемъ и подъ имъ будетъ проходить новая желѣзнодорожная линія.

Пещера привидѣній.

Миляхъ въ двухъ пониже замка Горнбергъ, въ невысокой скалѣ, находится пещера, въ которой, по разсказамъ нашего капитана, нѣкогда обитала прекрасная наслѣдница Горнберга, фрау Гертруда. Дѣло происходило около 700 лѣтъ тому назадъ. У нея была масса богатыхъ и благородныхъ ухаживателей, но съ обычнымъ для всѣхъ героинь романовъ безразсудствомъ она предпочла незнатнаго и небогатаго юношу, Венцеля фонъ-Лобенфельдъ. Тогдашній владѣлецъ Горнберга съ обычной разсудительностью отцовъ героинь заточилъ свою непокорную дочь въ одну изъ своихъ темницъ, или подземелій или кюлверинъ, вообще въ одно изъ подобныхъ мѣстъ, и сказалъ, что будетъ ее тамъ держать, пока она не изберетъ себѣ мужа изъ числа богатыхъ и знатныхъ искателей. Но всѣ усилія этихъ послѣднихъ снискать ея расположеніе оставались безуспѣшны, и сердце ея билось попрежнему только для того бѣднаго и всѣми презираемаго крестоносца, который сражался въ Святой Землѣ. Наконецъ, въ одну бурную ночь, не будучи въ состояніи выдерживать долѣе преслѣдованій своихъ богатыхъ искателей, она бѣжала изъ темницы, переправилась черезъ рѣку и скрылась въ пещерѣ, лежащей внизъ по рѣкѣ отъ замка. Въ поискахъ за нею отецъ ея обшарилъ всю сосѣднюю мѣстность, но не могъ открыть даже слѣдовъ бѣглянки. Прошло нѣсколько времени, а дѣвушка не находилась; тогда совѣсть начала мучить старика, и онъ приказалъ вывѣсить вездѣ объявленія о томъ, что если дочь его находится еще въ живыхъ, то она можетъ возвратиться въ свой домъ, такъ какъ онъ, отецъ ея, не будетъ насиловать ея волю и позволяетъ ей выдти замужъ, за кого она сама пожелаетъ. Прошли мѣсяцы и всякая надежда отыскать дѣвушку была потеряна. Тогда старикъ отказался отъ обычныхъ прежнихъ развлеченій и, посвятивъ все свое время религіознымъ упражненіямъ, сталъ молить о смерти, какъ о благодѣяніи.

Тѣмъ временемъ каждую ночь исчезнувшая дѣвушка ровно въ полночь появлялась у входа своей пещеры и, одѣтая въ бѣлое платье, распѣвала одну и ту же балладу, которую когда-то сочинилъ для нея крестоносецъ. Она разсчитывала, что если онъ вернется когда-нибудь домой, то суевѣрные крестьяне непремѣнно разскажутъ ему о привидѣніи, которое поетъ по ночамъ въ пещерѣ, а когда ему разскажутъ содержаніе баллады, то онъ тотчасъ догадается, что она еще жива, такъ какъ никто кромѣ нихъ вдвоемъ, не знаетъ этой пѣсни. Время шло, а вмѣстѣ съ тѣмъ росъ страхъ, возбуждаемый привидѣніемъ пещеры въ жителяхъ окрестныхъ мѣстностей. Разсказывали, что всякаго кто только имѣлъ несчастіе услышать это таинственное пѣніе, въ скоромъ времени постигало какое-нибудь несчастіе, и, наконецъ все что только ни случалось въ окрестности злого, начали приписывать привидѣнію, вслѣдствіе чего ни одинъ судовщикъ не соглашался проплыть ночью мимо этой пещеры, а крестьяне избѣгали этого мѣста даже и днемъ.

Тѣмъ временемъ вѣрная своему рыцарю дѣвушка каждую ночь, мѣсяцъ за мѣсяцемъ, распѣвала свою пѣсню и терпѣливо ждала избавителя. Прошло пять долгихъ лѣтъ, а жалобные звуки попрежнему разносились каждую полночь надъ заснувшей землей и заставляли путниковъ покрѣпче затыкать себѣ уши и дрожащимъ голосомъ читать молитву.

Наконецъ крестоносецъ вернулся домой съ лицомъ, загорѣвшимъ отъ солнца и покрытымъ рубцами, но съ громкою славою, которую онъ собирался сложить къ ногамъ своей возлюбленной. Старый владѣлецъ Горнберга принялъ его, какъ сына, и просилъ его, чтобы онъ остался съ нимъ и былъ опорой и утѣшеніемъ его старости. Но рыцарь, узнавъ о непоколебимой вѣрности невѣсты и о печальной судьбѣ ея, не могъ согласиться на это. Его уже не привлекалъ заслуженный отдыхъ; онъ сказалъ, что сердце его разбито навѣки и поэтому остатокъ своей жизни онъ хочетъ посвятить на служеніе человѣчеству, гдѣ и надѣется скоро найти смерть и желанное соединеніе съ той, любовь которой приноситъ ему болѣе чести, чѣмъ всѣ его побѣды на войнѣ.

Услышавъ о такомъ рѣшеніи, къ нему явились посланцы отъ жителей той области и, разсказавъ ему, что на берегу рѣки въ пещерѣ поселился жестокій драконъ, имѣющій видъ человѣка, но настолько ужасный, что до сего времени не нашлось еще рыцаря, который отважился бы сразиться съ нимъ, стали просить, чтобы онъ освободилъ страну отъ чудовища. Рыцарь согласился. Между прочимъ, жители разсказали ему и о пѣніи, но когда онъ попросилъ ихъ сообщить ему содержаніе пѣсни, то они отвѣчали, что слова этой пѣсни забыты, такъ какъ вотъ уже болѣе четырехъ лѣтъ, какъ не находится нигдѣ смѣльчака, который осмѣлился бы послушать эту пѣсню.

Около полуночи крестоносецъ сѣлъ въ лодку и поплылъ по теченію, взявъ съ собою свой вѣрный арбалетъ. Тихо скользитъ онъ мимо подернутыхъ туманомъ деревьевъ и скалъ, а глаза его пристально устремлены на группу низкихъ утесовъ, къ которой онъ приближается. Вотъ онъ уже близко и можетъ разсмотрѣть черное устье пещеры. Что это, не бѣлая ли фигура? Да, это она. Вотъ зазвучала и разлилась надъ рѣкой и лугами обычная грустная пѣснь. Медленно. поднимаетъ рыцарь свой арбалетъ, прицѣливается и спускаетъ тетиву; съ силою несется стрѣла — фигура, продолжая пѣть, падаетъ на землю; рыцарь вынимаетъ изъ своихъ ушей комки шерсти и узнаетъ свою когда-то сочиненную имъ балладу но — слишкомъ поздно! О, если бы онъ только не затыкалъ ушей шерстью!

Крестоносецъ снова ушелъ на войну и вскорѣ нашелъ смерть, сражаясь за Крестъ. Преданіе гласитъ, что въ теченіе многихъ столѣтій духъ несчастной дѣвушки продолжалъ распѣвать по ночамъ у входа пещеры ту же самую балладу, но пѣсня эта не влекла уже за собой проклятія, и что, хотя много являлось охотниковъ услышать эти таинственные звуки, но только немногіе успѣвали въ томъ, потому что пѣсня эта могла быть услышана только тѣмъ, кто никогда не измѣнялъ. Увѣряютъ, что пѣсня и теперь звучитъ по ночамъ попрежнему, хотя въ настоящемъ столѣтіи никто еще не могъ похвастаться, что слышалъ ее.

ГЛАВА XVI.
Старыя легенды Рейна.

Только-что приведенная легенда ужасно походитъ на рейнскую легенду о «Лорелеѣ». Въ Германіи существуетъ даже пѣсня подъ названіемъ «Лорелея».

Германія вообще очень богата народными пѣснями, причемъ какъ слова, такъ и мелодія нѣкоторыхъ изъ нихъ чрезвычайно красивы, но «Лорелея» самая любимая изъ всѣхъ. Сначала я не могъ ее выносить, но съ теченіемъ времени не только привыкъ къ ней, но даже полюбилъ и предпочитаю ее теперь другимъ.

Пѣсня эта совершенно неизвѣстна въ Америкѣ: въ противномъ бы случаѣ я непремѣнно хоть разъ гдѣ-нибудь встрѣтился бы съ нею, почему я помѣщаю ее въ настоящей главѣ. Но предварительно я хочу познакомить своихъ читателей съ самою легендою о Лорелеѣ, которая помѣщена въ сборникѣ, озаглавленномъ: «Рейнскія легенды» и переведена на англійскій языкъ даровитымъ Грагганомъ, баккалавромъ искусствъ. Помѣщаю здѣсь эту легенду отчасти и для самого себя, такъ какъ мнѣ самому не удавалось раньше прочесть ея.

ЛЕГЕHДА.

…Лора была водяная нимфа. День и ночь сидѣла она на вершинѣ высокой скалы Лэй, представлявшей отвѣсный утесъ на берегу Рейна. Своимъ печальнымъ пѣніемъ и необыкновенной красотою Лора до того очаровывала плывшихъ мимо скалы путниковъ, что послѣдніе, позабывъ все на свѣтѣ, слушали только ея чарующій голосъ. Объ управленіи судномъ они уже не думали; бурное теченіе разбивало лодку о скалу и всѣ они погибали въ пучинѣ.

Съ незапамятныхъ временъ въ одномъ изъ сосѣднихъ со скалою замковъ жилъ старый графъ Бруно со своимъ сыномъ Германномъ, юношей лѣтъ двадцати. Много наслышавшись о прекрасной Лорѣ, Германнъ, наконецъ, кончилъ тѣмъ, что влюбился въ нимфу, ни разу не видавъ ея. Онъ сталъ бродить по вечерамъ въ окрестностяхъ скалы съ цитрою въ рукахъ и — говоря словами Грагана — «выражалъ свою тоску тихимъ пѣніемъ». Въ одну изъ такихъ прогулокъ вершина скалы внезапно была окружена яркимъ свѣтомъ и какъ бы сіяніемъ, которое, уменьшаясь мало-по-малу въ объемѣ, приняло, наконецъ, образъ прекрасной Лоры.

"Испустивъ крикъ радости, юноша бросилъ цитру и, протягивая руки, сталъ звать по имени это таинственное существо, которое, казалось, съ любовію стремилось къ нему и дружески манило его; мало того, если только слухъ не обманывалъ его, она звала его по имени невыразимо сладкимъ именемъ, который сулилъ ему любовь. Внѣ себя отъ восторга юноша лишился чувствъ и упалъ на землю.

"Послѣ этого онъ сильно перемѣнился. Онъ бродилъ, какъ во снѣ, думая только о своей феѣ и не заботясь ни о чемъ болѣе.

"Старый графъ съ печалью замѣчалъ такую перемѣну въ своемъ сынѣ, но не могъ догадаться о причинѣ ея; всѣ усилія развлечь юношу и вернуть ему прежнюю веселость не имѣли успѣха. Тогда старый графъ попробовалъ прибѣгнуть къ своей отеческой власти. Онъ приказалъ юношѣ готовиться къ выступленію въ походъ, и юноша повиновался.

Грагамъ говоритъ:

"Однажды вечеромъ, незадолго передъ выступленіемъ, желая еще разъ посѣтить скалу Лей и посвятить нимфѣ Рейна еще нѣсколько вздоховъ, романсовъ и звуковъ своей цитры, онъ сѣлъ въ свою лодку и, взявъ съ собой одного изъ своихъ вѣрныхъ товарищей, поплылъ внизъ по теченію. Вся окрестность была ярко освѣщена серебристымъ свѣтомъ луны; крутые гористые берега представлялись въ самыхъ фантастическихъ образахъ, а высокіе дубы, стоящіе по обоимъ берегамъ, простирали свои вѣтви по направленію къ Германну. Когда они приблизились къ Леѣ, и стремительное теченіе подхватило ихъ лодку, то спутникъ его, охваченный неизъяснимымъ ужасомъ, началъ просить позволенія пристать къ берегу, но рыцарь ударилъ по струнамъ своей гитары и запѣлъ:

Подъ покровомъ небесъ, въ полумракѣ ночномъ

Ты блеснула красой, словно солнце лучемъ;

Словно вся ты была изъ лучей соткана;

Золотилась волосъ шелковистыхъ волна…

*  *  *

Ткань прозрачныхъ одеждъ, какъ волнистый туманъ,

Обвивала волшебно твой дѣвственный станъ.

О, восторгъ! О, блаженныя чары очей!

Вы мнѣ сердце зажгли жарче знойныхъ лучей…

*  *  *

Еслибъ ты не была нѣжнымъ другомъ моимъ, —

Я сгорѣлъ бы любовью — ихъ свѣтомъ палимъ —

И себя, позабывъ о житейской борьбѣ,

Крѣпче всякихъ цѣпей приковалъ бы къ тебѣ!… *)

• ) Переводъ съ англійскаго А. Д. Коринѳскаго.

Не особенно было умно хотя бы и то, что Германнъ отправился къ скалѣ. Но еще большей ошибкой было то, что онъ запѣлъ такую пѣсню. На этотъ разъ Лорелея уже не «называла его по имени невыразимо сладкимъ шепотомъ». Нѣтъ, эта пѣсня мгновенно и притомъ совершенно «иначе» подѣйствовала на нее, но, кромѣ того, она же послужила къ тому, что вся окрестная область была повержена въ печаль, такъ какъ:

«Едва прозвучали въ воздухѣ эти слова, какъ повсюду послышались звуки и шумъ, какъ бы въ водѣ и надъ водою начали раздаваться голоса. На скалѣ Лей показалось пламя, надъ которымъ появилась волшебница; она, какъ и раньше, ясно и настоятельно манила правою рукою ослѣпленнаго рыцаря, въ то время какъ въ лѣвой рукѣ у нея былъ жезлъ, которымъ она вызывала себѣ на помощь волны. Волны начали плескать къ небу; лодка опрокинулась и всѣ усилія пловцовъ были тщетны; волны поднимались все выше и выше и, ударяясь о твердыя скалы, разбили лодку въ куски. Юноша утонулъ въ пучинѣ, но спутникъ его былъ выкинутъ на беретъ громадной водной».

Въ теченіе многихъ столѣтій о Лорелеѣ разсказывалось много худого, но въ данномъ случаѣ поведеніе ея заслуживаетъ несомнѣнно одобренія. Однимъ уже этимъ она можетъ завоевать симпатію и заставить позабыть всѣ ея преступленія и помнить только одинъ послѣдній хорошій поступокъ, которымъ она увѣнчала и закончила свою карьеру.

«Съ тѣхъ поръ волшебница больше не появлялась, хотя восхитительное пѣніе не рѣдко еще можно было слышать въ прекрасныя, свѣжія, тихія весеннія ночи, когда луна освѣщала всю мѣстность своимъ серебристымъ свѣтомъ, внимательные пловцы изъ-за рокота волнъ нерѣдко слышали отзвукъ чарующаго голоса, пѣвшаго пѣсни въ кристальномъ замкѣ, и съ печалью и страхомъ вспоминали о молодомъ графѣ Германнѣ, обольщенномъ нимфою».

А вотъ и пѣсня, обязанная своимъ возникновеніемъ легендѣ и написанная Генрихомъ Гейне:

Лорелея.

Бѣда ли, пророчество лъ это?

Душа такъ уныла моя,

А старая, страшная сказка

Преслѣдуетъ всюду меня.

*  *  *

Все чудится Рейнъ быстроводный,

Надъ нимъ ужь туманы летятъ,

И только лучами заката

Вершины утесовъ горятъ.

*  *  *

И чудо-красавица дѣва

Сидитъ тамъ въ сіяньи зари

И чешетъ златымъ она гребнемъ

Златистыя кудри свои.

*  *  *

И вся-то блеститъ и сіяетъ

И чудную пѣсню поетъ;

Могучая, страстная пѣсня

Несется по зеркалу водъ.

*  *  *

Вотъ ѣдетъ челнокъ… и внезапно

Охваченный пѣснью ея,

Пловецъ о рулѣ забываетъ

И только глядитъ на нее.

*  *  *

А быстрыя воды несутся…

Погибнетъ пловецъ средь зыбей!

Погубитъ его Лорелея

Чудесною пѣснью своей! *)

• ) Переводъ А. H. Майкова.

Пѣсня эта любимѣйшая въ Германіи за послѣдніе сорокъ лѣтъ и, быть можетъ, останется таковою навсегда.

*  *  *

На свѣтѣ нѣтъ абсолютнаго совершенства. У мистера X. имѣется небольшая брошюрка, купленная имъ во время пребыванія его въ Мюнхенѣ. Книжечка носитъ заглавіе: «Каталогъ картинъ старой пинакотеки» и написана на своеобразномъ англійскомъ языкѣ. Привожу изъ нея нѣсколько выписокъ:

«Воспрещается пользоваться настоящей работой въ смыслѣ перепечатки съ нея при обработкѣ того же матеріала».

«Вечерній ландшафтъ. На переднемъ планѣ вблизи пруда и группы бѣлыхъ буковъ вьется тропинка, оживленная путниками».

«Ученый человѣкъ въ циническомъ и разорванномъ платьѣ, держащій въ рукахъ раскрытую книгу».

«Св. Варѳоломей и палачъ, готовый совершить мученичество».

«Портретъ молодого человѣка. Долгое время картина эти принималась за портретъ Бинди Альтовити, теперь же нѣкоторые снова признаютъ ее за собственноручный портретъ Рафаэля».

«Купающаяся Сусанна, подстерегаемая двумя стариками. На заднемъ планѣ побіеніе камнями осужденнаго».

«Св. Рохъ, сидящій на ландшафтѣ съ ангеломъ, который смотритъ на его язвы, между тѣмъ какъ собака съ пищей во рту служитъ ему».

«Весна. На первомъ планѣ сидитъ богиня Флора. За нею плодоносная долина, наполняемая рѣкой».

«Прекрасный букетъ, оживленный Майкою».

«Воинъ въ полномъ вооруженіи съ гипсовой трубкой, лѣниво прислонившійся къ столу и окружающій себя дымомъ».

«Нѣмецкій ландшафтъ вдоль судоходной рѣки, которая орошаетъ его до задняго плана».

«Крестьяне, поющіе въ копстаджѣ. Женщина поитъ ребенка изъ чашки».

"Голова св. Іоанна, когда онъ былъ еще мальчикомъ, рисовано альфреско на кирпичѣ. (Вѣроятно, на черепицѣ).

«Молодой человѣкъ изъ фамилій Раггіо съ волосами, подрѣзанными на концѣ, одѣтый въ черное и такою же шляпой. Приписываютъ Рафаэлю, что, впрочемъ, весьма сомнительно».

«Дѣва, держащая Младенца. Очень написано по манерѣ Сассоферрато».

«Кладовая съ зеленью и битой дичью, оживленная судомойкой и двумя поварятами».

Впрочемъ, англійскій языкъ этого каталога нисколько не хуже того, на которомъ дѣлаются надписи на нѣкоторыхъ картинахъ въ Римѣ, напримѣръ:

«Видъ откровенія. Св. Іоаннъ въ островѣ Патмосѣ».

А плотъ нашъ, тѣмъ временемъ, все плылъ, да плылъ.

ГЛАВА XVII.

На милю или на двѣ повыше Эбербаха изъ-за группы зелени, покрывающей вершину высокаго и очень крутого холма, мы увидѣли какія-то своеобразнаго вида развалины, состоявшія всего изъ двухъ осыпающихся каменныхъ массъ, имѣющихъ грубое сходство съ человѣческими лицами; онѣ какъ бы склонились другъ къ другу и имѣли видъ человѣческихъ существъ, поглощенныхъ разговоромъ. Развалины сами по себѣ не представляли ничего особеннаго по живописности или внушительности, но тѣмъ не менѣе носили названіе «Очковыхъ Руинъ».

Легенда «Очковыхъ Руинъ».

Въ средніе вѣка (по словамъ нашего капитана, по горло начиненнаго различными легендами) въ этой мѣстности поселился громадный драконъ, извергавшій изъ своей пасти пламя, и причинявшій народу болѣе вреда, чѣмъ любой сборщикъ податей. Длиною онъ равнялся доброму желѣзнодорожному поѣзду, а все тѣло его было покрыто непроницаемой зеленой чешуею. Дыханіемъ своимъ онъ производилъ заразу и пожары, а прожорливостью — голодъ. Онъ поѣдалъ безразлично какъ людей, такъ и скотъ и заслужилъ всеобщую ненависть. Нѣмецкій императоръ того времени сдѣлалъ обычное воззваніе, что дастъ тому, кто уничтожить дракона, все, что тотъ пожелаетъ; дѣло въ томъ, что побѣдители драконовъ требовали, обыкновенно. въ награду царскихъ дочерей, а таковыхъ у императора было съ избыткомъ.

На этотъ призывъ являлись славнѣйшіе рыцари со всѣхъ четырехъ странъ свѣта и одинъ за другимъ попадали дракону въ пасть, вслѣдствіе чего страхъ передъ чудовищемъ дошелъ до того, что не находилось больше героевъ, желавшихъ попробовать счастья. Драконъ началъ свирѣпствовать еще сильнѣе, чѣмъ прежде. Народъ потерялъ всякую надежду на избавленіе и разбѣгался по горамъ, ища убѣжища.

Наконецъ, желая сразиться съ чудовищемъ, изъ далекой страны явился господинъ по имени Виссеншафтъ, бѣдный и незнатный рыцарь. Какъ смѣшонъ онъ былъ въ своихъ доспѣхахъ, висящихъ лоскутьями и съ какимъ-то страннымъ ранцемъ за спиною. Рѣшительно всѣ посмотрѣли на него съ презрѣніемъ, а нѣкоторые такъ даже открыто насмѣхались надъ нимъ. Но бродяга не обращалъ на это вниманія. Онъ только спросилъ императора, не отмѣнилъ ли онъ своего обѣщанія. Императоръ отвѣтилъ, что обѣщанія своего онъ не отмѣнялъ и тутъ же, съ презрительнымъ сожалѣніемъ посовѣтовалъ ему лучше охотиться за зайцами, чѣмъ подвергать такую драгоцѣнную жизнь, какъ его, опасности въ борьбѣ съ чудовищемъ, отъ котораго погибло уже столько знаменитыхъ героевъ.

Въ отвѣтъ на это бродяга только спросилъ: «Были ли въ числѣ этихъ героевъ ученые?» Вопросъ этотъ, конечно, возбудилъ смѣхъ, такъ какъ ученые не пользовались особымъ уваженіемъ въ тѣ времена. Но бродяга не смутился; онъ сказалъ, что, быть можетъ, онъ молодъ, но это не имѣетъ большого значенія — наука, рано или поздно, а заставитъ себя уважать. Онъ прибавилъ, что на слѣдующее утро онъ пойдетъ на дракона. Тогда, изъ сожалѣнія, ему предложили хорошее копье, но онъ отклонилъ его, сказавъ «копье безполезно для ученаго». Ему дали поужинать вмѣстѣ со слугами и положили спать въ конюшнѣ.

Когда на слѣдующее утро онъ собирался на борьбу, тысячи народа пришли посмотрѣть на него. Императоръ сказалъ:

— Не будь безразсуденъ, возьми копье и сними свой ранецъ.

Но бродяга отвѣчалъ:

— Это совсѣмъ не ранецъ, — и двинулся въ путь.

Драконъ подстерегалъ уже свою добычу. Изъ пасти его валили громадные клубы сѣрнистаго дыма и языки синеватаго пламени. Ободранный рыцарь, ставъ въ удобную позицію, снялъ съ плечъ свой цилиндрической формы ранецъ, который былъ обыкновеннымъ приборомъ для вытягиванія огня, хорошо извѣстнымъ въ настоящее время, и, выбравъ моментъ, отвернулъ кранъ и выстрѣлилъ изъ своего прибора прямо въ середину раскрытой предъ нимъ пасти дракона. Мгновенно пламя изъ дракона было вытянуто, и чудовище скорчилось и издохло.

Человѣкъ этотъ призвалъ себѣ на помощь свой разумъ.

Въ своей лабораторіи онъ выводилъ драконовъ изъ яицъ, наблюдалъ за ними съ материнскою заботливостью, терпѣливо изучалъ ихъ и производилъ надъ ними опыты въ то время, какъ они развивались. Такимъ образомъ онъ, наконецъ, открылъ, что огонь составляетъ основу жизни дракона, и что если изъ дракона вытянуть какимъ-нибудь способомъ этотъ огонь, то чудовище не въ состояніи жить и околѣваетъ. Копьемъ этого сдѣлать было нельзя и вотъ онъ изобрѣлъ особый приборъ.

Когда такимъ образомъ драконъ былъ уничтоженъ, императоръ палъ герою въ объятія и сказалъ:

— Избавитель, назови намъ свою награду, — и при этомъ незамѣтно подалъ знакъ полчищу своихъ дочерей, чтобы онѣ приблизились. Но бродяга, не обративъ на нихъ ни малѣйшаго вниманія, сказалъ:

— Я хочу, чтобы въ награду мнѣ была бы предоставлена монополія выдѣлки и продажи очковъ во всей Германіи.

Отскочивъ отъ него, пораженный императоръ воскликнулъ:

— Вотъ претензія, превосходящая все, что-либо мною слышанное! Клянусь короной, желаніе довольно скромное. Почему бы вамъ уже не потребовать всего имперскаго казначейства?

Но императоръ далъ слово и сдержалъ его. Ко всеобщему удивленію, великодушный монополистъ тотчасъ же настолько понизилъ цѣну на очки, что снялъ этимъ съ народа значительную тяжесть. Императоръ, чтобы увѣковѣчить этотъ великодушный поступокъ и выразить свое одобреніе, издалъ декретъ, которымъ предписывалось каждому купить себѣ очки и носить ихъ, не обращая вниманія на то, нужны они ему или нѣтъ.

*  *  *

Вотъ откуда ведетъ свое начало общая привычка въ Германіи носить очки; а разъ привычка эта укоренилась, она сдѣлалась неистребимою и сохранилась въ имперіи до настоящаго времени. Такова легенда нѣкогда пышнаго и гордаго замка, принадлежавшаго этому монополисту и носящаго названіе «Очковыхъ Руинъ»,

Мили на двѣ или на три пониже «Очковыхъ Руинъ» мы проходили мимо группы строеній, обведенныхъ стѣною и расположенныхъ на правомъ берегу рѣки на самой вершинѣ одного изъ холмовъ. Верхній гребень передней стѣны на протяженіи около 200 ярдовъ былъ густо задрапированъ плющемъ, а изъ общей массы зданій живописно поднимались три старыя башни. Замокъ этотъ содержится въ отличномъ порядкѣ и служитъ мѣстомъ жительства какой-то фамиліи княжескаго происхожденія. Онъ тоже имѣетъ свою легенду, но я не буду ея приводить, такъ какъ сомнѣваюсь въ истинѣ нѣкоторыхъ деталей.

Въ этой мѣстности работники итальянцы занимаются взрывомъ камня, чтобы образовать въ холмахъ выемку для полотна новой желѣзнодорожной линіи. Работы производились въ 50 или 100 футахъ надъ уровнемъ рѣки. Когда плотъ нашъ внезапно завернулъ за одинъ изъ мысовъ, рабочіе эти начали кричать и подавать намъ сигналы, чтобы предупредить насъ о взрывахъ. Предупредить насъ было не трудно, но что же мы-то могли сдѣлать? Мы не могли ни заставить свой плотъ плыть противъ теченія, ни ускорить его движенія внизъ, ни податься съ нимъ въ сторону, такъ какъ рѣка была чрезвычайно узка; мы не могли даже воспользоваться защитою высокихъ отвѣсныхъ скалъ противоположнаго берега, такъ онѣ-то, повидимому, и должны были взлетѣть на воздухъ. Какъ видите, намъ ничего больше не оставалось, какъ ждать и молиться.

Нашъ плотъ продолжалъ двигаться съ прежнею скоростью, т. е. мили три съ половиной или четыре въ часъ. Но когда я понялъ, о чемъ кричали намъ рабочіе, то первыя десять минутъ мнѣ показалось, что никогда я еще не видалъ плота, который двигался бы такъ медленно. Когда раздался первый взрывъ, мы раскрыли свои зонтики, служившіе намъ отъ солнца, и стали ожидать результатовъ. Все обошлось благополучно, ни одинъ изъ осколковъ не упалъ даже и въ воду. За первымъ послѣдовалъ второй взрывъ, затѣмъ еще и еще. Нѣсколько осколковъ упало въ воду какъ разъ позади нашего плота.

Мы выдержали канонаду цѣлыхъ девяти взрывовъ, слѣдующихъ другъ за другомъ подъ-рядъ, и поистинѣ минуты эти были самыми непріятными и томительными, какія только приходилось мнѣ когда-либо проводить на сушѣ или на водѣ. Конечно, мы всѣ вооружились шестами и въ теченіе нѣсколькихъ секундъ съ усердіемъ толкались, чтобы сообщить нашему плоту большую скорость, но всякій разъ, какъ раздавался гулъ взрыва и облака пыли и осколковъ взлетали на воздухъ, всякій опускалъ шестъ и начиналъ смотрѣть вверхъ, чтобы по возможности уклониться отъ своей порціи камней. Да, непріятныя пришлось намъ пережить минуты. Погибель наша казалась намъ неизбѣжной, но не это меня главнымъ образомъ тревожило. Нѣтъ, меня мучило то обстоятельство, что придется погибнуть такою не геройскою смертью, что обо мнѣ будутъ говорить: «Задавленъ камнемъ на плоту». Какъ это было бы не поэтично. Никто и не подумалъ бы писать по этому поводу стихи. Напримѣръ:

Убитъ не на войнѣ, не въ боевомъ пылу —

Задавленъ камнемъ онъ на строевомъ плоту.

Ни одинъ бы поэтъ, заботящійся о своей репутаціи, не затронулъ бы подобной темы, и смерть моя оказалась бы единственною «замѣчательною смертью», которая осталась бы не воспѣтою въ 1878 году.

Но все обошлось благополучно, и я никогда не сожалѣлъ о томъ. Послѣдній взрывъ былъ особенно силенъ, и послѣ того, какъ дождь мелкихъ осколковъ совсѣмъ уже прекратился и мы готовились уже торжествовать свое спасеніе, какъ вдругъ послѣдній и самый большой камень, упавъ какъ разъ среди нашей группы, уничтожилъ одинъ изъ нашихъ зонтиковъ. Хотя другого вреда онъ и не причинилъ, тѣмъ не менѣе мы въ ту же минуту бросились къ водѣ.

Повидимому, здѣсь всѣ тяжелыя работы въ каменоломняхъ и, вообще, по проведенію новой желѣзнодорожной линіи исполняются, главнымъ образомъ, итальянцами. Это насъ сильно изумило.

Въ нашемъ отечествѣ распространено мнѣніе, что итальянцы избѣгаютъ тяжелаго труда, предпочитая что-нибудь полегче, напримѣръ, игру на шарманкѣ, оперное пѣніе, или убійства. Очевидно, что мы заблуждаемся.

Вдоль всей рѣки, почти у каждой деревни, выстроены небольшія станціи для будущей желѣзной дороги. Постройка ихъ была уже закончена, оставалось уложить рельсы и открыть движеніе. Постройки были изъ кирпича и камня и казались верхомъ красоты, изящества и живописности. Кругомъ въ изобиліи росли цвѣты и виноградъ, а яркая и свѣжая зелень газоновъ говорила о тщательномъ уходѣ садовника. Вслѣдствіе этого станціи служили только къ украшенію пейзажа. Каждая куча песку или щебня была сложена такъ аккуратно и даже нарядно, что напоминала скорѣе новый могильный холмъ или пирамиду ядеръ; ничто не напоминало здѣсь тѣ станціи или вообще окрестности желѣзнодорожной или другой линіи, съ понятіемъ о которыхъ у насъ обыкновенно связано представленіе чего-то грязнаго и не изящнаго. Нельзя не одобрить этотъ прекрасный обычай содержать всю страну въ подобномъ образцовомъ порядкѣ, какъ это дѣлается во всей Германіи; благодаря этому тысячи народа заняты полезной работой, дающей имъ хлѣбъ, и избавлены отъ праздности и нищеты.

Къ ночи, нашъ капитанъ хотѣлъ пристать къ берегу, но я думалъ, что, быть можетъ, намъ удастся добраться до Гиршгорна, я мы поплыли далѣе. Внезапно небо начало покрываться тучами, что сильно озаботило капитана. Посмотрѣвъ вверхъ, онъ покачалъ головою и сказалъ, что собирается сильный вѣтеръ. Товарищи мои совѣтовали тотчасъ же пристать къ берегу, я же хотѣлъ продолжать путь. Капитанъ сказалъ, что, во всякомъ случаѣ, изъ простого благоразумія, намъ необходимо убавить парусовъ. Поэтому вторая вахта получила приказаніе приготовить свои шесты. Сдѣлалось совершенію темно, и вѣтеръ началъ крѣпчать. Сильные порывы его, прорвавшись сквозь листву деревъ, долетали уже къ намъ на палубу. Дѣло принимало скверный оборотъ.

— Какое направленіе? — кричитъ капитанъ рулевому, стоящему на переднемъ звенѣ плота.

— Нордъ-остъ-нордъ-остенъ-остъ, — доносится слабый и хриплый отвѣтъ.

— Измѣните курсъ!

— Слушаю, сэръ.

— Сколько воды подъ нами?

— Мелко, сэръ. Два фута съ бакборта и два безъ половины съ штирборта!

— Измѣните курсъ!

— Слушаю, сэръ.

— Впередъ, ребята, всѣ за дѣло! Проворнѣй! Поддерживай съ подвѣтренной стороны.

— Эге, эге, сэръ!

Вслѣдъ затѣмъ раздался топотъ ногъ, поднялась какая-то дикая возня, сопровождаемая хриплыми криками команды, заглушаемой ревомъ вѣтра, неистовствующаго среди штабелей гонту. Темнота стояла такая, что невозможно было различать людей, работающихъ по близости, а расходившіяся волны ежеминутно угрожали поглотить наше утлое судно. Вдругъ къ капитану поспѣшно подходитъ помощникъ и взволнованнымъ голосомъ шепчетъ ему на ухо.

— Приготовьтесь, сэръ, къ худшему — у насъ открылась течь.

— О, Боже, гдѣ?

— Сейчасъ позади второго звена.

— Только чудо можетъ спасти насъ. Не говорите объ этомъ никому, иначе начнется суматоха и паника! Направьте плотъ къ берегу и приготовьтесь выпрыгнуть съ канатомъ, какъ только мы подойдемъ. Господа, полагаю, что вы не откажетесь помочь намъ въ такую опасную минуту. У васъ есть шляпы, идите же и работайте для спасенія своей жизни.

Налетѣлъ второй порывъ вѣтра, еще болѣе сильный и обдалъ насъ брызгами волнъ. Внезапно съ передней части плота, откуда-то издалека, послышался крикъ, крикъ самый ужасный, какой только можно слышать на водѣ.

— Человѣкъ за бортомъ!

— Подержи слѣва! Не бѣда! Пусть лѣзетъ на плотъ или на беретъ! — кричитъ капитанъ.

— Бурунъ впереди! — доноситъ до насъ вѣтеръ.

— Гдѣ?

— Не дальше, какъ на длину бревна отъ носа съ штирборта! Ощупью добрались мы по скользкимъ бревнамъ до указаннаго мѣста и съ энергіей отчаянія принялись за выкачиваніе воды, но тотчасъ же услышали тревожное восклицаніе помощника капитана, кричавшаго откуда-то съ кормы.

— Прекратите выкачиваніе, или мы сядемъ на мель!

Но вслѣдъ затѣмъ послышался радостный крикъ:

— Земля, съ бакборта у самой кормы!

— Спасены! — кричитъ намъ капитанъ, — Прыгай на берегъ, крѣпи причалъ за дерево, передавай конецъ на плотъ!

Еще минута, и всѣ мы были уже на берегу, плача и обнимаясь отъ радости, не обращая вниманія на разразившійся ужасный ливень. Капитанъ говорилъ намъ потомъ, что, плавая по Неккару цѣлыхъ сорокъ лѣтъ, онъ вынесъ не мало бурь, способныхъ и у хорошаго моряка вызвать на лицѣ блѣдность, но такой, какую пришлось пережить намъ, онъ еще не видывалъ. Какъ знакомы были мнѣ эти слова! Не мало пришлось мнѣ плавать по морю и слышать отъ капитановъ буквально то же самое.

Мы рѣшили выразить капитану свою благодарность и удивленіе его мужеству; выбравъ минуту, мы обсудили дѣло и согласившись относительно редакціи, написали благодарственный адресъ, который и преподнесли капитану при соотвѣтственной подобному случаю рѣчи.

Протащившись въ темнотѣ подъ проливнымъ дождемъ цѣлыхъ три мили, мы добрались, наконецъ, до таверны «Натуралистъ» въ деревнѣ Гиршгорнъ. Было уже одиннадцать часовъ ночи, и мы едва держались на ногахъ отъ утомленія и перенесенныхъ волненій. Никогда не забуду я этой ночи.

Содержатель гостинницы былъ богатъ и поэтому считалъ себя въ правѣ быть нелюбезнымъ; съ большой неохотой поднялся онъ съ теплой постели, чтобы отворить намъ дверь. Но волей или неволей, а пришлось таки ему приняться за изготовленіе для насъ кой-какого ужина въ то время, какъ сами мы занялись варкою пуншу, который долженъ былъ предохранить насъ отъ чахотки. Поужинавъ и выпивъ пуншу, мы просидѣли еще около часу, куря трубки, перебирая въ памяти эпизоды изъ только-что пережитаго приключенія и обсуждая редакцію задуманнаго нами благодарственнаго адреса. Затѣмъ мы поднялись въ верхній этажъ дома и перешли въ чистую, нарядную комнату, отведенную намъ въ качествѣ спальни, въ которой стояли прекрасныя, удобныя кровати съ подушками, наволочки которыхъ были обшиты изящными кружевами ручной работы. Кружева эти составляютъ частъ фамильныхъ драгоцѣнностей, переходящихъ изъ рода въ родъ.

Подобное кружевное бѣлье, равно какъ и чистыя комнаты и постели, настолько не обыкновенны въ нѣмецкихъ деревняхъ, насколько рѣдки въ нашихъ. Наша деревня во многихъ отношеніяхъ превосходитъ нѣмецкую, но такихъ гостинницъ, какія встрѣчаются повсюду въ Германіи, въ нашей деревнѣ вы не найдете.

Таверна «Натуралистъ» не даромъ носитъ свое названіе; всѣ залы и всѣ комнаты ея были уставлены большими стеклянными ящиками, наполненными чучелами всевозможныхъ птицъ и животныхъ со стеклянными глазами; чучела были хорошо набиты, и посадка ихъ отличалась большою естественностью и даже драматичностью. Едва мы легли въ постель, какъ дождь совершенно прекратился и на небѣ появилась луна. Я скоро погрузился въ сонъ, не обращая вниманія на чучело большой бѣлой совы, которая съ высокой своей подставки смотрѣла на меня съ такимъ видомъ, какъ будто она и раньше гдѣ-то встрѣчалась со мной, но не можетъ сказать этого съ увѣренностью и потому усиленно вспоминаетъ.

Но молодой Z. не былъ такъ счастливъ. По его словамъ, онъ начиналъ уже засыпать, какъ вдругъ луна вышла изъ-за тучъ и освѣтила громадную кошку, сидящую на суку. Правда, это была не живая кошка, а только чучело, но тѣмъ не менѣе поза этой кошки, пригнувшейся, съ напряженными, какъ для прыжка, мускулами, ея блестящіе стеклянные глаза, направленные какъ разъ на него, вселили въ него какую-то тревогу. Онъ попробовалъ закрыть глаза, но это не помогало, такъ какъ нервное безпокойство заставляло его поминутно открывать ихъ, при чемъ онъ всякій разъ убѣждался, что кошка поярежнему готовится броситься на него. Онъ перевернулся на другой бокъ, но и это не принесло облегченія. Онъ чувствовалъ, что злые глаза попрежнему устремлены на него.

Послѣ долгихъ мученій и различныхъ опытовъ, отнявшихъ у него часъ или даже два времени, онъ кончилъ, наконецъ, тѣмъ, что всталъ съ постели и вынесъ изъ комнаты злополучную кошку. Тогда только ему удалось заснуть.

ГЛАВА XVIII.

Утромъ, по прекрасному нѣмецкому обычаю, мы завтракали въ саду подъ деревьями. Воздухъ былъ напоенъ запахомъ цвѣтовъ и различныхъ дикихъ животныхъ, такъ какъ всѣ живые представители звѣринца таверны «Натуралистъ» собрались около насъ. Повсюду стояли большія клѣтки, въ которыхъ порхали и щебетали различныя чужеземныя птицы; другія еще большія клѣтки и загородки изъ проволочной сѣтки были полны четвероногими какъ туземными, такъ и иноземцами. Нѣсколько животныхъ бродило на свободѣ, не выказывая ни малѣйшей дикости. Повсюду шныряли длинноухіе кролики, то и дѣло подбѣгавшіе къ намъ и обнюхивавшіе наши башмаки; по дорожкамъ расхаживалъ олень съ красной лентой на шеѣ и смѣло разглядывалъ насъ; большія стаи цыплятъ и голубей точно просили, чтобы мы дали имъ крошекъ, а бѣдный старый безхвостый воронъ прыгалъ тутъ же съ такимъ смущеннымъ видомъ какъ будто бы говорилъ: «Не обращайте пожалуйста вниманія на мой недостатокъ, подумайте, какъ бы вы чувствовали себя на моемъ мѣстѣ; и будьте великодушны». Когда онъ замѣчалъ, что мы начинаемъ обращать на него черезчуръ уже большое вниманіе, онъ спѣшилъ спрятаться и сидѣлъ въ своей засадѣ пока не убѣждался, что вниманіе наше обратилось на что-либо иное. Никогда раньше не приходилось мнѣ видѣть такое болѣзненно впечатлительное существо изъ разряда безсловесныхъ животныхъ. Баярдъ Тэйлоръ, который умѣлъ толковать неясный языкъ животныхъ и лучше другихъ людей понималъ нравственный ихъ характеръ, безъ сомнѣнія, нашелъ бы способъ хоть на время утѣшить этого стараго бѣдняка и заставить его позабыть свои печали, но мы не владѣли его благороднымъ искусствомъ, почему и предоставили бѣднаго ворона угнетающимъ его заботамъ.

Послѣ завтрака мы лазили на холмъ и посѣтили древній замокъ Гиршгорнъ и лежащія неподалеку развалины церкви. Здѣсь мы осматривали интересные старинные барельефы, находящіеся на одной изъ внутреннихъ стѣнъ церкви и изображающіе владѣльцевъ Гиршгорна въ полномъ вооруженіи и женъ ихъ въ живописныхъ придворныхъ костюмахъ среднихъ вѣковъ. Барельефы эти сильно пострадали и находятся въ запущеніи, такъ какъ послѣдній изъ Гиршгорновъ умеръ около ста лѣтъ тому назадъ и въ настоящее время нѣтъ никого, кто заботился бы объ этихъ памятникахъ вымершаго рода. Въ часовнѣ находится каменная колонна, имѣющая подобіе винта, и капитанъ, конечно, не упустилъ случая разсказать намъ по этому поводу легенду. Не помѣщаю здѣсь его разсказа, такъ какъ въ немъ я не нахожу ничего замѣчательнаго, исключая развѣ того, что герой легенды скрутилъ эту колонну винтомъ собственными руками, и притомъ еще за одинъ пріемъ. Все остальное въ этой легендѣ весьма сомнительно.

Съ отдаленія, напримѣръ, если смотрѣть на него съ какого-нибудь пункта, лежащаго внизъ по рѣкѣ, Гиршгорнъ еще живописнѣе. Его громоздящіяся другъ на друга бурыя башни, высоко поднимающіяся надъ зеленой вершиной холма, его старыя стѣны съ полуразвалившимися бойницами, сбѣгающія по покрытымъ травою склонамъ и теряющіяся среди моря зелени, представляютъ восхитительную картину, отъ которой съ трудомъ отрывается глазъ.

Изъ церкви мы спустились по крутой каменной лѣстницѣ, извивавшейся въ узкомъ проходѣ, образованномъ грязными, скученными домиками деревенскаго предмѣстья. Предмѣстье это биткомъ набито уродливыми, нахальными, перемигивающимися другъ съ другомъ, нечесанными идіотами, которые протягивали къ намъ свои руки и шапки и жалобно просившими милостыни. Понятно, не всѣ жители въ этомъ предмѣстьѣ идіоты, но таковыми казались, что впослѣдствіи и подтвердилось, всѣ тѣ, которые просили милостыню.

Мнѣ пришло въ голову доѣхать на лодкѣ до Неккарштейнаха, слѣдующаго города внизъ по рѣкѣ; тотчасъ же во главѣ своего отряда я отправился на беретъ и обратился къ одному изъ рыбаковъ съ вопросомъ, нельзя ли нанять у него лодку. Какъ мнѣ казалось, я говорилъ ему на самомъ лучшемъ нѣмецкомъ языкѣ, можно сказать даже, на языкѣ людей высшаго, придворнаго круга, по крайней мѣрѣ, я старался говорить именно такъ, и тѣмъ не менѣе крестьянинъ не понялъ меня. Я переиначивалъ свой вопросъ и такъ и этакъ, но съ тѣмъ же успѣхомъ. Онъ никакъ не могъ взять въ толкъ, чего я хочу отъ него. Въ это время подошелъ мистеръ X., обратился къ тому же самому человѣку и, смотря ему прямо въ глаза, быстро и самымъ увѣреннымъ тономъ произнесъ слѣдующую фразу:

— Can man boat достать here?

Лодочникъ тотчасъ же понялъ и отвѣчалъ. Я безъ труда объясняю себѣ, почему лодочникъ такъ легко понялъ эту своеобразную фразу, дѣло въ томъ, что въ ней всѣ слова, за исключеніемъ слова «достать», одинаково выговариваются и имѣютъ одинаковый смыслъ какъ на нѣмецкомъ, такъ и на англійскомъ языкахъ. Но меня сильно удивило, какъ это ему удалось понять и другую фразу мистера X., о которой будетъ сказано ниже.

Въ то время, какъ мистеръ X. куда-то ушелъ, я опять обратился къ лодочнику и спросилъ его, не можетъ ли онъ достать какую-нибудь доску и устроить изъ нея добавочное сидѣнье. Я говорилъ на чистѣйшемъ нѣмецкомъ нарѣчіи, но съ такимъ же успѣхомъ я могъ бы говорить съ нимъ и на чистѣйшемъ нарѣчіи чоктовъ, результатъ былъ бы одинъ и тотъ же. Собесѣдникъ мой напрягалъ всѣ усилія, чтобы понять меня; онъ мучился до тѣхъ поръ, пока я, увидѣвъ всю безполезность его стараній, не сказалъ:

— Ну, прекратите свои усилія, мнѣ уже ничего не надо.

Но вотъ подошелъ къ нему мистеръ X. и смѣло сказалъ:

— Maohen Sie одну плоскую доску.

Пусть моя эпитафія будетъ состоять изъ одной только правды, если лодочникъ, выслушавъ это, тотчасъ же не отвѣтилъ, что онъ пойдетъ и принесетъ требуемую доску, какъ только закуритъ трубку, которую онъ въ то время набивалъ.

Впрочемъ, лодочнику не пришлось ходить за доской, потому что мы измѣнили свое намѣреніе относительно найма лодки. Обѣ фразы мистера X. приведены мною буквально. Въ первой изъ нихъ четыре слова изъ пяти случайно оказались принадлежащими какъ къ англійскому, такъ и къ нѣмецкому языку; но во второй фразѣ изъ пяти словъ ее составляющихъ, три слова были исключительно англійскими, остальныя же два слова хотя и были нѣмецкими, но не имѣли въ данномъ случаѣ никакого отношенія къ смыслу фразы.

X. и всегда говоритъ съ нѣмцами по-англійски, но старается при этомъ коверкать свои фразы, составлять ихъ шиворотъ на выворотъ, чтобы конструкція ихъ походила на нѣмецкую, и время отъ времени вставляетъ въ нихъ нѣмецкія слова, не заботясь особенно объ ихъ смыслѣ. И тѣмъ не менѣе его вездѣ понимаютъ. Онъ сумѣлъ заставить понимать себя даже плотовщиковъ, говорящихъ на особомъ жаргонѣ, передъ которыми пасуетъ самъ молодой Z., студентъ германскаго университета. Къ слову сказать, X. говоритъ всегда чрезвычайно увѣренно, быть можетъ, и это помогаетъ ему. Возможно, впрочемъ, что жаргонъ плотовщиковъ есть не что иное, какъ platt-deutsch, вслѣдствіе чего для нихъ англійскій языкъ болѣе родственъ, чѣмъ для всѣхъ остальныхъ нѣмцевъ. Люди, весьма посредственно знающіе нѣмецкій языкъ, довольно легко читаютъ прекрасныя сказки Фрица Рейтера, написанныя имъ на нарѣчіи платъ-дейтшъ, тамъ какъ большинство словъ въ нихъ англійскія. Съ своей стороны я даже полагаю, что это и есть то самое нарѣчіе, которое принесли съ собой въ Англію наши предки саксонцы. При случаѣ я поговорю объ этомъ съ филологами.

Тѣмъ временемъ рабочіе хотѣли приступить къ исправленію плота, но казалось, что никакой течи въ немъ не было; то, что помощникъ капитана принялъ за пробоину, былъ просто промежутокъ между бревнами, промежутокъ, которому и слѣдовало тамъ быть и который не представлялъ ни малѣйшей опасности; въ пробоину же онъ обратился единственно вслѣдствіе возбужденной фантазіи помощника. Поэтому мы снова перешли на нашъ плотъ и довѣрчиво пустились въ дальнѣйшее плаваніе безъ всякихъ исправленій.

Въ то время какъ плотъ нашъ безшумно скользилъ мимо восхитительной панорамы береговъ, мы занимались сравненіемъ нѣмецкихъ обычаевъ съ обычаями другихъ странъ.

Теперь, когда нѣсколько мѣсяцевъ спустя, я пишу эти страницы, я вижу, что каждый изъ насъ при самыхъ добросовѣстныхъ наблюденіяхъ и разспросахъ, при самомъ тщательномъ записываніи изо дня въ день всего замѣченнаго, тѣмъ не менѣе во многомъ впадалъ въ заблужденіе. И въ этомъ нѣтъ ничего удивительнаго; въ нѣкоторыхъ странахъ чрезвычайно трудно получить вѣрныя свѣдѣнія.

Такъ напримѣръ, еще въ Гейдельбергѣ мнѣ пришла въ голову мысль собрать по возможности полныя данныя относительно студенческихъ корпорацій. Я началъ свою задачу съ корпораціи Бѣлыхъ Шапочекъ. Для этого я сталъ разспрашивать всѣхъ и каждаго, и вотъ что я узналъ:

1) Корпорація эта называется Прусской, такъ какъ къ ней могутъ принадлежать только одни пруссаки.

2) Она называется Прусскою безъ всякаго достаточнаго основанія, а единственно вслѣдствіе обычая присвоивать для каждой корпораціи названіе по одной изъ областей Германіи.

3) Она даже вовсе не называется Прусской корпораціей: она называется корпораціей Бѣлыхъ Шапочекъ.

4) Всякій студентъ, родившійся въ Германіи, можетъ поступить въ нее.

5) Въ нее можетъ поступить каждый студентъ, родившійся въ Европѣ.

6) Всякій студентъ-европеецъ по рожденію можетъ поступить въ нее, за исключеніемъ француза.

7) Каждый студентъ можетъ поступить въ нее безъ различія національности.

8) Ни одинъ студентъ низкаго происхожденія не можетъ принадлежать къ ней.

9) Ни одинъ студентъ не можетъ быть принятъ, если онъ не докажетъ, что три поколѣнія его предковъ были дворянами.

10) Дворянство не составляетъ необходимаго условія для вступленія въ эту корпорацію.

11) Къ ней не можетъ принадлежать бѣдный студентъ.

12) Деньги не играютъ здѣсь никакой роли; о нихъ не можетъ быть и рѣчи.

Нѣкоторыя изъ этихъ свѣдѣній получены отъ студентовъ, но такихъ, которые не принадлежатъ ни къ одной изъ корпорацій. Я кончилъ тѣмъ, что обратился къ первому источнику — къ самимъ Бѣлымъ Шапочкамъ, что я, конечно, сдѣлалъ бы съ самаго начала, если бы былъ съ ними знакомъ. Но даже и здѣсь я встрѣтился съ затрудненіями. Какъ я замѣтилъ, иные вопросы по этому поводу оставались темными, даже для нѣкоторыхъ членовъ корпораціи. Это и понятно; въ любой изъ корпорацій мало найдется такихъ членовъ, которые бы звали все о своей корпораціи. Что же касается до прочихъ жителей Гейдельберга какъ мужчинъ, такъ и женщинъ, то я сильно сомнѣваюсь, чтобы кто-нибудь изъ нихъ сумѣлъ точно и съ увѣренностью отвѣтить на три изъ пяти вопросовъ., которые бы могъ предложить имъ иностранецъ по поводу корпораціи Бѣлыхъ Шапочекъ; можно смѣло держать пари, что даже на три вопроса въ двухъ случаяхъ получится невѣрный отвѣтъ.

Въ Германіи весьма распространено обыкновеніе раскланиваться съ незнакомыми людьми какъ садясь за столъ, такъ и выходя изъ-за стола. Иностранца первое время эти поклоны просто лишаютъ самообладанія, такъ что отъ замѣшательства онъ чуть со стула не падаетъ, но зато впослѣдствіи обычай этотъ, обыкновенно, нравится. Къ поклонамъ этимъ не трудно привыкнуть настолько, что они перестаютъ уже удивлять васъ; вы даже привыкаете быть постоянно на чеку, чтобы замѣтить ихъ и во-время отвѣтить въ свою очередь поклономъ; трудность здѣсь состоитъ въ томъ, чтобы рѣшиться самому первому раскланиваться въ незнакомомъ обществѣ; особенно это трудно для людей застѣнчивыхъ. Каждый думаетъ, «что, если я поклонюсь этимъ дамамъ и господамъ, а они, вдругъ, сочтутъ меня за невѣжду, незнающаго обычаевъ ихъ страны, и не отвѣтятъ мнѣ тѣмъ же, что со мной будетъ, если я только не умру тутъ же на мѣстѣ?». Поэтому-то многіе и не рискуютъ и высиживаютъ все время, пока тянется обѣдъ, предоставляя другимъ вставать изъ-за стола первыми и отвѣшивать имъ поклоны. Вслѣдствіе этого, обѣды за table d’hôte’омъ чрезвычайно утомительны для такого робкаго человѣка, если онъ привыкъ ничего не ѣсть уже послѣ третьяго блюда; я, какъ разъ, принадлежу къ этому сорту людей, вслѣдствіе чего мнѣ и пришлось провести немало скучныхъ минутъ за этими обѣдами. Прошло не мемьше мѣсяца, пока я убѣдился въ неосновательности своихъ опасеній, да и то, для огражденія себя отъ возможныхъ случайностей, первое время я пользовался своимъ агентомъ въ качествѣ пробнаго шара. Я настоялъ на томъ, чтобы Гаррисъ первый вставалъ, раскланивался и уходилъ; когда я видѣлъ, что ему отвѣчали тѣмъ же, что, впрочемъ, всегда и бывало, то и вставалъ изъ-за стола и раскланивался.

Такимъ образомъ воспитаніе мое давалось мнѣ довольно легко, но нельзя сказать того же о Гаррисѣ. Три блюда за обѣдомъ для меня было вполнѣ достаточно, тогда какъ Гаррисъ предпочиталъ тринадцать. Даже впослѣдствіи, когда я уже пріобрѣлъ увѣренность и не нуждался въ помощи Гарриса, мнѣ случалось попадать въ затрудненіе. Однажды въ Баденъ-Баденѣ я даже едва не опоздалъ къ поѣзду, такъ какъ долго не могъ удостовѣриться, что три молоденькія дамы, сидѣвшія за столомъ какъ разъ противъ меня были нѣмками, а что если онѣ окажутся американками или англичанками; и вотъ я сидѣлъ, погруженный въ свои сомнѣнія, какъ вдругъ одна изъ нихъ къ величайшему моему облегченію и восхищенію начала говорить что-то по-нѣмецки; не успѣла она выговорить и двухъ словъ, какъ я уже всталъ, и послѣ обоюднаго обмѣна поклонами, поспѣшилъ удалиться.

Въ доказательство любезности я услужливости нѣмцевъ, приведу слѣдующій случай. Однажды во время нашего путешествія пѣшкомъ по «Черному лѣсу» мы зашли съ Гаррисомъ пообѣдать въ маленькую деревенскую гостинницу. Во время обѣда въ залъ вошла двѣ молоденькія дамы, въ сопровожденіи молодого господина, и сѣли за столъ противъ насъ. Они тоже предпринимали прогулку пѣшкомъ. Мы сами несли свои ранцы за спиною, онѣ же пользовались для того услугами здоровеннаго малаго. Всѣ мы были чрезвычайно голодны и поэтому было не до разговоровъ. По окончаніи обѣда мы обмѣнялись поклонами и разстались.

Когда на слѣдующій день утромъ мы сидѣли въ одной изъ гостинницъ въ Алдерхейлигенѣ за позднимъ завтракомъ, молодежь эта тоже явилась туда и заняла мѣста не далеко отъ насъ, не замѣчая, что и мы тутъ. Но вотъ они замѣтили насъ и тотчасъ же, улыбаясь, принялись раскланиваться и при томъ не церемонно, а съ видомъ людей, обрадованныхъ встрѣчею съ хорошими знакомыми въ такомъ мѣстѣ, гдѣ они ожидали найти только чужихъ. Они завели разговоръ о погодѣ и дорогѣ. Тогда и мы стали говорить о томъ же. Потомъ они сказали, что если бы не плохая погода, то прогулка ихъ была бы восхитительна. Мы отвѣчали, что вполнѣ съ ними согласны. Затѣмъ они сказали, что наканунѣ прошли тридцать англійскихъ миль и спросили, сколько сдѣлали мы. Я не хотѣлъ лгать и потому сказалъ Гаррису, чтобы солгалъ онъ. Гаррисъ отвѣчалъ имъ, что мы тоже сдѣлали тридцать миль. Впрочемъ, это не было ложью; мы дѣйствительно «сдѣлали» столько, хотя и съ маленькою помощію повозка.

Замѣтивъ послѣ завтрака, что мы стараемся добыть кой-какія свѣдѣнія о дорогѣ отъ нѣмого управляющаго гостинницей и, видя, что усилія наши не ведутъ ни къ чему, они тотчасъ же подоспѣли къ намъ на помощь, принесли свои карты и книги, и разсказали и объяснили намъ дорогу до того ясно и подробно, что даже Нью-Іоркскій сыщикъ не заблудился бы. Когда же мы уходили въ дальнѣйшій путь, то они сердечно проcтились съ нами и пожелали добраго пути. Быть можетъ, они потому такъ сердечно относились къ намъ, что мы были чужеземцами, заброшенными далеко отъ своей родины; быть можетъ, къ путешественнику-земляку они отнеслись бы иначе. Не знаю; я знаю только, что чрезвычайно пріятно встрѣтить подобное теплое участіе.

Однажды въ Баденъ-Баденѣ мнѣ пришлось сопровождать на балъ молодую даму американку; поднявшись по лѣстницѣ, мы уже готовились войти въ залъ, какъ вдругъ были задержаны однимъ изъ распорядителей; оказалось, что у миссъ Джонсъ произошелъ какой-то безпорядокъ въ платьѣ; я уже не помню, въ чемъ именно онъ состоялъ — растрепались ли сзади волосы, нехватало ли шали, вѣера или локона, или еще чего тамъ, не помню. Распорядитель былъ чрезвычайно вѣжливъ, разсыпался въ сожалѣніяхъ, но правила были ясны, и пропустить насъ онъ не могъ. Положеніе наше сдѣлалось чрезвычайно затруднительнымъ, тѣмъ болѣе, что на насъ смотрѣли уже сотни глазъ. Но вдругъ изъ зала съ намъ подходить какая-то богато одѣтая дѣвушка и, узнавъ о нашемъ затрудненіи, вызывается въ одну минуту уладить дѣло. Она увела съ собой миссъ Джонсъ въ уборную и скоро вернулась съ ней обратно, при чемъ безпорядокъ въ костюмѣ моей знакомой былъ исправленъ настолько, что насъ пропустили въ залъ, куда мы и вошли вмѣстѣ со своей благодѣтельницей.

Когда мы были уже въ безопасности, я сталъ путаться въ искреннихъ, но грѣшащихъ противъ грамматики, выраженіяхъ благодарности, и въ эту минуту мы какъ-то разомъ узнали другъ друга, оказалось, что мы встрѣчались уже въ Аллерхейлигенѣ. Ея милое лицо нисколько не измѣнилось за эти двѣ недѣли, равно и сердце у нея осталось, вѣроятно, то же самое, но какая разница была между теперешнимъ пышнымъ ея нарядомъ и тѣмъ скромнымъ платьемъ, въ которомъ я ее видѣлъ въ то время, когда она дѣлала по тридцати миль въ день по Черному лѣсу; нѣтъ ничего удивительнаго, что я не узналъ ея сразу. Конечно, и я былъ въ другомъ костюмѣ, но мой нѣмецкій языкъ помогъ ей узнать меня. Она сейчасъ же познакомила насъ со своими братомъ и сестрою и, благодаря имъ, мы отлично провели весь этотъ вечеръ.

Мѣсяцъ спустя послѣ описаннаго происшествія, я какъ-то ѣхалъ въ экипажѣ по Мюнхену съ одной изъ своихъ знакомыхъ — нѣмкою; вдругъ, спутница моя сказала:

— Вотъ прогуливается принцъ Людвигъ со своей супругой.

Извощики, дѣти, всѣ кланялись имъ, а они отвѣчали тѣмъже, не дѣлая между ними различія, какъ вдругъ навстрѣчу имъ попалась какая-то дама, которая сдѣлала имъ глубокій реверансъ.

— Это, вѣроятно, одна изъ придворныхъ дамъ, — замѣтила моя спутница.

— Она достойна этой чести, — сказалъ я. — Я знаю ее. Я не знаю, кто она такая, но встрѣчался съ нею въ Аллерхейлигенѣ и Баденъ-Баденѣ. Ей слѣдуетъ быть императрицей, хотя, быть можетъ, она не болѣе, какъ герцогиня.

Всякій, кто спроситъ у нѣмца о чемъ-нибудь вѣжливо, можетъ быть увѣренъ, что получитъ вѣжливый же отвѣтъ. Если вы остановите нѣмца на улицѣ и попросите его указать вамъ какое-нибудь мѣсто, то, повидимому, онъ нисколько не будетъ обиженъ этимъ. Если мѣсто, которое вамъ требуется, не можетъ быть сразу же найдено, то десять противъ одного, что остановленный вами нѣмецъ броситъ собственныя дѣла и пойдетъ съ вами, чтобы провести васъ. Въ Лондонѣ точно также, нерѣдко случалось, что совершенно незнакомые люди шли со мной по нѣскольку кварталовъ, чтобы только указать мнѣ дорогу. А вотъ и еще образчикъ подобной вѣжливости. Въ Германіи со мной очень часто случалось, что продавецъ, не имѣя возможности предложить мнѣ вещь по моему требованію, посылалъ вмѣстѣ со мною одного изъ своихъ приказчиковъ, чтобы проводить меня до той лавки, гдѣ я могъ получить желаемое.

ГЛАВА XIX.

Однако же, пора вернуться къ нашему плоту. Благополучно прибывъ въ Неккарштейнахъ, мы разыскали гостинницу и заказали себѣ форель, сказавъ, что будемъ обѣдать часа черезъ два, а пока отправляемся для осмотра деревни и замка Дильсбергъ, лежащихъ въ разстояніи мили по другую сторону рѣки. Два часа времени намъ требовалось не для того, конечно, чтобы сдѣлать эти двѣ мили за два конца, а чтобы имѣть достаточно времени для осмотра.

Этотъ Дильсбергъ весьма замѣчательное мѣстечко, расположенное чрезвычайно своеобразно и живописно. Представьте себѣ прекрасную рѣку, противуположный берегъ которой ярко зеленѣетъ отъ раскинувшихся во всѣ стороны луговъ. Среди этой совершенно плоской равнины, безъ всякихъ слѣдовъ хоть бы малѣйшаго возвышенія почвы, внезапно, какъ бы изъ подъ земли, поднимается крутой холмъ, — холмъ высотою футовъ въ двѣсти пятьдесятъ или триста, круглый, какъ чаша, съ такимъ же постепеннымъ закругленіемъ къ верху, какъ у опрокинутой чаши и приблизительно съ такимъ же отношеніемъ высоты къ діаметру, какъ у довольно высокой чаши или кубка — холмъ, который густо до самой вершины заросъ кустарникомъ — смѣлый, изящный холмъ, господствующій надъ всею окрестной зеленой равниной, кидающейся въ глаза куда бы не пошелъ наблюдатель и замѣтный даже съ рѣчныхъ затоновъ, лежащихъ далеко внизъ по теченію рѣки. На вершинѣ этого холма едва достаточно мѣста для скученныхъ, какъ бы карабкающихся другъ на друга построекъ, точно охваченныхъ и сжатыхъ совершенно круглымъ кольцомъ старинной городской стѣны.

На всемъ холмѣ нѣтъ ни одного дома, который бы стоялъ внѣ стѣны: нѣтъ даже и признаковъ, которые бы указывали, что такіе дома существовали когда-либо раньше. Всѣ постройки находятся внутри стѣнъ, гдѣ буквально нѣтъ ни клочка свободнаго мѣста. Это, по истинѣ, вполнѣ законченный городокъ и законченный, притомъ, за долго до нашего времени. Между первымъ рядомъ строенія и наружною стѣною не только нѣтъ какого-нибудь промежутка, но самая эта стѣна составляетъ внѣшнія стѣны строеній, концы крышъ которыхъ образуютъ, такимъ образомъ, что-то вродѣ навѣсовъ надъ городскою стѣною. Изъ общей массы крышъ городскихъ домиковъ живописно поднимаются башни разрушеннаго замка и большія колокольни двухъ церквей; вслѣдствіе этого, съ отдаленія Дильсбергъ походитъ скорѣе не на шапку, а на королевскую корону. Этотъ высокій зеленый холмъ и вѣнчающая его масса остроконечныхъ крышъ, особенно, при вечернемъ освѣщеніи, представляетъ поистинѣ поразительное зрѣлище.

Переправившись на лодкѣ, мы начали подниматься по узкой крутой тропинкѣ, которая завела насъ въ самую чащу кустарника. Впрочемъ, въ чащѣ этой не замѣчалось ни малѣйшей прохлады, такъ какъ солнечные лучи свободно проникали въ нее и сильно нагрѣвали воздухъ, не освѣжаемый вѣтеркомъ. Въ то время какъ мы медленно поднимались, едва переводя духъ отъ усталости, навстрѣчу намъ неожиданно появилась толпа загорѣлыхъ, босыхъ и съ непокрытою головою мальчиковъ, дѣвочекъ и взрослыхъ мужчинъ; появившись внезапно, и пожелавъ намъ добраго дня, они также быстро и таинственно исчезли въ густомъ кустарникѣ. Всѣ они шли на работу на другой берегъ рѣки. Изо дня въ день, изъ поколѣнія въ поколѣніе здѣшніе жители спускаются по этой тропинкѣ внизъ въ долину, чтобы заработать себѣ хлѣбъ, но ѣсть его, равно какъ и спать, они возвращаются всегда на свой родной холмъ, въ свой уютный городокъ.

Самъ разсказывали, что случаевъ эмиграціи почти неизвѣстно среди жителей Дильсберга; они, вѣроятно, находятъ, что гораздо лучше жить вверху надъ всѣмъ остальнымъ свѣтомъ, въ своемъ мирномъ гнѣздѣ, чѣмъ внизу среди этого шумнаго свѣта. Всѣ семьсотъ человѣкъ жителей находятся въ кровнымъ родствѣ другъ съ другомъ, и такой порядокъ вещей ведется у нихъ уже цѣлыхъ сто пятнадцать лѣтъ; это не что иное, какъ одно громадное семейство, члены котораго любятъ другъ друга болѣе, нежели постороннихъ, ни поэтому не выходятъ изъ своего домашняго кружка. Говорятъ, что Дильсбергъ въ теченіе многихъ годовъ представлялъ громадную фабрику, выработывающую идіотовъ. Правда, я не видалъ здѣсь идіотовъ, но капитанъ объясняетъ это тѣмъ, что «послѣднее время правительство поразселило ихъ по больницамъ и другимъ разнымъ учрежденіямъ; и что правительство давно уже собирается уничтожить этотъ разсадникъ и воспретить жителямъ Дильсберга вступать въ бракъ въ близкихъ степеняхъ родства, что совсѣмъ придется имъ не по вкусу».

Нашъ капитанъ, вѣроятно, все это выдумалъ, такъ какъ современная наука отрицаетъ вредныя послѣдствія браковъ между близкими родственниками.

Войдя внутрь городскихъ стѣнъ, и свернувъ въ какой-то узкій, извилистый переулокъ, вымощенный еще въ средніе вѣка, мы увидѣли обычную деревенскую картину. Вотъ въ ригѣ молотятъ ленъ, или что-то на него похожее, стройная румяная дѣвушка, легко и свободно размахивая своимъ цѣпомъ; впрочемъ, я настолько мало знакомъ съ сельскимъ хозяйствомъ, что не буду утверждать. дѣйствительно ли это былъ цѣпъ. Вонъ смуглая, босоногая дѣвочка гонитъ съ палкою въ рукахъ съ полдюжины гусей, стараясь не дать имъ разбрестись по дворамъ. Вонъ бондарь трудится надъ чѣмъ-то въ своей лавочкѣ; ужь во всякомъ случаѣ, это не бочка — для такой большой посудины тамъ не нашлось бы и мѣста. У дверей своихъ жилищъ дѣвушки и женщины занимались стряпнею или пряжею, и тутъ же подъ ногами у нихъ бродили цыплята и утки, подбирая крошки и весело перекликаясь между собой; у порога своего дома дремалъ сморщеный старикъ, свѣсивъ голову на грудь и уронивъ на колѣна погасшую трубку; чумазые ребятишки ползали въ пыли до всему переулку, не обращая вниманія на палившее ихъ солнце.

За исключеніемъ дремавшаго старика всѣ были за работой, и тѣмъ не менѣе, надъ деревней царилъ такой миръ и тишина, что мы явственно слышали, какъ гдѣ-то на задворкахъ кудахтаетъ потревоженная чѣмъ-то насѣдка. Намъ тотчасъ бросилось въ глаза отсутствіе одного изъ главнѣйшихъ предметовъ каждой нѣмецкой деревни; а именно — насоса съ его большимъ каменнымъ резервуаромъ или желобомъ для воды, съ его кучками сплетничающихъ женщинъ, пришедшихъ съ кувшинами за водою. Дѣло въ томъ, что на всемъ этомъ большомъ холмѣ нѣтъ ни одного ручейка, или колодца, вслѣдствіе чего приходится пользоваться цистернами, въ которыхъ скопляется дождевая вода.

Наши альпенштоки и муслиновыя повязки привлекли всеобщее вниманіе и около насъ скоро образовалась цѣлая свита маленькихъ мальчиковъ и дѣвочекъ, въ сопровожденіи которыхъ мы прошли черезъ всю деревню и добрались, наконецъ, до замка. Развалины представляютъ какой-то хаосъ осыпавшихся стѣнъ, арокъ и башенъ, покрытыхъ мхомъ и весьма живописно сгруппированныхъ. Дѣти служили намъ проводниками; они провели насъ по гребню самой высокой стѣны, затѣмъ заставили подняться на самый верхъ одной изъ башенъ, гдѣ глазамъ нашимъ представилась такая прекрасная картина, что мы не могли отъ нея оторваться. Прямо подъ нами, налѣво, разстилалась ровная, какъ ладонь, зеленая равнина; направо громоздились причудливыя скалы и холмы, имѣющіе видъ какихъ-то замковъ, а между ними искрились на солнцѣ излучины вьющагося, какъ змѣя, Неккара. Холмы простирались до самаго горизонта, гдѣ покрывающіе ихъ лѣса сливались въ общую сплошную дымку. Но главною достопримѣчательностью и предметомъ особой гордости дѣтворы былъ старый и въ настоящее время пустой колодезь на заросшемъ дворѣ замка. Массивный каменный парапетъ его поднимался на высоту трехъ или четырехъ футовъ и сохранился въ полной неприкосновенности. Дѣти говорили, что въ средніе вѣка колодезь этотъ былъ глубиною въ четыреста футовъ и въ изобиліи снабжалъ всю деревню водой какъ въ мирное, такъ и въ военное время. Они увѣряли, что въ тѣ времена дно колодезя находилось ниже уровня воды въ Неккарѣ и что именно по этой причинѣ колодезь былъ неисчерпаемъ. Впрочемъ, нѣкоторыя изъ жителей утверждали, что это вовсе не колодезь и что глубина этой шахты никогда не была болѣе, чѣмъ теперь, т. е. не превосходила 80 футовъ. Они прибавляли, что со дна шахты начинается подземный ходъ, который затѣмъ развѣтвляется и выходитъ на поверхность земли въ различныхъ, весьма удаленныхъ отъ замка пунктахъ. Всѣ выходы очень старательно замаскированы и въ настоящее время неизвѣстны. Существованіемъ такого подземнаго хода объясняется то обстоятельство, что ни Тилли, ни другіе полководцы ни разу не могли взять Дильсбергь; несмотря на весьма продолжительную и строгую осаду, осажденные, повидимому, ни въ чемъ никогда не терпѣли недостатка и къ величайшему огорченію для осаждающихъ оставались такими же упитанными и веселыми и съ такимъ же богатымъ запасомъ военной аммуниціи, какъ и до начала осады; очевидно, что все это они могли достать только при условіи существованія подземнаго хода.

Дѣти взялись даже доказать, что на днѣ колодца дѣйствительно существуетъ какой-то подземный выходъ. Они принесли большой пукъ соломы, зажгли ее и бросили въ колодезь, а мы облокотились на парапетъ и наблюдали за паденіемъ его. Достигнувъ дна, солома продолжала горѣть, и, наконецъ, погасла, при чемъ къ намъ вверхъ не поднялось ни малѣйшей струйки дыма. Дѣти захлопали въ ладоши и закричали:

— Вотъ, видите. Ничто не даетъ столько дыму, какъ солома; если тамъ подъ землей нѣтъ выхода, то куда же дѣлся весь дымъ?

Пожалуй, они правы; возможно, что подземный ходъ и дѣйствительно существуетъ. Но самое лучшее, что мы видѣли среди этихъ развалинъ — это благородная липа, которой, по словамъ дѣтей, не менѣе четырехъ сотъ лѣтъ; и этому не трудно повѣрить. Что за могучій стволъ, какая развѣсистая листва! Нижнія вѣтви ея были толщиною чуть не въ добрую бочку.

Дерево это было свидѣтелемъ бѣшеныхъ штурмовъ, закованныхъ въ желѣзо солдатъ; оно помнило еще тѣ времена, когда эти разрушившіяся арки, осыпавшіяся бойницы были крѣпки и представляли неодолимую твердыню; когда на нихъ весело развѣвались знамена и толпились храбрые воины. Какія давно прошедшія времена! А липа попрежнему стоитъ на старомъ своемъ мѣстѣ и будетъ стоять, грѣясь на солнцѣ и вспоминая былое, когда и настоящій день отойдетъ во времена «давнопрошедшія».

Мы сѣли подъ деревомъ и закурили трубки, а капитанъ не утерпѣлъ, чтобы не разсказать намъ легенды, которая связана съ этими развалинами.

ЛЕГЕНДА О ЗАМКѢ ДИЛЬСБЕРГЪ.

Дѣло было такъ. Однажды, въ старыя времена, въ этомъ замкѣ собралось большое общество, проводившее все время въ пышныхъ празднествахъ. Въ замкѣ имѣлась, конечно, заколдованная комната, и вотъ, какъ-то зашелъ разговоръ и о ней. Говорили, что всякій, кто ляжетъ спать въ ней, проспитъ цѣлыхъ 50 лѣтъ. Услышавъ это, молодой рыцарь, по имени Конрадъ фонъ-Гейсбергъ, сказалъ, что на мѣстѣ владѣльца замка онъ приказалъ бы разрушить эту комнату, чтобы какой-нибудь неосторожный хотя бы случайно не подвергся подобному несчастію и не опечалилъ бы тѣхъ, кто его любитъ. Тогда у собесѣдниковъ возникла мысль подшутить надъ этимъ суевѣрнымъ юношей и уложить его спать именно въ заколдованной комнатѣ. Чтобы выполнить свое намѣреніе, они уговорили племянницу владѣтеля замка, бывшею невѣстою юноши, молоденькую и довольно капризную дѣвушку, помочь имъ. Отведя его въ сторону, она стала просить его, чтобы онъ легъ спать въ этой комнатѣ. Долго юноша не соглашался, говоря, что онъ твердо вѣритъ, что проспитъ тамъ цѣлыхъ 50 лѣтъ. и одна мысль о возможности этого нагоняетъ на него трепетъ. Катерина принялась плакать, что оказалось самымъ лучшимъ аргументомъ для ея жениха; Конрадъ не устоялъ и обѣщалъ, что желаніе ея будетъ исполнено, пусть только она улыбнется и будетъ весела попрежнему. Она охватила своими руками его за шею и поцѣлуями старалась показать ему, какъ велика ея благодарность и радость. Затѣмъ она весело побѣжала объявить остальной компаніи о своей побѣдѣ, и общее восхищеніе было принято ею, какъ законное вознагражденіе за успѣхъ въ такомъ дѣлѣ, въ которомъ потерпѣли пораженіе всѣ остальные.

Въ тотъ же день въ полночь послѣ обычнаго пиршества Конрада отвели въ заколдованную комнату и оставили тамъ одного.

Проснувшись на слѣдующее утро, онъ оглядѣлся, и сердце его замерло отъ ужаса, до того перемѣнился видъ всей его комнаты. Стѣны были покрыты плѣсенью и старою, пыльною паутиною; занавѣсы и постельное бѣлье сгнили; расхлябанная мебель грозила развалиться въ куски. Онъ вскочилъ съ кровати, но дрожащія колѣни его подогнулись, и онъ упалъ на полъ.

«Эта слабость есть слѣдствіе старости», — подумалъ онъ.

Поднявшись, онъ взялъ свое платье. Но, Боже, какой видъ оно имѣло! Краска на матеріи полиняла и все оно такъ и дралось, едва онъ до него дотрогивался. Трясясь отъ страха, онъ вышелъ въ корридоръ и направился по немъ въ большой залъ. Тамъ онъ встрѣтился съ какимъ-то среднихъ лѣтъ незнакомцемъ благородной наружности, который остановился и съ удивленіемъ смотрѣлъ на него.

— Милостивый государь, — обратился къ нему Конрадъ, — вызовите пожалуйста сюда графа Ульриха.

— Графа Ульриха? — удивленно спросилъ незнакомецъ.

— Да, если бы вы были такъ добры.

— Вильгельмъ! — позвалъ незнакомецъ. И когда на его зовъ явился молодой прислужникъ, то сказалъ ему:

— Развѣ есть между гостями графъ Ульрихъ?

— Я не знаю такого имени, — былъ отвѣтъ.

— Но, — воскликнулъ запинаясь Конрадъ, — я говорю не про гостей, а про владѣльца замка, сэръ.

Обмѣнявшись съ прислужникомъ недоумѣвающимъ взглядомъ, незнакомецъ сказалъ:

— Я владѣлецъ этого замка.

— Давно ли, сэръ?

— Со времени смерти моего отца, добраго графа Ульриха — вотъ уже около сорока лѣтъ.

Опустившись на скамью, Конрадъ закрылъ руками лицо и со стономъ принялся раскачиваться всѣмъ своимъ корпусомъ. Незнакомецъ тихо сказалъ прислужнику:

— Я боюсь, что бѣдняга сошелъ съума. Позови кого-нибудь.

Тотчасъ же собрался народъ и, столпивишсь около Конрада, переговаривался шепотомъ. Внимательно посмотрѣвъ имъ въ лицо, Конрадъ покачалъ головою и печально сказалъ:

— Нѣтъ, никого изъ васъ я не знаю. Я старъ и одинокъ на свѣтѣ. Всѣ, кого я зналъ и любилъ, когда-то умерли. Но, вѣроятно, нѣкоторые изъ васъ могутъ дать мнѣ о нихъ нѣкоторыя свѣдѣнія.

Тогда изъ толпы отдѣлилось нѣсколько мужчинъ и женщинъ, которые вызвались сообщить ему, что знали о прежнихъ друзьяхъ его, если онъ назоветъ ихъ по имени. Про кого онъ не спрашивалъ, отвѣтъ былъ одинъ: тотъ умеръ 10 лѣтъ назадъ, тотъ двадцать, а тотъ тридцать лѣтъ назадъ. Каждый послѣдующій ударъ поражалъ его все сильнѣе и сильнѣе, чѣмъ предыдущіе.

— Еще одинъ вопросъ, — сказалъ, наконецъ, страдалецъ, — но у меня нѣтъ мужества — о, моя бѣдная Катерина!

— А, бѣдняжка, — сказала одна старая дама, — какъ же, я знала ее очень хорошо! Жениха ея постигло несчастіе и она умерла съ горя лѣтъ пятьдесятъ тому назадъ. Она лежитъ подъ липой, тамъ за оградой.

Конрадъ склонилъ голову и сказалъ:

— А, зачѣмъ только я проснулся! Такъ она умерла съ горя по мнѣ, бѣдное дитя. Такая молодая, такая красивая я добрая! За всю свою короткую жизнь она никому не причинила намѣренно зла. Но долгъ любви будетъ уплаченъ, я тоже умру съ горя по ней.

Голова его поникла на грудь. Но вслѣдъ за этимъ раздался оглушительный взрывъ веселаго смѣха и двѣ полныя, молодыя руки охватили Конрада за шею и знакомый, милый голосъ воскликнулъ:

— Ну, мой Конрадъ, благородныя слова твои просто убили меня — довольно шутокъ! Взгляни на меня и смѣйся съ нами — вѣдь это все шутка!

Онъ поднялъ глаза, и изумленіе отразилось въ нихъ — маскарадные костюмы исчезли и старики и старухи превратились снова въ свѣжую и веселую молодежь. Между тѣмъ, Катерина весело щебетала:

— Что за прелестная шутка, и какъ ловко выполнена. Тебѣ передъ тѣмъ какъ идти спать дали соннаго питья, а потомъ, ночью перенесли тебя въ запущенную комнату, гдѣ вся мебель едва держалась отъ ветхости, и положили около тебя эту истлѣвшую одежду. А когда ты выспался и вышелъ въ корридоръ, то тамъ были уже наготовѣ два незнакомыхъ тебѣ человѣка, какъ слѣдуетъ изучившихъ свои роли, которые и встрѣтили тебя. А мы, всѣ, твои друзья, были тутъ же по близости, переряженные, и, конечно, все слышали и видѣли. Ахъ, какъ все это хорошо вышло. Ну, иди же теперь, переодѣнься и будь готовъ принять участіе въ удовольствіяхъ, назначенныхъ на сегодня. Какъ неподдѣльно было твое горе, бѣдняга! Посмотри же на меня и засмѣйся, ну!

Поднявъ голову, онъ какъ-то безучастно посмотрѣлъ на ихъ веселыя лица, затѣмъ вздохнулъ и сказалъ:

— Добрые люди, я измученъ; молю васъ, отведите меня на ея могилу.

Моментально всѣ улыбки исчезли, на лицахъ появилась блѣдность, а Катерина упала въ обморокъ.

Печаль и тишина воцарились въ замкѣ, недавно еще столь веселомъ и шумномъ. Всѣ ходили съ встревоженными лицами и разговаривали вполголоса. Каждый старался по мѣрѣ своихъ силъ подѣйствовать на несчастнаго юношу и вернуть его изъ того міра галлюцинацій, въ которомъ онъ находился. Но въ отвѣтъ на всѣ усилія былъ безсмысленный взглядъ и одни и тѣ же слова.

— Добрый незнакомецъ, у меня нѣтъ больше друзей, всѣ они давно уже умерли, вы очень любезны и добры ко мнѣ, но я не знаю васъ; я одинокъ и забытъ въ этомъ мірѣ — отведите меня, прошу васъ, на ея могилу.

Конрадъ прожилъ еще два года и все свое время, съ утра до ночи, проводилъ подъ липой, проливая слезы на воображаемой могилѣ своей Катерины. Катерина была единственнымъ товарищемъ несчастнаго тихаго сумасшедшаго. Онъ очень любилъ ее и говорилъ, что она во многомъ напоминаетъ ему его Катерину, умершую «пятьдесятъ лѣтъ тому назадъ».

— Она была такая веселая, такая рѣзвая, — говорилъ онъ иногда, — вы же никогда даже не улыбаетесь, и всегда плачете, когда думаете, что я не смотрю на васъ.

Когда Конрадъ умеръ, то, согласно его желанію, былъ похороненъ подъ липою «около своей бѣдной Катерины».

Съ тѣхъ поръ Катерина уже одна просиживала подъ деревомъ цѣлыми днями, ни съ кѣмъ не говоря и никогда не улыбаясь. Прошло не мало лѣтъ, пока, наконецъ, судьба не послала ей избавленіе въ видѣ смерти; ее похоронили рядомъ съ Конрадомъ.

*  *  *

Гаррисъ похвалилъ легенду, чѣмъ весьма обрадовалъ капитана, онъ обрадовалъ его еще больше, сказавъ:

— Мнѣ хочется повѣрить легендѣ ради одного этого дерева, такого здороваго и крѣпкаго, несмотря на свои 400 лѣтъ; мнѣ хочется вѣрить, что оно дѣйствительно стоитъ здѣсь, какъ бы на стражѣ надъ этой парой несчастныхъ сердецъ и питаетъ къ нимъ какую-то человѣческую любовь.

Вернувшись въ Неккарштейнахъ, мы окатили свои разгоряченныя головы водой прямо изъ подъ городского насоса, и поспѣшили въ гоcтинницу, гдѣ и пообѣдали форелью, сидя въ саду на вольномъ, чистомъ воздухѣ, любуясь то на красивый Неккаръ, извивавшійся внизу подъ нашими ногами, то на причудливо выдѣлявшійся на фонѣ вечерняго неба Дильсбергъ, то на изящныя башни и бойницы двухъ другихъ замковъ (извѣстныхъ подъ названіемъ «Ласточкино гнѣздо» и «Братья»). Въ путь мы тронулись какъ разъ во-время, чтобы до наступленія ночи сдѣлать послѣднія восемь миль, оставшіяся намъ до Гейдельберга.

На самомъ заходѣ солнца проплыли мы мимо нашей гостинницы и, влекомые бѣшенымъ теченіемъ, съ быстротою молніи вступили въ узкій фарватеръ между каменными плотинами. Полагая, что я не хуже всякаго другого сумѣю налетѣть плотомъ на мостъ, я пошелъ на самое переднее звено плота и, принявъ на себя всю отвѣтственность, взялъ у рулевого его шестъ.

Мы неслись съ невѣроятною быстротою; первое время я исполнялъ свою трудную обязанность довольно успѣшно, по крайней мѣрѣ, для перваго раза. Но убѣдившись внезапно, что плотъ нашъ и въ самомъ дѣлѣ несется прямо на мостовой быкъ, вмѣсто того, чтобы идти подъ арку, какъ бы ему и слѣдовало, я благоразумно выпрыгнулъ на беретъ. Въ слѣдующій моментъ я видѣлъ, какъ исполнилось мое давнишнее желаніе. Я, наконецъ, увидѣлъ крушеніе плота. Онъ врѣзался какъ разъ въ самый центръ устоя и мгновенно разлетѣлся въ щепки, точно коробка со спичками отъ удара молніи.

Изъ всей партіи только одинъ я видѣлъ эту величественную картину; остальные въ это время барахтались въ водѣ, къ великому удовольствію многочисленныхъ молоденькихъ дамъ, гулявшихъ въ это время по берегу, и потому прозѣвали ее. Но когда они съ моею помощью были выужены изъ рѣки уже за мостомъ, то я сейчасъ же, насколько хватило умѣнья, описалъ имъ все какъ можно подробнѣе. Впрочемъ, это ихъ мало интересовало; они сказали, что чувствуютъ себя насквозь промокшими и смѣшными и совсѣмъ не желаютъ слушать моихъ описаній. Молодыя дамы и другіе свидѣтели происшествія столпились около насъ и выказали большое участіе, что дѣлу, впрочемъ, помогало мало; мои пріятели говорили, что имъ нужно не участіе, а какой-нибудь глухой и безлюдный переулокъ.

ГЛАВА XX.

Слѣдующее утро принесло намъ добрыя вѣсти — наши пожитки, наконецъ, прибыли изъ Гамбурга. Пусть это послужитъ для читателя предостереженіемъ. Нѣмцы чрезвычайно добросовѣстны и пунктуальны. Если вы попросите нѣмца сдѣлать что-либо немедленно, то онъ ловитъ васъ на словѣ, такъ какъ не сомнѣвается, что вы, дѣйствительно, того и хотите, чего просите; онъ и исполняетъ немедленно, хотя, надо правду сказать, что понятіе о словѣ «немедленно» у него довольно своеобразно — это значитъ черезъ недѣлю, если дѣло идетъ о томъ, напримѣръ, чтобы сшить платье и черезъ часъ или два, если ему прикажутъ подать форель. Вслѣдствіе той же самой особенности характера, если вы скажете нѣмцу, что желаете послать свои вещи «малою скоростью», то онъ и тутъ поймаетъ васъ, онъ пошлетъ вещи съ такою скоростью, что вамъ вполнѣ хватитъ времени, чтобы подивиться точности, съ какою на нѣнецкомъ языкѣ словами «малая скорость» выражается понятіе о медленности. Волосы на головѣ моихъ пожитковъ, когда я получилъ ихъ съ корабля по приходѣ въ Гамбургъ, были густы, въ Гейдельбергъ же онѣ явились сильно порѣдѣвшими, можно сказать, что вещи мои полысѣли отъ времени. Однако, уже и то хорошо, что онѣ были цѣлы и нисколько не поломаны. Надо отдать справедливость, въ Германіи съ багажемъ обращаются очень осторожно. Теперь ничто не препятствовало нашему отъѣзду и мы взялись за приготовленія.

Понятно, первая забота моя была о моей коллекціи по керамикѣ, которую, конечно, я не могъ везти съ собою; это было бы и неудобно да и опасно. Я обратился за совѣтомъ къ знатокамъ по этой части, но лучшіе изъ нихъ не сходились между собой въ мнѣніяхъ: одни совѣтовали упаковать всю коллекцію получше и сдать на храненіе въ кладовую, другіе же говорили, что слѣдуетъ попытаться помѣстить ее въ музей великаго герцога въ Маннгеймѣ, гдѣ она будетъ гораздо сохраннѣе. Тогда я рѣшился послѣдовать обоимъ совѣтамъ заразъ и раздѣлить коллекцію на двѣ части, при чемъ въ музей отдать тѣ изъ предметовъ, которые поцѣннѣе и болѣе ломки.

Въ эту категорію попала и этрусская слезница, купленная мною у продавца рѣдкостей за четыреста пятьдесятъ долларовъ. Это чрезвычайно рѣдкая вещь. Продавецъ говорилъ мнѣ, что въ подобныхъ вазахъ этруски имѣли обыкновеніе хранить слезы или вообще что-то подобное, и что въ настоящее время очень трудно найти такую другую вазу, даже разбитую. Съ тою же цѣлью я отложилъ и блюдо, нѣкогда принадлежавшее Генриху II. Это то же очень цѣнная и рѣдкая вещь и притомъ чрезвычайно изящной и своеобразной формы. Къ сожалѣнію, я не въ состояніи описать тѣ великолѣпные рисунки, которыми оно было покрыто. Довольно сказать, что я цѣню его еще выше, чѣмъ свою этрусскую вазу, и что продавецъ утверждалъ, что другого подобнаго ему нѣтъ въ цѣломъ свѣтѣ. Онъ прибавлялъ, что поддѣльной посуды, якобы принадлежавшей Генриху II, обращается въ продажѣ немало, но что подлинность моей вещи внѣ всякаго сомнѣнія. Онъ даже показалъ мнѣ его родословную или исторію, если это вамъ больше нравится; въ документѣ этомъ отмѣчены всѣ переходы изъ рукъ въ руки, которые совершало это блюдо отъ самаго дня своего рожденія, а равно записано, кто, отъ кого и за какую цѣну покупалъ его, начиная отъ перваго покупщика и кончая мною; изъ этого же источника я узналъ, что цѣна его все поднимается и поднимается и съ 35 центовъ дошла до 700 долларовъ. Онъ говорилъ, что вѣсть о переходѣ этой вещицы въ мое владѣніе, равно какъ и суммѣ, за которую она была продана, разнесется по всѣмъ закоулкамъ, гдѣ только есть хоть одинъ любитель рѣдкостей.

Да, были мастера въ то старое время! Увы, теперь уже нѣтъ такихъ. Главная цѣнность этого куска глины заключается, конечно, въ его цвѣтѣ, въ томъ дѣйствующемъ на чувства, струистомъ, измѣнчивомъ, глубокомъ, неподдающемся описанію синеватомъ цвѣтѣ, который вызываетъ зависть въ современномъ искусствѣ.

Однако, не слѣдуетъ отнимать у читателя времени этими мелочами. Первоначально, я даже и не хотѣлъ входить въ детали, но такова ужь общая слабость всѣхъ собирателей старинной посуды и вообще коллекціонистовъ всѣхъ другихъ родовъ оружія, что, разъ начавъ говорить или писать о своемъ любимомъ предметѣ, они уже не въ силахъ остановиться ранѣе полнаго истощенія. Чувство мѣры имъ не болѣе знакомо, чѣмъ и всякому любовнику въ разговорѣ съ своей возлюбленной. Какое-нибудь «клеймо» на глиняномъ черепкѣ способно привести меня въ состояніе болтливаго экстаза. Я готовъ оставить безъ помощи своего тонущаго родственника, лишь бы только не пропустить спора, возникшаго по поводу сомнѣнія въ истинности пробки отъ флакона съ духами умершаго Буонъ Ретиро.

Многіе находятъ, что для мужчины собираніе какихъ бы то ни было рѣдкостей занятіе настолько же подходящее, какъ и шитье платьевъ для куколъ или украшеніе бабочками японскихъ горшковъ при помощи декалькомани; насмѣшники эти закидываютъ грязью англичанина Бинга, написавшаго книгу «Собиратель рѣдкостей», и потѣшаются надъ его страстью собирать то, что они называютъ «его жалкія бездѣлушки», а также надъ его «изліяніями» и его «совершенно дѣтскимъ восторгомъ» по поводу того, что они называютъ «собраніе презрѣнныхъ пошлостей»; немало ему досталось и за то, что въ началѣ своей книги онъ помѣстилъ собственный портретъ, на которомъ онъ изображенъ сидящимъ «съ тупымъ, самодовольнымъ выраженіемъ среди его смѣшной коллекціи никому ненужной дряни».

Не трудно бранить насъ, не трудно презирать насъ; ну и пусть себѣ тѣшится весь этотъ народъ; если они не умѣютъ чувствовать такъ же, какъ чувствуетъ Бингъ, то имъ же хуже, не намъ. Что касается лично до меня, то я не стыжусь того, что собираю рѣдкія вещи; мало того, я горжусь названіемъ коллекціонера. Пускай лучше я потеряю голову оттого, что увижу на днѣ какого-нибудь кувшина несомнѣнное «клеймо», нежели оттого, что опорожню этотъ кувшинъ. Однако, пора вернуться къ своему разсказу. Итакъ, одну часть моей коллекціи я запаковалъ и помѣстилъ на храненіе въ складъ, а другую, испросивъ разрѣшеніе, отдалъ въ распоряженіе Маннгеймскаго музея, которому, между прочимъ, я подарилъ и свою старую синюю китайскую кошку.

Однако же, при укладкѣ я понесъ довольно чувствительную потерю, раздавивъ яйцо, которое я сохранилъ отъ своего завтрака въ этотъ день. Я ужасно сожалѣлъ о немъ, такъ какъ лучшіе знатоки въ Гейдельбергѣ, которымъ я его показывалъ, всѣ въ одинъ голосъ говорили мнѣ, что это величайшая древность. Дня два мы провели въ прощальныхъ визитахъ, а затѣмъ поѣхали въ Баденъ-Баденъ. Переѣздъ доставилъ намъ немалое удовольствіе, такъ какъ дорога шла по восхитительной долинѣ Рейна. Насъ даже опечалила непродолжительность нашего путешествія, которое, насколько мнѣ помнится, заняло всего два часа времени, почему я и полагаю, что разстояніе до Баденъ-Бадена очень не велико, не болѣе какъ миль пятьдесятъ. Въ Оосѣ мы оставили поѣздъ и остатокъ пути сдѣлали пѣшкомъ,

Однимъ изъ первыхъ, кого мы встрѣтили на улицахъ Баденъ-Бадена, былъ его преподобіе мистеръ N, старинный мой пріятель еще до Америкѣ; встрѣча эта сильно меня обрадовала, такъ какъ общество этого человѣка, чрезвычайно воспитаннаго и мягкаго, дѣйствуетъ на меня какъ-то освѣжительно. Правда, мы знали, что онъ тоже находится въ Европѣ, но никакъ не ожидали, что встрѣтимъ его такъ неожиданно. Послѣ взаимнаго изъявленія восторговъ, мистеръ N сказалъ:

— Ну, мнѣ есть о чемъ съ вами побесѣдовать; во мнѣ, если можно такъ выразиться, сидятъ цѣлыхъ двѣ сорокаведерныя бочки: одна до краевъ полна всевозможными темами для разговора; другая — наоборотъ, совершенно пуста и, надѣюсь, вы не замедлите ее наполнить; мы съ вами засядемъ до самой полуночи, чтобы всласть наговориться; я вѣдь уѣзжаю отсюда завтра утромъ. На этомъ мы съ нимъ и порѣшили.

Нѣсколько разъ во время этого разговора я замѣчалъ, что рядомъ съ нами идетъ какой-то человѣкъ. Два или три взгляда, брошенные на него украдкою, убѣдили меня, что это былъ стройный, высокій юноша съ добродушнымъ, но независимымъ выраженіемъ лица, едва тронутаго первымъ пушкомъ молодости, одѣтый съ головы до ногъ въ легкое, бѣлоснѣжное полотняное платье. Мнѣ показалось также, что голову онъ держитъ такъ, какъ бы прислушивается къ нашему разговору. Какъ разъ въ эту минуту преподобный мистеръ N сказалъ:

— Тротуаръ очень узокъ для троихъ, такъ я пойду позади, но вы говорите, говорите, нечего терять времени, можете быть спокойны, и я не останусь въ долгу. — Только что онъ пропустилъ насъ впередъ, какъ съ нимъ поровнялся этотъ бѣлоснѣжный парень и, дружески ударивъ его своей широкой ладонью по плечу, заговорилъ съ нимъ добродушнымъ, веселымъ голосомъ.

— А_м_е_р_и_к_а_н_ц_ы, держу пять противъ одного и деньги впередъ, неправда ли?

Преподобный поморщился, но тѣмъ не менѣе кротко отвѣчалъ:

— Да, мы американцы.

— Богъ да благословитъ васъ; можете смѣло идти на пари съ кѣмъ угодно, что и я американецъ! Вашу руку!

Онъ протянулъ свою обширную, какъ Сахара, ладонь и когда на нее преподобный положилъ свою миніатюрную ручку, то послѣдовало такое сердечное рукопожатіе, что мы слышали, какъ лопнула перчатка нашего пріятеля.

— Не правда ли, какъ ловко я отгадалъ?

— О, да.

— Ха! Я тотчасъ же увидѣлъ, что мы вами съ одного поля ягода, какъ только прислушался къ вашему разговору. Давно уже вы здѣсь?

— Мѣсяца четыре. А вы?

— Давно ли я? Да ужь могу сказать, что не мало я здѣсь пожилъ! Вотъ ужь два года, какъ я сюда пріѣхалъ! Скажите пожалуйста, вы не скучаете по дому?

— Нѣтъ, не могу на это пожаловаться. А вы?

— Ахъ, ужасно! — Эти слова были сказаны имъ съ большимъ воодушевленіемъ.

Преподобный видимо сжился и чувствовалъ себя не совсѣмъ ловко. Хотя мы и не смотрѣли на него, но внутреннее чувство подсказывало намъ, что онъ поднялъ сигналъ бѣдствія, призывая насъ на помощь. Тѣмъ не менѣе, мы не трогались его положеніемъ и не спѣшили ему на помощь.

Между тѣмъ, юноша, взявъ своего собесѣдника подъ руку, продолжалъ идти рядомъ съ нимъ съ довольнымъ видомъ человѣка, который давно уже жаждалъ найти симпатичнаго и терпѣливаго слушателя, съ которымъ можно, наконецъ, отвести душу въ разговорѣ на родномъ языкѣ. Но, увы, языкъ плохо повиновался ему; мускулы рта, по привычкѣ, пріобрѣтенной съ дѣтства, работали попрежнему, но тѣмъ не менѣе шипящіе звуки нашего языка плохо ему удавались и многія слова изъ его фразъ не годились бы для хрестоматіи воскресныхъ школъ. Если читатель въ дальнѣйшемъ изложеніи найдетъ какія-нибудь неправильноcти, то я слагаю съ себя всякую отвѣтственность.

— Клянусь честью! Ужь если я не американецъ, то на свѣтѣ совсѣмъ нѣтъ американцевъ. И какъ только я услышалъ, какъ вы заговорили на нашемъ, славномъ, старомъ американскомъ нарѣчіи, то чортъ меня подери, если я едва удержался, чтобы не обнять расъ. Я, знаете, совсѣмъ вывихнулъ себѣ языкъ, выговаривая эти собачьи, девятисложныя нѣмецкія слова, какъ пріятно послѣ этой ломки поговоритъ по-христіански! Я вѣдь изъ западнаго Нью-Іорка. Зовутъ меня Чоллей Адамсъ. Я, знаете, студентъ. Живу здѣсь уже два года, и готовлюсь на ветеринара. Я, знаете, люблю эту науку, но, представьте, эти нѣмцы не желаютъ учить васъ на вашемъ родномъ языкѣ, они требуютъ, чтобы вы научились по-нѣмецки; и вотъ, прежде чѣмъ приняться за науку, я долженъ еще терять время, на изученіе этого несчастнаго языка.

«Сначала-то я и не предполагалъ, что это такъ затруднитъ меня; теперь же мнѣ сдается, что я оплѣшивѣть успѣю, пока изучу его. Мало того, они заставляли меня учиться и латинскому языку. Между нами будь сказано, я бы и гроша ломаннаго не далъ за всю эту латынь, и первое, что я сдѣлаю, когда кончатся всѣ мои мытарства, — это постараюсь какъ можно скорѣе забыть ее. Надѣюсь, что это не займетъ у меня много времени. И, вѣдь, что я вамъ скажу: наше ученье и здѣшнее — совсѣмъ не одно и то же. Мы у себя дома и понятія о здѣшнемъ ученьѣ не имѣемъ! Здѣсь вы должны долбить, и долбить, и долбить безъ перерыва; у васъ и минуты свободной не выдастся, чтобы хоть передохнуть немного; и все, чѣмъ вы тутъ набиваете голову, вы должны знать твердо, чортъ возьми, не то придется имѣть дѣло съ этими старыми, сморщенными, кривоногими чучелами въ очкахъ, нашими профессорами. Я прожилъ здѣсь уже довольно и, право, могу вамъ сказать что измучился страшно. Старикъ писалъ мнѣ, что пріѣдетъ сюда въ іюнѣ, а въ августѣ возьметъ меня домой, все равно кончилъ ли я, или нѣтъ свое ученье, да Богъ его знаетъ, что-то не ѣдетъ до сего времени, даже не пишетъ почему; прислалъ мнѣ цѣлую кипу какихъ-то букварей, и совѣтуетъ быть мнѣ умникомъ, и потерпѣть еще немного. Очень они мнѣ нужны, — чтобы ихъ чортъ побралъ! А все-таки я ихъ читаю, потому, что этого хочетъ мой старикъ, а чего хочетъ старикъ, то должно быть исполнено. Да, вотъ въ угоду ему, я и вожусь со всѣмъ этимъ, хоть оно меня весьма мало привлекаетъ. Кромѣ того, я чрезвычайно скучаю по своимъ мѣстамъ. Я прямо таки боленъ, боленъ съ головы до ногъ; но ничего не подѣлаешь, долженъ здѣсь сидѣть и ждать, пока старикъ не позоветъ. Да, сэръ, вотъ и чахну въ этой проклятой странѣ, пока старикъ не скажетъ: „пріѣзжай!“ А между тѣмъ, можете прозакладывать послѣдній долларъ, что это ожиданіе достанется мнѣ не такъ легко, какъ для кошки родить двойню!»

Эта длинная и простодушная рѣчь, была заключена громогласнымъ «ухъ», которымъ онъ облегчилъ свои утомленныя легкія, и обнаружилъ глубину взволнованнаго чувства, вылившагося передъ тѣмъ. Затѣмъ, онъ тотчасъ же пустился въ дальнѣйшія изліянія, и не прерывалъ ихъ до того момента, когда мы достигли дверей своей гостинницы.

Мы уже думали, что онъ освободить, наконецъ, нашего друга, какъ вдругъ, онъ началъ упрашивать его пойти къ нему, и просилъ такъ жалобно, что нашъ мягкосердечный пріятель не устоялъ и, какъ и подобаетъ истинному христіанину, отправился вмѣстѣ съ этимъ почтительнымъ сыномъ въ его жилище, отужиналъ съ нимъ, и прослушалъ его наивныя жалобы, вплоть до самой полночи, оставивъ своего собесѣдника, по собственному его выраженію, счастливымъ «по самыя уши». Изъ разговора оказалось, что «Чодлей», папаша Адама, былъ значительнымъ торговцемъ лошадьми въ западномъ Нью-Іоркѣ, что и объясняетъ выборъ профессіи нашего новаго знакомаго. Его преподобіе составилъ весьма высокое мнѣніе объ этомъ юношѣ, я нашелъ въ немъ всѣ задатки будущаго хорошаго гражданина; по его словамъ, это драгоцѣнный камень, хотя и не обдѣланный.

ГЛАВА XXI.

Баденъ-Баденъ расположенъ на противолежащихъ склонахъ холмовъ и можетъ по справедливости быть названъ однимъ изъ красивѣйшихъ городовъ, красота котораго зависитъ какъ отъ естественныхъ условій мѣстности, такъ и отъ разумно приложеннаго человѣческаго труда. Самое дно долины, образованной двумя рядами холмовъ, представляетъ полосу ровнаго грунта, проходящую черезъ весь городъ изъ конца въ конецъ и даже загородъ; оно обращено въ родъ парка съ высокими тѣнистыми деревьями и многочисленными сверкающими фонтанами, расположенными въ равныхъ другъ отъ друга разстояніяхъ. Три раза въ день передъ зданіемъ собранія играетъ прекрасный оркестръ музыки, а по вечерамъ вся эта мѣстность биткомъ набита фешенебельной публикой обоего пола, марширующей взадъ и впередъ мимо большой бесѣдки, въ которой помѣщается оркестръ. Публика эта, повидимому, сильно скучаетъ, хотя силится доказать совершенно противное. Впрочемъ, большинство живетъ здѣсь съ цѣлью леченія ревматизмовъ, которые они и вывариваютъ въ здѣшнихъ теплыхъ ваннахъ. Больныхъ этого рода, съ трудомъ бродящихъ съ палочками и костылями, можно встрѣтить здѣсь повсюду, и меланхолическій видъ ихъ достаточно говоритъ о ихъ настроеніи. Говорятъ, что Германія со своими сырыми каменными домами является настоящимъ отечествомъ ревматизмовъ. Если это такъ, то становится понятнымъ, почему Провидѣніе заботилось наполнить всю эту страну такимъ количествомъ теплыхъ источниковъ. Быть можетъ, ни въ одной странѣ нельзя встрѣтить цѣлебные источники въ такомъ изобиліи, какъ въ Германіи. Притомъ источники Германіи черезвычайно разнообразны по своимъ качествамъ и помогаютъ отъ многихъ болѣзней. Нѣкоторыя болѣзни не поддающіяся лечебной силѣ одного источника, излечиваются отъ пользованія нѣсколькими источниками за-разъ, такъ, многіе больные пьютъ Баденъ-Баденскую воду, въ которой растворяютъ ложку соли изъ Карлсбадскаго источника.

Воды здѣшнихъ источниковъ не продаются; вы входите въ курзалъ и видите, что тамъ сидятъ двѣ или три какихъ-то дѣвицы, расфранченныя и изящныя не хуже любого трехдоллароваго клерка въ правительственномъ учрежденіи, всѣ онѣ заняты какимъ-то дамскимъ рукодѣльемъ и, повидимому, совсѣмъ васъ не замѣчаютъ.

Время отъ времени то одна, то другая изъ нихъ встаетъ и съ измученнымъ видомъ начинаетъ «потягиваться»; она такъ вытягиваетъ руки и все свое тѣло, что, наконецъ, пятки ея отдѣляются отъ полу, вслѣдъ затѣмъ она освѣжаетъ себя такимъ отчаяннымъ зѣвкомъ, что все лицо ея скрывается за верхнею губою, при чемъ при желаніи нетрудно разсмотрѣть все ея внутреннее устройство, затѣмъ пасть медленно закрывается, кулаки и пятки приходятъ въ нормальное положеніе, дѣвица разслабленно подходить къ своему столику, внимательно разсматриваетъ васъ, наконецъ, наливаетъ въ стаканъ горячую воду и ставитъ его передъ вами такъ, что необходимо тянуться за нимъ. Вы берете стаканъ и спрашиваете: «Сколько?» и слышите слѣдующій нищенскій отвѣтъ, произносимый съ искусственнымъ равнодушіемъ:

— Hach Beliebe (по желанію).

Подобный фокусъ, обычный у всякаго попрошайки который всегда полагается на вашу щедрость, приводитъ васъ въ раздраженіе. Вы хотите простой коммерческой сдѣлки и поэтому не обращая вниманія на отвѣтъ, спрашиваете вторично:

— Сколько?

А дѣвица спокойно и равнодушно повторяетъ:

— Nach Beliebe.

Вы начинаете злиться, но стараетесь не показать этого, вы рѣшаетесь задавать свой вопросъ до тѣхъ поръ, пока она не измѣнитъ отвѣта, или, по крайней мѣрѣ, не оставитъ своей обидно равнодушной манеры. И вотъ вы съ этой дѣвицей, какъ два какихъ дурака, стоите другъ передъ другомъ, безсмысленно глядите другъ другу въ глаза и, повидимому, вполнѣ хладнокровно, не повышая голоса, ведете слѣдующій идіотскій разговоръ;

— Сколько?

— Nach Beliebe.

— Сколько?

— Nach Beliebe.

— Сколько?

— Nach Beliebe.

— Сколько?

— Nach Beliebe.

— Сколько?

— Nach Beliebe.

— Сколько?

— Nach Beliebe.

Не знаю, чтобы на моемъ мѣстѣ сдѣлалъ бы другой, но я, наконецъ, уступилъ; это чугунное равнодушіе и презрительное спокойствіе побѣдили меня и я спустилъ флагъ. Теперь я знаю, что отъ людей мужественныхъ и не заботящихся о мнѣніи судомоекъ, она получаетъ обыкновенно пенни, и только трусы даютъ немного болѣе; но я, я положилъ передъ ней серебряную монету въ цѣлыхъ 25 центовъ и, чтобы срѣзать ее, саркастически прибавилъ:

— Если этого недостаточно, то будьте добры оставить свое олимпійское величіе и сказать мнѣ объ этомъ.

Но срѣзать ее мнѣ такъ и не удалось. Не удостоивая меня даже взглядомъ, разслабленнымъ жестомъ она взяла монету и подбросила ее. Она заподозрила ее, не фальшивая ли. Затѣмъ, повернувшись спиною и медленно переваливаясь, она направилась къ своей прежней насѣсти и по дорогѣ бросила мою монету въ раскрытый ящикъ. Какъ видите, она осталась побѣдительницей до конца.

Я потому такъ подробно описываю поведеніе этой дѣвицы что оно крайне типично; такъ поступаетъ большинство баденъ-баденскихъ лавочниковъ. Каждый изъ нихъ старается гдѣ только можетъ обмануть васъ, а что онъ, кромѣ того, еще и оскорбитъ васъ, независимо отъ того удался или нѣтъ его обманъ, въ этомъ вы можете быть вполнѣ увѣрены. Отъ торговцевъ по части оскорбленія публики не отстаетъ и служебный персоналъ ваннъ. Какая-то грубая женщина, сидящая у конторки въ вестибюлѣ большихъ Фридриховскихъ ваннъ и продающая билеты, не довольствуясь тѣмъ, что ежедневно по два раза оскорбляла меня и притомъ съ твердою вѣрою въ свое предназначеніе, но еще заблагоразсудила какъ-то обсчитать меня на цѣлый шиллингъ. Да, съ закрытіемъ рулетки крупные рыцари наживы исчезли изъ Баденъ-Бадена, но разная мелкота осталась тамъ и по сіе время.

Одинъ англичанинъ, долгое время жившій въ Баденъ-Баденѣ, говорить:

— Если вы скроете вашу національность, то въ здѣшнемъ поведеніи вы, пожалуй, не замѣтите никакой наглости. Здѣшніе торговцы ненавидятъ англичанъ и презираютъ американцевъ; они чрезвычайно грубы съ представителями какъ той, такъ и другой націи, въ особенности съ дамами. Если дама зашла въ лавку одна, безъ мужчины или безъ лакея, то она почти навѣрное подвергнется различнымъ мелочнымъ оскорбленіямъ, оскорбленіямъ, заключающимся скорѣе въ тонѣ и общей манерѣ держать себя, нежели въ грубыхъ словахъ, хотя и эти послѣднія не составляютъ особой рѣдкости. Я знаю случай, когда лавочникъ бросилъ одной американкѣ ея монету обратно, сказавъ самымъ дерзкимъ тономъ: «У насъ не въ ходу французскія деньги». Другой разъ, какая-то дама, англичанка, сказала торговцу: «Но не думаете ли вы, что это слишкомъ дорого за эти вещи?» Торговецъ отвѣтилъ вопросомъ же: «Но развѣ вы думаете, что обязаны купить ихъ?» Однако съ русскими и нѣмцами весь этотъ народъ очень вѣжливъ. А что касается до титуловъ, то они просто обожаютъ ихъ. Если вы хотите посмотрѣть, до чего можетъ дойти раболѣпіе этихъ господъ, явитесь передъ ними во-образѣ русскаго князя.

Да, городъ самъ по себѣ совсѣмъ не привлекателенъ и полонъ притворства, мелкаго обмана и мошенничества; хороши въ немъ только его источники. Въ теченіе цѣлыхъ трехъ лѣтъ меня сильно, мучилъ ревматизмъ, но послѣ ваннъ, которыя я принималъ здѣсь ежедневно около четырехъ недѣль, боли прекратились и никогда болѣе не возвращались. Я твердо вѣрю, что оставилъ свой ревматизмъ въ Баденъ-Баденѣ. Я бы былъ непрочь оставить здѣсь и еще кой-какія болѣзни, но это оказалось невозможнымъ. Горячіе источники здѣсь весьма многочисленны, и всѣ они доставляютъ воду въ такомъ же изобиліи, какъ и двѣ тысячи лѣтъ тому назадъ. Вода эта трубами проводится по различнымъ купальнымъ заведеніямъ и разбавляется до надлежащей температуры холодной водой. Такъ называемыя новыя Фридриховскія ванны помѣщаются въ прекрасномъ большомъ зданіи, гдѣ вы можете получить всевозможныя ванны какъ въ естественномъ ихъ состояніи, такъ съ добавленіемъ различныхъ травъ и настоекъ, какія только потребны по вашей болѣзни, что опредѣляется особымъ врачемъ, состоящимъ при этомъ заведеніи. Вы входите сюда черезъ большую дверь, которую отворяетъ предъ вами важнаго вида швейцаръ, кланяющійся вамъ сообразно вашей наружности и платью, берете билетъ и вмѣстѣ съ тѣмъ получаете оскорбленіе отъ женщины, завѣдующей хозяйственною частью заведенія; женщина эта звонитъ въ колокольчикъ, на звонъ котораго является служитель и ведетъ васъ черезъ большой залъ въ одну изъ кабинъ, гдѣ стоятъ рукомойникъ, зеркало, машинка для сниманія сапогъ и мягкій диванчикъ, на которомъ вы и раздѣваетесь.

Кабина раздѣлена на двое большихъ занавѣсокъ; вы отдергиваете его, и передъ вами находится большая бѣлаго мрамора ванна, опущенная въ землю до такой глубины, что края ея находятся въ одномъ уровнѣ съ поломъ, такъ что вы сходите въ нее по тремъ бѣлымъ мраморнымъ же ступенькамъ. Ванна наполнена чистою, какъ кристаллъ водою, имѣющей 28® Р. (около 95® по Фаренгейту). Тутъ же около самой ванны въ углубленіи, сдѣланномъ въ полу, вставленъ закрывающійся мѣдный ящикъ съ теплыми полотенцами и простынею. Погрузившись въ эту горячую воду, вы осматриваетесь и вдругъ замѣчаете, что все ваше тѣло сдѣлалось совершенно бѣлымъ и что вы выглядываете словно какой-нибудь ангелъ. На первый разъ вы остаетесь въ ваннѣ всего десять минутъ, а потомъ съ каждымъ разомъ увеличиваете продолжительность купанья на пять минутъ, пока не дойдете до 25 или до получаса, на чемъ и останавливаетесь. Вообще говоря, вся обстановка такъ роскошна, польза отъ водъ такъ очевидна, цѣны такъ умѣренны, а оскорбленія настолько велики, что вы скоро влюбляетесь въ эти Фридриховскія ванны, но въ то же время чувствуете непреодолимое желаніе покинуть ихъ.

Гостинница, въ которой мы остановились, была довольно скромная, безъ всякихъ претензій, но чистенькая и вполнѣ удобная, называлась она «Hôtel de France». Сосѣдній со мною номеръ былъ занятъ какимъ-то семействомъ, члены котораго съ утра до вечера хохотали, кашляли и кричали, словомъ, не давали мнѣ ни минуты покоя; въ постель они ложились двумя часами позже, а утромъ вставали двумя часами раньше меня. Такой образъ жизни весьма обыченъ въ нѣмецкихъ гостинницахъ, гдѣ постояльцы ложатся спать по большей части гораздо позже одиннадцати, а встаютъ много раньше восьми. Перегородки, отдѣляющія одинъ номеръ отъ другого, передаютъ звуки, не хуже микрофона, и это свойство ихъ отлично извѣстно всѣмъ и каждому; и тѣмъ не менѣе нѣмецкая семья, эта олицетворенная вѣжливость и обходительность днемъ, повидимому, не считаетъ нужнымъ воздерживаться ночью отъ шума, который можетъ васъ потревожить. Они поютъ, хохочутъ я разговариваютъ такъ громко, стучатъ мебелью такъ безбожно, что нѣтъ никакихъ силъ вытерпѣть. На вашъ просительный стукъ въ стѣну они поуспокоются на короткое время, начинаютъ говорить потише, но скоро, какъ и мыши, опять начинаютъ шумъ и возню такую же ужасную, какъ и прежде. Да, этотъ шумливый народъ ложится спать слишкомъ поздно, а встаетъ слишкомъ ужь рано.

Само собою разумѣется, что, когда человѣкъ начинаетъ выискивать недостатки въ иностранцахъ, то онъ не далекъ и отъ того, чтобы позлословить и насчеть своихъ соотечественниковъ. Открываю свою записную книжку и какъ разъ попадаю на слѣдующія слова:

«Баденъ-Баденъ (безъ числа). Сегодня утромъ за завтракомъ встрѣтилъ цѣлую кучу какихъ-то крикливыхъ американцевъ. Говорятъ шумно, обращаясь ко всѣмъ и каждому, но воображаютъ при этомъ будто разговариваютъ между собою. Нетрудно догадаться, что путешествіе для нихъ еще новинка. Обычные признаки: свободное, фамильярное отношеніе къ громаднымъ разстояніямъ и постоянное упоминаніе о различныхъ иностранныхъ мѣстностяхъ.

— Ну, до свиданія, старый товарищъ; если мы не встрѣтимся въ Италіи, то до отъѣзда домой еще догоните меня въ Лондонѣ».

Затѣмъ мнѣ попалось на глаза слѣдующее:

«Здѣсь, чтобы уменьшить притокъ эмигрантовъ въ Америку, стараются воспользоваться тѣмъ, что шеститысячная шайка индѣйцевъ грабитъ и рѣжетъ въ настоящее время нашихъ піонеровъ, выдвинувшихся такъ неблагоразумно за пограничную черту, и что для защиты ихъ мы не въ состояніи выставить болѣе тысячи двухсотъ солдатъ. Простой народъ полагаетъ, что индѣйцы хозяйничаютъ въ Нью-Джерси».

Фактъ этотъ можетъ послужить хорошимъ аргументомъ противъ тѣхъ, кто такъ настойчиво не желаетъ увеличить нашу армію, малочисленную въ настоящее время дѣйствительно до смѣшного. И я не погрѣшилъ противъ истины, написавъ, что факты эти, касающіеся индѣйцевъ и нашей арміи, служатъ средствомъ для уменьшенія эмиграціи въ Америку. Что же касается до того, что простой народъ путается въ географіи и не знаетъ, гдѣ живутъ индѣйцы, то это хотя и забавно, но нисколько не удивительно.

Въ Баденъ-Баденѣ существуетъ интересное, древнее кладбище, гдѣ мы провели немало пріятныхъ часовъ, гуляя между старинными памятниками и разбирая на нихъ надписи. Здѣсь, повидимому, придерживаются того мнѣнія, что послѣ того какъ въ одной и той же могилѣ будетъ похоронено нѣсколько человѣкъ, одинъ послѣ другого, то покойнику изъ первыхъ, пролежавшему тамъ лѣтъ сто или двѣсти, памятникъ дѣлается уже излишнимъ. По крайней мѣрѣ, къ такому заключенію я пришелъ вслѣдствіе того обстоятельства, что цѣлыя сотни старинныхъ памятниковъ сняты съ могилъ и поставлены вдоль ограды кладбища съ внутренней его стороны. А что за артисты были въ старину! Всѣ памятники украшены изсѣченными изображеніями ангеловъ и херувимовъ, чертей и скелетовъ, при чемъ зачастую первыхъ нельзя было отличить отъ вторыхъ. Но если работы этихъ старинныхъ мастеровъ ни не всегда отличались качествомъ, но зато онѣ брали количествомъ и отличались богатствомъ фантазіи и смѣлостью замысла. На одномъ изъ памятниковъ сохранилась древняя французская надпись, весьма мнѣ понравившаяся; я увѣренъ, что она сочинена какимъ-нибудь поэтомъ.

Вотъ эта надпись:

Здѣсь
въ Бозѣ почиваетъ
Каролина де-Клери,
Монахиня изъ Сенъ Дени,
83 лѣтъ отъ роду и слѣпая.
Свѣть возвращенъ ей
въ Баденѣ 5-го января
1839.

Мы сдѣлали не мало экскурсій пѣшкомъ по сосѣднимъ деревушкамъ; мѣстность очень красива и изобилуетъ прекрасными лѣсными пейзажами. Дорога и лѣса похожи на тѣ, которые мы видѣли около Гейдельберга, но имъ не хватаетъ той очаровательности. Да я думаю, что другихъ такихъ лѣсовъ и окрестностей, какъ подъ Гейдельбергомъ, нѣтъ во всемъ мірѣ.

Однажды мы дошли до самаго дворца La Favorita, лежащаго въ нѣсколькихъ миляхъ отъ Баденъ-Бадена. Дворецъ очень интересенъ, а мѣстность около него чрезвычайно красива. Дворецъ построенъ маркграфинею въ 1725 г. и остается въ томъ самомъ видѣ, въ какомъ онъ былъ въ то время, когда смерть застигла его владѣтельницу. Мы обошли множество комнатъ и всѣ онѣ поражаютъ зрителя своими странными украшеніями. Такъ, стѣны одной изъ комнатъ почти скрываются подъ множествомъ небольшихъ портретовъ маркграфини, на которыхъ она представлена во всевозможныхъ фантастическихъ костюмахъ и, между прочимъ, въ мужскихъ.

Стѣны другой комнаты оклеены причудливаго рисунка обоями ручной работы. Въ нѣкоторыхъ комнатахъ стоятъ покрытыя плѣсенью старинныя кровати, стеганныя одѣяла, балдахины и занавѣсы которыхъ украшены подобнымъ же образомъ, а стѣны и потолки комнатъ ярко расписаны al fresco и покрыты картинами историческаго или миѳологическаго содержанія. На каждомъ шагу попадалась масса всякаго заржавленнаго и покрытаго пылью хлама, который у любителя старины способенъ вызвать зависть. Живопись въ обѣденномъ залѣ имѣла довольно нескромный характеръ, но какъ мы узнали и сама владѣтельница дворца не отличалась особенной скромностью.

Какъ бы тамъ ни было, но дворецъ этотъ со своими дикими и своеобразными украшеніями чрезвычайно интересенъ, какъ образчикъ, дающій представленіе о характерѣ и грубости вкусовъ его современниковъ.

По сосѣдству съ дворцомъ находится часовыя маркграфини, грубое деревянное строеніе безъ всякихъ украшеній и сохранившее, также какъ и дворецъ, тотъ самый видъ, который оно имѣло еще при жизни владѣтельницы.

Разсказываютъ, что маркграфиня отъ страшной распущенности переходила къ самому строгому посту и воздержанію, продолжавшемуся подъ-рядъ по нѣскольку мѣсяцевъ, и что для этого она уединялась въ эту тѣсную деревянную келью и мѣсяцами предавалась раскаянію и молитвамъ впредь до новаго случая. Она была весьма набожною католичкою и, быть можетъ, истинною христіанкою, какъ это понималось въ то время людьми высшаго круга.

Преданіе гласитъ, что послѣдніе два года жизни она цѣликомъ провела въ своемъ странномъ затворничествѣ, устроивъ предварительно прощальную оргію, которая далеко оставила за собой всѣ прежнія. Она затворилась въ часовнѣ и жила тамъ одна, безъ прислуги, отрекшись отъ міра. Она сама варила себѣ пищу, носила на голомъ тѣлѣ власяницу и бичевала себя кнутомъ — орудія эти показываются посѣтителямъ и по настоящее время. Молилась она и перебирала свои четки, въ другой маленькой комнаткѣ передъ восковой статуей Дѣвы, стоящей въ небольшой нишѣ, сдѣланной въ стѣнѣ; спала она словно какая-нибудь невольница.

Въ слѣдующей маленькой комнатѣ стоитъ деревянный некрашенный столъ, за которымъ сидятъ восковыя фигуры въ половину человѣческаго роста, изображающія членовъ Святого Семейства; фигуры сдѣланы, быть можетъ, самымъ плохимъ артистомъ въ свѣтѣ, но одѣты въ пышныя легкія одежды^[5]. Маркграфиня имѣла обыкновеніе приносить свою пищу за этотъ столъ и о_б_ѣ_д_а_т_ь с_о С_в_я_т_ы_м_ъ С_е_м_е_й_с_т_в_о_м_ъ. Что за странная идея! И подумать только, какое непріятное зрѣлище! По одну сторону стола сидятъ неподвижныя фигуры съ мертвеннымъ цвѣтомъ лица и тусклыми стеклянными глазами, съ тою принужденностью и мертвою неподвижностью въ осанкѣ, какою отличаются обыкновенно всѣ восковыя фигуры, а по другую сторону стола противъ фигуръ сидитъ эта сморщенная, высохшая старушенка, бормочущая молитвы и чавкающая своими беззубыми челюстями посреди гробовой тишины въ полусумракѣ зимняго вечера. Даже и подумать-то объ этомъ, такъ морозъ деретъ по кожѣ.

Въ этой мрачной берлогѣ, плохо одѣтая, полуголодная, измученная, цѣлыхъ два года жила и молилась эта странная принцесса; здѣсь же она и скончалась. Происходи дѣло за двѣсти или даже триста лѣтъ до нашего времени, несчастная мрачная берлога превратилась бы въ святое мѣсто; церковь устроила бы изъ нея нѣчто вродѣ фабрики чудесъ и выручила бы не мало денегъ. Даже теперь берлога эта, перенесенная въ нѣкоторыя мѣстности Франціи, дала бы не малый доходъ.

ГЛАВА XXII.

Изъ Баденъ-Бадена мы совершили обычную для каждаго туриста прогулку въ Шварцвальдъ, при чемъ большую часть дороги сдѣлали пѣшкомъ. Просто нѣтъ силъ для описанія этого чуднаго лѣса и тѣхъ чувствъ, которыя онъ возбуждаеть въ зрителѣ. Первое, что вы чувствуете при видѣ этихъ прекрасныхъ деревьевъ — это чувство глубокаго довольства, второе — живая, мальчишеская радость, и третье, самое сильное — это чувство уединенности, отдаленія отъ повседневной жизни со всей ея цивилизаціей и грошевыми интересами.

Лѣсъ тянется безъ перерыва на необозримое пространство, лѣсъ дремучій, безмолвный, напоенный запахомъ смолы и сосновыхъ иглъ. Со всѣхъ сторонъ поднимаются стройные, прямые, какъ стрѣла, стволы, а почва между ними мѣстами на цѣлую милю, покрыта толстымъ ковромъ яркозеленаго мха, на которомъ не видно ни пятнышка, ни соринки. Безконечная коллонада погружена въ полусвѣтъ, какой обыкновенно царствуетъ въ соборахъ; солнечный свѣтъ то тамъ, то здѣсь ложится пятнами по стволамъ и сучьямъ деревъ, а тамъ, гдѣ онъ попадалъ на мохъ, послѣдній какъ будто вспыхиваетъ пламенемъ. Ни одинъ прямой лучъ не проникаетъ подъ таинственную сѣнь этого лѣса; свѣтъ разсѣевается и этимъ-то обстоятельствомъ и объясняется главный эффектъ; свѣтъ принимаетъ цвѣтъ мха и листьевъ и наполняетъ весь лѣсъ какимъ-то таинственнымъ зеленоватымъ туманомъ, напоминающимъ театральные свѣтовые эффекты феерій. Ощущеніе таинственности и чего-то сверхъестественнаго, охватывающее человѣка въ лѣсу, и безъ того еще болѣе усиливается здѣсь этимъ какъ бы неземнымъ освѣщеніемъ.

Всѣ фермы и деревушки въ Шварцвальдѣ мы нашли именно такими, какими онѣ изображены въ описаніяхъ, посвященныхъ этой мѣстности. Первымъ великолѣпнымъ образчикомъ, на который мы тотчасъ же наткнулись, какъ только вошли въ лѣсъ, была усадьба богатаго фермера, бывшаго въ то же время и членомъ сельскаго совѣта въ мѣстномъ приходѣ или округѣ. Сановникъ этотъ, а равно и его супруга, были особами довольно важными въ своемъ округѣ, а дочь, насколько я могу о ней судить, безъ сомнѣнія, считалась первою «красавицей» околодка. По справедливости, она заслуживаетъ, чтобы ее обезсмертилъ Ауербахъ, сдѣлавъ изъ нея героиню какого-нибудь романа. Если это случится, то я тотчасъ же узнаю ее по своеобразному чернолѣсскому костюму, загорѣлому лицу, пышной фигурѣ, полнымъ рукамъ, по печальному выраженію лица, благородной осанкѣ, стройнымъ ножкамъ, отсутствію на головѣ шляпки и пеньковаго цвѣта волосамъ, заплетеннымъ въ тугую косу, спускающуюся по ея плечамъ.

По величинѣ домъ годился бы хоть для гостинницы; длиною онъ былъ футовъ около ста, шириною около 50 и футовъ десяти вышиною, считая отъ земли до карниза; отъ карниза же и до конька громадной крыши было еще не менѣе сорока футовъ, а, быть можетъ, и больше. Крыша была соломенная, въ цѣлый футъ толщиною и притомъ очень старая, принявшая темносѣрый цвѣтъ и почти вся, за исключеніемъ немногихъ мѣстъ, покрытая богатымъ цвѣтущимъ ковромъ зелени, главнымъ образомъ мха. Растительность отсутствовала только на тѣхъ мѣстахъ, которыя недавно подвергались исправленію, состоявшему въ томъ, что сгнившую солому замѣнили свѣжею, которая такъ и кидалась въ глаза своимъ яркимъ желтымъ цвѣтомъ. Концы крыши выступали далеко за стѣны, подобно двумъ крыльямъ, гостепріимно зовущимъ путника отдохнуть подъ ихъ сѣнью. Поперекъ всего фасада, которымъ домъ выходилъ на дорогу, на высотѣ около 10 футовъ надъ землею шла узкая галлерея съ деревянными перилами; на эту галлерею смотрѣлъ цѣлый рядъ маленькихъ окошекъ съ очень мелкими стеклами. Надъ нижнимъ рядомъ оконъ помѣщались еще два или три такихъ же окошка, изъ которыхъ одно находилось подъ самымъ конькомъ крыши. Передъ самою входною дверью лежала громадная куча навозу. Передъ дверью въ помѣщеніе второго этажа расположилось семейство коровъ.

Быть можетъ, тамъ была гостиная? Вся передняя половина дома отъ земли и до самой крыши была населена людьми, коровами и цыплятами, а въ задней половинѣ хранилось пойло для скотины и сѣно. Но главная особенность всей усадьбы — это все же большія кучи навоза.

Мы настолько освоились, наконецъ, съ такою особенностью Шварцвальда, что по этому, хотя и краснорѣчивому, но все-таки совершенно внѣшнему признаку начали опредѣлять общественное положеніе здѣшнихъ жителей. «Здѣсь живетъ бѣднякъ, это очевидно», говорили мы, увидѣвъ чистенькій домикъ. Когда же мы видѣли большія кучи удобренія, то, наоборотъ, говорили: «это банкиръ». Если же мы видѣли цѣлыя Альпы навоза, то восклицали: «Нѣтъ сомнѣнія, здѣсь живетъ какой-нибудь герцогъ!»

На эту характерную черту въ описаніяхъ, посвященныхъ Шварцвальду, обращено слишкомъ мало вниманія. Очевидно, что для здѣшняго жителя навозъ есть сокровище, его монетная единица, его гордость, его старинный мастеръ, его собраніе старинныхъ вещей, его любимое дѣтище, его тема для разговоровъ, зависти, уваженія, предметъ его главной заботливости при составленіи духовной. Настоящая повѣсть Шварцвальда, если только она когда-нибудь будетъ написана, необходимо должна быть составлена по слѣдующему шаблону:

СХЕМА ДЛЯ ПОВѢСТИ ИЗЪ БЫТА ШВАРЦВАЛЬДА.

Богатый и старый фермеръ по имени Гуссъ. Онъ еще отъ отца наслѣдовалъ большія кучи навозу, а трудолюбіемъ и бережливостью еще болѣе увеличилъ ихъ. Послѣднее въ «Бедеккерѣ» слѣдуетъ помѣтить двумя звѣздочками^[6]. Эти кучи пріобрѣтаютъ повсемѣстную знаменитость. Шварцвальденскій художникъ пишетъ съ нихъ картину — свое лучшее произведеніе. Король пріѣзжаетъ посмотрѣть на нихъ. Гретхенъ Гуссъ — дочь и наслѣдница. Павелъ Гохъ — молодой сосѣдъ, открыто ищущій руки Гретхенъ: въ сущности, онъ ищетъ только навозу. Гохъ самъ обладаетъ нѣсколькими возами этой чернолѣсской монеты и потому считается хорошею партіею; тѣмъ не менѣе онъ гадокъ, низокъ, не имѣетъ сердца, тогда какъ Гретхенъ — олицетворенное чувство и поэзія. Гансъ Шмидтъ, другой молодой сосѣдъ, полонъ чувства, полонъ поэзіи; Гансъ любитъ Гретхенъ, Гретхенъ любитъ Ганса. Но у Ганса нѣтъ навоза. Старый Гуссъ отказываетъ ему отъ дома. Сердце Ганса разрывается отъ горя, и онъ идетъ въ лѣсъ, чтобы умереть вдали отъ жестокаго свѣта, который говоритъ про него: «Что это за человѣкъ, если онъ не имѣетъ навозу!»

(Слѣдуетъ промежутокъ въ 6 мѣсяцевъ).

Павелъ Гохъ приходитъ къ старому Гуссу и говоритъ:

— Наконецъ-то я богатъ; у меня какъ разъ столько, сколько вы требовали, пойдите и посмотрите на кучу.

Старый Гуссъ идетъ и, осмотрѣвъ, говоритъ:

— Этого достаточно, бери ее и будь счастливъ, — онъ разумѣетъ, конечно, Гретхенъ.

(Слѣдуетъ промежутокъ въ двѣ недѣли).

Гости, приглашенные на свадьбу, собрались въ гостиной стараго Гусса. Гохъ скроменъ и сіяетъ довольствомъ, Гретхенъ оплакиваетъ свою горькую судьбу.

Входитъ старый главный бухгалтеръ Гусса. Гуссъ говоритъ ему гнѣвно: «Я даю вамъ три недѣли, чтобы найти ошибку въ вашихъ книгахъ и доказать, что вы не мошенникъ. Пройдетъ назначенный срокъ, и вы или найдете пропажу, или пойдете въ тюрьму, какъ воръ». Бухгалтеръ: — «Я уже нашелъ ее». — «Гдѣ?» Бухгалтеръ, твердо и трагически: — «У жениха въ кучѣ! Возьмите вора, посмотрите, какъ онъ дрожитъ и блѣднѣетъ!» — (общее смятеніе). Павелъ Гохъ; «Погибъ, погибъ!» Падаетъ черезъ корову въ обморокъ; его тотчасъ же заковываютъ въ кандалы. Гретхенъ: «Спасена!» падаетъ черезъ теленка въ обморокъ отъ радости и попадаетъ въ объятія Ганса Шмидта, который вбѣгаетъ въ этотъ моментъ. Старый Гуссъ: «Какъ, ты здѣсь, плутъ? Оставь дѣвушку и убирайся отсюда». Гансъ, все еще поддерживая безчувственную Гретхенъ: «Нѣтъ, не уйду. Знай же, жестокій старикъ, что я явился съ такими правами, что ты не можешь теперь мнѣ отказать».

Гуссъ. — Какъ, ты? Съ какими это?

Гансъ, — Такъ слушай же. Люди отвернулись отъ меня, и я ушелъ отъ нихъ. Одинокій бродилъ я по лѣсу призывая смерть, но она не шла ко мнѣ. Я питался кореньями, изъ которыхъ выбиралъ самые горькіе. И вотъ, три дня тому назадъ, копаясь въ землѣ, я открылъ рудники навозу! Я нашелъ цѣлую голконду, неисчерпаемую Бонанзу самаго лучшаго навозу! Теперь я могу купить васъ всѣхъ и все-таки у меня останутся еще цѣлыя горы! Ага, теперь ты началъ улыбаться! (Общее смятеніе). Происходить осмотръ образчика руды, Старый Гуссъ, восторженно: «Разбуди ее, растолкай же ее, благородный юноша; она твоя!» Свадьба сейчасъ же совершается. Бухгалтеръ возвращается въ свою контору къ своимъ книгамъ. Павелъ Гохъ отправляется на висѣлицу. Обладатель Бонанзы Чернаго лѣса достигаетъ преклонныхъ лѣтъ и наслаждается любовью своей жены и 27-ми дѣтей, возбуждая всеобщую зависть.

Какъ-то разъ мы завтракали отварною форелью въ маленькой деревушкѣ (Оттедхофенъ) въ тавернѣ подъ вывѣской «Земедѣльческая». Послѣ завтрака мы перешли отдыхать и курить въ общій залъ, гдѣ и застали цѣлое общество чернолѣсской знати, человѣкъ восемь или девять, сидящихъ за отдѣльнымъ столомъ. Это было общее собраніе мѣстнаго округа въ полномъ составѣ, собравшееся сюда съ 8-ми часовъ утра для выбора новаго члена; покончивши дѣло, они уже четыре часа пьютъ пиво за счетъ новоизбраннаго. Все это былъ народъ пожилой, лѣтъ подъ 50 или 60, съ важнымъ выраженіемъ добродушнаго лица, одѣтый въ костюмы, хорошо намъ знакомые изъ описаній Шварцвальда, въ широкія, съ круглой тульею, черныя фетровыя шляпы съ приподнятыми полями; длинные красные жилеты съ большими металлическими пуговицами, сюртуки чернаго альпака съ тальей гдѣ-то между плечами. Не слышно было ни рѣчей, ни шума, шелъ только тихій, степенный разговоръ; совѣтъ потихоньку, не торопясь, но вѣрно и основательно наливался пивомъ, сохраняя степенность и внушительность, какъ и подобаетъ людямъ съ положеніемъ, людямъ вліятельнымъ, людямъ навоза.

Послѣ полудня, несмотря на порядочную жару, мы потянулись далѣе, шли мы берегомъ шумливой рѣчки съ чистою и прозрачною водою, мимо фермъ, водяныхъ мельницъ и нескончаемаго ряда крестовъ, изваяній святыхъ и мадоннъ. Эти кресты и изображенія ставятся здѣсь въ память умершихъ ихъ родственниками и друзьями; они стоятъ почти на такомъ разстояніи другъ отъ друга, какъ телеграфные столбы въ нѣкоторыхъ странахъ.

Мы шли по проѣзжей дорогѣ, при чемъ насъ преслѣдовало обычное наше счастье; все время мы двигались по самому солнопеку, видя передъ собой тѣнистые участки дороги; но прежде чѣмъ мы добирались до нихъ, тѣнь уходила все дальше и дальше. Вообще за все время нашего странствованія намъ рѣдко когда удавалось пройти мѣстечко, которое могло бы дать тѣнь именно въ ту пору дня, когда оно дѣйствительно затѣнено. На этотъ разъ, было какъ-то особенно жарко; единственнымъ утѣшеніемъ, если только это могло быть утѣшеніемъ, былъ тотъ неоспоримый фактъ, что крестьянамъ, работавшимъ надъ нашими головами, до крутымъ гордымъ склонамъ, было еще хуже, чѣмъ намъ. Наконецъ, и намъ стало не въ моготу отъ этого нестерпимаго жара и блеска; мы перепрыгнули ровъ и вошли въ глубокій сумракъ лѣса, съ намѣреніемъ отыскать то, что въ путеводителѣ названо «старой дорогой».

Мы скоро нашли эту старую дорогу, и случайно оказалось, что она та самая, которую намъ было надо; однако же, мы шли до ней въ увѣренности, что мы заплутались, а разъ мы такъ думали, то, понятно, и спѣшить намъ было не для чего. Мы и не спѣшили. Поминутно растягиваясь на мягкомъ моховомъ ложѣ, мы предавались отдыху, наслаждаясь тишиной и прохладой лѣсного уголка. Здѣсь мы были совершенно одни, а на проѣзжей дорогѣ, которую мы только-что оставили, кипѣла сутолока: тянулись телѣги, шли школьники, крестьяне и цѣлые отряды студентовъ чуть не со всей Германіи.

Предаваясь отдыху, мы въ то же время занимались наблюденіями надъ муравьями. Ничего новаго я въ нихъ не нашелъ, по крайней мѣрѣ, такого, чтобы заставило меня измѣнить о нихъ свое мнѣніе. Мнѣ кажется, что все, что касается пресловутой разумности этого насѣкомаго, преувеличено до крайности. Я много лѣтъ подъ-рядъ, вмѣсто того, чтобы заниматься чѣмъ-нибудь болѣе полезнымъ, наблюдалъ муравья, и нашелъ, что живой муравей, мало чѣмъ въ отношеніи разумности отличается отъ муравья мертваго. Я говорю, конечно, объ обыкновенномъ муравьѣ, такъ какъ незнакомъ ни со швейцарскими, ни съ африканскими муравьями, о которыхъ разсказываютъ, будто они имѣютъ правильно организованныя арміи, держутъ рабовъ и диспутируютъ о религіи. Быть можетъ, эти муравьи и представляютъ что-нибудь особенное, и оправдываютъ тѣ удивительныя исторіи, которыя пишутся о нихъ натуралистами, но что касается нашего обыкновеннаго муравья, то весь его умъ не болѣе какъ обманъ. Конечно, я не могу не признать за нимъ трудолюбія; это одно изъ самыхъ дѣятельныхъ созданій на землѣ, — когда на него кто-нибудь смотритъ; но и только, остальныя его качества, сводятся къ упорству и безтолковости. Вотъ онъ вышелъ на фуражировку, вотъ онъ поймалъ какую-то добычу, а затѣмъ что онъ дѣлаетъ? Идетъ съ ней домой? Вовсе нѣтъ, онъ несетъ ее, куда хотите, но только не домой. Онъ даже не знаетъ, гдѣ его домъ. Его муравейникъ лежитъ, быть можетъ, всего въ трехъ футахъ отъ него, и тѣмъ не менѣе онъ не въ состояніи найти его. Какъ я уже сказалъ, онъ поймалъ добычу; чаще всего что-нибудь такое, что ни ему, ни кому другому не можетъ принести ни малѣйшей пользы; кромѣ того, добыча эта непремѣнно всемеро больше, чѣмъ ей слѣдовало бы быть; вотъ онъ схватываетъ ее за самое неудобное мѣсто, съ силою подымаетъ ее на воздухъ и трогается, — не къ дому, но совершенно въ противоположную сторону; идетъ онъ не тихо и осторожно; нѣтъ, онъ несется, какъ бѣшеный, съ поспѣшностью, которая скоро истощаетъ его силы; вотъ онъ притащилъ свою ношу къ камню; вмѣсто того, чтобы обойти кругомъ, онъ лѣзетъ на него задомъ, таща за собой и добычу, падаетъ съ нею на землю, съ яростью вскакиваетъ, отряхиваетъ на себѣ платье, и, поплевавъ на руки, схватываетъ ношу, и со злобой начинаетъ ее тащить дальше; то онъ несетъ ее передъ собой, то онъ тащитъ ее, пятясь задомъ, то, вдругъ разозлившись, подниметъ ее надъ головой и направится въ совершенно противоположную сторону; вотъ онъ подходитъ къ какому-то растенію; ему и въ голову не приходитъ обойти его кругомъ. Нѣтъ, ему необходимо влѣзть, и онъ дѣйствительно лѣзетъ и тащитъ свою ничего не стоющую ношу на самую верхушку, что настолько же остроумно, какъ если бы я вздумалъ снести куль муки изъ Гейдельберга въ Парижъ, и по дорогѣ захотѣлъ бы перетащить его черезъ Страсбургскую колокольню; забравшись на самый верхъ, онъ убѣждается, что это вовсе не то мѣсто, куда ему требовалось попасть; поспѣшно осмотрѣвъ окрестность, онъ тотчасъ же спускается или просто сваливается на землю и снова пускается въ путь, по обыкновенію. въ совершенно уже другомъ направленіи. По истеченіи получаса такой бѣготни онъ оказывается не далѣе какихъ-нибудь шести дюймовъ отъ мѣста первоначальнаго отправленія, гдѣ и бросаетъ свою ношу, а между тѣмъ, онъ избороздилъ во всѣхъ направленіяхъ кругъ радіусомъ не менѣе, какъ въ два ярда, и влѣзалъ на всѣ камешки и травинки, какіе только попадались ему на пути.

Бросивъ ношу, муравей обтираетъ со лба потъ, расправляетъ помятые члены и съ прежнею стремительностью, хотя и совершенно безъ цѣли, бѣжитъ, куда понесутъ его ноги. Сдѣлавши безчисленное множество зигзаговъ, онъ, наконецъ, налаживается на только-что брошенную имъ же ношу. Но онъ уже все позабылъ; осмотрѣвшись, чтобы не попасть какъ-нибудь случайно къ своему дому, онъ схватываетъ ее и снова принимается за старую работу и продѣлываетъ все то же, что и прежде. Вотъ онъ встрѣтился съ другимъ муравьемъ и остановился отдохнутъ. Новоприбывшій, повидимому, убѣжденъ, что прошлогодняя нога кузнечика представляетъ громадную цѣнность; онъ спрашиваетъ перваго муравья, гдѣ онъ ее нашелъ. Но собственникъ успѣлъ уже забыть, онъ помнитъ только, что нашелъ ее «гдѣ-то тамъ вотъ». Очевидно, пріятель предлагаетъ свою помощь, чтобы донести ногу до дому. И вотъ съ тупоуміемъ чисто муравьинымъ они схватываютъ кузнечикову ногу за оба конца и изо всей своей силы тянутъ ее въ противоположныя стороны. Затѣмъ они останавливаются, чтобы посовѣтоваться и отдохнуть. Они видятъ; что дѣло у нихъ не спорится, но почему — этого открыть они не могутъ. Вотъ они снова берутся за работу, но такъ какъ пріемы ихъ тѣ же, что и прежде, то и результаты прежніе. Слѣдуютъ пререканія. Очевидно, каждый обвиняетъ другого, который будто бы только мѣшаетъ. Мало-по-малу они разгорячаются, и споръ заканчивается дракой. Нѣсколько минутъ они грызутъ и рвутъ другъ друга своими громадными челюстями; они катаются и кувыркаются по землѣ до тѣхъ поръ, пока одинъ изъ нихъ не лишится усика или ноги и не уступитъ, чтобы оправиться отъ поврежденія. Затѣмъ они примиряются и опять сообща принимаются за прерванную работу, и опять-таки прежнимъ безсмысленнымъ образомъ. Но покалѣченный муравей теперь не можетъ уже такъ спорить со здоровымъ, и вотъ, несмотря на всѣ его усилія, здоровый его товарищъ тянетъ его за собой вмѣстѣ съ ношею. Вмѣсто того, чтобы уступить, калѣка еще цѣпляется и только еще болѣе повреждаетъ свою раненую ногу о всякое препятствіе, которое встрѣтится имъ по пути. Наконецъ, когда нога кузнечика будетъ еще разъ протащена по всей аренѣ и очутится на прежнемъ своемъ мѣстѣ, муравьи, мокрые отъ пота, окончательно бросаютъ ее. Они оба какъ-то вдругъ убѣждаются, что старая, сухая нога кузнечика совсѣмъ не стоитъ тѣхъ трудовъ, какіе они на нее положили. Не долго думая, они расходятся въ разныя стороны и принимаются за поиски какого-нибудь стараго гвоздя или другой подобной вещи. достаточно малоцѣнной, чтобы заинтересовать муравья.

Въ Шварцвальдѣ мнѣ пришлось наблюдать муравья, который тащилъ громаднаго мертваго паука, превосходившаго его самого не менѣе какъ разъ въ десять. Паукъ былъ еще живъ, но настолько слабъ, что не могъ сопротивляться. Тѣло его было совершенно кругло и имѣло величину горошины. Муравей, видя, что я наблюдаю за нимъ, оборотилъ паука на спину, схватилъ его челюстями за шею и, поднявъ высоко на воздухъ, злобно устремился съ нимъ впередъ; при этомъ онъ перекатывался черезъ камешки, наступалъ пауку на ноги; онъ то тащилъ паука, повернувшись задомъ, то подталкивалъ его передъ собой; онъ втаскивалъ его на камни въ шесть дюймовъ вышиною, вмѣсто того, чтобы обойти ихъ; онъ влѣзалъ съ нимъ на траву, на высоту, разъ въ двадцать превышавшую его собственный ростъ и съ самой вершины прыгалъ обратно на землю; словомъ, онъ продѣлалъ рѣшительно все, что я говорилъ раньше, и, наконецъ, бросилъ свою ношу на серединѣ дороги, гдѣ ее несомнѣнно не замедлитъ подхватить другой подобный же оселъ. Я смѣрилъ разстояніе, пройденное этимъ глупцомъ, и пришелъ къ заключенію, что человѣку, чтобы сравняться съ имъ въ количествѣ работы, за какія-нибудь 20 минутъ необходимо совершить слѣдующее: связать вмѣстѣ пару добрыхъ лошадей пудовъ по 20 вѣсу каждая, и пронести ихъ на разстояніи около 1800 футовъ, и при томъ перетаскивать ихъ черезъ всѣ попавшіеся камни высотою не менѣе 6 футовъ (отнюдь не обходя ихъ кругомъ); затѣмъ, этому человѣку необходимо еще влѣзть на скалу и оттуда прыгнуть въ пропасть вродѣ Ніагары, перелѣзть черезъ пару — другую колоколенъ футовъ по 120 вышиною и въ концѣ концовъ бросить своихъ лошадей гдѣ-нибудь на совершенно открытомъ мѣстѣ безъ всякаго присмотра и отправиться въ поиски за другой подобной же идіотской работой.

Наукою недавно установленъ тотъ фактъ, что муравей не дѣлаетъ запасовъ на зиму. Обстоятельство это до нѣкоторой степени должно изгнать его изъ нашей литературы. Онъ работаетъ только тогда, когда на него смотрятъ, да и то только въ такомъ случаѣ когда смотритъ начинающій, неопытный натуралистъ, который хочетъ сдѣлать наблюденія. Такое поведеніе есть верхъ надувательства; несомнѣнно оно вытѣснитъ муравья изъ учебныхъ хрестоматій. Затѣмъ у него недостаетъ смыслу даже настолько, чтобы отличить съѣдобное отъ несъѣдобнаго. Это уже верхъ невѣжества которое должно повредить ему въ глазахъ всего свѣта. Онъ не сумѣетъ обойти пня, не можетъ найти дороги домой. Это верхъ идіотизма, а разъ установленъ такой фактъ, врядъ ли найдется еще хоть одинъ охотникъ прославлять это насѣкомое. Его пресловутая дѣятельность не болѣе какъ совершенно безцѣльная суета, такъ какъ никогда онъ не приноситъ домой того, что подхватилъ на дорогѣ. Все это вмѣстѣ взятое, окончательно разрушаетъ его репутацію разумно дѣйствующаго существа. Итакъ, нашъ муравей со всѣми его удивительными качествами и наклонностями не болѣе, какъ басня, и надо только удивляться, какъ это муравью удавалось столько времени морочить весь свѣтъ.

Правда, муравей очень силенъ, но можно указать на существа еще болѣе сильныя, о которыхъ большинство даже и не подозрѣваетъ. Вотъ, напримѣръ, поганышъ грибъ, который достигаетъ полнаго своего развитія за одну ночь; — онъ отдираетъ отъ земли слой перепутанныхъ сосновыхъ иглъ и грязи по объему вдвое болѣе самого себя; весь этотъ грузъ онъ поддерживаетъ на себѣ, какъ колонна подерживаетъ сводъ. Я увѣренъ, что 10.000 такихъ поганышей могли бы сдержать человѣка. Сила, какъ видите, громадная, но что въ ней толку?

Все время послѣ обѣда мы шли, поднимаясь на холмъ. Часовъ въ пять или около половины шестого, когда мы достигли высшей точки подъема, густая завѣса лѣса какъ будто раздернулась передъ нашими глазами, и мы совершенно неожиданно увидѣли себя на краю обрыва, передъ восхитительнымъ глубокимъ ущельемъ, за которымъ виднѣлась широкая панорама покрытыхъ лѣсомъ горъ, съ ихъ вершинами, блистающими на солнцѣ, и склонами, погруженными въ туманную, пурпуровую тѣнь. Ущелье это, называемое Аллерхейлигенъ, въ верхней своей части, представляющей покрытую травой равнину, можетъ доставить прелестный уголокъ для человѣческаго жилья, уголокъ тихій, уединенный и недоступный для мірской суеты. Монахи прежняго времени, конечно, не проглядѣли этого уголка и вотъ передъ нами виднѣются живописныя развалины ихъ церкви и монастыря, какъ будто желающія доказать, что смиренные служители алтаря и семь столѣтій тому назадъ обладали такмъ же безошибочнымъ инстинктомъ въ разыскиваніи для своихъ поселеній самыхъ лучшихъ мѣстечекъ, какимъ они отличаются и по настоящее время.

Около руинъ въ настоящее время стоитъ большая гостинница, переполненная туристами лѣтняго сезона. Спустясь въ ущелье, мы ужинали въ этой гоcтинницѣ; ужинъ былъ бы недуренъ, если бы только форель не была переварена. Вообще, нѣмцы ужасно любятъ все перевареное, что можетъ служить хорошимъ доказательствомъ въ пользу той гипотезы, что именно нѣмцы были первыми колонистами, поселившимися на дикихъ островахъ у береговъ Шотландіи. Однажды у этихъ береговъ потерпѣла крушеніе какая-то шхуна, нагруженная апельсинами; простодушные дикари оказали столько услугъ капитану судна, что онъ приказалъ дать имъ столько апельсинъ, сколько они сами пожелаютъ. На другой день онъ спросилъ, понравились ли имъ апельсины. Въ отвѣтъ они качали головою, говоря:

«Жареные они не вкусны; и даже вареные они не настолько хороши чтобы ихъ сталъ ѣсть даже голодный».

Послѣ ужина мы тронулись далѣе внизъ, вдоль по ущелью. Оно прекрасно, главнымъ образомъ, вслѣдствіе соединенія мягкой красоты лѣсного пейзажа съ дикимъ видомъ безплодныхъ скалъ. Быстрый горный ручей съ шумомъ бѣжитъ по ущелью, то пропадая въ узкихъ расщелинахъ скалъ, то ниспадая цѣлымъ рядомъ каскадовъ. Пройдя послѣдній изъ этихъ маленькихъ водопадовъ, стоитъ обернуться, чтобы полюбоваться чуднымъ зрѣлищемъ: передъ вами всѣ водопады въ видѣ громадной лѣстницы съ семью уступами, бѣлѣющими отъ пѣны и сверкающими на солнцѣ огнями и брилліантами — картина настолько же прекрасная, какъ и своеобразная.

ГЛАВА XXIII.

Мы были убѣждены, что до Оппенау можно дойти въ одинъ день, и вотъ, чтобы провѣрить это на опытѣ, мы рѣшили выйти на слѣдующее утро тотчасъ послѣ завтрака. Дорога все время шла внизъ подъ-гору, а погода стояла великолѣпная. Заведя педометръ, мы легкимъ и мѣрнымъ шагомъ пустились по горному склону, съ наслажденіемъ вдыхая благовонный, свѣжій утренній воздухъ; въ эту минуту мы желали только одного: вѣчно идти такъ по этой дорогѣ въ Оппенау, и, придя туда, снова пуститься въ тотъ же самый путь.

Очарованіе пѣшей прогулки: заключается не въ самой ходьбѣ и не въ живописныхъ окрестностяхъ, но въ болтовнѣ. Ходьба хороша тѣмъ, что заставляетъ быстрѣе обращаться вашу кровь, возбуждаетъ умственную дѣятельность к придаетъ охоты работать языкомъ; красивые виды и смолистый запахъ лѣса, лаская глазъ и обоняніе, вызываютъ у васъ хорошее настроеніе духа; но высшее наслажденіе заключается въ болтовнѣ, въ той болтовнѣ, для которой всѣ сюжеты какъ умные, такъ и глупые, одинаково хороши. Тутъ дѣло не въ сюжетѣ, а въ томъ только, чтобы имѣть возможность шевелить губами и языкомъ передъ сочувствующими и внимательными ушами.

А какую массу разнообразныхъ сюжетовъ можно затронутъ въ теченіе одного дня пѣшей прогулки! Въ такомъ разговорѣ нѣтъ ни выпученности, ни натянутости, легко и свободно переходитъ онъ съ одного предмета на другой, такъ что собесѣдникамъ никогда не придется застрять на какомъ-нибудь одномъ сюжетѣ и пережевывать его до полнаго отвращенія. Въ теченіе первыхъ пятнадцати или двадцати минутъ мы переговорили въ это утро обо всемъ, что только знали, а затѣмъ пустились въ безграничную, завлекательную область того, чего мы не знаемъ.

Гаррисъ сказалъ, что если писатель, хотя бы самый знаменитый, пріобрѣтаетъ скверную привычку удваивать вспомогательныя глаголы, онъ перестаетъ его читать. По его словамъ, чуть ли не въ каждомъ номерѣ любой англійской газеты, а равно и въ большинствѣ нашихъ книгъ на каждомъ шагу можно натолкнуться на подобные стилистическіе перлы. Не безупречнымъ этомъ отношеніи даже грамматика Киркхама и самъ Жаколей. По мнѣнію Гарриса, гораздо приличнѣе молочный зубъ во рту взрослаго человѣка, чѣмъ всѣ подобныя удвоенія.

Послѣднее замѣчаніе дало намъ поводъ перейти къ зубоврачебному искусству. Я сказалъ, что, по моему мнѣнію, большинство людей болѣе боятся выдернуть себѣ зубъ, нежели перенести настоящую операцію, а что касается до крика и стоновъ, то въ первомъ случаѣ ихъ несомнѣнно будетъ гораздо болѣе, чѣмъ во второмъ. Философъ Гаррисъ отвѣтилъ на это, что крику ни въ томъ, ни въ другомъ случаѣ не будетъ, если паціентъ будетъ находиться передъ публикой.

— Когда наша бригада, — сказалъ онъ, — стояла разъ лагеремъ у Потомака, насъ часто тревожили первое время какіе-хо ужасные, душу раздирающіе крики. Оказалось, что это кричатъ солдаты, которымъ вырывали зубы въ палаткѣ, изображавшей нашъ походный лазаретъ. Врачи, однако, скоро нашли, какъ помочь горю: они начали производить эту операцію на открытомъ воздухѣ, и крики разомъ прекратились, по крайней мѣрѣ, со стороны оперируемаго. Въ обычный часъ, когда производились эти операціи, около стула, на которомъ возсѣдала жертва, ожидая лекаря, собиралась громадная толпа солдатъ, человѣкъ около пятисотъ, которые, только-что лекарь накладывалъ на зубъ больного свой ключъ, разомъ хватались за щеки и, прыгая на одной ногѣ, поднимали изо всей силы своихъ легкихъ такой страшный вой, что изъ-за него не было слышно стоновъ больного! Да онъ не сталъ бы кричать и въ томъ случаѣ, еслибъ ему голову отрывали. Врачи говорили, что паціенты, глядя на этихъ шутниковъ, зачастую со смѣху помирали, несмотря на сильную боль, и ни одинъ изъ нихъ не крикнулъ за все время, пока вырываніе зубовъ производилось на открытомъ воздухѣ.

Отъ дантистовъ разговоръ перешелъ къ докторамъ вообще, отъ докторовъ къ смерти, отъ смерти къ скелетамъ и такъ далѣе; легко и непринужденно переходилъ у насъ разговоръ съ предмета на предметъ, пока, наконецъ, бесѣда о скелетахъ не вызвала въ моей памяти образъ нѣкоего Никодима Должа, съ которымъ мнѣ пришлось сталкиваться лѣтъ 25 тому назадъ и котораго я успѣлъ давно позабыть. Когда я былъ еще ученикомъ въ одной изъ типографіи въ Миссури, къ намъ зашелъ однажды какой-то нескладный, длинноногій деревенскій парень лѣтъ около шестнадцати.

Не вынимая рукъ изъ глубины кармановъ своихъ штановъ и не снимая жалкихъ остатковъ истрепанной шляпы, поля которой тряпками свѣшивались ему на глаза и на уши, подобно изъѣденнымъ червями капустнымъ листьямъ, онъ равнодушно обвелъ глазами всю комнату, прислонился къ столу издателя и, скрестивъ на груди свои могучіе кулачищи, прицѣлился въ пролетавшую мимо него муху. Мгновеніе спустя муха была наповалъ убита струею слюны, пущенной этимъ ловкимъ парнемъ сквозь дырочку въ верхнемъ его зубѣ.

— Гдѣ здѣсь хозяинъ? — спросилъ онъ затѣмъ спокойно.

— Я хозяинъ, — отвѣчалъ издатель, съ любопытствомъ оглядывая съ головы до ногъ этотъ курьезный образчикъ.

— Не нужно ли вамъ человѣка для вашего дѣла? Быть можетъ, вы возьмете меня?

— Не знаю. А развѣ вы хотите выучиться этому дѣлу?

— Отецъ очень бѣденъ и не можетъ болѣе содержать меня, вотъ я и хочу попытать что-нибудь дѣлать; чѣмъ именно заняться — для меня безразлично; я здоровъ и силенъ, и не откажусь ни отъ какой работы какъ легкой, такъ и тяжелой.

— Умѣете вы читать?

— Да, но плохо.

— Писать?

— Умѣю.

— Считать?

— Не настолько, чтобы вести отчетность, но двѣнадцать на двѣнадцать умножить сумѣю.

— Откуда вы?

— Я сынъ стараго Шельби.

— Къ какому религіозному обществу принадлежитъ вашъ отецъ?

— Обществу? О, онъ кузнецъ.

— Нѣтъ, я не о ремеслѣ спрашиваю. Какого религіознаго общества онъ состоитъ членомъ?

— А, я и не понялъ васъ сразу-то. Онъ свободный каменьщикъ.

— Да нѣтъ, вы опять меня не поняли. Я хочу знать, къ какой онъ принадлежитъ церкви?

— Ну, такъ бы и говорили! А то и не поймешь васъ. Къ какой церкви принадлежитъ онъ? Да вотъ ужь сорокъ лѣтъ онъ извѣстенъ, какъ самый ревностный баптистъ. Во всей общинѣ нѣтъ лучшаго баптиста. Да, всякій вамъ скажетъ, что мой отецъ хорошій человѣкъ. А если кто и скажетъ противное, то ужь во всякомъ случаѣ, не въ моемъ присутствіи.

— А вы сами какой религіи?

— Мнѣ кажется, хозяинъ, что если человѣкъ помогаетъ своему ближнему въ несчастьи, не ругается, не дѣлаетъ подлостей и не пишетъ имени своего Спасителя съ маленькой буквы, то и довольно — онъ будетъ спасенъ не хуже, какъ если бы принадлежалъ къ любой церкви.

— Ну, а если онъ пишетъ это имя съ маленькой буквы, тогда что?

— Если онъ дѣлаетъ это съ намѣреніемъ, то не будетъ имѣть счастья, онъ не долженъ имѣть счастья, я твердо увѣренъ въ этомъ.

— Какъ ваше имя?

— Никодимъ Деджъ.

— Я думаю, что мы васъ примемъ, Никодимъ. Во всякомъ случаѣ оставайтесь на пробу.

— Ну, и ладно.

— Когда же вы начнете?

— Да сейчасъ.

Такимъ образомъ, не прошло и десяти минутъ съ момента появленія этого чудовища, какъ оно уже вошло въ составъ нашей редакціи и, снявши сюртукъ, трудилось наравнѣ съ нами.

За нашимъ домомъ находился заброшенный садъ, съ дорожками, густо заросшими цвѣтущимъ репейникомъ и его обычнымъ пріятелемъ — стройнымъ подсолнечникомъ. Какъ разъ среди этого запущеннаго и унылаго уголка стоялъ маленькій ветхій срубъ въ одно окошко и безъ потолка, что-то вродѣ давно покинутой коптильни. Вотъ эту-то уединенную и мрачную берлогу Никодимъ и избралъ себѣ въ качествѣ спальни.

Мѣстные остряки обрѣли въ лицѣ Никодима истинное сокровище и уже заранѣе предвкушали наслажденіе, которое онъ долженъ былъ имъ доставить своею простоватостью и необычайной довѣрчивостью. Георгу Джонсу принадлежитъ честь первой штуки, сыгранной надъ Никодимомъ; онъ далъ ему сигару, начиненную растертымъ порохомъ и подмигнулъ компаніи, чтобы она не расходилась; сигару взорвало и опалило Никодиму всѣ брови и рѣсницы.

— Я нахожу, что этотъ сортъ сигаръ опасенъ, — сказалъ онъ совершенно спокойно, и, казалось, не подозрѣвалъ ничего. Но на слѣдующій же день вечеромъ онъ подстерегъ Георга и вылилъ на него цѣлое ведро какъ ледъ холодной воды.

Въ другой разъ Томъ Макъ Эльрой завязалъ узлами платье Никодима, пока тотъ купался. Въ отплату Никодимъ изъ одежды Тома устроилъ что-то вродѣ потѣшныхъ огней.

Спустя день или два надъ Никодимомъ подшутили въ третій разъ. Дѣло было въ воскресенье вечеромъ, и ему пришлось прогуляться по всей деревенской церкви съ афишей, разукрашенной звѣздами и пришпиленной булавкою къ спинѣ.

Всю слѣдующую ночь шутникъ провелъ въ погребѣ покинутаго дома, причемъ Никодимъ просидѣлъ на дверкѣ этого погреба до самаго ранняго завтрака и покинулъ свой постъ вполнѣ увѣренный, что плѣнникъ имѣлъ въ своемъ распоряженій достаточно времени, чтобы убѣдиться, что всякое прегрѣшеніе влечетъ за собой суровое наказаніе. Надо прибавить, что погребъ на два фута былъ залитъ вонючей водой, а на днѣ лежалъ слой жидкой грязи глубиною около 6-ти дюймовъ.

Но пора возвратиться къ моему разсказу. Какъ я сказалъ, малый этотъ вспомнился мнѣ, благодаря тому, что разговоръ зашелъ у насъ о скелетахъ и это напомнило мнѣ слѣдующее происшествіе съ Никодимомъ. Результаты описанныхъ выше исторій заставили нашихъ шутниковъ призадуматься и сознаться, что всѣ ихъ усилія подшутить надъ простофилею «стараго Шельби» особаго успѣха не имѣли; вмѣстѣ съ тѣмъ и дальнѣйшія попытки сдѣлались болѣе рѣдкими и осторожными. На выручку имъ явился нашъ молодой докторъ, предложеніе котораго испугать на смерть Никодима было встрѣчено всеобщимъ восторгомъ и одобреніемъ. Планъ доктора состоялъ въ слѣдующемъ: у него былъ прекрасный, новый скелетъ, скелетъ недавно умершей единственной мѣстной знаменитости, пьяницы Джимми Финна; скелетъ этотъ былъ купленъ докторомъ на весьма оживленномъ аукціонѣ за 50 долларовъ отъ самого Джимми, въ то время, когда этотъ послѣдній, сильно больной, лежалъ на кожевенномъ заводѣ послѣднія четыре недѣли передъ смертью. Пятьдесятъ долларовъ ушли цѣликомъ на покупку виски, и значительно ускорили превращеніе Джимми Финна въ скелетъ. И вотъ, докторъ предложилъ положить этотъ скелетъ Никодиму на кровать!

Замыселъ былъ приведенъ въ исполненіе. въ половинѣ одиннадцатаго вечера. Въ полночь, когда Никодимъ имѣлъ обыкновеніе ложиться спать, общество деревенскихъ шутниковъ осторожно пробиралось сквозь заросли репейника и подсолнечника къ уединенной хижинѣ заброшеннаго сада. Подойдя къ окну, они заглянули внутрь. На постели въ одной короткой рубахѣ сидѣлъ нашъ длинноногій Никодимъ и, болтая съ довольнымъ видомъ ногами, насвистывалъ на гребешкѣ, обернутомъ бумагою, веселую пѣсенку «Комтоунскія гонки»; скелета не было, но зато около Никодима лежали новенькій органчикъ, волчокъ, большой резиновый мячъ, горсть крашеныхъ шариковъ, фунтовъ пять лавочныхъ леденцовъ и порядочно надгрызенный кусокъ пряника величиною съ добрую книгу. Онъ только-что продалъ скелетъ странствующему шарлатану за три доллара и наслаждался результатами своей коммерціи!

Только-что покончили мы говорить о скелетахъ, и разговоръ перешелъ на ископаемыя, какъ вдругъ мы услышали крики. Взглянувъ вверхъ по крутому откосу, мы увидѣли группу мужчинъ и женщинъ, съ испугомъ и волненіемъ глядѣвшихъ на какой-то большой предметъ, катившійся прямо на насъ внизъ по откосу. Мы поспѣшили посторониться. Предметъ этотъ, докатившись до дороги, остановился и оказался мальчикомъ. Оступившись, онъ упалъ, при чемъ ему не оставалось ничего больше, какъ только надѣяться на свое счастіе и ждать, что изъ этого выйдетъ.

Въ такихъ мѣстахъ стоитъ только упасть, а остановиться уже нѣтъ возможности, пока не достигнешь самаго дна. И какъ это умудряются люди обработывать землю на этихъ крутизнахъ, о которыхъ, если вы уже хотите быть точными, лучше всего сказать, что онѣ немного круче лѣстницы, хотя и не такъ круты, какъ мансардная кровля. Нѣкоторыя маленькія фермы, расположенныя на склонахъ холмовъ около Гейдельберга, положительно стоятъ совсѣмъ «вверхъ дномъ». Мальчикъ былъ сильно помятъ, а голова его была облита кровью, шедшей изъ ранъ и царапинъ, полученныхъ отъ ударовъ о мелкіе камни.

Пока мы съ Гаррисомъ поднимали его и усаживали на камень, подоспѣли его спутники, неся съ собою потерянную при паденіи шапку.

Изъ сосѣднихъ домиковъ повыскочили мужчины, женщины и дѣти и присоединились къ нашей толпѣ. Поблѣднѣвшаго мальчугана осыпали ласками и сожалѣніями; оглядѣвъ его со всѣхъ сторонъ, принесли ему воды, напоили его и обмыли пораненныя мѣста. А разговору-то, разговору сколько тутъ было! Всѣ свидѣтели катастрофы принялись одновременно разсказывать о ней и каждый старался перекричать другого, а одинъ черезчуръ уже увлекшійся юноша взбѣжалъ немного вверхъ по откосу и, крикнувъ товарищамъ, чтобы они смотрѣли, сдѣлалъ видъ, что оступился, упалъ и скатился намъ подъ ноги, чѣмъ чрезвычайно картинно и наглядно пояснилъ своимъ слушателямъ, какъ это все произошло.

Во всѣхъ этихъ описаніяхъ фигурировали и мы съ Гаррисонъ. Было подробно описано: и какъ мы шли, и какъ Гансъ Гроссъ крикнулъ, и какъ мы съ удивленіемъ оглянулись, какъ увидѣли Петра, подобно пушечному ядру летящаго прямо на насъ, и какъ мы посторонились и подхватили его, и какъ мы хорошо сдѣлали, что тотчасъ же посадили и отряхнули его. Словомъ, мы оказались такими же героями, какъ и всѣ остальные, за исключеніемъ самого Петра, и сообразно этому чествовались; вмѣстѣ съ Петромъ и всею толпою мы отправились въ домъ его матери, гдѣ насъ угостили хлѣбомъ, сыромъ и молокомъ и гдѣ намъ пришлось выпить пива чуть ли не съ каждымъ изъ участниковъ этого происшествія. Когда мы, наконецъ, встали, чтобы уходить, то каждый наперерывъ спѣшилъ пожать намъ руку и до тѣхъ поръ провожалъ насъ своимъ «Leb’wohl», пока мы не исчезли за поворотомъ дороги изъ глазъ своихъ новыхъ пріятелей.

Задачу свою мы выполнили и въ половинѣ девятаго вечера вошли въ Оппенау, сдѣлавъ весь путь отъ Аллерхейлигена до Оппенау (146 миль) въ 11 ¹/₂ часовъ. По крайней мѣрѣ такое разстояніе показывалъ нашъ педометръ; что же касается до путеводителей и картъ военнаго вѣдомства, то всѣ они согласно опредѣляли его въ 10 ¹/₂ миль — ошибка тѣмъ болѣе удивительная, что оба эти источника обыкновенно весьма точны во всемъ, что касается опредѣленія разстояній.

ГЛАВА XXIV.

Да, прогулка вышла чрезвычайно пріятная, и притомъ за все наше пребываніе въ Европѣ это былъ единственный случай, когда все время намъ пришлось идти подъ гору. На слѣдующее утро мы сѣли въ поѣздъ и поѣхали обратно въ Баденъ-Баденъ, окруженные ужасными клубами пыли. День былъ воскресный и поэтому вагоны были наполнены публикой, спѣшившей за городъ на partie de plaisir. Жара стояла невыносимая, небо казалось какою-то раскаленною и наглухо закупоренною печью, въ которую не проникало ни малѣйшей струйки воздуха. Вотъ ужь поистинѣ странное время выбираютъ люди для увеселительныхъ прогулокъ.

Воскресенье на континентѣ великій день — это день свободы и веселья. Здѣсь каждый нарушаетъ воскресный покой на тысячу различныхъ способовъ и не боится совершить этимъ грѣха.

Мы не работаемъ въ воскресенье, потому что заповѣдью запрещено эхо, по той же причинѣ не работаютъ въ воскресенье и нѣмцы. Мы отдыхаемъ въ этотъ день, потому что этого требуютъ отъ насъ заповѣди, то же и по той же причинѣ дѣлаютъ и нѣмцы. Все различіе заключается лишь въ опредѣленіи понятія «покой». Для насъ это значитъ сидѣть дома и ничего не дѣлать. Повидимому, то же самое думаютъ и нѣмцы. Но они даютъ отдыхъ только тѣмъ способностямъ человѣка, которыя утомлены недѣльною работою, и ни въ какомъ случаѣ другимъ — неутомленнымъ; и надо сознаться, что, поступая такимъ образомъ, они достигаютъ цѣли гораздо лучше. Итакъ, если обязанности заставляютъ человѣка всю недѣлю сидѣть дома, то воскреснымъ отдыхомъ для него будетъ уйти изъ дому; если обязанность его состоитъ въ чтеніи серьезныхъ и скучныхъ книгъ, то въ воскресенье онъ съ удовольствіемъ отдохнетъ за легкимъ чтеніемъ; если онъ имѣетъ дѣло цѣлую недѣлю со смертью, съ похоронами, то въ воскресенье ему не грѣхъ сходить и въ театръ и въ теченіе двухъ, трехъ часовъ хохотать надъ веселой комедіей; если онъ усталъ оттого, что цѣлую недѣлю копалъ рвы или рубилъ деревья, то отдыхомъ въ воскресенье будетъ для него лежанье дома; если у человѣка устали отъ бездѣятельности руки, мозгъ, языкъ или другія какія-либо части тѣла, но новый день, проведенный этими частями праздно, не дастъ имъ отдыха. Если же, наоборотъ, онѣ устали отъ чрезмѣрной работы, то отдыхомъ для нихъ будетъ, конечно, праздность. Вотъ какъ, повидимому, понимаютъ нѣмцы отдыхъ. Мы же понимаемъ это гораздо уже. Всѣ мы отдыхаемъ въ воскресенье одинаковымъ образомъ — сидимъ по домамъ и предаемся бездѣйствію, не обращая вниманія на то, можетъ ли оно дать намъ дѣйствительный отдыхъ или нѣтъ. Артисты, проповѣдники и пр. принуждены въ Германіи работать и въ воскресенье. Ко тому же самому поощряемъ и мы своихъ проповѣдниковъ, издателей, типографщиковъ и другихъ спеціалистовъ, но при этомъ воображаемъ, что сами остаемся непричастными къ грѣху; вѣдь если типографщику грѣшно работать въ воскресенье, то не менѣе грѣшно и пастору проповѣдывать, такъ какъ заповѣдь не дѣлаетъ различія между спеціальностями, и я, право, не знаю, какъ мы можемъ мириться съ такимъ противорѣчіемъ. Покупая въ понедѣльникъ утреннюю газету, мы тѣмъ самымъ поощряемъ воскресную работу печатавшихъ ее людей. На будущее время я не буду покупать этихъ газетъ.

Нѣмцы помнятъ день субботній и чтятъ его, воздерживаясь отъ работы, какъ это приказываетъ заповѣдь. Мы же, воздерживаясь отъ работы, воздерживаемся въ то же время и отъ увеселеній, что вовсе не запрещено. И строго говоря, мы-то именно и нарушаемъ заповѣдь, такъ какъ въ большинствѣ случаевъ нашъ обычай проводить воскресенье можетъ быть названъ отдыхомъ только по имени.

Этихъ соображеній оказалось вполнѣ для меня достаточно, чтобы оправдаться передъ собственной совѣстью, когда мнѣ вздумалось въ это воскресенье побродить по Баденъ-Бадену. Мы поспѣли какъ разъ во-время, чтобы почиститься и поспѣть въ англійскую церковь до начала службы. Въ церковь мы пріѣхали весьма торжественно; такъ какъ мы очень торопились, то хозяинъ приказалъ привести для насъ первый попавшійся экипажъ; случилось такъ, что экипажъ попался очень хорошій, а кучеръ былъ одѣтъ въ пышную ливрею, такъ что насъ приняли, вѣроятно, за какихъ-нибудь странствующихъ принцевъ; по крайней мѣрѣ, чѣмъ же другимъ можно было объяснить, что въ наше распоряженіе предоставили отдѣльную ложу по лѣвую сторону отъ алтаря среди самой избранной публики. Какъ разъ впереди насъ сидѣли двѣ дамы очень просто и скромно одѣтыя, одна изъ нихъ была уже пожилая, другая молодая и чрезвычайно красивая; вся же остальная публика кругомъ насъ блистала богатыми нарядами и драгоцѣнными украшеніями.

Мнѣ показалось, что пожилая дама находится въ большомъ смущеніи, видя себя такъ скромно одѣтою на такомъ видномъ мѣстѣ; мнѣ сдѣлалось очень ее жаль и я сталъ наблюдать за нею. Она дѣлала видъ, что углублена въ свой молитвенникъ и совсѣмъ не замѣчаетъ того, что она здѣсь не у мѣста, но я подумалъ про себя; «это ей плохо удается — ея дрожащій голосъ говоритъ, что смущеніе ея все болѣе и болѣе возрастаетъ!» Когда было провозглашено имя Спасителя, въ своемъ волненіи она совсѣмъ растерялась и, вмѣсто того, чтобы слегка склонить голову, какъ сдѣлали всѣ другіе, встала и поклонилась. Кровь прилила мнѣ въ лицо отъ жалости; я обернулся и бросилъ на разряженную публику взглядъ, молящій о состраданіи, т. е. я хотѣлъ бросилъ такой взглядъ, но чувство взяло перевѣсъ и взглядъ этотъ, вѣроятно, говорилъ: «если кто-нибудь изъ васъ, баловни фортуны, вздумаетъ смѣяться надъ этой бѣдняжкой, то онъ заслуживаетъ, чтобы съ него содрали кожу». Дѣло принимало все худшій и худшій оборотъ, такъ что, наконецъ, мысленно я и совсѣмъ взялъ эту даму подъ свое покровительство. Забывъ проповѣдь, я наблюдалъ только о ней. Между тѣмъ волненіе все болѣе и болѣе овладѣвало ею; она схватила пробку отъ своего флакона съ нюхательною солью; пробка издала рѣзкій и громкій звукъ, но бѣдняжка въ своемъ смущеніи не замѣтила этого и продолжала вертѣть въ рукахъ пробку, не сознавая, повидимому, того, что дѣлаетъ. Но высшей степени смущеніе ея достигло, когда стали обходить съ блюдомъ: небогатые клали по нѣскольку пенни, господа и богачи — серебряныя монеты, — она же положила на полочку для молитвенника золотую монету въ 20 марокъ, упавшую со звономъ. «Она отдала все свое богатство, чтобы купить сочувствіе этой безжалостной толпы. Какое печальное зрѣлище!» подумалъ я про себя. Я просто не осмѣливался оглядываться; но когда служба уже кончалась, я подумалъ: "Пусть ихъ смѣются до поры до времени, но при выходѣ изъ церкви они увидятъ, какъ она сядетъ вмѣстѣ съ нами въ нашу пышную карету, которая и отвезетъ ее домой.

Но вотъ она встаетъ, и вмѣстѣ съ нею поднимается вся конгрегація и остается на ногахъ, пока она проходитъ по церкви. Это была императрица германская.

Дѣло въ томъ, что она и не думала находиться въ замѣшательствѣ, какъ мнѣ казалось. Мое воображеніе натолкнуло меня на ложный слѣдъ, а разъ это случилось, то весьма понятно, что во всемъ остальномъ я видѣлъ только то, что согласовалось съ первоначальнымъ предположеніемъ. Молодая дама, бывшая вмѣстѣ съ ея величествомъ, оказалась придворною дамою — я же все время принималъ ее за одну изъ пансіонерокъ заинтересовавшей меня особы.

Это было единственный разъ, когда подъ моимъ личнымъ покровительствомъ оказалась императрица, и, принимая во вниманіе мою неопытность, я даже удивляюсь, что такъ удовлетворительно справился съ этой задачей. Хорошо еще, что я раньше не зналъ, какое трудное обязательство я на себя принимаю, сколько бы доставило мнѣ это затрудненій!

Намъ сообщили, что императрица живетъ въ Баденъ-Баденѣ уже не мало времени и посѣщаетъ исключительно англійскую церковь.

Все остальное время въ это воскресенье я пролежалъ въ постели и предавался отдыху послѣ совершенной прогулки, Гарриса же послалъ присутствовать вмѣсто себя при вечернемъ богослуженіи; у меня за правило положено бывать по воскресеньямъ на двухъ службахъ и я ни подъ какимъ видомъ не дозволяю себѣ нарушать это правило.

Вечеромъ въ городскомъ саду собралась многочисленная публика, желавшая послушать, какъ будетъ исполнять оркестръ «Фремерсбергъ». Пьеса эта возникла изъ старинной легенды здѣшней мѣстности, повѣствующей, что однажды въ средніе вѣка какой-то рыцарь заблудился въ окрестныхъ горахъ и скитался тамъ вмѣстѣ съ своими собаками въ страшную бурю, пока до слуха его не достигъ отдаленный благовѣстъ, сзывавшій монастырскую братію къ ночному служенію; онъ направился въ ту сторону, откуда неслись звуки и такимъ образомъ спасся. Черезъ всю пьесу безостановочно слышится прекрасная мелодія; мѣстами она раздается весьма громко, мѣстами затихаетъ до того, что едва можетъ быть различаема, но тѣмъ не менѣе не умолкаетъ ни на минуту; величественно звучитъ она среди ужаснаго свиста вѣтра, шума проливного дождя и оглушительныхъ ударовъ грома; нѣжно, чуть слышно льется она среди такихъ слабыхъ и отдаленныхъ звуковъ, какъ звонъ монастырскаго колокола, мелодическіе перекаты отдаленнаго охотничьяго рога, тревожнаго лая собакъ и торжественнаго пѣнія монаховъ; вотъ она крѣпнетъ снова и все растетъ и растетъ подъ праздничный звонъ колоколовъ и сливается съ мотивами мѣстныхъ пѣсенъ и танцевъ поселянъ, собравшихся въ монастырскомъ залѣ и привѣтствующихъ охотника, счастливо избѣгнувшаго опасности и утоляющаго свой голодъ за монастырской трапезой. Инструменты воспроизводятъ всѣ эти звуки съ удивительною точностью. Не разъ, когда музыкальная буря начинала свирѣпствовать съ особенною яростью, а потоки дождя, казалось, грозили затопить землю, публика хваталась за свои зонтики; я съ трудомъ удерживался отъ невольнаго стремленія ухватиться за шляпу всякій разъ, когда вой и свистъ вѣтра доходили до fortissimo; когда же раздавались внезапные и восхитительно естественные удары грома, то не было никакой возможности удержаться отъ содроганія.

Я полагаю, что «Фремерсбергъ» — пьеса весьма въ музыкальномъ отношеніи посредственная, я даже увѣренъ въ этомъ, иначе бы она не приводила бы меня въ такой восторгъ, не трогала бы, не возбуждала бы, не плѣняла меня до такой степени, что я чуть съ ума не сходилъ отъ восторга. Съ самаго дня моего рожденія не приходилось еще мнѣ испытывать подобнаго наслажденія. Торжественное и величественное пѣніе монаховъ изображалось не оркестромъ, но настоящимъ пѣніемъ; оно то затихало, то вновь разгоралось, смѣшиваясь со звономъ колокола, съ неумолкаемой очаровательной мелодіей и прочими звуками въ одно стройное цѣлое. Нѣтъ, такая божественно-прекрасная музыка не можетъ не быть посредственной музыкой. Многочисленная публика, собравшаяся слушать «Фремерсбергъ», только подтверждаетъ мое мнѣніе, такъ какъ для пониманія хорошей музыки только очень немногіе имѣютъ достаточное развитіе. Что касается, напримѣръ, меня, то классическая музыка не доставляетъ мнѣ ни малѣйшаго наслажденія поэтому я и не признаю оперу, которую, хотя и стараюсь полюбить, но безуспѣшно.

Я думаю, что есть два рода музыки: одинъ, который понятенъ всякому, даже устрицѣ, и другой, для пониманія котораго необходимо болѣе высокое дарованіе, развитое особымъ воспитаніемъ. Но если и посредственная музыка удовлетворяетъ большинство изъ насъ, зачѣмъ требовать тогда другой? Мы требуемъ этой другой музыки только потому, что она цѣнится весьма немногими знатоками, обладающими болѣе развитымъ, нежели у насъ, чутьемъ. Не находя въ ней никакого удовольствія, мы дѣлаемъ видъ, что наслаждаемся ею, чтобы только при помощи этой лжи попасть въ разрядъ знатоковъ, дѣйствительно понимающихъ музыку. Я знаю не мало этого сорта людей и думаю, что и самъ буду изъ числа ихъ, когда вернусь домой и буду хвастаться своимъ европейскимъ образованіемъ.

То же самое и въ живописи. Пока я не началъ изучать искусства, то Тёрнеровскій «Невольничій корабль» былъ для меня тѣмъ же, чѣмъ бываетъ красная тряпка для быка. Мистеръ Рёскинъ понимаетъ искусство и потому картина эта приводитъ его въ безумный восторгъ, равносильный той ярости, въ которую приходилъ я, пока былъ невѣждою. Развитіе дѣлаетъ м-ра Рёскина способнымъ, а теперь и меня, видѣть воду въ этой блестящей желтой грязи, и восхитительные, натуральные эффекты тамъ, гдѣ профанъ видитъ только безобразную смѣсь дыма, пламени и неестественныхъ малиновыхъ красокъ солнечнаго заката; развитіе примиряетъ м-ра Рёскина, а вмѣстѣ съ тѣмъ и меня теперь, съ плавающимъ со водѣ желѣзнымъ цѣпнымъ канатомъ; оно примиряетъ насъ съ этими рыбами, плывущими по верху грязи, т. е. воды, хотѣлъ я сказать. Почти вся картина состоитъ изъ явныхъ несообразностей, можно сказать, изъ лжи, и только строгое образованіе даетъ человѣку возможность находить во лжи истину. Къ такимъ истинно образованнымъ людямъ принадлежимъ и мы съ м-ромъ Рёскиномъ. Какой-то репортеръ одной изъ бостонскихъ газетъ отозвался объ этой картинѣ, сказавъ, что она напоминаетъ ему кошку со шкурой черепаховаго рисунка, лежащую въ обморокѣ на блюдѣ съ томатами. Будучи тогда еще профаномъ, я полагалъ, что репортеръ этотъ обладаетъ весьма вѣрнымъ взглядомъ на вещи. М-ръ же Рёскинъ навѣрное бы сказалъ: «человѣкъ этотъ не что иное, какъ оселъ». Теперь и я сказалъ бы тоже самое^[7].

Мы ожидали въ Баденъ-Баденѣ своего курьера. Разсчитывая въ скоромъ времени проѣхать въ Италію и не зная тамошняго языка, мы полагали, что курьеръ намъ будетъ необходимъ и потому поспѣшили запастись имъ. Впрочемъ, оказалось, что и курьеръ не знаетъ итальянскаго языка, Мы встрѣтили его у гостинницы, готоваго вступить въ исполненіе своей обязанности. На мой вопросъ о готовности онъ отвѣчалъ утвердительно и былъ правъ. Съ нимъ былъ сундукъ, два небольшихъ мѣшка и зонтикъ. Я долженъ былъ платить ему 55 долларовъ въ мѣсяцъ и стоимость проѣзда по желѣзнымъ дорогамъ. Между тѣмъ, на континентѣ за провозъ сундука берутъ почти столько же, сколько и съ пассажира. Курьеры не платятъ нигдѣ ни за столъ, ни за квартиру. На первый взглядъ это кажется туристу просто спасеньемъ, такъ какъ ему и въ голову не приходитъ, что кто-нибудь да долженъ же платитъ за это. Но въ концѣ концовъ, въ одну изъ свѣтлыхъ минутъ, мысль эта несомнѣнно придетъ ему въ голову.

ГЛАВА XXV.

На слѣдующее утро мы выѣхали по желѣзной дорогѣ въ Швейцарію и около 10 часовъ ночи прибыли въ Люцернъ. Первымъ открытіемъ, которое я сдѣлалъ, было то, что красота озера не преувеличена. День или два спустя послѣдовало ни другое открытіе: прославленныя серны совсѣмъ не то же, что дикія козы; что онѣ даже не принадлежатъ къ рогатымъ животнымъ; что онѣ не пугливы; что онѣ не избѣгаютъ человѣка; и что охота за ними не представляетъ ни малѣйшей опасности. Серна — это черненькое или бурое созданіе не крупнѣе горчичнаго зерна; вамъ не для чего идти за ней, такъ какъ она сама придетъ къ вамъ; онѣ явятся къ вамъ цѣлымъ табуномъ и будутъ прыгать и ползать по всему тѣлу, подъ вашимъ платьемъ; онѣ не только не пугливы, наоборотъ, онѣ чрезвычайно общительны, онѣ не боятся человѣка, но сами первыя нападаютъ на него; укусы ихъ не опасны, но, тѣмъ не менѣе, не пріятны; сила ихъ почти невѣроятна, — если вы попробуете накрыть это животное пальцемъ, оно прыгаетъ на высоту, въ тысячу разъ большую его собственнаго тѣла, и никакой самый острый глазъ не услѣдить за нимъ при этомъ. Не мало написано романтической чепухи о сернахъ Швейцаріи и объ опасностяхъ охоты за ними; на самомъ же дѣлѣ даже женщины и дѣти охотятся на нихъ безъ всякаго страха; охотятся, можно сказать, всѣ безъ исключенія, при чемъ охота производится во всякое время, днемъ и ночью, въ постели такъ же успѣшно, какъ и внѣ ея. Охотиться за сернами съ ружьемъ — одно поэтическое безуміе; весьма немногіе дѣлаютъ это; найдется развѣ одинъ стрѣлокъ изъ цѣлаго милліона, который въ состояніи попасть въ нее изъ ружья. Гораздо проще ловить ее, нежели стрѣлять, и только самые опытные охотники за сернами охотятся за ними съ ружьями. Другая ошибка, всѣми повторяемая — это «рѣдкость» сернъ. Какъ разъ наоборотъ. Стада въ 100.000.000 головъ совсѣмъ не рѣдкость въ швейцарскихъ гостинницахъ. По крайней мѣрѣ, численность ихъ настолько велика, что онѣ составляютъ истинное наказаніе. Поэты одѣваютъ своихъ охотниковъ за сернами въ разные фантастическіе и живописные костюмы, между тѣмъ, лучшій способъ охоты за этою дичью — это быть безъ всякаго костюма. Торговля кожами сернъ тоже не болѣе, какъ обманъ; никто не станетъ сдирать кожу съ серны: она слишкомъ для этого мала. И вообще, во всемъ, что только писалось объ этомъ животномъ, не мало вздорнаго и сентиментально преувеличеннаго. И никакого удовольствія я не ощущалъ, находя ее, хотя ранѣе она и была предметомъ моихъ помысловъ; всю свою жизнь мечталъ я посмотрѣть на нее въ ея дикомъ состояніи и принять участіе въ погонѣ за нею по роднымъ ея скаламъ. Мнѣ очень прискорбно раскрывать истину и разрушать въ читателѣ то восхищеніе и уваженіе, какіе онъ, быть можетъ, питаетъ къ сернамъ, но сдѣлать это необходимо, тамъ какъ, если честный писатель встрѣчаетъ гдѣ-либо обманъ, то прямая обязанность его обнаружить этотъ обманъ, низвергнуть его съ почетнаго мѣста, не взирая на то, кто можетъ пострадать отъ этого; въ противномъ случаѣ, писатель окажется недостойнымъ довѣрія общества.

Люцернъ — прелестное мѣстечко. Онъ начинается у самой воды цѣлымъ рядомъ гостинницъ и затѣмъ безпорядочно, скученно, но весьма живописно взбѣгаетъ по склонамъ двухъ или трехъ холмовъ, представляясь глазу какой-то кучей красныхъ крышъ, странныхъ шпицовъ, слуховыхъ оконъ и высокихъ, остроконечныхъ колоколенъ; мѣстами выглядываетъ старая, полуразрушенная городская стѣна, подобно червю извивающаяся по холмамъ, на которыхъ расположенъ городъ; кое-гдѣ поднимаются такія же старыя, толстостѣнныя башни съ квадратнымъ основаніемъ. Повсюду виднѣются башенные часы съ одной только стрѣлкой, идущей какъ разъ по діаметру циферблата, и безъ всякаго механизма подъ нимъ; такіе часы придаютъ много живописности, но указывать время, конечно, не могутъ. Вдоль кривой линіи, по которой расположены гостинницы, по берегу озера идетъ широкій бульваръ, съ обоихъ сторонъ обсаженный еще мало тѣнистыми деревьями, и снабженный фонарями. Берегъ озера обдѣланъ камнемъ подобно набережной и обнесенъ перилами, предохраняющими публику отъ паденія внизъ. Цѣлый день снуютъ по бульвару экипажи, и толпа, самая пестрая, наполняетъ его: няньки, дѣти, туристы то сидятъ на лавочкахъ въ тѣни деревьевъ, то, прислонившись къ периламъ набережной, наблюдаютъ за стаями рыбъ, снующихъ въ чистой, прозрачной водѣ, или любуются прекрасной картиной озера, какъ бы обрамленнаго снѣжными вершинами горъ. Небольшіе увеселительные пароходы, полные публики, поминутно то приходятъ, то отходятъ; повсюду виднѣются гребныя лодки прихотливой конструкціи съ молодыми дѣвицами и мужчинами, а если есть хоть какой-нибудь вѣтеръ, то не мало появляется и парусныхъ яхточекъ.

Комнаты гостинницъ, выходящія наружу, снабжены маленькими балконами съ перилами, на которыхъ съ удобствомъ можно закусить и отдохнуть, имѣя передъ глазами прекрасную картину озера и кипучей дѣятельности, которая царитъ на немъ.

Весьма многіе какъ мужчины, такъ и женщины, одѣты въ дорожные костюмы и имѣютъ въ рукахъ альпенштоки. Надо полагать, что безъ альпенштоковъ по Швейцаріи не безопасно гулять даже по городу. Если по забывчивости какой-либо туристъ сойдетъ къ завтраку безъ альпенштока, то тотчасъ же бѣжитъ обратно, забираетъ его и, принеся въ залу, ставитъ его гдѣ-нибудь въ уголкѣ. Когда путешествіе его по Швейцаріи окончится, то и тогда онъ не выброситъ этого метловища, а повезетъ его съ собой въ какой-нибудь отдаленнѣйшій уголокъ земли, хотя это и доставитъ ему болѣе хлопотъ и огорченій, чѣмъ любой ребенокъ или курьеръ. Дѣло въ томъ, что этотъ альпенштокъ — его трофей; на немъ выжжено его имя; и если ему случилось влѣзть съ нимъ на какой-нибудь холмикъ или перепрыгнутъ ручеекъ, или перелѣзать черезъ мусорную кучу, то онъ на томъ же альпенштокѣ вырѣзаетъ названія мѣстностей, гдѣ событія эти совершились. Это, такъ сказать, его знамя, которое въ то же время хранитъ замѣтки о его подвигахъ. Когда онъ покупалъ его, то далъ за него всего три франка, но теперь, когда на немъ записаны его дѣянія, его нельзя купить и за цѣлую Голконду. По всей Швейцаріи есть немало ремесленниковъ, все ремесло которыхъ состоитъ въ выжиганіи для туристовъ подобныхъ надписей на альпенштокахъ. И замѣтьте, въ Швейцаріи человѣка уважаютъ, глядя по его альпенштоку. На меня самого никто не обращалъ вниманія, пока я ходилъ съ чистою палкою. Но такъ какъ выжиганіе обходится очень дешево, то я скоро помогъ горю. Эффектъ, произведенный въ первый же мой выходъ съ такимъ альпенштокомъ на всѣхъ встрѣчныхъ туристовъ, былъ замѣчателенъ. Я былъ вполнѣ вознагражденъ за свои хлопоты.

Лѣтомъ контингентъ туристовъ въ Швейцаріи состоитъ наполовину изъ англичанъ; другую половину составляютъ представители остальныхъ національностей, больше всего нѣмцевъ, затѣмъ американцевъ. Впрочемъ, американцевъ оказалось все-таки значительно меньше, чѣмъ должно бы быть по моимъ предположеніямъ.

Table d’hôte въ семь съ половиной часовъ въ Швейцергофѣ являетъ самую причудливую смѣсь національностей, но, къ сожалѣнію, даетъ возможность наблюдать скорѣе костюмы, чѣмъ ихъ обладателей, такъ какъ большое общество разсаживается за нѣсколькими безконечно длинными столами и поэтому лица большей части сотрапезниковъ видны въ перспективѣ. Зато для завтрака накрывались небольшіе круглые столы, и тогда, если удавалось занять мѣсто за центральнымъ столомъ, для наблюденія открывалось столько лицъ, сколько можно только пожелать. Мы часто упражнялись въ отгадываніи національности и, вообще говоря, съ достаточнымъ успѣхомъ. Иногда мы пробовали даже отгадать и имя, но это было уже трудно: для этого, вѣроятно, требуется очень большая опытность. Мы, наконецъ, бросили свои попытки въ этомъ направленіи и перешли съ болѣе легкому. Какъ-то утромъ я сказалъ:

— Вотъ общество американцевъ!

Гаррисъ отвѣчалъ:

— Да, но изъ какого штата.

Я назвалъ одинъ штатъ, Гаррисъ назвалъ другой. Впрочемъ, мы согласились съ нимъ въ одномъ, а именно, что молодая дѣвушка, принадлежавшая къ этому обществу, была чрезвычайно красива и одѣта съ большимъ вкусомъ. Мы расходились только по поводу ея возраста. Я давалъ ей 18, Гаррисъ 20. Споръ разгорался все сильнѣе, пока, наконецъ, я сказалъ совершенно серьезно:

— Хорошо, чтобы рѣшить нашъ споръ, я пойду и спрошу ее.

— Конечно, это самое лучшее, — отвѣчалъ саркастически Гаррисъ, — Тѣмъ болѣе, что ничего другого вамъ и не надо сдѣлать, какъ только обратиться къ ней съ самой обыкновенной здѣсь фразой: «Я американецъ!» Нѣтъ сомнѣнія, что она будетъ весьма рада увидѣть васъ.

Затѣмъ онъ намекнулъ, что, быть можетъ, смѣлость моя заговорить съ ней и не сопряжена съ особою опасностью.

— Раньше я говорилъ только такъ, не намѣреваясь въ дѣйствительности идти къ ней, — сказалъ я, — но я вижу, что вы не знаете еще, насколько я неустрашимъ. Я не побоюсь ни одной женщины. Я пойду и буду говорить съ этой молодой дѣвушкой.

По моему мнѣнію, предпріятіе мое было не изъ трудныхъ. Я разсчитывалъ обратиться къ ней самымъ почтительнѣйшимъ образомъ и просить извиненія, если ея чрезвычайное сходство съ одной моей знакомой ввело меня въ заблужденіе; и когда она отвѣтитъ, что имя ея совсѣмъ не то, которое я назову, то, вторично попросивъ извиненія, скорѣе ретироваться. Никакой непріятности выйти такимъ образомъ не можетъ. Я подошелъ къ ея столу, поклонился ея спутнику, затѣмъ обернулся къ ней и собирался уже начать свою рѣчь, какъ она воскликнула:

— Я такъ и знала, что не ошиблась. Я говорила Джону, что это вы! Джонъ все сомнѣвался, но я знаю, что я права. Я говорю, что вы должны тотчасъ же узнать меня и подойти. И я очень рада, что такъ и вышло; не особенно бы была я польщена, если бы вы ушли изъ зала, не узнавъ меня. Садитесь, садитесь, какъ это странно, именно васъ-то я и не ожидала когда-либо опять видѣть.

Такой оборотъ дѣла былъ оглушительнымъ сюрпризомъ. На мгновеніе у меня отнялась всякая способность соображенія. Тѣмъ не менѣе мы сердечно пожали другъ другу руки, и я усѣлся. Поистинѣ, стулъ, на который я опустился, былъ самымъ неудобнѣйшимъ, какіе когда-либо мнѣ попадались. Мнѣ казалось, что я смутно припоминаю теперь лицо дѣвушки, но я не имѣлъ ни малѣйшаго представленія, гдѣ я ее раньше встрѣчалъ и какъ ея имя. Я тотчасъ же произвелъ диверсію и началъ разговоръ о швейцарскихъ видахъ и красотахъ, чтобы отвлечь ее отъ такихъ темъ, которыя могли бы выдать меня, но, увы, она сейчасъ же перешла къ вещамъ, которыя сильнѣе ее интересовали.

— Ахъ, что это за ночь была, когда, помните, море унесло лодки. Вы не забыли?

— О, я з_а_б_ы_л_ъ? — сказалъ я. — Конечно, нѣтъ! — Увы, я ничего не помнилъ. Я хотѣлъ бы, чтобы море унесло и руль, и мачты, и самого капитана.

— А помните, какъ перепугана была бѣдная Мери, какъ она кричала?

— Конечно, помню, — отвѣчалъ я. — О, Боже, все это прошло.

Я страстно желалъ, чтобы и эти минуты прошли поскорѣе; всѣ усилія что-либо вспомнить попрежнему были тщетны. Самое умное, что я могъ сдѣлать, это чистосердечно во всемъ признаться. Но послѣ того, какъ дѣвушка похвалила меня за то, что я узналъ ее, я уже не могъ принудить себя къ этому; и вотъ я рѣшллся продолжать комедію, надѣясь, что какой-нибудь случай спасетъ меня, но случай не являлся и я все глубже и глубже погружался въ тину. Незнакомка между тѣмъ оживленно продолжала:

— Вы знаете, въ концѣ концовъ Георгъ вѣдь женился на Мери.

— Какъ, женился? Нѣтъ, не знаю!

— Какъ же, женился! Онъ говоритъ, что никогда не вѣрилъ, что она хоть въ половину настолько же была виновата, какъ и ея отецъ; и я думаю, что онъ правъ. Неправда ли?

— Понятно, правъ. Дѣло было вполнѣ ясно. Я всегда говорилъ это.

— Какъ, вы говорили совершенно обратное, по крайней мѣрѣ, тогда лѣтомъ!

— О, нѣтъ, не лѣтомъ. Вы вполнѣ правы. Я говорилъ это въ слѣдующую зиму.

— Отлично, когда все выяснилось, то Мери оказалась нисколько не виновата, вся вина падаетъ на ея отца или, скорѣе, на отца и старика Дарли вмѣстѣ.

Необходимо было что-нибудь отвѣтить и я сказалъ:

— Я всегда считалъ Дарли чрезвычайно своенравнымъ старикомъ.

— Онъ такой и есть, но они всегда питали къ нему какую-то слабость, несмотря на всѣ его эксцентричности. Вы, конечно, помните, что чуть погода сдѣлается похолоднѣе, то онъ сейчасъ же старается пробраться въ комнаты.

Продолжать въ прежнемъ тонѣ я уже боялся. Очевидно, этотъ Дарли не человѣкъ, а животное какого-нибудь другого рода, но какого же? Вѣроятно, собака, но вѣдь, можетъ быть, и слонъ. Однако, я вспомнилъ, что хвостъ присущъ всѣмъ животнымъ одинаково, и поэтому рискнулъ замѣтить:

— А хвостъ-то, хвостъ у него какой!

— Х_в_о_с_т_ъ! У него ихъ тысяча!

Это было восхитительно. Теперь я уже совершенно не зналъ, что и думать; однако же, я сказалъ:

— О, да, онъ дѣйствительно былъ замѣчателенъ со своими хвостами.

— Для негра, и при томъ еще сумасшедшаго, согласна, онъ былъ замѣчателенъ, — возразила она.

Мнѣ даже жалко стало. «Возможно, — подумалъ я про себя, — что она теперь замолчитъ и будетъ ждать, что скажу я». Если это такъ, то разговоръ нашъ оконченъ.

Негръ съ тысячью хвостами — это такая тема, о которой врядъ ли кто сумѣетъ говорить краснорѣчиво и пространно безъ серьезной подготовки. Чтобы увѣренно пуститься въ подобныя дебри, надо…

Но здѣсь, къ моему облегченію, дѣвушка прервала меня, сказавъ:

— Да, когда онъ начнетъ свои сумасшедшія жалобы, то этому просто конца нѣтъ, если хоть кто-нибудь его слушаетъ. Его собственное жилище достаточно удобно, и тѣмъ не менѣе всякій разъ, какъ только сдѣлается похолоднѣе, хозяева могутъ быть увѣрены, что онъ составитъ имъ компанію, ничѣмъ его не выживешь тогда изъ дому. Но они все сносятъ терпѣливо съ тѣхъ поръ, какъ годъ тому назадъ онъ спасъ Тому жизнь. Вы помните Тома?

— О, въ совершенствѣ. Онъ былъ тогда славнымъ малымъ.

— Да, вы правы. А что за прелесть его ребенокъ!

— Вполнѣ съ вами согласенъ. Я никогда прежде не видалъ болѣе прелестной крошки.

— Я всегда съ восторгомъ няньчусь и играю съ нимъ.

— И я тоже.

— Вѣдь это вы дали ему имя. Но какое? Я не могу теперь припомнить.

Мнѣ показалось, что ледъ всего тоньше именно въ этомъ мѣстѣ. Чего бы я не далъ, чтобы знать, какого пола былъ этотъ ребенокъ! Однако, къ счастью, мнѣ пришло въ голову, что можно сказать имя, одинаково годное для обоихъ половъ.

— Я назвалъ его Frances^[8], — брякнулъ я.

— По кому-нибудь изъ родственниковъ, полагаю? Но вы дали имя еще одному ребенку, уже умершему, котораго я даже никогда не видала. Какъ вы назвали того?

Мой запасъ среднихъ именъ былъ исчерпанъ, но, принимая во вниманіе, что ребенокъ уже умеръ, а дѣвушка никогда его даже и не видала, я подумалъ, что можно рискнуть и ему дать какое-нибудь имя. Поэтому я сказалъ:

— Я назвалъ того Томомъ Генри.

— Это странно… чрезвычайно странно, — проговорила она задумчиво.

Я сидѣлъ молча и чувствовалъ, что по мнѣ течетъ холодный потъ. Я находился въ большомъ затрудненіи, но надѣялся, что выйду изъ него съ честью, только бы она неразспрашивала меня объ именахъ прочихъ ребятъ. Но я совсѣмъ не подозрѣвалъ, откуда грянетъ громъ. Все это время она какъ бы въ раздумьѣ повторяла ни послѣдняго ребенка, какъ вдругъ сказала:

— Я всегда сожалѣла, что васъ въ то время не было съ нами; я очень желала, чтобы вы дали имя и моему ребенку.

— В_а_ш_е_м_у ребенку! Развѣ вы замужемъ?

— Я уже тринадцать лѣтъ замужемъ.

— Тринадцать лѣтъ, какъ крещены, хотите вы сказать.

— Нѣтъ, замужемъ. Юноша, сидящій рядомъ съ вами — мой сынъ.

— Это невѣроятно, даже невозможно, простите мою дерзость, но я хочу спросить васъ, на много ли вамъ больше сверхъ восемнадцати? Другими словами, скажите, пожалуйста, сколько вамъ лѣтъ?

— Мнѣ было какъ разъ девятнадцать въ день бури, о которой мы только-что говорили. Это случилось въ день моего рожденія.

Слова эти ничего мнѣ не объясняли, такъ какъ я не зналъ, когда была эта буря. Я напрягалъ свои силы, чтобы придумать, о чемъ бы мнѣ заговорить болѣе извѣстномъ, чтобы получше закончить этотъ разговоръ и по возможноcти затушевать свою слабость въ области воспоминаній, но ничего подходящаго на умъ мнѣ не приходило. Я собирался уже сказать ей: «А вы нисколько съ того времени не измѣнились», — но подумалъ, что это рискованно. Сказать ей развѣ: «Ахъ, какъ вы похорошѣли съ того времени», — но это уже и совсѣмъ не подходитъ къ дѣлу. Я уже хотѣлъ заговорить о погодѣ, чтобы хоть выиграть время, но львушка предупредила меня, сказавъ:

— Какъ я счастлива поговорить о томъ старомъ, добромъ времени, неправда ли, и вамъ вѣдь пріятно?

— Никогда въ жизни не проводилъ я такъ времени, какъ въ теченіе этого получаса! — воскликнулъ я съ жаромъ и могъ бы прибавить, не погрѣшая противъ истины: «И хотѣлъ бы быть лучше оскальпированнымъ, чѣмъ провести такъ еще полчаса».

Я былъ въ величайшемъ восторгѣ, что выдержалъ это испытаніе и готовился уже распроститься и уйти, какъ вдругъ дѣвушка сказала:

— Но тутъ есть одно обстоятельство, которое меня удивляетъ.

— Что же такое?

— Имя умершаго ребенка. Какъ, говорите вы, его звали?

Оно было вторымъ для меня сюрпризомъ, я успѣлъ уже забыть, какъ звали ребенка; не могъ же предполагать, что это имя опять потребуется.

Однако же, я сдѣлалъ видъ, что знаю, и отвѣчалъ:

— Іосифъ Вильямъ.

Молодой человѣкъ, сидѣвшій рядомъ со мною, поправилъ меня, сказавъ:

— Нѣтъ, Томъ Генри.

Я поблагодарилъ его, горячо поблагодарилъ, и съ трепетомъ сказалъ:

— О, да, я думалъ о другомъ ребенкѣ, которому я тоже выбралъ имя; я многимъ давалъ имена и поэтому смѣшался, тотъ умершій дѣйствительно назывался Генри Томсонъ.

— Томъ Генри, — хладнокровно поправилъ юноша.

Я снова принялся благодарить его, просто разсыпался въ благодарностяхъ, и, заикаясь, едва могъ выговорить:

— Томъ Генри, да, Томъ Генри было имя этого бѣдняжки. Я назвалъ его въ честь Тома, э… Томаса Карлейля, великаго писателя, вы знаете, а Генри, э… въ честь Генриха VIII. Родители были весьма довольны имѣть ребенка по имени Томъ Генрихъ.

— Но отъ этого дѣло оказывается еще болѣе страннымъ, — проговорила какъ бы въ раздумьѣ моя прекрасная пріятельница.

— Еще болѣе странно! Почему?

— Да, потому что родители, говоря объ этомъ ребенкѣ, постоянно называютъ его Сусанной Амеліей.

Эти слова окончательно зажали мнѣ ротъ, Я ничего не могъ возразить. Всѣ уловки были исчерпаны; идти въ этомъ направленіи далѣе — значило лгать, а этого я не желалъ. Поэтому я сидѣлъ молча и мучился, сидѣлъ разбитый и красный, словно я жарился медленно въ своемъ собственномъ соку. Вдругъ мой непріятель разсмѣялся самымъ счастливымъ смѣхомъ и сказалъ:

— Мнѣ-то, дѣйствительно, этотъ разговоръ о прошломъ доставилъ нѣкоторое удовольствіе, но вамъ, кажется, нѣтъ. Я сразу увидѣла, что вы только притворяетесь, будто узнали меня, а такъ, какъ вначалѣ я похвалила васъ, то и вздумала зато наказать потомъ. И, кажется, это мнѣ вполнѣ удалось. Мнѣ весьма было пріятно слышать, что вы знаете и Георга, и Тома, и Дарли, потому что я ихъ никогда даже и не видѣла раньше и потому не могла и подозрѣвать, что вы знакомы съ ними; не мало вы меня порадовали и тѣмъ, что сообщили имена всѣхъ этихъ миѳическихъ дѣтей. Повидимому, отъ васъ и еще не мало можно получить разнаго рода свѣдѣній, стоитъ только половчѣе за васъ приняться. Мери, и буря, и унесенныя лодки — это не вымыселъ; все остальное выдумка. Мери — это моя сестра; полное ея имя Мери **. Т_е_п_е_р_ь-то вспомнили вы, кто я?

— Да, — отвѣчалъ я, — теперь-то я узнаю васъ; и вы остались такою же жестокою, какой были тринадцать лѣтъ назадъ на томъ кораблѣ, иначе бы вы не захотѣли такъ наказывать меня. Ни характеръ вашъ, ни ваша внѣшность ни мало не перемѣнились съ тѣхъ поръ; вы высматриваете такою же молодою и почти такая же красавица, какъ и прежде, и часть красоты вашей перешла въ этого славнаго юношу. Затѣмъ, если только слова эти могутъ васъ тронуть, позвольте мнѣ выкинуть бѣлый флагъ и заявить, что я побѣжденъ и признаюсь въ этомъ.

Я былъ помилованъ, и мы распростились. Вернувшись къ Гаррису, я сказалъ:

— Теперь вы видите, что можетъ сдѣлать неглупый и ловкій человѣкъ.

— Извините меня, я вижу только, что можетъ сдѣлать человѣкъ, колоссально невѣжливый и недалекій. Нечего сказать, хорошая мысль, идти въ незнакомое общество и разговаривать цѣлыхъ полчаса! Никогда въ жизни до сей минуты не подозрѣвалъ я, что человѣкъ въ здравомъ умѣ способенъ выкинуть подобную штуку. Что же вы имъ сказали?

— Ничего непріятнаго. Я только спросилъ дѣвушку, какъ ее зовутъ.

— Не сомнѣваюсь. Клянусь въ этомъ честію. Полагаю, что вы способны и на это. Съ моей стороны было тоже глупостью дозволить вамъ пойти и отличиться такъ. Но, знаете, я не вѣрилъ, что вы, дѣйствительно, можете сдѣлать такую непростительную вещь. Что теперь подумаютъ о васъ эти господа? Но какъ вы это спросили — я хочу сказать, въ какой формѣ? Надѣюсь, не сразу же такъ и брякнули?

— О, нѣтъ, я и самъ думалъ объ этомъ. Я сказалъ: «Мой другъ и я хотимъ знать, какъ васъ зовутъ, если дозволите»,

— Да, это сказано было не грубо. Такая вѣжливость дѣлаетъ вамъ несказанную честь. И мнѣ очень пріятно, что вы упомянули и обо мнѣ; вполнѣ цѣню вашу деликатность и вниманіе. Но что же отвѣчала она?

— Да ничего особеннаго, сказала только, какъ ее зовутъ.

— Просто сказала только свое имя. И вы хотите сказать, что она не выказала никакого удивленія?

— Нѣтъ, теперь я начинаю думать, что она была нѣсколько удивлена; тогда я думалъ иначе — и принялъ это за выраженіе удовольствія.

— О, нѣтъ сомнѣнія, вы правы; это именно было выраженіе удовольствія; да и что же можно почувствовать, какъ не удовольствіе, получивъ отъ какого-то незнакомаго человѣка такой оскорбительный вопросъ. Что же вы затѣмъ сдѣлали?

— Я протянулъ имъ свою руку и они оба пожали ее.

— Я видѣлъ это! Я не вѣрилъ своимъ собственнымъ глазамъ. Не обѣщалъ ли вамъ тотъ молодой человѣкъ перервать горло?

— Нѣтъ, насколько я могъ судить, они оба, казалось, были рады меня видѣть.

— И знаете, я вѣрю этому. Я увѣренъ, что они сказали про себя. «Безъ сомнѣнія, этотъ чудакъ только-что вырвался изъ подъ присмотра, позабавимся надъ нимъ». Иначе нѣтъ другого способа объяснить ихъ снисходительность. Я видѣлъ, вы сѣли. Это они пригласили васъ?

— Нѣтъ, они не приглашали меня садиться, но я подумалъ, что они просто забыли сдѣлать это.

— У васъ безошибочный инстинктъ. Что же вы еще сдѣлали? О чемъ вы разговаривали?

— О, я спросилъ дѣвушку, сколько ей лѣтъ?

— Нимало не сомнѣвался. Ваша деликатность свыше похвалъ. Ну, дальше, дальше — не обращайте вниманія на мое кажущееся раздраженіе. Я всегда выгляжу такимъ именно тогда, когда чѣмъ нибудь особенно обрадованъ. Дальше сказала она сколько ей лѣтъ?

— О, да, она сказала мнѣ сколько ей лѣтъ, и, кромѣ того, разсказала мнѣ подробно и о матери, ни о бабушкѣ, и о другихъ своихъ родныхъ, а такъ же многое о себѣ самой.

— И она добровольно, сама вдавалась во всѣ эти подробности?

— Нѣтъ, не совсѣмъ такъ; я задавалъ ей вопросы, а она отвѣчала на нихъ.

— Это восхитительно. Но дальше — быть же не можетъ, чтобы вы упустили спросить ее о ея политическихъ убѣжденіяхъ?

— Конечно, я подумалъ и объ этомъ. Она сама демократка, мужъ республиканецъ, а оба они баптисты.

— Ея мужъ? Такъ этотъ ребенокъ замужемъ?

— Она совсѣмъ не ребенокъ. Да, она замужемъ, и это ея мужъ сидитъ рядомъ съ нею.

— И есть у нихъ дѣти?

— Да, семь съ половиной.

— Это невозможно.

— Нѣтъ возможно. Она сама мнѣ сказала.

— Хорошо, но семь да еще съ п_о_л_о_в_и_н_о_й! Что подразумѣваете вы подъ этой половиной? Откуда взялась эта половина?

— Это ребенокъ, котораго она имѣла отъ другого мужа, не отъ этого, а отъ другого, такъ что этотъ ребенокъ сводный, почему они и не считаютъ его за цѣлаго.

— Отъ другого мужа? Такъ она вторично замужемъ?

— Нѣтъ, она теперь за четвертымъ. Это-то и есть четвертый.

— Ни одному слову не вѣрю. Лицо ея говоритъ, что все это безсмыслица. А тотъ юноша, что сидитъ съ нею — это братъ ея?

— Нѣтъ, это ея сынъ. Онъ самый младшій. Онъ гораздо моложе, нежели выглядитъ; ему всего лишь одиннадцать съ половиной лѣтъ.

— Все это положительно невозможно и кажется мнѣ весьма подозрительнымъ. Дѣло вполнѣ ясно: они просто испытывали степень вашего легковѣрія и дурачили васъ. И кажется, что успѣшно. Я весьма доволенъ, что самъ не причастенъ этому дѣлу; надѣюсь, что они будутъ настолько добры, что не сочтутъ меня такимъ же. И долго еще они здѣсь пробудутъ?

— Нѣтъ, они уѣзжаютъ еще до полудня.

— Есть одинъ такой человѣкъ, который отъ души порадуется этому. Какъ вы узнали о томъ? Разспрашивали, вѣроятно?

— Нѣтъ, сначала, когда я спросилъ объ ихъ предположеніяхъ относительно дальнѣйшаго путешествія, то они отвѣтили, что намѣрены пробыть здѣсь еще недѣлю и осмотрѣть окрестности, но подъ конецъ разговора, когда я замѣтилъ, что мы оба съ большимъ удовольствіемъ готовы сопровождать ихъ въ этихъ экскурсіяхъ и предложилъ имъ представить васъ, то они нѣсколько какъ бы замялись и спросили, не изъ того ли самаго и вы заведенія, въ которомъ былъ и я. Я отвѣтилъ, что да, и тогда они сказали, что измѣнили свое рѣшеніе и завтра же уѣдутъ отсюда, чтобы навѣстить какого-то больного родственника въ Сибири.

— О, Боже, вы перешли всякія границы! Вы достигли высшихъ предѣловъ глупости, какихъ можетъ только достигнуть человѣкъ. На вашей могилѣ я воздвигну, если только не умру раньше васъ, памятникъ въ видѣ ослиной головы въ Страсбургскую колокольню величиною. Они хотѣли знать, не изъ того ли самаго «заведенія», изъ какого вырвались вы, и я? Да? Что они подразумѣвали подъ этимъ «заведеніемъ?»

— Я не знаю; мнѣ не пришло въ голову спросить у нихъ.

— Да я это знаю. Они подразумѣвали убѣжище, убѣжище для и_д_і_о_т_о_в_ъ, понимаете вы теперь? Итакъ, они теперь думаютъ, что мы съ вами пара. Что вы теперь о себѣ будете думать?

— Право, не знаю. Не думаю, что я сдѣлалъ что-либо дурное, по крайней мѣрѣ, у меня вовсе не было такого умысла. Это очень милые люди и, какъ мнѣ кажется, я имъ тоже понравился.

Гаррисъ проворчалъ еще нѣсколько язвительныхъ замѣчаній и ушелъ въ свою спальню «сломать что-нибудь изъ мебели», какъ онъ выразился. Это ужасно непостоянный человѣкъ; всякая бездѣлица способна измѣнить расположеніе его духа.

Я былъ порядочно таки измученъ молодой женщиной, но что за бѣда, я вымѣстилъ на Гаррисѣ. Чужая болячка служитъ отличнымъ лекарствомъ для своей собственной.

ГЛАВА XXVI.

Дворцовая церковь славится своимъ органомъ. Въ теченіе лѣта, около 6 часовъ вечера, туристы цѣлыми толпами наполняютъ церковь и, заплативъ одинъ франкъ, наслаждаются шумомъ. Посѣтители не стоятъ спокойно на одномъ мѣстѣ, а разгуливаютъ по всему храму, и шныряютъ въ толпѣ входящихъ, при чемъ шаги ихъ звонко раздаются по полу изъ каменныхъ плитъ. Ходьба эта взадъ и впередъ почти не прерывается и сопровождается по минутнымъ хлопаньемъ дверей, кашлемъ, разговорами и чиханьемъ многочисленной публики. Между тѣмъ громадный органъ гремитъ во всю свою силу, какъ будто бы задавшись непремѣнною цѣлью доказать всему міру, что онъ дѣйствительно самый большой и самый сильный органъ въ цѣлой Европѣ и что эта маленькая, подобно какому-то ящику, церковь и есть самое подходящее мѣсто, чтобы какъ можно рельефнѣе выказать всю его мощь. Правда, и на этомъ органѣ исполняютъ иногда очень недурныя и мелодическія вещи, но постоянный шумъ шаговъ не даетъ возможности прослушать и даже иногда замѣтить ихъ, тѣмъ болѣе что какъ бы опомнившійся органистъ тотчасъ же затѣмъ начинаетъ извлекать цѣлую лавину звуковъ.

Торговля Люцерна состоитъ главнымъ образомъ въ продажѣ различнаго рода бездѣлушекъ для туристовъ на память; лавки биткомъ набиты альпійскими кристаллами, фотографіями видовъ и вещицами, рѣзанными изъ дерева и слоновой кости. Я не могу утаить того обстоятельства, что большинство этихъ послѣднихъ представляетъ копіи съ Люцернскаго Льва. Этихъ львовъ повсюду цѣлые милліоны. И всѣ эти милліоны львовъ не болѣе какъ пасквили на оригиналъ, въ которомъ есть что-то неуловимое, торжественно трогательное, чего не могутъ схватить копіисты. Даже солнце оказывается несостоятельнымъ; и фотографы, и ваятели даютъ вамъ умирающаго льва, но и только. Фигура его правильна, постановка правильна, пропорціи всѣ вѣрны, но то необъяснимое нѣчто, которое дѣлаетъ изъ настоящаго «Люцернскаго Льва» самую живую и въ тоже время самую меланхолическую глыбу камня, отсутствуетъ.

Левъ лежитъ на своемъ логовищѣ у отвѣснаго края не высокой скалы, которая служитъ ему постаментомъ; какъ самая фигура, такъ и постаментъ высѣчены изъ материковой скалы, выступившей въ этомъ мѣстѣ надъ уровнемъ земли. Величина его колоссальна, осанка полна благородства. Голова его наклонена, сломанное копье торчитъ у него за плечами, вытянутыя лапы покоятся на лиліяхъ Франціи. Со скалы свѣшивается виноградъ и колышется отъ набѣгающаго вѣтерка, откуда-то сверху бѣжитъ прозрачная струя воды и падаетъ въ бассейнъ у подножія, а въ спокойной водѣ бассейна, среди водяныхъ лилій, какъ въ зеркалѣ, отражается фигура льва.

Кругомъ трава и деревья. Все мѣсто хорошо защищено ими, преисполнено какого-то спокойствія и удалено отъ всякаго шума и суеты; качества эти какъ нельзя болѣе соотвѣтствуютъ фигурѣ льва, такъ какъ львы, по всѣмъ вѣроятіямъ, именно въ такіе уголки и отправляются, чтобы умереть спокойно, а не на гранитные пьедесталы публичныхъ скверовъ съ вычурными желѣзными рѣшетками. Левъ Лидерна будетъ производить впечатлѣніе на зрителя гдѣ бы то ни было, но нигдѣ онъ не произведетъ впечатлѣнія большаго, какъ именно на этомъ мѣстѣ, гдѣ онъ находится въ настоящее время. Мы такъ и не купили ни одной статуэтки Льва, ни изъ слоновой кости, ни изъ чернаго дерева, ни изъ мрамора, или гипса, или сахара, или шоколада, ни одной даже фотографической каррикатуры на него. И правда, копіи эти такъ многочисленны какъ въ лавкахъ, такъ и повсюду, что онѣ, наконецъ, дѣлаются нестерпимы для глаза, точно такъ же, какъ модная, всѣмъ надоѣвшая, мелодія можетъ сдѣлаться невыносимою для уха. Въ Люцернѣ рѣжутъ изъ дерева и разныя другія вещицы и при этомъ настолько хорошо, что на нихъ не безъ пріятности можно взглянуть потомъ дома; но здѣсь и онѣ скоро пріѣдаются. Намъ быстро надоѣли всѣ эти насѣдки съ цыплятами на часовыхъ постаментахъ. а еще больше знаменитыя серны, прыгающія по деревяннымъ скаламъ или лежащія на нихъ цѣлыми группами. Въ первый день я непремѣнно бы накупилъ ихъ сотни полторы, если бы были деньги, но такъ какъ ихъ не было, то я купилъ всего три вещицы; но черезъ два дня въ этой своего рода болѣзни наступилъ переломъ, и я выздоровѣлъ; впослѣдствіи я еще разъ былъ въ лавкахъ, чтобы продать и тѣ три, что купилъ раньше. Попытка моя, однако, не удалась, что, впрочемъ, и къ лучшему, такъ какъ вещицы очень не дурны и могутъ доставить удовольствіе, когда вернусь домой.

Когда-то было моею мечтою имѣть часы съ кукушкою; но здѣсь я попалъ, если можно такъ выразиться, на самую ихъ родину; куда бы я не пошелъ, вездѣ въ ушахъ у меня раздавалось раздражающее: «ку-ку! ку-ку! ку-ку!». Для нервнаго человѣка это, вѣроятно, не дурно. Есть звуки болѣе или менѣе непріятные, но нѣтъ, я думаю, звука, болѣе ненавистнаго, надоѣдливаго, чѣмъ это «ку-ку!» Я купилъ одни такіе часы и повезу ихъ съ собою въ подарокъ одной особѣ. Я давно собирался, если представится случай, сдѣлать ей какую-нибудь непріятность; подъ этимъ я подразумѣвалъ сначала что-нибудь въ родѣ того, чтобы переломить ей ногу или вообще подобное же, но въ Люцернѣ я тотчасъ же сообразилъ, что ее слѣдуетъ свести съ ума. Такое мщеніе гораздо чувствительнѣе, а, главное, послѣдствія его останутся на болѣе продолжительное время. Поэтому я и купилъ для нея часы съ кукушкою, и если только я вернусь благополучно домой, то особа эта неминуемо сдѣлается «моимъ кусочкомъ», какъ говорятъ у насъ рудокопы. Я думалъ и еще объ одномъ кандидатѣ, о нѣкоемъ рецензентѣ, котораго, если бы пожелалъ, то могъ бы и назвать, но, поразмысливши, я не купилъ ему часовъ съ кукушкой. Я не могу свести его съ ума.

Мы осматривали два длинныхъ крытыхъ деревянныхъ моста, перекинутыхъ надъ сверкающимъ новорожденнымъ Рейномъ немного ниже того мѣста, гдѣ онъ шумно и весело вытекаетъ изъ озера. Эти длинныя рѣшетчатыя туннели, съ ихъ висячими бесѣдками, выходящими на рѣку, весьма недурная вещь. Въ нихъ мы видѣли нѣсколько сотенъ старинныхъ картинъ, работы старыхъ швейцарскихъ мастеровъ, этихъ почтенныхъ живописцевъ вывѣсокъ, процвѣтавшихъ до появленія нынѣшнихъ декадентовъ искусства.

Озеро кишитъ рыбой, которая ясно видна съ берега, вслѣдствіе чрезвычайной прозрачности воды. Парапетъ набережной вдоль гостинницъ обыкновенію унизанъ рыбаками всевозможнаго возраста. Однажды мнѣ вздумалось остановиться и посмотрѣть, хорошо ли ловится рыба. Результатъ моихъ наблюденій напомнилъ мнѣ чрезвычайно живо одно происшествіе, забытое мною и случившееся цѣлыхъ 12 лѣтъ тому назадъ. Вотъ оно:

ЧЕЛОВѢКЪ, ОСТАНОВИВШІЙСЯ У ГАДСБАЯ.

Въ 67 г. я и мой чудаковатый пріятель Рилей были газетными корреспондентами въ Вашниггонѣ. Однажды зимою, около полуночи, мы шли по Авеню Пенсильванія. Погода была ужасная: дулъ сильный вѣтеръ и шелъ снѣгъ. Вдругъ, при свѣтѣ уличныхъ фонарей, мы увидѣли какого-то мужчину, который поспѣшно шелъ намъ навстрѣчу. Человѣкъ этотъ, поравнявшись съ нами, внезапно остановился и воскликнулъ:

— Вотъ счастье! Это вы, мистеръ Рилей, неправда ли?

Рилей, какъ мнѣ кажется, былъ самымъ невозможнымъ, флегматичнымъ человѣкомъ во всей республикѣ. Онъ остановился, окинулъ незнакомца съ ногъ до головы взглядомъ и, наконецъ, сказалъ:

— Да, я мистеръ Рилей. Итакъ, вы счастливы видѣть меня?

— Именно такъ, или почти что такъ, — отвѣчалъ незнакомецъ весело, — это замѣчательнѣйшее счастье въ свѣтѣ, что я встрѣтилъ васъ. Меня зовутъ Ляйкинсъ. Я одинъ изъ учителей высшей школы въ Санъ-Франциско. Какъ только я узналъ, что должность почтмейстера въ Санъ-Франциско вакантна, мнѣ сейчасъ же пришло въ голову занять ее — и вотъ я здѣсь.

— Да, — сказалъ Рилей медленно, — какъ вы совершенно вѣрно замѣтили… мистеръ Ляйкинсъ… вы уже здѣсь. И что же, получили вы это мѣсто?

— Нѣтъ еще, но скоро получу. Я уже подалъ прошеніе, подписанное главнымъ интендантомъ народнаго просвѣщенія, всѣми учителями и болѣе чѣмъ двумя стами другихъ лицъ. Теперь же мнѣ бы хотѣлось, чтобы вы были настолько добры, что сейчасъ же пошли бы вмѣстѣ со мною въ собраніе уполномоченныхъ тихоокеанскаго округа; мнѣ бы хотѣлось покончитъ разомъ совсѣмъ этимъ и уѣхать домой.

— Развѣ дѣло такое спѣшное, что вы хотите идти въ собраніе сейчасъ же ночью, — спросилъ Рилей тономъ для непривычнаго уха, повидимому, совершенно серьезнымъ.

— О, да, непремѣнно сейчасъ же ночью! У меня нѣтъ лишняго времени валандаться здѣсь. Я хочу получить отъ нихъ обѣщаніе теперь же, прежде чѣмъ лягу въ постель; и это не пустыя слова, я такъ и сдѣлаю!

— Да… и вы отлично сдѣлаете. Когда вы пріѣхали!

— Всего часъ тому назадъ.

— И когда полагаете уѣхать?

— Въ Нью-Іоркъ завтра вечеромъ — въ Санъ-Франциско на слѣдующее утро.

— Такъ скоро… Что же вы сдѣлаете за одинъ завтрашній день?

— Что сдѣлаю! Пойду къ президенту съ прошеніемъ и получу назначеніе, не правда ли?

— О, да… совершенно справедливо… вы правы. А затѣмъ?

— А затѣмъ, исполнительное засѣданіе сената назначено въ 2 часа пополудни — назначеніе будетъ утверждено, довольны ли вы теперь?

— Да… да…-- отвѣчалъ Рилей съ разстановкою, — вы опять правы. Итакъ, вы сядете на нью-іоркскій поѣздъ завтра вечеромъ, а на другой день утромъ будете уже ѣхать на пароходѣ въ Санъ-Франциско?

— Именно, такъ я и разсчитываю.

Рилей подумалъ съ минуту и сказалъ:

— А вы не можете подождать еще… ну, день… ну, скажемъ два дня?

— Богъ съ вами, ни за что? Это не въ моемъ характерѣ! Я не такой человѣкъ, чтобы долго возиться съ чѣмъ-нибудь; я съ одного налету обдѣлываю дѣла, я уже говорилъ вамъ.

Буря свирѣпствовала попрежнему, густой снѣгъ валилъ хлопьями. Рилей съ минуту или даже болѣе простоялъ молча, какъ будто погруженный въ раздумье, затѣмъ пробудился и сказалъ:

— Не слыхали ли вы когда-нибудь о человѣкѣ, который однажды остановился у Гадсбая?.. Да нѣтъ, я вижу, что не слыхали.

Прижавши мистера Ляйкинса къ желѣзной оградѣ, онъ взялъ его за пуговицу и, устремивши на него свои глаза, какъ какой-нибудь морякъ старыхъ временъ, онъ приступилъ къ своему разсказу съ такимъ спокойствіемъ, какъ будто бы мы находились на покрытомъ цвѣтами лугу, а не стояли ночью подъ дождемъ и снѣгомъ.

— Я разскажу вамъ объ этомъ человѣкѣ. Было это во времена Джэксона. Лучшею гостинницей была тогда гостинница Гадсбая. Человѣкъ этотъ пріѣхалъ изъ Теннеси около 9-ти часовъ утра, пріѣхалъ въ великолѣпномъ экипажѣ, запряженномъ четверкою лошадей, съ чернымъ кучеромъ и прекрасною собакою, которою онъ, очевидно, очень гордился; когда онъ подъѣхалъ къ Гадсбаю, то и клеркъ, и хозяинъ, и вся прислуга высыпали встрѣчать его; но онъ сказалъ «не надо, не надо» и, выскочивъ изъ экипажа, приказалъ своему кучеру ожидать его, сказавъ, что ему нѣтъ времени даже поѣсть, что онъ только получитъ маленькую ассигновку, сейчасъ же пойдетъ въ казначейство, получитъ деньги и поѣдетъ назадъ въ Теннеси, куда ему необходимо вернуться какъ можно скорѣе.

"Хорошо. Около 11 часовъ ночи онъ вернулся и заказалъ себѣ постель, а лошадей распорядился поставить въ конюшню; ассигновку, по его словамъ, онъ получитъ на другой день утромъ. Это было въ январѣ, вы понимаете, въ январѣ 1834 г., 3 числа въ среду.

"Отлично, 5-го февраля онъ продалъ свою элегантную коляску и купилъ другую подешевле, похуже сортомъ, сказавъ, что и такая будетъ достаточно хороша, чтобы отвезти на ней домой деньги, а объ изящности онъ не хлопочетъ.

"11-го августа онъ продалъ пару своихъ прекрасныхъ лошадей, сказавъ, что всегда думалъ, что ѣздить по этимъ сквернымъ горнымъ дорогамъ лучше парою, чѣмъ четверней, и что сумма, которую ему предстоитъ получить не настолько велика, чтобы ее нельзя было довезти до дому на парѣ.

"Въ декабрѣ, 31-го числа, онъ продалъ еще одну лошадь, говоря, что для такого легкаго экипажа совершенно за глаза и одной лошади для небольшихъ разъѣздовъ, тѣмъ болѣе что зима давно уже установилась и дороги находятся въ прекрасномъ состояніи.

"17-го февраля 1835 г. онъ продалъ прежній экипажъ и купилъ дешевый, плохенькій бегги, сказавъ, что бегги гораздо удобнѣе для грязныхъ, размытыхъ весеннихъ дорогъ и что онъ всегда хотѣлъ испробовать бегги по этимъ горнымъ дорогамъ.

"1-го августа онъ продалъ и бегги и купилъ какую-то полуразвалившуюся одноколку, будто бы потому, что ему хочется посмотрѣть, какъ будутъ таращить глаза, точно никогда въ жизни не видавшіе раньше одноколки, всѣ дураки въ Теннеси, когда онъ вернется домой.

"Отлично, 29-го августа онъ продалъ своего чернаго кучера на томъ основаніи, что, имѣя одноколку, совсѣмъ не нуждается въ кучерѣ, тѣмъ болѣе что для двоихъ въ одноколкѣ даже не хватаетъ и мѣста, между тѣмъ какъ Провидѣніе не каждый же день будетъ посылать ему такого дурака, который бы согласился отсчитать ему 900 долларовъ за такого плохого негра, какъ его кучеръ; онъ будто бы уже давно собирался избавиться отъ этого животнаго, но не могъ же онъ выкинуть его за окошко.

"Восемнадцать мѣсяцевъ спустя, т. е. 15-го февраля 1837 г., онъ продалъ одноколку и купилъ сѣдло, говоря, что доктора давно совѣтуютъ ему ѣздить верхомъ, а, кромѣ того, не дуракъ же вѣдь онъ, чтобы рисковать своей шеей, разъѣзжая среди зимы поэ тимъ проклятымъ горамъ въ колесномъ экипажѣ.

"9-го апрѣля онъ продалъ сѣдло, говоря, что при той скверной подпругѣ, какая оказалась у его сѣдла, онъ не желаетъ подвергать свою жизнь опасности, ѣздивши на немъ по распустившимся отъ апрѣльскихъ дождей дорогамъ, что онъ лучше будетъ ѣздить совсѣмъ безъ сѣдла и чувствовать себя вполнѣ безопаснымъ отъ всякой случайности, тѣмъ болѣе что онъ и всегда ненавидѣлъ верховую ѣзду на сѣдлѣ.

"24-го апрѣля онъ продалъ и лошадь, сказавъ: "Хотя мнѣ уже 57 лѣтъ, но я здоровъ и бодръ; это даже нехорошо въ такую прелестную погоду ѣздить постоянно верхомъ; для такого здоровяка, какъ я, нѣтъ ничего лучше, какъ пѣшія прогулки по живописнымъ холмамъ среди распускающихся деревьевъ — что же касается до моей получки, то такой маленькій пакетикъ отлично можетъ снести и моя собака. Итакъ, завтра утромъ я встаю какъ можно раньше, получаю свои деньги и отправляюсь домой въ Теннеси на собственныхъ ногахъ и говорю, наконецъ, этому Гадсбаю послѣднее «прощай».

"Въ іюнѣ, 22-го числа, онъ продалъ собаку, говоря: «Чтобы чортъ ее взялъ, эту проклятую тварь! Куда бы вы ни пошли съ нею погулять въ этихъ прекрасныхъ мѣстахъ, вездѣ непріятности: то гоняется за бѣлками, лаетъ и визжитъ, то въ рѣку залѣзетъ, просто нѣтъ возможности ни помечтать, ни полюбоваться природой, такъ что я предпочитаю нести свой сверточекъ самъ, такъ оно будетъ гораздо спокойнѣе; нельзя положиться въ денежныхъ дѣлахъ на собаку — она черезчуръ замѣтна. Прощайте, прощайте, говорю это ужь въ послѣдній разъ, такъ какъ завтра рано утромъ отправляюсь съ веселымъ сердцемъ на собственныхъ здоровыхъ ногахъ домой въ Теннеси!»

Онъ кончилъ, наступило молчаніе, прерываемое только шумомъ вѣтра и ударами мокраго снѣга. Мистеръ Ляйкинсъ нетерпѣливо возразилъ:

— Ну, и что же?

— Да ничего, — отвѣтилъ Рилей, — это случилось тридцать лѣтъ тому назадъ.

— Хорошо, хорошо, но что же дальше?

— Я очень друженъ съ этимъ древнимъ патріархомъ. Каждый день вечеромъ онъ приходитъ ко мнѣ проститься. Часъ тому назадъ я видѣлся съ нимъ по обыкновенію; онъ отправляется завтра утромъ въ Теннеси; говорилъ, что разсчитываетъ получить свои деньги и тронуться въ дорогу раньше, нежели такой полуночникъ, какъ я, встанетъ съ постели. Слезы стояли въ его глазахъ, такъ онъ былъ радъ, что скоро еще разъ увидитъ свой старый Теннеси и всѣхъ друзей.

Опять наступило молчаніе, прерванное, наконецъ, незнакомцемъ.

— И это все?

— Все.

— Однако, принимая во вниманіе, что теперь ночь и такая скверная ночь, мнѣ кажется, что исторія ваша черезчуръ уже длинна. Но что же дальше?

— О, ничего особеннаго.

— Да, въ чемъ же, наконецъ, смыслъ всего этого?

— О, да почти никакого. Только, если вы не очень ужь спѣшите возвратиться въ С. Франциско, получивъ назначеніе, то я бы посовѣтывалъ вамъ «остановиться у Гадсбая» и немного отдохнуть. Прощайте. Богъ да поможетъ вамъ!

Сказавъ это, Рилей преспокойно повернулся на каблукахъ и ушелъ отъ изумленнаго школьнаго учителя, неподвижная, фигура котораго, занесенная снѣгомъ, еще долго виднѣлась на мѣстѣ при слабомъ мерцаніи уличныхъ фонарей.

Онъ такъ и не получилъ мѣста почтмейстера. Возвращаюсь, однако, къ Люцерну и его рыболовамъ; послѣ почти девяти часовъ ожиданія я рѣшилъ, что тотъ, кто пожелаетъ дождаться, когда хоть одна изъ этихъ откормленныхъ опытныхъ рыбъ будетъ поймана на удочку, хорошо сдѣлаетъ, если «остановится у Гадсбая» и не будетъ очень спѣшить. Похоже на то, что въ теченіе послѣднихъ сорока лѣтъ ни одной еще рыбы не было поймано съ этой набережной, и тѣмъ не менѣе терпѣливый рыбакъ весь день сидитъ у воды, наблюдаетъ за своимъ поплавкомъ и, какъ кажется, вполнѣ доволенъ своею судьбой. Такихъ же довольныхъ, счастливыхъ и терпѣливыхъ рыболововъ и почти въ такомъ же количествѣ можно еще видѣть развѣ въ Парижѣ, на берегахъ Сены, хотя общая молва и утверждаетъ, что единственная добыча, которая за послѣднее время была тамъ поймана — это дохлыя собаки и кошки.

ГЛАВА XXVII.

Вблизи Люцернскаго Льва находится единственное въ своемъ родѣ мѣстечко, которое называютъ здѣсь «Ледниковымъ садомъ»; расположено оно на возвышенности. Четыре или пять лѣтъ тому назадъ работники, копавшіе здѣсь рвы для фундамента какого-то зданія, случайно натолкнулись на эти любопытные остатки давно минувшихъ лѣтъ. Ученые нашли въ нихъ подтвержденіе своихъ гипотезъ относительно ледниковаго періода, и по настояніямъ ихъ этотъ маленькій кусочекъ земли былъ купленъ и навсегда сохраненъ отъ возможности быть застроеннымъ. Со всего участка былъ снятъ верхній слой почвы, подъ которымъ были погребены всѣ слѣды въ видѣ царапинъ и рытвинъ, оставленныхъ когда-то существовавшимъ на этомъ мѣстѣ ледникомъ при медленномъ, но неудержимомъ движеніи его внизъ. На протяженіи всего этого участка въ материковой скалѣ оказались громадныя ямы, имѣющія форму котла, и образованныя вслѣдствіе вращенія на одномъ мѣстѣ большихъ камней; силою, вращающею эти камни, являются тѣ стремительные потоки, которые существуютъ въ глубинѣ каждаго ледника. Камни эти и по сіе время лежатъ въ своихъ котлахъ, стѣнки которыхъ, равно какъ и сами камни, отполированы, какъ нельзя быть лучше, вслѣдствіе долговременнаго шлифованія другъ о друга, которому они подвергались въ ту отдаленную отъ нашихъ дней эпоху. Не малая нужна сила для того, чтобы вращать такимъ образомъ эти громадныя глыбы камня. Вся окрестность въ то время имѣла, вѣроятно, совершенно иную форму, чѣмъ теперь: долины поднялись и сдѣлались холмами, а изъ холмовъ образовались долины. Камни, найденные въ котлахъ, несомнѣнно совершили большое путешествіе, такъ какъ скалъ подобнаго рода ближе весьма отдаленнаго Ронскаго ледника въ окружающей мѣстности не найдено.

Въ теченіе нѣсколькихъ дней мы довольствовались тѣмъ, что любовались на голубое Люцернское озеро и на обступившія его со всѣхъ сторонъ горныя вершины, покрытыя вѣчнымъ снѣгомъ; и нельзя не сознаться, что зрѣлище этихъ исполиновъ безразлично были ли они освѣщены яркимъ солнцемъ или мягкимъ свѣтомъ луны, одинаково имѣло въ себѣ какую-то необъяснимую и чарующую прелесть. Наконецъ, мы порѣшили, что не дурно бы было прокатиться намъ по озеру на пароходѣ, а затѣмъ сдѣлать пѣшую прогулку на вершину Риги. Поѣздка на пароходѣ до Флюслена была восхитительна, чему много способствовала ясная солнечная погода съ легкимъ вѣтеркомъ. Всѣ пассажиры безъ исключенія сидѣли на скамейкахъ верхней палубы подъ растянутымъ тентомъ; всѣ болтали, смѣялись; отовсюду слышались восторженныя восклицанія по поводу прелестныхъ пейзажей. Поистинѣ прогулка по этому озеру можетъ доставить громадное удовольствіе! Горы развертывали предъ нами свои нескончаемыя красоты. Мѣстами онѣ поднимались точно прямо изъ водъ озера и своею ужасною массою подавляли нашъ крошечный пароходикъ. Горы эти, хотя и не достигали границы вѣчнаго снѣга, однако же, были достаточно высоки и своими вершинами заходили за облака, которыя окутывали ихъ какъ бы покрываломъ; горы эти состояли на изъ голой и безжизненной скалы, но были покрыты зеленью и производили на зрителя пріятное и веселое впечатлѣніе. Мѣстами онѣ были настолько круты и обрывисты, что трудно было себѣ представить, чтобы человѣкъ могъ ходить по нимъ, а между тѣмъ и на нихъ есть тропинка и швейцарцы ходятъ каждый день.

Нижняя часть нѣкоторыхъ изъ горъ имѣетъ довольно пологій наклонъ, подобно громадной крышѣ надъ кораблемъ, стоящемъ въ докѣ; подъемъ верхней части гораздо круче и дѣлаетъ впечатлѣніе чего-то въ родѣ мансардной кровли. Хорошій глазъ можетъ иногда различить на такой мансардѣ какія-то крошечныя постройки въ родѣ западни для куницъ; и только, хорошо присмотрѣвшись, можно разобрать, что это стоятъ крестьянскія жилища; вотъ ужъ, поистинѣ, можно сказать про такое мѣсто, что оно на вольномъ воздухѣ. А что если крестьянинъ, расхаживая такъ, задремлетъ или ребенокъ его выскочитъ какъ-нибудь за калитку? Не легкую прогулку придется совершить его друзьямъ съ этихъ заоблачныхъ высотъ внизъ, чтобы разыскать его останки. А все-таки, какъ привлекательно выглядываютъ эти воздушные домики! Они такъ удалены отъ всѣхъ заботъ и тревогъ свѣта, и какъ бы погружены въ атмосферу мира и дремоты, что, поживъ въ нихъ, врядъ ли кто захочетъ перейти на жительство снова на наши равнины.

Мы плыли по одному изъ красивѣйшихъ маленькихъ рукавовъ озера среди колоссальныхъ зеленыхъ стѣнъ, наслаждаясь все новыми и новыми красотами по мѣрѣ того, какъ панорама обоихъ береговъ постепенно какъ бы развертывалась передъ ними и исчезала, вслѣдствіе кривизны рукава, позади; временами, въ видѣ сюрприза, горы раздавались и передъ нами появлялась чудовищная бѣлая громада снѣговой горы, какъ напримѣръ, отдаленная, но все же доминирующая надъ всѣмъ, Юнгфрау, или другой изъ гигантовъ, на цѣлую голову превышавшій всю остальную массу не меньшихъ горъ. Въ одну изъ такихъ минутъ, когда я всецѣло быль погруженъ въ созерцаніе подобнаго сюрприза, стараясь навѣки запечатлѣть его въ своей памяти, пока онъ не исчезъ еще за поворотомъ, какой-то молодой, беззаботный голосъ внезапно оторвалъ меня отъ волшебной картины.

— Вы, кажется, американецъ? Я тоже американецъ.

Передо мной стоялъ юноша лѣтъ около восемнадцати или девятнадцати, средняго роста, и довольно стройный; лицо его сіяло довольствомъ и прямодушіемъ; глаза быстро перебѣгали съ предмета на предметъ, но смотрѣли довольно смѣло; вздернутый кверху носъ какъ будто бы сторонился отъ шелковистыхъ небольшихъ усиковъ, съ которыми, вѣрно, онъ не успѣлъ еще познакомиться. Сильно развитыя челюсти говорили о хорошемъ аппетитѣ. На головѣ у него была соломенная съ узкими полями шляпа, съ низкой тульею, вокругъ которой была обвита широкая голубая лента съ вышитымъ спереди якоремъ; сюртукъ съ короткой тальей, панталоны, жилетъ, все было изящно, опрятно и по самой послѣдней модѣ; на ногахъ были одѣты чулки съ красными полосками и кожаные патентованные съ низкими задниками башмаки, зашнурованные черною тесьмою; воротничекъ рубашки сильно открывалъ шею, повязанную голубой ленточкой; дорогая булавка съ брилліантомъ, совершенно новыя перчатки, длинные рукавчики, зашпиленные большими изъ оксидированнаго серебра запонками съ изображеніемъ головы англійскаго мопса довершали его костюмъ. Въ рукахъ у него была элегантная тросточка съ набалдашникомъ въ видѣ головы бульдога съ красными стеклянными глазами. Подъ мышкой онъ держалъ нѣмецкую грамматику Отто. Волосы были коротко острижены, а по затылку, какъ я успѣлъ замѣтить, когда онъ повернулся шелъ тщательно разобранный проборъ. Вынувъ изъ щегольскаго портсигара сигаретку, онъ вставилъ ее въ мундштукъ изъ морской пѣнки, который онъ носилъ при себѣ въ сафьянномъ футлярѣ, и потянулся за моей сигарой. Когда онъ закурилъ, я отвѣтилъ:

— Да, я американецъ.

— Я такъ и зналъ. Я всегда могу узнать американца. На какомъ суднѣ вы сдѣлали переходъ черезъ океанъ?

— На «Голсатіи».

— А мы на «Батавіи Кюнэрдъ», знаете? Какъ удалась ваша поѣздка?

— Погода была порядочно бурная.

— Такая же была и во время нашего перехода. Капитанъ говорилъ, что ему рѣдко встрѣчалось видѣть болѣе бурную погоду. Вы откуда?

— Изъ Новой Англіи.

— И я также. Я изъ Нью-Блюмфильда. Вы не одинъ путешествуете?

— Нѣтъ, съ пріятелемъ.

— А мы такъ всѣмъ семействомъ. Ужасная скука разъѣзжать одному, неправда ли?

— Да, довольно скучно.

— Бывали вы здѣсь раньше?

— Да.

— А я не былъ еще. Это мое первое путешествіе по здѣшнимъ мѣстамъ. Но зато мы были повсюду, между прочимъ, въ Парижѣ. Я поступаю въ слѣдующемъ году въ Гарвардъ и теперь все свое время посвящаю изученію нѣмецкаго языка. Безъ него я не могу и поступить. Французскій языкъ я знаю порядочно и не встрѣчалъ въ этомъ отношеніи никакихъ затрудненій ни въ Парижѣ, ни въ другихъ мѣстахъ, гдѣ говорятъ по-французски.

— Въ какой гостинницѣ вы остановились?

— Въ «Швейцергофѣ».

— Развѣ! Но я никогда не встрѣчалъ васъ въ пріемной. Я, знаете, большую часть времени провожу въ пріемныхъ, потому что тамъ очень много американцевъ. Я завелъ массу знакомствъ. Я узнаю американца съ перваго взгляда, сейчасъ же заговариваю съ нимъ и тутъ же завожу знакомство. Я очень люблю заводить новыя знакошетва, а вы?

— О, безъ сомнѣнія.

— Они, знаете, вносятъ разнообразіе въ такія путешествія. Я никогда не соскучусь въ такомъ путешествіи, если есть возможность завести знакомыхъ и поговорить. Но я думаю, что въ этихъ путешествіяхъ очень легко соскучиться, если нельзя завести знакомства и поболтать. Я большой любитель поговоритъ, а вы?

— Ужасный.

— Не надоѣло вамъ еще это путешествіе?

— Не совсѣмъ, хотя временами и бываетъ скучно.

— Вотъ то-то и есть, вы видите, что необходимо имѣть какъ можно больше знакомыхъ и больше говорить. Это мое правило, которому я всегда и слѣдую; я бываю вездѣ, завожу знакомство со всякимъ и говорю, говорю безъ конца и никогда не соскучусь. Были вы уже на Риги?

— Нѣтъ.

— Пойдете?

— Думаю, что пойду.

— Въ какой гостинницѣ вы остановитесь тамъ?

— Не знаю еще. Развѣ ихъ нѣсколько?

— Три. Останавливайтесь у Шрейбера. Вы найдете у ними массу американцевъ. На какомъ суднѣ переплыли вы черезъ океанъ?

— «Антверпенъ».

— Нѣмецкій, вѣроятно. Будете вы въ Женевѣ?

— Да.

— Въ какой гостинницѣ думаете тамъ остановиться.

— Въ гостиницѣ «l’Ecu de Genève».

— Ни подъ какимъ видомъ. Тамъ ни одного американца! Остановитесь въ одной изъ тѣхъ большихъ гостинницъ, что за мостомъ, онѣ полны американцами.

— Но я хочу практиковаться въ арабскомъ языкѣ.

— Боже правый! Вы говорите по-арабски?

— Да, въ достаточной степени, чтобы объясняться.

— Но, чортъ возьми, для чего же вамъ ѣхать тогда въ Женеву, тамъ никто не говоритъ по-арабски, тамъ всѣ говорятъ по-французски. Въ какой гостинницѣ вы здѣсь остановились?

— Въ гостинницѣ «Pension-Beaurivage».

— Э, вамъ слѣдовало бы остановиться въ «Швейцергофѣ.» Развѣ вы не знаете, что «Швейцергофъ» лучшая гостинница во всей Швейцаріи? Загляните-ка въ свой Бедекеръ.

— Знаю, но я полагалъ, что тамъ, быть можетъ, мало американцевъ.

— Мало американцевъ! Да Богъ съ вами, «Швейцергофъ» просто кишитъ ими. Я все время провожу тамъ въ большой пріемной. Я завелъ тамъ массу знакомыхъ. Не такъ, впрочемъ, много, какъ прежде, теперь тамъ остались одни новички, прежніе же почти всѣ повыѣхали. Вы изъ какой мѣстности?

— Изъ Арканзаса.

— Вотъ какъ! А я изъ Новой Англіи; Нью-Бляшфильдъ мой родной городъ. Я теперь великолѣпно провожу время, а вы?

— Восхитительно.

— Именно такъ. Я люблю такое блужданье безъ опредѣленной цѣли, обильное новыми знакомствами, когда можно вдоволь поболтать. Я сразу узнаю американца, сейчасъ же подхожу къ нему, заговариваю и завожу знакомство. И мнѣ никогда не надоѣстъ такое путешествіе, если я могу дѣлать знакомства и поговорить. Я ужасный любитель поговорить, если попадется подходящій человѣкъ, а вы?

— А я предпочитаю болтовню всѣмъ другимъ развлеченіямъ.

— Точь въ точь, какъ я. Другіе любятъ взять книгу, усѣсться съ ней и читать, и читать, и читать безъ конца, или же скитаться повсюду и зѣвать на всѣ эти озера, горы и тожу подобныя вещи, но это не въ моемъ вкусѣ; нѣтъ, сэръ, если это имъ нравится, то и пусть они такъ поступаютъ; не буду имъ мѣшать; но что касается меня, то я люблю поболтать. Были вы на Риги?

— Былъ.

— Въ какой гостинницѣ вы тамъ останавливались?

— У Шрейбера.

— Прекрасная гостинница, я тоже у него останавливался. Полна американцами, не правда ли? И это всегда такъ, всегда такъ! Это всѣмъ извѣстно. На какомъ суднѣ перешли вы черезъ океанъ?

— На пароходѣ «Парижъ».

— Французская компанія, вѣроятно! Какая погода… Виноватъ, на одну только минуту — вонъ стоятъ еще американцы, которыхъ я еще ни разу не видѣлъ.

И онъ ушелъ. Ушелъ совершенно невредимъ. Меня ужасно подмывало загарпунить его въ спину своимъ альпенштокомъ и я уже поднялъ оружіе, но потомъ раздумалъ; я почувствовалъ, что у меня не хватаетъ духу убить такого жизнерадостнаго, невиннаго и добродушнаго болвана.

Полчаса спустя, я вдѣлъ на скамейкѣ и съ живѣйшимъ интересомъ разсматривалъ громадную глыбу, мимо которой мы плыли — глыбу, въ видѣ чудовищной пирамиды въ восемьдесятъ футовъ величиною, оформленную не человѣкомъ, а великою, свободною рукою природы, десятки милліоновъ лѣтъ назадъ заготовившею этотъ монолитъ для человѣка, который окажется достойнымъ этого памятника. Такой избранникъ, наконецъ, найденъ, и на скалѣ на передней ея поверхности громадными буквами начертано имя Шиллера. Весьма замѣчательно, что памятникъ этотъ ничѣмъ еще не оскверненъ и не поруганъ. Разсказываютъ, что года два тому назадъ нашелся какой-то чужестранецъ, который помощью веревокъ и доски спустился съ вершины скалы и по всей лицевой ея сторонѣ буквами еще большими тѣхъ, которыми написано имя Шиллера, вывелъ синею краскою слѣдующія слова:

«Испробуйте Созодонть».

«Покупайте Солнечный Печной Лакъ».

«Испытайте Бензалинъ».

Онъ былъ арестованъ и оказался американцемъ. Во время разбирательства дѣла судья сказалъ ему:

— Вы пріѣхали изъ страны, гдѣ всякій наглецъ можетъ безнаказанно профанировать и оскорблять природу, а слѣдовательно и самого Творца ея, если только это можетъ прибавить хоть одну копѣйку въ его карманѣ. Но здѣсь на такіе поступки смотрятъ иначе. Такъ какъ вы иностранецъ, и кромѣ того невѣжественны, то я налагаю на васъ легкое взысканіе; если бы вы были здѣшнимъ уроженцемъ, то я поступилъ бы съ вами гораздо строже. Слушайте же и повинуйтесь. Немедленно вы должны уничтожить на памятникѣ Шиллера всѣ слѣды вашего оскорбительнаго поступка; вы заплатите десять тысячъ франковъ штрафу; на два года вы будете отданы въ принудительныя работы; затѣмъ васъ слѣдовало бы наказать плетью, осмолить и посыпать перьями, отрѣзать вамъ уши, и, выведя на границу кантона, изгнать навсегда изъ его предѣловъ. Послѣднія тяжкія наказанія не будутъ примѣнены къ вамъ, не изъ снисхожденія лично къ вамъ, но къ той великой республикѣ, которая имѣетъ несчастіе быть вашимъ отечествомъ.

Пароходныя скамейки были составлены въ два ряда спинками другъ къ другу такъ близко, что волосы на моемъ затылкѣ почти касались волосъ двухъ дамъ, сидѣвшихъ сзади меня. Вдругъ я услышалъ, что съ ними заговорилъ кто-то изъ подошедшихъ, при чемъ я подслушалъ слѣдующій разговоръ:

— Вы, кажется, американки? — Я тоже американецъ.

— Да, мы американки.

— Я такъ и зналъ, — я всегда узнаю американцевъ. На какомъ суднѣ прибыли вы въ Европу?

— На «Честерѣ».

— А, знаю. А мы пріѣхали на «Батавіи Кюнэрдъ»; знаете? Благополучно ли совершили свой переѣздъ?

— Вполнѣ благополучно.

— Какъ вы счастливы! Во время нашего перехода погода была очень бурная. Капитанъ говорилъ, что никогда еще не видалъ болѣе скверной погоды. Вы изъ какой мѣстности?

— Нью-Джерси.

— И я также. Впрочемъ, нѣтъ, я не то хотѣлъ сказать; я изъ Новой Англіи. Моя родина Нью-Блюмфильдъ. Это ваши дѣти? — Принадлежатъ они вамъ обѣимъ?

— Нѣтъ, только одной изъ насъ; это мои дѣти; моя пріятельница не замужемъ.

— Дѣвица, значитъ? Я тоже не женатъ. Вы путешествуете однѣ?

— Нѣтъ, съ нами ѣдетъ мой мужъ.

— А мы путешествуемъ всѣмъ семействомъ. Ужасная скука ѣздить одному — не правда ли?

— Полагаю, что да.

— А вонъ опять показалась гора Пилата. Она названа по Понтію Пилату, который, знаете, стрѣлялъ въ яблоко, положенное на головѣ и Вильгельма Теля. Въ путеводителяхъ все объ этомъ сказано. Самъ-то я не читалъ, но мнѣ разсказывалъ одинъ американецъ. Я никогда не читаю въ такихъ путешествіяхъ, когда можно и безъ того пріятно провести время. Видѣли вы когда-нибудь ту часовню, гдѣ Вильгельмъ Тель обыкновенно проповѣдывалъ?

— Я даже и не знала, что онъ когда-либо проповѣдывалъ здѣсь.

— О какже, проповѣдывалъ. Тотъ же американецъ мнѣ и говорилъ. Онъ ни на минуту не закрываетъ своего путеводителя. Объ этомъ озерѣ онъ больше знаетъ, чѣмъ сами рыбы, которыя живутъ въ немъ. Часовня эта такъ и называется, часовнею Теля — вы можете спросить у кого угодно. Бывали вы когда-нибудь здѣсь прежде?

— Да.

— А я не былъ. Это моя первая поѣздка. Но зато мы бывали въ Парижѣ и въ другихъ мѣстахъ. Въ будущемъ году я поступаю въ Гарвардъ, а теперь все время изучаю нѣмецкій языкъ. Пока не изучу его, нельзя и поступить. Это у меня грамматика Отто; лучшая книга, чтобы изучить всѣ эти «ich habe gehabt haben». Но, правду говоря, я совсѣмъ не могу заниматься во время такихъ шатаній съ мѣста на мѣсто. Если мнѣ и придетъ охота позаняться, то и то я больше старое повторяю: ich habe gehabt, du hast gehabt, er hat gehabt, wir haben gehabt, ihr habet gehabt, sie haben gehabt, что сейчасъ же подѣйствуетъ на меня, знаете, усыпительно, и я опять дня три не беру книги въ руки. Этотъ нѣмецкій языкъ ужасно скверно дѣйствуетъ на мозгъ; необходимо заниматься имъ понемногу, иначе голова пойдетъ кругомъ и все въ ней такъ спутается, точно тамъ масло сбивали. Вотъ французскій языкъ совершенно другое; при изученіи его не можетъ быть ничего подобнаго; съ нимъ у меня не больше хлопотъ, чѣмъ у гуляющаго съ попавшейся ему сорокой. Всѣ эти j’ai, tuas, на и такъ далѣе, я также легко запоминаю, какъ a, b, c. Я отлично обходился и въ Парижѣ и вездѣ, гдѣ только говорятъ по-французски. Въ какой гостинницѣ вы остановились?

— Въ «Швейцергофѣ».

— Быть не можетъ! Я ни разу не видалъ васъ въ большой гостиной. а я провожу въ ней большую часть времени, такъ какъ тамъ можно встрѣтить очень много американцевъ. Я дѣлалъ массу знакомствъ… Были вы уже на Риги?

— Нѣтъ.

— Пойдете?

— Думаемъ идти.

— Въ какой гостинницѣ думаете вы тамъ остановиться.

— Не знаю еще.

— Остановитесь у Шрейбера, тамъ масса американцевъ. На какомъ кораблѣ перешли вы черезъ океанъ?

— На «Честерѣ».

— Ахъ, да, припоминаю, — я уже спрашивалъ васъ объ этомъ. Но я всегда у каждаго спрашиваю относительно судна и поэтому часто забываю и задаю тоъ же вопросъ снова. Вы поѣдете въ Женеву?

— Да.

— Гдѣ вы тамъ остановитесь?

— Мы думаемъ остановиться въ пансіонѣ.

— Не думаю, чтобы вамъ тамъ понравилось; въ пансіонѣ весьма мало американцевъ. А здѣсь гдѣ вы остановились?

— Въ «Швейцергофѣ.»

— Да, я уже спрашивалъ. Но я и о гостинницѣ всегда всѣхъ спрашиваю и поэтому у меня въ головѣ перемѣшались всѣ названія гостинницъ. Но это поддерживаетъ разговоръ, а я люблю поговорить. Это доставляетъ мнѣ немало развлеченія въ подобной поѣздкѣ; вы согласны со мной?

— Да, иногда.

— Пока я могу говорить, я никогда не соскучусь, вѣроятно тo же самое примѣнимо и къ вамъ?

— Вообще говоря, да. Но бываютъ и исключенія изъ этого правила.

— Ну, понятно. Я и самъ не со всякимъ въ состояніи говорить. Чуть кто начнетъ безконечную рацею о видахъ, исторіи или живописи или о другихъ подобныхъ-же скучныхъ вещахъ, я сейчасъ же навостряю лыжи. «До свиданія, говорю, мнѣ надо идти, надѣюсь еще увидѣться съ вами», — и сейчасъ же ухожу. Вы изъ какой мѣетноcти?

— Изъ Нью-Джерси.

— Ахъ, опять я забылъ, что уже задавалъ вамъ этотъ вопросъ. Видѣли вы Люцернскаго Льва?

— Нѣтъ еще.

— И я также. Но тотъ же американецъ, который разсказывалъ мнѣ о горѣ Пилата, говорилъ, что этотъ левъ замѣчательнѣйшая вещь. Длина его цѣлыхъ 28 фут. Это кажется невѣроятнымъ, но, тѣмъ не менѣе, онъ это утверждаетъ. Онъ видѣлъ его вчера и говоритъ, что онъ тогда умиралъ; полагаю, что теперь онъ уже умеръ. Но это ничему не мѣшаетъ, вѣроятно, изъ него сдѣлаютъ чучелу. Это ваши дѣти, или же вашей спутницы?

— Мои.

— Ага, вы уже говорили. Поѣдете вы въ… да, я уже спрашивалъ объ этомъ. На какомъ суднѣ… я спрашивалъ и о томъ. Въ какой гостинницѣ вы… нѣтъ, вы уже говорили мнѣ. Позвольте спросить… э… а, какая погода… нѣтъ, мы уже говорили поэтому поводу. Э, э… кажется, мы говорили уже обо всемъ. Bonjour — весьма счастливъ познакомиться съ вами, mesdames. Guten Tag.

ГЛАВА XXVIII.

Риги-Кульмъ представляетъ внушительную горную массу въ 6 000 футовъ вышиною, стоящую нѣсколько особнякомъ; съ вершины ея открывается видъ на громадную площадь, усѣянную голубыми озерами, зелеными долинами и снѣжными горами — величественное зрѣлище на протяженіи цѣлыхъ 300 миль во всѣ стороны. Подняться на вершину горы можно или по желѣзной дорогѣ, или верхомъ, или же пѣшкомъ, какъ кому болѣе нравится. Однажды утромъ, когда ярко свѣтило солнце, запасшись дорожными костюмами, я переѣхалъ со своимъ агентомъ озеро на пароходѣ и высадился въ деревушкѣ Беггисъ въ разстояніи трехъ четвертей часа пути отъ Люцерна. Деревушка эта лежитъ у caмаго подножія горы.

Вскорѣ мы весело шагали по покрытой листьями тропинкѣ и между нами завязался обычный разговоръ. Наступилъ полдень, день былъ ясный, небо безоблачно, повѣвалъ легкій вѣтерокъ, подъемъ былъ отлогій, а картины, открывавшіяся при каждомъ поворотѣ дороги, то на голубыя озера съ красивыми парусными лодками, то на причудливо выступающія скалы, были прелестныя, какъ волшебный сонъ. Все шло прекрасно, мы были въ хорошемъ настроеніи и въ недалекомъ будущемъ предвкушали новое наслажденіе — увидѣть въ первый разъ въ жизни зрѣлище солнечнаго восхода въ Альпахъ, что и было главною цѣлью нашего путешествія. Спѣшить не было, повидимому, никакой надобности, такъ какъ разстояніе отъ Беггисъ до вершины горы во всѣхъ путеводителяхъ показано не болѣе, какъ три съ четвертью часа. Я говорю «повидимому» потому, что разъ уже «спутникъ» надулъ насъ относительно разстоянія между Аллерхейлигенъ и Оппенау и съ той поры я постоянно боюсь, что онъ можетъ обмануть насъ вторично. Мы были увѣрены только относительно высоты горы, разстояніе же въ часахъ отъ подошвы ея до вершины мы разсчитывали опредѣлить гораздо вѣрнѣе сами при помощи личнаго опыта. Мы знали, что высшая точка горы находится на высотѣ 6.000 футовъ надъ уровнемъ моря; надъ уровнемъ же озера не болѣе, какъ на 4.500 футовъ. Спустя полчаса послѣ начала восхожденія мы чувствовали прежнюю бодрость, и желаніе наше достигнуть намѣченной цѣли ни мало не уменьшилось; къ тому же мы придумали нѣсколько облегчить себѣ трудъ; короче сказать мы наняли мальчугана, которому и поручили нести за собой наши альпештоки, мѣшки и плащи.

Вѣроятно, мы останавливались, чтобы поваляться на травѣ въ тѣни деревьевъ и покурить, гораздо чаще, нежели мальчуганъ привыкъ къ тому, потому что онъ, наконецъ, спросилъ насъ, какъ мы его наняли, — на годъ или же только въ одинъ конецъ. Мы отвѣчали ему, что онъ можетъ идти впередъ, если онъ уже такъ спѣшитъ. Мальчикъ возразилъ, что хотя онъ и не спѣшитъ особенно, но все-таки ему бы хотѣлось дойти до вершины пока онъ еще не состарѣлся. Тогда мы приказали ему идти впередъ и оставить вещи въ гостинницѣ, расположенной въ наивысшей точкѣ горы, куда вскорѣ подоспѣемъ и мы сами. Онъ отвѣтилъ, что постарается занять въ гостинницѣ для насъ комнату; если же окажется, что гостинница переполнена, то прикажетъ построить для насъ новую и при томъ поскорѣе, чтобы штукатурка и краска успѣли бы высохнуть къ нашему приходу. Издѣваясь такимъ образомъ надъ нами, онъ пошелъ впередъ и скоро исчезъ изъ виду. Около шести часовъ вечера мы были уже на значительной высотѣ, а видъ на озеро и горы все расширялся и дѣлался интереснѣе. Ненадолго мы остановились у домика, гдѣ достали хлѣба, сыра и кварту или двѣ свѣжаго молока. Закусивъ этими припасами, сидя на открытомъ балкончикѣ и любуясь восхитительною картиною, разстилающеюся передъ нашими глазами, мы двинулись дальше.

Минутъ десять спустя мы встрѣтили вспотѣвшаго, раскраснѣвшагося человѣка, шедшаго громадными шагами внизъ къ намъ навстрѣчу. Какъ бы помогая себѣ въ такой поспѣшной ходьбѣ, онъ съ силою опирался на свой альпенштокъ, закидывая его далеко передъ собою, причемъ желѣзное остріе глубоко вонзалось въ землю. Незнакомецъ остановился и, обмахиваясь шляпою, сталъ переводить дыханіе и вытирать мокрое лицо и шею краснымъ носовымъ платкомъ. Отдышавшись немного, онъ спросилъ насъ, далеко ли еще до Беггиса. Я отвѣтилъ, что три часа. Онъ поглядѣлъ съ удивленіемъ и сказалъ:

— Какъ, еще три часа! А вѣдь кажется, что отсюда въ озерѣ сухарь помочить можно, такъ оно близко. Есть тутъ какая-нибудь гостинница?

Я отвѣчалъ, что есть.

— Ну, — сказалъ онъ, — мнѣ не выдержать еще трехъ часовъ, довольно для меня на сегодня; приходится переночевать здѣсь.

Тогда, въ свою очередь, спросилъ я:

— А скоро мы будемъ на вершинѣ?

— На вершинѣ? Да Богъ съ вами, вы только-что начали еще подниматься.

Тогда я сказалъ, что и намъ необходимо ночевать въ той же гостинницѣ. Итакъ, мы вернулись всѣ втроемъ и, заказавъ себѣ горячій ужинъ, провели вечеръ очень не дурно съ этимъ англичаниномъ.

Нѣмка, содержательница гостинницы, отвела намъ прекрасныя комнаты съ чистыми постелями; отправляясь въ нихъ на ночь, мы съ Гаррисомъ порѣшили, что на другой день встанемъ какъ можно ранѣе и будемъ наблюдать солнечный восходъ. Но такъ какъ мы были страшно утомлены, то и спали, какъ полицейскіе; когда мы проснулись и бросились къ окнамъ, было уже поздно, да и не удивительно, такъ какъ часы показывали половину двѣнадцатаго. Это было тяжелымъ разочарованіемъ. Дѣлать нечего, мы заказали завтракъ и просили хозяйку пригласить англичанина, но та отвѣчала, что онъ давно уже всталъ и ушелъ еще затемно, причемъ страшно ругался и сердился на что-то или на кого-то. Мы никакъ не могли сообразить въ чемъ дѣло. Онъ спрашивалъ хозяйку о высотѣ, на которой находится эта гостинница и, узнавъ, что высота ея равна 1.495 футъ, вотъ и все, что она ему отвѣтила — страшно разсердился и сказалъ, между прочимъ, что среди дураковъ и путеводителей въ этой проклятой странѣ достаточно провести сутки, чтобы и самому на цѣлый годъ дуракомъ сдѣлаться. Гаррисъ сдѣлалъ предположеніе, что, вѣроятно, нашъ мальчуганъ далъ ему невѣрныя свѣдѣнія; и это казалось тѣмъ вѣроятнѣе, что эпитетъ, которымъ англичанинъ кого-то наградилъ, какъ разъ подходилъ къ нашему мальчику.

Послѣ полудня мы тронулись въ путь и со свѣжими силами снова зашагали по направленію къ вершинѣ. Пройдя сотни двѣ ярдовъ, мы остановились для отдыха. Закуривая свою трубку и оглянувшись налѣво, я замѣтилъ длинную струю чернаго дыма, медленно ползущую вверхъ по крутому откосу горы. Нѣтъ сомнѣній, то былъ локомотивъ. Мы тотчасъ же вскочили и принялись смотрѣть во всѣ глаза, такъ какъ никогда ранѣе не видали горной дороги. Наконецъ, мы разсмотрѣли и самый поѣздъ. Казалось невѣроятнымъ, чтобы такая тяжесть могла взобраться по этимъ крутымъ, какъ крыша, горнымъ склонамъ, но фактъ былъ у насъ передъ глазами и для сомнѣній не было мѣста.

Часа черезъ два мы достигли прелестнаго мѣстечка, обдуваемаго чистымъ, свѣжимъ вѣтеркомъ; небольшая пастушеская хижина пріютилась тамъ за выступомъ скалы; по всей крышѣ этой хижины были набросаны большіе камни, чтобы ее не сорвало вѣтромъ во время сильныхъ бурь, свирѣпствующихъ нерѣдко въ этой мѣстности. Окрестность имѣла дикій видъ; повсюду торчали скалы, но было не мало и деревьевъ, а мохъ и трава росли вездѣ въ изобиліи.

Далеко внизу на противоположномъ берегу озера виднѣлись деревни и только сейчасъ намъ бросилась въ глаза разница въ величинѣ между этими деревушками и окружающими ихъ горами. Когда самъ находишься въ такой деревнѣ, то она кажется даже большой, дома въ ней довольно высокими, а окружающія горы нисколько не подавляютъ ихъ своею величиною, но какая разница, когда смотришь съ такой высоты, на которой мы находились въ настоящую минуту! Горы сдѣлались еще больше и величественнѣе и точно стоятъ погруженныя въ какую-то торжественную задумчивость съ челомъ, окутаннымъ облаками, а деревушки у ихъ подножія, если только непривычный глазъ еще замѣтитъ ихъ, кажутся такими крохотными и такъ прильнули къ землѣ, что я не нахожу ничего лучшаго, какъ сравнить ихъ съ кучею сора, натасканнаго муравьями подъ величественными сводами какого-нибудь громаднаго собора. Пароходы, дымящіе гдѣ-то тамъ на днѣ этой ужасной пропасти, кажутся игрушками, а парусныя и гребныя лодки годными развѣ только для какихъ-нибудь фей, живущихъ въ чашечкахъ лилій и разъѣзжающихъ на шмеляхъ.

Внезапно мы очутились среди полдюжины овецъ, мирно щипавшихъ траву около ручейка съ чистою водою, выбѣгавшаго изъ скалистой стѣны въ сто футовъ вышиною; одновременно уши наши были поражены своеобразной мелодіей, чѣмъ-то вродѣ

«Люль…..л…..л…..люль-люль-ли-о-о-о!»,

весело доносившейся изъ какого-то близкаго, хотя и невидимаго источника; мы догадались, что слышимъ въ первый разъ въ своей жизни знаменитую альпійскую свирѣль — jodel — во всей ея природной дикости. Мы сейчасъ же узнали то пріятное сочетаніе баритона съ фальцетомъ, которое дома извѣстно у насъ подъ названіемъ «Тирольской трели». Игра продолжалась и доставляла намъ не мало удовольствія. Наконецъ, появился и самый музыкантъ — пастухъ, мальчикъ лѣтъ шестнадцати, которому въ порывѣ восторга и благодарности мы дали цѣлый франкъ и просили поиграть еще немного. Онъ игралъ, а мы слушали. Наконецъ, мы двинулись дальше, а онъ все провожалъ насъ своей мелодіей, пока мы не скрылись изъ виду. Спустя четверть часа мы встрѣтили другого пастушка, который тоже игралъ на свирѣли, и дали ему полфранка, чтобы и онъ поигралъ намъ. И этотъ проводилъ насъ своей музыкой. Затѣмъ мы стали встрѣчать такихъ музыкантовъ каждыя десять минутъ; первому изъ нихъ мы дали восемь центовъ, второму шесть, третьему четыре, четвертому всего одинъ пенни; номера пятый, шестой и седьмой не получили ничего, а затѣмъ въ теченіе всего остального дня мы платили всѣмъ другимъ попадавшимся намъ музыкантамъ по франку, чтобы только они прекращали свою игру. Черезчуръ уже много этихъ музыкантовъ попадается въ Альпахъ.

Часамъ къ четыремъ мы подошли къ громаднымъ натуральнымъ воротамъ, называемымъ Febenthor и образованнымъ двумя большими обломками скалы, стоящими вертикально и перекрытыми сверху третьимъ. Невдалекѣ находится маленькая, но очень привлекательная на видъ гостинница, но энергія наша еще не истощилась и мы пошли дальше.

Часа три спустя мы подошли къ желѣзнодорожной линіи. Крутизна ея была не меньше, чѣмъ у лѣстницы, обыкновенно приставляемой къ крышамъ домовъ; мы рѣшили, что недурные надо имѣть нервы, чтобы рискнуть проѣхаться по этой дорогѣ, вверхъ или внизъ безразлично.

Немало времени мы провели у прозрачнаго ручейка, охлаждая внутренній жаръ холодною, какъ ледъ, водою; это было впервые послѣ отъѣзда изъ дому, когда намъ удалось напиться порядочной воды, такъ какъ въ континентальныхъ гостинницахъ вамъ подаютъ льду самую малость, что въ состояніи сдѣлать вашу воду лишь не такою теплою, но не охладить ее. Какъ слѣдуетъ воду можно охладить только или въ рефригераторѣ, или же въ крытыхъ кувшинахъ со льдомъ. Европейцы говорятъ, что холодная вода разстраиваетъ пищевареніе, но откуда они это знаютъ? Они вѣдь никогда не пьютъ холодной воды.

Въ десять минутъ седьмого мы достигли станціи Кальтбадъ и остановились въ громадной гостинницѣ. Съ просторной веранды открывался величественный видъ на лежащее внизу озеро и окрестныя горы. Мы были очень утомлены, и такъ какъ не желали вторично проспать солнечный восходъ, то управились съ обѣдомъ на сколько возможно поспѣшнѣе и улеглись спать. Съ какимъ наслажденіемъ вытянули мы свои утомленные члены подъ прохладными влажными простынями. И какъ мы спали! Нѣтъ ничего болѣе усыпительнаго, какъ пѣшая прогулка въ горахъ.

На другое утро мы проснулись одновременно и, тотчасъ же вскочивъ съ постели, бросились къ окошку и отдернули занавѣсъ. Но, увы, насъ вторично постигло разочарованіе: было уже половина четвертаго пополудни.

Въ сквернѣйшемъ настроеніи, обвиняя другъ друга, мы начали одѣваться. Гаррисъ ворчалъ, что если бы мы наняли курьера, какъ это всегда и дѣлается, то мы бы не проспали двухъ солнечныхъ восходовъ. Я возразилъ ему, что онъ самъ отлично знаетъ, что тогда одному изъ насъ пришлось бы не спать всю ночь и будить курьера, и, кромѣ того, въ нашемъ путешествіи и безъ того было немало хлопотъ, чтобы наймомъ курьера доставлять себѣ еще новыя.

Во время завтрака настроеніе наше нѣсколько прояснилось, потому что въ путеводителѣ мы вычитали, что въ гостинницѣ на вершинѣ горы туристы поставлены въ невозможность проспать солнечный восходъ; что каждое утро черезъ всѣ залы тамъ проходитъ человѣкъ, который такъ громко трубитъ въ огромный альпійскій рогъ, что пробудился бы даже мертвый. А, кромѣ того, мы въ томъ же спутникѣ нашли и другое утѣшительное свѣдѣніе; а именно, что на вершинѣ не для чего будетъ терять времени на одѣванье, что тамъ каждый хватаетъ свое красное одѣяло въ которое окутывается, и появляется на верандѣ въ видѣ какого-то индѣйца. Это будетъ не дурная и во всякомъ случаѣ романическая картина, человѣкъ двѣсти пятьдесятъ народу столпятся на вершинѣ, и всѣ съ развѣвающимися отъ вѣтра волосами закутанные въ красныя одѣяла, а кругомъ величественныя снѣжныя горы и первые отблески разсвѣта — поистинѣ поразительное и неизгладимое зрѣлище. Это даже хорошо, что мы проспали предыдущихъ два солнечныхъ восхода.

Изъ путеводителя же мы узнали, что находимся на высотѣ 3.228 футовъ надъ уровнемъ озера; слѣдовательно цѣлыхъ двѣ трети путешествія было уже совершено. Мы выступили въ путь въ четверть пятаго послѣ полудня; ярдовъ на сто выше гостинницы желѣздорожный путь развѣтвляется: одна вѣтвь идетъ прямо и поднимается на крутой холмъ, другая круто поворачиваетъ вправо и поднимается довольно отлого. Мы избрали послѣднюю и, пройдя вдоль нея около мили, повернули за выступъ скалы и очутились передъ красивою новенькою гостинницей. Если бы мы прошли мимо, то несомнѣнно добрались бы, наконецъ, до вершины, но Гаррисъ вздумалъ разспрашивать и, по обыкновенію, у такого, который ничего самъ не знаетъ, тѣмъ не менѣе, спрошенный посовѣтовалъ намъ вернуться и держаться другой вѣтки. Мы такъ и сдѣлали и впослѣдствіи немало о томъ пожалѣли.

Мы лѣзли и лѣзли безъ конца; мы поднялись не менѣе, чѣмъ на сорокъ вершинъ, но всякій разъ впереди появлялась другая, еще высшая. Начался дождикъ, который все увеличивался и промочилъ насъ насквозь; намъ было ужасно холодно. Въ довершеніе непріятности, вся мѣстность заволоклась густымъ туманомъ облаковъ, и мы принуждены были держаться рельсъ, чтобы не потерять другъ друга. Временами мы отходили отъ линіи и шли слѣва отъ нея по какой-то узенькой тропинкѣ, но вдругъ повѣялъ вѣтерокъ и отнесъ окутывавшій насъ туманъ, и къ ужасу нашему мы увидѣли, что находимся на самомъ краю пропасти, такъ что вытянутая лѣвая рука наша висѣла надъ бездной; пришлось снова вернуться на рельсы.

Наступала ночь, темная, сырая и холодная. Около восьми часовъ вечера туманъ разсѣялся, и мы натолкнулись на довольно торную тропинку, поднимающуюся весьма круто влѣво. Мы пошли по ней и не успѣли мы отойти отъ желѣзнодорожной линіи настолько далеко, что снова вернуться къ ней сдѣлалось уже невозможнымъ, — какъ туманъ вторично окуталъ насъ.

Мы находились на совершенно открытомъ мѣстѣ и чтобы хоть немного согрѣться, принуждены были идти наугадъ, хотя каждую минуту могли ожидать, что свалимся въ пропасть. Около девяти часовъ мы сдѣлали весьма важное открытіе — именно, что мы потеряли тропинку. Нѣкоторое время мы ползали на четверенькахъ, но найти ея все-таки не могли; наконецъ, мы сѣли прямо въ грязь и мокрую траву и стали ждать. Черезъ нѣсколько времени мы были поражены внезапнымъ появленіемъ изъ-за тумана какой-то громадной неясной массы, которая вскорѣ опять скрылась въ надвинувшемся туманѣ. Безъ сомнѣнія, то была оставленная нами гостинница, размѣры которой были сильно преувеличены туманомъ, но передъ нами была пропасть и мы не осмѣливались тронуться съ мѣста.

Такъ просидѣли мы цѣлый часъ, стуча отъ холода зубами и съ дрожью во всемъ тѣлѣ, перекоряясь изъ-за каждаго пустяка, каждый изъ насъ старался свалить на другого вину по поводу оставленія нами желѣзнодорожной линіи. Мы сидѣли, повернувшись спиною къ пропасти, потому что съ той стороны дулъ вѣтеръ. Наконецъ, туманъ началъ рѣдѣть, и когда Гаррисъ поприглядѣлся, то оказалось, что прямо передъ нами, на томъ самомъ мѣстѣ, гдѣ по нашимъ предположеніямъ находилась пропасть, стоялъ громадный, темный, неясный силуэтъ гостинницы.

Можно было даже различить окна и трубы зданія и слабое мерцаніе огней. Первымъ ощущеніемъ нашимъ была глубокая, неудержимая радость, но затѣмъ насъ охватила самая бѣшеная ярость, когда мы сообразили, что замѣтили бы гостинницу на цѣлыхъ три четверти часа ранѣе, если бы не сидѣли здѣсь и не проводили время въ безполезныхъ и глупыхъ ссорахъ.

Да, это и была та самая гостинница на Риги-Кульмъ, которая занимаетъ самое высокое мѣсто на вершинѣ горы и отдаленные огоньки которой мы такъ часто наблюдали вмѣстѣ со звѣздами съ нашего балкона въ Люцернѣ. Мрачный привратникъ и мрачные слуги оказали намъ сначала довольно холодный пріемъ, но затѣмъ смягчились и указали намъ ту комнату, которая была нанята нашимъ мальчуганомъ.

Мы переодѣлись въ сухое платье, какое нашлось у насъ, и, въ ожиданіи, пока поспѣетъ ужинъ, принялись бродить по двумъ обширнымъ пещероподобнымъ пріемнымъ, въ одной изъ которыхъ помѣщалась печь. Печь эта стояла въ углу и какъ стѣною была окружена туристами. Не будучи въ состояніи пробиться къ огоньку, мы стали расхаживать въ арктическихъ широтахъ помѣщенія среди многочисленной публики, сидѣвшей молча, серьезно, уныло, дрожащей отъ холода и, вѣроятно, думающей, что какъ же они всѣ глупы, что пришли сюда. Съ числѣ публики было нѣсколько американцевъ и нѣмцевъ, но большинство, какъ легко можно было замѣтить, состояло изъ англичанъ.

Мы перешли въ другое помѣщеніе, гдѣ стояла густая толпа народа. Оказалось, что тамъ помѣстился настоящій летучій магазинъ. Туристы на перебой покупали всевозможнаго рода бездѣлушки вродѣ ножей для разрѣзанія бумаги съ надписью: «На память о Риги» и съ ручками изъ небольшихъ кривыхъ роговъ пресловутой серны; было тамъ не мало кубковъ, рюмокъ и прочихъ вещицъ съ такими же надписями. Я совсѣмъ уже собрался купить какой-то ножичекъ, но потомъ рѣшилъ, что и безъ того не забуду того холода, которымъ насъ угостили на Риги, и подавилъ въ себѣ это желаніе.

Ужинъ нѣсколько согрѣлъ насъ, и мы немедленно же отправились спать. Но передъ тѣмъ, согласно просьбѣ г. Бедеккера, обращенной ко всѣмъ вообще туристамъ, сообщать ему о всѣхъ замѣченныхъ въ его путеводителѣ неточностяхъ, я написалъ ему нѣсколько строчекъ, въ которыхъ извѣщалъ, что, опредѣляя разстояніе отъ Веггиса до вершины только въ 3 ¹/₄ часа, онъ ошибается почти ровно на три дня. Еще ранѣе я увѣдомилъ какъ его, такъ и германское правительство объ ошибкѣ, допущенной въ опредѣленіи разстоянія между Аллерхейлигеномъ и Оппенау — ошибкѣ, повторенной во всѣхъ правительственныхъ картахъ. Я долженъ здѣсь замѣтить, что на эти письма я не получилъ ни отвѣта, ни благодарности, а что еще непріятнѣе, ни въ спутникахъ, ни на картахъ не сдѣлано никакихъ исправленій. Но я какъ-нибудь выберу время и напишу еще разъ, быть можетъ, письма мои просто не дошли по назначенію.

Мы скорчились подъ сырыми липкими простынями и тотчасъ же заснули, при чемъ укачивать насъ было совершенно лишнимъ. Мы были такъ изнурены, что спали всю ночь, не пошевельнувшись, какъ убитые, пока не проснулись отъ оглушительныхъ звуковъ альпійскаго рога. Понятно, что мы не теряли даромъ времени. Поспѣшно натянувъ на себя кой-что изъ одежды, мы схватили свои красныя одѣяла, завернулись въ нихъ и съ непокрытыми головами черезъ всѣ залы кинулись навстрѣчу свистящему вѣтру. Въ разстояніи сотни ярдовъ отъ гостинницы мы увидѣли большую деревянную эстраду, построенную на самомъ высокомъ мѣстѣ, поспѣшно поднялись мы по лѣстницѣ на самый верхъ ея, и очутились на площадкѣ съ развѣвающимися волосами и хлопающими отъ сильнаго вѣтра полами одѣялъ надъ лежащимъ подъ нашими ногами міромъ.

— Опоздали на цѣлыхъ пятнадцать минутъ, не меньше! — сказалъ Гаррисъ съ досадою — солнце уже давно надъ горизонтомъ.

— Что за бѣда, — отвѣчалъ я, — зрѣлище и безъ того величественное, и мы, если пропустили начало восхода, то захватимъ хотя конецъ его.

На мгновеніе мы погрузились въ созерцаніе дивной картины и были глухи ко всему остальному. Громадный дискъ солнца стоялъ на совершенно безоблачномъ небѣ надъ самымъ горизонтомъ. Весь хаосъ какъ бы сталкивающихся другъ съ другомъ и волнующихся горъ, раскинувшихся на необозримое пространство и бѣлѣющихъ своими покрытыми снѣгомъ вершинами, былъ затопленъ какимъ-то опаловымъ, мѣняющимъ свои оттѣнки свѣтомъ, а изъ-за сплошной массы темныхъ облаковъ, плывущихъ по небу повыше солнца, вѣерообразно поднимались къ зениту и какъ бы стрѣлами полосы сверкающей алмазной пыли.

Глубокія долины, лежащія далеко внизу, плавали въ какомъ-то цвѣтномъ туманѣ, который, скрадывая рѣзкость ихъ очертаній, придавалъ всей картинѣ поистинѣ волшебный колоритъ.

Мы долго не могли говорить, у насъ захватывало дыханіе. Мы могли только смотрѣть и упиваться восторгомъ. Но вдругъ Гаррисъ воскликнулъ:

— Что за чудо, да оно о_п_у_с_к_а_е_т_с_я!

Онъ былъ правъ. Мы проспали у_т_р_е_н_н_і_й рогъ и проснулись только вечеромъ. Мы были совсѣмъ ошеломлены. Гаррисъ между тѣмъ продолжалъ:

— Смотрите-ка, на солнце никто даже и вниманія не обращаетъ; всѣ смотрятъ на насъ, стоящихъ на этой проклятой висѣлицѣ въ нашихъ дурацкихъ одѣялахъ. Да и какое дѣло всѣмъ этимъ хорошо одѣтымъ господамъ до солнца, восходитъ ли оно или заходитъ, когда передъ глазами у нихъ такое уморительное зрѣлище, вполнѣ достойное ихъ записныхъ книжекъ? Смотрите, они просто за бока ухватились, а та, вонъ, дѣвица, ей Богу, сейчасъ лопнетъ отъ смѣха. Въ жизни никогда не видалъ человѣка, подобнаго вамъ. Вы оказали себя настоящимъ осломъ въ данномъ случаѣ.

— Но что же я сдѣлалъ такого? — возразилъ я горячо.

— Что вы сдѣлали? Вы встали въ половинѣ восьмого вечера и хотите наблюдать солнечный восходъ, вотъ что вы сдѣлали!

— А вы что же дѣлаете, хотѣлъ бы я знать? Прежде я всегда вставалъ съ жаворонками, пока не попалъ подъ ваше вліяніе.

— Вы… вы вставали… вставали вмѣстѣ съ жаворонкомъ! О, безъ сомнѣнія, вы вставали даже съ палачемъ всѣ эти дни! Но постыдитесь же браниться хоть здѣсь, на этихъ подмосткахъ, на высотѣ сорока футъ надъ вершиною Альповъ, да еще въ красномъ одѣялѣ и передъ такою толпою, къ тому же плохо вы выбрали мѣсто и время, чтобы показывать свой характеръ!

Такъ разгоралась по обыкновенію наша ссора. Когда солнце совершенно скрылось за горизонтомъ, мы воспользовались наступившею темнотою и проскользнувъ обратно въ гоcтинницу опять легли спать. По дорогѣ мы встрѣтили того человѣка. который трубитъ по утрамъ въ рогъ; онъ хотѣлъ получить съ насъ вознагражденіе не только за закатъ солнца, который мы видѣли, но и за восходъ, котораго мы не видали, но мы отказали ему въ послѣднемъ, говоря, что придерживаемся «европейской системы» — платить только за то, что въ дѣйствительности получаемъ. Тогда онъ обѣщалъ, что завтра утромъ онъ такъ затрубитъ въ свой рогъ, что мы непремѣнно услышимъ, если только будемъ живы.

ГЛАВА XXIX.

И онъ сдержалъ слово. Услышавъ его рогъ, мы тотчасъ же встали. Было темно, холодно и какъ-то непривѣтливо. Протягивая дрожащую отъ холода руку за спичками и опрокидывая по пути различныя вещи, я очень жалѣлъ, что солнце восходитъ не въ полдень, когда такъ тепло, свѣтло и радостно и не клонитъ такъ ужасно ко сну. При слабомъ свѣтѣ двухъ свѣчей мы принялись одѣваться, но дрожащія отъ холода руки съ трудомъ справлялись съ пуговицами. Я думалъ, какъ много есть счастливцевъ и въ Европѣ, и въ Азіи, и въ Америкѣ, и во всѣхъ другихъ уголкахъ міра, которые въ настоящую минуту наслаждаются мирнымъ сномъ по своимъ постелямъ и не имѣютъ нужды вставать для наблюденія, какъ встаетъ на Риги солнце — счастливцевъ, которые ни во что не цѣнятъ преимущества своего положенія и вставъ съ постели, осмѣливаются еще ожидать отъ Провидѣнія другихъ благъ. Размышляя такимъ образомъ, я зѣвнулъ и черезчуръ уже сильно, такъ что верхней челюстью зацѣпился за гвоздь, вбитый въ дверь. Пока я подставлялъ стулъ и влѣзалъ на него, чтобы отцѣпиться, Гаррисъ отдернулъ занавѣсъ и сказалъ:

— А, какое счастье! Да намъ и не надо никуда выходить изъ комнаты: всѣ горы видны изъ окошка, какъ на ладони.

Поистинѣ это была пріятная новость, радикально измѣнившая наше настроеніе. Дѣйствительно, на темномъ фонѣ ночного неба, на которомъ слабо блестѣли еще двѣ-три звѣздочки, неясно выступали туманные контуры горъ. Одѣвшись какъ слѣдуетъ и завернувшись въ одѣяла, мы устроились съ закуренными трубками у окошка и, болтая, стали поджидать восхода солнца, интересуясь, между прочимъ, какой эффектъ произведетъ оно при свѣтѣ двухъ свѣчей. Наконецъ, надъ снѣжной пустыней началъ разливаться нѣжный, слабый свѣтъ. Мы удвоили вниманіе, но явленіе на томъ и остановилось.

— Однако, — сказалъ я, наконецъ, — въ восходѣ солнца случилась какая-то зацѣпка. Что-то ужь долго оно не появляется, что это значитъ, какъ вы думаете?

— Не знаю. Я нигдѣ раньше не видалъ, чтобы солнце восходило подобнымъ образомъ. Ужь не издѣваются ли надъ нами въ этой гостинницѣ?

— О, конечно, нѣтъ! Вѣдь интересы самой гостинницы требуютъ, чтобы солнце всходило во-время. Къ тому же и солнце, собственность весьма не надежная. Случись нѣсколько солнечныхъ полныхъ затмѣній и гостинница разорена окончательно. Но что за исторія случилась съ нашимъ солнцемъ?

Вдругъ Гаррисъ вскочилъ и воскликнулъ:

— Я нашелъ! Я знаю, въ чемъ дѣло! Вѣдь мы все время смотрѣли въ ту сторону, гдѣ солнце заходило вчера вечеромъ!

— А, правда! О чемъ же вы думали раньше? Вотъ мы прозѣвали и еще одинъ восходъ. И все черезъ вашу безтолковость. Какъ это на васъ похоже, сидѣть съ трубкой въ зубахъ и ждать, когда солнце взойдетъ на западѣ!

— Да, ужасно на меня похоже, но кто же открылъ ошибку? Ужь не вы ли? Я же всегда и нахожу причины всѣхъ ошибокъ.

— Но вы же всегда и виноваты въ нихъ. Но довольно ссориться; пойдемте, быть можетъ, еще и не поздно.

Выйдя на дворъ, мы увидѣли, что солнце стоитъ высоко надъ горизонтомъ. Очевидно, что было слишкомъ поздно.

Поднимаясь на эстраду, мы встрѣтили массу мужчинъ и женщинъ, спускавшихся внизъ и одѣтыхъ самымъ причудливымъ образомъ; походка и выраженіе лицъ у нихъ явно свидѣтельствовали, что они сильно промерзли и чувствуютъ себя очень скверно. На верхней площадкѣ стояло, однако же, еще съ дюжину самыхъ завзятыхъ любителей природы, но и тѣ зябко жались другъ къ другу, обернувшись спиною къ холодному, пронизывающему вѣтру. Держа въ рукахъ открытые путеводители, такъ и бросающіеся въ глаза своими красными переплетами, они тщательно разглядывали помѣщенную тамъ діаграмму вида, поминутно свѣряя ее съ натурой и, какъ видно, старались запечатлѣть въ своей памяти имена и положеніе отдѣльныхъ горъ, равно какъ и общую картину величественнаго горнаго пейзажа. Словомъ, зрѣлище самое грустное, какое только удавалось мнѣ видѣть.

Площадка съ двухъ сторонъ ограждалась перилами, охраняющими публику отъ паденія въ пропасть. Наблюдателю, стоящему на этой ужасной высотѣ, представляется зрѣлище единственное по красотѣ и оригинальности. Къ востоку, какъ разъ подъ вашими ногами, лежитъ обширная долина, до которой, считая по отвѣсному направленію, не менѣе мили. Поля, города, отдѣльныя скалы, цѣлыя гряды холмовъ, широкія полосы зеленыхъ луговъ, темныя массы лѣсовъ, извилистыя линіи рѣкъ, синѣющія пятна озеръ съ вереницами суетливо шныряющихъ пароходовъ, все это, уменьшенное до послѣдней возможности, рисуется предъ вами до мельчайшихъ подробностей съ ясностью и отчетливостію гравированнаго на стали. На весь этотъ маленькій міръ вы смотрите съ высоты птичьяго полета, при чемъ вамъ начинаетъ казаться, что всѣ эти миніатюрныя деревеньки съ ихъ стройными колокольнями не что иное, какъ дѣтскія игрушки, только вчера разбросанныя и забытыя на мѣстѣ игръ своими владѣльцами. Лѣса казались какими-то кустиками мха; одно или два большихъ озера обратились въ пруды, а меньшія — въ лужи; впрочемъ, нѣтъ, они казались не лужами, а скорѣе голубыми яхонтами, выскочившій изъ серегъ и разсыпавшимся среди мху и свѣжей зелени нивъ; микроскопическіе пароходы скользили по нимъ, какъ игрушечные по какому-нибудь садовому бассейну, при чемъ переходъ отъ одной пристани до другой занималъ у нихъ много времени, несмотря на то, что разстояніе между пристанями казалось не болѣе ярда; перешейки между озерами казались такими узкими, что человѣку, который бы вздумалъ лечь поперекъ ихъ, не хватило бы мѣста вытянуться, а между тѣмъ, мы отлично знали, что тамъ ѣздятъ въ экипажахъ, которые для насъ теперь невидимы, и что проѣздъ отъ одного озера къ другому требуетъ не мало времени. Вообще, видъ съ такой высоты напоминаетъ тѣ «рельефныя карты», на которыхъ въ сильно уменьшенномъ масштабѣ, но до мельчайшихъ подробностей нанесены всѣ возвышенія и углубленія изображаемой мѣстности, а всѣ детали, какъ скалы, деревья, озера и прочее, окрашены въ натуральный цвѣтъ.

Обратный путь до Веггиса или же Вицнау занялъ бы у насъ около одного дня; но такъ какъ по желѣзной дорогѣ на это надо не болѣе часу, то я и предпочелъ послѣднее. Къ тому же меня интересовала и самая поѣздка. Поѣздъ отправлялся около двухъ часовъ пополудни, и намъ оставалось достаточно времени, чтобы подробно осмотрѣть его. Видъ его былъ чрезвычайно своеобразенъ. Локомотивъ былъ такъ сильно наклоненъ назадъ, что вмѣстѣ съ своимъ котломъ казался стоящимъ на дыбахъ. Вагоны, числомъ два, были съ потолкомъ, но открытые съ боковъ. Сидѣнья вагоновъ были сильно наклонены назадъ, вслѣдствіе чего пассажиры могли сидѣть, не чувствуя неудобства и не сползая съ нихъ при движеніи по наклону.

Путь состоитъ изъ трехъ рельсовыхъ нитей, изъ которыхъ средняя зубчатая. Съ этимъ рельсомъ сцѣпляется зубчатое же колесо, составляющее часть механизма локомотива; при вращеніи это колесо движется до зубчатому рельсу и приводитъ въ движеніе весь поѣздъ. Скорость движенія какъ вверхъ, такъ и внизъ около трехъ миль въ часъ. Локомотивъ постоянно ставится у нижняго конца поѣзда; при подъемѣ онъ толкаетъ вагоны передъ собою и сдерживаетъ ихъ напоръ при спускѣ. Пассажиры сидятъ всегда, обернувшись спиною къ вершинѣ горы.

Мы заняли переднія мѣста. Пока поѣздъ двигался по горизонтальной площадкѣ около 50 ярдовъ длиною, я не ощущалъ ни малѣйшаго страха; но вотъ онъ вступилъ на уклонъ, при чемъ вагонъ нашъ рѣзко наклонился впередъ, и у меня захватило духъ. Совершенно безсознательно я откинулся всѣмъ своимъ тѣломъ назадъ, какъ бы стараясь сохранить равновѣсіе поѣзда при помощи собственнаго вѣса; тоже самое сдѣлали и мои сосѣди; конечно, никакихъ хорошихъ результатовъ отъ нашихъ стараній не послѣдовало. Будучи еще мальчикомъ, я любилъ кататься по периламъ лѣстницъ и не видѣлъ въ этомъ ничего страшнаго, но катиться по периламъ на желѣзнодорожномъ поѣздѣ — это совсѣмъ иная вещь. Мѣстами уклонъ прерывался горизонтальными площадками ярдовъ въ десять длиною, что позволяло намъ свободнѣе перенести дыханіе; но вотъ мы круто повернули за выступъ скалы, и предъ нами снова появилась длинная линія круто спускающихся рельсовъ, при одномъ видѣ на которую только-что охватившее насъ чувство довольства снова смѣнилось тревогой. Предположенія наши, что паровозъ остановится или хоть, по крайней мѣрѣ, замедлитъ свой ходъ и осторожно начнетъ спускаться въ эту пропасть не оправдались. Достигнувъ перелома, паровозъ рѣзко наклонился впередъ и продолжалъ двигаться съ прежнею скоростью, не обращая вниманія на страшную крутизну.

Да, ужасно непріятно нестись такимъ образомъ по самому краю пропасти и смотрѣть прямо внизъ на ту долину, о которой я только-что говорилъ.

У станціи Кальтбадъ совсѣмъ не было горизонтальной площадки, и желѣзнодорожное полотно было такъ же наклонно, какъ любая крыша; меня интересовало, какъ остановится нашъ поѣздъ. Но дѣло оказалось весьма простымъ; безъ всякаго замедленія хода, онъ сразу остановился на томъ самомъ мѣстѣ, гдѣ слѣдуетъ, и когда кончился обмѣнъ пассажировъ и багажа, то снова тронулся въ дальнѣйшій путь. Оказывается, что поѣздъ можетъ быть моментально остановленъ въ любой точкѣ пути.

Во время нашей поѣздки мы наблюдали довольно курьезное явленіе, которое мнѣ не для чего описывать, такъ какъ оно описано въ брошюркѣ, выпущенной желѣзнодорожною компаніей. Поэтому я могу вооружиться ножницами и поберечь свои чернила.

«Всю поѣздку, особенно же во время спуска, мы были подвержены оптической иллюзіи, которой трудно повѣрить, не будучи очевидцемъ. Намъ казалось, что всѣ предметы: кустарники, ели, сараи, дома и прочее стояли наклонно, какъ бы пригнутые напоромъ сильнѣйшаго вѣтра. Уголъ наклона былъ такъ великъ, что дома и фермы, казалось хотятъ опрокинуться. Причина этого явленія состоятъ въ наклонномъ положеніи желѣзнодорожнаго полотна. Сидящіе въ вагонѣ не замѣчаютъ того, что они сами движутся внизъ по наклону градусовъ въ 20 или даже 25 (сидѣнья скамеекъ устроены такъ, что онѣ не параллельны полу вагона, а имѣютъ уклонъ въ сторону спинокъ) и поэтому ошибаются и принимаютъ линію, по которой происходитъ движеніе, за горизонтальную, вслѣдствіе чего всѣ предметы внѣ вагона, имѣющіе въ дѣйствительности вертикальное или горизонтальное положеніе, кажутся отступающими отъ него на тѣже 20 или 25®, сообразно крутизнѣ подъема».

Достигнувъ Кальтбада, пассажиры пріобрѣли уже достаточное довѣріе къ желѣзной дорогѣ и прекратили свои попытки сохранять равновѣсіе паровоза при помощи откидыванія своего туловища назадъ. Всѣ мы спокойно принялись за свои трубки и съ наслажденіемъ любовались прекрасными видами, открывающимися какъ по сторонамъ пути, такъ и глубоко внизу подъ нами. Мѣстность была совершенно открытая: ни малѣйшее препятствіе не скрывало отъ насъ этой картины, но въ то же время и не скрывало насъ отъ пронизывающаго вѣтра, свободно гуляющаго на здѣшнемъ просторѣ; казалось, что мы летимъ по воздуху. что бы быть точнымъ, необходимо замѣтить, что и тутъ выдалось такое мѣстечко, при видѣ котораго все наше спокойствіе испарилось, какъ дымъ. Случилось это, когда мы увидѣли, что нашъ поѣздъ готовится вступить на цѣпной мостъ, на это до безумія смѣлое сооруженіе, которое подобно паутинѣ, летающей осенью по полямъ, перекинуло въ воздухѣ свои воздушныя нити съ одного берега ущелья на другой.

Мы имѣли достаточно времени, чтобы припомнить всѣ свой грѣхи, пока поѣздъ шелъ по мосту; мы успѣли даже покаяться въ нихъ и, только пріѣхавъ уже въ Вицнау, увидѣли, что черезчуръ поспѣшили, такъ какъ мостъ оказался совершенно безопаснымъ.

Такъ закончилось наше обильное событіями путешествіе на Риги-Кульмъ, предпринятое съ цѣлью посмотрѣть, какъ восходитъ солнце въ Альпахъ.

ГЛАВА XXX.

Еще часъ ѣзды на пароходѣ, и мы опять въ Люцернѣ. Полагая, что человѣкъ, предпринявшій по Европѣ прогулку пѣшкомъ, долженъ прежде всего заботиться о своихъ силахъ, я счелъ за лучшее сейчасъ же лечь въ постель и отдыхать, по крайней мѣрѣ, въ теченіе нѣсколькихъ дней.

Просматривая по картѣ предполагаемый дальнѣйшій маршрутъ, я замѣтилъ, что онъ не захватываетъ ни проходы Фурка, ни Ронскаго ледника, ни Финстерааргорна, ни Веттергорна, ни многихъ другихъ пунктовъ. Я немедленно справился съ путеводителемъ о степени ихъ достопримѣчательности; оказалось, что всѣ они замѣчательны, и даже очень. И въ самомъ дѣлѣ, безъ нихъ прогулка по Европѣ не была бы полною, законченной. Обстоятельство это заставило меня принять рѣшеніе ознакомиться съ ними; я ничего не позволяю себѣ дѣлать наполовину, чтобы только сбыть съ рукъ.

Пригласивъ своего агента, я приказалъ ему тотчасъ же отправиться и произвести тщательное изслѣдованіе всѣхъ вышеозначенныхъ пунктовъ и доставить мнѣ письменный отчетъ о всемъ видѣнномъ, отчетъ, который бы я могъ помѣстить въ свою книгу. Я предложилъ ему ѣхать не медля въ Госпенталь и сдѣлать это мѣстечко операціоннымъ базисомъ для пѣшеходныхъ экскурсій, доводя эти послѣднія до водопада Гисбаха, откуда ему можно будетъ вернуться обратно въ дилижансѣ или же на мулахъ. Я сказалъ, чтобы онъ не забылъ взять съ собой курьера.

На послѣднее онъ не соглашался и, говоря правду, имѣлъ полное основаніе, такъ какъ готовился ѣхать въ мѣста дикія и неизслѣдованныя. Но я, полагая, что если не теперь, то впослѣдствіи, ему придется путешествовать и съ курьеромъ и что гораздо лучше, если онъ познакомится заблаговременно со всѣми заботами и непріятностями путешествій съ курьеромъ, настаивалъ на своемъ желаніи. Я утѣшалъ его, говоря, что всѣ хлопоты, задержки и непріятности, какія ему доставитъ присутствіе курьера, съ избыткомъ будутъ вознаграждены тѣмъ видомъ порядочности, который придается курьеромъ, и что я хочу, чтобы мое путешествіе было какъ можно солиднѣе.

Курьеръ былъ нанятъ, костюмы для путешествія по горамъ куплены, и экспедиція пустилась въ путь. Недѣлю спустя, издержавъ кучу денегъ, они вернулись, и Гаррисъ вручилъ мнѣ слѣдующій оффиціальный отчетъ

О путешествіи въ область Фурка г. агента Гарриса.

Около семи часовъ утра при вполнѣ благопріятной погодѣ мы выступили изъ Госпенталя и часа черезъ четыре были уже около maison’а на Фуркѣ. Недостатокъ разнообразія въ пейзажѣ отъ самаго Госпенталя дѣлалъ наше kahkanponeeka нѣсколько утомительнымъ, но мы не теряли мужества: всякій, кто въ первый разъ въ жизни готовится увидѣть царя Оберланда, ужаснаго Финстерааргорна, долженъ считать себя вполнѣ recompensé за свою усталость. Еще одно усиліе, еще одно послѣднее pas, и мы стоимъ на высшей точкѣ Фурка; какъ разъ передъ нами, въ hapow не болѣе 15-ти миль, смѣло рисовался этотъ горный великанъ, далеко къ голубому небу простирающій свою изсѣченную пропастями и занесенную снѣгомъ вершину. Горы, стоящія по обѣимъ сторонамъ прохода, образуютъ что-то вродѣ рамы для своего могучаго властелина; онѣ расположились такимъ образомъ, что съ этого bong-а-bong’а ничего другого не видно; ничто постороннее не отвлекаетъ вашего вниманія отъ величаваго Финстерааргорна и подчиненныхъ ему горныхъ массъ, образующихъ какъ бы фундаментъ для главнаго пика.

Въ сопровожденіи еще нѣсколькихъ туристовъ, тоже направлявшихся къ Гримзелю, образовавъ большую xhvloj, мы спускались по steg’у, которая змѣилась по склону горы въ направленіи къ Ронскому леднику. Скоро, однако же, мы оставили тропу и перешли на ледъ. Поблуждавъ un peu среди расщелинъ, насладившись сказочною красотою этихъ глубокихъ голубыхъ ледяныхъ пещеръ и наслушавшись шума, который производитъ вода, бѣгущая по каналамъ, проточеннымъ ею въ массѣ ледника, мы направились de l’autre coté и благополучно перешли поперекъ всего ледника немного повыше той пещеры, изъ которой новорожденная Рона впервые выбѣгаетъ на свѣтъ Божій изъ подъ ледяныхъ сводовъ. Пройдя внизъ около полмили, мы принялись карабкаться по цвѣтущимъ склонамъ Мейенванда. Кто-то изъ нашей маленькой партіи предложилъ совершить весь подъемъ за-разъ, не отдыхая, но die Hitze была такъ велика, что мы были совершенно измучены и въ изнеможеніи опустились на землю и растянулись во всю длину подъ тѣнью громаднаго Gestein.

Отдохнувъ, мы тронулись дальше, но подъемъ по этимъ чрезвычайно крупнымъ bolwoggoly былъ такъ утомителенъ, что заставлялъ насъ часто останавливаться для отдыха. Наконецъ мы достигли озера Мертвеца, лежащаго у подножія Зидельгорна. Пустынный и тихій уголокъ этотъ послужилъ мѣстомъ успокоенія воиновъ, погибшихъ въ кровавой battue французовъ съ австрійцами; единственно, что напоминало здѣсь о человѣкѣ, это длинная линія бѣлыхъ, изъѣденныхъ непогодою каменныхъ столбовъ, поставленныхъ для обозначенія направленія прохода во время зимнихъ owdawakk. Недалеко отъ этого пункта узкая тропинка, по которой мы шли, выходитъ на болѣе широкую дорогу, соединяющую Гримасель съ главнымъ Ронскимъ schnawp’омъ, дорога эта довольно хороша, хотя и проложена чрезъ ужасныя les pierres, и спускается внизъ на самый берегъ маленькаго swosh-swosh, почти омывающаго стѣны Гримсельской гостинницы. Прибывъ сюда почти въ четыре часа дня, мы рѣшили посвятить остатокъ дня отдыху; чтобы освѣжиться послѣ понесенныхъ трудовъ, большинство de notre partie выкупалось въ кристальныхъ водахъ озера, питаемаго холодною водою ледниковыхъ источниковъ.

На другой день послѣ полудня мы снова тронулись въ путь и стали подниматься вверхъ по Унтераарскому леднику, намѣреваясь во что бы то ни стало дойти до той Hutte, которая обыкновенно, служитъ мѣстомъ ночлега всѣмъ туристамъ, направляющимся въ Гриндельнальдъ черезъ Штралекскій проходъ. Съ трудомъ подвигались мы по ужаснымъ грудамъ камня и всякаго débris, которыя обыкновенно покрываютъ le pied каждаго Gletscher’а; будучи почти въ трехъ часахъ пути отъ Грилцеля, мы собирались уже повернуть вправо, чтобы начатъ восхожденіе на тѣ скалы, на вершинѣ которыхъ стоитъ упомянутая выше хижина, какъ вдругъ, облака, давно уже имѣвшія весьма подозрительный видъ, внезапно спустились и, подвигаясь со стороны Финстерааргорна, окутали насъ со всѣхъ сторонъ и разрѣшилась цѣлымъ потокомъ haboolong’а и града. Къ счастію, мы находились по близости чудовищнаго ледниковаго стола; это была громадная каменная глыба, лежащая на ледяномъ пьедесталѣ; подъ этимъ столомъ оказалось достаточно мѣста, чтобы заползти туда намъ вмѣстѣ и найти gowkarak отъ непогоды. Ручей puckittypakk проложилъ себѣ ложе какъ разъ у самаго подножія, такъ что обѣ наши Fusse не помѣщались между пьедесталомъ стола и ручьемъ, вслѣдствіе чего намъ пришлось стоять, разставивши ноги. Такъ какъ Wasser быстро прибывала, то, чтобы взобраться повыше, мы стали выдалбливать въ отвѣсной стѣнѣ пьедестала ступени для ногъ; къ тому же работа эта помогала намъ согрѣться. Буря сопровождалась чрезвычайно холоднымъ bzzzzzzzz-eeeee, что дѣлало наше положеніе еще болѣе непріятнымъ; въ довершеніе всего раздался ужасный ударъ yokky, точно подъ самымъ нашимъ ухомъ выстрѣлило громкое орудіе, а die Blitze сверкнула, казалось, какъ разъ посреди насъ; эффектъ былъ поразителенъ; но тотчасъ же вниманіе наше было отвлечено оглушительнымъ эхо, которое точно перекатывалось изъ стороны въ сторону среди ужасныхъ горъ, окружавшихъ насъ со всѣхъ сторонъ. Послѣдовало еще нѣсколько ударовъ, но ни одинъ не былъ такъ силенъ и не разразился такъ близко отъ насъ, какъ первый. Просидѣвъ еще demi-часъ въ своей ледяной тюрьмѣ, мы рискнули, наконецъ, выползти на вольный воздухъ и пустились дальше, несмотря на haboolong, который хотя и уменьшился, но все-таки успѣлъ промочить насъ до нитки, пока мы добрались до гостинницы.

Гримзель поистинѣ замѣчательное мѣстечко; расположенный какъ бы на днѣ громаднаго кратера, стѣны котораго составляютъ чрезвычайно дикаго вида Gebierge — голыя скалы, на которыхъ не растетъ даже сосна, гдѣ жалкое стадечко gmwkwllolp съ трудомъ отыскиваетъ себѣ пропитаніе, онъ кажется неминуемо долженъ быть begraben зимними снѣгами. Всякую весну громадныя лавины низвергаются на него и погребаютъ всю мѣстность иногда на глубину 30—40 футовъ. Во время зимнихъ обваловъ, когда гостинница стоитъ пустая, какъ какъ туристы не отваживаются посѣщать ее въ это время года, снѣгъ ударяетъ съ такою силою въ стѣны, что, по словамъ двухъ сторожей, живущихъ здѣсь постоянно, все зданіе сотрясается иногда до самаго фундамента, несмотря на то, что стѣны его имѣютъ толщину въ четыре фута и снаружи защищены еще чѣмъ-то вродѣ желѣзныхъ снѣголомовъ.

На слѣдующее утро, несмотря на плохую hogglebumgullup, мы выступили въ путь. Мы шли не болѣе получаса, какъ der Regen до того усилился, что намъ пришлось искать защиты подъ выступомъ скалы. Однако же, мы были мокрые, и стоять въ какомъ видѣ намъ показалось то же не особенно-то agréable, такъ что скоро мы двинулись дальше по направленію къ Гондеку, утѣшая себя тѣмъ, что вслѣдствіе высокой воды въ шумѣвшемъ около насъ Аарѣ мы увидимъ знаменитый Wasserfall en grande perfection, и мы не были nappersocket въ своихъ ожиданіяхъ; громадная масса водъ съ яростнымъ ревомъ низвергалась въ бездну глубиною около 250 футовъ, деревья, цѣпляющіяся по крутизнѣ обрыва, сгибались подъ напоромъ урагана, возбужденнаго паденіемъ воды; небольшая въ обыкновенное время струйка, текущая отдѣльно отъ главнаго водопада и сливающаяся съ нимъ подъ прямымъ угломъ, обратилась теперь въ стремительный и свирѣпый потокъ. Сила, съ какою сталкивались между собой эти двѣ водяныя массы футахъ въ пятидесяти внизъ отъ того жиденькаго мостика, на которомъ мы стояли, была ужасна. Въ то время, когда мы любовались водопадомъ, glücklicheweise солнце выглянуло изъ-за тучъ и освѣтило всю картину, внезапно появилась роскошная радуга и перекинулась съ берега на берегъ черезъ все ущелье.

Зайдя въ châlet, стоящее нѣсколько выше водопада, мы узнали, что die Brücke около Гуттанена снесенъ водою и сообщеніе на нѣкоторое время прекращено. Die ganze Stunde сидѣли мы здѣсь, пока нѣсколько voyageurs’овъ, шедшихъ изъ Мейрингена, не сказали намъ, что мостъ хотя и поврежденъ немного, aber, что при проходѣ по немъ, затрудненія мы не встрѣтили. Прибывпій на мѣсто, мы увидѣли, что все поврежденіе состоитъ только въ томъ, что вода сорвала и унесла нѣсколько досокъ; быть можетъ, это причинило бы затрудненія для прохода муловъ, но никакъ не могло остановить mmbglx, какъ какъ незамощенное мѣсто настолько узко, что его легко перескочить. Я подозрѣваю, что вся эта исторія о снесенномъ мостѣ не что иное, какъ обманъ, съ цѣлью заставлть насъ slouwwk и пить въ Гандекской тавернѣ. Когда мы были вблизи Гуттанена, haboolong, къ великому нашему удовольствію прекратилась, и мы успѣли даже немного просохнуть, пока добрались до Рейхенбаха, wo и остались ночевать и подкрѣпили свои силы хорошимъ dоner въ Hôtel des Alpes.

На слѣдующее утро мы отправились въ Розенгау, въ этотъ beau idéal швейцарской природы, гдѣ и провели всю середину дня въ экскурсіяхъ по леднику. Невозможно описать красоту пещеръ, которыя образуются вслѣдствіе непрерывнаго движенія ледниковаго льда мимо выступовъ и углубленій скалистыхъ береговъ; пещеры эти освѣщены какимъ-то голубымъ свѣтомъ, проникающимъ въ нихъ снаружи сквозь толщу льда. Нѣсколько ступеней, вырубленныхъ въ whoopjamboreehoo позволили намъ довольно удобно спуститься въ одну изъ такихъ пустотъ, гдѣ мы не могли оторвать глазъ отъ одного изъ прекраснѣйшихъ явленій въ природѣ. Вся поверхность ледника покрыта безчисленнымъ множествомъ трещинъ того же самаго интенсивно-голубого цвѣта. По берегамъ ледника, въ разстояніи всего нѣсколькихъ ярдовъ отъ льда, роскошно и въ изобиліи росли Erdbeeren.

Гостинница стояла въ charmante place, почти у самаго coté de la rivière, той самой, которая немного ниже образуетъ водопадъ Рейхенбахъ; прекрасныя сосны и стройный силуэтъ отдаленнаго Вельгорна дополняютъ величественную bopple. Послѣ полудня мы направились въ Гриндельвальдъ черезъ Большой Шейдокъ, а по дорогѣ заодно уже сдѣлали визитъ Верхнему леднику; скоро, однако же, насъ захватила снова hogglebum gallup, такъ что въ гостинницу мы явились in solche положеніи, что потребовалось пустить въ ходъ весь запасный гардеробъ хозяина.

Между тѣмъ погода какъ будто бы начала разъясниваться, и слѣдующій день мы рѣшили посвятить восхожденію на Фаульгорнъ. Изъ Гриндельвальда мы вышли когда въ отдаленіи раздавались еще послѣдніе громовые раскаты, но мы разсчитывали найти въ верхнихъ областяхъ das gute Wetter; однако же, дождь, почти прекратившійся, начался снова, при чемъ и температура по мѣрѣ восхожденія все падала и падала. Мы сдѣлали уже двѣ трети дороги, какъ дождь смѣнился gnillic, а туманъ сгустился настолько, что мы едва могли различать другъ друга на разстояніи какихъ-нибудь двадцати роороо; къ тому же мы съ большимъ трудомъ находили дорогу среди неровной пересѣченной мѣстности, покрытой толстымъ слоемъ снѣга. Дрожа отъ холода, мы воротились назадъ и перемѣнили мокрое насквозь платье; скоро мы отправились по своимъ постелямъ и сладко заснули подъ вой вѣтра, свирѣпствовавшаго autourde la maison; проснувшись, я увидѣлъ, что въ комнатѣ совершенно темно и даже въ окнахъ не видно свѣту; поэтому я снова заснулъ, но черезъ часъ или два я проснулся опять и всталъ съ постели, несмотря на то, что въ окнахъ еле-еле брежжилъ свѣтъ.

Подойдя къ окну, я отворилъ его, что удалось мнѣ съ трудомъ, такъ, какъ оно сильно промерзло и было завалено массой gnillic’а.

Съ крыши свѣшивались громадныя ледяныя сосульки и все вокругъ выглядѣло совершенно по зимнему, видъ на окружающія горы былъ такъ хорошъ, что я не чувствовалъ ни малѣйшаго желанія вернуться въ постель. Снѣгъ, скопившійся sur la fenêtre, производилъ въ комнатѣ такую Finsterniss oder der Dunkelheit, что, отворивъ окно, я былъ очень удивленъ, увидавъ, что на дворѣ достаточно уже свѣтло и что balragoomah, очевидно, скоро взойдетъ. На небѣ виднѣлись еще только самыя яркія изъ les étoiles; надъ ними не было ни одной тучи, и только въ долинѣ, лежащей на нѣсколько тысячъ футъ ниже, клубился легкій туманъ, окутывавшій подошву горъ и дѣлавшій картину еще болѣе очаровательною. Быстро одѣвшись, мы вышли изъ домика и, въ ожиданіи разсвѣта, погрузились въ созерцаніе грандіозной панорамы Оберланда, которой мы любовались въ первый разъ, такъ какъ наканунѣ вечеромъ она была скрыта отъ насъ непроницаемой завѣсой тумана и мрака. «Kapangwakko songwashee Kum Wetterhoru snawpo!» вскричалъ кто-то изъ насъ въ тотъ моментъ, когда вершина этого великана загорѣлась подъ первымъ лучемъ восходящаго солнца; прошло еще нѣсколько мгновеній и вспыхнула двойная вершина Шрекгорна, за ней еще и еще; горы, казалось, оживали, и скоро отъ Веттергорна на востокѣ и до Вильдштрубеля на западѣ длиннымъ рядомъ горѣли огни на этихъ величественныхъ алтаряхъ. Было очень wlgw; хижина, въ которой мы ночевали, была едва distinguée изъ сугробовъ снѣга, выпавшаго на глубину около flirk въ теченіе вчерашняго вечера; поэтому мы были даже очень рады, когда оказалось, что путь en bas къ водопаду Гнебаху чрезвычайно тяжелъ: это помогло намъ согрѣться; около водопада мы нашли климатъ болѣе теплый. Въ Гриндельнальдѣ наканунѣ термометръ въ полдень показывалъ на солнцѣ не менѣе 100® Фаренгейта, а вечеромъ, судя по образовавшимся ледянымъ сосулькамъ и состоянію оконъ, было не менѣе двѣнадцати dingblatter морозу; слѣдовательно, колебаніе температуры за короткій промежутокъ времени въ нѣсколько часовъ достигаетъ 80®.

*  *  *

Я сказалъ:

— Отлично, Гаррисъ; отчетъ вашъ чрезвычайно сжатъ, кратокъ, выразителенъ и написанъ весьма хорошимъ языкомъ; описанія ваши живы и безъискусственны; отчетъ вашъ, можно сказать, бьетъ прямо въ-точку, и вообще, это превосходнѣйшій документъ во многихъ отношеніяхъ. Но у него есть одинъ недостатокъ: это его научность; онъ черезчуръ уже наученъ. Что значитъ «dingblatter»?

— Dingblatter значитъ «градусъ» на языкѣ Фиджи.

— Стало быть, вы знаете и соотвѣтственное англійское слово?

— Конечно.

— Что значитъ gnillic?

— По-эскимосски это значитъ «снѣгъ».

— Значитъ, въ англійскомъ языкѣ есть слово и для этого понятія?

— Конечно; что за вопросъ?

— А это что за «mmbglx» такой?

— Пѣшеходъ — по-зулусски.

— Стройный силуэтъ отдаленнаго Вельгорна дополняетъ величественную bopple. Что значитъ «bopple»?

— Картина. На языкѣ чоктавовъ.

— Schnawp?

— Долина. Тоже чоктавское слово.

— Что значигъ, bolwoggoly?

— Холмъ — по-китайски.

— Kahkahponeeka?

— Восхожденіе, подъемъ, по-чоктавски.

— Скоро, однако же, насъ снова захватила hogglebumgullup. Что это за hogglebnmgullup?

— Китайское слово; значитъ «погода».

— Но развѣ hogglebumgullup лучше соотвѣтственнаго англійскаго слова? Быть можетъ, оно болѣе выразительно?

— Нѣтъ, оно значитъ то же самое.

— А dingbeatter и gnillic, а bopple, а schnawp — они чѣмъ-нибудь лучше англійскихъ словъ того же значенія?

— Нѣтъ, значеніе ихъ то же, что и соотвѣтственныхъ англійскихъ.

— Такъ зачѣмъ же вы употребили ихъ? Зачѣмъ же вы помѣстили всю эту китайскую, чоктовскую, зулусскую и прочую ерунду?

— Потому что по-французски я знаю всего какую-нибудь пару, другую словъ, а по-латыни и гречески я и совсѣмъ ничего не знаю.

— Да я не о томъ! Зачѣмъ какъ вообще понадобились иностранныя слова?

— А чтобы скрасить отчетъ. Всѣ такъ дѣлаютъ.

— Кто эти «всѣ»?

— Да всякій, кто пишетъ красиво.

— По моему, вы ошибаетесь. Когда настоящій ученый, — продолжалъ я поучать своего агента, — пишетъ для другихъ такихъ же ученыхъ, то онъ можетъ употреблять столько ученыхъ словъ и выраженій, сколько ему заблагоразсудится — его читатели поймутъ ихъ; но когда человѣкъ пишетъ для простыхъ смертныхъ, то онъ не имѣетъ права испещрять свою книгу иностранными словами, не прилагая при томъ ихъ перевода. По отношенію къ большинству читателей это не что иное, какъ наглость, это все равно, что грубо сказать ему: «дѣлайте переводъ сами, если можете: книга эта не для невѣждъ писана». Правда, есть люди, которые настолько хорошо знакомы съ иностранными языками и такъ привыкли употреблять ихъ въ повседневной жизни, что совершенно безсознательно пользуются ими и при своихъ работахъ на англійскомъ языкѣ, и въ такомъ случаѣ они по большей части забываютъ объяснитъ ихъ значеніе. Такое поведеніе является жестокостью по отношенію къ девяти десятымъ изъ общаго числа читателей подобнаго писателя. Какое же писатель можетъ представить для себя извиненіе? Если онъ скажетъ, что прибѣгаетъ къ помощи иностраннаго языка только въ тѣхъ случаяхъ, когда не въ состояніи выразить по-англійски какого-нибудь тонкаго, неуловимаго оттѣнка, то надо заключить, что наилучшія мѣста въ его сочиненіи понятны только какой-нибудь одной десятой его читателей; тогда пусть же онъ и предупредитъ остальную публику, чтобы она не покупала его книги. Какое бы ни было это оправданіе, но все-таки оно оправданіе. Но есть и другой сортъ людей, какъ «вы», напримѣръ: люди эти знаютъ на иностранномъ языкѣ какую-нибудь пару, другую словъ или нѣсколько несчастныхъ отрывковъ фразъ, понадерганныхъ ими съ грѣхомъ пополамъ изъ словаря, и тѣмъ не менѣе претендуютъ на знаніе этого языка и испещряютъ свои писанія различными иностранными словечками, какое же оправданіе могутъ найти эти-то люди? Всѣ иностранныя слова и выраженія, которыя они употребляютъ, имѣютъ вполнѣ однозначущія имъ слова и выраженія въ самомъ благородномъ изъ языковъ — англійскомъ; и они еще думаютъ, что «украшаютъ свои страницы», если вмѣсто улицы скажутъ die Strasse, а вмѣсто желѣзнодорожная станція — Bahnhof и тому подобное; вы хотите щегольнуть этими лохмотьями передъ своимъ читателемъ, воображая, что онъ настолько глупъ, что такъ сейчасъ и повѣритъ вашей учености. Я напечатаю вамъ отчетъ такъ, какъ онъ есть, потому что и вы имѣете, конечно, такое же право «украшать свои страницы» всѣми этими зулусскими, китайскими, чоктавскими словечками и прочею ерундою, какъ и остальная ваша братія, пользующаяся цѣлой дюжиной иностранныхъ языковъ, изъ которыхъ они едва ли знаютъ азбуку.

Когда зазѣвавшійся паукъ попадетъ на раскаленную до красна плиту, то сначала онъ выказываетъ дикое изумленіе, а потомъ скорчивается. То же самое случилось и съ ничего не подозрѣвавшимъ агентомъ подъ дѣйствіемъ моихъ рѣзкихъ словъ. Когда меня разсердятъ, то и я могу быть достаточно грубымъ.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

ГЛАВА I.

Мы приготовлялись къ большому переходу изъ Люцерна въ Интерлакенъ, черезъ Брюнингскій проходъ. Но погода стояла такая жаркая, что передъ самымъ выступленіемъ я измѣнилъ рѣшеніе и нанялъ экипажъ съ четверкой лошадей. Это была большая, помѣстительная колымага, спокойная на ходу, какъ какой-нибудь паланкинъ, — словомъ, чрезвычайно удобная.

Мы встали довольно рано; позавтракавъ горячимъ, мы тронулись въ путь и быстро покатили по твердой и ровной дорогѣ, на встрѣчу веселой швейцарской природѣ, наслаждаясь видомъ озеръ и горъ, которыя насъ со всѣхъ сторонъ окружали, и слушая пѣніе многочисленныхъ птицъ.

Временами дорога шла по самому берегу какого-нибудь озера, тогда какъ по другую ея сторону зіяла довольно внушительная пропасть. Въ прозрачной, холодной водѣ рѣзвилась масса рыбъ, то появляющихся въ полосѣ, освѣщенной солнцемъ воды, то пропадающихъ въ тѣни. иногда, вмѣсто пропасти, передъ нами разстилалось необозримое пространство луговъ, уходящихъ постепенно вверхъ и испещренныхъ множествомъ маленькихъ шале — этихъ своеобразныхъ и живописныхъ коттеджей Швейцаріи.

Шале обыкновенно строится такъ, что боковымъ своимъ фасадомъ онъ выходитъ на дорогу; громадная, высочайшая крыша его снабжается большими свѣсами, которые какъ будто бы зовутъ усталаго путника подъ свою гостепріимную, мирную сѣнь. Красивыя окна съ мелкимъ переплетомъ снабжены бѣлыми кисейными занавѣсками и украшены вазонами съ цвѣтущими комнатными растеніями. Поперекъ всего фронта зданія, надъ сильно выступающими впередъ свѣсами, равно какъ и вдоль вычурной баллюстрады невысокой веранды, помѣщены изящной работы рѣзныя украшенія: листья, плоды, арабески, цѣлыя выраженія изъ Священнаго Писанія, имена, даты и прочее. Все строеніе изъ дерева и окрашено въ красновато-бурый цвѣтъ, довольно пріятный для глазъ. Большею частію оно кругомъ повито виноградною лозою. Такой домикъ, стоящій гдѣ-нибудь среди яркой зелени, чрезвычайно милъ и живописенъ и составляетъ пріятное добавленіе къ пейзажу.

Привлекательность этихъ шале дѣлается особенно замѣтною, когда посмотришь на болѣе новые дома, выстроенные по образцу городскихъ домовъ Франціи и Германіи; что это за безобразныя и безвкусныя постройки, оштукатуренныя снаружи въ подражаніе каменнымъ, и онѣ кажутся такими глухими, слѣпыми и равнодушными къ поэзіи всего окружающаго и настолько же подходятъ къ граціозному ландшафту, какъ гробовщикъ къ веселому пикнику, какъ трупъ къ свадьбѣ, какъ пуританинъ къ раю.

Этимъ утромъ мы проѣзжали мимо того мѣста, гдѣ, по разсказамъ, Понтій Пилать бросился въ озеро. Легенда передаетъ, что послѣ распятія Спасителя, мучимый совѣстью, онъ удалился изъ Іерусалима и странствовалъ по землѣ. Тяготясь жизнію, онъ переходилъ съ мѣста на мѣсто и, зайдя случайно на вершину горы, носящей теперь его имя, прожилъ тамъ въ одиночествѣ цѣлые годы среди облаковъ и пропастей, но миръ и душевное спокойствіе попрежнему не давались ему, и вотъ, чтобы прекратить свою муку, онъ, наконецъ, бросился въ озеро.

Вскорѣ мы миновали и другое замѣчательное мѣсто, мѣсто, гдѣ родился человѣкъ совершенно иного характера. Я говорю о другѣ всѣхъ дѣтей Santa Claus, или св. Николаѣ. На свѣтѣ встрѣчаются иногда довольно странныя репутаціи. Къ таковымъ надо причислить репутацію и этого святого. Въ теченіе вѣковъ онъ чтится, какъ особый другъ дѣтей, а между тѣмъ можно думать, что онъ не былъ такимъ другомъ для своихъ собственныхъ дѣтей, которыхъ у него было десять человѣкъ. Когда ему исполнилось 50 лѣтъ, онъ оставилъ ихъ, скрылся отъ міра и сдѣлался отшельникомъ, ради того, безъ сомнѣнія, чтобы имѣть возможность предаться благочестивымъ размышеніямъ, не имѣя помѣхи въ веселомъ шумѣ дѣтской болтовни.

Принимая во вниманіе несходство характеровъ Пилата и св. Николая, необходимо признать, что отшельничество понималось въ то время очень широко. Тогда какъ для Пилата отшельничество было средствомъ еще при жизни искупить совершенный грѣхъ, св. Николай искалъ его больше для будущаго, чтобы, оставивъ своихъ собственныхъ дѣтей, сдѣлаться навсегда другомъ чужихъ и черезъ мрачныя, покрытыя сажею, печныя трубы нести имъ каждый Великій Канунъ радость и подарки. Кости его покоятся въ церкви въ одной изъ деревенекъ (Саксельнъ), которыя мы посѣтили, и, конечно, служатъ предметомъ величайшаго почитанія. Портреты его весьма обыкновенны на фермахъ этой мѣстности, и, по увѣренію многихъ, всѣ другъ на друга не похожи. Въ продолженіе своей затворнической жизни, если вѣрить легендѣ, св. Николай пріобщался Св. Таймъ подъ видомъ хлѣба и вина всего одинъ разъ въ мѣсяцъ, остальное же время постился и ничего не ѣлъ.

Въ то время, какъ мы катили мимо этихъ горныхъ откосовъ положительнымъ чудомъ для насъ было вовсе не то обстоятельство, что на насъ могла скатиться лавина, а, наоборотъ, то, что ничего подобнаго не случилось. Глядя на эта крутизны, просто невозможно понять, почему здѣсь обвалы не происходятъ ежедневно. Такая катастрофа случилась семьдесятъ пять лѣтъ тому назадъ на дорогѣ, соединяющей Арсъ съ Бруненомъ, и причинила страшныя несчастія. Отъ скалы отдѣлился цѣлый пластъ горныхъ породъ въ двѣ мили длиною, тысячу футъ шириною и около ста футъ толщиною и съ высоты трехъ тысячъ футъ ринулся въ долину, какъ въ могилѣ, похоронивъ подъ собою четыре деревни съ пятью стами жителей.

День былъ такъ хорошъ, попадавшіяся на каждомъ шагу прозрачныя озера, зеленые луга и долины, величественныя горы и прыгавшіе по нимъ бѣлые, какъ молоко, сверкавшіе на солнцѣ водопады были такъ красивы, что сердце наше не могло не открыться для цѣлаго міра.

Поэтому мы старались выпить все молоко, съѣсть весь виноградъ, абрикосы и ягоды и купить всѣ букеты дикихъ цвѣтовъ, которые намъ предлагали крестьянскіе мальчики и дѣвочки. Но подвигъ оказался намъ не по силамъ, такъ что многимъ пришлось отказывать. Вдоль всей дороги, буквально на каждомъ шагу, гдѣ-нибудь подъ деревомъ сидѣла группа чистенькихъ, хорошенькихъ дѣтей; завидя насъ, они хватали свои товары, спрятанные до того въ тѣни, опрометью кидались на дорогу и, протягивая къ намъ корзинки и бутылки съ молокомъ, босые и съ непокрытою головою, бѣжали за экипажемъ, упрашивая что-нибудь купить у нихъ. Рѣдкія изъ нихъ скоро отставали, большинство же бѣжало сначала рядомъ съ экипажемъ, а потомъ, отставъ, гнались за ними, пока хватало дыханія, и все время выхваляли свои продукты. Потерявъ всякую надежду, они останавливались и, дождавшись встрѣчнаго экипажа, поворачивали назадъ и провожали его до прежняго пункта. Это продолжалось нѣсколько часовъ безъ перерыва и, наконецъ, ужасно надоѣло намъ. Я даже не знаю, что бы мы дѣлали, еслибъ не было встрѣчныхъ экипажей, которые на наше счастье попадались поминутно, нагруженные запыленными туристами и громадными свертками багажа. Да, можно сказать, что ѣхать намъ было не скучно; не считая живописныхъ окрестностей, всю дорогу отъ Люцерна и до самаго Интерлакена мы могли любоваться на нескончаемую процессію торговцовъ фруктами и туристовъ.

Разговоръ нашъ шелъ больше о тѣхъ чудесахъ, которыя ожидали насъ на другомъ склонѣ прохода, какъ только мы перевалимъ за наивысшую точку его. Всѣ наши друзья въ Люцернѣ въ одинъ голосъ говорили намъ, что смотрѣть съ этого возвышеннаго пункта на Мейрингенъ, на быстрое теченіе голубовато-сѣраго Аара, на широкій просторъ зеленой долины, смотрѣть на этотъ хаосъ пропастей и обрывовъ, которые круто поднимаются къ облакамъ отъ самой долины, на микроскопическія шале, гнѣздящіяся по туманнымъ карнизамъ этихъ скалъ и смутно виднѣющіяся сквозь колеблющуюся завѣсу паровъ, на красивый Oltschibach и на другіе не менѣе красивые водопады, прыгающіе по уступамъ суровыхъ горъ, водопады, одѣтые въ облака мельчайшей водяной пыли, украшенные пѣной и опоясанные радугой; смотрѣть на все это, говорили они, значитъ смотрѣть на самый восхитительный и возвышенный пейзажъ въ мірѣ. Итакъ, мы только объ этомъ и говорили; если мы выражали нетерпѣніе — оно происходило изъ возможности опоздать на мѣсто во-время; если мы чувствовали страхъ — это значило, что намъ кажется, будто погода хочетъ испортиться и мы рискуемъ увидѣть съ такимъ нетерпѣніемъ ожидаемое чудо не въ наилучшихъ условіяхъ.

Когда мы достигли Кайзерштуля, въ лошадиной сбруѣ что-то испортилось. Минуту мы находились въ замѣшательствѣ, но только минуту. Лопнула одна изъ постромокъ — веревка, идущая отъ шеи лошади къ экипажу, гдѣ она прикрѣпляется къ части его, къ которой и прилагается, главнымъ образомъ, движущая сила лошадей.

Въ Америкѣ постромка эта представляла бы изъ себя прочный кожаный ременъ, но на континентѣ повсюду это не что иное, какъ кусокъ веревки толщиною въ вашъ мизинецъ, какая-то нитка, не больше, и такое устройство имѣетъ эта важная часть во всевозможныхъ экипажахъ: и въ извозчичьихъ, и въ частныхъ каретахъ, и въ ломовыхъ телѣгахъ. Въ Мюнхенѣ я даже видѣлъ ее у громадныхъ телѣгъ, нагруженныхъ сорока пятью полубоченками пива, при чемъ и веревка-то была не новая, а такая старая, что, казалось, еще Авраамъ употреблялъ ее въ своихъ телѣгахъ; иногда меня просто дрожь пробирала, глядя на такое устройство, когда экипажъ, на которомъ я ѣхалъ, несся вскачь съ какого-нибудь холма. Но съ теченіемъ времени я такъ освоился съ такими порядками, что даже былъ бы непріятно пораженъ, увидѣвъ вмѣсто гнилой веревки прочный ремень. Нашъ кучеръ вынулъ изъ подъ своего сидѣнья свѣжій обрывокъ нитки и исправилъ поврежденіе въ двѣ минуты.

Еще кой о чемъ по части обычаевъ, весьма другъ на друга же похожихъ въ различныхъ странахъ. Читателю, быть можетъ, интересно будетъ узнать, какъ производится на континентѣ запряганіе лошадей. Человѣкъ становитъ лошадей по обѣ стороны той части, которая выдается отъ передняго конца экипажа и затѣмъ перекидываетъ на спины животныхъ цѣлую путаницу ремней и веревокъ, составляющихъ сбрую; одну изъ веревокъ, идущую впередъ, онъ пропускаетъ черезъ кольцо и отводитъ назадъ, то же самое дѣлается съ другою подобною же веревкою, которая, пройдя другое кольцо, идетъ по экипажу вдоль бока другой лошади, причемъ перекрещивается сь первой; свободные концы ихъ пристегиваются къ другой части сбруи подъ брюхомъ лошади, затѣмъ беретъ другую часть и обматываетъ около первой, о которой было уже сказано; на головы лошадямъ онъ надѣваетъ какіе-то ремни съ широкими клапанами, которые имѣютъ цѣлью предохранятъ глаза животнаго отъ пыли, въ ротъ вкладывается желѣзная штука, которою ломаютъ лошади зубы, чтобы заставить ее идти на гору, къ концамъ этой штуки пристегиваются другія, изъ которыхъ одна идетъ надъ спиною у лошади, а другая, примотанная къ первой, подъ шеей у нея и служитъ, чтобы задирать ей голову вверхъ, къ этимъ частямъ пристегиваются веревки, при помощи которыхъ кучеръ управляетъ лошадьми. Никогда не приходилось мнѣ самому закладывать лошадей, и я даже не подозрѣвалъ, что это дѣлается такимъ образомъ.

Мы ѣхали на прекрасной четверкѣ, которою кучеръ очень гордился. Въ далекѣ отъ селеній мы ѣхали благоразумною рысью, но, въѣзжая въ деревню, пускались сумасшедшимъ карьеромъ при аккомпаниментѣ безостановочнаго хлопанья бича, похожаго на мушкетные выстрѣлы. Мы неслись, какъ какое-нибудь землетрясеніе по узкимъ улицамъ деревеньки, съ быстротою молніи заворачивая въ какіе-то переулки; передъ нами все время катилось что-то въ родѣ приливной волны, состоящей изъ ребятъ, утокъ, кошекъ и матерей, поспѣшно хватающихъ своихъ младенцевъ чуть не изъ подъ самыхъ лошадиныхъ ногъ; волна эта какъ бы разливалась со сторонамъ вдоль стѣны и, спасшись отъ опасности, забывала свой переполохъ и множествомъ глазъ восхищенно взирала на доблестнаго нашего кучера, пока тотъ не скрывался у ней изъ виду на слѣдующемъ поворотѣ.

Своимъ ужаснымъ способомъ ѣзды и пестрымъ платьемъ онъ былъ великимъ человѣкомъ въ глазахъ всѣхъ этихъ поселянъ. Вездѣ, гдѣ онъ останавливался, чтобы напоить лошадей и подкрѣпиться кускомъ хлѣба, тотчасъ же собиралась толпа, стоявшая въ молчаливомъ удивленіи, что, повидимому, ему доставляло немалое удовольствіе; что же касается до ребятъ, то благоговѣніе ихъ ярко было выражено въ ихъ глазахъ, которые ни на секунду не отрывались отъ его лица, и только одинъ трактирщикъ, подавая ему кружку пѣнящагося пива, рѣшался говорить съ нимъ и самъ гордился своею смѣлостью.

Покончивъ съ пивомъ, кучеръ снова садился на свои высокія козла, взмахивалъ громоподобнымъ бичемъ и снова, подобно бурѣ, устремлялся впередъ. Давно уже не видалъ я ничего подобнаго, и только какъ картина далекаго дѣтства сохранился у меня въ памяти образъ почтовой кареты, несущейся какъ вихрь по деревнѣ, въ облакѣ пыли, подъ безпрерывные звуки почтовой трубы.

Доѣхавъ до подножія Кайзерштуля, мы припрягли еще двухъ лошадей: подъемъ былъ очень крутъ, и въ теченіе полутора или двухъ часовъ мы еле-еле тащились, но зато, переваливъ черезъ хребетъ и подъѣзжая къ станціи, кучеръ нашъ превзошелъ самого себя по части бѣшеной скачки и оглушительнаго хлопанья кнутомъ. Онъ не имѣлъ собственной шестерки лошадей и постарался воспользоваться ею по возможности лучше, разъ таковая попалась ему хотя временно въ руки.

Начиная съ этого мѣста, мы были уже въ области Вильгельма Теля. Герой до сихъ поръ не позабытъ; наоборотъ, память его чрезвычайно чтится потомками. Деревянное изображеніе его, съ натянутымъ лукомъ, помѣщенное надъ дверями таверны, весьма характерная черта здѣшняго пейзажа.

Около полудня мы прибыли ко входу въ Брюннигскій перевалъ и остановились часа на два въ деревенской гостинницѣ, второмъ образчикѣ тѣхъ чистенькихъ, уютныхъ и чрезвычайно хорошо содержимыхъ трактировъ, которые такъ удивляютъ людей, привыкшихъ къ совершенно противоположнымъ по качеству гостинницамъ захолустныхъ городишекъ. Недалеко отъ деревни находилось озеро, спрятавшееся въ ложбинѣ между высокими горами, зеленые склоны которыхъ поднимались до самыхъ скалъ и были украшены разбросанными швейцарскими коттеджами, пріютившимися среди миніатюрныхъ фермъ и садовъ; въ верхней части горы, среди густой растительности, ниспадалъ пѣнящійся водопадъ.

Экипажъ за экипажемъ, нагруженный туристами и багажемъ, то и дѣло подъѣзжалъ къ гостинницѣ, прежде такой тихой, а теперь кипѣвшей жизнью. Явившись къ table d’hôt’у очень рано, мы занялись разсматриваніемъ входящихъ. Всего было человѣкъ около двадцати пяти, принадлежавшихъ къ различнымъ національностямъ; мы были единственными американцами. Рядомъ со мною сидѣла молодая англичанка, повидимому, недавно только вышедшая замужъ, а по другую сторону ея сидѣлъ ея молодой супругъ, котораго она называла «Недди», хотя онъ былъ достаточно великъ и мужественъ, чтобы называться полнымъ своимъ именемъ. У нихъ шла милая, маленькая любовная ссора, по поводу того, какое вино будутъ они пить. Недди, повинуясь указаніямъ путеводителя, хотѣлъ мѣстнаго вина, но супруга его воскликнула:

— Какъ, эту гадость!

— Это вовсе не гадость, Петъ; это очень хорошее вино.

— Нѣтъ, гадость.

— Нѣтъ, не гадость.

— Это у… жасная гадость, Недди, и я не буду его пить.

Тогда явился вопросъ, какого же она вина хочетъ. Она объявила, что онъ отлично знаетъ, что никакого другого вина, кромѣ шампанскаго, она не пьетъ.

— Вы хорошо знаете, — сказала она, — что у папа за столомъ всегда бываетъ шампанское и что я привыкла къ нему.

Недди притворно запротестовалъ противъ такого значительнаго расхода, и это до того ее разсмѣшило, что она чуть не умерла отъ смѣха; смѣхъ этотъ, въ свою очередь, такъ понравился ему, что онъ повторилъ свою шутку еще пару разъ, добавивъ къ ней что-то еще болѣе убійственное.

Придя наконецъ, въ себя, молодая женщина любовно ударила своего Недди по рукѣ вѣеромъ и сказала съ притворною серьезностью:

— Вы же сами хотѣли меня — сами и виноваты, — теперь и расплачивайтесь за то. Прикажите же шампанскаго, я у… жасно пить хочу.

Съ притворнымъ стономъ, вызвавшемъ ея смѣхъ, Недди приказалъ подать шампанскаго.

То обстоятельство, что эта молодая женщина, ни разу въ своей жизни не унизила себя, выпивъ, вмѣсто шампанскаго, какой-нибудь болѣе плебейскій напитокъ, подѣйствовало весьма импонирующе на Гарриса. Онъ былъ увѣренъ, что она изъ королевской фамиліи. Что касается до меня, то я въ этомъ сомнѣвался.

За столомъ слышалось два или три различныхъ языка, и къ великому нашему удовольствію мы вѣрно отгадали національность большинства изъ присутствующихъ. Однако же, насъ сильно смущали какой-то пожилой джентльменъ со своею супругою, затѣмъ молодая дѣвушка, сидѣвшая противъ насъ и молодой человѣкъ лѣтъ около тридцати пяти, сидѣвшій черезъ три мѣста отъ Гарриса. Мы не слышали, на какомъ языкѣ они говорили. Наконецъ, молодой человѣкъ вышелъ изъ-за стола, но такъ, что мы замѣтили это только тогда, когда онъ уже былъ у самаго конца нашего стола. Въ этотъ моментъ онъ остановился и поправилъ карманной гребенкой себѣ прическу. Итакъ, онъ былъ нѣмецъ или, по крайней мѣрѣ, такъ долго жилъ по нѣмецкимъ гостинницамъ, что пріобрѣлъ эту привычку. Когда пожилая пара и молодая дѣвушка поднялись изъ-за стола, то они вѣжливо поклонились намъ. Итакъ, они были тоже нѣмцами. Этотъ національный обычай, въ качествѣ экспорта, стоитъ шести другихъ.

Послѣ обѣда мы разговорились съ нѣсколькими англичанами, которые еще болѣе подогрѣли наше нетерпѣніе увидѣть Мейрингемъ съ вершины Брюнингскаго прохода. Они всѣ были согласны между собою, что видъ восхитителенъ, и что достаточно разъ посмотрѣть на него, чтобы не забыть никогда. Они добавляли еще, что дорога за проходомъ принимаетъ крайне романтическій видъ, и въ одномъ мѣстѣ она цѣликомъ пробита въ сплошной скалѣ, которая виситъ надъ головою у путешественниковъ; крутые повороты дороги и крутизна спуска должны, по ихъ словамъ, произвести на насъ сильное впечатлѣніе, такъ какъ лошади несутся все время галопомъ, а дорога такъ извилиста, что экипажъ описываетъ что-то вродѣ спирали, точно капля водки по извилинамъ штопора. Отъ этихъ господъ я получилъ всѣ свѣдѣнія, какія только мнѣ требовалось знать; между прочимъ, я даже спросилъ ихъ, можно ли тамъ, если потребуется, раздобыться молокомъ и фруктами. Въ отвѣтъ они только руками замахали, показывая этимъ, безъ дальнѣйшей потери словъ, что дорога тамъ просто вымощена такими торговцами. Мы начали поторапливаться отправленіемъ и послѣднія минуты своего двухчасового отдыха просто сгорали отъ нетерпѣнія. Наконецъ, мы тронулись, и начали снова подниматься. Дѣйствительно, дорога была чудесная. Она была гладка, тверда и чиста, какъ только можно этого желать, и на всемъ своемъ протяженіи отъ пропасти, по краю которой пролегала, была ограждена тесанными каменными столбиками, высотою футовъ около трехъ, вкопанными на небольшомъ другъ отъ друга разстояніи. Дорога не была бы выстроена лучше, если бы ее строилъ самъ Наполеонъ Первый, который считается строителемъ всѣхъ дорогъ, которыми Европа пользуется въ настоящее время. Всѣ книги, трактующія объ общественной жизни Англіи, Франціи и Германій конца прошлаго столѣтія, переполнены описаніями случаевъ, какъ кареты и прочіе экипажи утопали въ дорожной грязи, завязая колесами по ступицу; съ тѣхъ поръ, какъ Наполеонъ прошелъ побѣдителемъ черезъ всѣ эти государства, дороги измѣнились къ лучшему и теперь по нимъ можно ходить, не запачкавъ сапогъ.

Поднимаясь все выше и выше по идущей зигзагами дорогѣ, мы все время ѣхали въ тѣни высокихъ деревьевъ, наслаждаясь благоуханіемъ разнообразныхъ дикихъ цвѣтовъ, росшихъ въ изобиліи около дороги; далеко подъ нами тянулась цѣпь округленныхъ холмовъ съ роскошными пастбищами, по которымъ была разбросаны красивыя шале и стадами паслись овцы; холмы уходили въ даль до самаго горизонта, при чемъ домики дѣлались все меньше и меньше, пока не превращались въ какія-то игрушки, а овецъ и вовсе нельзя было разсмотрѣть. Временами то тутъ, то тамъ передъ нами появлялся величавый, облеченный въ горностаевую мантію монархъ Альповъ и черезъ минуту вновь скрывался за какою-нибудь ближайшей вершиной.

Словомъ, прогулка вышла восхитительная, хорошее настроеніе духа еще болѣе усиливалось чувствомъ довольства послѣ хорошаго обѣда, а предвкушеніе ожидавшихъ насъ красотъ Мейрингена довершали наше благополучіе. Никогда въ жизни не курили мы съ такимъ наслажденіемъ, какъ въ теченіе этого переѣзда, сидя развалившись на мягкихъ подушкахъ экипажа, погруженные въ задумчивость и отрѣшенные отъ всѣхъ тревогъ и волненій.

Протеревъ глаза, я открылъ ихъ и изумился. Мнѣ снилось, будто я нахожусь на морѣ, и весьма естественно, что я былъ до крайности пораженъ, когда, проснувшись, увидѣлъ кругомъ себя землю. Чтобы придти въ себя, потребовалось нѣсколько минутъ, въ теченіе которыхъ я старался оглядѣться. Экипажъ стоялъ на улицѣ городскаго предмѣстья, лошади пили воду изъ бассейна, кучеръ пилъ пиво; сбоку около меня храпѣлъ Гаррисъ, а на козлахъ, скрестивъ руки и склонивъ голову на грудь, спалъ нашъ курьеръ; десятка два босоногихъ, съ непокрытою головою дѣтишекъ толпились вокругъ нашего экипажа и, заложивши руки за спину, съ наивнымъ удивленіемъ таращили глаза на спящихъ и пекущихся на солнцѣ туристовъ. Тутъ же стояло нѣсколько маленькихъ дѣвочекъ, на рукахъ у которыхъ было по ребенку, одѣтому въ чепчикъ и по величинѣ почти равному своей нянькѣ. Мнѣ показалось, что даже эти толстыя ребятишки внимательно и съ насмѣшкою разсматриваютъ насъ.

Мы спали цѣлыхъ полтора часа и проспали виды Мейрингена!

Чтобы убѣдиться въ этомъ, вовсе не требовалось, чтобы кто-нибудь мнѣ подсказалъ. Если бы я былъ дѣвицей, то и тогда разразился бы проклятіями отъ ярости. Облегчивши себѣ душу, я разбудилъ Гарриса и далъ ему понять, какого я обо всемъ этомъ мнѣнія. Но вмѣсто того, чтобы чувствовать себя пристыженнымъ, онъ на меня же накинулся съ упреками въ безпечности. Онъ сказалъ, между прочимъ, что путешествіемъ по Европѣ онъ надѣялся пополнить свое образованіе, но что со мной можно проѣхать весь свѣтъ изъ конца въ конецъ и ничего не увидѣть, такъ какъ меня упорно преслѣдуетъ неудача. Затѣмъ, онъ началъ было выражать соболѣзнованіе по поводу нашего курьера, которому тоже не удалось ничего видѣть изъ-за моей безпечности; но я, чтобы прекратить этотъ надоѣвшій мнѣ разговоръ, намекнулъ Гаррису, что не худо бы было, если бы онъ вернулся опять на вершину и сдалъ бы мнѣ по возвращеніи отчетъ о тѣхъ картинахъ и видахъ, которые онъ тамъ увидитъ; моя хитрость заставила замолкнуть его батареи.

Печально проѣхали мы черезъ Бріенцъ, знаменитый обиліемъ всевозможныхъ рѣзныхъ издѣлій и невыносимый по отчаянному кукуканью его часовъ, и только подъѣзжая къ мосту, перекинутому черезъ голубыя воды шумливой рѣки передъ самымъ въѣздомъ въ хорошенькій городокъ Интерлакенъ, пришли мы въ себя отъ постигшаго насъ огорченія. Это было уже почти на-заходѣ солнца, такъ что весь переѣздъ отъ Люцерна мы совершили въ десять часовъ.

ГЛАВА II.

Мы помѣстились въ гостинницѣ «Hôtel Jungfrau», въ одномъ изъ тѣхъ громадныхъ учрежденій, которыя созданы новѣйшею предпріимчивостью чуть ли не въ каждомъ мало-мальски привлекательномъ мѣстѣ континента. За табльдотомъ собиралось большое общество, причемъ разговоръ, по обыкновенію, шелъ на всевозможныхъ языкахъ.

За столомъ прислуживали женщины, одѣтыя въ живописные костюмы швейцарскихъ поселянокъ. Костюмъ состоитъ изъ простого gros de laine, украшеннаго пепельнаго цвѣта бантами, кофты цвѣта sacrebleu ventre saint gris, сложенной по бокамъ въ видѣ біе, съ отворотами, petite polonaise и узенькими вставками цвѣта pâté de foie gras. Всѣ онѣ выглядывали въ немъ чрезвычайно пикантно и кокетливо.

На щекахъ одной изъ этихъ прислужницъ, женщины лѣтъ уже подъ сорокъ, красовались бакенбарды, спускавшіяся до половины щеки и имѣвшія въ ширину около двухъ пальцевъ; цвѣта онѣ были темнаго, очень густыя и длиною достигали одного дюйма. Мнѣ не рѣдко приходилось встрѣчать на континентѣ женщинъ съ весьма замѣтными усами, но женщина-бакенбардистъ попалась мнѣ здѣсь еще впервые.

Послѣ обѣда всѣ гости, какъ мужчины, такъ и дамы, перешли на открытую веранду и въ цвѣтникъ, разбитый передъ нею, чтобы воспользоваться вечерней прохладой; но когда сумерки перешли въ полную темноту, всѣ собрались въ обширной, пустынной гостиной, самой неуютной, непривѣтливой комнатѣ каждой лѣтней гостинницы на континентѣ. Разбившись на группы по двое и по трое, гости занялись разговоромъ вполголоса и выглядывали угнетенными, скучающими.

Въ гостиной стояло небольшое піанино; это былъ разбитый, разстроенный, хрипящій инвалидъ, вѣроятно, худшій изъ всѣхъ піанино, какія только случалось мнѣ видѣть. Одна за другой подходили къ нему пять или шесть скучающихъ дамъ, но, взявъ нѣсколько пробныхъ аккордовъ, поспѣшно обращались въ бѣгство. Однако же, нашелся любитель и на этотъ инструментъ, да еще при томъ изъ Арканзаса — моей родины. Это была молоденькая женщина, повидимому, только-что вышедшая замужъ и не утратившая еще отпечатка чего-то дѣвичьяго, невиннаго; ей было не болѣе 18-ти лѣтъ; только-что соскочившая со школьной скамейки, счастливая своимъ важнымъ, обожающимъ ее молодымъ мужемъ, она была чужда всякой аффектаціи и ни мало не стѣснялась окружающей холодной, безучастной толпой. Не успѣлъ замеретъ въ воздухѣ пробный аккордъ, какъ всѣ присутствующіе сразу же поняли, что несчастной развалинѣ предстоитъ исполнить свое назначеніе. Вернувшись изъ комнаты со связкой ветхихъ нотъ, супругъ любовно склонился надъ ея стуломъ, готовясь перевертывать листы.

Пробѣжавъ пальцами по всей клавіатурѣ, что заставило всю компанію стиснуть зубы, какъ бы отъ мучительной боли, молодая женщина безъ дальнѣйшихъ проволочекъ ко всеобщему ужасу заиграла «Битву подъ Прагою»; со смѣлостью, достойной лучшей участи, бродила она по горло въ крови убитыхъ; изъ каждыхъ пяти нотъ она брала двѣ фальшивыхъ, но душа ея была въ пальцахъ и она не думала останавливаться, чтобы поправиться. Долго выдерживать это истязаніе у слушателей не хватило силъ; по мѣрѣ того, какъ канонада дѣлалась все сильнѣе и ожесточеннѣе, а число фальшивыхъ нотъ достигло 4-хъ изъ пяти, публика стала понемногу уходить изъ зала, нѣкоторые болѣе упорные, удерживали свои позиціи еще минутъ съ десять, но когда наша дѣва, дойдя до «стона раненыхъ», принялась выматывать изъ нихъ внутренности, то и они спустили предъ нею флагъ и обратились въ бѣгство.

Никто еще не одерживалъ болѣе полной побѣды; я былъ единственнымъ бойцомъ, оставшимся на полѣ сраженія, да притомъ у меня вовсе и не было желанія покинуть своей соотечественницы. Не любя посредственностей, всѣ мы восхищаемся талантомъ и геніальностью; музыка же эта была въ своемъ родѣ совершенствомъ, безъ сомнѣнія, будучи самою худшею музыкою, которая когда-либо раздавалась на нашей планетѣ.

Я подсѣлъ поближе и не потерялъ ни одной нотки. Когда она кончила, я попросилъ ее сыграть то же самое еще разъ. Весьма польщенная, она поспѣшила исполнить мое желаніе и принялась играть еще съ большимъ воодушевленіемъ. На этотъ разъ она ни одной ноты не взяла правильно. Въ крикъ раненыхъ она вложила столько чувства, что подъ ея искусными пальцами человѣческое страданіе получило совершенно новую для насъ окраску. Цѣлый вечеръ не складывала она оружія, и все это время самые смѣлые изъ числа собравшейся на верандѣ публики не осмѣливались показаться въ гостиной и только время отъ времени прикладывали свой носъ къ оконнымъ стекламъ и любовались на насъ. Какъ только оба супруга, по горло насытившись музыкой, удалились, гостиная снова наполнилась туристами.

Какая перемѣна совершилась со Швейцаріей, да и со всей Европой за послѣднее столѣтіе. Семьдесятъ или девяносто лѣтъ назадъ Наполеонъ былъ чуть ли не единственнымъ человѣкомъ въ Европѣ, котораго можно было назвать путешественникомъ, по крайней мѣрѣ, только онъ одинъ серьезно относился къ своимъ путешествіямъ и посвящалъ имъ все свое время; теперь же всѣ стали путешественниками, и Швейцарія, а равно и многія другія области, бывшія лѣтъ сто назадъ совершенно неизвѣстными и никѣмъ не посѣщаемыя, сдѣлались въ наше время какими-то муравейниками, которые въ теченіе всего лѣта кипятъ иностранцами. Но, виноватъ, я опять удалился отъ своего разсказа.

На утро, выглянувъ въ окошко, мы увидѣли чудное зрѣлище. Поперекъ всей долины, непосредственно за ближайшими холмами, поднимались къ прозрачному небу гигантскія формы холодной и бѣлой Юнгфрау. Это напомнило мнѣ тѣ громадные валы, которые иногда вдругъ поднимаются на морѣ передъ кораблемъ, валы съ бѣлою, какъ снѣгъ вершиною, отъ которой къ мощному подножію спускаются бѣлыя полосы пѣны.

Какъ все здѣсь обманываетъ глазъ! Глядя на этотъ лѣсистый холмъ, который стоитъ налѣво отъ Юнгфрау, можно объ закладъ биться, что онъ чуть ли не вдвое выше ея, между тѣмъ высота его не превышаетъ какихъ-нибудь 2.000 или 3.000 футовъ, вслѣдствіе чего на вершинѣ его лѣтомъ никогда не бываетъ снѣгу. Такъ какъ Юнгфрау имѣетъ не меньше 14.000 футовъ высоты, то нижняя линія ея снѣговъ, которая кажется отсюда лежащею у самой долины, на самомъ дѣлѣ лежитъ не менѣе, какъ на 7.000 футовъ выше вершины покрытаго лѣсомъ холма. Этотъ обманъ зрѣнія объясняется тѣмъ, что лѣсистый холмъ находится отъ насъ въ разстояніи четырехъ или пяти миль, Юнгфрау же на разстояніи вчетверо или впятеро большемъ.

Гуляя до обѣда по лавкамъ, вниманіе мое было привлечено большими рѣзными картинами, вырѣзанными вмѣстѣ съ рамками изъ цѣлаго куска дерева шоколаднаго цвѣта. Кто-то изъ всезнаекъ, которыхъ можно найти рѣшительно всюду, говорилъ мнѣ, что съ англичанъ и американцевъ европейскіе торговцы берутъ за все гораздо дороже. Кромѣ того, многіе утверждали, что покупки, сдѣланныя черезъ курьера, обходятся дороже, нежели если ихъ дѣлать самому; я же думалъ какъ разъ наоборотъ. Увидѣвъ эти картины, я сейчасъ же понялъ, что онѣ стоютъ гораздо больше того, что мой пріятель, для котораго я хотѣлъ купить одну картину, можетъ заплатить за нее, но все-таки рѣшилъ попробовать; позвавъ курьера, я велѣлъ ему пойти и спросить цѣну, какъ будто бы для себя; кромѣ того, я сказалъ ему, чтобы онъ не говорилъ по-англійски и скрывалъ бы, что служитъ курьеромъ. Затѣмъ я отошелъ немного въ сторону и сталъ ожидать.

Черезъ нѣсколько минутъ курьеръ возвратился и сообщилъ цѣну. «Какъ разъ на сто франковъ дороже, чѣмъ слѣдуетъ», подумалъ я про себя и рѣшилъ отказаться отъ покупки. Но, проходя послѣ обѣда снова мимо этой лавки вмѣстѣ съ Гаррисомъ, я не выдержалъ и зашелъ спросить цѣну, желая узнать, насколько дороже спросятъ за нее, если вопросъ будетъ сдѣланъ на ломаномъ нѣмецкомъ языкѣ. Продавщица назвала цѣну какъ разъ на сто франковъ меньшую противъ того, что сказалъ мнѣ курьеръ. Это былъ пріятный сюрпризъ, и я сказалъ, что беру вещицу. Послѣ того, какъ я разсказалъ, куда вещь должна быть отправлена, продавщица просительно сказала мнѣ:

— Не говорите, пожалуйста, своему курьеру, что вы купили ее.

Это было совершенно для меня неожиданно, и я спросилъ:

— Почему же вы думаете, что у меня есть курьеръ?

— О, очень просто: онъ самъ мнѣ сказалъ это.

— Вотъ что! Но скажите, пожалуйста, отчего вы запросили съ него больше, чѣмъ съ меня?

— Да потому, что вамъ мнѣ не надо платить процентовъ.

— А, я начинаю понимать. Стало быть, вамъ пришлось бы платить курьеру проценты?

— Безъ сомнѣнія. Курьеры всегда получаютъ проценты. Въ данномъ случаѣ мнѣ пришлось бы заплатить ему сто франковъ.

— Значитъ торговцы сами ничего не платятъ имъ, все падаетъ на покупателей?

— Случается и такъ, что продавецъ входитъ въ соглашеніе съ курьеромъ и назначаетъ цѣну вдвое или даже втрое болѣе дѣйствительной; тогда они дѣлятся и каждый изъ нихъ имѣетъ процентъ.

— Ну, да. Я вѣдь и говорю, что за все платитъ одинъ покупатель.

— О, конечно! Это само собой понятно!

— Но вѣдь я купилъ эту вещицу самъ, почему же не слѣдуетъ, чтобы курьеръ зналъ объ этомъ?

— Ахъ, — воскликнула встревоженная женщина, — это лишило бы меня того небольшого заработка, который я имѣю на этой вещи! Онъ сейчасъ же явится и потребуетъ свои сто франковъ, и я принуждена буду ему дать.

— Но вещь куплена не черезъ него. Вы можете отказать.

— Я не смѣю отказать. Иначе онъ никогда больше не приведетъ ко мнѣ путешественниковъ. Даже болѣе, онъ ославитъ меня передъ другими курьерами, и они будутъ отводить отъ меня покупателя, такъ что я разорюсь.

Выйдя изъ лавки, я погрузился въ размышленія. Я началъ понимать, почему курьеры нанимаются за пятьдесятъ пять долларовъ въ мѣсяцъ на своемъ содержаніи.

Мѣсяцъ или два спустя я понялъ и то, почему курьеръ не платитъ ни за столъ, ни за квартиру и почему счета, которые мнѣ подавались въ гостинницахъ, были гораздо больше, когда со мною былъ курьеръ, нежели тогда, когда онъ куда-нибудь уѣзжалъ на нѣсколько дней.

Объяснилось теперь и другое обстоятельство. Въ какомъ-то городѣ я послалъ курьера въ банкъ, чтобы размѣнять деньги. Въ ожиданіи совершенія сдѣлки я сидѣлъ въ читальномъ залѣ, какъ вдругъ является банковый клеркъ и лично вручаетъ мнѣ деньги; онъ былъ чрезвычайно вѣжливъ и простеръ свою любезность до того, что кинулся отворять для меня дверь и держалъ ее открытою, пока я проходилъ, и затѣмъ поклонился мнѣ такъ почтительно, какъ будто я былъ важной особою. мнѣ первый разъ случилось посылать въ банкъ курьера. Все время, пока я находился въ Европѣ, курсъ былъ въ мою пользу, за исключеніемъ именно этого раза, когда я получилъ только номинальную стоимость своихъ денегъ безъ всякой прибавки, хотя, по моимъ разсчетамъ, она должна была быть, и даже немалая. Я заподозрѣлъ, что тутъ дѣло не чисто, и впослѣдствіи всегда самъ ходилъ мѣнять деньги.

И тѣмъ не менѣе, если бы я имѣлъ возможность всегда платить эти налоги, я никогда не путешествовалъ бы безъ курьера, такъ какъ хорошій курьеръ — это такое удобство, которое не можетъ быть оцѣниваемо на доллары и центы. Путешествіе безъ курьера представляетъ одну сплошную непріятность, цѣпь мелкихъ тревогъ и огорченій; я говорю, конечно, о человѣкѣ вспыльчивомъ, нетерпѣливомъ, не обладающимъ дѣловою ловкостью, о человѣкѣ, приходящемъ въ отчаяніе отъ мелочей.

Безъ курьера путешествіе не можетъ доставить ни малѣйшаго удовольствія; съ курьеромъ же оно, наоборотъ, одно нескончаемое наслажденіе. Курьеръ всегда у васъ подъ рукою; если вы звоните, и на вашъ звонъ откликаются не скоро, а это вовсе не рѣдкость, то вамъ стоитъ только открыть дверь и позвать; курьеръ тотчасъ же услышитъ и заставитъ кого слѣдуетъ обратить вниманіе на вашъ зовъ, при чемъ подниметъ цѣлое возмущеніе. Вы говорите ему куда и когда вы желаете ѣхать, все остальное уже его забота. Вамъ не надо спрашивать ни о времени отхода поѣзда, ни о стоимости, вы не заботитесь ни о лошадяхъ, ни о гоcтинницѣ, ни о множествѣ другихъ подобныхъ вещей. Въ надлежащее время онъ посадитъ васъ въ экипажъ или въ омнибусъ и отвезетъ ка поѣздъ или пароходъ. Онъ уложитъ вашъ багажъ и перешлетъ его, куда надо; онъ платитъ по вашимъ счетамъ. Другимъ приходится спѣшить и ѣхать за полчаса раньше, чтобы съ большимъ трудомъ занять хоть какое-нибудь мѣсто, рисковать испортить себѣ настроеніе духа; вы же свободны отъ всего этого, курьеръ займетъ для васъ лучшее мѣсто, и вы, не спѣша и не теряя времени, являетесь уже на готовое.

Въ вокзалахъ передъ багажною кассою толпа до того густа, что рискуешь быть задавленнымъ; каждый на перебой силится обратить вниманіе вѣсовщика на свой багажъ, каждый отчаянно споритъ съ этимъ тираномъ, остающійся обыкновенно равнодушнымъ и безучастнымъ ко всѣмъ требованіямъ публики; получивъ, наконецъ, квитанціи, приходится воевать и неистовствовать, чтобы квитанціи эти были занесены въ книгу. Уплативъ деньги и покончивъ съ багажемъ, пассажиръ бѣжитъ къ билетной кассѣ купить билетъ, гдѣ снова вступаетъ въ яростную битву съ чиновникомъ. Доведенный всѣмъ этимъ до послѣдней степени яроcти, этотъ несчастный загоняется въ залъ, гдѣ, стиснутый толпою такихъ же страдальцевъ, нагруженный мѣшками, пледами и прочимъ скарбомъ, вмѣстѣ съ утомленной женой и ребенкомъ, онъ принужденъ ждать, пока не откроютъ выходныхъ дверей. Но и тогда мученія его еще не кончились. Стиснутый толпою, стремящеюся къ вагонамъ, онъ добирается туда, когда все уже занято, такъ что ему приходится опять выйти на платформу и ждать, пока не прилѣпятъ добавочнаго вагона. Въ эти минуты душевное состояніе несчастныхъ таково, что они готовы кинуться съ ножемъ на перваго подвернувшагося. Тѣмъ временемъ вы уже давно сидите въ вагонѣ и, покуривая, спокойно наблюдаете всю эту суету.

Въ пути поѣздная прислуга до чрезвычайности къ вамъ вѣжлива и предупредительна; она никого не допускаетъ въ ваше отдѣленіе, говоря, что вы только-что оправились отъ оспы и не можете выносить безпокойства. И это все потому, что курьеръ вашъ всегда сумѣетъ поладить съ прислугою. На промежуточныхъ станціяхъ курьеръ заходитъ къ вамъ, чтобы справиться, не надо ли вамъ воды, или газеты, или чего-либо другого. На большихъ станціяхъ онъ позаботится, чтобы вамъ принесли закусить въ купе, тогда какъ остальнымъ пассажирамъ приходится толпиться въ буфетѣ. Если вагонъ вашъ потерпитъ какое-нибудь поврежденіе, и начальникъ станціи вздумаетъ запихать васъ въ другое отдѣленіе, гдѣ есть уже пассажиры, то курьеръ конфиденціально шепнетъ ему, что вы французскій герцогъ, глухой и нѣмой отъ рожденія, и начальникъ станціи лично явится къ вамъ и пантомимою начнетъ объяснять вамъ, что онъ уже приказалъ прицѣпить для васъ къ поѣзду новый и самый лучшій вагонъ.

Въ таможняхъ, гдѣ пассажиры, усталые и потные, принуждены проводить долгое время, глядя на чиновниковъ, которые копаются въ ихъ чемоданахъ и ставятъ тамъ все вверхъ дномъ, вы не имѣете никакихъ непріятностей; вы вручаете курьеру ключи, а сами сидите спокойно. Положимъ, что вы пріѣхали куда-нибудь въ 10 часовъ вечера во время проливнаго дождя. Всѣ другіе должны потерять не менѣе полчаса, чтобы получить багажъ и сдать его въ омнибусъ, но васъ курьеръ устраиваетъ въ экипажѣ сейчасъ же; пріѣхавъ въ гостинницу, вы узнаете, что комната оставлена за вами еще два дня назадъ, что все приготовлено и что вы можете, не теряя времени, сейчасъ лечь въ постель.

Другимъ же приходится иногда подъ проливнымъ дождемъ побывать въ двухъ или трехъ гостинницахъ, прежде чѣмъ найдется что-нибудь подходящее.

Я не перечислилъ и половины тѣхъ удобствъ, какія можетъ доставить курьеръ, но я полагаю, что и перечисленнаго вполнѣ достаточно, чтобы понять, что человѣкъ, имѣющій возможность путешествовать съ курьеромъ и не пользующійся ею, не можетъ быть названъ хорошимъ экономистомъ. Мой курьеръ былъ худшій въ цѣлой Европѣ, и все-таки путешествовать съ нимъ было пріятнѣе, нежели совсѣмъ безъ курьера. Да ему и не изъ-за чего было быть лучшимъ, такъ какъ я не могъ дѣлать черезъ него большихъ покупокъ. Онъ былъ достаточно хорошъ, принимая во вниманіе незначительность вознагражденія, которое онъ получалъ за свои услуги. Да, путешествіе съ курьеромъ — это наслажденіе; путешествовать безъ курьера — наказаніе.

Мнѣ приходилось имѣть дѣло съ весьма плохими курьерами, но зато пришлось однажды имѣть дѣло съ такимъ, который можетъ быть названъ лучшимъ изъ всѣхъ курьеровъ. Это былъ молодой полякъ по имени Іосифъ Вирей. Онъ говоритъ на восьми языкахъ, а что еще важнѣе — владѣетъ ими одинаково хорошо. Онъ сообразителенъ, проворенъ и пунктуаленъ; онъ чрезвычайно находчивъ и ловко умѣетъ выпутываться изъ всевозможныхъ затрудненій; онъ не только знаетъ, что слѣдуетъ дѣлать, но умѣетъ еще сдѣлать все и скорѣе и лучше другихъ; онъ незамѣнимъ съ дѣтьми и больными. Словомъ, это лучшій курьеръ, какого можно только пожелать. Адресъ его слѣдующій: Лондонъ, 371, Набережная, М-ру О. Г. Кеджиль. Хорошіе курьеры очень рѣдки: если читатель вздумаетъ путешествовать, то хорошо сдѣлаетъ, если пригласитъ его.

ГЛАВА III.

Вблизи Интерлакена на противоположномъ берегу Бринцскаго озера находится знаменитый водопадъ Гисбахъ, который каждую ночь великолѣпно иллюминуется, отчего, по словамъ многихъ, картина получается такая, что всякій туристъ обязательно долженъ побывать тамъ. Мнѣ ужасно хотѣлось посмотрѣть на это чудо, но, къ сожалѣнію, туда необходимо ѣхать на лодкѣ, а я поставилъ себѣ задачу исходить Европу пѣшкомъ, а не ѣздить по ней на лодкѣ. Давши слово, я обязанъ сдержать его. Въ видѣ удовольствія я могу дозволить себѣ покататься и на лодкѣ, но пользоваться ею, какъ средствомъ передвиженія при путешествіи я не имѣю права. Мнѣ стоило не мало труда побороть искушеніе и отказаться отъ этой поѣздки, и тѣмъ не менѣе я устоялъ и возвысился въ собственныхъ своихъ глазахъ. Да и не было особой нужды куда-либо ѣздить; и здѣсь передъ моими глазами разстилалась прекрасная и величественная картина: мощный конусъ Юнгфрау, мягко вырисовывающійся на темномъ фонѣ неба и посеребренный сіяніемъ звѣздъ. Есть что-то покоряющее въ этомъ безмолвномъ, величественномъ конусѣ; передъ лицомъ вѣчнаго, неизмѣняемаго гиганта еще сильнѣе чувствуется собственное ничтожество. Вы чувствуете, что находитесь не передъ безжизненною массою льда и камня, а передъ чѣмъ-то одухотвореннымъ, предъ какимъ-то геніемъ горъ, который со своей недосягаемой высоты сквозь туманную дымку вѣковъ, тайно взираетъ на васъ, предъ геніемъ, который видѣлъ и судилъ милліоны исчезнувшихъ людскихъ поколѣній, который и впредь будетъ видѣть и судить милліоны поколѣній будущаго, а самъ останется на прежнемъ мѣстѣ все такой же задумчивый, неизмѣняемый, вѣчный, и будетъ стоять тамъ даже тогда, когда исчезнетъ на землѣ всякая жизнь и наша планета обратится въ пустыню.

Переживая эти ощущенія, я ощупью, совершенно неожиданно дошелъ до познанія причины, влекущей къ Альпамъ столько народу — и именно къ нимъ, а не къ другимъ какимъ-либо горамъ. Причина эта лежитъ въ томъ странномъ, глубокомъ вліяніи, которому нѣтъ даже имени, но которому стоитъ только поддаться разъ, чтобы потомъ навсегда очутиться въ его власти — постоянно стремиться вновь извѣдать его; это что-то вродѣ тоски по родинѣ — тоски неотступной, неизлечимой, которая томитъ и преслѣдуетъ человѣка, пока онъ не уничтожитъ причины ея, т. е. не вернется къ предмету, овладѣвшему его помыслами. Я встрѣчалъ массу людей какъ положительныхъ, такъ и мечтателей, какъ развитыхъ, такъ и грубыхъ, которые пріѣзжали сюда издалека и изъ года въ годъ цѣлое лѣто проводили въ скитаніяхъ среди Швейцарскихъ Альповъ — зачѣмъ, они и сами не знали. Они разсказывали, что въ первый разъ пріѣхали сюда изъ простого любопытства, только потому, что всѣ говорятъ объ этихъ горахъ. И съ тѣхъ поръ они каждый годъ стали ѣздить сюда и будутъ ѣздить пока живы, потому что не могутъ не ѣздить; они пробовали разбить эти цѣпи и освободиться отъ рабства, но всѣ попытки ихъ были тщетны, а теперь они и сами не желаютъ свободы.

Нѣкоторые старались точнѣе формулировать свои чувства; они говорили, что находятъ здѣсь покой и отдохновеніе, что всѣ заботы и страсти затихаютъ и сглаживаются предъ суровымъ величіемъ этихъ горъ; Великій Духъ Альповъ навѣваетъ на ихъ больныя сердца и на встревоженный умъ частицу своего собственнаго спокойствія и излечиваетъ ихъ печали. Предъ видимымъ трономъ Всевышняго, низкія мысли и страсти оставляютъ ихъ, и они дѣлаются лучше и чище.

Курзалъ, или что-то на него похожее, расположенъ въ низинѣ. Вмѣстѣ со всею толпою направились и мы къ нему, чтобы посмотрѣть, какого рода увеселенія предлагаются здѣсь публикѣ. Курзалъ оказался хорошимъ садомъ, гдѣ даются обычные концерты на открытомъ воздухѣ и гдѣ можно имѣть вино, пиво, молоко, сыворотку, виноградъ и пр. Два послѣдніе продукта являются здѣсь необходимымъ условіемъ для поддержки существованія нѣкоторыхъ больныхъ, которымъ не въ состояніи помочь доктора и которые существуютъ единственно благодаря винограду и сывороткѣ. Одно изъ этихъ бродячихъ привидѣній печальнымъ и безжизненнымъ голосомъ говорило мнѣ, что существуетъ только сывороткой, что кромѣ одной сыворотки, благословенной сыворотки, онъ теперь ничего не пьетъ и даже не любитъ.

Какой-то другой мертвецъ, предохраняющій себя отъ окончательнаго разложенія виноградомъ, разсказывалъ, что виноградъ — это чрезвычайно своеобразное средство, обладающее сильными лекарственными свойствами, и что доктора прописываютъ его въ такихъ строго опредѣленныхъ дозахъ и такъ методически, какъ будто бы это были пилюли. Паціентъ, если онъ слабъ, начинаетъ съ того, что съѣдаетъ одну ягоду передъ завтракомъ, три за завтракомъ, двѣ послѣ завтрака, пять за полдникомъ, три передъ обѣдомъ, семь за обѣдомъ, четыре за ужиномъ и еще нѣсколько ягодъ передъ тѣмъ, какъ ложиться спать, въ видѣ общаго регулятора. Количество съѣдаемаго винограда постепенно и непрерывно увеличивается, согласно съ силами и привычкой паціента, пока, наконецъ, не доходитъ до одной ягоды въ секунду, а въ день не менѣе боченка.

Онъ говорилъ, что больные, лечащіеся подобнымъ образомъ, пріобрѣтаютъ привычку говорить такъ медленно, раздѣляя при томъ слова, какъ будто бы они что-то диктуютъ переписчику, привычку, которая никогда уже не покидаетъ ихъ даже послѣ того, какъ они, вылечившись, перестаютъ ѣсть виноградъ. Происходитъ это потому, что за время своего леченія они привыкаютъ дѣлать паузу чуть не послѣ каждаго слова, чтобы высосать содержимое положенной въ ротъ виноградины. Онъ говорилъ что съ такими людьми ужасно тяжело поддерживать разговоръ. Больныхъ, лечившихся сывороткой, легко отличить потому, что они за каждымъ словомъ откидываютъ голову назадъ, какъ будто бы глотаютъ сыворотку. Онъ говорилъ, что чрезвычайно патетическое зрѣлище представляетъ пара такихъ больныхъ, увлеченныхъ разговоромъ другъ съ другомъ, при чемъ одинъ дѣлаетъ поминутныя паузы, чтобы высосать воображаемую виноградину, а другой закидываетъ голову, чтобы проглотить воображаемую сыворотку; эти безсознательныя движенія ихъ такъ правильны, что незнакомый съ причиною можетъ подумать, что передъ нимъ находятся два автомата. Вообще, путешествуя, можно встрѣтить немало интереснаго, надо только умѣть сталкиваться съ подходящимъ народомъ.

Въ курзалѣ я оставался недолго; правда, музыка была очень недурна, но послѣ циклона арканзаской знаменитости она казалась черезчуръ уже вялой. Къ тому жь, моя безпокойная натура влекла меня на новыя приключенія, и я задумалъ ужасное предпріятіе: ни больше ни меньше, какъ совершить пѣшкомъ переходъ отъ Интерлакена до Зермата черезъ Джеми и Биспъ! Необходимо было выяснить множество деталей и приготовиться къ раннему выступленію. Курьеръ (не тотъ, о которомъ я только-что говорилъ) полагалъ, что portier гостинницы можетъ разъяснить намъ дорогу. Такъ оно и вышло. Онъ показалъ намъ на рельефной картѣ весь нашъ путь со всѣми подъемами и спусками, со всѣми деревнями и рѣками, до того ясно, какъ будто бы мы пролетали надъ этою мѣстностью на воздушномъ шарѣ. Замѣчательная вещь эти рельефныя карты. Кромѣ того, portier на кусочкѣ бумаги составилъ для насъ маршрутъ, обозначивъ мѣста ночлега, и вообще настолько разъяснилъ намъ весь путь, что безъ посторонней благосклонной помощи сбиться съ дороги намъ не было ни малѣйшей возможности.

Поручивъ своего курьера заботамъ одного туриста, который собирался въ Лозанну, я легъ спать, а дорожный костюмъ свой разложилъ въ такомъ порядкѣ, чтобы на утро одѣться какъ можно скорѣе.

Одаако же, когда мы на другое утро сошли въ восемь часовъ къ завтраку, было такъ похоже на дождь, что я нанялъ парный крытый экипажъ для первой трети нашего пути. Вътеченіе двухъ или трехъ часовъ мы ѣхали по гладкой дорогѣ, пролегающей по самому берегу прекраснаго Тунскаго озера, имѣя предъ собою восхитительную картину громаднаго воднаго пространства и отдаленныхъ Альповъ, какъ бы затянутыхъ прозрачною дымкой. Но затѣмъ начался такой сильный дождь, что все, за исключеніемъ самыхъ ближайшихъ предметовъ, исчезло изъ глазъ. Лица свои мы защищали отъ дождя зонтиками, а ноги — кожанымъ фартукомъ экипажа, кучеръ же сидѣлъ ничѣмъ не покрытый и равнодушно мокъ подъ сильнѣйшимъ дождемъ; казалось, что это ему даже нравилось. Въ нашемъ распоряженіи была вся дорога, и никогда ранѣе не приходилось мнѣ совершать болѣе пріятной экскурсія, чѣмъ эта.

Когда мы достигли долины Кіенталь, погода начала проясняться; внезапно громадное черное облако, стоявшее какъ разъ передъ нами, раздернулось, и глазамъ нашимъ предстали величественные контуры Блюмійскихъ Альповъ. Явленіе произвело на насъ тѣмъ большій эффектъ, что за этимъ тяжелымъ пологомъ темныхъ облаковъ мы не ожидали найти ничего, кромѣ гладкой, какъ столъ, равнины. Тѣ бѣлыя пятна, которыя временами проглядывали сквозь тучи и которыя принимались нами за небо, были не что иное, какъ снѣжныя вершины горъ.

Мы обѣдали въ Фрутигенѣ, въ гостинницѣ; то же самое слѣдовало сдѣлать и нашему кучеру, но такъ какъ времени было недостаточно, чтобы пообѣдать и выпить, то, оставивъ первое, онъ основательно занялся вторымъ. Въ этой же гостинницѣ закусывалъ какой-то нѣмецъ съ двумя дочками; когда они собрались уѣзжать, то было ясно, что ихъ кучеръ настолько же пьянъ, счастливъ и добродушенъ, какъ и нашъ собственный. Оба эти мошенника были преисполнены вниманія и предупредительности къ своимъ пассажирамъ и воодушевлены братскою любовью другъ къ другу. Привязавъ возжи, они сняли свои сюртуки и шляпы, чтобы ничто не мѣшало имъ предаться вполнѣ разговору и жестикуляціи, сопровождавшей ихъ разговоръ.

Дорога была гладкая и все время то поднималась на холмъ, то спускалась; она была не широка, и лошади привыкли къ ней, такъ что мы не для чего было править; почему же въ такомъ случаѣ кучерамъ и не поговорить между собой и съ нами? Въ то время, какъ мы поднимались на холмъ, экипажъ нашъ слѣдовалъ сейчасъ же за переднимъ, такъ что морды нашихъ лошадей дружелюбно мотались надъ его сидѣньемъ; поднявшись на козлахъ, нашъ кучеръ кричалъ что-то своему пріятелю, а тотъ, вставъ съ своего мѣста и обернувшись спиною къ лошадямъ, въ свою очередь, кричалъ что-то ему.

Взобравшись на самый верхъ, мы карьеромъ начинаемъ спускаться, но картина нисколько не мѣняется. Какъ сейчасъ вижу передъ собою кучера передняго экипажа, на колѣняхъ стоящаго на своихъ высокихъ козлахъ и локтями облокотившагося на ихъ перильца, волосы его развѣвались, лицо было красно, глаза сіяли счастіемъ, и въ то время, какъ нѣмецъ упрашивалъ его сѣсть какъ слѣдуетъ, и управлять лошадьми, онъ только умильно смотрѣлъ на него и протягивалъ свою карточку, между тѣмъ оба экипажа неслись въ карьеръ подъ гору, никѣмъ не управляемые, и намъ оставалось только терпѣливо ожидать результатовъ: случайнаго спасенія или же болѣе чѣмъ вѣроятнаго крушенія.

Къ солнечному заходу мы достигли прекрасной зеленой долины, на которой было раскинуто множество шале; это былъ тихій уголокъ, совершенно скрытый отъ сутолоки большого свѣта, среди гигантскихъ пропастей и снѣжныхъ пиковъ, которые, подобно островамъ, плавали по клубящемуся морю облаковъ, отдѣляющихъ ихъ отъ всего остального міра. Съ окружающихъ высотъ ползли легкія, бѣлыя, какъ молоко, струйки паровъ; достигнувъ обрыва чудовищныхъ каменныхъ стѣнъ, которыя ограничиваютъ долину, струйки эти свергались съ нихъ въ видѣ серебряныхъ стрѣлъ, но на половинѣ дороги, внизу разбивались на атомы и обращались въ легкое облачко свѣтозарной пыли. То тамъ, то здѣсь изъ-за скалистыхъ гребней снѣжной пустыни верхней области выглядывали ледники со своими ледяными башнями причудливой формы зеленоватаго цвѣта морской воды.

Въ верхней части долины, окруженной со всѣхъ сторонъ отвѣсными стѣнами, пріютилась деревня Кондертитегъ, мѣсто нашего ночлега. Вскорѣ мы были уже тамъ и помѣстились въ гостинницѣ. Но погода была такъ хороша, что мы не могли сидѣть въ комнатѣ; мы вышли за околицу и пошли вверхъ по теченію шумливаго ручья съ холодной, какъ ледъ, водою. Вскорѣ мы достигли мѣста, откуда онъ бралъ начало, что-то вродѣ уютной прекрасной гостиной, застланной роскошнымъ ковромъ дерна, образованной высокими обрывами и осѣненной снѣговыми вершинами. Мѣстечко это представляло лучшую въ мірѣ площадку для игры въ крокетъ; оно было совершенно ровно и имѣло не болѣе мили въ длину и полмили въ ширину. Стѣны ее окружающія глядѣли такъ величественно, и все здѣсь было на такой гигантскій масштабъ, что по сравненію съ остальнымъ площадка эта казалась маленькою, почему я и назвалъ ее уютной гостинной. Никогда еще не приходилось мнѣ быть въ такомъ близкомъ сосѣдствѣ съ горами; до сего времени я видѣлъ всѣ эта величественные снѣжные пики въ значительномъ отдаленіи, чуть ли не на горизонтѣ теперь же они были тутъ же, подъ самымъ носомъ, если только позволительно употребить такое непочтительное, тривіальное выраженіе, говоря объ этихъ царственныхъ гигантахъ.

Мы нашли множество ручьевъ, бѣгущихъ изъ подъ зеленоватаго вала ледниковъ и питающихъ потокъ, по теченію котораго мы пришли на это мѣсто. Два или три такихъ ручья, вмѣсто того, чтобы ниспадать прямо съ обрыва, исчезали въ камнѣ, а затѣмъ уже въ видѣ большихъ фонтановъ появлялись изъ отверстій на половинѣ высоты стѣны.

Зеленый уголокъ, который я только-что описалъ, называется Гастернталемъ. Ледниковые ручьи, пробѣгая черезъ него, и соединяясь вмѣстѣ, образуютъ широкій и бурный потокъ, бѣгущій къ узкому ущелью между двумя высокими стѣнами. Сила теченія здѣсь такъ велика, что бревна и цѣлыя деревья несутся и крутятся, какъ легкія соломинки. Тропинка, идущая по берегу потока, такъ узка, что, заслышавъ колокольчикъ, которымъ снабжается здѣсь каждая корова, путникъ съ тревогой оглядывается во всѣ стороны, стараясь поскорѣй найти такое мѣстечко, гдѣ бы христіанинъ могъ помѣститься бокъ о бокъ съ коровой; надо замѣтить, что такія обширныя площадки встрѣчаются весьма не часто. Къ счастію, здѣшнія коровы ходятъ съ церковными колоннами, въ противномъ случаѣ встрѣчи эти доставляли бы еще больше затрудненій, такъ какъ звонъ обыкновеннаго колокольчика былъ бы услышанъ путникомъ съ разстоянія не большаго, какъ если бы это было тиканье карманныхъ часовъ.

Желая испытать ловкость Гарриса, я приказалъ ему прокатиться по потоку на бревнахъ, которыя во множествѣ неслись по теченію; сидя на камнѣ, я наблюдалъ, какъ онъ черезъ голову кувыркался со своимъ судномъ среди кипящихъ пѣною волнъ. Зрѣлище получилось замѣчательное; насладившись имъ, я нѣсколько перемѣнилъ программу и устроилъ нѣчто въ родѣ гонки, гдѣ Гаррисъ состязался съ плывущими бревнами.

Послѣ обѣда мы гуляли по мирной Шентальской долинѣ, наслаждаясь мягкими сумерками и прекрасной картиной солнечнаго заката, лучи котораго играли и переливались на снѣжныхъ вершинахъ и пикахъ окружающихъ горъ. Царствовала глубокая тишина, нарушаемая заглушеннымъ, точно жалующимся шумомъ потока и рѣдкими отдаленными побрякиваніями колокольчиковъ. Весь уголокъ этотъ былъ преисполненъ такого глубокаго, всепроникающаго мира, что, казалось, здѣсь можно бы было провести въ спокойномъ полуснѣ всю жизнь, даже не замѣтивъ ея.

Лѣто ушло вмѣстѣ съ солнцемъ, и съ появленіемъ звѣздъ наступила зима. Ночь была страшно холодная, но въ гостинницѣ намъ было тепло, и мы, проснувшись на слѣдующее утро, узнали, что всѣ остальные путешественники уже часа три какъ ушли въ горы; такимъ образомъ, надежды наши помогать нѣмецкому семейству, главнымъ образомъ, старику при переходѣ черезъ проходъ Джемми, разлетѣлись прахомъ.

ГЛАВА IV.

Мы наняли единственнаго оставшагося проводника. Ему было болѣе семидесяти лѣтъ, но онъ могъ бы отдать мнѣ девять десятыхъ своей силы и крѣпости, и все-таки ему осталось бы достаточно для такого возраста. Онъ вскинулъ на плечи наши мѣшки, накидки и альпенштоки, и мы тронулись вверхъ по крутой тропинкѣ. Ходьба была тяжелая. Скоро старикъ попросилъ, чтобы мы дали нести ему наши сюртуки и жилеты, на что мы, конечно, согласились, да и какъ отказать въ такихъ пустякахъ бѣдному старому человѣку, мы не отказались бы, хоть бы ему было и сто пятьдесятъ лѣтъ.

Начиная подъемъ, мы видѣли у себя надъ головою микроскопическія шале, забравшіяся подъ самыя небеса; казалось, они стояли на самой высокой горѣ, которая была вправо отъ насъ и отъ которой начиналась узкая головная часть долины. Но когда мы поднялись настолько, что были на одной высотѣ съ ними, то увидѣли, что со всѣхъ сторонъ поднимаются горы, еще болѣе высокія, не ниже тѣхъ, какія мы видѣли вчера вечеромъ въ Гастернталѣ. Дорога, казалось, уходила куда-то въ воздухъ, все выше и выше въ безграничную, пустынную скалистую даль. Передъ однимъ изъ домиковъ мы замѣтили неотгороженную лужайку, величиною, какъ намъ показалось, не болѣе билліарднаго стола, которая имѣла такой крутой склонъ и лежала такъ близко отъ самаго обрыва, что ужасъ насъ охватилъ отъ одной только мысли, что человѣкъ долженъ ходить по такимъ мѣстамъ. Что если подъ ноги ему подвернется апельсинная корка и онъ упадетъ, вѣдь ему не за что и ухватиться здѣсь; пятьдесятъ оборотовъ — и онъ на краю пропасти; а оттуда одна дорога — внизъ. Съ какой ужасной высоты придется ему упасть! Немного есть птицъ, которыя залетаютъ до той высоты, съ которой начнется его паденіе. Правда, онъ раза два коснется земли, пока упадетъ на самый низъ, но врядъ ли это будетъ для него особеннымъ облегченіемъ. Что касается до меня, то я скорѣе рѣшусь прогуляться по радугѣ, чѣмъ по такому дворику. И въ этомъ нѣтъ ничего удивительнаго: высота почти одна и та же, а катиться, какъ на салазкахъ, гораздо пріятнѣе, чѣмъ падать отвѣсно. Я, право, не понимаю, какъ это крестьяне добираются до своихъ хижинъ — крутизна такая, что въ пору на воздушномъ шарѣ попасть.

По мѣрѣ того, какъ мы поднимались все выше и выше, передъ нашими глазами появлялись все новыя вершины, скрывавшіяся ранѣе за менѣе высокими горами; стоя передъ цѣлою группою этихъ внезапно выросшихъ гигантовъ, мы обернулись и посмотрѣли назадъ на только-что оставленныя нами хижины; онѣ виднѣлись далеко, далеко подъ нами и казались стоящими на незначительномъ возвышеніи самой долины! Теперь онѣ находились также далеко п_о_д_ъ н_а_ш_и_м_и н_о_г_а_м_и, какъ прежде, когда мы только что начинали подъемъ, онѣ возвышались н_а_д_ъ н_а_м_и.

Вскорѣ тропинка привела насъ къ обрыву, обнесенному перилами; заглянувъ внизъ, мы увидѣли на днѣ пропасти Гастернталь съ его фонтанами, бьющими изъ скалистыхъ стѣнъ; но какимъ же маленькимъ показался онъ намъ. Мы могли бы въ него закинуть камень. Въ теченіе всего подъема мы нѣсколько разъ ошибались, принимая видимую вершину, на которую мы въ тотъ моментъ поднимались, за самую высокую точку горы, такъ сказать, за вершину свѣта; но стоило намъ подняться на нее, какъ передъ нами точно выростала другая подобная же вершина. Такъ было и теперь: глядя на Гастернталь, мы были увѣрены, что добрались, наконецъ, до настоящей вершины, но ошиблись опять; передъ нами появились новыя горы, еще болѣе высокія. До сихъ поръ мы еще не вышли изъ предѣловъ лѣса, подъ тѣнью котораго намъ такъ хорошо было идти, и области, покрытой густымъ слоемъ прекраснаго мха и яркимъ, разноцвѣтнымъ ковромъ дикихъ цвѣтовъ,

Насъ болѣе, чѣмъ что либо, интересовала горная растительность. Мы срывали по одному, а то и по два экземпляра отъ каждаго вида намъ еще неизвѣстнаго цвѣтка, такъ что у насъ собрался, наконецъ, роскошный букетъ. Чрезвычайно интересно было наблюдать, какъ мѣняются времена года по мѣрѣ подъема все выше и выше; ихъ довольно точно можно опредѣлить по знакомымъ растеніямъ и ягодамъ, попадающимся на глаза. Такъ, на уровнѣ моря стоялъ въ то время конецъ августа; въ долинѣ Капдерштегъ, у подножія прохода, мы нашли цвѣты, которые на уровнѣ моря цвѣтутъ двумя недѣлями позднѣе; еще выше мы нашли уже октябрь и собирали бахромчатую горечавку. Я не дѣлалъ замѣтокъ и многое позабылъ, помню только, что календарь у насъ получился весьма полный и занимательный.

Въ верхнихъ областяхъ мы нашли громадное количество великолѣпныхъ красныхъ цвѣтовъ, называемыхъ Альпійскою розою, но, несмотря на всѣ старанія, не могли отыскать ни одного экземпляра безобразнаго любимца швейцарцевъ, извѣстнаго подъ названіемъ Edelweiss. Судя по его названію, можно думать, что это какой-нибудь благородный цвѣтокъ, и непремѣнно бѣлаго цвѣта. Быть можетъ, онъ и достаточно благороденъ, но ужь во всякомъ случаѣ не привлекателенъ и не бѣлъ. Этотъ безформенный цвѣтокъ имѣетъ цвѣтъ пепла плохой сигары и кажется сдѣланнымъ изъ дешеваго сѣраго плюша. Забравшись на эту высоту, онъ совершилъ хорошую прогулку, но, кажется, лишь съ тою цѣлью, чтобы скрыть свое безобразіе. Впрочемъ, нельзя сказать, что онъ царствовалъ въ этихъ верхнихъ областяхъ безраздѣльно; здѣсь попадаются нѣкоторые виды самыхъ красивыхъ дикихъ цвѣтовъ, растущихъ обыкновенно въ долинахъ. Въ Альпахъ чуть ли не на каждой шляпѣ можно встрѣтить вѣтку Эдельвейса. Это любимецъ мѣстныхъ жителей, а равно и туристовъ.

Въ теченіе всего утра мимо насъ, не спѣша совершавшихъ восхожденіе, скорымъ шагомъ проносились другіе пѣшеходы съ такимъ напряженнымъ и сосредоточеннымъ выраженіемъ лица, какъ будто бы они бѣжали на пари. Они всѣ были одѣты въ широкіе по колѣно штаны, длинные шерстяные чулки и въ подкованные гвоздями дорожные высокозашнурованые башмаки. Это были господа, которые по пріѣздѣ домой въ Англію или Германію, будутъ разсказывать по скольку миль проходили они здѣсь ежедневно. Но я сомнѣваюсь, чтобы они получали отъ этого какое-нибудь удовольствіе, если не считать страшнаго утомленія отъ ходьбы по зеленымъ долинамъ и прохладнымъ высотамъ; и правъ ужь потому только, что почти всѣ они совершали свою прогулку въ одиночествѣ; между тѣмъ самые роскошные виды неизмѣримо теряютъ въ своемъ достоинствѣ, если нѣтъ товарища, съ которымъ бы можно было подѣлиться впечатлѣніемъ.

Все утро мимо насъ по узенькой тропинкѣ тянулась въ два ряда безконечная процессія ѣдущихъ на мулахъ туристовъ; одни поднимались, другіе спускались. На этотъ разъ мы строго придерживались нѣмецкаго обычая привѣтствовать всякаго незнакомаго человѣка сниманіемъ шляпы, обычая, который доставилъ намъ столько хлопотъ и волненій, пока мы къ нему привыкали. Несмотря на то, что такая вѣжливость чуть не все время заставляла насъ идти съ непокрытой головой и не всегда вызывала отвѣтное привѣтствіе, мы не жаловались, такъ какъ намъ доставляло удовольствіе отличать англичанъ и американцевъ между встрѣчами. Дѣло въ томъ, что всѣ европейцы обязательно отвѣчаютъ на такой поклонъ, между тѣмъ какъ англичане и американцы за весьма малыми исключеніями не обращаютъ на него вниманія. Если какой-нибудь мужчина или дама не отвѣчали на нашъ поклонъ, то мы смѣло обращались къ нимъ за требуемыми указаніями на своемъ родномъ языкѣ и всегда получали отвѣтъ на томъ же языкѣ. Конечно, англичане и американцы не менѣе вѣжливы, чѣмъ другіе народы, они только болѣе сдержанны, что зависитъ настолько же отъ привычки, какъ и отъ воспитанія. Въ угрюмой скалистой пустынѣ, лежащей надъ границей растительности, мы встрѣтили компанію человѣкъ въ двадцать молодежи, и все американцы, отъ которыхъ получили отвѣтное привѣтствіе, но той причинѣ, вѣроятно, что всѣ они находились въ томъ возрастѣ, когда, живя въ Римѣ, учиться римскимъ обычаямъ не составляетъ особеннаго затрудненія.

На самой границѣ этой грустной пустыни, окруженный нависшими безплодными утесами, въ впадинахъ которыхъ, недоступныхъ солнцу, лежали кучи стараго снѣга, пріютился крошечный клочекъ земли, покрытый чахлою скудною травкою, и жилъ человѣкъ, державшій небольшое стадо свиней. Очевидно, что и это мѣстечко тоже составляло чью-нибудь «собственность», имѣло свою опредѣленную цѣнность и было, безъ сомнѣнія, обложено налогомъ. Я думаю, что въ ряду цѣнностей она считалась самою ничтожною, по крайней мѣрѣ, врядъ ли можно придавать какую-нибудь цѣнность той землѣ, которая лежитъ между этимъ клочкомъ и безпредѣльной пустотой мирового пространства. Человѣкъ этотъ имѣетъ право гордиться тѣмъ, что обладаетъ землей на краю свѣта, такъ какъ таковой, если только существуетъ, то находится именно здѣсь.

Отсюда мы пошли уже по настоящей пустынѣ. Кругомъ поднимались гигантскіе утесы и валы голой скалы безъ малѣйшаго слѣда какой бы то ни было растительности, какой бы то ни было жизни. Морозъ и бури въ теченіе многихъ вѣковъ съ неустанной энергіей трудились надъ этими камнями и разрушали ихъ, откалывая кусокъ за кускомъ; все подножіе каменныхъ массъ было завалено грудами отколовшихся отъ нихъ крупныхъ обломковъ. Полосы и пятна стараго загрязненнаго снѣга подходили вплоть къ тропинкѣ, по которой мы шли. Мѣстность была такъ пустынна, дика и производила такое безотрадное впечатлѣніе, какъ будто бы самъ Дорэ трудился надъ воспроизведеніемъ ея. То тамъ, то здѣсь сквозь зіяющіе просвѣты въ обступившихъ насъ скалахъ, показывались величественные куполы сосѣднихъ горъ, одѣтыхъ блистающимъ льдомъ, передъ дѣвственною бѣлизною котораго нашъ бѣлый цвѣтъ кажется чѣмъ-то грязнымъ, нечистымъ; это чудное зрѣлище невольно приковываетъ къ себѣ взоръ и, наполняя душу восторгомъ, заставляетъ забывать все безобразное, все уродливое, чѣмъ такъ богатъ нашъ міръ.

Я только-что сказалъ, что въ этихъ ужасныхъ мѣстахъ царили смерть и уныніе — и былъ неправъ. Въ одномъ изъ самыхъ печальныхъ, самыхъ непривѣтливыхъ и безплодныхъ уголковъ, гдѣ лежали самыя мощныя скопленія всякихъ осколковъ, гдѣ старый снѣгъ мѣстами покрывалъ тропинку, гдѣ дулъ самый сильный вѣтеръ, гдѣ общій видъ былъ самый печальный и безотрадный, именно тамъ, гдѣ всего труднѣе было ожидать найти что-либо ободряющее, тамъ-то я и нашелъ одинокій кустикъ цвѣтущихъ незабудокъ, которыя вовсе не имѣли печальнаго вида, а, напротивъ, весьма бодро и граціозно поднимали вверхъ свои голубыя звѣздочки — единственный предметъ, радующій и ободряющій путника въ этой безотрадной пустынѣ. Казалось, онѣ говорили: «смѣлѣй! Разъ мы здѣсь, тебѣ нечего бояться». Полагая, что этотъ кустикъ заслуживаетъ лучшаго, я выкопалъ его съ корнемъ и послалъ впослѣдствіи въ Америку одному своему пріятелю, который будетъ заботиться о немъ за то, что онъ такой маленькій, вынесъ такую тяжелую борьбу и своимъ присутствіемъ пытался скрасить эту безотрадную мертвую альпійскую пустыню.

Мы зашли позавтракать въ маленькій, но прочно построенный трактирчикъ подъ названіемъ «Швирепбахъ». Онъ пріютился на самомъ уединенномъ изъ поднимающихся пиковъ. Окутываемый облаками, обмываемый дождемъ и снѣгомъ, терзаемый бурями, проносящимися на этихъ высотахъ чуть ли не каждый день, онъ представляетъ единственное обиталище во всемъ проходѣ Джеміи.

Отсюда начинается уже настоящее альпійское путешествіе со всѣми его ужасами. Отсюда уже рукой подать до снѣжныхъ массъ Большого Альтеля, купающаго въ небесахъ свою вершину и точно подзадоривающаго насъ къ восхожденію. Воспламененный этою мыслію, я тотчасъ же рѣшилъ запастись необходимыми проводниками, веревками и прочимъ, и совершить это восхожденіе. Приказавъ Гаррису идти къ содержателю трактира и подготовить съ нимъ все необходимое, я тѣмъ временемъ прилежно занялся чтеніемъ, желая узнать, что собственно изображаетъ изъ себя это прославленное лазаніе по горамъ, и какъ за него слѣдуетъ приняться, такъ какъ во всемъ этомъ я былъ полнѣйшій невѣжда. Открывъ книгу мистера Гинчлифъ «Лѣтніе мѣсяцы въ Альпахъ» (изданіе 1857 г.), я остановился на отчетѣ о восхожденіи его на Монтрозу. Отчетъ начинался такъ:

«Вечеромъ, наканунѣ серьезной экспедиціи, чрезвычайно трудно сохранить спокойствіе».

Чувствуя себя черезчуръ уже спокойнымъ, я принялся расхаживать по комнатѣ, стараясь возбудить въ себѣ волненіе; но слѣдующая фраза изъ книги о томъ, что путешественникъ долженъ встать въ два часа ночи, значительно охладила мой пылъ. Однако же, подбодрившись, я сталъ читать далѣе, какъ мистеръ Гинчлифъ, одѣвшись при свѣтѣ свѣчи, «вскорѣ былъ уже внизу, среди хлопотавшихъ проводниковъ, которые закупоривали провизію и дѣлали другія приготовленія къ выступленію», и какъ онъ посмотрѣлъ на ясное холодное небо и увидѣлъ, что…

«Все небо горѣло звѣздами, которыя казались гораздо болѣе крупными и яркими, чѣмъ сквозь густую атмосферу, окружавшую обитателей низменностей. Онѣ казались точно повѣшенными на темномъ сводѣ небесъ и проливали мягкое, волшебное сіяніе на снѣговыя поля, около подошвы Маттергорна, чудовищный пикъ котораго высоко поднимался къ небу, и какъ бы пронзая Большую Медвѣдицу прямо въ сердце, былъ увѣнчанъ діадемою ея чудныхъ звѣздъ. Глубокая тишина ночи нарушалась только отдаленнымъ шумомъ сбѣгающихъ съ высокаго плато ледника св. Ѳеодула потоковъ и бушующихъ въ скалистыхъ ущельяхъ, пока не пропадутъ въ лабиринтѣ Горнеровскаго ледника».

Подкрѣпившись кофе и поджареннымъ хлѣбомъ, онъ въ половинѣ четвертаго выступилъ со своимъ караваномъ, состоящимъ изъ 10 человѣкъ, и, покинувъ гостинницу «Риффель», приступилъ къ крутому подъему. Въ половинѣ шестого, обернувшись случайно назадъ, онъ «увидѣлъ восхитительную картину: Маттергорнъ, освѣщенный розовымъ свѣтомъ восхода, казался какою-то огненною пирамидою, поднимающеюся изъ океана льдовъ и скалъ. Минуту спустя загорѣлись алымъ свѣтомъ Брейтгорнъ и Данъ-Бланшъ, но, благодаря громадной массѣ Монтроза, лежавшей какъ разъ на востокъ отъ насъ, намъ пришлось карабкаться въ теченіе еще нѣсколькихъ часовъ, не видя самаго солнца, хотя оно уже успѣло подняться настолько, что воздухъ сдѣлался значительно теплѣе».

Въ то время, какъ онъ глядѣлъ на вершину Монтроза и на снѣговыя поля, охраняющія его крутыя апроши, къ нему подошелъ главный проводникъ и выразилъ мнѣніе, что ни одинъ человѣкъ не въ состояніи побѣдить этой ужасной горы, что ничья нога не встанетъ на вершинѣ ея. Тѣмъ не менѣе отважные путешественники подвигались впередъ.

Все выше и выше, они прошли Большое Плато, и начали подниматься по крутому ребру, цѣпляясь за камни и прильнувъ къ нимъ, подобно мухамъ; здѣсь они натолкнулись на чудовищную стѣну, съ верхушки которой, повидимому, неоднократно происходили значительные обвалы снѣга и льда; повернувъ въ сторону для обхода стѣны, они продолжали постепенно подниматься, пока дорогу имъ не преградилъ «лабиринтъ громадныхъ снѣговыхъ трещинъ»; пришлось снова свернуть въ сторону и «продолжать утомительное карабканье, дѣлая большіе зигзаги, для уменьшенія крутизны».

Усталость заставляла ихъ дѣлать частыя, хотя и кратковременныя остановки. Въ одну изъ такихъ остановокъ кто-то воскликнулъ: «Посмотрите-ка Монбланъ!» и «мы тотчасъ же поняли, на какую значительную высоту успѣли мы уже подняться, коль скоро видимъ этого царя Альповъ съ его свитою черезъ верхушку Брейтгорна, который самъ имѣетъ, по крайней мѣрѣ, 14.000 футъ!»

Путешественники все время двигались вереницею, связанные общею веревкою, въ разныхъ разстояніяхъ другъ отъ друга; если бы кто-нибудь изъ нихъ поскользнулся на этихъ головокружительныхъ крутизнахъ, то остальные, опершись на свои альпенштоки, удержались бы на ногахъ и спасли бы его отъ паденія внизъ, въ долину, лежащую на глубинѣ нѣсколькихъ тысячъ футовъ. Вскорѣ они подошли къ одѣтому снѣгомъ хребту, круто уходившему вверхъ; по одну сторону этого хребта зіяла пропасть. Такъ какъ имъ необходимо было взобраться на хребетъ, то одинъ изъ проводниковъ, шедшій впереди, долженъ былъ вырубать своимъ топоромъ во льду ступеньки, при чемъ едва рука его оставляла одну изъ этихъ дыръ, какъ за нее хватались пальцы идущаго за нимъ слѣдомъ.

«Медленно и томительно совершалось восхожденіе въ этой части пути; могу сказать, что для многихъ изъ насъ было большимъ счастьемъ, что все вниманіе наше поглощалось заботою найти твердую опору для ногъ, такъ какъ по лѣвую сторону отъ насъ крутизна льда была такъ велика, что поскользнись кто изъ насъ, спастись собственными силами не было ни малѣйшей возможности, развѣ только помогли бы товарищи; по правую же руку зіяла страшная пропасть, куда мы легко могли бы забросить камень прямо рукою».

«Поэтому необходимо было соблюдать величайшую осторожность, между тѣмъ въ такомъ опасномъ мѣстѣ мы были яростно аттакованы величайшимъ врагомъ всѣхъ любителей экскурсій по Монтрозу, сильнымъ и чрезвычайно холоднымъ сѣвернымъ вѣтромъ, несшимъ на насъ облака мельчайшаго снѣга, который проникалъ въ малѣйшія скважины нашей одежды; яростные порывы подхватывали осколки льда, разлетавшіеся подъ ударами топора Петера и сдували ихъ въ пропасть. Временами, при болѣе сильныхъ порывахъ вѣтра, мы сами избѣгали подобной же печальной участи только тѣмъ, что изо всѣхъ силъ вонзали въ ледъ свои альпенштоки и крѣпко упирались въ нихъ».

Закончивъ этотъ опасный подъемъ, они сѣли, прислонились спиною къ скалѣ, для отдыха, при чемъ пятки ихъ выставлялись надъ бездною; спустя нѣсколько минутъ они тронулись далѣе и приступили къ слѣдующему подъему, еще болѣе трудному и опасному.

«Хребетъ былъ чрезвычайно узокъ и падалъ въ обѣ стороны крутыми склонами; въ довершеніе всего въ промежуткахъ между; каменными выступами ледъ принялъ форму остраго лезвія; участки эти, правда, весьма незначительные, не больше трехъ-четырехъ шаговъ, тѣмъ не менѣе были чрезвычайно опасны;однако же, подобно тому какъ мечъ ведетъ правовѣрныхъ ко вратамъ рая, такъ и эти участки пути вели насъ къ желанной цѣли и должны были быть пройдены. Мѣстахъ въ двухъ лезвіе это было такъ узко, что, идя по нему съ вывороченными для большей устойчивоcти ступнями, носокъ ноги висѣлъ надъ ужасной пропастью справа въ то время, какъ пятка касалась ледяного склона, лежавшаго слѣва, и почти такого же крутого, какъ и склонъ самой скалы. Было рѣшено, что Петеръ будетъ помогать намъ переходить эти мѣста, поддерживая за руку; я пошелъ вслѣдъ за Петеромъ; мы начали съ того, что оба подались впередъ насколько было возможно, вслѣдъ за тѣмъ Петеръ сдѣлалъ два или три шага впередъ, откуда ему уже оставалось сдѣлать всего одинъ прыжокъ, чтобы очутиться на противоположной скалѣ; здѣсь онъ обернулся и пригласилъ меня послѣдовать его примѣру; сдѣлавъ осторожно пару шаговъ, я встрѣтился съ вытянутой его рукою, уже готовой схватить мою, и спустя моментъ я стоялъ рядомъ съ нимъ, Точно такимъ же образомъ перешли и остальные. Разъ я оступился и правая нога моя сорвалась и заскользила къ пропасти; однако же, откинувъ въ тотъ же моментъ свою лѣвую руку, я задержался ею за ледяное ребро, которое пришлось мнѣ какъ разъ подъ лѣвую мышку; взглянувъ внизъ на правую ногу, не имѣвшую опоры, я увидѣлъ кусокъ скалы величиною не болѣе крокетнаго шара, выступавшій изъ подъ льда у самаго края пропасти, и поспѣшилъ утвердить на немъ ногу. Заякорившись, такъ сказать, и съ носа, и съ кормы, я спасся бы даже и безъ посторонней помощи, хотя нельзя не признать, что положеніе мое было бы весьма опасное; теперь же нѣкотораго усилія со стороны Петера, натянувшаго веревку, было вполнѣ достаточно, чтобы поставить меня снова на ноги. Въ такихъ. мѣстахъ веревка можетъ оказать неоцѣнимую помощь».

Затѣмъ они подошли къ подошвѣ большого куполовиднаго холма, къ настоящей вершинѣ всей горы, представлявшей послѣднюю пядь твердой земли, отдѣлявшую ихъ отъ пустыннаго свода небесъ. Поверхность холма была покрыта тонкимъ слоемъ льда и занесена снѣгомъ. Работая топорами, они приступили къ подъему, подобно насѣкомымъ, вися надъ бездною или цѣпляясь за скользкіе выступы; подъ ними, глубоко внизу, клубились облака. Внезапно одинъ изъ нихъ оборвался и полетѣлъ въ пропасть. Подобно пауку висѣлъ онъ между небомъ и землею на своей веревкѣ, пока не былъ поднятъ товарищами.

Еще нѣсколько минутъ, и партія стояла на самой вершинѣ, ежась отъ пронизывающаго вѣтра и съ жадностью вглядываясь въ разстилающуюся подъ ея ногами картину: зеленый просторъ Италіи и безбрежный океанъ волнующихся Альповъ.

Въ этотъ моментъ въ сильномъ возбужденіи въ комнату ворвался Гаррисъ съ извѣстіемъ, что всѣ приготовленія покончены. На вопросъ его о моей готовности я отвѣтилъ, что восхожденіе на Альтель на этотъ разъ, по всей вѣроятности, не состоится. Я сказалъ, что эти горныя экскурсіи совсѣмъ не то, что я представлялъ себѣ, и поэтому слѣдуетъ сначала обстоятельно познакомиться съ ними изъ книгъ, а потомъ уже предпринимать ихъ. Однако же, проводниковъ я велѣлъ задержать и отправить ихъ вслѣдъ за нами въ Зерматъ, гдѣ я думалъ ими воспользоваться. Я прибавилъ, что чувствую, какъ во мнѣ поднимается страсть къ приключеніямъ, и обѣщалъ, что не пройдетъ недѣли, какъ мы совершимъ нѣчто такое, отъ чего у робкаго волосы встанутъ дыбомъ.

Слова мои чрезвычайно обрадовали Гарриса и наполнили его гордостью. Онъ сейчасъ же пошелъ сказать собравшимся проводникамъ, чтобы они шли за нами въ Зерматъ и захватили бы съ собой все необходимое для экскурсіи.

ГЛАВА V.

Какая великая и неоцѣнимая вещь новизна впечатлѣнія!

Какъ сильно она овладѣваетъ человѣкомъ, какъ всецѣло захватываетъ его! Изъ Шваренбахской гостинницы я выѣхалъ совершенно новымъ человѣкомъ. Передо мной открылся новый міръ, на который я глядѣлъ новыми глазами. Прежде я смотрѣлъ на эти гигантскія, снѣгомъ покрытыя вершины, какъ на такія проявленія могущества природы, предъ величіемъ и невыразимою красотою которыхъ можно только преклониться, теперь же я видѣлъ въ нихъ нѣчто такое, что можно покорить, на что можно влѣзть. Восторгъ мой предъ ихъ красотою и величіемъ не уменьшился; онѣ стали для меня только еще интереснѣе и еще очаровательнѣе. Дюймъ за дюймомъ я слѣдилъ глазами за ихъ смѣлыми контурами и соображалъ, какъ велика возможность добраться до той или другой точки. При взглядѣ на какую-нибудь вершину, сіяющую надъ моремъ облаковъ, я силился представить себѣ, что вижу на ней вереницу темныхъ точекъ, поднимающихся вверхъ и связанныхъ другъ съ другомъ тонкою, едва замѣтною нитью.

Мы шли по берегу маленькаго пустыннаго озера, по имени Даубензее, пройдя которое невдалекѣ отъ себя съ правой стороны увидѣли ледникъ, нѣчто весьма похожее на большую рѣку, замерзшую въ своемъ теченіи; устье ледника обрывалось совершенно отвѣсною стѣною. Первый разъ въ жизни пришлось мнѣ увидѣть ледникъ такъ близко.

Здѣсь мы увидѣли нѣсколькихъ рабочихъ, занятыхъ постройкою каменнаго дома для новой гостинницы; слѣдовательно, у Шваренбаха скоро будетъ соперникъ. Мы купили бутылку пива или того, что люди эти во что бы то ни стало хотѣли называть пивомъ, мы же, принимая во вниманіе стоимость, рѣшили, что это не пиво, а растворъ какой-то драгоцѣнности. Сдѣлавъ нѣсколько глотковъ этой жидкости, я нашелъ, что растворъ драгоцѣнностей — напитокъ весьма непріятный.

Вокругъ насъ лежала настоящая пустыня. Но вскорѣ мы подошли къ обрыву и были поражены удивительнымъ контрастомъ; казалось, что мы смотримъ на какую-то волшебную страну.

Въ двухъ или трехъ тысячахъ футъ подъ нами разстилалась блистающая зеленая равнина, посреди которой стоялъ маленькій городокъ и серебристою змѣей извивался ручей; этотъ очаровательный уголокъ со всѣхъ сторонъ окружали отвѣсныя стѣны горныхъ массъ, поросшихъ сосновыми лѣсами; еще выше, надъ этими лѣсами, въ туманной дали поднимались снѣжные конусы горной области Монтроза. Какъ зелена и какъ прекрасна была эта долина! Разстояніе было не настолько значительное, чтобы скрывать детали: оно только сильно уменьшало ихъ и все выглядѣло такъ, какъ будто бы смотришь на пейзажъ черезъ большое стекло бинокля.

Какъ разъ передъ нами изъ долины этой поднималась скала съ зеленою верхушкой, похожею на косо стоящую скамью. На скалѣ бродило стадо овецъ, казавшихся какими-то большими червяками. Вершина скалы, значительно возвышаясь надъ долиной, казалась весьма близкою къ намъ, но это былъ обманъ зрѣнія, до нея было не близко.

Мы начали свой спускъ по самой замѣчательной изъ дорогъ, какія только приходилось мнѣ видѣть. Подобно извилинамъ штопора, она змѣилась по самому краю ужасной пропасти: и была чрезвычайно узка; на всемъ ея протяженіи съ одной стороны шла отвѣсная скалистая стѣна, тогда какъ съ другой — зіяла неизмѣримая бездна. Навстрѣчу намъ попадалось безчисленное множество проводниковъ, носильщиковъ, муловъ, носилокъ и туристовъ, съ трудомъ взбиравшихся по этой крутой, глинистой тропинкѣ. Если попадался какой-нибудь особенно толстый мулъ, то почти не оставалось мѣста, чтобы разойтись. Всякій разъ, какъ я слышалъ или видѣлъ приближеніе мула, я прижимался къ стѣнѣ. Конечно, я самъ предпочиталъ придерживаться стѣнки, но надо замѣтить, что у меня и не было выбора, потому что мулы въ такихъ мѣстахъ всегда идутъ по краю, — явленіе весьма интересное. Дѣло въ томъ, что вся жизнь ихъ проходитъ въ перетаскиваніи громадныхъ ивовыхъ корзинъ и тюковъ, вслѣдствіе чего они всегда и придерживаются наружнаго края подобныхъ тропинокъ, чтобы избѣжать тренія ноши о выступы стѣны. Употребленные въ качествѣ верховыхъ животныхъ, бы поступаютъ согласно пріобрѣтенной привычкѣ, благодаря чему у ѣдущихъ на нихъ одна нога постоянно виситъ надъ пропастью, тогда какъ сердце стремится, такъ сказать, выпрыгнуть изъ груди. Не разъ приходилось мнѣ видѣть, какъ задняя нога мула обрывалась съ карниза и посылала въ бездонную пропасть цѣлый дождь земли и камня; и всякій разъ, взглянувъ на всадника или всадницу — безразлично, я замѣчалъ, что они чувствуютъ себя не особенно-то пріятно.

По дорогѣ этой было одно мѣсто, гдѣ слишкомъ узкая тропинка была расширена на восемнадцать дюймовъ при помощи легкой каменной кладки; кромѣ того, такъ какъ мѣсто это лежало на крутомъ поворотѣ, то въ видахъ большей безопасности вдоль края пропасти были поставлены перила. Каменная кладка отъ сильныхъ дождей пришла въ разстройство, а перилы отъ ветхости едва держались. Однажды этимъ мѣстомъ проѣзжала на мулѣ какая-то молоденькая дѣвушка-американка; при поворотѣ мулъ ея разрушилъ заднею ногою своею каменную кладку и даже выворотилъ одинъ изъ столбовъ ограды; невѣроятнымъ напряженіемъ всѣхъ силъ животному удалось удержаться на тропинкѣ и спасти жизнь какъ себѣ, такъ и своей наѣздницѣ, но потрясеніе было настолько велико, что волосы дѣвушки за одну минуту сдѣлались бѣлыми, какъ снѣга Монблана.

Тропинка эта есть не что иное, какъ желобъ, пробитый сбоку почти отвѣснаго утеса; ширина ея подъ ногами путника около четырехъ футовъ и почти столько же свѣшивается надъ головой въ видѣ узкаго корридора; изъ этой галлерей можно выглянуть наружу, при чемъ глазамъ вашимъ представляется ровная, идущая безъ конца какъ вверхъ, такъ и внизъ каменная стѣна, составляющая противоположный бокъ узкаго ущелья или трещины, черезъ которую можно перекинуть камень рукою. Но чтобы видѣть подножіе той стѣны, въ которой пробита галлерея, необходимо лечь на землю и вытянуться надъ пропастью. Я не дѣлалъ этого, потому что не хотѣлъ пачкать своего платья.

Въ наиболѣе плохихъ участкахъ дороги, въ разстояніи нѣсколькихъ сотенъ ярдовъ другъ отъ друга, встрѣчаются мѣста, огороженныя досчатыми оградами; но перила эти до того стары и ветхи и вдобавокъ еще наклонены въ сторону пропасти, что, въ случаѣ дѣйствительной потребности, не способны оказать ни малѣйшей помощи. Одна изъ этихъ оградъ стояла даже съ одной только верхней доской. Какой-то юноша, туристъ, повидимому, англичанинъ, быстро шедшій внизъ по тропинкѣ, вздумалъ заглянуть въ пропасть и, не долго думая, всѣмъ вѣсомъ своего тѣла налегъ на эту предательскую доску. Она выгнулась подъ нимъ на цѣлый футъ наружу! Что касается до меня, то я едва не задохнулся отъ ужаса. У юноши же на лицѣ отразилось только удивленіе, и ничего болѣе. Посвистывая, онъ двинулся внизъ но тропинкѣ далѣе.

Альпійскія носилки представляютъ что-то вродѣ выложеннаго подушками ящика, укрѣпленнаго между двумя длинными шестами посрединѣ ихъ длины; ящикъ замѣняется иногда кресломъ со спинкою и поддержкою дня ногъ. Движущею силою служатъ здоровые носильщики, которыхъ бываетъ обыкновенно двѣ смѣны. Этотъ способъ передвиженія гораздо удобнѣе, чѣмъ всѣ другіе. Мы очень рѣдко видѣли, чтобы мужчина путешествовалъ въ носилкахъ, но дамъ встрѣчали массу; какъ мнѣ показалось, большинство изъ нихъ выглядывали блѣдными и страдающими тошнотою, по крайней мѣрѣ, наружность ихъ говорила о томъ, хотя онѣ и старались не выказать своихъ страданій; всѣ онѣ сидѣли, устремивъ глаза въ колѣни и на пейзажи не обращали ни малѣйшаго вниманія.

Но наиболѣе испуганное существо, которое мы встрѣтили здѣсь, была лошадь. Бѣдняжка! Рожденная и выросшая среди роскошныхъ луговъ Кондерштетской долины, она въ первый разъ въ своей жизни увидѣла эти ужасныя мѣста. Почти на каждомъ шагу она останавливалась и дико оглядывалась на зіяющую пропасть, раздувая свои розовыя ноздря и волнуясь, какъ передъ скачкою, и вся она съ головы до ногъ дрожала, точно разбитая параличемъ. Чрезвычайно красивая, она представляла великолѣпную статую олицетвореннаго ужаса, но глядѣть на ея страданія было тѣмъ не менѣе тяжело.

Эта головоломная тропинка имѣла свою трагедію. Бедеккеръ съ обычнымъ своимъ изяществомъ говоритъ о ней слѣдующими словами: «Спуска верхомъ на лошади слѣдуетъ избѣгать. Въ 1861 г., въ этомъ мѣстѣ упала съ лошади въ пропасть графиня д’Арлинкуръ и разбилась до смерти».

Заглянувъ въ пропасть, мы увидѣли памятникъ, поставленный здѣсь по поводу только-что описаннаго событія. Онъ стоитъ на самомъ днѣ ущелья во впадинѣ, выдолбленной въ скалѣ для защиты его отъ дождей и бурь. Нашъ старый проводникъ былъ чрезвычайно молчаливъ ни отвѣчалъ на вопросы однимъ или двумя словами; но когда мы спросили его, не знаетъ ли онъ чего объ этой трагедіи, то онъ выказалъ большое оживленіе. Онъ говорилъ, что графиня была очень красива и очень молода, почти ребенокъ. Незадолго передъ катастрофой она вышла замужъ, и это была ея свадебная поѣздка. Молодой супругъ ѣхалъ немного впереди; лошадей вели подъ уздцы проводники. Затѣмъ старикъ продолжалъ:

— Случайно проводникъ, державшій поводъ отъ лошади мужа, обернулся и замѣтилъ, что несчастное созданіе пристально смотритъ въ пропасть; склонивъ немного голову, молодая женщина медленно подняла обѣ руки и, сложивъ ихъ такъ вотъ, закрыла ими глаза такъ вотъ, а затѣмъ съ ужаснымъ крикомъ склонилась на сѣдлѣ; въ то же мгновеніе платье ея мелькнуло въ воздухѣ, и все было кончено.

Помолчавъ съ минуту, онъ прибавилъ:

— Да, проводникъ тотъ былъ очевидцемъ этого несчастія, да, онъ видѣлъ все это. Все произошло именно такъ, какъ я вамъ разсказываю.

Затѣмъ, спустя еще минуту:

— Ахъ, да, онъ видѣлъ это. Боже, вѣдь этимъ проводникомъ б_ы_л_ъ я. Я и былъ тотъ проводникъ!

Случай этотъ былъ единственнымъ въ жизни старика, и нѣтъ ничего удивительнаго, что подробности его запечатлѣлись въ его памяти. Онъ подробно разсказалъ намъ какъ о самомъ происшествіи, такъ и о всѣхъ толкахъ, возбужденныхъ имъ, и нельзя не признать, что исторія вышла препечальная.

Въ то время, какъ мы спускались по послѣдней извилинѣ этого громаднаго штопора, у Гарриса вѣтромъ сорвало съ головы шляпу и унесло въ пропасть; до дна долины оставалось уже немного, не болѣе ста или ста пятидесяти футовъ, и мы видѣли, какъ шляпа покатилась по довольно крутому склону, состоящему изъ грубыхъ осколковъ и щебня, оторванныхъ непогодами отъ скалистой стѣны и образовавшихъ нѣчто въ родѣ осыпи. Осторожно начали мы спускаться, разсчитывая безъ труда найти ее, но обманулись въ своихъ ожиданіяхъ. Чуть ли не два часа потратили мы на поиски, не потому что старая соломенная шляпа представляла какую-либо цѣнность, а просто изъ одного любопытства узнать, какимъ образомъ можетъ исчезнуть такая большая вещь, какъ шляпа, на совершенно открытомъ мѣстѣ, гдѣ нѣтъ никакой дыры, куда бы она могла завалиться. Когда читаешь въ постели и положишь около себя ножъ для разрѣзыванія листовъ книги, то обыкновенно бываетъ такъ, что въ минуту надобности ножа этого, если только онъ хоть немного меньше доброй сабли, никогда нельзя отыскать. Шляпа Гарриса оказалась упрямою не менѣе любого ножа, такъ что, въ концѣ концовъ, намъ пришлось махнуть на нее рукою; но мы нашли осколки стеколъ бинокля, а порывшись прилежно среди груды камней, мы отыскали металлическій кожухъ и прочія части бинокля. Впослѣдствіи мы реставрировали эту находку, такъ что владѣлецъ можетъ получить обратно свою такъ долго пропадавшую собственность, представивъ, понятно, неоспоримыя доказательства своихъ правъ и уплативъ стоимость исправленія. Мы даже надѣялись найти здѣсь самого владѣльца этого бинокля, или, по крайней мѣрѣ, части его, разсыпанныя среди щебня, эта находка придала бы намъ немало вѣсу, но ожиданія наши не оправдались, впрочемъ, мы еще не отчаивались, такъ какъ мы не обыскали, какъ слѣдуетъ, всего мѣста; будучи увѣрены, что владѣлецъ бинокля находится гдѣ-нибудь здѣсь, мы рѣшили провести одинъ день въ Іейнѣ, а затѣмъ вернуться обратно сюда для новыхъ поисковъ.

Остановившись на такомъ рѣшеніи, мы сѣли на землю, чтобы отереть выступившую испарину и условиться относительно того, какъ поступить съ будущей нашей находкой.

Гаррисъ стоялъ за то, чтобы поднести ее британскому музею; я же хотѣлъ переслать ее вдовѣ. Въ томъ и заключается разница между мною и Гаррисомъ; что Гаррисъ старается все сдѣлать напоказъ, я же всегда стою за право, даже когда, когда это сопряжено для меня съ убыткомъ.

Гаррисъ защищалъ свое предложеніе и оспаривалъ мое; я не соглашался съ нимъ. Разговоръ нашъ перешелъ въ споръ, а споръ въ ссору. Наконецъ, я сказалъ рѣшительно:

— Дѣло кончено. Онъ достанется вдовѣ!

— А я рѣшилъ, что онъ будетъ отосланъ въ музеумъ! — возразилъ Гаррисъ рѣзко.

— Музеумъ можетъ свистнуть, если получитъ его, — сказалъ я спокойно.

— А вдова можетъ и не свистѣть, такъ какъ все равно ничего не получитъ, — отвѣтилъ Гаррисъ.

Послѣ взаимнаго обмѣна не совсѣмъ лестныхъ эпитетовъ я сказалъ:

— Я вижу, что вы предъявляете черезчуръ ужь большія претензіи на эти останки. Я, право, не вижу, на чемъ вы основываете ихъ?

— Я? Да я имѣю неоспоримое право на нихъ. Вѣдь если бы я не нашелъ кусочковъ отъ стекла бинокля, то о нихъ и разговору никакого не было. Останки принадлежатъ мнѣ, и я сдѣлаю съ ними, что мнѣ вздумается.

Я былъ начальникомъ экспедиціи, и вполнѣ естественно, что всѣ открытія и находки, а, слѣдовательно, и эти останки принадлежали мнѣ; я могъ бы настоять на своемъ правѣ. Но не желая портить кровь, я сказалъ, что лучше всего бросить жребій, который и рѣшитъ нашъ споръ. Жребій былъ брошенъ, и я выигралъ; но побѣда оказалась безплодною, такъ какъ, несмотря на то, что мы провели въ поискахъ цѣлый день, мы не нашли ни одной косточки. Не понимаю, куда онѣ могли дѣться.

Городъ, которыя мы видѣли въ долинѣ, назывался Лейкомъ или Лейкербадомъ. Спускаясь внизъ по зеленѣющему склону горы, пестрѣющему цвѣтущей горечавкой и другими цвѣтами, мы скоро вступили въ узкіе переулки предмѣстья и по морю жидкаго «удобренія» направились въ бродъ къ центру города. Жителямъ слѣдовало бы или вымостить эту деревню, или же содержать перевозъ.

Тѣло Гарриса представляло настоящее пастбище сернъ; эта голодная чума просто кишѣла на немъ; кожа его вся была усѣяна красными пятнами, какъ будто, у него была краснуха; поэтому, замѣтивъ, что на вывѣскѣ одной изъ городскихъ тавернъ, куда мы собирались войти было написано «Гостинница Сернъ», онъ рѣшительно отказался остановиться тамъ. Онъ сказалъ, что серны и безъ того многочисленны, чтобы еще останавливаться въ гостинницѣ, которая славится ими. Мнѣ было совершенно безразлично, такъ какъ серны никогда не кусаютъ меня и не доставляютъ никакихъ хлопотъ, но, чтобы успокоить Гарриса, мы остановились въ гостинницѣ «Альпы».

За table d’hôte’омъ мы были свидѣтелями слѣдующаго инцидента. Какъ разъ противъ насъ сидѣлъ какой-то чрезвычайно степенный мужчина — степенный до торжественности, почти до свирѣпости, онъ былъ, что называется, «готовъ», хотя и употреблялъ все стараніе, чтобы казаться трезвымъ. Взявъ з_а_к_у_п_о_р_е_н_н_у_ю бутылку вина, и подержавъ ее наклоненную надъ своимъ стаканомъ, онъ поставилъ ее на мѣсто и съ довольнымъ видомъ принялся за обѣдъ.

Спустя минуту онъ поднесъ стаканъ къ губамъ и, конечно, замѣтилъ, что онъ пустъ. Удивленный онъ подозрительно посмотрѣлъ украдкой на почтенную ничего не подозрѣвающую пожилую даму, сидѣвшую справа отъ него. Покачавъ головой, какъ будто бы желая сказать: «Нѣтъ, она не могла этого сдѣлать», онъ снова наклонилъ бутылку надъ стаканомъ; въ то же время, оглядываясь вокругъ своими влажными затуманенными глазами съ цѣлью убѣдиться, не наблюдаетъ ли за нимъ кто-нибудь. Проглотивъ нѣсколько кусковъ, онъ снова поднесъ стаканъ къ губамъ и снова замѣтилъ, конечно, что онъ пустъ. Бросивъ негодующій и обиженный взглядъ въ сторону престарѣлой дамы, которая ничего не понимала и продолжала ѣсть, онъ схватилъ стаканъ и бутылку и, покачивая головою, важно переставилъ ихъ по лѣвую отъ себя сторону. Наливъ съ прежнимъ успѣхомъ въ стаканъ вина, нѣсколько мгновеній онъ работалъ вилкою, послѣ чего увѣренно взялся въ третій разъ за стаканъ, который опять таки оказался пустымъ.

Сюрпризъ былъ потрясающій. Выпрямившись на стулѣ, онъ многозначительно сталъ поглядывать то на одну, то на другую изъ пожилыхъ дамъ, бывшихъ его сосѣдями; затѣмъ тихо отодвинулъ прочь свою тарелку, поставилъ стаканъ прямо передъ собою и, придерживая его лѣвою рукою, правою началъ наливать въ него вина. На этотъ разъ онъ замѣтилъ, что изъ бутылки ничего не льется; онъ обернулъ бутылку вверхъ дномъ, результатъ тотъ же. Въ лицѣ у него промелькнуло сожалѣніе, и онъ сказалъ какъ бы про себя: «Имъ! Онѣ выпили все!» Затѣмъ онъ съ покорностью поставилъ бутылку на столъ и принялся оканчивать свой обѣдъ на-сухо.

За тѣмъ же table d’hôte’омъ мнѣ пришлось увидать самую большую даму изъ всѣхъ, какія только попадались мнѣ за всю мою жизнь. Ростомъ она была выше семи футовъ, при весьма пропорціональномъ тѣлосложеніи. Въ первый разъ вниманіе мое было привлечено ею въ тотъ моментъ, когда я нечаянно наступилъ ей на ногу и услышалъ откуда-то изъ подъ самаго потолка: «Pardon, m’sieur, вы сдѣлали мнѣ больно!» сказанное густымъ контральто.

Случилось это при переходѣ по довольно темному залу, такъ что я не могъ хорошенько ее разсмотрѣть. Вторично я обратилъ на нее вниманіе, когда она сѣла между мною и двумя хорошенькими дѣвушками, сидящими за другимъ столомъ, при чемъ совершенно заслонила ихъ отъ меня. Дама эта была очень красива и хорошо сложена, мало того, восхитительно сложена. Она затмѣвала собою рѣшительно всѣхъ. Дамы выглядѣли передъ ней дѣвочками, а мужчины теряли чуть не половину своего роста. Они выглядѣли какими-то заморышами и, казалось, сами чувствовали это. Она сидѣла къ намъ спиною. Никогда въ жизни не видѣлъ я подобной спины. Какъ бы мнѣ хотѣлось увидѣть надъ нею восходящую луну. Все общество подъ тѣми или другими предлогами медлило вставать изъ-за стола, пока она не кончатъ обѣда и не встанетъ первая; каждому хотѣлось увидѣть ее въ полный ростъ, и никто не пожалѣлъ, что просидѣлъ нѣсколько минутъ лишнихъ. Она живо представила намъ, чѣмъ должна бы быть императрица, поднимающаяся въ недоступномъ величіи своемъ и величаво выходящая изъ комнаты.

Мы слишкомъ поздно прибыли въ Лейнъ и поэтому не застали ее въ то время, когда она не потеряла еще части своего вѣса. Дѣло въ томъ, что она пріѣхала сюда, чтобы купаньями въ здѣшнихъ ваннахъ излечиться отъ излишней полноты. Пятинедѣльное вымачиваніе, по пяти часовъ въ день подъ-рядъ, оказало свое вліяніе и значительно уменьшило ея размѣры.

Здѣшнія ванны помогаютъ отъ ожирѣнія и въ накожныхъ болѣзняхъ. Паціенты проводятъ въ большихъ бассейнахъ по нѣскольку часовъ подъ-рядъ. Въ каждомъ бассейнѣ помѣщаются до дюжины мужчинъ и дамъ разомъ. Къ ихъ услугамъ имѣются плавучіе доски и столы, на которыхъ они могутъ читать, закусывать или играть въ шашки, сидя по грудь въ водѣ. Тутъ же, если пожелаютъ, могутъ прогуливаться и посторонніе туристы и любоваться этимъ необычнымъ зрѣлищемъ. Въ помѣщеніи ваннъ виситъ кружка для сбора на бѣдныхъ, и всякій входящій долженъ что-нибудь положить въ нее. Въ городѣ имѣется нѣсколько большихъ купальныхъ заведеній, и вы легко можете догадаться о близости ихъ до той вознѣ, крикамъ и смѣху, которые несутся изъ нихъ. Вода въ ваннахъ проточная и мѣняется постоянно; иначе больной съ накожною сыпью могъ бы лечиться здѣсь съ весьма посредственнымъ успѣхомъ: избавившись отъ сыпи, онъ рисковалъ бы получить чесотку.

На слѣдующее утро мы шли уже неспѣша обратно, вверхъ по зеленой долинѣ, любуясь обрывистой стѣною безплодной скалы, вершина которой купалась въ облакахъ. Никогда раньше не приходилось мнѣ видѣть голыхъ утесовъ, поднимающихся вверхъ надъ моею головой на высоту 5.000 футъ, и я полагаю, что никогда не придется мнѣ увидѣть другихъ такихъ же. Быть можетъ, гдѣ-нибудь они и существуютъ, но въ такихъ мѣстахъ, куда не каждый можетъ проникнуть. Эта громады камня имѣютъ замѣчательный видъ. Отъ самаго основанія и до заоблачной вершины ихъ могучихъ башенъ онѣ имѣютъ видъ построекъ всевозможныхъ архитектурныхъ стилей. Вотъ видны грубыя оконныя арки, карнизы, пояски между этажами, трубы и проч. Можно сидѣть здѣсь цѣлыми днями, любуясь безподобною красотою этой массы камня, и все-таки не потерять къ нимъ интереса. Оконечность стѣны, ближайшая къ городу, наблюдаемая въ профиль, имѣетъ чрезвычайно своеобразныя и красивыя очертанія. Изъ заоблачной высоты она спускается внизъ цѣлымъ рядомъ громадныхъ, закругленныхъ, террасообразныхъ выступовъ, нѣчто вродѣ лѣстницы боговъ, на верхней площадкѣ которой вздымается нѣсколько высокихъ, изъѣденныхъ непогодою башенъ, одна выше другой, съ тонкою дымкой паровъ, волнующейся около нихъ, подобно знаменамъ. Если бы существовалъ монархъ, царство котораго обнимало бы весь міръ, то именно здѣсь всего приличнѣе было бы ему выстроить себѣ дворецъ; для этого потребовалось бы только выдолбить стѣну и устроить электрическое освѣщеніе. Въ такомъ дворцѣ онъ могъ бы давать аудіенцію за-разъ цѣлой націи.

Послѣ того какъ поиски наши за останками владѣльца бинокля потерпѣли неудачу, мы занялись разсматриваніемъ въ зрительную трубу неясныхъ и отдаленныхъ отъ насъ слѣдовъ лавины, которая нѣкогда скатилась съ поросшихъ сосновымъ лѣсомъ вершинъ позади города, при чемъ было много снесено домовъ и засыпано народу; затѣмъ мы двинулись по дорогѣ, ведущей къ Ронѣ, чтобы посмотрѣть знаменитую Лѣстницу. Опасный путь этотъ устроенъ на отвѣсномъ обрывѣ скалы въ 200 или 300 футъ вышиною. Крестьяне какъ мужчины, такъ и женщины, лазили по ней внизъ и вверхъ съ тяжелымъ грузомъ на спинѣ. Я приказалъ Гаррису совершить восхожденіе, чтобы я могъ описать свой ужасъ по поводу его въ моей книгѣ; Гаррисъ успѣшно исполнилъ эту задачу при посредствѣ замѣстителя, которому я заплатилъ три франка. Меня бросало въ лихорадку при одной только мысли, что я чувствовалъ тамъ въ лицѣ своего замѣстителя, висящаго между небомъ и землею. Временами весь міръ начиналъ кружиться передъ моими глазами, и я съ трудомъ удерживался на ногахъ, настолько ужасна была опасность. Многіе на моемъ мѣстѣ не выдержали бы и вернулись, но я, разъ поставивъ себѣ задачу, не отступлю, пока не выполню ея. Совершивъ этотъ подвигъ, я чувствовалъ законную гордость, но вторично не рискнулъ бы ни за какія сокровища въ мірѣ. Однако же, ни предостереженія, ни собственный опытъ не оказываютъ на меня никакого вліянія, и рано или поздно, но я сломаю себѣ шею на какомъ-нибудь подобномъ же безумномъ предпріятіи. Когда вѣсть о томъ, что я лазилъ по этой сумасшедшей Лѣстницѣ, разнеслась по гостинницѣ, то я сдѣлался предметомъ общаго почитанія.

На слѣдующее утро, рано, мы направились въ долину Роны и для этого сѣли въ поѣздъ до Висна. Здѣсь, забросивъ за плечи ранцы и прочіе пожитки, подъ ужаснымъ дождемъ мы отправились пѣшкомъ въ Зерматъ вверхъ по извилистому ущелью. Нѣсколько часовъ шли мы берегомъ шумливаго потока вдоль красивой цѣпи Малыхъ Альповъ, одѣтыхъ до самой вершины бархатною зеленью; высоко вверху, сквозь туманную дымку виднѣлись микроскопическіе швейцарскіе домики.

Дождь продолжалъ лить, а потокъ шумѣть; мы же наслаждались какъ тѣмъ, такъ и другимъ. Въ томъ мѣстѣ, гдѣ потокъ всего выше взбивалъ свою бѣлую гриву, гдѣ онъ шумѣлъ всего громче и ворочалъ самые большіе камни, тамъ на средства кантона былъ устроенъ самый жиденькій, самый ненадежный деревянный мостъ, какіе только существуютъ на свѣтѣ. Переходя черезъ него вмѣстѣ съ партіей какихъ-то всадниковъ, я замѣтилъ, что онъ трясется отъ каждой, чуть-чуть крупнѣе обыкновенной, дождевой капли. Я указалъ на это обстоятельство Гаррису, и онъ согласился со мною. Мнѣ кажется, что имѣй я слона, подареннаго мнѣ на память, и дорожи я имъ, то не разъ бы я подумалъ, прежде чѣмъ позволить ему пройти по такому мосту.

Мы пришли въ деревню св. Николая въ половинѣ пятаго пополудни по колѣно въ удобрительной жидкости добрались до новенькой и хорошенькой гостинницы, расположенной близь церкви.

Раздѣвшись, и легли въ постель, а платье свое послали внизъ для просушки. Всѣ остальные промокшіе туристы сдѣлали то же самое, благодаря чему въ кухнѣ образовался настоящій хаосъ изъ различнаго платья. Послѣдствіемъ было то, что въ четверть седьмого, когда платье наше вернулось къ намъ, я получилъ совсѣмъ не тѣ кальсоны, какія послалъ для просушки; мнѣ прислали какія-то совершенно новаго образца. Это были два какихъ-то бѣлыхъ съ оборочками рукава, скрѣпленныхъ вмѣстѣ на самомъ верху узкимъ поясомъ; они не доходили мнѣ даже до колѣнъ. Они были довольно красивы, но я чувствовалъ себя въ нихъ какимъ-то раздвоеннымъ, точно во мнѣ было два человѣка. Надо быть идіотомъ, чтобы надѣть ихъ, пускаясь въ горныя экскурсіи. Рубашка, присланная мнѣ, была еще короче кальсонъ, и вдобавокъ не имѣла рукавовъ, т. е. она имѣла ихъ, но это было то, что Дарвинъ назвалъ бы «зачаточными» рукавами; вокругъ этихъ рукавовъ шла прошивка, грудь же была до смѣшного широка. Вязанная шелковая фуфайка тоже попалась мнѣ какая-то странная, устроенная черезчуръ уже мудрено: прорѣха у ворота была у ней сзади, и вдобавокъ имѣлись какіе-то карманы, вѣроятно, чтобы прятать въ нихъ спинныя лопатки; но такъ какъ скроены они были не по моимъ лопаткамъ, то я и чувствовалъ себя въ этой фуфайкѣ очень неловко. Мой короткополый сюртукъ они отдали кому-то другому, а мнѣ прислали ульстеръ, пригодный развѣ для жираффы. Мнѣ пришлось привязать себѣ воротничекъ, а не пристегнуть его, такъ какъ на этой глупѣйшей маленькой рубашкѣ, о которой я только-что говорилъ, не оказалось даже пуговицы.

Одѣвшись въ половинѣ седьмого къ обѣду, я чувствовалъ себя ужасно скверно и неловко; въ одномъ мѣстѣ мнѣ жало, въ другомъ висѣло мѣшкомъ. Однако же, и все остальное общество за table d’hôte 'омъ одѣто было не лучше меня; всѣ были одѣты въ чужое. Какой-то длинный туристъ тотчасъ же узналъ свой ульстеръ, какъ только увидѣлъ его полы, волочащіяся за мной до землѣ, но никто не призналъ моей рубашки и кальсонъ, хотя я и описалъ ихъ, насколько умѣлъ точно. Вечеромъ, ложась въ постель, я отдалъ эти принадлежности горничной, которая, вѣроятно, и нашла владѣльца. такъ какъ мои собственныя вещи оказались на слѣдующее утро лежащими на стулѣ за моею дверью.

Одинъ изъ постояльцевъ гостинницы, весьма милый англійскій священникъ, совсѣмъ не присутствовалъ въ этотъ день за table d’hôte’омъ, такъ какъ панталоны его пропали и притомъ не были замѣнены другими. Онъ говорилъ, что хотя ни чѣмъ не отличается отъ всѣхъ прочихъ людей, но не вышелъ къ обѣду, полагая, что появленіе священника безъ панталонъ привлечетъ всеобщее вниманіе.

ГЛАВА VI.

Мы не проспали въ деревнѣ св. Николая. Колокольный звонъ начался въ половинѣ пятаго утра, и изъ его продолжительности я заключаю, что въ Швейцаріи приходится весьма настойчиво приглашать грѣшниковъ въ церковь. Большинство церковныхъ колоколовъ всего міра весьма плохи и издаютъ хриплый, дребезжащій звукъ, портящій настроеніе духа и только вызывающій грѣшника на новое прегрѣшеніе, но колоколъ св. Николая, вѣроятно, худшій изъ всѣхъ и лучше другихъ способенъ свести съ ума. Впрочемъ, оправданіемъ здѣшней общины можетъ служить ея бѣдность; не въ каждомъ домѣ можно встрѣтить здѣсь часы. Но какое оправданіе могутъ представить наши общины, гдѣ нѣтъ ни одного семейства, гдѣ не было бы часовъ, общины, у которыхъ церковные колокола почти такого качества, какъ и въ деревнѣ св. Николая. Въ Америкѣ воскресный день профанируется гораздо болѣе всѣхъ остальныхъ дней недѣли, взятыхъ вмѣстѣ, и это происходитъ единственно благодаря жалкому звону дешевыхъ колоколовъ, подобныхъ разбитымъ горшкамъ.

При постройкѣ церквей мы не обращаемъ вниманія на издержки; зданіе мы воздвигаемъ такое, что оно служитъ украшеніемъ города, и украшаемъ его позолотою, покрываемъ фресками, и дѣлаемъ все, что, по нашему мнѣнію, можетъ увеличить его красоту, а затѣмъ уничтожаемъ плоды своихъ трудовъ, снабжая его такими колоколами, которые приводятъ въ отчаяніе слушателя: однихъ награждаютъ головной болью, другихъ пляской св. Вита или столбнякомъ.

Американская деревня въ десять часовъ утра въ лѣтнее воскресенье представляетъ олицетвореніе мира и покоя; но проходитъ еще полчаса, и въ ней совершается коренной переворотъ. Поэма мистера Поэ «Благовѣстъ» мало соотвѣтствуетъ дѣйствительности; но это даже къ лучшему, тамъ какъ, если бы публичный «чтецъ» вздумалъ подражать голосомъ всѣмъ этимъ звонамъ, то непремѣнно бы «подавился», какъ сказалъ бы Іосифъ Аддисонъ. Церковь всегда старается реформировать другихъ, а между тѣмъ не худо бы ей, хотя бы для примѣра, произвести реформу въ самой себѣ. Она черезчуръ уже привязана къ нѣкоторымъ обычаямъ, которые ранѣе были полезны, теперь же утратили всякій смыслъ и даже не имѣютъ за себя никакихъ эстетическихъ данныхъ. Я говорю о колокольномъ звонѣ, который имѣетъ претензію напоминать богатому часами городу, что настала пора собираться въ церковь, и про утомительное чтеніе съ каѳедры длинныхъ «замѣтокъ», которыя лицами, интересующимися этимъ, легко могутъ быть прочитаны въ газетахъ.

На слѣдующее утро мы рано позавтракали и пѣшкомъ направились въ Зерматъ; идя вонючими переулками деревни, мы радовались, что уходимъ отъ этого несноснаго звона. Внезапно справа отъ насъ открылось восхитительное зрѣлище. Это была оконечность громаднаго ледника, глядѣвшаго на насъ изъ подъ заоблачной высоты. Какое поразительное количество льду собрано здѣсь въ одну массу. Стараясь опредѣлить мощность ледника, мы рѣшили, что отъ подошвы этой ледяной стѣны и до вершины ея не менѣе нѣсколькихъ сотенъ футовъ; Гаррисъ утверждалъ даже, что толщина ледника болѣе тысячи футовъ. Мы нашли, что если поставить другъ на друга такія зданія, какъ церковь св. Павла въ Лондонѣ, соборъ св. Петра въ Римѣ, Великую Пирамиду, Страсбургскій соборъ и Капитолій Вашингтона, то и тогда человѣкъ, сидящій на верху этой стѣны, былъ бы не въ состояніи повѣсить своей шляпы на верхушку самаго верхняго зданія; ему бы пришлось для этого нагнуться футовъ на 300 или 400 внизъ — вещь, конечно, невозможная.

На мой глазъ этотъ могучій ледникъ былъ великолѣпенъ. Я никакъ не предполагалъ, чтобы кто-нибудь могъ отъискать въ немъ недостатки, и ошибся. Гаррисъ уже нѣсколько дней подъ-рядъ находился въ ворчливомъ настроеніи духа. Будучи завзятымъ протестантомъ, онъ все время твердилъ: «Въ протестантскихъ кантонахъ вы никогда не увидите такой бѣдности, нечистоты и безпорядка, какъ въ католическихъ; никогда тамъ не найдете улицъ и переулковъ, затопленныхъ нечистотами; никогда не увидите развалившихся свиныхъ хлѣвовъ вмѣсто домовъ; нигдѣ не увидите на верху церкви перевернутой рѣпы вмѣсто купола; что же касается колокольнаго звона, то вы не услышите его вовсе».

Въ теченіе этого утра онъ во всемъ находилъ недостатки. Прежде всего онъ вознегодовалъ на грязь. «Въ протестантскихъ кантонахъ никогда не бываетъ грязи, даже когда дождь идетъ», сказалъ онъ. Затѣмъ привязался къ собакамъ: «Въ протестантскихъ кантонахъ не стали бы держать такихъ вислоухихъ собакъ», ворчалъ онъ. Оставшись недовольнымъ дорогами, онъ сѣтовалъ: «Въ протестантскихъ кантонахъ не бросили бы дороги на произволъ судьбы; тамошнее населеніе если проведетъ дорогу, то это будетъ дѣйствительно дорога, а не Богъ знаетъ что». Затѣмъ, увидѣвъ козъ: «Въ протестантскомъ кантонѣ вы не увидите, чтобы козы проливали слезы — коза тамъ самое веселое созданье въ свѣтѣ». Затѣмъ о сернахъ: «Протестантскія серны никогда не ведутъ себя подобно здѣшнимъ — тамъ серна щипнетъ травы разъ или два, да и пойдетъ дальше; эти же чуть не среди васъ пасутся и все время стоятъ на одномъ мѣстѣ». Затѣмъ по поводу указательныхъ надписей: «Въ протестантскомъ кантонѣ вы не можете заблудиться, еслибъ и хотѣли; въ католическихъ же кантонахъ вы не увидите ли одной надписи». Затѣмъ: «Здѣсь совсѣмъ не видно на окнахъ вазоновъ съ цвѣтами и только кое-гдѣ кошка, да и та какая-то сонная; а загляните въ протестантскіе кантоны: окна полны цвѣтовъ, а что касается до кошекъ, такъ ихъ тамъ цѣлые акры. Здѣшній народъ предоставилъ свои дороги самимъ себѣ, а попробуйте-ка проѣхать по нимъ рысцой, онъ и сдеретъ съ васъ три франка, какъ будто бы лошадь и дѣйствительно можетъ бѣжать рысью по такому пасквилю на дорогу». Наконецъ по поводу зобовъ: «Толкуютъ все про зобы! Ко всемъ этомъ кантонѣ я не видалъ зоба, который бы не помѣстился въ шляпѣ!»

Такимъ образомъ онъ ворчалъ на все и на всѣхъ; но въ этомъ величественномъ ледникѣ, я полагалъ, и ему трудно будетъ найти какой-нибудь недостатокъ, о чемъ я ему и высказалъ. Однако же, онъ не уступилъ и тутъ и сейчасъ же отвѣтилъ недовольнымъ тономъ:

— А вы посмотрите-ка ледники въ протестантскихъ кантонахъ.

Я начиналъ сердиться. Но, не выказывая еще своихъ чувствъ, спросилъ:

— Но чѣмъ же плохъ этотъ?

— Чѣмъ? Тѣмъ, что онъ въ такомъ запущенномъ состояніи. Здѣсь жители совсѣмъ не заботятся о своихъ ледникахъ. Они засыпали его щебнемъ и всякою грязью.

— Но жители вѣдь не могутъ этому помѣшать.

— Жители? Скажите лучше, что они не хотятъ. Могли бы, если бы захотѣли. На протестантскомъ ледникѣ вы не увидите ни одного пятнышка. Посмотрите на Ронскій ледникъ. Длина его пятнадцать миль, а толщина семьсотъ футъ. Если бы это былъ протестантскій ледникъ, онъ не выглядѣлъ бы такъ, какъ теперь, могу васъ увѣрить, — что за безсмыслица! Что же бы они съ нимъ сдѣлали?

— Они выбѣлили бы его, какъ всегда и дѣлаютъ.

Я не повѣрилъ ни одному слову, но промолчалъ, чтобы не подымать исторіи, да и не стоитъ спорить съ фанатикомъ. Я даже не былъ увѣренъ, точно ли Ронскій ледникъ находится въ католическомъ кантонѣ, — не протестантскій ли онъ? Но съ достовѣрностью я этого не зналъ и потому не рѣшился спорить съ этимъ изувѣромъ, которому ничего не стоитъ зажать мнѣ ротъ какимъ-нибудь вымышленнымъ доказательствомъ.

Миляхъ въ девяти отъ св. Николая намъ пришлось переходить мостъ, перекинутый надъ ревущимъ потокомъ, по имени Висдъ.

За мостомъ мы увидѣли тонкія и жиденькія перила, имѣющія претензію ограждать путниковъ отъ паденія съ отвѣснаго обрыва, идущаго на довольно большое протяженіе, на высотѣ сорока футъ надъ рѣкою. Навстрѣчу намъ шли два мальчика и дѣвочка лѣтъ восьми, которая побѣжала, но, почти поравнявшись съ нами, споткнулась и упала, при чемъ ноги ея, проскользнувъ подъ перила, на мгновеніе повисли надъ пропастью. Мы были поражены и думали, что дѣвочка погибла, такъ какъ обрывъ былъ почти отвѣсный и спастись казалось невозможнымъ, однако же, она удержалась, сейчасъ же выкарабкалась и убѣжала съ веселымъ смѣхомъ,

Подойдя и оглядѣвъ это мѣсто, мы нашли длинную борозду, которую провели ея ноги по землѣ, когда она скользила по началу обрыва. Если бы она не удержалась, то, упавъ въ пропасть, ударилась бы о большіе камни, лежащіе у самой воды, а затѣмъ попала бы въ потокъ, который увлекъ бы ее внизъ по теченію, гдѣ тѣло ея въ какія-нибудь двѣ минуты было бы истерзано въ кашу среди валуновъ, до половины выглядывающихъ изъ воды. Мы едва не сдѣлались свидѣтелями ея гибели.

Благодаря этому случаю, еще разъ обрисовался вздорный характеръ и враждебный эгоизмъ Гарриса. Чувство самоотверженія ему недоступно. Въ продолженіе цѣлаго часа разсыпался онъ въ выраженіи своего восторга по поводу спасенія ребенка. Никогда я не видѣлъ подобнаго человѣка. Это такъ на него похоже. Только бы онъ былъ доволенъ, а до другихъ ему нѣтъ никакого дѣла. Неоднократно приходилось замѣчать мнѣ въ немъ эту черту. Конечно, часто это было не болѣе, какъ легкомысліе, недостатокъ вниманія, но и въ такомъ случаѣ переноситъ подобное отношеніе было не легко. Однако же, подкладкою этого легкомыслія все-таки былъ эгоизмъ, что ни говори. Въ настоящемъ случаѣ, мнѣ кажется, ему слѣдовало бы понять все неприличіе такой радости; однако же, онъ не понималъ; ребенокъ спасся и онъ радовался, до остального же ему не было дѣла; онъ не обращалъ вниманія на мои чувства, на то, что у меня, можно сказать, изо рта вырвали возможность прибавить въ свою книгу нѣсколько великолѣпныхъ страницъ. Его эгоизмъ былъ настолько великъ, что онъ не подумалъ обо мнѣ, своемъ товарищѣ, о томъ, сколько матеріала — и какого матеріала — получилось бы у меня, если бы дѣвочка погибла. Подумать только! Вылавливаніе дѣвочки изъ потока, удивленіе родителей, ихъ ужасъ, возбужденіе среди мѣстныхъ жителей, затѣмъ швейцарскія похороны, затѣмъ монументъ около дороги, на которомъ будутъ начертаны наши имена. Мы попали бы въ Бедеккеръ и были бы безсмертны. Я молчалъ. Я былъ слишкомъ огорченъ, чтобы жаловаться. Если онъ способенъ на такую неделикатность, если онъ можетъ быть такъ грубъ и эгоистиченъ и послѣ того, какъ я столько сдѣлалъ для него, видитъ во всемъ этомъ происшествіи только одну хорошую сторону, я скорѣе отсѣку себѣ руку, чѣмъ покажу ему, что я огорченъ.

Мы приближалась къ Зермату, а слѣдовательно къ прославленному Маттергорну. Мѣсяцъ назадъ имя это было для насъ пустымъ звукомъ, но по мѣрѣ того, какъ мы подвигались къ этой горѣ, изображенія ея все чаще и чаще попадались намъ на глаза, пока, наконецъ, путь нашъ не превратился во что-то вродѣ картинной галлереи, на стѣнахъ которой по обѣ стороны висѣли одно около другого эти изображенія, исполненныя всевозможными способами: маслянными красками, акварелью, карандашемъ, фотографіей, на деревѣ, стали, мѣди и прочее, благодаря чему мы настолько ознакомились съ видомъ Маттергорна, что были увѣрены, что узнаемъ его при какихъ бы обстоятельствахъ онъ предъ нами ни появился. И мы не обманулись. Монархъ былъ еще далеко, когда мы въ первый разъ распознали его; впрочемъ, трудно было и ошибиться: онъ стоитъ совершенно отдѣльно, что встрѣчается довольно рѣдко, и имѣетъ чрезвычайно крутые склоны и своеобразныя очертанія. Онъ поднимается къ небу подобно громадному лезвію, верхняя треть котораго наклонена нѣсколько влѣво. Широкое основаніе этого чудовищнаго клина покоится на обширной, заполненной ледниками плоской возвышенности, лежащей на высотѣ десяти тысячъ футовъ надъ уровнемъ моря. Такъ какъ высота самаго конуса не менѣе пяти тысячъ футовъ, то полная высота горы достигаетъ пятнадцати тысячъ футовъ надъ уровнемъ моря.

Весь чудовищный монолитъ, возвышающійся надъ своимъ подножіемъ, цѣликомъ лежитъ выше линіи вѣчныхъ снѣговъ. Въ то время, какъ сосѣднія горы выше извѣстной линіи кажутся состоящими изъ одного снѣга, Маттергорнъ почти круглый годъ стоитъ черный, обнаженный, отталкивающій; только мѣстами виднѣются на его склонахъ бѣлыя пятна снѣга. Крутизна его настолько велика, что снѣгъ не можетъ держаться на немъ сплошнымъ покровомъ. Его странная форма, его величавая обособленность и замкнутость, все это дѣлаетъ его какимъ-то Наполеономъ горнаго міра. «Великій, мрачный и оригинальный» — вотъ эпитеты, подходящіе къ нему такъ же хорошо, какъ и къ великому полководцу.

Представьте себѣ монументъ въ одну милю высотою, стоящій на пьедесталѣ въ двѣ мили! Таковъ Маттегорнъ. Отнынѣ и на вѣчныя времена его назначеніе стоять на-стражѣ надъ таинственнымъ мѣстомъ успокоенія молодого лорда Дугласа, который въ 1865 году, сорвавшись съ вершины горы, удалъ въ пропасть глубиною въ четыре тысячи футъ и исчезъ безслѣдно. Ни одинъ человѣкъ не имѣетъ подобнаго монумента; всѣ остальные монументы, даже самое величественное, но сравненію съ этимъ, не болѣе, какъ атомы; всѣ они исчезнутъ рано или поздно и будутъ забыты, но этотъ останется вѣчно^[9].

Весь путь отъ св. Николая до Зермата чрезвычайно поучителенъ. Создавая эту область, природа дѣйствовала по чудовищному плану. Все время путнику приходится идти между отвѣсными стѣнами, поднимающимися къ самому небу, на голубомъ фонѣ котораго мрачно и непривѣтливо вырисовывается изрытый непогодами верхъ стѣны; то тамъ, то здѣсь на вершинѣ отвѣсныхъ обрывовъ виднѣются во всемъ великолѣпіи громадные ледники, а по зеленымъ склонамъ несутся и пѣнятся красивые водопады. Здѣсь нѣтъ ничего лицемѣрнаго, жалкаго, посредственнаго, все здѣсь величественно и великолѣпно. Эта маленькая долина есть не что иное, какъ замѣчательнѣйшая картинная галлерея, гдѣ нѣтъ мѣста посредственности! изъ конца въ конецъ Создатель украсилъ ее своими лучшими произведеніями.

Въ Зерматъ мы пришли въ три часа пополудни, проведя въ дорогѣ отъ самаго св. Николая девять часовъ. Разстояніе, до путеводителю, двѣнадцать миль, а по ведомстру — семьдесятъ двѣ. Теперь мы находились въ самомъ центрѣ всевозможныхъ горныхъ экскурсій; все окружающее показывало намъ, что именно здѣсь онѣ зарождаются и подготавливаются. Снѣжные пики виднѣлись не вдалекѣ, какъ въ другихъ мѣстахъ, но поднимались чуть ли не надъ самыми нашими головами; проводники съ веревками, топорами и прочими орудіями своего опаснаго ремесла, висящими у нихъ за плечами, длиннымъ рядомъ сидѣли на каменной стѣнкѣ передъ гостинницей въ ожиданіи нанимателей; обожженные солнцемъ туристы, одѣтые въ горный костюмъ и сопровождаемые проводниками и носильщиками, время отъ времени проходили по улицамъ, возвращаясь изъ головоломныхъ экскурсій среди вершинъ и ледниковъ Верхнихъ Альповъ; по направленію къ гостинницѣ тянулся нескончаемый рядъ этихъ героевъ какъ мужчинъ, такъ и женщинъ, ѣдущихъ верхомъ на мулахъ и приключенія которыхъ при каждомъ новомъ пересказѣ у веселаго огонька каминовъ, гдѣ-нибудь въ Америкѣ или Англіи, будутъ дѣлаться все болѣе и болѣе грандіозными, пока не перейдутъ границы возможнаго.

Да, мы не грезили, окружающая насъ обстановка была не плодомъ разгоряченной фантазіи; здѣсь находюіся самъ м-ръ Джирдльстонъ, знаменитый англичанинъ, безъ проводниковъ побывавшій на самыхъ опасныхъ, самыхъ недоступныхъ Альпійскихъ вершинахъ. Я былъ положительно неспособенъ представить себѣ м-ра Джирдльстона, въ чемъ я и убѣдился, увидѣвъ его весьма близко. Что касается до меня, то я скорѣе бы согласился предстать передъ всей артиллеріей Гайдъ-Парка, чѣмъ видѣть смерть въ такой ужасной формѣ, въ какой не разъ видѣлъ ее м-ръ Джирдльстонъ среди скалъ и пропастей недоступныхъ высотъ. Вѣроятно, нѣтъ удовольствія, равнаго тому, которое доставляется опасными экскурсіями, но удовольствіе это несомнѣнно такого рода, что не каждый способенъ къ его воспріятію. Къ такому заключенію я пришелъ не сразу, если можно такъ выразиться, не скачкомъ, а при помощи медленнаго, тяжелаго размышленія. Я долго думалъ надъ этимъ и теперь знаю, что я несомнѣнно правъ. Страсть прирожденнаго любителя карабкаться по горамъ не знаетъ границъ: охваченный своею страстью, такой человѣкъ похожъ на голоднаго, передъ которымъ стоитъ обильная ѣда; у него могутъ быть другія, очень спѣшныя дѣла, но ему не до нихъ, они могутъ подождать. Все свое свободное время м-ръ Джирдльстонъ проводитъ въ Альпахъ, изыскивая случай такъ или иначе сломать себѣ шею; въ настоящее время вакаціи его кончились, и багажъ былъ уже запакованъ для отсылки въ Англію, но внезапно онъ услышалъ о какой-то новой и совершенно уже невозможной дорогѣ на Вейсгорнъ и у него возгорѣлось непреодолимое желаніе еще разъ взойти на эту гору. Багажъ былъ раскупоренъ и въ данную минуту онъ вмѣстѣ со своичъ пріятелемъ, нагруженный ранцами, топорами, веревками и бутылками для молока, готовился выступить въ новую экскурсію. Ночь они разсчитывали провести гдѣ-нибудь среди снѣговъ, а въ два часа утра тронуться къ намѣченной цѣли. Мнѣ сильно хотѣлось идти вмѣстѣ съ ними, но я подавилъ въ себѣ это желаніе — подвигъ, на который м-ръ Джирдльстонъ, при всемъ своемъ рѣшительномъ характерѣ, оказался бы неспособнымъ.

Маніи восхожденія подвержены даже женщины. Наиболѣе знаменитая въ этомъ отношеніи туристка совершила восхожденіе на Вейсгорнъ всего за нѣсколько дней до нашего прибытія; во время снѣжной бури проводники ея потеряли дорогу, такъ что ей пришлось долго плутать среди вершинъ и глетчеровъ, пока была вновь найдена обратная дорога. Во время этой экскурсіи неутомимая путешественница провела на ногахъ двадцать три часа подъ-рядъ.

Наши проводники, нанятые въ джемми, поспѣли въ Зерматъ раньше насъ. Поэтому намъ ничего не препятствовало пуститься въ поиски за приключеніями, какъ-только будетъ порѣшенъ вопросъ относительно времени и цѣли экспедиціи. Первый свой вечеръ въ Зерматѣ я рѣшилъ посвятить ознакомленію съ горными экспедиціями или скорѣе съ приготовленіями къ нимъ.

Я прочелъ не мало книгъ, и вотъ, между прочимъ, то, что я нашелъ въ нихъ. Башмаки туриста должны быть прочны и подошвы ихъ должны быть снабжены гвоздями съ заостренными шляпками. Альпештокъ долженъ быть изъ самаго лучшаго дерева, такъ какъ переломъ его часто стоитъ жизни владѣльцу. Каждый долженъ нести съ собою топоръ, при помощи котораго необходимо вырубать во льду ступеньки. Для влѣзанія на отвѣсные уступы скалы необходимо имѣть лѣстницы; отсутствіе ихъ не разъ уже служило причиною, что туристамъ приходилось терять время для разыскиванія новой дороги, тогда какъ, обладай они лѣстницами, это было бы излишнимъ. Необходимо имѣть отъ 150 до 500 футовъ крѣпкой веревки, которая употребляется при спускѣ по такимъ склонамъ, которые слишкомъ круты и скользки, чтобы ихъ можно было пройти какимъ-либо другимъ способомъ. Затѣмъ необходимъ стальной крюкъ, привязанный къ другой веревкѣ; крюкъ этотъ весьма полезенъ при подъемѣ на такіе выступы, до верху которыхъ лѣстница достать не можетъ; въ такомъ случаѣ веревкой этой вертятъ надъ головой наподобіе лассо, и закидываютъ крюкъ вверхъ, гдѣ онъ и зацѣпляется за какой-нибудь выступъ; по веревкѣ туристъ взбирается наверхъ, стараясь не думать, что если крюкъ сорвется, то онъ остановится не ранѣе, какъ спустившись въ такія области Швейцаріи, гдѣ его вовсе не ожидаютъ. Другая не менѣе важная вещь — это веревка, которою связываются вмѣстѣ всѣ члены одной партіи, съ тою цѣлью, что если одинъ изъ нихъ сорвется съ уступа или провалится въ трещину ледника, то другіе, откинувшись назадъ всѣмъ своимъ тѣломъ, удержатъ его на веревкѣ. Каждый долженъ запастись шелковымъ вуалемъ для защиты лица отъ снѣга, дождя, слякоти и вѣтра, а также синими или вообще цвѣтными очками для защиты глазъ отъ страшнаго врага — снѣговой слѣпоты. Необходимо, наконецъ, имѣть нѣсколькихъ носильщиковъ для переноски провизіи, вина, научныхъ инструментовъ и фланелевыхъ мѣшковъ, въ которые туристы залѣзаютъ на ночь.

Я закончилъ чтеніе ужаснымъ приключеніемъ, случившимся однажды съ м-ромъ Вайнеромъ на Маттергорнѣ въ то время, когда онъ въ одиночку бродилъ на этой горѣ въ 5.000 футъ надъ городомъ Брейлемъ. Онъ осторожно пробирался вдоль обрыва въ томъ мѣстѣ, гдѣ край его переходилъ въ крутую покатость, покрытую оледенѣлымъ снѣгомъ; покатость эта на глубинѣ около 200 футовъ переходила въ нѣчто вродѣ рытвины, непосредственно за которой зіяла пропасть въ 800 футовъ глубиною, дно которой представляла поверхность ледника. Нога у него поскользнулась и онъ упалъ. Онъ говоритъ:

"Ранецъ потянулъ прежде всего мнѣ голову внизъ и я упалъ на камни футовъ на 12 ниже пункта, откуда началось паденіе; камни сдвинулись съ мѣста и увлекли меня далѣе, при чемъ я, перевертываясь черезъ голову, полетѣлъ по наклону въ рытвину, палка выскочила изъ рукъ и я прыгалъ подобно мячику, дѣлая съ каждымъ разомъ все большіе и большіе прыжки; раза четыре или пять я ударялся головою то о ледъ, то о камни все съ большею силою. Послѣднимъ скачкомъ я пролетѣлъ, не касаясь земли, около 50—60 футъ, отъ одного края рытвины до другого, и ударился о скалу, къ счастію, всѣмъ своимъ лѣвымъ бокомъ. Платье мое зацѣпилось за камни, такъ что нѣсколько задержало мое паденіе, и я безъ движенія упалъ на спину въ снѣгъ. Къ счастію, голова моя пришлась выше ногъ и нѣсколько отчаянныхъ усилій дали мнѣ возможность удержаться въ рытвинѣ почти на самомъ краю пропасти. Палка, шляпа и вуаль — все это покатилось далѣе и исчезло изъ виду, а грохотъ и удары скалъ, стронутыхъ мною и упавшихъ на ледникъ, говорили мнѣ, какой участи я только-что избѣжалъ. Я упалъ съ высоты около 200 футъ и сдѣлалъ это разстояніе въ семь или восемь прыжковъ. Еще какихъ-нибудь десять футъ и мнѣ пришлось бы совершить гигантскій скачекъ съ высоты 800 футъ на лежащій внизу ледникъ.

«Положеніе было очень серьезное. Кровь лила болѣе чѣмъ изъ двадцати ранъ. Самая серьезная была на головѣ, и я тщетно усиливался закрыть ее одною рукою, держась въ то же время за скалу другою. Кровь лилась цѣлымъ фонтаномъ при каждой пульсаціи. Наконецъ, какъ бы по вдохновенію, я схватилъ большой комъ снѣга и облѣпилъ имъ, какъ пластыремъ, свою голову. Мысль оказалась удачною и истеченіе крови уменьшилось. Тогда осторожно я началъ ползти вверхъ и черезъ нѣсколько минутъ отчаянныхъ усилій достигъ до безопаснаго мѣста, гдѣ и упалъ въ обморокъ. Солнце уже садилось, когда сознаніе вернулось ко мнѣ, и, прежде чѣмъ я успѣлъ спуститься съ Великой Лѣстницы, сдѣлалось темно хоть глазъ выколи; но счастіе и осторожность помогли мнѣ и всѣ 4.700 футовъ спуска до Брейля были совершены мною благополучно, такъ что я ни разу не поскользнулся и не сбился съ дороги».

Раны продержали его нѣсколько дней въ постели. Затѣмъ онъ выздоровѣлъ и снова взошелъ на эту гору. Таковы истинные любители горъ; чѣмъ болѣе они забавляются, темъ сильнѣе разгорается въ нихъ желаніе.

ГЛАВА VII.

Окончивъ чтеніе, я почувствовалъ, что уже не принадлежу самому себѣ; я сдѣлался разсѣянъ, задумчивъ; я грезилъ наяву невѣроятными опасностями и приключеніями, которыя я только что пережилъ вмѣстѣ съ авторомъ книги и которыя закончились нашимъ общимъ тріумфомъ. Нѣкоторое время я просидѣлъ молча, потомъ обернулся къ Гаррису и сказалъ:

— Я рѣшился.

Что-то такое поразило его въ моемъ тонѣ; я замѣтилъ, что когда онъ взглянулъ мнѣ въ глаза и прочелъ то, что тамъ было написано, то лицо его сильно поблѣднѣло. Послѣ мгновеннаго колебанія онъ спросилъ:

— Что такое? Говорите!

— Рѣшено, — сказалъ я совершенно хладнокровно: — что я поднимусь на Риффельбергъ.

Еслибъ я выстрѣлилъ въ моего бѣднаго пріятеля, то и тогда онъ не свалился бы такъ внезапно со своего стула, какъ теперь, услышавъ эти слова. Если бы я былъ его отцомъ, то и тогда онъ не просилъ бы меня болѣе усердно отказаться отъ моего намѣренія. Но я былъ глухъ ко всѣмъ его убѣжденіямъ. Замѣтивъ, наконецъ, что ничто не можетъ измѣнить моего рѣшенія, онъ замолчалъ и наступившая затѣмъ тишина прерывалась только его вздохами. Я сидѣлъ, какъ мраморная статуя, съ глазами, устремленными въ пространство и мысленно уже боролся съ опасностями горной экскурсіи; долго другъ мой глядѣлъ на меня молча, при чемъ въ глазахъ его сквозь слезы блистало восторженное удивленіе, но, наконецъ, онъ не вытерпѣлъ, бросился въ мои объятія и растроганнымъ голосомъ воскликнулъ:

— Вашъ Гаррисъ никогда не покинетъ васъ! Мы умремъ вмѣстѣ!

Похвалами и одобреніемъ мнѣ удалось утѣшить своего благороднаго друга, который скоро позабылъ свои страхи и самъ почувствовалъ жажду приключеній. Онъ хотѣлъ сейчасъ же нанять проводниковъ и выступить въ два часа ночи, полагая, что всегда принято выступать въ это время, однако, я напомнилъ ему, что въ такой часъ никто насъ не увидитъ и что выступленіе ночью принято дѣлать не изъ деревни, а съ перваго ночлега въ горахъ. Я сказалъ, что мы выйдемъ изъ деревни завтра часа въ три или четыре послѣ полудня, а тѣмъ временемъ онъ можетъ подыскать проводниковъ и распространить въ публикѣ слухи о предполагаемой экскурсіи.

Я легъ въ постель, но не могъ заснуть. Врядъ ли найдется хоть одинъ человѣкъ, отъ котораго не убѣжалъ бы сонъ послѣ того, какъ онъ окончательно рѣшился пуститься на одно изъ этихъ альпійскихъ изслѣдованій. Всю ночь я прометался въ лихорадкѣ и былъ чрезвычайно обрадованъ, услышавъ, наконецъ, что часы пробили половину двѣнадцатаго и, вспомнивъ, что пора одѣваться и идти къ обѣду. Поднявшись, усталый и измученный, я пошелъ въ столовую, гдѣ оказался предметомъ общаго вниманія и любопытства, такъ какъ новость успѣла уже распространиться. Ѣсть за общимъ столомъ, когда вы являетесь героемъ дня, когда на васъ устремлены всѣ глаза, не совсѣмъ удобно, хотя, нельзя не сознаться, что довольно-таки пріятно.

Лишь только въ Зерматѣ разнесся слухъ, что задумано серьезное восхожденіе, всѣ жители какъ мѣстные, такъ и пріѣзжіе, отложивъ собственныя дѣла, наперебой стремились отвоевать для себя хорошія мѣста, чтобы посмотрѣть на выступленіе экспедиціи. Партія наша состояла изъ 198 существъ, включая муловъ, и 205, если считать и коровъ; она выступила въ слѣдующемъ порядкѣ.

Было уже болѣе четырехъ часовъ пополудни, когда экспедиція была готова къ выступленію. Въ отношеніи численности и эффектности это была лучшая экспедиція изъ всѣхъ, какія когда-либо выходили изъ Зермата.

Я приказалъ главному проводнику расположить людей и животныхъ въ одну линію въ разстояніи 12 футъ другъ отъ друга и привязать ихъ къ общей толстой веревкѣ. Онъ началъ было спорить, говоря, что первыя двѣ мили путь идетъ по мѣстности ровной какъ столъ, гдѣ мѣста довольно для всѣхъ, и что веревка употребляется исключительно лишь въ самыхъ опасныхъ мѣстахъ. Но я ничего не хотѣлъ слышать. Съ меня было довольно того, что я прочелъ въ книгахъ, что весьма много серьезныхъ несчастій случается въ Альпахъ единственно вслѣдствіе нежеланія путешественниковъ во-время связаться общею веревкою. Я не желаю увеличивать и безъ того длинный списокъ несчастныхъ случаевъ. Тогда проводникъ повиновался.

Когда партія была приведена въ порядокъ и, связанная веревкою, ожидала сигнала тронуться въ путь, я рѣшилъ, что никогда еще не видалъ болѣе великолѣпнаго зрѣлища. Въ длину она занимала 3.122 фута, т. е. болѣе полумили; всѣ, кромѣ меня и Гарриса, шли пѣшкомъ; каждый имѣлъ зеленую вуаль, синія снѣговыя очки, бѣлую повязку на шляпѣ, собственный свертокъ веревокъ, надѣтый черезъ плечо на крестъ, свой ледяной топоръ у пояса; каждый въ лѣвой рукѣ несъ альпенштокъ, а въ правой зонтикъ (свернутый), а на спинѣ палку съ крюкомъ, висѣвшую на перевязи. Вьюки муловъ и рога коровъ были украшены массой альпійскихъ розъ и эдельвейсовъ.

Я и мой агентъ были единственными всадниками. Мы ѣхали впереди на самомъ опасномъ посту, и для безопасности каждый изъ насъ былъ связанъ съ пятью проводниками. Наши оруженосцы несли за нами ледяные топоры, альпенштоки и прочіе снаряды. Мы сидѣли на очень маленькихъ осликахъ, что было придумано нами въ видахъ большей безопасности; въ случаѣ чего-либо мы могли распрямить ноги и тотчасъ же встать на землю, предоставивъ ослику одному продолжать свой путь. Кстати, я не могу рекомендовать этихъ животныхъ, по крайней мѣрѣ, для экскурсіи съ цѣлью удовольствія, такъ какъ уши ихъ заслоняютъ всякій видъ. Мы съ Гаррисомъ имѣли полный горный костюмъ, но, обсудивъ дѣло, оставили его дома. Изъ уваженія къ множеству туристовъ обоего пола, собравшихся около гостинницы, чтобы посмотрѣть на наше шествіе, а равно и къ тѣмъ, которыхъ мы разсчитывали встрѣтить во время нашего путешествія, мы рѣшили совершить восхожденіе въ вечернемъ костюмѣ.

Въ четверть пятаго я отдалъ приказъ къ выступленію и мои помощники разошлись на свои мѣста по линіи. Громадная толпа, собравшаяся у гостинницы «Monte Rosa», съ привѣтственнымъ крикомъ раздѣлялась на-двое, какъ только показалась наша процессія. Я скомандовалъ: «Смирно! Шагомъ маршъ!» И моментально зонтики раскрылись на протяженіи всей полмили. Это было прекрасное зрѣлище, вызвавшее всеобщее удивленіе. Ничего подобнаго не видали до сей поры Альпы. Всеобщій восторгъ чрезвычайно радовалъ меня, и чтобы выказать свою благодарность, я все время ѣхалъ съ открытой головой, держа въ рукахъ свою пробковую шляпу. Это былъ единственный способъ, которымъ я могъ выказать свою признательность — я былъ слишкомъ растроганъ, чтобы говорить.

Напоивъ животныхъ и запасшись водою у холоднаго источника, бьющаго неподалеку отъ деревни, мы тронулись далѣе и скоро оставили за собой предѣлы цивилизаціи. Около половины шестого мы подошли къ мосту, перекинутому черезъ Виспъ, по которому послѣ предварительнаго осмотра, произведеннаго особымъ, высланнымъ для этого отрядомъ, караванъ нашъ и перешелъ благополучно на другую сторону. Путь нашъ шелъ теперь слегка въ гору и до церкви Винкельмоттенъ пролегалъ по лугамъ, покрытымъ сочною зеленою травою. Не останавливаясь для осмотра этого зданія, я произвелъ фланговое движеніе направо и перешелъ мостъ черезъ Финделенбахъ, предварительно испробовавъ его прочность. Здѣсь я повернулъ опять направо и, наконецъ, вышелъ на обширные луга, совершенно пустынные, если не считать двухъ покинутыхъ хижинъ, стоявшихъ на самомъ дальнемъ концѣ ихъ. Пользуясь отличнымъ мѣстомъ для стоянки, мы раскинули свои палатки, поужинали, разставили стражу, занесли въ свой дневникъ всѣ событія дня и легли въ постель.

Встали мы въ два часа ночи и одѣлись при свѣтѣ свѣчекъ, при чемъ порядочно таки прозябли. На потемнѣвшихъ небесахъ блестѣло нѣсколько звѣздъ, а величественная громада Маттергорна была окутана сѣрою облачною пеленою. Главный проводникъ совѣтовалъ подождать; онъ говорилъ, что боится дождя. Мы ждали до 9-ти часовъ, а потомъ двинулись дальше при довольно ясной погодѣ.

Путь нашъ шелъ по ужаснымъ крутизнамъ, густо поросшимъ лиственницей и кедромъ, и поминутно пресѣкался глубокими рытвинами, вымытыми дождями и засыпанными камнемъ. Въ добавленіе ко всѣмъ опасностямъ и трудностямъ, мы поминутно встрѣчали возвращающихся пѣшихъ и конныхъ туристовъ, которые въ своей поспѣшности замѣшивались въ наши ряды и приводили ихъ въ разстройство.

Положеніе наше становилось все болѣе и болѣе затруднительнымъ. Часовъ около двухъ послѣ полудня проводники наши расположились сдѣлать остановку и въ полномъ составѣ, въ числѣ 17-ти человѣкъ, принялись совѣщаться. Просовѣщавшись цѣлый часъ, они объявили, что возникшее у нихъ подозрѣніе, повидимому, оправдалось — другими словами, они полагаютъ, что заблудились. Я удивился и спросилъ, почему они только предполагаютъ, а не з_н_а_ю_т_ъ этого навѣрное?

— Нѣтъ, — отвѣтили они, — сказать съ увѣренностью, заблудились мы или нѣтъ, мы не можемъ, потому что никто изъ насъ никогда здѣсь не бывалъ.

У нихъ было сильное предчувствіе, что они заблудились, но доказательствъ этого никакихъ, если не считать того обстоятельства, что они совершенно не знали, гдѣ мы находимся. Съ нѣкотораго времени мы перестали встрѣчать туристовъ, и это принято было проводниками, какъ весьма подозрительный признакъ.

Было ясно, что мы сбились съ дороги. Весьма естественно, что проводникамъ совсѣмъ не хотѣлось идти впередъ однимъ и разъискивать дорогу; поэтому мы пошли всѣ вмѣстѣ; для большей безопасности мы двигались медленно и осторожно, такъ какъ лѣсъ былъ чрезвычайно густъ. Шли мы не въ гору, а вокругъ горы, разсчитывая попасть на свой старый слѣдъ.

Передъ самымъ наступленіемъ ночи, почти выбившись изъ силъ, мы уперлись въ скалу. величиною съ домъ, преградившую намъ дорогу. Препятствіе это лишило моихъ спутниковъ послѣдняго мужества; ихъ охватилъ паническій страхъ. Плача и всхлипывая, они жаловались, что никогда уже не увидятъ своего дома и своихъ близкихъ. Затѣмъ они стали обвинять меня за то, что я повелъ ихъ въ эту фатальную экспедицію. Нѣкоторые даже грозили мнѣ.

Моментъ былъ не таковъ, чтобы выказать слабость. Я произнесъ рѣчь, въ которой говорилъ, что многіе другіе альпійскіе путешественники находились въ положеніи не менѣе опасномъ, чѣмъ наше, но, благодаря мужеству и присутствію духа, счастливо изъ него выпутались. Я обѣщалъ не покидать ихъ; я обѣщалъ спасти ихъ. Указавъ имъ на то, что у насъ достаточно запасовъ, чтобы выдержать цѣлую осаду, я спросилъ, неужели они думаютъ, что жители Зермата позволятъ безслѣдно исчезнуть подъ самымъ ихъ носомъ цѣлой экспедицій и не постараются навести о насъ справокъ? Нѣтъ, это невозможно; Зерматъ пошлетъ, конечно, экспедицію на поиски, и мы будемъ спасены.

Рѣчь эта возъимѣла хорошее дѣйствіе. Люди съ ободренными лицами схватились за палатки, и прежде чѣмъ наступила ночь, мы были уже подъ кровомъ. Я былъ чрезвычайно доволенъ, что запасся неоцѣнимымъ средствомъ, о которомъ, однако же, не упоминается ни въ одной книгѣ, трактующей о путешествіяхъ по горамъ. Я говорю объ успокоивающихъ лекарствахъ. Ее будь у меня этого благословеннаго средства, никто изъ людей ни на минуту не заснулъ бы въ эту ужасную ночь, не будь его они провели бы всю ночь безъ сна и на утро встали бы утомленные, разбитые и неспособные свершить предстоящую имъ тяжелую задачу; для меня же была виски. Итакъ, всѣ спали въ эту ночь, кромѣ меня и моего агента: бодрствовали только мы двое, да еще буфетчикъ. Я не могъ дозволить себѣ лечь спать въ такую минуту. Я считалъ себя отвѣтственнымъ за всѣхъ своихъ спутниковъ. Я хотѣлъ быть наготовѣ на случай лавины. Теперь я знаю, что тамъ не могло быть никакой лавины, но тогда я этого не зналъ.

Въ теченіе этой томительной ночи мы наблюдали за состояніемъ погоды и поминутно посматривали на барометръ, чтобы во-время замѣтить перемѣну къ худшему. Но за все время инструментъ не показалъ ни малѣйшей перемѣны. Невозможно описать словами, какою отрадою была для моего встревоженнаго духа эта постоянность. Правда, барометръ былъ испорченъ и не имѣлъ другой стрѣлки, кромѣ неподвижнаго мѣднаго указателя, но обстоятельство это сдѣлалось мнѣ извѣстнымъ только впослѣдствіи. Если мнѣ случится снова попасть въ подобное положеніе, то я не желалъ бы имѣть лучшаго барометра.

Люди поднялись въ два часа ночи. Позавтракавъ и дождавшись свѣта, мы связались веревкою и направились къ скаламъ. Нѣкоторое время мы при помощи крюка съ веревкою и другихъ средствъ пытались взбираться на нихъ, но успѣха не имѣли, т. е., мы не имѣли особеннаго успѣха. Однажды крюкъ нашъ зацѣпился, и Гаррисъ сталъ подниматься по веревкѣ, но внезапно крюкъ сорвался, и если бы не капеланъ, который въ ту минуту сидѣлъ какъ разъ подъ нимъ, то несомнѣнно Гаррисъ остался бы на всю жизнь калѣкой. Но онъ упалъ на капелана и спасся. Послѣ этого я приказалъ прекратить попытки и убрать крюкъ, который представляетъ черезчуръ опасное орудіе тамъ, гдѣ скопляется такъ много народу.

Съ минуту мы стояли, не зная, что дѣлать; но вотъ, кто-то вспомнилъ о лѣстницахъ. Одна изъ нихъ тотчасъ же была принесена и приставлена къ скаламъ; связавшись попарно, люди начали взбираться. Наверхъ была послана другая лѣстница, которая могла пригодиться для спуска. Полчаса спустя всѣ уже были наверху, и скала оказалась побѣжденною. Въ первый разъ мы издали здѣсь крикъ восторга. Но радость была кратковременна, такъ какъ кто-то задалъ вопросъ, какъ же поднимемъ мы нашихъ животныхъ.

Это представляло серьезныя затрудненія; мало того, это было невозможно. Мужество нашихъ людей начало колебаться; еще минута и они были бы охвачены паникой. Но въ ту минуту, когда опасность казалась неизбѣжной, неотвратимой, насъ спасло совершенно невѣроятное обстоятельство. Одинъ изъ муловъ, съ самаго начала отличавшійся необыкновенною страстью къ различнымъ экспериментамъ, съѣлъ пятифунтовую банку съ нитроглицериномъ. Случилось это какъ разъ около самой скалы. Взрывомъ всѣхъ насъ сбросило на землю и засыпало щебнемъ и всякаго рода осколками; мы были сильно перепуганы, такъ какъ грохотъ былъ ужасный, а сила взрыва такова, что дрожала земля. Тѣмъ не менѣе мы были чрезвычайно обрадованы, увидѣвъ, что скала исчезла, и на мѣстѣ ея образовался провалъ футовъ около 30 шириною и 15 глубиною. Взрывъ былъ слышенъ въ Зерматѣ; часа черезъ полтора послѣ описаннаго событія на улицахъ этого города многіе жители были сбиты съ ногъ и даже серьезно ранены кусками мяса мула, упавшими туда въ замороженномъ состояніи. Обстоятелство это лучше всего можетъ объяснить, какъ высоко залетѣлъ нашъ смѣлый экспериментаторъ.

Намъ ничего больше не оставалось какъ навести черезъ провалъ мостъ и продолжать свой путь. Съ веселыми криками принялись люди за работу. На себя я взялъ главное руководительство и приказалъ при помощи ледовыхъ топоровъ рубить деревья и обтесывать ихъ въ видѣ столбовъ, чтобы подпереть ими мостъ. Задача была не легкая, такъ какъ ледовые топоры мало пригодны для обработки дерева. По моему приказанію, столбы прочно были вкопаны въ нѣсколько рядовъ поперекъ провала, а поверхъ ихъ доложены другъ около друга шесть сорокафутовыхъ лѣстницъ На первый слой лѣстницъ былъ положенъ второй, и на полученную такимъ образомъ основу были накиданы поперекъ моста толстыя вѣтки, а сверху еще насыпанъ шестидюймовый слой земли. Въ качествѣ перилъ по бокамъ я протянулъ веревки, и мостъ былъ готовъ; прочность его была такова, что по нему совершенно безопасно могъ пройти цѣлый отрядъ слоновъ. Преждо чѣмъ наступила ночь, караванъ былъ уже на противоположномъ берегу и лѣстницы вновь разобраны.

На слѣдующее утро мы выступили въ путь въ хорошемъ настроеніи духа, несмотря на дурную дорогу и медленное движеніе, обусловленное значительной крутизной подъема и частымъ лѣсомъ; однако же, на лицѣ моихъ спутниковъ стало появляться выраженіе недовольства, и сдѣлалось ясно, что не только мои рядовые, но даже проводники убѣдились, что мы заплутались. Фактъ, что мы до сихъ поръ не встрѣчаемъ туристовъ, былъ чрезвычайно многозначителенъ. Другое обстоятельство убѣждало насъ, что мы не только заблудились, но, что еще хуже, забрались въ какія-то пустынныя дебри; дѣло въ томъ, что въ этихъ мѣстахъ должны быть развѣдочныя партіи, мы же не видимъ и слѣда ихъ.

Деморализація усиливалась; слѣдовало что-нибудь предпринять и притомъ немедленно. Къ счастію, я не потерялся и употребилъ такую мѣру, которую рекомендую теперь всякому, какъ весьма цѣлесообразную. Я взялъ веревку длиною въ три четверти мили и, привязавъ одинъ изъ концовъ ея къ поясу проводника, приказалъ ему идти разыскивать дорогу, тогда какъ караванъ будетъ ждать на мѣстѣ. Въ случаѣ неудачи я приказалъ ему для обратнаго пути руководиться веревкой; въ случаѣ же успѣха онъ долженъ былъ нѣсколько разъ подъ-рядъ сильно дернуть веревку и тѣмъ подать экспедиціи сигналъ къ выступленію. Проводникъ пошелъ и минуты черезъ двѣ исчезъ между деревьями. Я лично вытравливалъ понемногу веревку, а кругомъ меня стояла толпа и жадными глазами наблюдала за уползающей вдаль веревкой. Временами движеніе веревки было очень медленно, временами же ускорялось. Раза два или три намъ казалось, что мы видимъ сигналъ, и у людей уже готовился сорваться съ губъ радостный крикъ, но тревога всякій разъ оказывалась ложною. Наконецъ, когда размоталось уже около полмили веревки, движеніе ея прекратилось, веревка оставалась неподвижною минуту — двѣ минуты, три. Мы же все смотрѣли на нее, затаивъ дыханіе.

Не отдыхаетъ ли проводникъ? Не осматриваетъ ли онъ мѣстность съ какого-нибудь возвышеннаго пункта? Быть можетъ, онъ встрѣтилъ горца и разспрашиваетъ его о дорогѣ? Стопъ, — а что если онъ упалъ въ обморокъ отъ усталости, истощенія и безпокойства.

Мысль эта встревожила насъ. Я готовился уже отдать приказаніе составить маленькій отрядъ для поданія ему помощи, какъ вдругъ веревка заколебалась отъ такихъ отчаянныхъ подергиваній, что я едва могъ удержать ее. Раздалось громкое ура. «Спасены, спасены!» вотъ слово, которое перекатывалось изъ конца въ конецъ по всему каравану.

Собравшись, мы тотчасъ же двинулись за веревкой. Вначалѣ дорога была порядочная, но вскорѣ стала дѣлаться все хуже и и хуже. Пройдя около полумили, мы съ минуты на минуту ожидали увидѣть проводника; но его не было, да и не могло быть, такъ какъ веревка все время двигалась, а, слѣдовательно, и онъ не стоялъ на одномъ мѣстъ. Это доказывало, что онъ не нашелъ дороги, но, вѣроятно, идетъ къ ней съ какимъ-нибудь крестьяниномъ.

Намъ не оставалось ничего другого, какъ слѣдовать за нимъ, что мы и сдѣлали. Прошло еще около трехъ часовъ, а мы попрежнему шли, не зная куда. Это было не только странно, но прямо таки раздражало насъ. Притомъ мы страшно устали, такъ какъ шли съ самаго начала чрезвычайно быстро, чтобы скорѣй соединиться съ проводникомъ; но мы только истощали свои силы; несмотря на то, что проводникъ шелъ довольно медленно, онъ подвигался все же быстрѣе, чѣмъ нашъ караванъ по такой неровной мѣстности.

Къ тремъ часамъ пополудни мы едва не умирали отъ истощенія, а веревка все двигалась и двигалась. Въ рядахъ нашихъ поднялся противъ проводника ропотъ, который дѣлался все сильнѣе и сильнѣе, пока не обратился въ громкіе, яростные крики. Послѣдовало замѣшательство. Люди отказались идти далѣе. Они утверждали, что мы въ теченіе всего дня странствуемъ кругами все по одному и тому же мѣсту. Они требовали, чтобы нашъ конецъ веревки былъ привязанъ къ дереву, чтобы задержать проводника, котораго они хотѣли догнать и убить. Придумано было не глупо, и я тотчасъ же отдалъ соотвѣтственное приказаніе.

Какъ только веревка была закрѣплена, вся экспедиція въ полномъ своемъ составѣ устремилась впередъ съ такою быстротою, на какую можетъ только побудить желаніе мести. Сдѣлавъ около полумили по самымъ непроходимымъ мѣстамъ, мы подошли къ холму, склоны котораго были покрыты толстымъ слоемъ осыпающагося щебня и настолько крутому, что никто не могъ взлѣзть на него. Всѣ попытки окончились неудачею, при чемъ было искалѣчено нѣсколько человѣкъ. Не прошло и двадцати минутъ, какъ у меня было уже пятеро на костыляхъ. Всякій разъ какъ какой-нибудь смѣльчакъ пытался воспользоваться для влѣзанія веревкою, она начинала скользить, и онъ падалъ. Обстоятельство это подало мнѣ мысль. Я приказалъ каравану построиться, обернувшись спиною къ холму, затѣмъ, привязавъ веревку къ заднему мулу, скомандовалъ:

— Смирно, правый флангъ, маршъ! Отрядъ двинулся при внушительныхъ звукахъ походнаго марша. «Ну, — подумалъ я, — теперь ужь мы, безъ сомнѣнія, добудемъ этого проводника, если только не лопнетъ веревка». Я наблюдалъ. какъ веревка скользила внизъ по холму, и уже готовился торжествовать побѣду, но потерпѣлъ горькое разочарованіе: на концѣ веревки оказался не проводникъ, а какой-то несчастный старый черный баранъ. Ярость обманутыхъ превзошла всѣ предѣлы. Свою месть они хотѣли обратить на это невинное безсловесное животное. Но я сталъ между ними и несчастной жертвой и, не взирая на блескъ поднятыхъ топоровъ и альпенштоковъ, заявилъ, что они доберутся до несчастнаго барана не иначе какъ по моему трупу. Говоря это, я видѣлъ, что судьба моя рѣшена, и только чудо можетъ задержать этихъ сумасшедшихъ. Я прочелъ это въ стѣнѣ занесеннаго оружія; я прочелъ это въ наступающей толпѣ, въ той ненависти, которая сверкала въ устремленныхъ на меня со всѣхъ сторонъ глазахъ; я помню, что голова у меня склонилась на грудь; затѣмъ я почувствовалъ внезапный ударъ въ спину, отвѣшенный мнѣ тѣмъ самымъ бараномъ, для спасенія котораго я пожертвовалъ собою; затѣмъ, я услышалъ взрывъ смѣха, которымъ разразилась толпа, увидѣвъ, что я подобно Сепою, которымъ Родманъ выстрѣлилъ изъ своего ружья, пронесся изъ конца въ конецъ черезъ всѣ ихъ ряды.

Я былъ спасенъ. Да, я былъ спасенъ, и своему спасенію былъ обязанъ чувству неблагодарности, которое природа вложила въ грудь этого коварнаго животнаго. Милосердіе, которое тщетно я старался возбудить въ сердцахъ этихъ людей своимъ краснорѣчіемъ, было вызвано смѣхомъ. Баранъ получилъ свободу, а я сохранилъ жизнь.

Мы рѣшили, что проводникъ бѣжалъ, отойдя отъ насъ на разстояніе полмили. Чтобы не возбудить подозрѣній, онъ поймалъ барана и привязалъ его къ веревкѣ, совершенно правильно разсчитавъ, что баранъ такъ же хорошо потащить за собой веревку, какъ и онъ самъ. Въ то время, какъ мы думали, что проводникъ нашъ лежитъ въ обморокѣ отъ усталости, онъ преспокойно сидѣлъ, привязывая веревку къ барану. Получивъ свободу, баранъ началъ бродить по чащѣ, стараясь освободиться отъ веревки, — мы же вообразили, что проводникъ подаетъ намъ сигналы, и съ радостными криками поспѣшили на его призывъ. Такимъ образомъ мы бѣгали за бараномъ въ теченіе цѣлаго дня, кружась почти по одному и тому же мѣсту, — доказательствомъ чего послужило намъ то обстоятельство, что мы въ теченіе семи часовъ семь разъ поили своихъ животныхъ у одного и того же источника.

Будучи не особенно опытенъ въ путешествіяхъ по лѣсамъ, я долго ничего не подозрѣвалъ, но, наконецъ, вниманіе мое было привлечено свиньею, которую всякій разъ мы находили у этого источника. Такъ какъ свинья эта была единственною, которая попалась намъ за все это время и такъ какъ она попадалась намъ такъ часто и всякій разъ поразительно была похожа сама на себя, то все это, вмѣстѣ взятое, заставило меня догадаться, что это все одна и та же свинья, а отсюда уже одинъ шагъ до заключенія о тождествѣ попадавшихся намъ источниковъ.

Я упомянулъ объ этомъ замѣчательномъ обстоятельствѣ, чтобы наглядно показать, какая значительная разница существуетъ между ледникомъ и свиньею. Что ледники двигаются, это фактъ вполнѣ доказанный; полагаю, что мои наблюденія настолько же ясно доказываютъ, что свинья, лежащая въ источникѣ, не двигается. Я былъ бы несказанно доволенъ узнать мнѣнія другихъ наблюдателей по этому вопросу.

Еще нѣсколько словъ по поводу пропавшаго проводника, чтобы болѣе уже не возвращаться къ нему. Оставивъ барана, онъ долгое время бродилъ наугадъ, пока не встрѣтилъ коровы.

Полагая, что корова знаетъ больше, чѣмъ любый проводникъ, онъ схватился за ея хвостъ; результатъ оправдалъ его довѣріе. Нѣкоторое время корова бродила еще по лѣсу, щипала траву и постепенно спускалась внизъ; но когда настало время доить ее, она быстро направилась домой и притащила съ собою на буксирѣ въ Зерматъ и самого проводника.

ГЛАВА VIII.

Мы стали лагеремъ на томъ самомъ мѣстѣ, куда завелъ насъ баранъ. Люди сильно утомились. Однако же, опасенія ихъ и жалобы въ виду хорошаго ужина вскорѣ прекратились, а прежде чѣмъ они могли вновь возникнуть, я поспѣшилъ успокоить ихъ мягчительнымъ и уложить спать.

На слѣдующее утро, когда я размышлялъ про себя объ опасности нашего положенія и старался изыскать средства помочь ему, ко мнѣ подошелъ Гаррисъ съ картой Бедеккера въ рукахъ и сообщилъ, что гора, на которой мы заблудились помѣщается въ предѣлахъ Швейцаріи, да, такъ-таки цѣликомъ въ ея предѣлахъ. Стало быть, мы вовсе не заблудились. Это открытіе было для меня громаднымъ облегченіемъ и сняло съ груди тяжесть вѣкомъ, по меньшей мѣрѣ, равную двумъ такимъ горамъ. Новость эта тотчасъ же была сообщена всему отряду. Эффектъ получился замѣчательный. Убѣдившись собственными глазами по картѣ, что мѣстность, въ которой они находятся, вполнѣ извѣстна, и что если кто и заблудился, то вовсе не они, а сама вершина горы, люди мои издали восторженный крикъ и въ одинъ голосъ объявили, что нисколько не трогаются тѣми затрудненіями, въ какія попала гора, и желаютъ предоставить ее собственной ея участи.

Когда, такимъ образомъ, покончились наши треволненія, я рѣшилъ остаться на этомъ мѣстѣ лагеремъ нѣкоторое время, чтобы дать отдохнуть людямъ, а самому заняться научными наблюденіями. Прежде всего я сдѣлалъ барометрическія наблюденія, чтобы опредѣлить высоту мѣста, но результатомъ похвалиться не могу. Изъ книгъ я зналъ, что надо прокипятить термометръ, а, быть можетъ, барометръ, но такъ какъ я не зналъ, съ которымъ именно изъ этихъ инструментовъ слѣдуетъ поступить вышесказаннымъ образомъ, то я прокипятилъ какъ тотъ, такъ и другой. Однако же, не помогло и это. Осмотрѣвъ инструменты, я открылъ, что они имѣютъ серьезныя поврежденія; барометръ не имѣлъ другой стрѣлки, кромѣ мѣднаго указателя, а шарикъ термометра оказался набитымъ смятымъ оловяннымъ листочкомъ. Я могъ кипятить эти инструменты хоть до скончанія вѣковъ, и все-таки они ничего бы не показали.

Я отыскалъ другой барометръ, совершенно новый и исправный, и въ теченіе получаса кипятилъ его въ горшкѣ, въ которомъ въ то время поваръ приготовлялъ похлебку изъ бобовъ. Результатъ получился неожиданный; инструментъ какой былъ, такой и остался, похлебка же получила такой сильный барометрическій вкусъ, что нашъ главный поваръ, человѣкъ чрезвычайно добросовѣстный, принужденъ былъ измѣнить въ меню ея названіе. Новое блюдо такъ всѣмъ понравилось, что я приказалъ каждый день варить подобную барометрическую похлебку. Стали было говорить, что барометръ можетъ отъ этого испортиться, но я нисколько не жалѣлъ его. Разъ онъ не могъ указать высоты горы, то онъ сдѣлался для меня не нужнымъ, такъ какъ о перемѣнѣ погоды я могу узнать и безъ него; дѣло въ томъ, что мнѣ вовсе не надо знать, когда погода будетъ хорошая, мнѣ надо знать, когда она будетъ плохая, а это мнѣ извѣстно по мозолямъ Гарриса, которыя поставлены и вывѣрены по Гейдельбергской правительственной обсерваторіи и на которыя вполнѣ можно положиться. Поэтому я и передалъ новый барометръ въ кухонный департаментъ съ тѣмъ, чтобы его употребляли для варки супа офицерамъ экспедиціи. А такъ какъ вскорѣ было найдено, что довольно хорошій наваръ можно получить и изъ испорченнаго инструмента, то таковой и былъ мною переданъ въ пользу моихъ рядовыхъ.

Затѣмъ я принялся кипятить термометръ, при чемъ результатъ получился лучшій: ртуть поднялась до 200® Фаренгейта, а это, по мнѣнію всѣхъ ученыхъ экспедиціи, доказывало неоспоримо, что мы достигли необычайной высоты въ 200.000 футовъ надъ уровнемъ моря. Доказано, что линія вѣчнаго снѣга лежитъ на высотѣ около 10.000 футовъ надъ моремъ. Такъ какъ на томъ мѣстѣ, гдѣ мы находились, снѣга не было, то слѣдовало заключить, что область вѣчнаго снѣга не простирается вверхъ до безконечности, а оканчивается гдѣ-то на высотѣ нѣсколько большей 10.000 фут. Фактъ чрезвычайно интересный и до сего времени совершенно неизвѣстный; онъ не только интересенъ, но и важенъ, такъ какъ на основаніи его высочайшія вершины Альповъ должны быть признаны годными для земледѣлія и колонизаціи. Доcтигнуть подобной высоты было великою славою, которая, однако же, омрачалась тою мыслію, что не будь барана, мы легко могли бы достигнуть высоты вдвое большей.

Успѣхъ послѣдняго моего опыта съ термометромъ побудилъ меня сдѣлать то же самое съ моимъ фотографическимъ аппаратомъ. Я тотчасъ же вынулъ его и принялся кипятить одну изъ камеръ. Оказалось, что это было ошибкой, такъ какъ дерево набухло и покололось, а линзы нисколько не сдѣлались лучше, чѣмъ прежде.

Тогда я вздумалъ прокипятить проводника, чтобы доказать ему, что отъ этой операціи онъ нисколько не пострадаетъ въ отношеніи приносимой имъ пользы. Однако же, и тутъ меня постигла неудача. Проводники, вообще, очень равнодушны къ наукѣ, а избранный мною для опыта оказался равнодушнѣе остальныхъ и для науки ни за что не хотѣлъ согласиться подвергнуться хотя малѣйшему неудобству.

Въ самый разгаръ моихъ ученыхъ занятій случилось одно изъ тѣхъ безсмысленныхъ происшествій, какія обыкновенно происходятъ среди невѣжественныхъ и неосмотрительныхъ людей. Одинъ изъ носильщиковъ выстрѣлилъ въ серну, но промахнулся и изувѣчилъ латиниста. Происшествіе собственно говоря маловажное, такъ какъ латинистъ обязанности свои можетъ исполнять также хорошо на костыляхъ, какъ и безъ нихъ, но дѣло въ томъ, что не подвернись во-время латинистъ, то этотъ зарядъ попалъ бы въ мула, что было бы весьма нежелательно; разъ дѣло идетъ о цѣнности, то разница между муломъ и латинистомъ весьма значительна. Такъ какъ я не могъ ручаться, что и на будущее время латинистъ будетъ становиться въ подобныхъ случаяхъ также удачно, какъ и этотъ разъ, то, во избѣжаніе непріятностей, я отдалъ приказъ, чтобы отнынѣ охота на сернъ производилась бы въ чертѣ лагеря не иначе какъ при посредствѣ большого пальца.

Не успѣли еще успокоиться мои нервы послѣ этого происшествія, какъ меня постигла новая непріятность, опять надолго разстроившая меня; внезапно по лагерю распространился слухъ, будто бы одинъ изъ нашихъ буфетчиковъ упалъ въ пропасть!

Однако же, вскорѣ выяснилось, что упалъ не буфетчикъ, а капеланъ. Это меня нѣсколько успокоило; предвидя разныя случайности, я запасся капеланами въ избыткѣ, что же касается буфетчиковъ, по недосмотру ихъ оказалось у насъ очень мало.

На слѣдующее утро съ бодрыми силами мы весело тронулись въ путь. Я съ удовольствіемъ вспоминаю этотъ день, такъ какъ въ теченіе его мы снова нашли настоящую дорогу. Да, мы таки нашли ее, и при томъ при весьма необычайныхъ обстоятельствахъ. Проплутавъ еще часа два съ половиной, мы подошли къ утесу, имѣвшему около двадцати футовъ высоты. Теперь мнѣ не требовалось уже помощи отъ мула, теперь я самъ зналъ не меньше, чѣмъ любой мулъ нашей экспедиціи. Я тотчасъ же приказалъ пустить въ дѣло динамитъ, и черезъ минуту скалы не стало. Но къ величайшему моему удивленію и прискорбію оказалось, что на вершинѣ этого утеса стояло шале.

Нѣкоторыхъ изъ членовъ семейства, жившаго въ немъ, упавшихъ въ моемъ сосѣдствѣ, я подобралъ лично; остальные были собраны моими подчиненными. Съ счастію, никто изъ этихъ бѣдняковъ не потерпѣлъ поврежденій; они были только оглушены и встревожены. Я объяснилъ главѣ семейства, какъ все это случилось; я сказалъ ему, что я только искалъ дороги, и знай я, что они тутъ находятся, то, конечно, своевременно предупредилъ бы ихъ. Я увѣрилъ его, что не хотѣлъ причинять имъ вреда и выразилъ надежду, что не уронилъ себя въ его глазахъ тѣмъ, что поднялъ его на нѣсколько футъ въ воздухъ. Насказавъ ему не мало подобныхъ тому вещей, я кончилъ тѣмъ, что обѣщалъ вновь выстроить его шале, заплатить стоимость поломаннаго и устроить ему погребъ. Услышавъ эти обѣщанія, онъ смягчился и даже обрадовался; прежде у него совсѣмъ не было погреба, и если онъ проигралъ на томъ, что лишился хорошаго вида, то выигралъ, получивъ погребъ.

Я отрядилъ на работу сто шестьдесятъ человѣкъ, и они заново построили шале изъ его собственныхъ обломковъ въ теченіе пятнадцати минутъ. Возобновленное шале было даже болѣе живописно, чѣмъ прежнее. Хозяинъ его сказалъ намъ, что мы находимся на Фели-Штутцѣ надъ Швегооттомъ, чему мы чрезвычайно обрадовались, такъ какъ извѣстіе это вполнѣ выяснило наше положеніе. Кромѣ того, мы узнали еще, что находимся у самаго подножія Риффельберга, и, слѣдовательно, первая половина нашей задачи исполнена.

Съ этого мѣста мы могли любоваться на кипучій Виспъ, который здѣсь только-что вырывается на свободу изъ подъ громадной ледяной арки, пробитой имъ у подножія большого Горнеровскаго ледника; кромѣ Виспа намъ былъ виденъ еще Фургенбахъ, вытекающій изъ подъ Фургенскаго ледника.

Дорога на вершину Риффельберга пролегаетъ какъ разъ передъ самымъ шале, обстоятельство, сейчасъ же нами замѣченное по причинѣ нескончаемаго ряда туристовъ, которые по ней шли. Занятіе обитателей шале и состояло въ томъ, чтобы снабжать туристовъ различными продуктами. Взрывъ прервалъ эту торговлю на нѣсколько минутъ, перебивъ всѣ бутылки; но я далъ хозяину виски, которую онъ могъ продавать подъ видомъ альпійскаго шампанскаго, и уксусу, который ничуть не хуже Рейнскаго вина, такъ что торговля возобновилась и скоро пошла такъ же оживленію, какъ и прежде.

Оставивъ экспедицію отдыхать на открытомъ воздухѣ, я вмѣстѣ съ Гаррисомъ расположился въ шале, предполагая заняться исправленіемъ журнала и кой-какими научными наблюденіями, прежде чѣмъ продолжать восхожденіе. Но едва я началъ работу, какъ предо мною предсталъ какой-то американецъ, высокій дюжій юноша, лѣтъ около двадцати трехъ, зашедшій сюда на возвратномъ пути съ вершины. Лицо его носило отпечатокъ того самодовольствія и благовоспитанной развязности, которыми отличаются свѣтскіе люди. Волосы были коротко острижены и аккуратно раздѣлены посрединѣ проборомъ; у него былъ видъ того сорта американцевъ, которые стремятся замѣнить свою подпись одними иниціалами. Съ улыбкой театральнаго царедворца на лицѣ онъ отрекомендовался и, царапая мою руку своими выхоленными громадными когтями, трижды склонился всѣмъ своимъ корпусомъ, какъ это дѣлаютъ театральные царедворцы, и веселымъ, но въ то же время какимъ-то снисходительнымъ и покровительственнымъ тономъ сказалъ, я въ точности привожу его выраженія:

— Черезвычайно радъ съ вами познакомиться, чрезвычайно радъ, увѣряю васъ. Я читалъ всѣ ваши произведенія, страшно восхищенъ ими. Услышавъ, что вы здѣсь, я…

Я указалъ ему на стулъ, и онъ усѣлся. Этотъ вельможа оказался внукомъ одного американца, въ свое время довольно знаменитаго и не вполнѣ забытаго и по сіе время человѣка, до того близкаго къ тому, чтобы быть великимъ, что при жизни онъ и пользовался этимъ титуломъ.

Я медленно расхаживалъ по комнатѣ, раздумывая о научныхъ задачахъ, и подслушалъ слѣдующій разговоръ:

Внукъ. Первый визитъ въ Европу?

Гаррисъ. Мой? Да.

Внукъ (съ легкимъ вздохомъ, который долженъ былъ показать, что онъ сожалѣетъ о томъ, что второе путешествіе не можетъ уже дать такого удовольствія, какъ первое). О, я знаю, какое впечатлѣніе онъ производитъ на васъ! Первый визитъ! О, сколько въ немъ прелести! Какъ бы я хотѣлъ снова пережить эти впечатлѣнія!

Гаррисъ. Да, это превышаетъ все, о чемъ я могъ даже мечтать. Это восхитительно. Приходишь…

Внукъ (съ изящнымъ жестомъ руки, который говорилъ: «Избавь меня отъ изъявленій своего восторга, пріятель»). Да, знаю, знаю; вы входите въ соборъ и восклицаете; вы идете по картинной галлереѣ въ цѣлую милю длиною и восклицаете; вы идете туда и сюда, вездѣ оказываетесь на исторической почвѣ и ахаете отъ удивленія; вы получаете первоначальное понятіе объ искусствѣ и вы счастливы и гордитесь этимъ. О, да, вы счастливы и горды. Да, да, наслаждайтесь же, любуйтесь всѣмъ, оно стоитъ того, восторгъ вашъ вполнѣ понятенъ!

Гаррисъ. А вы? Вы развѣ не наслаждаетесь теперь этимъ?

Внукъ. Я! О, вотъ это хорошо! Мой дорогой сэръ, когда вы сдѣлаетесь такимъ же старымъ путешественникомъ, какъ я, вы не зададите подобнаго вопроса. Чтобы я сталъ посѣщать эти заурядныя галлереи, или кружиться по какому-нибудь шаблонному собору, или любоваться зауряднымъ видомъ! Нѣтъ, прошу извинить меня!

Гаррисъ. Хорошо, но что же тогда вы дѣлаете?

Внукъ. Что дѣлаю? Я летаю, и летаю, потому что я постоянно, какъ на крыльяхъ. Сегодня я въ Парижѣ, завтра въ Берлинѣ, а еще черезъ день или два въ Римѣ. Но тщетно будете вы искать меня въ галлереяхъ Лувра или въ другомъ какомъ общеизвѣстномъ пунктѣ какой-либо столицы. Если вы хотите найти меня, то должны искать по такимъ уголкамъ, куда никто даже и не подумаетъ завернуть. Сегодня вы найдете меня среди семьи какого-нибудь незначительнаго обитателя хижины, завтра въ развалинахъ всѣми забытаго замка, гдѣ я буду наслаждаться какимъ-нибудь произведеніемъ искусства, которое просмотрѣли невнимательные глаза другихъ; затѣмъ вы можете меня найти въ святомъ святыхъ какого-нибудь дворца, тогда какъ остальная толпа считаетъ за счастье бросить хоть бѣглый взглядъ на одну изъ нежилыхъ комнатъ его, пользуясь подкупностью прислуги.

Гаррисъ. И вы являетесь гостемъ въ подобныхъ мѣстахъ?

Внукъ. И даже весьма желаннымъ.

Гаррисъ. Это удивительно. Чѣмъ же это объясняется?

Внукъ. Имя моего дѣда служитъ мнѣ пропускомъ при всѣхъ европейскихъ горахъ. Мнѣ стоитъ только назвать это имя и всѣ двери раскрываются предо мною. Я переѣзжаю отъ одного двора къ другому, смотря по тому, куда влечетъ меня въ данный моментъ капризъ, и вездѣ я навѣрно буду принятъ съ удовольствіемъ. Среди любого дворца Европы я чувствую себя такъ же свободно, какъ вы среди своихъ родственниковъ. Я думаю, что въ Евронѣ я знаю всѣхъ титулованныхъ особъ. Карманъ мой постоянно полонъ приглашеніями. Въ настоящее время я ѣду въ Италію, гдѣ буду гостемъ въ самыхъ знатныхъ домахъ страны. Въ Берлинѣ моя жизнь представляла непрерывныя развлеченія въ императорскомъ дворцѣ. И такъ вездѣ, куда бы я ни пріѣхалъ.

Гаррисъ. Это должно быть очень пріятно. Но когда вы возвращаетесь въ Бостонъ, то онъ кажется вамъ, вѣроятно, чрезвычайно скучнымъ?

Внукъ. Да, конечно, вы правы. Но я недолго живу дома. Тамошняя жизнь, знаете, не можетъ удовлетворить человѣка съ высшею натурою. Бостонъ, знаете, очень узокъ. Тамъ этого и не подозрѣваютъ, конечно, да и убѣдить ихъ въ этомъ нельзя; я даже и не пробовалъ, да и къ чему? Да, Бостонъ слишкомъ мелокъ, но онъ такого самъ о себѣ хорошаго мнѣнія, что не замѣчаетъ этого. Человѣка, много путешествовавшаго, какъ, напримѣръ, я, и видѣвшаго свѣтъ, конечно, не обманешь, но что же, я васъ спрашиваю, можетъ онъ сдѣлать? Ему не остается ничего другого, какъ предоставить ихъ самимъ себѣ и искать иной сферы, которая болѣе бы гармонировала съ его вкусами и развитіемъ. Я заѣзжаю туда, быть можетъ, не болѣе одного раза въ годъ, когда у меня нѣтъ въ виду ничего лучшаго, но и то долго тамъ не остаюсь. Я почти все свое время провожу въ Европѣ.

Гаррисъ. Понимаю. Вы составляете планъ я…

Внукъ. О, нѣтъ, прошу извинить меня. Я не составляю никакихъ плановъ. Я просто слѣдую прихоти минуты и не желаю накладывать на себя никакихъ узъ. Я слишкомъ старый путешественникъ, чтобы стѣснять себя заранѣе намѣченными цѣлями. Я просто путешественникъ — старый путешественникъ, словомъ, человѣкъ всесвѣтный, иначе я не знаю, какъ и назвать себя. Я никогда не говорю: я поѣду туда или сюда. Я ничего не говорю, я только дѣйствую. Черезъ недѣлю, напримѣръ, вы найдете меня въ Испаніи въ гостяхъ у какого-нибудь гранда, а, можетъ быть, и въ Венеціи, или же по дорогѣ въ Дрезденъ. Вѣроятно, я поѣду затѣмъ въ Египетъ. Въ то время, когда всѣ будутъ говорить: «онъ теперь на Нильскихъ водопадахъ», я уже давно буду гдѣ-нибудь въ Индіи. Этимъ я постоянно всѣхъ удивляю, такъ что про меня теперь стали говорить: «да, когда мы слышали о немъ въ послѣдній разъ, онъ былъ въ Іерусалимѣ, но, Богъ знаетъ, гдѣ онъ теперь находится».

Наконецъ, внукъ поднялся, чтобы уходить, вѣроятно, онъ вспомнилъ, что его ожидаетъ какой-нибудь императоръ. При прощаніи повторилось то же, что и при рекомендаціи: царапая мою руку своими когтями и прижимая шляпу къ желудку, онъ трижды переломился пополамъ и пробормоталъ:

— Весьма счастливъ, весьма счастливъ съ вами познакомиться. Желаю вамъ всякаго успѣха!

Съ этимъ онъ избавилъ насъ отъ своего присутствія. Великое дѣло имѣть знаменитаго дѣда!

У меня нѣтъ причины преднамѣренно выставлять въ смѣшномъ видѣ этого малаго; легкое негодованіе, которое онъ во мнѣ возбудилъ, прошло очень скоро и оставило послѣ себя только чувство презрительнаго сожалѣнія. Нельзя серьезно сердиться на абсолютную пустоту. Я только постарался буквально передать слышанное, и если это мнѣ и не вполнѣ удалось, то сущность, смыслъ его словъ переданъ мною все-таки вѣрно. Этотъ малый вмѣстѣ съ тою трещеткой, которую я встрѣтилъ на одномъ изъ озеръ Швейцаріи, представляетъ единственный курьезный образчикъ представителей Юной Америки, попавшейся мнѣ за все время моихъ странствованій заграницей. Этотъ внучекъ, имѣя двадцать три года отъ роду, въ теченіе разговора пять или шесть разъ отнесся о себѣ, какъ о «старомъ путешественникѣ» и не менѣе трехъ разъ назвалъ себя (съ невозмутимой увѣренностью, которая приводила меня въ ярость) «человѣкомъ всесвѣтнымъ». Недурно также было его заявленіе, что онъ махнулъ рукой на «узкость» Бостона и не старался исправить ее.

Построивъ караванъ въ походный порядокъ и обойдя его изъ конца въ конецъ, чтобы удостовѣриться, хорошо ли всѣ связаны общей веревкою, я отдалъ сигналъ къ выступленію. Вскорѣ дорога привела насъ на открытый лугъ. Лѣсъ, доставившій намъ такъ много затрудненій, остался позади, и предъ нами поднималась цѣль нашей экспедиціи — вершина Риффельберга.

Мы подвигались по дорогѣ, проложенной для муловъ; она шла зигзагами и, поворачивая то вправо, то влѣво, поднималась все выше и выше; намъ сильно мѣшало то обстоятельство, что дорога эта просто кипѣла отъ множества туристовъ, изъ которыхъ одни поднимались, другіе спускались; къ нашему удивленію всѣ они шли совершенно свободно, не связываясь другъ съ другомъ веревкою. Мнѣ пришлось употребить все вниманіе, такъ какъ мѣстами дорога была не шире двухъ ярдовъ и притомъ проходила по довольно крутому склону, кончавшемуся обрывомъ въ восемь или девять футовъ. Поминутно мнѣ приходилось подбадривать своихъ людей и увѣщевать ихъ не поддаваться ужасу.

Мы могли бы достигнуть вершины до наступленія ночи, но произошла задержка отъ потери зонтика. Я уже хотѣлъ махнуть на него рукою, но между людьми поднялся ропотъ, впрочемъ, вполнѣ основательный, такъ какъ на этой открытой мѣстноcти мы въ особенности нуждались въ защитѣ отъ могущей упасть лавины; поэтому я приказалъ стать лагеремъ и послалъ сильный отрядъ для розысканія потерянной вещи.

На слѣдующее утро мы снова встрѣтили немало затрудненій, но мужество не покидало насъ, такъ какъ цѣль была уже близка. Съ полудню мы побѣдили послѣднее препятствіе и достигли, наконецъ, вершины, и не потерявъ при томъ ни одного человѣка, за исключеніемъ одного мула, который наѣлся нитроглицерину. Великое наше предпріятіе счастливо исполнено, возможность невозможнаго доказана, и мы съ Гаррисомъ гордо прогуливались по большой столовой Риффельбергской гостинницы, поставивъ тутъ же въ углу свои альпенштоки.

Да, я совершилъ великое восхожденіе; но отправиться въ такое путешествіе въ вечернемъ костюмѣ было большою ошибкой. Шляпы наши были изорваны, фалды фраковъ висѣли лохмотьями, а прилипшая всюду грязь совсѣмъ не придавала намъ изящества; вообще говоря, видъ нашъ былъ совсѣмъ не эффектенъ и не представителенъ.

Въ гостинницѣ собралось около 75 туристовъ, по большей части дамы и маленькія дѣти, и всѣ они съ удивленіемъ смотрѣли на насъ, что хоть отчасти наградило насъ за понесенные труды и страданія. Итакъ, восхожденіе удалось, и имена наша вмѣстѣ съ датою были высѣчены на каменномъ монументѣ, воздвигнутомъ нa память объ этомъ событіи.

Я прокипятилъ термометръ и опредѣлилъ высоту; результатъ получился весьма странный: в_е_р_ш_и_н_а о_к_а_з_а_л_а_с_ь н_и_ж_е т_о_г_о м_ѣ_с_т_а н_а с_к_л_о_н_ѣ г_о_р_ы, г_д_ѣ я о_п_р_е_д_ѣ_л_я_л_ъ в_ы_с_о_т_у в_ъ п_е_р_в_ы_й р_а_з_ъ. Подозрѣвая, что сдѣлалъ важное открытіе, я рѣшился провѣрить себя. Недалеко отъ гостинницы находилась вершина еще болѣе высокая (называемая Горнеръ-Гратомъ), и вотъ, несмотря на то, что она круто вздымалась надъ ледникомъ на ужасную высоту и подъемъ на нее былъ чрезвычайно труденъ и опасенъ, я рѣшился на рискъ восхожденія, чтобы еще тамъ прокипятить свой термометръ. Предварительно занявъ нѣсколько мотыкъ, я послалъ большую партію подъ предводительствомъ двухъ проводниковъ, чтобы вырубить въ почвѣ на протяженіи всей дороги ступени. Когда эта работа была исполнена, то при помощи проводниковъ, съ которыми я былъ связанъ веревкою, поднялся и я. Такъ какъ пикъ этотъ былъ настоящей вершиной горы, то я выполнилъ даже болѣе, чѣмъ предполагалъ вначалѣ. Этотъ безразсудно-смѣлый поступокъ былъ увѣковѣченъ вторымъ монументомъ изъ камня. Я кипятилъ свой термометръ и увѣрился, что вершина эта, повидимому, лежащая на 2.000 футовъ выше мѣста, занимаемаго гостинницей, на самомъ дѣлѣ лежитъ 9.000-ми футовъ ниже его. Фактъ этотъ ясно доказываетъ, ч_т_о в_ы_ш_е и_з_в_ѣ_с_т_н_а_г_о п_р_е_д_ѣ_л_а, ч_ѣ_м_ъ в_ы_ш_е к_а_ж_е_т_с_я к_а_к_о_е-л_и_б_о м_ѣ_с_т_о, т_ѣ_м_ъ н_и_ж_е в_ъ д_ѣ_й_с_т_в_и_т_е_л_ь_н_о_с_т_и л_е_ж_и_т_ъ о_н_о. Восхожденіе наше уже само по себѣ было великимъ предпріятіемъ, но оно совершенно стушевывается передъ тою пользою, которую мы принесли наукѣ.

Завистники утверждаютъ, что вода кипитъ при температурѣ тѣмъ меньшей, чѣмъ выше вы поднимаетесь, и на основаніи этого положенія опровергаютъ мой выводъ. На это я могу отвѣтить, что основываю свою теорію не на законахъ кипѣнія воды, а на показаніи термометра, погруженнаго въ кипящую воду.

Съ этой возвышенной точки открывается великолѣпный видъ на Монтрозу и на всю остальную сосѣднюю Альпійскую область. Все видимое пространство до самаго горизонта заполнено мощными конусами, бѣлѣющими отъ снѣга; можно подумать, что передъ вами раскинулись палатки остановившагося здѣсь лагеремъ войска великановъ Бробдиньяговъ.

Одиноко и величественно поднимается къ небу опрокинутый клинъ Маттергорна. Его крутые склоны покрыты снѣгомъ, а верхушка скрывается въ густомъ покровѣ облаковъ, временами распускающихся и образующихъ что-то вродѣ паутины, чрезъ которую, какъ сквозь вуаль, проглядываетъ на мгновеніе башнеобразная оконечность горы. Видъ горы постоянно измѣняется. Прошло нѣсколько минутъ и Маттергорнъ уже походилъ на вулканъ; исчезли облака, его окутывавшія, и только отъ самой вершины его тянется мощная полоса клубящихся паровъ, длиною миль въ двадцать, постепенно расплывающаяся и наклонно поднимающаяся къ солнцу, точь въ точь какъ дымъ, выходящій изъ кратера вулкана. Но вотъ картина снова измѣнилась: одинъ изъ склоновъ совершенно свободенъ отъ паровъ, другой же охваченъ густымъ, похожимъ на дымъ, облакомъ, которое клубится и ползетъ по нему, отдѣляя отъ себя струйки, точь въ точь какъ охваченный дымомъ уголъ какого-нибудь горящаго зданія. Всегда и во всемъ Маттергорнъ прекрасенъ. При закатѣ солнца, когда весь лежащій у ногъ его міръ тонетъ во мракѣ, онъ одинъ вздымается къ чернымъ небесамъ, какъ громадный огненный палецъ. При восходѣ же солнца онъ, какъ говорятъ, не менѣе прекрасенъ.

Всѣ авторитеты согласны между собою въ томъ, что нигдѣ Альпы не являются предъ взоромъ туриста такими величественными, могучими и прекрасными, какъ съ вершины Риффельберга. Поэтому экскурсію на эту вершину я посовѣтую всякому. Для безопасности слѣдуетъ примѣнятъ общую соединительную веревку; я личнымъ своимъ опытомъ доказалъ, что, обладая хорошими нервами и соблюдая извѣстныя предосторожноcти, восхожденіе это можно совершить вполнѣ благополучно.

Необходимо сдѣлать одну замѣтку, такъ сказать, въ скобкахъ, вызванную словомъ «снѣжныя», которое я часто употребляю. Всѣмъ намъ случалось видѣть холмы, горы и равнины, покрытые снѣгомъ, и потому мы думаемъ, что знаемъ всѣ эффекты, какіе можетъ произвести снѣгъ. Но мнѣніе это ошибочно; на Альпахъ снѣгъ имѣетъ совершенію непривычный для нашего глаза видъ. Быть можетъ, большую роль здѣсь играютъ масса и разстояніе, спорить не буду, но, такъ или иначе, въ здѣшнемъ снѣгѣ есть что-то особенное. Между прочимъ, вамъ съ перваго же взгляда кидается въ глаза поразительная бѣлизна альпійскаго снѣга, даже весьма отдаленнаго отъ васъ. Снѣгъ, къ которому мы привыкли, всегда имѣетъ нѣкоторый оттѣнокъ: живописцы изображаютъ его обыкновенно синеватымъ, но въ здѣшнемъ снѣгѣ, когда на него смотрѣть издали и при извѣстномъ освѣщеніи, нѣтъ ни малѣйшаго оттѣнка. Что же касается до неописуемаго великолѣпія этого снѣга, когда онъ горитъ и сверкаетъ подъ солнцемъ, то… то описать его невозможно.

ГЛАВА IX.

Странная вещь эти путеводители. Изъ послѣдующаго читатель легко можетъ усмотрѣть, насколько долженъ быть опытенъ человѣкъ, предпринимающій великое восхожденіе изъ Зермата къ Диффельбергской гостинницѣ. Даже Бедекеръ объ этой экскурсіи сообщаетъ слѣдующія по меньшей мѣрѣ странныя данныя:

1) Дистанція — три часа.

2) Заблудиться невозможно.

3) Проводники излишни.

4) Разстояніе отъ гостинницы на Риффельбергъ до Gorner Grat полтора часа.

5) Подъемъ легокъ и безопасенъ. Проводники излишни.

6) Высота Зермата надъ уровнемъ моря — 5.315 футовъ.

7) Высота гостинницы Риффельбергской надъ уровнемъ моря 8.429 футовъ.

8) Высота Gorner Grat надъ уровнемъ моря 10.289 футовъ.

Чтобы разъ навсегда исправить эти невѣрности, я сообщилъ ему слѣдующіе доказанные факты:

1) Дистанція отъ Зермата до гостинницы на Риффельбергѣ семь дней.

2) Ошибиться дорогою возможно. Если я первый ошибся, то думаю, что это возможно и для другихъ.

3) Проводники необходимы, такъ какъ никто, кромѣ здѣшнихъ жителей, не въ состояніи читать тамошнихъ надписей, указывающихъ дорогу.

4) Опредѣленіе возвышенія надъ уровнемъ моря многихъ пунктовъ довольно точно для Бедекера. Онъ ошибается въ нихъ всего на какихъ-нибудь сто восемьдесятъ или сто девяносто тысячъ футовъ.

Моя арника и мягчительныя оказались неоцѣнимыми. Мои люди страшно страдали отъ такого долгаго сидѣнія. Въ теченіе двухъ или трехъ дней они могли хольно или лежать, или ходить; однако же, благодаря чудесному свойству арники, на четвертый день они всѣ получили способность сидѣть. Я увѣренъ, что успѣхомъ нашего великаго предпріятія мы обязаны главнымъ образомъ арникѣ и мягчительнымъ.

Какъ только возобновились силы и здоровье моихъ людей, я занялся вопросомъ о томъ, какъ намъ спуститься съ горы въ долину. Никоимъ образомъ я не хотѣлъ опять подвергать моихъ молодцовъ опасностямъ и трудамъ этой ужасной дороги. Прежде всего я подумалъ о воздушномъ шарѣ, но, конечно, мысль эту пришлось оставить, такъ какъ мы не могли достать воздушнаго шара. Я перебралъ всевозможныя средства передвиженія, но, поразмысливши, пришлось по той или другой причинѣ отъ нихъ отказаться. Внезапно меня осѣнило вдохновеніе: я вспомнилъ, что движеніе ледниковъ фактъ вполнѣ доказанный; я прочелъ объ этомъ у Бедекера. И вотъ я рѣшился ѣхать въ Зерматъ на большомъ Горнеровскомъ ледникѣ.

Отлично. Но теперь являлся вопросъ, какъ спуститься на этотъ ледникъ съ возможно большими удобствами; дорога, по которой слѣдовали караваны муловъ, была очень длинна, извилиста и утомительна. Я принялся шевелить мозгами и скоро нашелъ средство побѣдить и это затрудненіе. Громадная замерзшая рѣка, которую называютъ Горнеровскимъ ледникомъ, протекаетъ какъ разъ подъ Gorner Grat’омъ, такъ что, глядя съ этого пункта на ледникъ, вы смотрите прямо въ пропасть глубиною въ тысячу двѣсти футовъ, съ почти отвѣсными стѣнами. У насъ было сто пятьдесятъ четыре зонтика, а что такое зонтикъ, какъ не парашютъ?

Съ восторгомъ я сообщилъ эту благородную мысль Гаррису и собирался уже отдать приказъ, чтобы вся экспедиція собралась и со своими зонтиками на Gorner Grat'ѣ и готовилась къ полету по эшелонно, каждый эшелонъ подъ командою проводника, но Гаррисъ остановилъ меня, упрашивая не спѣшить. Онъ спросилъ, употреблялся ли когда-нибудь раньше этотъ способъ. «Нѣтъ, — отвѣчалъ я, — и даже никогда не слышалъ о подобномъ случаѣ». Обстоятельство это показалось ему весьма серьезнымъ; по его мнѣнію, не слѣдуетъ посылать всю команду разомъ: гораздо лучше будетъ, если мы заставимъ прыгнуть внизъ сначала одного человѣка, чтобы посмотрѣть, что изъ этого выйдетъ.

Я сразу понялъ всю мудрость этого замѣчанія и, сердечно поблагодаривъ своего агента, сказалъ ему, чтобы онъ бралъ скорѣе свой зонтикъ и сейчасъ же приступилъ бы къ опыту; спустившись внизъ, онъ долженъ помахать своей шляпой въ томъ случаѣ, если онъ упадетъ на мягкій грунтъ, и тогда я сейчасъ же послѣдую за нимъ со всей остальной партіей.

Гаррисъ былъ чрезвычайно тронутъ этимъ довѣріемъ, что и выразилъ съ замѣтною дрожью въ голосѣ; однакоже, онъ отвѣтилъ, что не чувствуетъ себя достойнымъ такой чести, что такое предпочтеніе можетъ возбудить зависть въ остальномъ отрядѣ, при чемъ найдется немало такихъ, которые будутъ увѣрять, что онъ тайно добивался этого, тогда какъ онъ совѣсть призываетъ въ свидѣтели, что не только не думалъ, но даже, если говорить чистосердечно, совсѣмъ не желаетъ такого предпочтенія.

Я сказалъ, что слова эти дѣлаютъ ему большую честь, но что онъ не въ правѣ отказываться отъ возможности пріобрѣсти неувядаемую славу человѣка, который первымъ спустился съ Альпъ на парашютѣ единственно ради того, чтобы пощадить чувства нѣсколькихъ завистливыхъ подчиненныхъ. «Нѣтъ, — сказалъ я, — онъ долженъ принять назначеніе, это ужь не предложеніе, это приказаніе».

Изливаясь въ благодарности, Гаррисъ сказалъ, что разъ дѣло поставлено такъ, то отказываться, конечно, нельзя. Онъ ушелъ, но скоро вернулся съ зонтикомъ; въ глазахъ его свѣтилась признательность, а щеки горѣли радостью. Какъ разъ въ это время проходилъ главный проводникъ. Выраженіе лица Гарриса сразу измѣнилось на безконечно нѣжное, и онъ сказалъ:

— Человѣкъ этотъ жестоко оскорбилъ меня четыре дня тому назадъ и я сказалъ себѣ, что заставлю его почувствовать и признать, что единственная благородная месть, которою человѣкъ долженъ отплатить своему врагу, это заплатить добромъ за зло. Я отказываюсь отъ слова. Назначьте его.

Кинувшись въ объятія этого великодушнаго парня, я сказалъ.

— Гаррисъ, вы благороднѣйшій изъ всѣхъ людей. Вы не будете сожалѣть о своемъ возвышенномъ поступкѣ, о которомъ долженъ узнать весь міръ. Вамъ представятся еще лучшіе случаи, чѣмъ этотъ, если только Богъ продлитъ мою жизнь, помните же это!

Затѣмъ я кликнулъ главнаго проводника и сообщилъ о его назначеніи. Однако же, это ничуть не возбудило въ немъ восторга. Онъ даже не понялъ моей идеи.

— Привязать себя къ зонтику, — воскликнулъ онъ, — и прыгнуть съ Gorner Grat’а! извините меня, но, чтобы отправиться къ дьяволу, есть много путей болѣе пріятныхъ, чѣмъ этотъ.

Разговоръ съ нимъ показалъ, что проектъ мой онъ считаетъ безусловно опаснымъ. Хотя я и не былъ убѣжденъ, однако же, и не хотѣлъ производить рискованныхъ опытовъ, то есть такихъ, которые бы могли повредить успѣхамъ экспедиціи. Я былъ готовъ уже отказаться что-либо придумать, какъ вдругъ мнѣ пришло въ голову, что можно испробовать это средство надъ латинистомъ.

Онъ тотчасъ же былъ призванъ, но отказался подъ предлогомъ неопытности, недовѣрія публики, недостатка любознательноcти, и не знаю ужь, еще чего. Другой уклонился по причинѣ простуды головы, вслѣдствіе чего онъ принужденъ будто бы избѣгать опасности. Третій не умѣлъ хорошо прыгать и не надѣялся, чтобы это удалось ему безъ долговременной и настойчивой практики. Слѣдующій опасался дождя, такъ какъ зонтикъ его былъ съ дырой. У каждаго нашлась какая-нибудь отговорка. Словомъ, результатъ получился такой, о которомъ читатель уже самъ, вѣроятно, догадался: идею, грандіознѣйшую изъ всѣхъ, какія только когда-либо возникали въ головѣ человѣка, пришлось оставить безъ исполненія единственно за недостаткомъ людей, достаточно предпріимчивыхъ. Итакъ, предпріятіе не состоялось, а между тѣмъ я твердо увѣренъ, что мнѣ придется дожить до того момента, когда кто-нибудь выполнитъ его и припишетъ всю честь себѣ.

Что дѣлать, пришлось идти дорогою, другого способа не было. Сведя экспедицію внизъ по крутой и опасной тропѣ, я выбралъ наилучшую позицію какъ разъ на серединѣ ледника, такъ какъ Бедекеръ говоритъ, что середина ледника движется гораздо быстрѣе краевъ; однако же, въ видахъ экономіи, багажъ мы помѣстили на краю, желая отправить его малою скоростью.

Я ждалъ и ждалъ, но ледникъ не двигался. Приближалась ночь, темнота начинала сгущаться, а мы все ни съ мѣста. Тогда мнѣ пришло въ голову, что для ледника наступило, быть можетъ, время остановки, и въ Бедекерѣ указанъ часъ отхода. Я послалъ за Бедекеромъ, но его нигдѣ не могли найти. У Бродшо мы, конечно, тоже нашли бы нужное намъ расписаніе, но и Бродшо куда-то запропастился.

Дѣлать нечего, приходилось устраиваться по возможности удобнѣе. И вотъ, раскинувъ палатки, накормивъ животныхъ, подоивъ коровъ, поужинавъ, натеревъ больныхъ мягчительными и установивъ стражу, я легъ въ постель, приказавъ разбудить меня какъ только мы будемъ подходить съ Зермату.

Проснувшись на другой день около половины одиннадцатаго я сталъ оглядываться вокругъ. мы не подвинулись ни на вершокъ! Сразу я ничего не могъ сообразить, но затѣмъ мнѣ пришло въ голову, что нашъ старина-ледникъ, вѣроятно, сѣлъ на мель. Срубивъ нѣсколько деревьевъ, мы устроили изъ нихъ шесты: одинъ для праваго, другой для лѣваго борта, и въ теченіе трехъ часовъ слишкомъ разыгрывали изъ себя дурней, стараясь отпихнуться съ мели. Однако же, насъ постигла неудача: ледникъ имѣлъ въ ширину полмили и пятнадцать или двадцать миль въ длину, а сказать, какимъ именно мѣстомъ онъ сѣлъ на мель, мы не могли. Люди начали выказывать признаки безпокойства и вдругъ съ поблѣднѣвшими лицами кинулись ко мнѣ, говоря, что у насъ открылась течь.

Въ эту критичесную минуту мы избѣгли паники, единственно благодаря моему самообладанію. Я сказалъ, чтобы мнѣ указали мѣсто, гдѣ открылась течь. Меня подвели къ громадному обломку скалы, лежавшему въ глубокомъ бассейнѣ, съ чистой сверкающей водой. Течь и на мой взглядъ показалась серьезной, но я промолчалъ о томъ. Приказавъ изготовить насосъ, я поставилъ къ нему людей, чтобы выкачать изъ ледника воду. Когда это было сдѣлано, то я замѣтилъ, что предполагаемая течь — вовсе не течь. Просто на-просто обломокъ этотъ, упавши сверху, скатился на ледъ на середину ледника, и такъ какъ солнце изо-дня-въ-день сильно нагрѣвало его, то онъ и опускался постепенно внизъ, расплавляя подъ собою ледъ, пока, наконецъ, не остановился тамъ, гдѣ мы его нашли, на днѣ глубокаго бассейна съ чистою и холодною водою.

Въ это время Бедекеръ совершенно неожиданно былъ найденъ, и я ревностно принялся отыскивать въ немъ время отхода. Ничего подобнаго тамъ не оказалось. Просто было сказано, что ледникъ двигается безостановочно. Удовлетворившись этимъ, я закрылъ книгу и выбралъ позицію получше, чтобы любоваться видами во время поѣздки. Я простоялъ такъ нѣкоторое время, наслаждаясь окружающей картиной, какъ вдругъ у меня явился вопросъ, почему же пейзажъ, повидимому, нисколько не мѣняется. «Этотъ проклятый ледникъ опять, видно, на мель сѣлъ», подумалъ я про себя и открылъ Бедекеръ, чтобы посмотрѣть, нельзя ли чего предпринять для устраненія этихъ досадныхъ помѣхъ. Внезапно мнѣ попалась такая фраза, которая сразу же разъяснила всѣ недоразумѣнія. Фраза эта гласила слѣдующее:

«Горнеровъ ледникъ двигается со среднею скоростью немного менѣе одного дюйма въ день!» Рѣдко когда приходилось мнѣ чувствовать себя болѣе оскорбленнымъ, чѣмъ въ настоящую минуту. Рѣдко когда довѣріе мое было обмануто болѣе наглымъ образомъ. Я сдѣлалъ маленькое вычисленіе: одинъ дюймъ въ день, это 30 футъ въ годъ; принимая разстояніе до Зермата равнымъ 3 ¹/₁₈ мили, получилъ, что для того, чтобы пройти это разстояніе, леднику необходимо н_ѣ_с_к_о_л_ь_к_о б_о_л_ѣ_е п_я_т_и с_о_т_ъ л_ѣ_тъ! «Нѣтъ, — сказалъ я себѣ, — я на собственныхъ своихъ ногахъ могу двигаться быстрѣе и, чортъ возьми, воспользуюсь этимъ средствомъ передвиженія, вмѣсто того, чтобы покровительствовать подобной шуткѣ».

Когда я повѣдалъ Гаррису, что пассажирская часть ледника — середина его, такъ сказать, поѣздъ молнія достигнетъ Зермата не ранѣе какъ лѣтомъ 2378 года, а багажъ, двигаясь съ боковою частью ледника гораздо медленнѣе, прибудетъ туда, вѣроятно, еще на столѣтіе позднѣе, онъ разразился слѣдующимъ восклицаніемъ:

— Вотъ они европейскіе-то порядки! По дюйму въ день — подумайте только! 500 лѣтъ, чтобы пройти какихъ-то несчастныхъ три мили! И я ни мало не удивляюсь. Вѣдь это католическій ледникъ. Это видно съ перваго взгляду. Ну, и порядки!

Я отвѣчалъ, что онъ не правъ, что только самый конецъ ледника находится въ католическомъ кантонѣ.

— Ну, такъ это правительственный ледникъ, — отвѣчалъ Гаррисъ. — А это одно и то же. Здѣсь правительство во все вмѣшивается и все идетъ черепашьимъ шагомъ: тихо и скверно. Вотъ у насъ, гдѣ все предоставлено частной иниціативѣ, все идетъ гигантскими шагами, да! Хотѣлъ бы я, чтобы Томъ Скоттъ приложилъ свои руки къ этой закоченѣвшей развалинѣ, посмотрѣли бы вы, какъ бы она задвигалась!

Я отвѣчалъ, что ледникъ, безъ сомнѣнія, увеличилъ бы скорость своего движенія, если бы того потребовало развитіе торговли.

— Но Томъ с_о_з_д_а_л_ъ б_ы, торговлю, — сказалъ Гаррисъ. — Вотъ въ томъ-то и разница между правительствомъ и частнымъ лицомъ. Правительству ни до чего нѣтъ дѣла, тогда какъ частное лицо всѣмъ интересуется. Томъ Скоттъ сейчасъ бы поднялъ торговлю. Въ два года Горнеровскія акціи дошли бы до 200, а еще года черезъ два, а то и меньше, всѣ остальные ледники были бы проданы съ молотка. — Минута прошла въ задумчивомъ молчаніи, послѣ чего Гаррисъ проговорилъ: — Нѣсколько менѣе одного дюйма въ день; меньше одного дюйма, подумайте! Ну, я потерялъ всякое уваженіе къ ледникамъ.

Я самъ чувствовалъ почти то же, что и Гаррисъ. Мнѣ пришлось испытать немало различныхъ способовъ передвиженія: ѣздилъ я и на лодкахъ по каналу, и на фургонахъ, запряженныхъ волами, на плотахъ, по Эфесской и Смирнской желѣзнымъ дорогамъ, но если дойдетъ дѣло на споръ, поднимется вопросъ о настоящемъ, добромъ, славномъ, медленномъ движеніи, то я ставлю свои деньги за ледникъ. Въ качествѣ средства для пассажирскаго движенія я считаю ледникъ не подходящимъ, но какъ поѣздъ для грузовъ малой скорости, онъ незамѣнимъ. Въ отношеніи разнообразія оттѣнковъ такого способа перевозки у ледника есть чему поучиться даже нѣмцамъ.

Я приказалъ людямъ оставить лагерь и готовиться къ переходу въ Зерматъ обычнымъ способомъ. Во время сборовъ мы сдѣлали чрезвычайно интересную находку: изъ льда былъ вырубленъ топоромъ какой-то темный предметъ, который оказался кускомъ невыдѣланной кожи неизвѣстнаго животнаго или, быть можетъ, кускомъ кожанаго сундука; однако же, послѣ болѣе внимательнаго изслѣдованія теорія сундука оказалась весьма слабою, а дальнѣйшія изслѣдованія и совсѣмъ разрушили ее; я хочу сказать, что теорія эта была отвергнута всѣми учеными, за полученіемъ того, который предложилъ ее. Этотъ ученый привязался къ ней съ тою страстностью, которая обыкновенно характеризуетъ творцовъ научныхъ теорій, и впослѣдствіи онъ даже убѣдилъ и привлекъ на свою сторону многихъ изъ своихъ противниковъ, написавъ замѣчательный памфлетъ подъ заглавіемъ: «Неоспоримыя доказательства того, что сундукъ, обитый шкурою, въ дикомъ состояніи принадлежитъ къ древнѣйшему ледяному періоду и жилъ одновременно съ пещернымъ медвѣдемъ, первобытнымъ человѣкомъ и другими существами Ѳолитовой группы Древней Силлурійской формаціи».

Каждый изъ нашихъ ученыхъ предлагалъ собственную теорію, а что касается до рода животнаго, которому принадлежитъ найденная кожа, то каждый изъ нихъ горячо отстаивалъ своего кандидата. Въ отношеніи послѣдняго вопроса я раздѣлялъ мнѣніе геолога экспедиціи, который полагалъ, что этотъ кусокъ кожи въ весьма отдаленную эпоху покрывалъ какого-нибудь сибирскаго мамонта, но здѣсь мнѣнія наши раздѣлялись: геологъ утверждалъ, что открытіе наше доказываетъ, что въ то время Сибирь помѣщалась на мѣстѣ теперешней Швейцаріи, я же придерживался того мнѣнія, что это служитъ доказательствомъ, что первобытный швейцарецъ вовсе не былъ такимъ дикаремъ, какимъ его въ настоящее время изображаютъ, а былъ существомъ весьма развитымъ и интеллигентнымъ, любившимъ посѣщать звѣринцы.

Въ тотъ же вечеръ послѣ тяжелыхъ трудовъ и многихъ приключеній мы прибыли къ тому мѣсту, гдѣ изъ подъ громадной ледяной арки выбѣгаетъ бѣшеный Виспъ, только-что оставившій темныя нѣдра большого Горнеровскаго ледника. Всѣ опасности остались назади, и мы остановились здѣсь лагеремъ, чтобы спокойно отдохнуть послѣ успѣшнаго выполненія предпріятія.

На слѣдующій день мы вступили въ Зерматъ и были встрѣчены съ большимъ почетомъ и восторженными рукоплесканіями. Въ удостовѣреніе и увѣковѣченіе моего восхожденія на Риффельбергъ мнѣ былъ врученъ документъ за подписью и печатями всѣхъ мѣстныхъ властей.

ГЛАВА X.

Теперь я не такой невѣжда но части движенія ледника, какимъ я былъ въ то время, когда совершалъ экскурсію на Горнеровскій ледникъ. Съ той поры я успѣлъ прочитать кое-что. Я знаю, что эти громадныя массы льда не всегда двигаются съ одинаковою скоростью: тогда какъ Горнеровскій ледникъ проходитъ въ день нѣсколько менѣе дюйма, Унтераарскій ледникъ дѣлаетъ за то же время цѣлыхъ восемь дюймовъ, а скорость нѣкоторыхъ другихъ ледниковъ доходитъ до 12, 16 и даже 20 дюймовъ въ день. Какой-то изъ наблюдателей говоритъ, что самый медленный изъ ледниковъ проходитъ 25 футовъ въ годъ, а самый быстрый 400 футовъ.

Что такое ледникъ? Часто говорятъ, что онъ походитъ на замерзшую рѣку, прорывшую себѣ русло на днѣ извилистаго ущелья между горами. Но такое опредѣленіе не даетъ никакого понятія о его мощности, такъ какъ толщина ледниковъ достигаетъ иногда 600 футовъ, а мы совсѣмъ не привыкли къ такимъ рѣкамъ, которыя бы имѣли 600 футовую глубину; глубина нашихъ рѣкъ бываетъ отъ 20 до 50 футовъ; мы совсѣмъ неспособны представить себѣ ледяную рѣку въ 600 футовъ глубины.

Поверхность ледника никогда не бываетъ гладкая и ровная, а представляетъ рядъ глубокихъ впадинъ, перемежающихся съ высокими выпуклостями, подобно рядамъ волнъ; иногда же вся поверхность кажется какимъ-то сильно взволнованнымъ моремъ, волны котораго замерзли въ моментъ наибольшей ярости; кромѣ того, ледникъ не представляетъ изъ себя одной сплошной массы льда: это рѣка, на поверхности которой находится множество трещинъ и разсѣлинъ, иногда узкихъ, иногда чрезвычайно широкихъ, гдѣ нашло себѣ могилу немало путниковъ, которые имѣли несчастіе поскользнуться или сдѣлать одинъ невѣрный шагъ. Бывали случаи, что такихъ провалившихся въ трещину вытаскивали живыми, но это случалось только тогда, когда провалявшійся почему-либо задерживался невдалекѣ отъ поверхности и не попадалъ въ самыя нѣдра; въ противномъ случаѣ холодъ этой громадной массы льда быстро производилъ какое-то онѣмѣніе, безразлично былъ ли человѣкъ раненъ или нѣтъ. Трещины эти не идутъ отвѣсно внизъ; рѣдко когда глазъ можетъ проникнуть въ нее болѣе, какъ на глубину 20—40 футовъ; поэтому при всякомъ несчастіи всегда есть надежда, что упавшій, быть можетъ, задержался гдѣ-нибудь недалеко отъ поверхности; однако же, въ большинствѣ случаевъ разсчеты эти не оправдываются.

Въ 1864 г. одна партія туристовъ, спускаясь съ Монблана и проходя по самому значительному леднику этой области, связалась другъ съ другомъ, какъ это принято, общею веревкою; одинъ изъ носильщиковъ, молодой человѣкъ, отвязался отъ веревки и хотѣлъ перейти черезъ снѣговой мостъ, перекинутый надъ трещиной. Мостъ этотъ съ трескомъ подломился и носильщикъ исчезъ. Спутники его не могли знать, какъ далеко онъ провалился; оставалась надежда на возможность спасти несчастнаго. Одинъ изъ проводниковъ, храбрый юноша, по имени Мишель Пано, вызвался помочь товарищу.

Къ кожаному поясу его привязали двѣ веревки, за которыя и начали его спускать въ трещину. Въ рукахъ у него находился конецъ третьей веревки, которая предназначалась для того, чтобы съ ней привязать упавшаго въ случаѣ, если онъ будетъ найденъ. Спускаясь все ниже и ниже между двумя чистыми голубыми стѣнами плотнаго льда, онъ доcтигъ закривленія трещины и исчезъ за нимъ. Опусканіе продолжалось; спустившись въ эту бездонную могилу на глубину 80 футовъ, онъ прошелъ черезъ другое закругленіе, послѣ чего спускался на протяженіи слѣдующихъ 80-ти футъ между почти отвѣсными стѣнками. Будучи, такимъ образокъ, на глубинѣ 160 футовъ подъ поверхностью ледника, сквозь глубокій сумракъ, онъ успѣлъ разсмотрѣть, что трещина дѣлаетъ опять поворотъ и крутымъ склономъ уходитъ въ невѣдомую глубину и теряется во мракѣ. Что, если бы лопнулъ его кожаный поясъ, въ какую бы бездну свалился бы онъ! Между тѣмъ поясъ такъ сильно сдавливалъ неустрашимаго юношу, что онъ почти задыхался; онъ сталъ кричать своимъ друзьямъ, чтобы его тащили наверхъ, но тѣ его не могли слышать и опускали все глубже и глубже. Тогда съ силою, на какую онъ только былъ способенъ, принялся онъ дергать за веревку, конецъ которой у него былъ въ рукахъ; тогда сигналъ его былъ понятъ, и товарищи вытащили его изъ ледяныхъ объятій смерти.

Затѣмъ они привязали бичевку къ бутылкѣ и спустили ее на глубину 200 футовъ, но дна не достигли. Бутылка вернулась покрытая льдомъ — очевидное доказательство, что если даже несчастный носильщикъ и достигъ дна, не переломавъ себѣ костей, то темъ не менѣе его должна постигнуть быстрая смерть отъ холода.

Каждый ледникъ есть не что иное, какъ громадный безостановочно двигающійся впередъ рубанокъ. Онъ толкаетъ передъ собой громадную массу обломковъ, которые громоздятся другъ на друга и располагаются поперекъ устья ледника подобно длинной могилѣ или длинной остроконечной кровли. Эти скопленія осколковъ называются мореною. Кромѣ этой, конечной морены, ледникъ имѣетъ еще боковыя, которыя тянутся по обѣ стороны его.

Какъ ни внушительны современные ледники, но они ничто въ сравненіи съ тѣми, какіе существовали въ прежнія времена. М-ръ Вайнеръ говоритъ, напримѣръ:

"Нѣкогда въ весьма отдаленныя времена долина Аоста была занята громаднымъ ледникомъ, который наполнялъ ее изъ конца въ конецъ, отъ Монблана до равнины Пьемонта, гдѣ находилось его устье, которое почти не передвигалось въ теченіе нѣсколькихъ вѣковъ и оставило послѣ себя громадныя массы всякихъ обломковъ. Длина этого ледника превышала 80 миль, а ложе его имѣло въ ширину отъ 25 до 35 миль и было округлено наивысшими горами Альповъ. Громадные пики, на много тысячъ футовъ поднимавшіеся надъ уровнемъ ледника, разрушаясь постепенно, отъ дѣйствія солнечной теплоты и мороза, покрыли его поверхность множествомъ угловатыхъ обломковъ, изъ которыхъ и состоятъ въ настоящее время громадныя скопленія щебня Иврійскихъ моренъ.

«Морены около Ивріи достигаютъ чрезвычайныхъ размѣровъ. Такъ бывшая нѣкогда у лѣваго берега ледника имѣетъ около т_р_и_н_а_д_ц_а_т_и м_и_л_ь длины и въ нѣкоторыхъ мѣстахъ поднимается на высоту д_в_у_х_ъ т_ы_с_я_ч_ъ с_т_а т_р_и_д_ц_а_т_и ф_у_т_о_в_ъ надъ поверхностью долины. Конечныя морены (тѣ, которыя ледникъ толкаетъ передъ собой) занимаютъ собою что~то около 20 квадратныхъ миль. При устьѣ долины Аоста толщина ледника должна была быть, по крайней мѣрѣ, въ двѣ тысячи футовъ, а ширина его въ томъ же мѣстѣ пять съ четвертью миль».

Трудно даже представить себѣ подобную массу льда. Если бы отколоть конецъ такого ледника — продолговатый кусокъ въ 3 мили ширины, пять съ четвертью длины и 2.000 футовъ толщины — то подъ нимъ легко спрятался бы нашъ Нью-Іоркъ, а колокольня св. Троицы была бы по сравненію съ нимъ тѣмъ же, что и простой гонтовый гвоздь, по отношенію къ Саратогскому сундуку.

"Глыбы скалъ Монблана, разсѣянныя по равнинѣ пониже Ивріи, доказываютъ, что ледникъ, принесшій ихъ сюда, существовалъ въ теченіе весьма продолжительнаго времени. Разстояніе, въ которомъ въ настоящее время эти обломки находятся отъ тѣхъ скалъ, отъ которыхъ они были когда-то оторваны, доcтигаетъ приблизительно 420.000 футовъ; принимая среднюю скорость передвиженія ихъ, равною 400 футовъ въ годъ, найдемъ, что для всего путешествія имъ потребовалось не менѣе 1.055 лѣтъ! А между тѣмъ всѣ данныя говорятъ за то, что скорость ихъ не была такъ велика.

Бываютъ случаи, когда ледники отступаютъ отъ обычной своей скорости — скорости улитки, и передвигаются весьма быстро. Подобное явленіе представляетъ великолѣпное зрѣлище. Мистеръ Вайнеръ такъ описываетъ подобный случай, имѣвшій мѣсто въ Исландіи въ 1721 году:

«Повидимому, значительное количество воды, скопившееся внутри ледника или внизу, на днѣ его (вслѣдствіе внутренняго жара земли или же по другимъ какимъ-либо причинамъ), по сосѣдству съ горою Котлугія, оказало въ концѣ концовъ такое громадное давленіе, что ледникъ сорвался съ мертвыхъ якорей, на которыхъ онъ стоялъ и, несмотря на многочисленныя преграды, которыя стояли на пути его, былъ снесенъ въ море. Въ теченіе немногихъ часовъ чудовищная масса льда передвинулась по землѣ на протяженіе почти 10 миль; объемъ ея былъ такъ великъ, что море было совершенно заполнено льдомъ на цѣлыхъ семь миль отъ берега и на глубинѣ 600 футовъ образовались заторы льда, ставшіе на мель! Опустошеніе всей мѣстности было полнѣйшее. Весь поверхностный слой почвы былъ сорванъ до самой материковой скалы. Въ описаніяхъ весьма картинно было сказано, что вся поверхность казалась какъ бы в_ы_с_т_р_у_г_а_н_н_о_ю р_у_б_а_н_к_о_м_ъ, такъ правильно были сглажены всѣ возвышенія и углубленія почвы на протяженіи многихъ миль».

Одинъ отчетъ, переведенный съ исландскаго языка, говоритъ, что громадные, какъ горы, остатки этого величественнаго ледника покрывали все море на такое пространство, что даже съ самыхъ высокихъ горъ нельзя было увидѣть свободную воду. Чудовищная ледяная стѣна или барьеръ, протянувшійся на большую длину, остался какъ памятникъ этого удивительнаго явленія.

«Чтобы дать нѣкоторое понятіе о высотѣ этого барьера изъ льда, достаточно сказать, что изъ фермы Hofdabrekka, расположенной высоко на fjeld'ѣ, нельзя было видѣть противоположной Hjorleifshofdi, стоящей на холмѣ въ 640 футовъ высоты; чтобы увидать эту послѣднюю, надо было влѣзть по горному склону на востокъ отъ Hofdabrekka на высоту 1.200 футовъ».

Изъ всего сказаннаго читатель легко пойметъ, почему люди, обреченные на постоянную жизнь въ сосѣдствѣ съ ледниками, въ концѣ концовъ приходятъ къ убѣжденію въ полномъ своемъ ничтожествѣ. Альпы и ледники, дѣйствуя за одно, способны сбить любое высокомѣріе и довести самомнѣніе до нуля, если только человѣкъ, пробудетъ въ сферѣ ихъ вліянія достаточно долго.

Итакъ, альпійскіе ледники двигаются: теперь это извѣстно всѣмъ и каждому. Но было время, когда люди смѣялись надъ этимъ; они говорили, что если допустить, что цѣлыя мили плотнаго льда могутъ передвигаться, то возможность такого движенія надо допустить и для цѣлой скалы. Но доказательство слѣдовало за доказательствомъ, и, наконецъ, міръ увѣровалъ.

Ученые не только открыли, что ледники двигаются, но они еще и измѣрили скорость этого движенія. Они вычислили величину шага ледника и тогда съ увѣренностью могли уже предсказывать, что такой-то ледникъ во столько-то лѣтъ пройдетъ такое-то разстояніе. Вотъ примѣръ той поразительной точноcти, съ какою дѣлаются эти предсказанія.

Въ 1820 г. одинъ русскій и два англичанина съ семью проводниками предприняли восхожденіе на Монбланъ. Они уже достигли значительной высоты и были не далеко отъ вершины, какъ вдругъ, обрушившаяся лавина смела собою большую часть партіи, при чемъ пять человѣкъ (все проводники), скользнувъ по крутому склону въ 200 футовъ длиною, провалились въ одну изъ трещинъ ледника. Одинъ изъ нихъ спасся, благодаря длинному барометру, висѣвшему у него за спиной: барометръ легъ поперекъ трещины и задержалъ провалившагося пока не подоспѣла помощь. Жизнь другого была спасена альпенштокомъ или палкою подобнымъ же образомъ. Трое же погибли — Пьеръ Бальмотъ, Пьеръ Каррьеръ и Августъ Террасъ. Они провалились въ бездонную пучину трещины.

Д-ръ Форбсъ, англійскій геологъ, часто посѣщалъ область Монблана и очень интересовался спорнымъ вопросомъ о движеніи ледниковъ. Во время одного изъ своихъ посѣщеній онъ вычислилъ скорость движенія того ледника, который поглотилъ трехъ проводниковъ, и предсказалъ, что лѣтъ черезъ 35, а можетъ быть, черезъ сорокъ ледникъ возвратитъ останки поглощенныхъ имъ жертвъ и выброситъ ихъ гдѣ-нибудь у подножія горы.

Скучная и медленная прогулка — движеніе незамѣтное для глаза, хотя постоянное и безостановочное. Мѣсто, гдѣ произошла катастрофа, видимо изъ деревни, лежащей въ долинѣ, и если бы оттуда сорвался камень, то, чтобы достигнуть подножія горы, ему потребовалось бы всего нѣсколько секундъ.

Предсказаніе оправдалось съ чрезвычайною точностью: сорокъ одинъ годъ спустя послѣ катастрофы останки были извергнуты ледникомъ у его подножія.

По этому доводу я нашелъ интересный отчетъ въ «Исторіи Монблана» у Стефана д’Аркъ. Привожу его здѣсь въ сокращеніи.

"12-го августа 1861 г., въ то время, когда кончалась обѣдня, въ мерію Шамоня прибѣжалъ запыхашійся проводникъ, принесшій на своихъ плечахъ весьма печальную ношу. Это былъ мѣшокъ съ человѣческими останками, которые онъ собралъ у отверстія трещины Боссонскаго ледника. Онъ догадывался, что останки эти принадлежатъ жертвамъ катастрофы 1820 года; непродолжительное изслѣдованіе, немедленно произведенное мѣстными властями, подтвердило справедливость его предположенія. Содержаніе мѣшка было высыпано на длинный столъ и подвергнуто оффиціальному осмотру, при чемъ найдено слѣдующее: части трехъ человѣческихъ череповъ; большое количество клочковъ черныхъ и бѣлокурыхъ волосъ; человѣческая челюсть съ прекрасными бѣлыми зубами; предплечье и кисть руки, всѣ пальцы которой оказались совершенно цѣлыми; мясо было бѣло и свѣжо, и обѣ части руки сохранили до нѣкоторой степени гибкость въ своихъ суставахъ, на безъимянномъ пальцѣ была найдена ссадина, и кровяное пятно отъ нея, повидимому, нисколько не измѣнилось въ теченіе 41 года и было хорошо замѣтно. Лѣвая нога — мясо бѣло и свѣжо.

"Вмѣстѣ съ этими останками были найдены многочисленные обрывки жилетовъ, шляпъ, грубыхъ сапогъ, подбитыхъ гвоздями, и другой одежды; голубиное крыло съ черными перьями, куски альпенштока, оловянный фонарь и, наконецъ, вареная баранья нога — единственное мясо изо всѣхъ этихъ останковъ, издававшее непріятный запахъ. Проводникъ говоритъ, что баранина не имѣла еще запаха, когда онъ досталъ ее изъ ледника; одного часа, проведеннаго на солнцѣ, оказалось достаточно, чтобы началось разложеніе.

"Чтобы окончательно установить происхожденіе этихъ печальныхъ останковъ, были приглашены многія лица, при чемъ произошла весьма трогательная сцена. Изъ свидѣтелей ужасной катастрофы, случившейся почти за полстолѣтія, двое были еще живы: Мори Кутетъ (спасенный своею палкою) и Жульенъ Давуссо (спасенный барометромъ). Старики эти вошли и приблизились къ столу. Давуссо имѣлъ уже болѣе 80-ти лѣтъ и безучастными глазами молча смотрѣлъ на грустные останки, такъ какъ память и умственныя способности его ослабли отъ старости, но Кутету было всего 72 года и онъ вполнѣ еще сохранилъ бодрость.

« — Пьеръ Бальмотъ, — сказалъ онъ, — былъ блондинъ; онъ носилъ соломенную шляпу. Этотъ кусокъ черепа съ клочкомъ бѣлокурыхъ волосъ принадлежитъ ему, а это его шляпа. Пьеръ Каррьеръ былъ сильный брюнетъ; этотъ черепъ и войлочная шляпа принадлежатъ ему. Вотъ это рука Бальмота, какъ хорошо я ее помню! — При этомъ старикъ нагнулся и благоговѣйно поцѣловалъ руку, затѣмъ, взявъ ее въ свою, воскликнулъ, сердечно пожавъ ее: — Никогда не осмѣливался я думать, что, прежде чѣмъ покинуть этотъ міръ, мнѣ доведется еще разъ пожать руку одного изъ моихъ храбрыхъ товарищей, руку моего добраго друга Бальмота!»

"Трогательно было смотрѣть на этого сѣдовласаго ветерана, любовно пожимающаго руку своего пріятеля, умершаго 40 лѣтъ назадъ. Тогда обѣ руки эти были одинаковы по мягкости и свѣжести кожи, присущей юности; теперь одна была бурая, сморщенная и загрубѣлая отъ старости, другая осталась такою же молодою, нѣжною и цвѣтущею, какъ если бы эти сорокъ лѣтъ были бы однимъ мгновеніемъ, не оставившимъ по себѣ никакого слѣда. Время шло для одной и остановилось для другой. Человѣкъ, не видавшій своего друга долгое время, всегда представляетъ его себѣ такимъ, какимъ видѣлъ его въ послѣдній разъ, и, свидѣвшись съ нимъ опять бываетъ чрезвычайно удивленъ и пораженъ перемѣною, произведенной въ немъ временемъ. Случай, что Мари Кутетъ нашелъ руку своего друга такою же самою, какъ она запечатлѣлась въ его памяти сорокъ лѣтъ назадъ, быть можетъ, единственный въ исторіи человѣчества.

«Кутенъ призналъ и остальные останки».

« — Эта шляпа принадлежитъ Августу Террасу. Онъ несъ клѣтку съ голубями, которыхъ мы предполагали выпустить на вершинѣ. Вотъ это крыло одного изъ тѣхъ голубей. А вотъ кусокъ моей сломанной палки, благодаря которой я спасся. Кто могъ бы сказать мнѣ, что придетъ день, который доставитъ мнѣ удовольствіе снова увидѣть тотъ кусокъ дерева, который поддержалъ меня надъ могилой, поглотившей моихъ несчастныхъ товарищей!»

Не было найдено ни одной части тѣла, принадлежащей Террасу. Самые тщательные поиски оказались безуспѣшными. Однако же, годъ спустя, поиски были возобновлены ни на этотъ разъ не напрасно. Было найдено много обрывковъ платья погибшихъ проводниковъ, затѣмъ часть фонаря и зеленая вуаль съ кровяными пятнами. Но самая интересная находка состояла въ слѣдующемъ: Одинъ изъ искавшихъ нечаянно натолкнулся на руку съ рукавомъ, торчавшую изъ трещины въ ледяной стѣнкѣ, причемъ кисть руки была вытянута какъ бы для рукопожатія.

Ногти этой бѣлой руки до сей поры сохранили еще свой розовый цвѣтъ, а вытянутые пальцы, казалось, выражаютъ серьезное привѣтствіе дневному свѣту послѣ долгой разлуки.

Туловище найдено не было. Вскорѣ послѣ того, какъ рука была вынута изо льда, естественный цвѣтъ тѣла ея, равно какъ и розоватый цвѣтъ ногтей, исчезъ и замѣнился алебастровой блѣдностью, свойственной смерти. Это была третья правая рука, такъ что всѣ трое погибшихъ были узнаны и фактъ перенесенія ихъ ледникомъ былъ внѣ всякихъ сомнѣній.

Русскій, принадлежавшій къ той партіи, во время восхожденія которой совершилось вышеописанное несчастіе, былъ докторъ по фамиліи Хамель. Вернувшись съ экскурсіи, онъ оставилъ Шамони при первой возможности; такъ какъ онъ выказалъ полнѣйшее равнодушіе къ случившемуся несчастію, не говоря уже о томъ, что даже и не подумалъ о какой-либо помощи оставшимся вдовамъ и сиротамъ, то и унесъ съ собой сердечное проклятіе цѣлой общины. За четыре мѣсяца до нахожденія первыхъ останковъ одинъ изъ шамуньскихъ проводниковъ, по имени Бальмотъ, родственникъ погибшаго, былъ въ Лондонѣ и однажды встрѣтилъ въ Британскомъ музеѣ здороваго стараго джентльмена, который обратился къ нему со словами:

— Я услышалъ ваше имя. Не изъ Шамони ли вы, мосье Бальмотъ?

— Да, сэръ.

— Что, не найдены еще тѣла трехъ моихъ проводниковъ? Я докторъ Хамель.

— Увы, нѣтъ, мосье.

— Ничего, рано или поздно ихъ все-таки найдутъ.

— Да, д-ръ Форбсъ и м-ръ Тиндаль тоже думаютъ, что рано или поздно ледникъ вернетъ намъ останки несчастныхъ жертвъ.

— Безъ сомнѣнія, безъ сомнѣнія. И это будетъ для Шамони весьма важно, какъ средство для привлеченія туристовъ. Вы можете устроить музей, куда и помѣстите все то, что будетъ найдено.

Дикая идея эта, понятно, никоимъ образомъ не могла способствовать прославленію имени д-ра Хамеля въ Шамони. Однако же, видно, что говорившій хорошо зналъ человѣческое сердце. Его мысль была подхвачена общественною властью Шамони, и чиновники пресерьезно разсуждали на эту тему въ своихъ засѣданіяхъ. Если они и отказались отъ ея выполненія, то только вслѣдствіе рѣшительнаго сопротивленія со стороны друзей и потомковъ погибшихъ проводниковъ, настоявшихъ на томъ, чтобы останки были преданы христіанскому погребенію.

Чтобы предупредить похищеніе, къ останкамъ была назначена стража. Остатки различныхъ предметовъ были проданы. Лоскутья грубой одежды пошли по частямъ и продавались въ среднемъ по цѣнѣ около двадцати долларовъ за ярдъ, кусокъ фонаря и двѣ или три другія мелочи доставили золота почти столько же, сколько вѣсили они сами. Какой-то англичанинъ заплатилъ фунтъ стерлинговъ за одну пуговицу отъ штановъ.

ГЛАВА XI.

Самая памятная изъ альпійскихъ катастрофъ произошла въ іюлѣ 1865 г. на Маттергорнѣ, о чемъ я уже упоминалъ выше. Подробности ея мало извѣстны въ Америкѣ, и большинство читателей ничего о нихъ не знаетъ. Единственнымъ достовѣрнымъ источникомъ въ данномъ случаѣ можетъ считаться отчетъ самого мистера Вайнера, большую часть котораго я привожу ниже почти буквально, какъ вслѣдствіе значительнаго интереса, имъ представляемаго, такъ и потому, что онъ даетъ чрезвычайно живую картину тѣхъ опасностей, съ которыми сопряжены экскурсіи по горамъ. Въ теченіе цѣлаго ряда лѣтъ это была девятая по счету попытка м-ра Вайнера побѣдить эту крутую и упорную гору. На сей разъ побѣда была одержана, но восемь предыдущихъ попытокъ окончились неудачею. Мистеръ Вайнеръ первымъ взошелъ на самую вершину Магтергорна, хотя попытки къ тому дѣлались и многими другими путешественниками.

Сообщеніе м-ра Вайнера.

"Изъ Зермата мы выступили 13-го іюля въ половинѣ шестого утра при великолѣпной погодѣ и вполнѣ безоблачномъ небѣ. Насъ было 8 человѣкъ — Крозъ (проводникъ), старый Петръ Тагвальдеръ (проводникъ) и его двое сыновей. Лордъ Ф. Дугласъ, м-ръ Гедау, его преподобіе м-ръ Гудсонъ ни я. Мы шли попарно, каждый туристъ съ однимъ изъ мѣстныхъ жителей, чтобы пользоваться ихъ помощью. Мнѣ пришлось идти съ самымъ младшимъ изъ Тагвальдеровъ. Изъ багажа на мою долю достались мѣха съ виномъ, которыя я, по мѣрѣ того, какъ они въ теченіе дня истощались, поливалъ водою, такъ что они дѣлались даже полнѣе, чѣмъ были прежде! Обстоятельство это было принято какъ нѣчто чудесное и сочтено за доброе предзнаменованіе. Мы не разсчитывали подняться въ первый день на большую высоту и поэтому подвигались довольно медленно. Къ 12 часамъ мы нашли хорошее мѣсто для палатки на высотѣ 11.000 футовъ. Здѣсь мы провели весь остальной день — грѣлись на солнцѣ, рисовали и составляли коллекціи. Гудсонъ приготовлялъ чай, я — кофе, пока, наконецъ, каждый изъ насъ не залѣзъ на ночь въ свой спальный мѣшокъ.

"На другой день, 14-го числа, еще не разсвѣтало, какъ мы уже встали и выступили въ дальнѣйшій путь, какъ только сдѣлалось достаточно свѣтло, чтобы различать дорогу. Одинъ изъ молодыхъ Тагвальдеровъ вернулся обратно въ Зерматъ. Черезъ нѣсколько минутъ ходьбы мы обогнули выступъ, закрывавшій отъ нашихъ глазъ, когда мы были у своей палатки, восточную часть горы. Предъ нами открылся весь этотъ громадный склонъ, подымающійся на высоту трехъ тысячъ футовъ подобно природной чудовищной лѣстницѣ. Въ однихъ мѣстахъ дорога была хуже, въ другихъ лучше, но серьезнаго препятствія для движенія впередъ мы не встрѣтили ни разу, и если почему-либо нельзя было идти прямо впередъ, то всякій разъ можно было сдѣлать обходъ вправо или влѣво. Въ связываніи себя общею веревкою почти не было надобности; впереди шелъ иногда Гудсонъ, иногда я. Въ 6 ч. 20 м мы достигли высоты 12.800 футовъ мы сдѣлали получасовую остановку; затѣмъ мы безъ перерыва продолжали свой путь до 9 ч. 55 м и остановились отдохнуть на высотѣ 14.000 футовъ минутъ на пятьдесятъ.

"Теперь мы находились какъ разъ у подножія той части горы, которая, если смотрѣть съ Риффельберга, кажется отвѣсною или даже нависшею впередъ. Мы не могли болѣе двигаться по западному склону. Поднявшись на протяженіи нѣсколькихъ шаговъ по покрытому снѣгомъ скалистому ребру, по мѣстному выраженію arête, мы повернули затѣмъ вправо, т. е. на сѣверную сторону. Движеніе сдѣлалось чрезвычайно затруднительнымъ и требовало большой осторожности. Въ нѣкоторыхъ мѣстахъ просто невозможно было держаться; общій склонъ горы былъ менѣе 40°, и снѣгъ держался на покатости не скатываясь, такъ что изъ общей снѣжной пелены только мѣстами кое-гдѣ выглядывали скалы, покрытыя иногда тонкимъ ледянымъ налетомъ. Словомъ, это было такое мѣстечко, которое только привычный горецъ можетъ пройти благополучно. Около 400 футовъ мы прошли почти въ горизонтальномъ направленіи, затѣмъ поднялись футовъ на 60 прямо вверхъ, послѣ чего снова пришлось спуститься къ ребру, которое ведетъ къ Зермату. Обойдя съ большою потерею времени и труда неприступный выступъ, и пришли къ снѣжной поверхности. Послѣднія сомнѣнія исчезли! Отъ вершины насъ отдѣляло только пространство въ 200 футовъ, покрытое снѣгомъ и не представлявшее большихъ затрудненій.

"Чѣмъ выше мы поднимались, тѣмъ сильнѣе возрастало наше волненіе. Крутизна постепенно все уменьшалась и, наконецъ, мы могли разъединиться. Мы съ Крозомъ кинулись впередъ и начали карабкаться, напрягая всѣ силы, такъ что черезъ нѣсколько минутъ были уже совершенно мокрые. Въ 1 ч. 40 м пополудни міръ былъ у насъ подъ ногами и Маттергорнъ побѣжденъ.

"Скоро подошли и остальные. Крозъ взялъ шестъ отъ палатки и воткнулъ его въ снѣгъ въ наивысшей точкѣ. «Да, — сказали мы, — древко для флага у насъ есть, но откуда взять самъ-то флагъ?» — «А вотъ и флагъ», отвѣчалъ Крозъ, сорвавъ съ себя блузу и укрѣпляя ее къ шесту. Флагъ вышелъ довольно бѣдный, даже и вѣтру не было настолько, чтобы развернуть и расправить его, но тѣмъ не менѣе его замѣтили отовсюду. Его видѣли въ Зерматѣ, въ Риффелѣ и въ Val Tournanche. Мы пробыли на вершинѣ одинъ часъ.

Часъ торжества и славы, неизгладимый часъ.

Время это прошло очень быстро, и мы стали приготовляться къ спуску.

"Я обратился къ Гудсону за совѣтомъ, въ какомъ порядкѣ будетъ безопаснѣе и лучше вести партію. Мы согласились на томъ, что лучше всего впереди идти Крозу, затѣмъ Гедоу; Гудсонъ, который по твердости ноги могъ сравняться съ любымъ проводникомъ, пожелалъ быть третьимъ; за нимъ долженъ былъ слѣдовать лордъ Дугласъ и старый Петръ, сильнѣйшій изъ проводниковъ. Я предложилъ Гудсону, подойдя къ затруднительному мѣсту, привязывать къ скаламъ веревку и, спускаясь, для большей безопасности держаться за нее. Онъ одобрилъ эту мысль, но ни къ какому окончательному рѣшенію по этому поводу мы не пришли. Пока я срисовывалъ вершину, партія была уже составлена по вышеозначенному плану, и ждали только, пока я привяжусь къ общей веревкѣ; въ это время вспомнили, что еще не приготовлена бутылка, которую мы хотѣли оставить на вершинѣ, вложивъ въ нее бумагу съ нашими именами. Меня просили сдѣлать, что надо, и поскорѣй присоединяться къ партіи.

"Черезъ нѣсколько минутъ я уже связался веревкою съ молодымъ Петромъ, и мы кинулись вслѣдъ за партіей, которую и догнали въ тотъ моментъ, когда она собиралась приступить къ первому затруднительному спуску. Были приняты величайшія предосторожности. Спускъ происходилъ по одному человѣку; когда утвердится какъ слѣдуетъ одинъ, начиналъ спускаться слѣдующій, и такъ далѣе. Однако же, они не прикрѣпили къ скалѣ вспомогательной веревки и даже не поднимали о томъ разговора. Что касается до меня, то мнѣ не пришло въ голову вторично напомнить о веревкѣ. Вслѣдъ за остальными, но отдѣльно отъ нихъ, послѣдовали и мы двое; около 3-хъ часовъ пополудни лордъ Дугласъ попросилъ меня привязаться къ старому Петру, такъ какъ, по его словамъ, онъ боялся, что Тагвальдеръ не можетъ одинъ удержаться на ногахъ, если случится кому-либо сорваться.

"Какъ разъ въ это время какой-то дальнозоркій парень прибѣжалъ въ гостинницу «Monte Rosa» въ Зерматѣ, говоря, что онъ видѣлъ, какъ съ вершины Маттергорна сорвалась лавина и упала на ледникъ того же названія. Парню не повѣрили; а между тѣмъ онъ былъ правъ, лавина дѣйствительно упала.

"Мишель Крозъ отложилъ въ сторону свой топоръ и былъ занятъ тѣмъ, что помогалъ спускаться м-ру Гедоу и шагъ за шагомъ устанавливалъ ноги его въ надлежащемъ положеніи. Насколько я могъ судить, никто изъ нихъ не спустился еще совершенно. Утверждать этого я не могу съ увѣренностью, такъ какъ оба спускавшіеся были отчасти закрыты отъ меня выступомъ скалы, но по движеніямъ ихъ плечъ я полагалъ, что Крозъ, покончивъ помогать м-ру Гедоу, обернулся, чтобы на шагъ или на два спуститься самому; въ это мгновеніе м-ръ Гедоу поскользнулся, упалъ на Кроза и сбилъ его съ ногъ. Я услышалъ, какъ Крозъ испуганно вскрикнулъ, затѣмъ увидѣлъ, какъ оба они съ м-ромъ Гедоу полетѣли внизъ; черезъ мгновеніе со своего мѣста былъ сдернутъ м-ръ Гудсонъ, за нимъ тотчасъ же послѣдовалъ лордъ Дугласъ. Все это было дѣломъ одной секунды. Сейчасъ же, какъ только послышался крикъ Кроза, мы со старымъ Петромъ постарались укрѣпиться на своихъ мѣстахъ, насколько только позволяли скалы; веревка была натянута между нами туго, и толчекъ пришелся на насъ обоихъ, какъ на одного человѣка. Мы устояли. Но между Тагвальдеромъ и лордомъ Франсисомъ Дугласъ веревка лопнула. Въ теченіе нѣсколькихъ секундъ мы видѣли, какъ несчастные наши товарищи неслись на спинахъ по крутому откосу, разставивъ руки въ надеждѣ за что-нибудь ухватиться. Все время, пока мы могли ихъ видѣть, они не получили никакого поврежденія; черезъ мгновеніе они одинъ за другимъ исчезли у насъ изъ виду и, прыгая съ уступа на уступъ, упали на ледникъ Матгергорна, пролетѣвъ около 4.000 футовъ, считая по вертикали. Съ момента разрыва веревки помочь несчастнымъ не было ни малѣйшей возможности. Такъ погибли наши товарищи.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

"Ежеминутно въ теченіе двухъ или даже болѣе послѣдующихъ часовъ я могъ ожидать, что минута эта будетъ для меня послѣднею. Оба Тагвальдера, до крайности потрясенные, не только не могли оказать мнѣ какой-либо помощи, но сами находились въ такомъ состояніи, что каждое мгновеніе можно было опасаться, что они поскользнутся и сорвутся со скалы. Спустя нѣкоторое время мы, наконецъ, настолько пришли въ себя, что принялись за дѣло, которое слѣдовало бы сдѣлать раньше, т. е. укрѣпить веревку къ прочной скалѣ для облегченія спуска связанныхъ другъ съ другомъ людей. Веревки эти время отъ времени отрѣзались по мѣрѣ того, какъ мы спускались все ниже и ниже, и отрѣзанные концы оставались позади. Несмотря на помощь, оказываемую этими веревками, спутники мои приходили иногда въ отчаяніе, и не разъ старый Петръ, у котораго дрожали ноги, оборачивалъ ко мнѣ поблѣднѣвшее лицо свое и говорилъ съ выраженіемъ ужаса: «Не могу!»

«Около 6 часовъ пополудни мы достигли того покрытаго снѣгомъ ребра, которое спускается къ Зермату; опасный путь былъ конченъ. Мы поминутно осматривались въ надеждѣ найти какіе-нибудь слѣды нашихъ несчастныхъ товарищей, но все было тщетно; мы нагибались надъ обрывомъ и кричали, но отклика не послѣдовало. Убѣдившись, наконецъ, что если они и живы, то упали куда-нибудь въ такое мѣсто, откуда не могутъ ни видѣть, ни слышать насъ, мы прекратили безполезныя попытки; слишкомъ убитые горемъ, чтобы разговаривать, мы молча собрали вещи какъ свои такъ и погибшихъ товарищей, и пустились въ дальнѣйшій путь».

Таково полное интереса и драматизма сообщеніе м-ра Вайнера. Въ Зерматѣ возникли подозрѣнія, что старый Тагвальдеръ обрѣзалъ веревку намѣренно, съ цѣлью не допустить и себя сдернуть въ пропасть; но м-ръ Вайнеръ утверждалъ, что концы веревки вовсе не показывали слѣдовъ перерѣзанія, а именно разрыва. Онъ прибавляетъ, что если бы даже Тагвальдеръ и хотѣлъ бы обрѣзать веревку, то не могъ бы этого сдѣлать за неимѣніемъ времени, такъ неожиданно и быстро все это произошло.

Тѣло лорда Дугласа найдено не было. Оно, вѣроятно, и теперь еще покоится въ какой-нибудь недоступной трещинѣ. Лордъ Дугласъ имѣлъ всего на всего 19 лѣтъ. Трое остальныхъ упали съ высоты 4.000 футовъ и тѣла ихъ были найдены лежащими вмѣстѣ на ледникѣ м-ромъ Вайнеромъ и другими, вышедшими на поиски на слѣдующее утро. Могилы ихъ находятся подлѣ маленькой церкви въ Зерматѣ.

ГЛАВА XII.

Швейцарія есть не что иное, какъ одна обширная, твердая скала, покрытая тонкимъ ковромъ зелени. Поэтому и могилы здѣсь не копаютъ, а рвутъ при помощи пороха и динамиту. Жители не могутъ дозволить себѣ такую роскошь, какъ обширныя кладбища: луговъ очень мало и ими чрезвычайно дорожатъ, такъ какъ они необходимы для поддержанія жизни.

Кладбище въ Зерматѣ занимаетъ не болѣе одной восьмой акра. Могилы высѣчены въ сплошной скалѣ и служатъ неопредѣленно долгое время, но занимаются онѣ только временно; покойникъ, опущенный въ могилу, занимаетъ ее только до тѣхъ поръ, пока она не понадобится другому; тогда его вынимаютъ, такъ какъ здѣсь не принято хоронить въ одной могилѣ нѣсколькихъ одновременно. Насколько я понялъ, каждое семейство владѣетъ могилой какъ владѣетъ своимъ домомъ. Человѣкъ, умирая и оставляя домъ своему сыну, наслѣдуетъ въ то же время могилу своего отца. Онъ переходитъ изъ дома въ могилу, а его предокъ переходитъ изъ могилы въ подземелье часовни. Мнѣ случалось самому видѣть на церковныхъ дворахъ черные ящики съ изображеніями на нихъ черепа и скрещенныхъ костей; изъ разспросовъ я узналъ, что они употребляются для переноски останковъ въ подземелье.

Въ такомъ подземельѣ кости и черепа многихъ тысячъ покойниковъ тщательно связываются въ громадныя пачки, футовъ 18 длины, 7 высоты и 8 ширины. Мнѣ разсказывали, что въ нѣкоторыхъ швейцарскихъ деревняхъ всѣ черепа въ подобныхъ костехранилищахъ мѣтятся каждый особою мѣткою, такъ что, если кто пожелаетъ найти черепъ кого-либо изъ своихъ предковъ, то по мѣткамъ, записаннымъ въ особыя фамильныя книги, это не трудно сдѣлать.

Область и одинъ англичанинъ, прожившій здѣсь нѣсколько лѣтъ, называетъ колыбелью обязательнаго воспитанія. Однакоже, онъ утверждаетъ, что мнѣніе англичанъ, будто бы обязательное воспитаніе должно уменьшать число незаконныхъ рожденій, ошибочно — оно не оказываетъ ни малѣйшаго вліянія въ данномъ случаѣ. По его словамъ, въ протестантскихъ кантонахъ случаи обольщенія гораздо многочисленнѣе, чѣмъ въ католическихъ, гдѣ дѣвушекъ охраняетъ исповѣдальня. Удивляюсь, право, почему она не охраняетъ замужнихъ женщинъ во Франціи и Испаніи?

Джентльменъ этотъ говоритъ, что среди бѣднѣйшихъ крестьянъ Валлиса весьма распространенъ обычай, въ силу котораго братья кидаютъ жребій, чтобы рѣшить вопросъ, кому изъ нихъ суждено жениться. Счастливчикъ, вынувшій жребій, женится, а остальные братья остаются всю жизнь холостяками и живутъ всѣ вмѣстѣ у семейнаго, чтобы помогать ему.

Изъ Зермата въ мѣстечко св. Николай мы выѣхали въ телѣгѣ около 10 часовъ утра въ сильнѣйшую бурю съ дождемъ. Снова потянулись мимо знакомые намъ громадные, покрытые травою утесы съ крошечными домиками, какъ бы выглядывавшими на насъ съ яркозеленыхъ стѣнъ высотою отъ 10 до 12 футъ. Казалось, что даже пресловутымъ сернамъ нѣтъ никакой возможности лазить по этимъ крутизнамъ. Здѣшніе любовники, живущіе на противоположныхъ уступахъ горъ, цѣлуются, вѣроятно, не иначе, какъ при помощи подзорныхъ трубъ, а переписываются винтовками.

Въ Швейцаріи плугомъ служитъ широкая лопата, которою здѣсь ковыряютъ и перевертываютъ тонкій верхній слой растительной земли, лежащей на природной скалѣ; здѣшній земледѣлецъ долженъ быть героемъ. Еще и теперь близъ дороги, по которой мы ѣхали въ мѣстечко св. Николай, находится могила, о которой разсказываютъ трагическую исторію. Однажды утромъ крестьянинъ работалъ лопатою на своей фермѣ, работалъ онъ не на самомъ даже крутомъ мѣстѣ, если можно такъ выразиться, онъ копался не на отвѣсной стѣнѣ, а на крышѣ, около карниза; желая, по обычаю, помочить свои руки, онъ въ задумчивости оперся на рукоятку, но, потерявъ равновѣсіе, упалъ со своего поля навзничь. Бѣдняга, онъ коснулся земли не ранѣе, какъ пролетѣвъ внизъ 1.500 футовъ по перпендикуляру. Мы окружаемъ ореоломъ героизма жизнь солдатъ и матросовъ вслѣдствіе той опасности, которой они постоянно подвергаются, но на земледѣліе мы совсѣмъ не привыкли смотрѣть, какъ на занятіе, требующее отъ человѣка геройства. Причина этого въ томъ, что мы живемъ не въ Швейцаріи.

Изъ мѣстечка св. Николая мы поспѣшили пѣшкомъ въ Виспъ или Виспахъ. Въ теченіе нѣсколькихъ дней шли сильные ливни, сопровождаемые бурями, причинившими значительные убытки Швейцаріи, такъ и въ Савойѣ. Мы проходили мѣстомъ, гдѣ, измѣнивши направленіе, потокъ низвергнулся съ горы, разрушая и смывая все попадающееся на пути. Такъ были уничтожены двѣ дорогія фермы, стоявшія у дороги. Одна изъ нихъ была начисто снесена водою, при чемъ обнажилась скалистая подпочва, другая же была погребена надъ хаосомъ нагроможденныхъ скалъ, щебня, грязи и всякихъ обломковъ. Недурной образчикъ неодолимаго могущества воды. Молодыя деревья, стоявшія вдоль дороги, были пригнуты къ землѣ, лишены корня, засыпаны грудою щебня. Дорога была совершенно размыта.

Въ другихъ мѣстахъ, гдѣ дорога шла высоко по гребню горы, а наружные откосы ея были защищены недостаточно прочною каменною кладкою, образовались опасные провалы и вымоины, грозившіе муламъ паденіемъ въ пропасть; еще чаще мы находили мѣста, гдѣ эта каменная кладка была попорчена, а многочисленные отпечатки копытъ муловъ свидѣтельствовали, что здѣсь недавно еще произошло какое-то несчастіе. Наконецъ, когда мы подошли къ мѣсту, гдѣ кладка была вся изрыта, а слѣды копытъ говорили объ отчаянныхъ попыткахъ удержать за собой ускользающую изъ подъ ногъ почву, я тщетно заглянулъ въ зіяющую пропасть. Однако же, тамъ никого не было видно.

Какъ въ Швейцаріи, такъ и во всей остальной Европѣ рѣки служатъ предметомъ чрезвычайной заботливости: оба берега одѣты набережной изъ прочной каменной кладки, такъ что вся рѣка отъ верховья до устья имѣетъ видъ пристани гдѣ-нибудь въ С.-Луи или другомъ подобномъ же городѣ на Миссисипи.

Во время этого перехода изъ мѣстечка св. Николая, совершеннаго, такъ сказать, подъ сѣнью величественныхъ Альпъ, мы часто встрѣчали группы маленькихъ дѣтей, забавлявшихся, на первый взглядъ, довольно страннымъ образомъ; однакоже, болѣе внимательное наблюденіе показало, что забава эта ничуть не странная, а вполнѣ естественна и какъ разъ подходитъ къ этой мѣстности. Игра состояла въ томъ, что дѣти, связавшись общею веревкою, съ воображаемыми альпенштоками и ледяными топорами въ рукахъ взбирались на безобидную низенькую кучу навоза съ такими предосторожностями, что у посторонняго зрителя кровь застывала въ жилахъ. Тутъ былъ и «проводникъ», который шелъ во главѣ партіи и вырубалъ воображаемыя ступени на этой трудной и опасной дорогѣ. Любопытнѣе всего было то, что ни одна изъ этихъ мартышекъ не трогалась съ мѣста, пока «ступенька» передъ ней не освободится. Если бы мы подождали, то несомнѣнно были бы свидѣтелями воображаемаго несчастія, мы бы услышали оглушительное ура, которое свидѣтельствовало бы, что они достигли вершины и обозрѣваютъ «восхитительный видъ», а затѣмъ увидѣли бы ихъ лежащими и отдыхающими на этой воображаемой высотѣ въ позахъ, выражающихъ крайнее утомленіе.

Въ Невадѣ я привыкъ видѣть, что дѣти играютъ въ рудокопы. Конечно, и тамъ главный интересъ заключался въ какомъ-нибудь «случаѣ», при чемъ у дѣтей было двѣ любимѣйшихъ роли: роль упавшаго въ воображаемую шахту и роль отважнаго героя, спускающагося въ пропасть за упавшимъ. Я зналъ одного малыша, который всегда требовалъ, чтобы ему были предоставлены обѣ эти роли, и достигалъ цѣли. Сначала онъ падалъ въ шахту и умиралъ, а затѣмъ вылѣзалъ на поверхность и спускался вновь за своими собственными останками.

Роли героевъ отвоевываются повсюду самыми проворнѣйшими изъ мальчугановъ: въ Швейцаріи они играютъ главнаго проводника, въ Невадѣ — главнаго рудокопа, въ Испаніи — роль главнаго торреодора и т. д., но я зналъ сына одного пастора, семилѣтняго карапуза, который однажды взялъ на себя такую роль, что передъ нею блѣднѣютъ и теряются всѣ вышеупомянутыя. Однажды въ воскресенье отецъ остановилъ своего Джимми, когда тотъ правилъ воображаемымъ дилижансомъ, въ слѣдующее воскресенье онъ запретилъ ему изображать капитана парохода, на третье воскресенье онъ помѣшалъ ему предводительствовать воображаемой арміей въ воображаемой битвѣ, и такъ далѣе. Наконецъ, бѣдняга сказалъ:

— Я перепробовалъ все, и все мнѣ запрещено. Во что же я могу играть?

— Право, не знаю, Джимми; но ты можешь играть только въ такія игры, которыя не нарушали бы торжественности дня.

На слѣдующее утро проповѣдникъ тихонько подошелъ къ двери въ дѣтскую, чтобы узнать, чѣмъ заняты дѣти. Заглянувъ въ комнату, онъ видитъ, что посрединѣ стоитъ стулъ, на спинкѣ котораго виситъ шапка Джимми; одна изъ младшихъ сестеръ снимаетъ шапку, дѣлаетъ видъ, что откусываетъ отъ нея, а затѣмъ передаетъ ее другой сестренкѣ и говоритъ: «Попробуй-ка этотъ плодъ, какъ онъ хорошъ». Скоро его преподобіе понялъ, въ чемъ тутъ дѣло; увы, они играли въ изгнаніе изъ рая! Однако, у него оставалось еще маленькое утѣшеніе. «Въ первый разъ вижу, — сказалъ онъ про себя, — что Джимми отказался отъ главной роли, я думалъ о немъ слишкомъ худо и не подозрѣвалъ, что у него хватитъ достаточно скромности; скорѣе я ожидалъ, что онъ будетъ играть или Адама, или Еву, не иначе». Но и это утѣшеніе было непродолжительно. Оглядѣвшись, онъ замѣтилъ, что Джимми стоитъ въ углу въ величественной позѣ, съ мрачнымъ и торжественнымъ выраженіемъ лица. Объясненій не требовалось, чтобы понять; это означало, ч_т_о о_н_ъ и_з_о_б_р_а_ж_а_л_ъ с_о_б_о_ю Б_о_г_а.

Въ Виспахъ мы пришли въ 8 ч. вечера, проведя въ дорогѣ отъ самаго св. Николая всего около 7-ми часовъ. Слѣдовательно, въ часъ мы дѣлали не менѣе 1 ¹/₃ миль, при чемъ дорога была чрезвычайно холмиста и грязна. Ночь мы провели въ «Hôtel du Soleil»; гостинница эта мнѣ памятна тѣмъ, что тамъ весь служебный персоналъ — и хозяйка, и портье, и горничная, и лакей — заключался въ одной хорошенькой дѣвушкѣ, одѣтой въ красивое и опрятное муслиновое платье. Дѣвушка эта, красивѣйшее созданіе, какое мнѣ пришлось видѣть въ этомъ краѣ, оказалась дочерью хозяина. Насколько я помню, во всей Европѣ я видѣлъ, кромѣ нея, еще одну дѣвушку, которая могла бы съ ней посоперничать, это дочь деревенскаго трактирщика въ Черномъ лѣсѣ. Ужасно жаль, что въ Европѣ люди такъ рѣдко женятся и держатъ гостинницы.

На слѣдующее утро мы вмѣстѣ съ нѣсколькими знакомыми англичанами отправились по желѣзной дорогѣ въ Бреве, а оттуда на лодкѣ черезъ озеро въ Уши (Лозанну).

Уши памятно мнѣ не прекраснымъ своимъ мѣстоположеніемъ и живописными окрестностями, хотя и то, и другое до того очаровательно, что не скоро изгладятся изъ памяти видѣвшаго ихъ хоть разъ; а тѣмъ, что здѣсь въ первый разъ въ жизни мнѣ удалось уличить лондонскій «Times» въ попыткѣ къ юмору. Правда, это вышло совершенно случайно, и я бы ничего не зналъ, если бы одинъ знакомый англичанинъ не обратилъ моего вниманія на этотъ грѣхъ и даже вырѣзалъ для меня нижеслѣдующій достойный всякаго порицанія параграфъ. Вотъ ужъ никакъ не ожидалъ встрѣтить подобную улыбку на лицѣ этого угрюмаго журнала.

"Опечатка. Телеграфная компанія Рейтера насъ проситъ не исправлять ошибки, вкравшейся въ ея телеграмму изъ Брисбана отъ 2-го числа настоящаго мѣсяца, напечатанную въ нашемъ изданіи отъ 5-го числа. Телеграмма гласитъ: «Лэди Кеннеди родила двойни, изъ нихъ старшій сынъ». Компанія сообщаетъ, что ей было передано по телеграфу слѣдующее: «Губернаторъ Квинсланда, б_л_и_з_н_е_ц_ы, п_е_р_в_ы_й с_ы_н_ъ». Однако, получивъ затѣмъ извѣстіе, что сэръ Артуръ Кеннеди не женатъ, и подозрѣвая здѣсь ошибку, она потребовала повторенія телеграммы. Сегодня (11-го ч.) полученъ отвѣтъ, при чемъ оказалось, что телеграмма агента компаніи въ дѣйствительности состояла въ слѣдующемъ: «Губернаторъ Квинсланда, обернулъ первый дернъ» и сообщила о томъ, что начата постройка желѣзнодорожной линіи Мэриборо-Джимпикъ.

Слова, напечатанныя здѣсь съ разрядкой, были искажены телеграфомъ при передачи изъ Австраліи и, дойдя до компаніи въ вышеприведенной редакціи, подали поводъ къ ошибкѣ^[10].

Я всегда очень живо и глубоко сочувствовалъ страданіямъ «Шильонскаго узника», исторію котораго сообщилъ намъ Байронъ въ своихъ трогательныхъ стихахъ; поэтому, пользуясь случаемъ, я сѣлъ на пароходъ и совершилъ паломничество въ Шильонскій замокъ, чтобы посмотрѣть на темницу, гдѣ несчастный Бониваръ томился въ своемъ заточеніи 300 лѣтъ тому назадъ. Я ужасно радъ, что поѣхалъ, такъ какъ то, что я увидалъ, значительно уменьшило во мнѣ жалость, которую я чувствовалъ по отношенію къ судьбѣ этого узника. Темница его оказалась прекраснымъ, прохладнымъ и просторнымъ помѣщеніемъ, такъ что я, право, не знаю, почему онъ ею былъ такъ недоволенъ. Вотъ если бы онъ былъ заключенъ въ какомъ-нибудь частномъ домѣ въ селеніи св. Николая, гдѣ лежатъ кучи навозу, гдѣ часто приходится спать вмѣстѣ съ козами, гдѣ ночью на отдыхъ на немъ располагаются цыплята, куда заходятъ коровы и безпокоютъ васъ, когда вамъ хочется спать, ну, тогда онъ былъ бы правъ. Здѣсь же, въ своей хорошенькой темницѣ, онъ не испытывалъ ничего подобнаго. Романтическія амбразуры оконъ пропускали въ нее обильные потоки свѣта, а большія и стройныя колонны, подпиравшія сводъ, были высѣчены, повидимому, изъ общей массы скалы, а что всего важнѣе — на нихъ были написаны тысячи именъ, изъ которыхъ многіе принадлежали такимъ знаменитостямъ, какъ Байронъ и Викторъ Гюго. Почему онъ не развлекался чтеніемъ этихъ надписей? Наконецъ, въ этой темницѣ съ утра до вечера толпились курьеры и туристы, что ему мѣшало недурно проводить время въ ихъ обществѣ? Нѣтъ, по моему, страданія этого Бонивара черезчуръ ужь преувеличены.

По возвращеніи мы сѣли въ поѣздъ и отправились въ Мартиньи, по дорогѣ къ Монблану. На слѣдующее утро часовъ около восьми мы выступили дальше пѣшкомъ. Дорога была полна экипажей и муловъ, нагруженныхъ туристами, и изобиловала пылью. Общая длина этой процессіи была не менѣе одной мили. Дорога шла въ гору, которой, казалось, и конца не будетъ, и была довольно-таки крута. Погода стояла ужасно жаркая, и пекущіеся на солнцѣ мужчины и дамы, возсѣдавшіе на едва передвигающихъ ноги мулахъ или на медленно ползущихъ повозкахъ, были поистинѣ достойны жалости. Мы имѣли возможность пробираться кустарниками и воспользоваться ихъ тѣнью, чего не могли сдѣлать они, такъ какъ заплатили за провозъ деньги и понятно не хотѣли, чтобы онѣ пропали даромъ.

Дорога наша пролегала черезъ Tête Noir, и, достигнувши высотъ, мы не могли пожаловаться на недостатокъ роскошныхъ пейзажей. Въ одномъ мѣстѣ дорога проходила сквозь туннель, пробитый въ горѣ, отсюда открывался чудный видъ на лежащее внизу ущелье, на днѣ котораго шумѣлъ потокъ; по обѣимъ сторонамъ ущелья вздымались громады скалъ съ вершинами, увѣнчанными лѣсомъ. Въ довершеніе всего, дорога эта, ведущая къ Tête Noir, изобилуетъ живописнѣйшими водопадами.

За полчаса до прихода въ деревню Аржантьеръ въ выемкѣ между двумя горными вершинами, имѣющей форму буквы V, предъ нашими глазами появился снѣжный куполъ, на которомъ искрились и играли солнечные лучи; мы догадались, что видимъ Монбланъ, этого «Царя Альповъ». Съ каждымъ шагомъ величественный куполъ поднимался все выше и выше къ голубому небу и, наконецъ, занялъ его до самаго зенита.

Многіе изъ сосѣдей Монблана, обнаженные, свѣтлобураго цвѣта и похожіе на колокольню скалы, имѣли чрезвычайно странную форму. Нѣкоторыя изъ нихъ были вытянуты въ какое-то гигантское остріе и слегка загнуты на верхнемъ концѣ, такъ что походили на дамскій палецъ, а одинъ чудовищный конусъ напоминалъ собою епископскую шапку; бока ихъ были черезчуръ круты, такъ что снѣгъ не могъ держаться и лежалъ только кое-гдѣ въ лощинахъ.

Находясь еще на возвышенности и готовясь начать спускъ къ Аржантьеру, мы замѣтили, что бѣлыя облака, стоящія надъ сосѣднею вершиною, отливаютъ всѣми цвѣтами радуги. Облака эти были такъ легки и воздушны, что казались пучками хлопчатой бумаги; цвѣта радуги были самыхъ нѣжныхъ оттѣнковъ и поминутно мѣнялись; изъ нихъ въ особенности хороши были блѣднорозовый и зеленый. Мы сѣли и наслаждались этимъ рѣдкимъ зрѣлищемъ. Явленіе продолжалось нѣсколько минутъ, при чемъ цвѣта мѣнялись и переливались: временами они блѣднѣли и на мгновеніе исчезали совершенно, затѣмъ вновь появлялись, образуя измѣнчивое, колеблющееся опаловое зарево, превращающее эти бѣлыя облачка во что-то похожее на одѣянія ангеловъ.

Явленіе это напомнило намъ что-то знакомое, но что именно — мы долго не могли дать себѣ въ этомъ отчета. Но, наконецъ, вспомнили: тѣ же чрезвычайно нѣжные цвѣта съ ихъ безостановочною игрою и переливами можно наблюдать въ мыльномъ пузырѣ, когда онъ тихо несется по воздуху и мѣняетъ свой цвѣтъ въ зависимости отъ цвѣта предметовъ, мимо которыхъ онъ проносится. Мыльный пузырь, это самая прекрасная, самая изящная вещь въ природѣ, и наблюдаемое нами явленіе напоминало этотъ пузырь, лопающійся и расплывающійся на солнцѣ. Хотѣлъ бы я знать, сколько бы дали за мыльный пузырь, если бы таковой былъ единственнымъ въ мірѣ? Безъ сомнѣнія, за эту цѣну можно бы было купить цѣлую пригоршню коинуровъ.

Переходъ изъ Мартиньи въ Аржантьеръ мы совершили въ 8 часовъ, перегнавъ всѣ телѣги и всѣхъ муловъ. Произошло это довольно своеобразнымъ способомъ. Для переѣзда въ Шамони мы наняли что-то въ родѣ открытой простой телѣги, кучеръ которой успѣлъ немного подвыпить, пока мы обѣдали.

Когда мы выѣхали, кучеръ обратился къ намъ и сказалъ, что, пока мы обѣдали, туристы уѣхали впередъ; «но, — прибавилъ онъ внушительно, — не горюйте, будьте покойны, сейчасъ они поднимаютъ пыль далеко впереди насъ, но вы скоро увидите, какъ она останется далеко позади. Будьте покойны положитесь на меня — я король кучеровъ. Ну, трогай!»

Бичъ щелкнулъ, и мы понеслись. Никогда въ жизни не подвергался я такой тряскѣ. Недавніе проливные дожди въ нѣкоторыхъ мѣстахъ почти совершенно размыли дорогу, но возница нашъ не обращалъ на это никакого вниманія; онъ не только не останавливался, но даже ни на мгновеніе не уменьшалъ аллюра. Мы неслись, не разбирая ни скалъ, ни кучъ щебня, ни рвовъ, неслись прямикомъ до полю; телѣга наша прыгала, какъ сумасшедшая, и за частую всѣ четыре колеса ея оказывались висящими въ воздухѣ. Время отъ времени этотъ тихій и добродушный сумасшедшій, служившій намъ кучеромъ, бросалъ на насъ черезъ плечо величественный взглядъ и говорилъ. «3амѣчаете? Какъ я сказалъ, такъ оно и есть — я король кучеровъ». Всякій разъ какъ мы благополучно избѣгали крушенія, онъ со спокойнымъ самодовольствіемъ говорилъ: «Довольны ли вы, джентльмены? Не всякій васъ такъ прокатитъ, не часто вѣдь приходится ѣхать съ королемъ кучеровъ и вѣдь я уже сказалъ вамъ, что я и есть этотъ король».

Онъ говорилъ по-французски, и разговоръ его поминутно прерывался икотою. Пріятель его былъ тоже французъ, но говорилъ по-нѣмецки, хотя и съ тѣми же знаками препинанія, какъ и кучеръ. Этотъ пріятель рекомендовался намъ, какъ «Капитанъ Монблана» и уговаривалъ насъ сдѣлать съ нимъ восхожденіе на вершину этой горы. Онъ сказалъ, что сдѣлалъ больше восхожденій, чѣмъ кто бы то ни было — сорокъ семь — а его братъ тридцать семь. Его братъ лучшій проводникъ въ свѣтѣ, за исключеніемъ его самого, но вѣдь онъ, запомните его получше, вѣдь онъ «Капитанъ Монблана», онъ единственный человѣкъ, обладающій этимъ титуломъ.

«Король» сдержалъ свое слово — онъ обогналъ всю безконечную вереницу туристовъ и пронесся мимо нихъ подобно урагану. Въ результатѣ было то, что мы получили въ Шамонійской гостинницѣ комнату, гораздо лучшую, нежели въ томъ случаѣ, если бы король кучеровъ оказался артистомъ менѣе искуснымъ или, лучше сказать, если бы онъ, къ благополучію нашему, не напился такъ передъ выѣздомъ изъ Аржантьера.

ГЛАВА XIII.

Все населеніе мѣстечка высыпало изъ домовъ и столпилось на главной улицѣ; не только тротуары, но даже середина улицы была запружена толпой; всѣ суетились, смѣялись, болтали, высматривали, словомъ, находились въ возбужденномъ состояніи: всѣ ожидали прибытія поѣзда или, лучше сказать, всѣ ожидали прибытія дилижансовъ, тамъ какъ съ минуты на минуту должны были прибыть изъ Женевы шесть большихъ каретъ, и населеніе деревеньки горѣло нетерпѣніемъ узнать, много ли пріѣдетъ къ нимъ туристовъ и какого сорта окажется этотъ вновь прибывшій народъ. Какъ бы то ни было улица эта была самою оживленною, какую только пришлось намъ видѣть въ деревнѣ на континентѣ.

Гостинница стояла на самомъ берегу потока, шумливая музыка котораго была слышна издали; вслѣдствіе темноты мы не могли видѣть его, но, чтобы опредѣлить его положеніе, свѣта и не требовалось. Передъ гостинницей находился обширный огороженный дворъ, пестрѣвшій группами обывателей, изъ которыхъ одни пришли, чтобы просто посмотрѣть на прибытіе дилижансовъ, а другіе ожидали прибытія туристовъ съ надеждою наняться въ качествѣ проводниковъ на завтрашнее утро. На дворѣ стоялъ телескопъ, громадная труба котораго была устремлена вверхъ къ блистающей вечерней звѣздѣ. Длинная веранда гостинницы была занята туристами, которые, укутавшись въ пледы и шали, болтали или предавались созерцанію, осѣненные тѣнью громадной массы Монблана.

Никогда еще гора не казалась такою близкою. Казалось, что мощныхъ склоновъ ея можно коснуться рукою, а величественный куполъ ея, окруженный легкими силуэтами минаретовъ — сосѣдними горами — поднимался надъ самой головой наблюдателя. На улицахъ уже спустилась ночь, и повсюду мерцали огни фонарей; широкія подножія и скалы горъ были одѣты глубокимъ мракомъ, тогда какъ вершины ихъ все еще плавали въ какомъ-то волшебномъ и чудномъ сіяніи, которое при всей своей яркости отъ обыкновеннаго грубаго бѣлаго дневнаго свѣта, къ которому мы привыкли, отличалось особою мягкостью, нѣжностью и имѣло отпечатокъ чего-то, если можно такъ выразиться, неземного. Нѣтъ, это былъ не нашъ рѣзкій, нахальный и реальный дневной свѣтъ, свѣтъ этотъ, казалось, принадлежалъ другому, волшебному міру, или небесамъ.

Лунный свѣтъ вмѣстѣ съ дневнымъ мнѣ случилось наблюдать и раньше, но наблюдать дневной свѣтъ рядомъ съ ночнымъ мракомъ мнѣ еще не приходилось. Кромѣ того, новизнѣ впечатлѣнія способствовало еще и то обстоятельство, что въ данномъ случаѣ дневной свѣтъ освѣщалъ предметъ настолько близкій, что контрастъ получался прямо-таки поразительный, такъ что все явленіе, казалось, находится въ разладѣ съ законами природы.

Дневной свѣтъ исчезъ. Вскорѣ изъ-за скалистыхъ шпицевъ, о которыхъ я упоминалъ нѣсколько выше и которые, словно вытянутые къ небу пальцы, стояли нѣсколько влѣво отъ вершины Монблана и поднимались какъ разъ надъ нашими головами, появилась луна, которая, казалось, не имѣла силъ подняться настолько, чтобы вполнѣ выйти изъ-за горъ. Временами изъ-за хребта показывался блестящій сегментъ верхней части ея и при движеніи онъ словно чертилъ по зубчатой линіи вершинъ; временами какой-нибудь изъ шпицовъ приходился какъ разъ противъ луны и вырисовывался на ея блистающемъ щитѣ, какъ какая-нибудь эбонитовая статуетка; понемногу шпицъ этотъ точно по собственному желанію самъ собою сдвигался въ сторону и принималъ видъ туманнаго призрака, между тѣмъ какъ на его мѣсто надвигался слѣдующій, казавшійся на ясномъ чистомъ дискѣ свѣтила какимъ-то громаднымъ восклицательнымъ знакомъ. Вершина одного изъ пиковъ, освѣщенная луной, имѣла громадное сходство съ силуэтомъ головы кролика. Сочетаніе всѣхъ этихъ поднимавшмхся надъ нашими головами пиковъ и минаретовъ, изъ которыхъ одни рисовались смутно, подобно призракамъ, другіе же были ярко бѣлаго цвѣта, какъ отъ покрывающаго ихъ снѣга, такъ и отъ луннаго свѣта, — производило совершенно своеобразный эффектъ.

Но главное чудо этого вечера выступило на сцену, когда луна, пройдя весь рядъ пиковъ, скрылась за чудовищною бѣлою массою. Монблана. Изъ-за горы разлилось ни поднялось съ небу богатое зеленоватое сіяніе, въ которомъ плавали облака и полосы какого-то пара; паръ этотъ, освѣщенный упомянутымъ страннымъ сіяніемъ, волновался и колебался подобно блѣдному зеленому пламени. Минуту спустя, выходившіе изъ общаго центра лучи, поднимаясь изъ-за горы все выше и выше, достигли зенита и приняли видъ громаднаго раскрытаго вѣера. Отъ такого восхитительнаго и вмѣстѣ съ тѣмъ возвышеннаго зрѣлища у насъ захватило дыханіе.

Поистинѣ, эти могучіе чередующіеся другъ съ другомъ лучи свѣта и тѣ, шедшіе прямо вверхъ изъ-за темной громадной массы, представляли самое величественное и грандіозное чудо, какое только пришлось мнѣ гдѣ-либо видѣть. Для зрѣлища этого нѣтъ сравненій, такъ какъ оно не похоже ни на что другое. Если бы меня спросилъ ребенокъ, что это такое, я бы отвѣтилъ ему: «Смирись при видѣ этого зрѣлища, это лучи славы, исходящіе отъ скрытой главы Создателя». Пытаясь объяснить дѣтямъ подобныя тайны, нерѣдко еще болѣе удаляешься отъ истины. Путемъ разспросовъ я, быть можетъ, добился бы объясненія этого внушающаго благоговѣніе явленія, довольно обыкновеннаго на Монбланѣ, но дѣло въ томъ, что я даже не хотѣлъ знать никакого объясненія.

У насъ нѣтъ того почтительнаго чувства къ радугѣ, какое питаютъ къ ней дикіе народы, такъ какъ мы знаемъ, отчего она происходить. И сколько мы выиграли въ томъ отношеніи, что нашли разгадку этого явленія, то столько же проиграли, лишивъ его прежней таинственности,

Мы отправились погулять по улицѣ и прошли одинъ или два квартала; тамъ, гдѣ сходятся четыре улицы вмѣстѣ и гдѣ главнымъ образомъ, сосредоточены всѣ лавки, мы встрѣтили гораздо болѣе народу, чѣмъ въ другихъ мѣстахъ; оказалось, что пунктъ этотъ служитъ для Шамони биржею. Большинство встрѣчныхъ носило костюмы проводниковъ и носильщиковъ и находилось тамъ въ ожиданіи найма.

Здѣсь же находилась и контора такой важной особы, какъ начальника цеха шамонійскихъ проводниковъ. Цехъ этотъ представляетъ тѣсную корпорацію и управляется по собственнымъ законамъ. Всѣ маршруты экскурсій раздѣлены на двѣ категоріи: экскурсіи безопасныя, которыя могутъ быть предприняты безъ участія проводника и экскурсіи опасныя, для которыхъ проводникъ необходимъ. Рѣшеніе даннаго вопроса зависитъ отъ бюро. И если экскурсія будетъ признана опасною, то безъ проводника вы не имѣете права предпринять ее. Кромѣ того, вы ограждены отъ всякихъ вымогательствъ; законъ опредѣляетъ, сколько вы должны заплатить проводнику. Проводники нанимаются по-очереди, такъ что вы не можете выбирать человѣка, въ рукахъ у котораго часто находится ваша жизнь; вы принуждены братъ самаго худшаго, если онъ стоитъ на очереди.

Жалованье проводника колеблется отъ полудоллара (за нѣкоторыя самыя незначительныя экскурсіи) и до двадцати долларовъ, сообразно отдаленности и характеру дороги. За сопровожденіе одного туриста на самую вершину Монблана и обратно проводникъ получаетъ двадцать долларовъ, и можно сказать, что онъ вполнѣ заслуживаетъ это вознагражденіе. Времени для этого требуется обыкновенно три дня, въ теченіе которыхъ на его долю выпадаетъ трудовъ и заботъ гораздо болѣе, чѣмъ это требуется, чтобы сдѣлать человѣка «здоровымъ, богатымъ и умнымъ», на что каждый имѣетъ, конечно, право. Обыкновенно нѣсколько дураковъ, — виноватъ, я хочу сказать туристовъ, — соединяются вмѣстѣ на общихъ издержкахъ, что дѣлаетъ подобныя путешествія болѣе доступными. Если бы каждый туристъ шелъ въ одиночку, то экскурсія обошлась бы ему очень дорого, такъ какъ все равно пришлось бы нанимать почти столько же проводниковъ и носильщиковъ, какъ и для цѣлаго общества.

Мы вошли въ контору начальника. На стѣнахъ висѣли карты горъ, одна или двѣ литографіи болѣе знаменитыхъ проводниковъ и портретъ ученаго Соссюра.

Въ ящикахъ подъ стекломъ помѣщались снабженные ярлычками остатки сапогъ и палокъ и другіе реликвіи и памятники различныхъ происшествій, случившихся на Монбланѣ. Въ особой книгѣ записаны всѣ восхожденія, какія только были совершены, начиная съ № 1 и 2 — восхожденіе Джака Бальматъ и Де-Соссюра въ 1787 г. — и кончая № 685, чернила котораго еще, можно сказать, не вполнѣ засохли. И дѣйствительно, № 685 стоялъ у конторки въ ожиданіи драгоцѣннаго оффиціальнаго диплома, который, по возвращеніи его въ нѣдра нѣмецкой семьи, будетъ служить доказательствомъ, что онъ дѣйствительно однажды былъ настолько неблагоразуменъ, что полѣзъ на самую вершину Монблана. Получивъ документъ, человѣкъ этотъ имѣлъ весьма счастливый видъ, да онъ и не скрывалъ этого и открыто говорилъ, что страшно доволенъ.

Я попытался купить такой дипломъ для своего больного пріятеля, оставшагося дома, который никогда не путешествовалъ, но всю жизнь мечталъ совершить восхожденіе на Монбланъ. Однако же, начальникъ довольно грубо отказалъ мнѣ въ этомъ, чѣмъ я былъ немало оскорбленъ. Я заявилъ ему, что никакъ не ожидалъ, чтобы моя національность могла служить поводомъ къ отказу; вѣдь продалъ же онъ сейчасъ такой же дипломъ этому нѣмцу, а мои деньги ничѣмъ вѣдь не хуже нѣмецкихъ; тогда бы я видѣлъ, что онъ держитъ свою лавку не для однихъ нѣмцевъ, а американцамъ отказываетъ въ своемъ товарѣ; что я, собственно говоря, могу отнять у него это свидѣтельство, когда будетъ объявлена война, и если Франція откажется вмѣшаться въ это дѣло, то я раздую его въ цѣлый политическій вопросъ, вызову войну и земля будетъ затоплена кровью; мало того, я устрою ему конкурренцію и буду продавать свидѣтельства за полцѣны.

Я и въ нѣмцѣ пытался пробудить чувства, но безуспѣшно; онъ не согласился ни отдать, ни продать своего диплома. А между тѣмъ я говорилъ ему, что мой пріятель боленъ и не можетъ идти самъ, но онъ отвѣчалъ, что вовсе не заботится о какомъ-нибудь verdammtes pfennig, а ему нуженъ дипломъ: неужели же я воображаю, что онъ рисковалъ своей шеей для этого диплома и потомъ отдастъ его какому-то больному иностранцу? Ну, что же, если нельзя, то и не надо. Но я рѣшилъ сдѣлать все возможное, чтобы унизить этотъ Монбланъ.

Въ журналѣ помѣщенъ списокъ всѣхъ несчастій, какія когда-либо случались на горѣ. Первый случай относится къ 1820 году, когда трое проводниковъ доктора Хамеля провалились въ трещину ледника; въ помѣткѣ собщается, что 41 годъ спустя вслѣдствіе медленнаго движенія внизъ ледниковаго льда останки были найдены въ долинѣ у подножія ледника. Послѣдняя катастрофа помѣчена 1877 годомъ.

Оставивъ контору, мы стали бродить по деревнѣ. Передъ маленькою церковью стоитъ монументъ въ память отважнаго проводника Якова Бальмота, который первымъ взошелъ на вершину Монблана. Это дикое путешествіе онъ сдѣлалъ въ одиночку, а впослѣдствіи повторялъ его неоднократно. Отъ перваго его восхожденія к до послѣдняго прошло почти полстолѣтія. На закатѣ своей жизни, имѣя 72 года отъ роду, онъ отправился однажды въ горы, на Pic du Midi, одинъ, и, какъ полагаютъ, карабкаясь по крутизнѣ, поскользнулся и свалился въ пропасть. Можно сказать, что онъ умеръ подъ лямкой.

Подъ старость имъ овладѣла жадность; онъ часто уходилъ тайкомъ въ горы и среди ужасныхъ пиковъ и пропастей разыскивалъ золото, которое не существовало, да и существовать тамъ не могло. Во время одного изъ подобныхъ поисковъ онъ и поплатился жизнью. Его статуя стоитъ на улицѣ, а статуя де-Соссюра находится въ залѣ нашей гостинницы; кромѣ того, надъ дверью одной изъ комнатъ ея во второмъ этажѣ прибита металлическая доска, гласящая, что комнату эту занималъ Альбертъ Смисъ. Бальмотъ и де-Соссюръ, такъ сказать, открыли Монбланъ, но въ собственность, могущую приносить деньги, обратилъ его Смисъ. Статьи его въ «Blackwood'ѣ» и лондонскія чтенія о Монбланѣ познакомили публику съ этой горой и возбудили въ ней интересъ къ горнымъ экскурсіямъ.

Бродя по улицѣ, мы вдругъ увидѣли какой-то сигнальный красный огонь, мерцавшій въ темнотѣ вверху, на склонѣ горы. Казалось, что онъ блеститъ гдѣ-то совсѣмъ близко, что стоитъ подняться на какую-нибудь сотню ярдовъ, чтобы достать до него. И только особому нашему благоразумію мы обязаны тѣмъ, что рѣшили лучше остановить одного изъ прохожихъ и попросить у него огня для трубки, чѣмъ лѣзть наверхъ къ замѣченному красному фонарю, какъ это мы сначала намѣревались сдѣлать. Прохожій сказалъ, что этотъ красный фонарь находится въ Grands Milets, т. е. въ 6.500 футахъ надъ уровнемъ долины. По собственному опыту, пріобрѣтенному на Риффельбергѣ, мы поняли, что намъ пришлось бы туда лѣзть чуть не цѣлую недѣлю. Скорѣе я готовъ отказаться отъ куренья, чѣмъ доставать съ такими хлопотами огонь.

Даже при дневномъ свѣтѣ обманчивая близость горы служитъ причиною любопытныхъ иллюзій. Такъ, напримѣръ, если смотрѣть невооруженнымъ глазомъ на хижину, стоящую тамъ около ледника, то немного далѣе и выше этого пункта можно разсмотрѣть и то мѣсто, гдѣ зажигается по ночамъ красный огонь; оба пункта кажутся такъ близко другъ отъ друга, что наблюдатель готовъ спорить, что, находясь въ одномъ изъ нихъ, онъ легко перекинетъ камень въ другой. Въ дѣйствительности же не совсѣмъ такъ; разница въ высотѣ обоихъ пунктовъ болѣе 3000 футовъ. Снизу это кажется просто невѣроятнымъ, но тѣмъ не менѣе это такъ.

Гуляя, мы все время слѣдили за луной, и даже, возвратясь на веранду гостинницы, я не спускалъ съ нее глазъ. Дѣло въ томъ, что у меня сложилась теорія, по которой тяготѣніе рефракціи вліяетъ на атмосферическую компенсацію, вслѣдствіе чего преломленіе отъ земной поверхности должно проявлять наибольшій эффектъ тамъ, гдѣ проходятъ большія горныя цѣпи; если одическая и идиллическая силы при этомъ будутъ дѣйствовать одновременно, то легко можетъ случиться, что онѣ воспрепятствуютъ лунѣ подняться выше 12.000 футовъ надъ уровнемъ моря. Нѣкоторые изъ моихъ ученыхъ коллегъ встрѣтили эту смѣлую теорію съ крайнимъ презрѣніемъ, другіе просто молчаніемъ. Изъ числа первыхъ могу указать на профессора H — у, изъ числа вторыхъ профессора Т — ль. Такова профессіональная зависть, ни за что въ свѣтѣ не отнесется ученый доброжелательно къ теоріи, которую онъ не самъ составилъ. У этого народа совершенно отсутствуетъ товарищеское чувство; со крайней мѣрѣ, всѣ они страшно возставали, когда я называлъ ихъ собратьями или коллегами. Чтобы показать, какъ далеко можетъ иногда заходить ихъ неделикатность и злоба, достаточно сказать, что я предлагалъ профессору H — у опубликовать мою великую теорію, какъ собственное его открытіе; я даже просилъ его сдѣлать это, мало того, я предлагалъ ему, что самъ напечатаю и выдамъ ее за его собственную. А онъ, вмѣсто того, чтобы поблагодарить меня, сказалъ, что если я только попытаюсь навязать ему мою теорію, то онъ будетъ преслѣдовать меня судомъ за клевету. Я собирался уже предложить свое дѣтище мистеру Дарвину, зная его за человѣка безъ предразсудковъ, но мнѣ пришло въ голову, что онъ, быть можетъ, не будетъ ею заинтересованъ, такъ какъ оно не имѣетъ ничего общаго съ геральдіей.

Но теперь я радъ, что эта теорія принадлежитъ мнѣ, такъ какъ въ эту самую ночь, о которой я сейчасъ пишу, она была подтверждена самымъ блестящимъ образомъ. Высота Монблана около 16.000 футовъ, луна скрывается за нимъ совершенно, недалеко отъ Монблана находится пикъ, имѣющій высоту въ 12.216 футъ; когда луна, скользя позади ряда вершинъ, стала приближаться къ этому пику, я принялся слѣдить за ней съ величайшимъ волненіемъ и интересомъ; рѣшался вопросъ о репутаціи моей, какъ ученаго: черезъ минуту она провалится или будетъ установлена незыблемо. Невозможно описать того восторга, который подобно волнѣ прокатился по моей груди, когда я увидѣлъ, что луна спряталась за этотъ пикъ и прошла сзади него на такой высотѣ, что отъ верхняго ея края и до вершины горы оставалось болѣе, чѣмъ два фута четыре дюйма! Итакъ, моя честь спасена. Я говорилъ, что выше она подняться не можетъ, и слова мои оправдались. Надъ всѣми другими пиками она прошла сверху, но этого одного одолѣть она не могла.

Отъ одного изъ этихъ остроконечныхъ пальцевъ, въ-то время, когда за него зашла луна. поперекъ всего неба легла длинная, косая, рѣзкая тѣнь, что-то вродѣ чернаго луча, въ которомъ чувствовалась какая-то скрытая, невидимая сила, подобная той, которая заключена въ восходящей струѣ воды, выбрасываемой сильнымъ пожарнымъ насосомъ. Чрезвычайно любопытно было наблюдать эту рѣзкую тѣнь отъ земного предмета на такомъ неосязаемомъ экранѣ, какъ небесный сводъ.

Наконецъ, мы легли въ постель и вскорѣ заснули, но часа черезъ три я проснулся съ біеніемъ въ вискахъ и съ головой, болѣвшей какъ снаружи, такъ и внутри. Я былъ измученъ, еще не пришелъ въ сознаніе, глаза мои слипались. Я сейчасъ же нашелъ причину такого состоянія, это былъ ручей. Какъ во всѣхъ горныхъ деревняхъ Швейцаріи, такъ и вездѣ до дорогѣ шумъ этотъ неумолчно стоитъ въ ушахъ путника. Сначала онъ кажется даже музыкальнымъ, и настраиваетъ мысли на поэтическій ладъ, онъ усыпляетъ туриста въ его комфортабельной постели. Однако же, въ концѣ концовъ, туристъ начинаетъ замѣчать, что у него болитъ голова, хотя причины этой боли опредѣлить онъ еще не можетъ. Даже въ уединеніи, когда крутомъ царитъ глубочайшая тишина, въ ушахъ у него раздается какой-то слабый, отдаленный, ни на минуту не умолкающій шумъ, подобный тому, который слышится, если приложить къ уху морскую раковину, но и тутъ онъ еще не догадывается; умъ его погруженъ въ дремоту, охваченъ слабостью; онъ не въ состояніи задержаться на одной какой-нибудь мысли и строго прослѣдить ее до конца; если туристъ садится писать, онъ не можетъ сосредоточиться, не можетъ найти необходимаго ему слова, забываетъ, о чемъ онъ хочетъ говорить и сидитъ съ перомъ въ рукѣ, поднявъ голову, закрывъ глаза, и напряженно прислушиваясь къ раздающемуся въ его ушахъ шуму, подобному заглушенному грохоту отдаленнаго поѣзда. Звукъ этотъ не проходить даже во время самаго крѣпкаго сна, и несчастный поневолѣ слушаетъ его, слушаетъ напряженно, съ тревогою и кончаетъ тѣмъ, что, наконецъ, просыпается въ отчаяніи и совершенно измученный. И все-таки онъ не можетъ дать себѣ отчета въ этомъ явленіи. Такъ идетъ у него день за днемъ, и онъ чувствуетъ себя, какъ бы въ спальномъ вагонѣ. Въ концѣ концовъ требуется не менѣе недѣли времени, чтобы открыть, что причина всѣхъ его несчастій заключается въ шумѣ горнаго источника, шумѣ, который преслѣдуетъ его, не давая ни минуты отдыха. Тогда для него настаетъ время уѣзжать изъ Швейцаріи, потому что, разъ причина найдена, мученія его увеличатся въ нѣсколько разъ. Шумъ потока начинаетъ сводить его съ ума, а физическая боль становится невыносимой. При приближеніи къ одному изъ такихъ потоковъ, онъ испытываетъ такія мученія, что готовъ повернуть обратно, чтобы только избѣжать встрѣчи со своимъ врагомъ. Подобное же возбужденіе, прошедшее у меня послѣ отъѣзда изъ Швейцаріи, вновь охватило меня вслѣдствіе уличнаго шума и грохота, когда я мѣсяцевъ восемь или девять спустя пріѣхалъ въ Парижъ. Въ поискахъ за тишиной я даже забрался въ шестой этажъ гостинницы. Однажды около полночи, когда уличный шумъ почти затихъ, я собирался лечь спать, какъ вдругъ услышалъ какой-то новый своеобразный звукъ. Прислушиваюсь — нѣтъ сомнѣнія, какой-то развеселый лунатикъ отплясываетъ какъ разъ надъ моею головою что-то вродѣ сарабанды; пляшетъ очень осторожно, но тѣмъ не менѣе съ увлеченіемъ. Конечно, я сталъ ожидать, скоро ли онъ кончитъ. Тихо шаркая, онъ плясалъ пять долгихъ, долгихъ минутъ; затѣмъ послѣдовала пауза, затѣмъ что-то тяжело упало на полъ. «А, — подумалъ я про себя, — онъ снимаетъ съ себя сапоги — благодареніе небу, внушившему ему эту мысль». Послѣ минутной тишины шарканье послышалось снова. «Ужь не хочетъ ли это онъ попробовать танцовать въ одномъ сапогѣ?» подумалъ я про себя. Послѣдовала новая пауза и новый ударъ въ полъ. — «Это онъ снялъ съ себя другой сапогъ, наконецъ-то», — сказалъ я. Однако что-то не такъ. Шарканье послышалось снова. — «Чортъ его возьми, — вскричалъ я, — онъ танцуетъ въ туфляхъ!» — Минуту спустя настала обычная пауза, а затѣмъ новый ударъ чего-то объ полъ. «Проклятіе, да онъ въ двухъ парахъ сапогъ!» Прошелъ часъ, а волшебникъ этотъ все шаркаетъ и кидаетъ на полъ сапоги и накидалъ ихъ цѣлыхъ двадцать пять паръ. Я былъ доведенъ до бѣшенства. Схвативъ ружье, я ползкомъ началъ подкрадываться къ своему врагу. Какой-то парень стоялъ среди цѣлаго акра наваленныхъ въ груду сапогъ; на рукѣ у него былъ надѣтъ тоже сапогъ, съ которымъ онъ танцовалъ — виноватъ, который онъ ч_и_с_т_и_л_ъ щ_е_т_к_о_ю. Такимъ образомъ, тайна объяснилась. Человѣкъ этотъ вовсе не плясалъ. Это былъ «чистильщикъ» при гостинницѣ, находившійся при исполненіи служебныхъ обязанностей.

ГЛАВА XIV.

На слѣдующее утро нашего пребыванія въ Шамони послѣ завтрака мы вышли на дворъ и занялись наблюденіемъ надъ суетой туристовъ, изъ которыхъ одни въ сопровожденіи цѣлаго отряда муловъ, проводниковъ и носильщиковъ отправлялись въ горы, другіе же возвращались оттуда. Затѣмъ, мы смотрѣли въ телескопъ на снѣжную вершину Монблана, которая подъ солнечными лучами сверкала какъ бы осыпанная брилліантами, и, казалось, лежала отъ насъ въ разстояніи какихъ-нибудь пяти сотенъ ярдовъ. Невооруженнымъ глазомъ мы съ трудомъ могли разсмотрѣть на Pierre Pointue, около большого ледника, на высотѣ около 3.000 футовъ надъ уровнемъ долины, маленькій домикъ, но въ телескопъ мы легко различали малѣйшія мелочи. Въ то время, когда я смотрѣлъ въ телескопъ, мимо домика ѣхала на мулѣ какая-то женщина, и я разглядѣлъ ее до того подробно, что могъ бы описать, какъ была она одѣта. Я видѣлъ, какъ она кивала головой людямъ, бывшимъ въ долинѣ, какъ она понукала поводьями своего мула, какъ защищала рукою отъ солнца свои глаза. Мнѣ рѣдко приходилось имѣть дѣло съ телескопомъ, а въ хорошій телескопъ раньше и совсѣмъ не приходилось смотрѣть; мнѣ казалось просто невѣроятнымъ, чтобы эта женщина находилась такъ далеко отъ меня, и я былъ убѣжденъ, что разсмотрю всѣ эти подробности невооруженнымъ глазомъ. Но какъ только я пробовалъ это, какъ и мулъ и всѣ люди, которые тамъ находились, исчезли, и самый домикъ сдѣлался крошечнымъ и едва замѣтнымъ. Я приложился къ телескопу и снова все ожило. На стѣнѣ дома появилась рѣзкая тѣнь мула съ сидящей на немъ женщиной, и мало того, я видѣлъ, какъ тѣнь мула хлопала своими длинными ушами.

Телескопулистъ или телескопуляратъ — не знаю, какъ будетъ правильнѣе, — сказалъ, что одна партія туристовъ какъ разъ совершаетъ въ настоящее время восхожденіе на Монбланъ и съ минуты на минуту должна появиться на самой вершинѣ горы. Мы порѣшили дожидаться ея появленія.

Внезапно у меня мелькнула великолѣпная мысль. Я захотѣлъ побывать вмѣстѣ съ этой партіей на самой вершинѣ Монблана, единственно съ тою цѣлью, чтобы имѣть право говорить, что и я былъ тамъ съ ними. Я даже надѣялся, что, при помощи телескопа, мнѣ удастся взобраться на цѣлые семь футовъ выше самаго высокаго человѣка. Хозяинъ телескопа подтвердилъ, что кто вполнѣ возможно. «Сколько же будетъ стоить исполненіе моего желанія?» спросилъ я его. Онъ отвѣчалъ, что это обойдется мнѣ одинъ франкъ. «А сколько же стоитъ полное восхожденіе?» — «Три франка».

Тогда я сейчасъ же рѣшилъ совершить полное восхожденіе, но предварительно я спросилъ, не предвидится ли какой опасности? Онъ отвѣчалъ, что ни малѣйшей — не для телескопа, конечно; по его словамъ, онъ сводилъ такъ уже очень многихъ, и ни одинъ человѣкъ не погибъ. Тогда я спросилъ, сколько будетъ стоить, если я возьму въ это путешествіе и своего компаніона. а равно и столько носильщиковъ и проводниковъ, сколько окажется необходимымъ. Онъ отвѣтилъ, что Гаррисъ можетъ сопровождать меня за два франка, что же касается до проводниковъ и носильщиковъ, то, если мы не очень уже робки, то онъ считаетъ ихъ даже лишними, такъ какъ въ восхожденіяхъ, предпринимаемыхъ при помощи телескопа, отъ нихъ можно ожидать скорѣе затрудненій, чѣмъ помощи. Онъ прибавилъ, что вышеупомянутая партія приближается въ настоящее время къ самому трудному мѣсту пути, и что если мы поторопимся, то минутъ черезъ десять мы ее догонимъ и, соединясь съ нею, безвозмездно воспользуемся ея проводниками и носильщиками, о чемъ они даже не будутъ и знать.

Я отвѣчалъ, что мы отправляемся немедленно. Я увѣренъ, что сказалъ это спокойно, хотя и чувствовалъ, что щеки у меня поблѣднѣли и по тѣлу пробѣгаетъ дрожь при мысли объ опасностяхъ того предпріятія, на которое я такъ необдуманно пускался. Но старинный бѣсъ авантюризма словно подталкивалъ меня, и я сказалъ, что разъ я что-нибудь рѣшилъ, то назадъ ужь не пойду; я взойду на Монбланъ, хоть бы это стоило мнѣ жизни. Я обратился къ телескописту и приказалъ ему наставить свою машину въ должномъ направленіи и отправить насъ въ путь.

Гаррисъ испугался было и не хотѣлъ идти, но мнѣ удалось ободрить его, сказавъ, что всю дорогу я буду держать его за руку; тогда только онъ согласился, но и то вначалѣ немного дрожалъ отъ страха. Бросивъ послѣдній прощальный взоръ на окружающій роскошный лѣтній пейзажъ, я смѣло и рѣшительно приложился глазомъ къ стеклышку трубы и приготовился карабкаться по вѣчному снѣгу угрюмаго ледника.

Съ большими предосторожностями мы направились поперекъ большого Боссонскаго ледника, перебираясь черезъ ужасныя, зіяющія разсѣлины и лавируя среди величественныхъ утесовъ и ледяныхъ башенъ, съ карнизовъ которыхъ свѣшивались гигантскія ледяныя сосульки. Снѣжная пустыня, разстилавшаяся вокругъ насъ во всѣ стороны, была дика и угрюма выше всякаго описанія, а окружавшія насъ опасности были такъ велики, что временами я думалъ о возвращеніи. Однако, собравъ все свое мужество, я рѣшилъ идти впередъ.

Пересѣкши благополучно весь ледникъ, мы съ величайшею поспѣшностью начали карабкаться по крутизнѣ, которая за нимъ начиналась. Минутъ черезъ семь послѣ выступленія, мы доcтигли пункта, въ которомъ характеръ мѣстности радикально измѣнялся, передъ нашими глазами разстилалась и уходила къ небу, повидимому безпредѣльная покатость, покрытая сверкающимъ снѣгомъ. Глядя на эту чудовищную наклонную плоскость, при чемъ глаза мои упирались въ отдаленное небо, я чувствовалъ, что въ сравненіи съ этимъ все великое, все грандіозное, что приходилось мнѣ видѣть раньше, превращается въ ничтожное, микроскопическое.

Отдохнувъ съ минуту, мы поспѣшно двинулись далѣе. Не прошло и трехъ минутъ, какъ мы уже замѣтили впереди себя партію туристовъ и остановились, съ цѣлью наблюдать за нею. Съ трудомъ двигалась она по идущему накось длинному снѣговому гребню. Туристы, въ числѣ двѣнадцати человѣкъ, были связаны одною общею веревкою и, сохраняя разстояніе другъ отъ друга около пятнадцати футовъ, шли слѣдомъ въ одну линію, рѣзко выдѣляясь на чистой синевѣ неба. Въ числѣ ихъ была одна женщина. Мы видѣли, какъ ноги ихъ подымались и опускались; мы видѣли, какъ разомъ заносили они свои альпенштоки, казавшіеся какими-то маятниками, и съ силою упирались на нихъ; мы видѣли, какъ дама махала платкомъ. Подъемъ совершался медленно и съ большимъ трудомъ; съ трехъ часовъ утра отъ самаго Grands Mulets, что на Боссонскомъ ледникѣ, начался этотъ ужасный подъемъ, а теперь было уже одиннадцать часовъ. Мы видѣли, какъ они сѣли отдыхать на снѣгъ и пили что-то изъ бутылки. Минуту спустя они поднялись, чтобы совершить послѣдній переходъ; тогда двинулись и мы и скоро соединились съ ними.

Наконецъ, мы всѣ вмѣстѣ стоимъ на вершинѣ! Какая картина разстилается подъ нами внизу! Далеко на сѣверо-западъ текутъ и волнуются молчаливыя волны Фарнезскаго Оберланда, снѣжныя вершины котораго вслѣдствіе значительнаго разстоянія мерцаютъ нѣжнымъ мягкимъ свѣтомъ; на сѣверѣ поднимаются гигантскія формы Боббельгорна, задрапированнаго сверху до половины высоты сѣрымъ грозовымъ облакомъ, за нимъ, направо, тянется громадная цѣпь Цизальпійскихъ Кордильеровъ, потонувшихъ въ какомъ-то туманѣ; на востокѣ поднимаются колоссальныя массы Зодельгорна, Фуддельгорна и Диннергорна, вершины которыхъ свободны отъ облаковъ и сверкаютъ на солнцѣ бѣлымъ холоднымъ блескомъ; за ними едва виднѣется линія Гатскихъ горъ и Аллеганскихъ; на югѣ вздымается дымящійся пикъ Понокатепетла и недоступная вершина Скраббльгорна, на западѣ-юго-западѣ протянулся величественный хребетъ Гималаевъ, точно дремлющихъ въ пурпуровомъ заревѣ; а за ними весь видимый горизонтъ занимало взволнованное, залитое солнцемъ море Альповъ, среди общей массы которыхъ то тамъ, то здѣсь поднимались могущественные, какъ бы парящіе, куполы отдѣльныхъ великановъ; вонъ Ботльгорнъ, вонъ Садльгорпъ, Шовельгорнъ и Нудергорнъ.

Пораженные такимъ зрѣлищемъ, мы оба разомъ издали оглушительный, восторженный крикъ. Удивленный человѣкъ, стоявшій по близости, не выдержалъ.

— Стыдитесь, — сказалъ онъ, — чего это вы такъ орете, да еще на улицѣ.

Замѣчаніе это моментально перенесло меня обратно внизъ, въ Шамони. Давъ незнакомцу пару дружескихъ совѣтовъ и покончивъ съ нимъ, я обратился къ хозяину телескопа, заплатилъ ему полностью, что слѣдовало, и сказалъ, что мы совершенно очарованы своимъ путешествіемъ и остаемся здѣсь, не желая снова подниматься на гору, откуда ему пришлось бы добывать насъ помощію телескопа. Слова эти, конечно, ужасно его обрадовали, такъ какъ мы могли бы вѣдь опять отправиться въ прерванное путешествіе, а это не мало прибавило бы ему хлопотъ.

Я полагалъ, что теперь-то мы ужь неоспоримо имѣемъ право на дипломъ; поэтому я снова отправился къ начальнику проводниковъ, но тотъ подъ разными предлогами отказывалъ намъ, и кончилось тѣмъ, что мы такъ и уѣхали изъ Шанони, не получивъ дипломовъ. Вотъ какое сильное предубѣжденіе имѣетъ этотъ человѣкъ противъ нашей національноcти! Мы утѣшались тѣмъ, что порядочно таки надоѣли ему, такъ что не скоро онъ забудетъ насъ и наше восхожденіе. Однажды, онъ даже сказалъ, что ужасно сожалѣетъ, что въ Шамони нѣтъ убѣжища для умалишенныхъ, изъ чего мы поняли, что онъ, дѣйствительно, опасался, что мы доведемъ его до умопомѣшательства. Не буду скрывать, что таково и было наше намѣреніе, выполнить которое помѣшалъ намъ только недостатокъ времени.

Не смѣю совѣтовать читателю тотъ или другой способъ восхожденія на Монбланъ. Скажу только слѣдующее: человѣку слабому, робкому такое путешествіе врядъ ли доставитъ удовольствіе по причинѣ трудностей и даже страданій съ нимъ сопряженныхъ. Человѣку же молодому, съ хорошими нервами и здоровьемъ, со смѣлымъ и твердымъ характеромъ, имѣющему къ тому же возможность хорошо обезпечитъ свое семейство на случай какого-нибудь несчастія, такому, повторяю я, человѣку эта прогулка можетъ доставить громадное наслажденіе, а картина, которая откроется его глазамъ, далеко превзойдетъ все видѣнное имъ и не изгладится у него въ памяти во всю его жизнь.

Но если я не берусь совѣтовать человѣку первой категоріи предпринимать подобную экскурсію, то въ то же время, я и не отговариваю его. Во всякомъ случаѣ, если онъ рѣшится идти, то я посовѣтовалъ бы ему двѣ вещи: во-первыхъ, выбрать тихій и ясный день, а во-вторыхъ, не платить хозяину телескопа денегъ впередъ. Послѣднее необходимо потому, что извѣстно много печальныхъ случаевъ, когда люди эти, получивъ впередъ деньги, заводили несчастнаго туриста въ снѣговую пустыню и оставляли его тамъ на погибель.

Однажды при помощи шамонійскихъ телескоповъ нѣсколькимъ лицамъ пришлось быть очевидцами ужасной трагедіи. Представьте, что на слѣдствіи вы слышите слѣдующіе вопросы и отвѣты:

Слѣдователь. Стало быть, вы присутствовали при гибели этого несчастнаго?

Свидѣтель. Да, присутствовалъ.

Слѣдователь. Гдѣ же онъ въ это время находился?

Свидѣтель. Почти на самой вершинѣ Монблана.

Слѣдователь. А вы гдѣ находились?

Свидѣтель. На главной улицѣ Шамони.

Слѣдователь. Въ какомъ же разстояній вы были другъ отъ друга?

Свидѣтель. Нѣсколько болѣе пяти миль, если мѣрить, какъ птица летаетъ.

Несчастіе случилось въ 1866 году, годъ и одинъ мѣсяцъ спустя послѣ несчастія на Маттергорнѣ. Трое отважныхъ и опытныхъ въ лазаніи по горамъ англичанъ^[11] вздумали подняться на Монбланъ безъ помощи проводниковъ и носильщиковъ. Обѣ попытки отговорить ихъ были неудачны. Въ Шамони очень много сильныхъ телескоповъ. Громадныя мѣдныя трубы эти, стоящія на высокихъ подмосткахъ чуть не на каждомъ шагу, и жерлами своими устремленныя къ небу, имѣютъ видъ какой-то ужасной артиллеріи, помощію которой деревенька собирается отразить готовящееся нападеніе ангеловъ. Читатель легко повѣритъ, что въ это августовское утро 1866 г. около этихъ телескоповъ просто отбою не было отъ любопытныхъ, такъ какъ всѣ знали, что опасное предпріятіе уже начато, и всѣ боялись несчастія. Все утро телескопы были направлены на гору и окружены встревоженными группами зрителей; но бѣлыя пустыни были безжизнены.

Наконецъ, около одиннадцати часовъ изъ груди всѣхъ смотрѣвшихъ въ тотъ моментъ въ инструменты вырвался крикъ: «Вотъ они!» и дѣйствительно, далеко, далеко, на самой верхней террасѣ Grand Plateau появились три пигмея, карабкавшихся съ замѣчательной быстротой и ловкостью. Они вошли въ «Корридоръ» и пропали изъ виду на цѣлый часъ. Затѣмъ они появились снова, и скоро ихъ увидѣли всѣхъ троихъ, стоящихъ на самой вершинѣ Монблана. До сихъ поръ все шло хорошо. Нѣсколько минутъ они оставались на этой самой высокой точкѣ земли въ Европѣ, служа цѣлью для всѣхъ телескоповъ, а потомъ начали спускаться. Вдругъ всѣ трое исчезли, но мгновеніе спустя появились вновь д_в_у_м_я т_ы_с_я_ч_а_м_и футъ ниже!

Очевидно, они поскользнулись и полетѣли внизъ по почти отвѣсному склону льда, пока не задержались въ томъ пунктѣ, гдѣ склонъ этотъ упирается въ верхній ледникъ. Вполнѣ понятно, что далекіе свидѣтели этой катастрофы были твердо убѣждены, что видятъ передъ собой только трупы несчастныхъ; они съ трудомъ вѣрили своимъ глазамъ, увидѣвъ, какъ двое изъ этихъ людей поднялись на ноги и склонились надъ третьимъ. Въ теченіе двухъ съ половиною часовъ можно было наблюдать, какъ эти двое трудились надъ распростертымъ тѣломъ брата, которое казалось совершенно неподвижнымъ. Дѣла въ Шамони совершенно остановились, все населеніе толпилось на улицѣ; весь интересъ сосредоточился на томъ, что происходило тамъ, на этой возвышенной и пустынной сценѣ, удаленной на разстояніе пяти миль отъ зрителей. Наконецъ, было замѣчено, что оставшіеся въ живыхъ покинули третьяго, который, безъ сомнѣнія, былъ уже мертвъ, и начали спускаться, при чемъ одинъ изъ нихъ, повидимому, могъ двигаться только съ большимъ трудомъ. Движеніе ихъ было прослѣжено шагъ за шагомъ, пока они не достигли «Корридора» и не скрылись за его стѣною. Сумерки спустились, прежде чѣмъ они могли пройти «Корридоръ» и появиться на виду снова, такъ что телескопы сдѣлались безполезны.

Въ надвигающейся темнотѣ передъ путниками лежала самая опасная часть пути, такъ какъ, чтобы найти такое мѣсто, куда можно бы было спокойно и безопасно поставить ногу, имъ необходимо было добраться до самаго Grands Mulets — длинный и тяжелый спускъ, очень опасный даже и днемъ. Самые старые и опытные проводники выражали мнѣніе, что всѣ шансы за то, что спускъ будетъ неудаченъ и они должны погибнуть.

И все-таки смѣльчаки эти не погибли и благополучно достигли Grands Mulets. Недостаточно было даже того ужаснаго потрясенія, какое перенесла ихъ нервная система, чтобы поколебать ихъ мужество и хладнокровіе.

Изъ оффиціальнаго отчета видно, что этотъ опасный спускъ продолжался отъ начала сумерекъ и до двухъ часовъ утра, или даже болѣе, такъ какъ вспомогательная партія изъ Шамони достигла Grands Mulets около трехъ часовъ утра и выступила оттуда къ мѣсту несчастія подъ предводительствомъ сэра Георга Юнга, «который только что вернулся».

Проведя на ногахъ въ утомительномъ лазаніи по горамъ цѣлыхъ двадцать четыре часа подъ-рядъ, сэръ Георгъ предпринялъ новое восхожденіе во главѣ вспомогательной партіи изъ шести проводниковъ, чтобы доставить внизъ тѣло своего брата. Поступокъ этотъ былъ новымъ безразсудствомъ, такъ какъ партія оказалась черезчуръ слабою для выполненія задуманнаго. Вскорѣ въ Grands Mulets прибыла вторая вспомогательная партія и остановилась тамъ въ ожиданіи дальнѣйшихъ событій. Прошло десять часовъ съ того времени, какъ сэръ Георгъ отправился на вершину во второй разъ, а отрядъ этотъ, затерянный среди ледяной пустыни на высотѣ десяти тысячъ футовъ надъ уровнемъ моря, тщетно напрягалъ свое зрѣніе, оглядывая снѣговыя вершины надъ своими головами; наступилъ полдень, а вершины были попрежнему пустынны и безжизненны.

Партія встревожилась. Сейчасъ послѣ полудня шестеро изъ нея выступили на поиски и помощь сэру Георгу и его проводникамъ. Послѣ проводовъ этого отряда наступило снова тревожное ожиданіе. Прошло четыре часа, а извѣстій нѣтъ. Тогда въ пять часовъ изъ хижины вышелъ новый отрядъ, состоявшій изъ трехъ проводниковъ. Они понесли пищу и укрѣпляющіе напитки для ушедшихъ раньше и, кромѣ того, фонарь; приближалась ночь, а что еще хуже, начался мелкій, холодный дождь.

Въ то самое время, когда трое проводниковъ пустились въ опасное восхожденіе, начальникъ бюро проводниковъ области Монблана рѣшился на не менѣе опасный спускъ въ Шамони съ цѣлью привести подкрѣпленіе, что и исполнилъ въ одиночку и благополучно. Однако же, часа два спустя, а именно въ семь часовъ пополудни, тревожное ожиданіе разрѣшилось, наконецъ, благополучно. Послышался звукъ рога, и на снѣгу, въ верхней области горы, появилась группа черныхъ точекъ. Оставшіеся съ тревожною жадностью принялись считать эти точки: четырнадцать — значитъ, всѣ цѣлы. Черезъ полтора часа они были уже въ безопасности подъ кровлей хижины. Они принесли съ собой и тѣло. Сэръ Георгъ Юнгъ пробылъ здѣсь всего лишь нѣсколько часовъ и сейчасъ же пустился въ длинный и тяжелый путь отъ хижины въ Шамони, куда благополучно прибылъ въ два или три часа ночи, проведя на ногахъ среди скалъ и ледниковъ два дня и двѣ ночи. Его выносливость равняется его смѣлости.

Причина необъяснимаго промедленія сэра Георга и его партіи среди пустынь, гдѣ произошла катастрофа, заключалась въ густомъ туманѣ, отчасти же въ тѣхъ трудностяхъ, какія встрѣтились при спускѣ тѣла по этимъ опаснымъ крутизнамъ.

Тѣло, осмотрѣнное на слѣдствіи, оказалось нисколько не разбитымъ и прошло немало времени пока врачи открыли, что у него переломлена шея. Одинъ изъ оставшихся въ живыхъ братьевъ потерпѣлъ кое-какія неважныя поврежденія, другой же не получилъ даже и царапинки. Какъ могли остаться въ живыхъ эти люди, свалившіеся почти перпендикулярно съ высоты 2.000 футовъ, остается необъяснимымъ.

На Монбланъ поднималось немало и женщинъ. Одна англичанка, миссъ Страттонъ, два или три года тому назадъ возъимѣла дерзкую мысль предпринять восхожденіе среди зимы. Она попробовала и достигла цѣли. Мало того, по дорогѣ вверхъ она отморозила себѣ два пальца, влюбилась въ своего проводника на вершинѣ и вышла за него замужъ по возвращеніи въ долину. Даже въ романѣ не найдется ничего такого, что бы по части «ситуаціи» превосходило эту любовную сцену, происходившую чуть не подъ самыми небесами на пустынномъ ледяномъ холмѣ при температурѣ нуль въ то время, какъ кругомъ свирѣпствовала арктическая буря.

Первою женщиною, взошедшею на Монбланъ, была двадцатидвухлѣтняя дѣвушка, m-lle Марія Паради въ 1809 г. Съ ней былъ только ея возлюбленный, который, однако же, не былъ проводникомъ. Затѣмъ прекрасный полъ не возобновлялъ попытки въ теченіе почти тридцати лѣтъ, пока въ 1838 году не совершила восхожденія m-lle д’Анжевиль. Въ Шанони мнѣ пришлось натолкнуться на грубую старую литографію того времени, изображающую ее въ одинъ изъ моментовъ восхожденія. Впрочемъ, литографію эту я цѣню не какъ произведеніе искусства, а какъ документъ. Миссъ д’Анжевиль надѣла мужскія панталоны, чтобы удобнѣе было лазить — это очень умно; но всю пользу этого костюма она уничтожила, прибавивъ къ нему еще свою юбку, что совсѣмъ уже глупо. Одно изъ самыхъ печальныхъ событій, имѣвшихъ причиною безразсудную страсть человѣчества лазить по опаснымъ горамъ, случилось на Монбланѣ въ сентябрѣ 1870 года. Мистеръ д’Аркъ разсказываетъ о немъ вкратцѣ въ своей «Исторіи Монблана». Въ слѣдующей главѣ я привожу наиболѣе существенное изъ этого разсказа.

ГЛАВА XV.
Катастрофа, стоившая 11 жизней.

6-го сентября 1870 года изъ Шамони, съ цѣлью совершить восхожденіе на Монбланъ, вышелъ караванъ, состоявшій изъ одиннадцати человѣкъ — трехъ туристовъ: американцевъ гг. Рандаль и Бинъ и одного шотландца г. Георга Коркиндаля, трехъ проводниковъ и пяти носильщиковъ. Хижины на Grands Mulets партія достигла въ тотъ же день. Восхожденіе возобновилось на слѣдующій день, 6-го сентября. Погода стояла ясная и благопріятная, такъ что за движеніемъ партіи можно было наблюдать черезъ телескопы въ Шамони. Въ два часа пополудни партію видѣли уже вблизи вершины. Спустя нѣсколько минутъ она начала обратный спускъ; затѣмъ ихъ окружило облако и они исчезли изъ виду. Прошло восемь часовъ, и облако не разсѣивалось; наступила ночь, а никто изъ нихъ не вернулся еще въ Grands Mulets. Сильвенъ Куте, смотритель тамошней хижины, подозрѣвая несчастіе, послалъ внизъ въ долину за помощью. Тотчасъ же явился отрядъ проводниковъ, но едва послѣ утомительнаго перехода достигъ онъ хижины, какъ поднялась ужасная буря. Отряду пришлось оставаться въ выжиданіи, такъ какъ въ такую погоду ничего нельзя было предпринять.

Страшная буря безъ перерывовъ продолжалась б_о_л_ѣ_е н_е_д_ѣ_л_и; однако же, 17-го сентября Кутенъ въ сопровожденій нѣсколькихъ проводниковъ вышелъ изъ хижины на поиски, увѣнчавшіеся успѣхомъ. Въ снѣжныхъ пустыняхъ, лежащихъ около самой вершины, они натолкнулись на пять труповъ, лежавшихъ другъ около друга въ положеніи отдыхающихъ людей, обстоятельство, заставляющее думать, что несчастные, истощенные усталостью и голодомъ, упали здѣсь и, уснувъ, были захвачены незамѣтно подкравшимся холодомъ. Нѣсколько шаговъ далѣе Кутенъ нашелъ еще пять тѣлъ. Трупъ одиннадцатаго — одного изъ носильщиковъ, совсѣмъ не былъ розысканъ, несмотря на самые тщательные поиски.

Въ карманѣ у г. Бина, одного изъ американцевъ, была найдена записная книжка, въ которой карандашемъ были написаны слѣдующія немногія фразы, ярко рисующія намъ то ужасное положеніе, въ которомъ находились эти несчастные въ послѣдніе часы своей жизни и которое они вполнѣ сознавали, несмотря на слабѣющее сознаніе.

Вторникъ, сентября 6. Я совершилъ восхожденіе на Монбланъ въ обществѣ десяти человѣкъ; восьми проводниковъ и гг. Каркиндаля и Рандаля. Мы достигли вершины въ половинѣ третьяго. Только-что мы покинули ее, какъ были окружены снѣжнымъ облакомъ. Ночь провели въ гротѣ, выкопанномъ въ снѣгу, который представлялъ весьма плохую защиту, и я всю ночь чувствовалъ гебя весьма плохо.

Сентября 7. Утро. Холодъ ужасный. Снѣгъ падаетъ густо, не переставая. Проводники не отдыхаютъ ни на минуту.

Печеръ. Дорогая Гесси, вотъ уже два дня, какъ мы на Монбланѣ подъ ужасною снѣжною бурею; мы потеряли дорогу и занесены снѣгомъ за высотѣ 15.000 футовъ. Я потерялъ надежду на возвращеніе.

Среди ослѣпляющей снѣжной мятели безъ всякой надежды они крутились на одномъ мѣстѣ на пространствѣ какихъ-нибудь 100 ярдовъ во всѣ стороны: и когда, наконецъ, холодъ и усталость сломили ихъ, они тутъ же и легли въ выкопанную въ снѣгу яму, чтобы умереть медленно, умереть по дюймамъ, умереть, н_е п_о_д_о_з_р_ѣ_в_а_я, ч_т_о о_н_и л_е_ж_а_т_ъ в_ъ р_а_з_с_т_о_я_н_і_и н_ѣ_с_к_о_л_ь_к_и_х_ъ ш_а_г_о_в_ъ о_т_ъ н_а_с_т_о_я_щ_е_й д_о_р_о_г_и. Спасеніе было такъ близко, но они не знали о немъ, — обстоятельство, еще болѣе увеличивающее трагизмъ этого печальнаго случая.

Авторъ «Histoire du Mont Blanc» отзывается слѣдующимъ образомъ о послѣднихъ заключительныхъ фразахъ этихъ патетическихъ записокъ.

«Здѣсь буквы становятся большими и колеблющимися; рука, писавшая ихъ, очевидно, стала ослабѣвать и коченѣть; но духъ еще борется, и вѣра, и покорность умирающаго выразились въ нихъ съ трогательной простотой».

«Быть можетъ, замѣтки эти будутъ найдены и пересланы вамъ. У насъ нѣтъ пищи; ноги мои совсѣмъ замерзли и силы оставляютъ меня; я могу написать еще нѣсколько словъ. Оставляю состояніе на воспитаніе К.; знаю, что вы распорядитесь имъ благоразумно. Умираю съ вѣрою въ Бога и любовью къ вамъ. Прощайте всѣ. Увидимся снова на небѣ… я все думаю о васъ».

Обыкновенно Альпы посылаютъ своимъ жертвамъ быструю смерть, но въ данномъ случаѣ онѣ отступили отъ своего правила. Несчастные эти умерли самою страшною смертью, о какой только сохранились воспоминанія въ исторіи этихъ горъ, исторіи вообще очень богатой всевозможными трагическими происшествіями.

ГЛАВА XVI.

Нанявъ нѣсколькихъ проводниковъ и носильщиковъ. мы совершили съ Гаррисомъ восхожденіе къ «Hôtel des Pyramides», построенному на самомъ верху морены, которая окружаетъ ледникъ

Боссонъ. Дорога, текшая все время круто въ гору, пролегала по лѣсамъ и лугамъ, покрытымъ роскошною травою и цвѣтами, такъ что, если не считать утомленія, то прогулка вышла восхитительная. Изъ оконъ гостинницы мы любовались громаднымъ ледникомъ, лежавшимъ прямо передъ нами. Послѣ отдыха мы спустились по тропинкѣ, проложенной по крутому внутреннему откосу морены, и выступили на самый ледникъ. Одною изъ достопримѣчательностей этого мѣста была пещера, что-то вродѣ туннеля, вырубленная въ толщѣ ледника. Хозяинъ пещеры взялъ свѣчи и повелъ насъ осматривать. Ширина пещеры равнялась 3—4 футамъ, а вышина около 6-ти. Стѣны ея изъ чистаго плотнаго льда испускали нѣжный, но сильный голубоватый свѣтъ, что производило весьма пріятный эффектъ и наводило на мысль о волшебныхъ пещерахъ и о прочихъ тому подобныхъ вещахъ. Пройдя нѣсколько шаговъ и очутившись въ темнотѣ, мы обернулись и остановились, очарованные прелестною картиною; предъ нами сквозь голубоватую дымку сумрака пещеры рисовались залитые солнечнымъ свѣтомъ отдаленные лѣса и горныя вершины, какъ бы вставленные въ темную рамку входной арки пещеры.

Длина туннеля оказалась около 100 ярдовъ. Дойдя до конца, проводникъ нашъ скрылся со своей свѣчкой гдѣ-то въ боковомъ проходѣ, оставивъ насъ въ нѣдрахъ ледника однихъ посреди полнѣйшей темноты. Нимало не сомнѣваясь, что онъ задумалъ убить и ограбить насъ, мы вынули спички и приготовились продать свою жизнь какъ можно дороже и въ худшемъ случаѣ даже зажечь весь ледникъ, но вскорѣ человѣкъ этотъ, очевидно, измѣнилъ свое намѣреніе; онъ началъ пѣть низкимъ пріятнымъ голосомъ и пробудилъ этимъ весьма интересное эхо.

Вернувшись, наконецъ, къ намъ, онъ принялся объяснять, что онъ и уходилъ именно съ этою цѣлью. Мы сдѣлали видъ, что вѣримъ ему. Такимъ образомъ, жизнь наша снова была въ страшной опасности, и только мудрой осмотрительности и хладнокровному мужеству, которыя и раньше уже не разъ выручали насъ изъ бѣды, мы можемъ приписать наше спасеніе. Тѣмъ не менѣе, пещеру эту слѣдуетъ посѣтить каждому туристу, это стоитъ хлопотъ. Только я совѣтовалъ бы идти туда, хорошо вооружившись. Я не скажу, что для этого безусловно необходима артиллерія, но если большихъ затрудненій въ этомъ не предвидится, то не буду и отсовѣтывать брать ее. Вся прогулка туда и назадъ составляетъ около 3 ¹/₂ миль, изъ которыхъ три идутъ по ровному грунту. Мы совершили ее менѣе, чѣмъ въ одинъ день, но неопытному, если позволяетъ время, я посовѣтовалъ бы пожертвовать за нее два дня. Въ Альпахъ ничего нельзя выиграть поспѣшностію переутомленіемъ, да и что толку, если работа, требующая двухъ дней, будетъ скомкана въ одинъ ради возможности хвастаться впослѣдствіи такимъ подвигомъ. Гораздо лучше сдѣлать ту же работу въ два дня, а потомъ, въ своемъ отчетѣ и разсказахъ объ одномъ днѣ умолчать. Это сохранитъ силы и не повредитъ отчету. Наиболѣе разсудительные изъ альпійскихъ туристовъ такъ и поступаютъ.

Затѣмъ, мы пригласили къ себѣ начальника проводниковъ и потребовали у него отрядъ проводниковъ и носильщиковъ, чтобы совершить восхожденіе на Монтавертъ. Идіотъ этотъ вытаращилъ на насъ глаза и сказалъ:

— Чтобы идти на Монтавертъ, вамъ не требуется ни проводниковъ, ни носильщиковъ.

— Что же намъ требуется, въ такомъ случаѣ?

— Вамъ? Больница!

Грубость эта такъ меня поразила, что расположеніе духа было испорчено на долго.

На слѣдующій день, рано утромъ, мы достигли высоты 5.000 футъ надъ уровнемъ моря, гдѣ и позавтракали, ставши лагеремъ. Мѣсто это называлось Caillet. Тамъ стояла хижина, и протекалъ ручей съ холодною, какъ ледъ, водою. На дверяхъ хижины находилась слѣдующая надпись на французскомъ языкѣ: «Здѣсь за 50 сантимовъ можно видѣть живую серну». Мы не любопытствовали. Наоборотъ, намъ хотѣлось видѣть мертвую серну.

Вскорѣ послѣ полудня мы закончили восхожденіе и прибыли въ новую гостинницу, построенную на Монтавертѣ. Съ этого пункта мы любовались видомъ на Mer de Glace, вверхъ по склону котораго глазъ проникаетъ на цѣлыя шесть миль. Отсюда этотъ громадный ледникъ кажется какимъ то моремъ, высокія гряды волнъ котораго внезапно застыли во время бури, далѣе же вверхъ поверхность ледника представляетъ уже настоящій хаосъ нагроможденныхъ другъ на друга ледяныхъ валовъ.

По головоломной тропинкѣ крутого склона морены мы спустились на самый ледникъ. Тамъ и сямъ виднѣлись группы туристовъ обоего пола, что производило впечатлѣніе какого-то громаднаго ледяного катка.

Мѣстность эту посѣтила императрица Жозефина, которая въ 1810 году совершила восхожденіе на Монтавертъ; впрочемъ, она была не одна, впереди шествовала настоящая маленькая армія, которая сглаживала дорогу, а, быть можетъ, даже устилала ее ковромъ. За этой арміей подъ попеченіемъ 68 проводниковъ слѣдовала уже сама императрица.

Нѣсколько позднѣе преемница ея тоже посѣтила Шамони, но уже при совершенно иной обстановкѣ. Это было 7 недѣль спустя послѣ паденія имперіи, когда несчастная эксъ-императрица, Марія-Луиза, явилась сюда въ качествѣ бѣглеца. Въ бурную ночь, съ двумя всего провожатыми стояла она у дверей крестьянской хижины, измученная, иззмокшая отъ дождя, при чемъ «красный слѣдъ отъ утерянной короны все еще опоясывалъ чело ея», и просила убѣжища, но получила отказъ. Всего нѣсколько дней передъ этимъ лесть и поклоненіе народа ласкали ея слухъ, теперь же до чего она дожила!

Мы благополучно перешли Mer de Glace, хотя и претерпѣли не мало страху. Ледниковыя трещины были такъ глубоки, такъ сини и высматривали такъ таинственно, что, перебираясь черезъ нихъ, мы чувствовали себя не совсѣмъ хорошо; громадныя округленныя волны льда были такъ скользки и представляли столько затрудненій для взлѣзанія на нихъ, что шансы поскользнуться и затѣмъ свалиться въ трещину, были столь велики, что нисколько не способствовали уменьшенію этого чувства неловкости.

На днѣ углубленія между двумя самыми высокими изъ вышеупомянутыхъ ледяныхъ волнъ, мы нашли какого-то проказника, который занимался якобы тѣмъ, что вырубалъ во льду ступени для болѣе безопаснаго спуска туристовъ. Подойдя къ нему, мы застали его сидящимъ, но онъ тотчасъ же вскочилъ и вырубивъ во льду пару ступеней, годящихся развѣ для кошки, потребовалъ за это франкъ, или даже два. Затѣмъ, онъ снова усѣлся дремать, пока его не разбудитъ слѣдующая партія. Такимъ образомъ, за одинъ этотъ день онъ уже успѣлъ получить контрибуцію не менѣе какъ съ трехсотъ человѣкъ, льду же нарубилъ тамъ мало, что даже не испортилъ вида. Приходилось мнѣ и раньше слышать о недурныхъ синекурахъ, но собирать мостовую пошлину на ледникѣ, мнѣ кажется, это такая пріятная синекура, о возможности которой я даже и не подозрѣвалъ.

День былъ до чрезвычайности жаркій, такъ что мы просто изнемогали отъ жажды. Что за невыразимая роскошь припасть въ такую минуту къ чистой и прозрачной, холодной ледниковой водѣ! Въ каждой ложбинѣ между этими громадными ледяными хребтами журчала прозрачная струйка, протачивая себѣ русло во льду собственнымъ движеніемъ; кромѣ того, въ этихъ мѣстахъ каждый осколокъ скалы образуетъ углубленія во льду, чего-то вродѣ чаши съ гладкими бѣлыми стѣнками и дномъ изъ чистѣйшаго льда, чаши, наполненной до самыхъ краевъ водою такой безусловной чистоты и прозрачности, что невнимательный наблюдатель можетъ вовсе не замѣтить ея и думать, что чаша эта пуста. Бассейны эти такъ привлекательны, что я то и дѣло припадалъ къ нимъ, даже когда и не чувствовалъ особой жажды, и погрузивъ въ нихъ свое лицо, пилъ эту воду, пока не начинали болѣть зубы. Нигдѣ въ цѣлой Европѣ, за исключеніемъ швейцарскихъ горъ, мы не могли пользоваться однимъ изъ величайшихъ наслажденій, состоящимъ въ томъ, чтобы утолять жажду холодною, какъ ледъ водою; здѣсь же, на этихъ высотахъ, на каждомъ шагу текутъ безчисленныя, какъ бы танцующія струйки восхитительной воды, которую мы съ товарищемъ постоянно пили, выражая ей за то нашу глубочайшую признательность.

Во всей Европѣ, за исключеніемъ горныхъ мѣстностей, вода плоха и безвкусна до невѣроятія; она просто никуда не годится; даже ледъ нисколько не помогаетъ: она неизлечимо плоха, неизлечимо безвкусна. Ею хорошо только мыться; удивляюсь, что большинству здѣшнихъ жителей мысль эта какъ-то не приходитъ въ голову. Въ Европѣ вы каждую минуту услышите, какъ кто-нибудь со страхомъ говоритъ: «Никто не пьетъ этой воды», и дѣйствительно, они имѣютъ вполнѣ основательныя причины такъ говорить. Мало того, въ нѣкоторыхъ мѣстахъ они находятъ нужнымъ даже запрещать пить иную воду. Въ Парижѣ и Мюнхенѣ, напримѣръ, часто говорятъ: «Не пейте этой воды, она настоящій ядъ».

Одно изъ двухъ: или Америка вообще здоровѣе Европы, несмотря на свою «упорную» склонность къ ледяной водѣ, или же она не съ такой точностью, какъ Европа, ведетъ у себя статистику смертныхъ случаевъ. Съ своей стороны, я стою за точность нашей статистики; а если это такъ, то города наши здоровѣе, чѣмъ города европейскіе. Германское правительство каждый мѣсяцъ печатаетъ сравнительную таблицу смертности различныхъ мѣстностей. Просматривая за много мѣсяцевъ эти таблицы, я открылъ тотъ интересный фактъ, что каждый городъ имѣетъ свою опредѣленную цифру смертности, которая регулярно повторяется изъ мѣсяца въ мѣсяцъ. Таблицы эти, которыя могли бы печататься стереотипнымъ способомъ, такъ онѣ мало мѣняются, составляются на основаніи недѣльныхъ отчетовъ, дающихъ среднія числа смертности, приходящіяся на каждую тысячу населенія въ годъ. Въ нихъ противъ Мюнхена всегда стоитъ число 33 (годовое среднее на 1000 человѣкъ населенія), противъ Чикаго 15 или 17, Дублина — 48 и такъ далѣе.

Изъ американскихъ городовъ только немногіе появляются на этихъ таблицахъ, но за то тѣ, которые тамъ попадаются, взяты изъ весьма различныхъ мѣстъ этой страны и поэтому могутъ служить хорошимъ мѣриломъ здоровья въ большихъ городахъ Соединенныхъ Штатовъ; числа эти, кромѣ того, ясно говорятъ, что наши деревни или небольшіе города гораздо здоровѣе, чѣмъ большіе.

Вотъ среднія числа для нѣкоторыхъ изъ американскихъ городовъ, взятыя изъ таблицъ германскаго правительства:

Чикаго, на 1000 человѣкъ населенія ежегодно смертей 16; Филадельфія 18; Ст. Луи 18; Санъ-Франциско 19; Нью-Іоркъ (Дублинъ Америки) 23.

Посмотрите теперь, какой рѣзкій скачекъ дѣлаютъ цифры, когда очередь доходитъ до европейскихъ городовъ.

Парижъ 27; Глазговъ 27; Лондонъ 28; Вѣна 28; Аугсбургъ 28; Брауншвейгъ 28; Кенигсбергъ 29; Кельнъ 29; Дрезденъ 29; Гамбургъ 29; Берлинъ 30; Бомбей 30; Варшава 31; Бреславль 31; Одесса 32; Мюнхенъ 33; Страсбургъ 33; Пестъ 35; Кассель 35; Лиссабонъ 36; Ливерпуль 36; Прага 37; Мадрасъ 37; Бухарестъ 39; С.-Петербургъ 40; Тріестъ 40; Александрія (Египетъ) 43; Дублинъ 48; Калькута 55.

Эдинбургъ, по смертности, равенъ Нью-Іорку — 23; всѣ остальные города списка, если не считать Франкфурта-на-Майнѣ, для котораго цифра смертности равна 20, показываютъ смертность еще большую; но и Франкфуртъ-на-Майнѣ, и тотъ имѣетъ большую смертность, чѣмъ Чикаго, С.-Франциско, С.-Луи, или Филадельфія.

Быть можетъ, точныя данныя о средней смертности во всемъ мірѣ раскрыли бы тотъ фактъ, что на одинъ смертный случай на 1000 человѣкъ населенія Америки приходится два случая на то же количество населенія въ другихъ странахъ.

Я не люблю инсинуировать, но думаю, что приведенныя выше статистическія данныя сильно говорятъ за то, что населеніе пьетъ здѣсь повсюду отвратительную воду.

Мы влѣзли на морену противоположнаго берега ледника и проползли по острому гребню ея ярдовъ сто или около того, подвергаясь ежеминутной опасности свалиться внизъ въ ледникъ. Упасть пришлось бы съ высоты не болѣе 100 футовъ, но такъ какъ результатъ для меня получился бы одинъ и тотъ же, какъ и при паденіи съ высоты 1000 футовъ, то я и къ стофутовой дистанціи отнесся бы съ большимъ уваженіемъ и весьма обрадовался, когда путешествіе это окончилось. Морена представляетъ позицію, весьма неудобную для штурма. Съ нѣкотораго отдаленія она кажется какой-то безконечной могилой изъ мелкаго песка, очень ровной и гладкой, на самомъ же дѣлѣ она состоитъ изъ груды обломковъ всевозможной величины, отъ кулака до добраго коттеджа. Вскорѣ мы достигли мѣста, именуемаго «Mauvais Pas», что значитъ Скверный шагъ. Это была головоломнѣйшая тропинка, извивающаяся по обрывамъ въ сорокъ или 50 футовъ высоты, только въ немногихъ мѣстахъ огражденная желѣзными перилами. Подвигаясь медленно и осторожно, съ непріятнымъ ощущеніемъ на сердцѣ, я, наконецъ добрался до половины пути. Надежда стала расцвѣтать уже въ моемъ сердцѣ, но, увы, ей пришлось тотчасъ же увянуть; передо мною внезапно предстала свинья, длинномордая, покрытая щетиною; она подняла свое рыло и вопросительно поводила на меня ноздрями. Свинья на partie de plaisir въ Швейцаріи — подумайте только! Поразительно и неправдоподобно; можно поэму написать по этому поводу! Отступить она не могла, еслибъ даже и хотѣла. Было бы неблагоразумно отстаивать свое достоинство тамъ, гдѣ едва хватаетъ мѣста; чтобы встать на ноги, мы даже и не пробовали. За нами было человѣкъ до двадцати или тридцати дамъ и мужчинъ; всѣ мы повернули и пошли назадъ, а за ними слѣдомъ шла свинья. Животное казалось не особенно смущеннымъ тѣмъ, что оно надѣлало; вѣроятно, это ей не впервые.

Въ 4 часа пополудни мы достигли ресторана, построеннаго на вершинѣ и называемаго «Château». Здѣсь была цѣлая фабрика сувенировъ съ весьма большимъ и разнообразнымъ запасомъ. На память объ этомъ мѣстѣ я купилъ простой ножъ для разрѣзанія бумаги, а на своемъ альпенштокѣ приказалъ выжечь имена Монблана, Mauvais Pas и разныхъ другихъ мѣстностей. Затѣмъ мы спустились въ долину и отправились домой, не связываясь другъ съ другомъ веревкою. Опасности тутъ не было, такъ какъ долина совершенно горизонтальна и имѣетъ 5 миль ширины.

Въ гостинницу мы вернулись, когда еще не было 9-ти часовъ. На слѣдующее утро мы выѣхали въ Женеву, взявъ мѣста на верху дилижанса. Мы сидѣли подъ навѣсомъ, въ обществѣ, если не ошибаюсь, болѣе двадцати другихъ путешественниковъ. Верхъ находился на такой высотѣ, что влѣзать туда пришлось съ помощью лѣстницы. Громоздкій экипажъ былъ набитъ биткомъ какъ внутри, такъ и наверху. Одновременно съ нашимъ отошли другіе пять дилижансовъ, точно также переполненныхъ. Для большей увѣренности мы взяли билеты за два дня впередъ до поѣздки, заплативъ установленную цѣну, т. е. пять долларовъ съ человѣка; но остальная публика оказалась умнѣе; она вѣрила Бедекеру и ожидала; поэтому нѣкоторые купили себѣ билеты за одинъ или два доллара. Бедекеръ знаетъ все касающееся компаній, содержащихъ гостинницы, желѣзныя дороги и дилижансы и смѣло выражаетъ свой мнѣнія. Это лучшій другъ и совѣтникъ каждаго путешественника.

Никогда раньше не приходилось намъ видѣть Монбланъ въ полномъ его величіи и красотѣ, какъ теперь, когда мы отъѣхали отъ него уже немало миль. Грандіозный контуръ его поднимался высоко въ небеса и казался такимъ бѣлымъ, холоднымъ и торжественнымъ, что весь остальной міръ выглядѣлъ передъ нимъ чѣмъ-то грубымъ и тривіальнымъ. Когда онъ, наконецъ, скрылся изъ вида, одинъ старый англичанинъ усѣлся на мѣсто и сказалъ:

— Ну, я удовлетворенъ, я видѣлъ важнѣйшія достопримѣчательности Швейцаріи — Монбланъ и зобъ — теперь домой!

ГЛАВА XVII.

Въ Женевѣ, въ этомъ восхитительномъ городѣ, гдѣ изготовляются самые точные часы для всего свѣта, но гдѣ собственные городскіе часы не показываютъ времени вѣрно даже случайно, мы провели нѣсколько пріятныхъ дней, отдыхая послѣ понесенныхъ трудовъ.

Женева переполнена маленькими лавченками, а лавченки передолнены различными привлекательными бездѣлушками; но если вы зайдете въ такую лавку, то продавецъ такъ надоѣстъ вамъ приставаніями купить то ту, то другую вещь, что вы рады будете выбраться оттуда и ужь вторично повторить попытки не отважитесь.

Женевскіе лавочники, даже самые мелкіе, не менѣе настойчивы и надоѣдливы, чѣмъ продавцы того чудовищнаго улья Парижа, Grands Magasins du Louvre, гдѣ низшаго разбора назойливость и приставанье возведены въ науку.

Другая скверная черта, это разнообразіе цѣнъ въ маленькихъ лавочкахъ Женевы. Какъ-то разъ я остановился посмотрѣть на выставленную въ окнѣ очень хорошенькую нитку дѣтскихъ четокъ. Я любовался ею, но купить не намѣревался, такъ какъ не имѣлъ въ нихъ нужды; врядъ ли даже я и носилъ когда четки. Въ это время изъ лавки вышла продавщица и предложила мнѣ купить вещицу за тридцать пять франковъ. Я сказалъ, что это недорого, но что она мнѣ не нужна.

— О, сударь, но онѣ такъ хороши!

Я согласился съ нею, но отвѣчалъ, что онѣ совсѣмъ не подходятъ къ человѣку моихъ лѣтъ и характера. Тѣмъ не менѣе, она бросилась въ лавку и, вернувшись съ вещицей, старалась насильно всунутъ ее мнѣ въ руки, говоря:

— Вы только посмотрите, какъ онѣ красивы! Конечно, г-нъ возьметъ ихъ; я отдаю ихъ г-ну за тридцать франковъ. Что дѣлать, это убытокъ, но надо же жить!

Опустивъ руки, я пытался тронуть ея сердце своею беззащитностью. Но не тутъ-то было; она завертѣла на солнцѣ четками передъ самымъ моимъ носомъ, восклицая: — О, г-нъ не можетъ не взять ихъ! — Затѣмъ, она повѣсила ихъ на пуговицу моего сюртука и, сложивъ съ покорною миною руки, сказала: — Куда ни шло, тридцать франковъ; это просто невѣроятно дешево за такую хорошенькую вещицу! Пусть Богъ меня вознаградитъ за эту жертву.

Отстранивъ отъ себя вещь, я вышелъ изъ лавки, покачивая головою и улыбаясь въ глупомъ замѣшательствѣ. Не обращая вниманія на прохожихъ, которые начали останавливаться и собираться около насъ, женщина выскочила за мной изъ лавки и, потрясая четками, кричала:

— Сударь, возьмите ихъ за двадцать восемь!

Я покачалъ головой отрицательно.

— Двадцать семь! Это громадный убытокъ, это просто разоренье, но возьмите, только возьмите ихъ!

Я продолжалъ отступленіе и трясъ головою.

— Mon Dieu, уступаю ихъ за двадцать шесть! Такъ и быть, идите же!

Но я не уступалъ. Все время около меня находилась маленькая дѣвочка, англичанка, со своей нянькою; онѣ и теперь шли позади меня. Продавщица бросилась къ нянькѣ, вложила ей въ руку четки и сказала:

— Г-нъ беретъ ихъ за двадцать пять! Отнесите ихъ въ гостинницу, онъ пришлетъ деньги завтра утромъ, черезъ день, когда ему заблагоразсудится. — Затѣмъ, обращаясь къ ребенку:

— Когда твой папа пришлетъ мнѣ деньги, приходи и ты, мой ангельчикъ; я дамъ тебѣ кое-что, о, какое хорошее.

Это спасло меня. Нянька отказалась отъ четокъ наотрѣзъ, и инцидентъ былъ поконченъ.

«Достопримѣчательности» Женевы не многочисленны. Я сдѣлалъ попытку разыскать дома, гдѣ нѣкогда жили два самыхъ непріятныхъ человѣка, Руссо и Кальвинъ, но безуспѣшно. Отчаявшись въ поискахъ, я рѣшился идти домой, при чемъ оказалось, что, благодаря удивительнымъ свойствамъ города, гораздо легче на это рѣшиться, чѣмъ выполнить. Дѣло въ томъ, что я заблудился въ этихъ узкихъ и извилистыхъ улицахъ и проплуталъ въ нихъ въ теченіе часа или двухъ. Наконецъ, выйдя на какую-то улицу, которая показалась мнѣ знакомою, я сказалъ про себя: «Ну, теперь я дома». Оказалось, что я ошибся; это была «Адская» улица. Скоро я нашелъ другую улицу, которая тоже казалась знакомою. «Ну, — сказалъ я, — теперь-то я ужь навѣрное дома». И ошибся вторично. Это была улица «Чистилища». Немного спустя я опять подумалъ. «Н_а_к_о_н_е_ц_ъ-то я выбрался, теперь…». Но увы, это была «Райская» улица. Я находился еще дальше отъ дома, чѣмъ былъ прежде. Довольно странныя названія для улицъ, но, вѣроятно, авторъ этихъ названій былъ Кальвинъ, «Адская» и «Чистилище» подходили къ двумъ улицамъ, какъ перчатка на руку, но названіе «Райская» дано, вѣроятно, въ насмѣшку.

Выйдя, наконецъ, на берегъ озера, я уже зналъ, куда идти.

Проходя мимо ювелирныхъ магазиновъ, я былъ свидѣтелемъ слѣдующаго страннаго поступка. Впереди меня шла какая-то дама; наискось и на перерѣзъ ей, повидимому, зѣвая по сторонамъ, двигался щегольски одѣтый дэнди, такъ точно разсчитавшій свое движеніе, что въ моментъ, когда дама поравнялась съ нимъ, онъ очутился какъ разъ передъ ней; при этомъ онъ не сдѣлалъ даже попытки дать ей дорогу, не извинился, даже не замѣтилъ ее. Дамѣ пришлось остановиться и дать ему пройти. Я удивился, неужели эта грубость сдѣлана съ намѣреніемъ. Онъ подошелъ къ стулу и сѣлъ за маленькій столикъ; у сосѣднихъ столиковъ сидѣло двое или трое другихъ мужчинъ, пившихъ подслащенную воду. Я ждалъ, проходитъ мимо молодой человѣкъ; этотъ молодецъ встаетъ и продѣлываетъ съ нимъ ту же штуку. Мнѣ все еще казалось невѣроятнымъ, чтобы онъ дѣлалъ это умышленно. Чтобы удовлетворить свое любопытство, я обошелъ кругомъ квартала и быстро направился мимо него. Когда я былъ уже близко, онъ поднялся и лѣниво двинулся мнѣ на перерѣзъ. Онъ попался мнѣ подъ ноги какъ разъ во время, чтобы принять на себя полный вѣсъ моего тѣла. Тогда я увѣрился, что предшествующее поведеніе его было умышленно, а не случайно.

Впослѣдствіи я имѣлъ случай наблюдать нѣчто подобное и въ Парижѣ, хотя и не въ видѣ забавы; тамъ это объясняется полнѣйшимъ пренебреженіемъ къ правамъ и спокойствію ближняго. Можно еще удивляться, что въ Парижѣ, гдѣ самый законъ говоритъ: «Слабый долженъ уступать дорогу сильному», подобное поведеніе наблюдается не такъ часто, какъ этого слѣдовало бы ожидать. Мы штрафуемъ кучера, если онъ собьетъ съ ногъ пѣшехода; въ Парижѣ штрафуютъ прохожаго за то, что его сбили съ ногъ. По крайней мѣрѣ, такъ говорятъ другіе, самъ же я видѣлъ совершенно иное, заставляющее меня сомнѣваться; при мнѣ однажды кучеръ сбилъ съ ногъ какую-то старую женщину, полиція тотчасъ же арестовала его и увела. Это похоже на то, что его думали наказать.

Я не буду восхвалять американскихъ обычаевъ; развѣ не служатъ они постоянно предметомъ насмѣшекъ для строгой и утонченной Европы? Однако же, я не могу удержаться, чтобы не указать превосходства нашего въ одномъ отношеніи: по нашимъ улицамъ дама можетъ ходить хоть цѣлый день, какъ и куда ей угодно, не опасаясь, чтобы кто-нибудь обезпокоилъ ее; въ Лондонѣ же даже въ полдень, если она идетъ безъ провожатаго, то непремѣнно будетъ затронута и оскорблена, и не какимъ-нибудь пьянымъ матросомъ, а человѣкомъ, имѣющимъ видъ джентльмена и соотвѣтственно этому одѣтымъ. Утверждаютъ обыкновенно, что господа эти вовсе не джентльмены, а просто проходимцы, одѣтые, какъ джентльмены. Но случай съ полковникомъ Валентиномъ Бекеромъ опровергаетъ такой аргументъ, такъ какъ никто не можетъ быть офицеромъ Британской арміи, если не имѣетъ права на титулъ джентльмена. Господинъ этотъ, находясь въ купэ какого-то поѣзда только вдвоемъ съ беззащитною дѣвушкою… но это такая гнусная исторія, да и, безъ сомнѣнія, читатель еще не забылъ о ней. Лондонъ, вѣроятно, уже попривыкъ къ подобнымъ Бекерамъ и ихъ поведенію, иначе онъ выказалъ бы болѣе возмущенія ни негодованія. Бекеръ былъ «арестованъ» въ гостиной, при чемъ его не посѣщали бы чаще и не осыпали бы большимъ вниманіемъ, если бы онъ совершилъ даже шесть убійствъ, а потомъ, когда висѣлица была бы уже готова, «обратился бы къ религіи», подобно незабвенной памяти Карлу Пису. У насъ въ Арканзасѣ, правда, нехорошо хвалить самимъ себя, и сравненія всегда дѣло щекотливое, — но все-таки въ Арканзасѣ неминуемо бы повѣсили Бекера. Я не буду спорить, его, быть можетъ, сначала бы и судили, но потомъ все-таки повѣсили; это несомнѣнно.

У насъ даже самая недостойная женщина можетъ смѣло ходить по улицамъ: ея полъ и слабость служатъ для нея достаточной защитой. Быть можетъ, она не встрѣтитъ такой утонченности, какъ въ старомъ свѣтѣ, но врядъ ли она пожалѣетъ о ней при той гуманности, къ которой она привыкла у насъ.

На слѣдующій день раннимъ утромъ насъ разбудила ослиная музыка; мы одѣлись и приготовились къ довольно страшному путешествію въ Италію, но мѣстность была такая ровная, что мы сѣли въ поѣздъ. Благодаря этому обстоятельству, мы потеряли немало времени, но что за бѣда, мы вѣдь не спѣшили. До Шамбери мы ѣхали цѣлыхъ четыре часа. Поѣзда въ Швейцарію дѣлаютъ мѣстами въ часъ не болѣе трехъ миль, но зато они вполнѣ безопасны.

Шамбери, этотъ старинный французскій городъ, такъ же красивъ и живописенъ, какъ и Гелльбруннъ. Сонная тишина и спокойствіе царили на его глухихъ улицахъ, что дѣлало прогулку по нимъ очень пріятною, если не считать почти невыносимой жары. На одной изъ этихъ улицъ, имѣвшей восемь футовъ ширины, кривой и застроенной маленькими старинными домиками, я увидѣлъ три толстыхъ свиньи, покоившихся сномъ, и мальчика (тоже спящаго), который стерегъ ихъ. На старомодныхъ страннаго вида окнахъ стояли, вытянувшись врядъ, вазоны съ цвѣтущими растеніями, а изъ одного изъ этихъ вазоновъ выглядывали свѣсившіяся черезъ край голова и лапы спящей кошки. Эти пять спящихъ фигуръ были единственными живыми существами на улицѣ. Не было слышно ни звука, царствовала абсолютная тишина. День былъ воскресный, и это было удивительно для насъ, не привыкшихъ къ такимъ соннымъ воскресеньямъ на континентѣ. Въ нашей части города эта ночь прошла шумно. Изъ Алжира прибылъ полкъ загорѣлыхъ, опаленныхъ солдатъ, которыхъ, вѣроятно, томила жажда отъ совершеннаго ими перехода. Они пѣли и пили водъ открытымъ небомъ до самаго разсвѣта.

Въ десять часовъ на слѣдующее утро мы выѣхали по желѣзной дорогѣ въ Туринъ. Весь путь въ изобиліи былъ украшенъ туннелями, но такъ какъ мы забыли разставить вдоль него фонари, то и не могли ничего видѣть. Купэ наше было полно. Въ одномъ углу сидѣла какая-то толстая дубообразная швейцарская баба, имѣвшая претензію казаться дамою, но, очевидно, привыкшая болѣе стирать бѣлье, чѣмъ носить его. Ноги ея были вытянуты на противоположное сидѣнье и подпирались кромѣ того, чемоданомъ, поставленнымъ стоймя на полу между диванами. На сидѣньѣ, такимъ образомъ отвоеванномъ, помѣщались два американца, которыхъ, конечно, ужасно стѣсняли эти копытообразныя ноги. Одинъ изъ нихъ обращается къ ней и вѣжливо проситъ снять съ дивана ноги. Уставившись на него глазами, баба молчитъ. Спустя минуту американецъ снова почтительнѣйше повторяетъ свою просьбу. На отличномъ англійскомъ языкѣ въ чрезвычайно оскорбительномъ тонѣ баба отвѣчаетъ, что она заплатила за проѣздъ и не позволитъ нарушать своихъ «правъ» какому-нибудь невоспитанному иностранцу, хоть она одна и беззащитна.

— Но вѣдь я я имѣю право, сударыня. Мой билетъ даетъ мнѣ право на одно мѣсто, а вы занимаете цѣлую половину его.

— Я не желаю говорить съ вами, сэръ. Какое право имѣете вы ко мнѣ обращаться? Я совсѣмъ васъ не знаю! Можно подумать, что вы явились изъ страны, гдѣ нѣтъ джентльменовъ. Ни одинъ д_ж_е_н_т_л_ь_м_е_н_ъ не станетъ обращаться съ дамой, какъ вы обращаетесь со мной.

— Я пріѣхалъ изъ страны, гдѣ дамы едва ли сдѣлаютъ мнѣ подобный упрекъ.

— Вы меня оскорбляете, сэръ! Вы хотите сказать, что я не дама, надѣюсь, что я не похожа на дамъ вашей страны!

— О, что касается до вашихъ опасеній въ этомъ отношеніи, то они напрасны, увѣряю васъ; тѣмъ не менѣе, я все-таки долженъ просить васъ, самымъ почтительнѣйшимъ образомъ, чтобы вы освободили мое мѣсто.

Тогда эта деликатная прачка пустилась въ слезы.

— Никогда еще меня такъ не оскорбляли! Никогда, никогда! Это стыдъ, это грубость, это низость, притѣснять и обижать беззащитную даму, не могущую владѣть ногами, которая не можетъ отъ сильной боли опустить свои ноги на полъ!

— Великій Боже, сударыня, отчего же вы не сказали этого сразу! Тысяча извиненій, самыхъ искреннихъ. Я не зналъ, я не могъ знать, это совершенно измѣняетъ все дѣло! Пожалуйста, сидите; я бы и не безпокоилъ васъ, знай я только, что вы больны. Я ужасно сожалѣю о случившемся, увѣряю васъ!

Однако же, онъ не добился отъ нея ни одного слова примиренія. Не обращая ни малѣйшаго вниманія на робкія попытки несчастнаго американца сдѣлать что-нибудь для ея удобства, она въ теченіе цѣлыхъ 2-хъ часовъ прохныкала и проныла самымъ непріятнымъ образомъ, при чемъ стѣснила своего непріятеля еще болѣе. Наконецъ, поѣздъ остановился у итальянской границы, и наша баба, вставъ со своего мѣста, вышла изъ вагона такимъ твердымъ шагомъ, которому позавидовала бы любая прачка ея сорта! Ахъ, какъ я досадовалъ, что ей удалось такъ одурачить меня!

Туринъ, восхитительный городъ. Въ отношеніи простора онъ превосходитъ даже самыя смѣлыя мечты мои. Расположенъ онъ среди обширной плоской равнины съ такою расточительностью мѣста, что можно подумать, что земля здѣсь не имѣетъ ни малѣйшей цѣнности, или что за нее не платятъ никакихъ налоговъ. Улицы очень широки и вымощены чрезвычайно прочно и хорошо, дома громадны и красивы, и образуютъ сплошныя, непрерывныя линіи, прямыя, какъ стрѣла, уходящія вдаль. Тротуары имѣютъ почти такую же ширину, какъ обыкновенныя европейскія улицы и перекрыты двойными аркадами, опирающимися на большіе каменные столбы или колонны. По всей улицѣ, изъ конца въ конецъ, вы идете все время подъ кровлей мимо лучшихъ магазиновъ и ресторановъ.

Въ Туринѣ есть широкій и длинный пассажъ съ роскошными магазинами, которые подобно магниту привлекаютъ къ себѣ прохожаго; крыша этого пассажа сдѣлана изъ стека, а полъ изъ разноцвѣтныхъ мраморныхъ плитъ мягкихъ оттѣнковъ, образующихъ изящный рисунокъ; ночью, когда все это залито яркимъ газовымъ свѣтомъ и оживлено гуляющей, болтающей и смѣющейся толпой ищущихъ развлеченія, получается зрѣлище, на которое стоитъ посмотрѣть,

Все здѣсь на большую ногу: общественныя зданія, напримѣръ, и тѣ имѣютъ чрезвычайно внушительный видъ какъ въ отношеніи архитектуры, такъ и по величинѣ. Въ обширныхъ скверахъ стоятъ бронзовыя статуи. Въ гостинницѣ намъ отвели такую громадную комнату, что намъ въ ней дѣлалось даже какъ-то не по себѣ; въ гостиной этой хоть бѣга устраивай. Хорошо еще, что погода не требовала въ гостиной огня; я думаю, что всѣ попытки отопить ее, были бы не болѣе успѣшны стараній отопить какой-нибудь паркъ. Впрочемъ, комната эта казалась бы теплою во всякую погоду, такъ какъ оконныя занавѣсы были сдѣланы изъ красной шелковой камки, а стѣны обиты тою же огненнаго цвѣта матеріей, равно какъ и четыре кушетки и цѣлый полкъ стульевъ. Какъ мебель, такъ и всѣ украшенія, канделябры и ковры были новехоньки, свѣжи и лучшаго сорта. Намъ вовсе не требовалось гоcтиной, но намъ сказали, что на каждыя двѣ спальни полагается одна такая гостиная, и что мы, если пожелаемъ, можемъ пользоваться ею. Такъ какъ это намъ ничего не стоило, то мы, конечно, и не отказывались.

Туринъ, повидимому, много читаетъ; по крайней мѣрѣ, въ немъ гораздо болѣе книжныхъ магазиновъ, чѣмъ во всѣхъ другихъ городахъ, видѣнныхъ мною. Въ Туринѣ много военныхъ. Форма итальянскихъ офицеровъ самая красивая изъ всѣхъ, какія я знаю, и человѣкъ всегда кажется въ ней красивѣе, чѣмъ онъ есть на самомъ дѣлѣ. Народъ здѣсь не особенно рослый, но прекрасно сложенъ, имѣетъ красивыя черты лица, темнооливиннаго цвѣта кожу и блестящіе черные глаза.

За нѣсколько недѣль передъ поѣздкой въ Италію я сталъ собирать о ней отъ туристовъ свѣдѣнія. Всѣ спрошенные утверждали въ одинъ голосъ, что итальянцы страшные обманщики и что съ ними надо держать ухо остро. Однажды вечеромъ я прогуливался по Турину и въ одномъ изъ большихъ скверовъ натолкнулся на уличный театръ, гдѣ показывали полишинеля. Публика состояла изъ 12-ти или 15-ти человѣкъ. Весь театръ былъ не болѣе гроба, поставленнаго стоймя, верхняя часть его была открыта и представляла сцену, для которой большой носовой платокъ отлично бы могъ сыграть роль занавѣса; ламповые огни представлялись парою огарковъ въ одинъ дюймъ длины; на сценѣ вертѣлось нѣсколько манекеновъ величиною въ обыкновенную куклу; они говорили другъ передъ другомъ длинныя рѣчи, отчаянно жестикулировали, а передъ уходомъ со сцены обязательно вступали въ драку. Куклы приводились въ движеніе помощью нитокъ и притомъ довольно-таки грубовато, такъ что зритель видѣлъ не только нитки, но и бурую руку, управлявшую ими; въ довершеніе всего всѣ актеры и актрисы говорили одинаковымъ голосомъ. Публика стояла передъ театромъ и, казалось, искренно восхищалась представленіемъ.

По окончаніи спектакля къ намъ направился мальчикъ съ небольшимъ мѣднымъ тазикомъ въ рукахъ для сбора пожертвованій. Не зная, сколько дать ему, я рѣшилъ, что положу столько же, сколько положатъ другіе. Къ несчастію, передо мной были всего двое, да и тѣ не рѣшили моего затрудненія, такъ какъ не дали ничего. Итальянскихъ монетъ у меня не было, и я положилъ маленькую швейцарскую монетку центовъ около десяти. Кончивши сборъ, мальчикъ высыпалъ его на сцену; послѣ весьма оживленнаго разговора съ невидимымъ хозяиномъ театра онъ направился снова въ толпу, чтобы, какъ мнѣ казалось, разыскать меня. Первое, что мнѣ пришло въ голову, это улизнуть поскорѣе, но потомъ я раздумалъ; нѣтъ, я останусь и дамъ отпоръ нахальству, въ чемъ бы оно не выразилось. Мальчикъ подошелъ ко мнѣ, подалъ довольно смѣло монетку и что-то сказалъ. Я, конечно, ничего не понялъ, но предположилъ, что онъ требуетъ итальянскихъ денегъ. Около насъ столпились любопытные. Я былъ разсерженъ и сказалъ — по-англійски, конечно.

— Знаю, что это швейцарская монета, но вамъ придется довольствоваться ею или ничѣмъ; другихъ у меня нѣтъ.

Пытаясь всунуть мнѣ въ руку монету, онъ снова заговорилъ. Я отнялъ руку и отвѣтилъ:

— Нѣтъ, мой милый. Знаю я, что вы за народъ. Тебѣ не удастся меня одурачить. Очень сожалѣю, что тебѣ придется заплатить за размѣнъ монеты, но перемѣнить ее не могу. Вѣдь я видѣлъ, что другіе и ничего тебѣ не дали. Имъ-то ты ничего не говоришь, а ко мнѣ пристаешь, думая, что если я иностранецъ, такъ съ меня нахальствомъ можно взять, что угодно. На этотъ разъ ты ошибся — бери эту швейцарскую монету или же останешься не при чемъ!

Мальчикъ, смущенный и удивленный, стоялъ передо мною съ монетой въ рукѣ; конечно, онъ не понялъ ни слова, Тогда ко мнѣ обратился какой-то итальянецъ, говорившій по-англійски:

— Вы не такъ поняли мальчика. Онъ ничего не требуетъ отъ васъ. Онъ просто думалъ, что вы дали ему такую большую монету по ошибкѣ, и поэтому поспѣшилъ разыскать васъ, чтобы возвратить деньги, прежде чѣмъ вы скроетесь или увидите свою ошибку. Возьмите ее обратно и дайте ему пенни — дѣло и будетъ улажено.

Вѣроятно, я покраснѣлъ; по крайней мѣрѣ, было отъ чего. Пользуясь переводчикомъ, я попросилъ у мальчика извиненія, но взять назадъ десять центовъ я благородно отказался. Я сказалъ, что привыкъ тратить большія суммы такимъ образомъ — такой ужь у меня характеръ. Затѣмъ я удалился, обогащенный свѣдѣніемъ, что итальянцы, имѣющіе соприкосновеніе къ сценѣ, не могутъ быть названы обманщиками.

Эпизодъ этотъ съ театромъ напомнилъ мнѣ мрачную страницу изъ моей жизни. Однажды мнѣ пришлось ограбить на четыре доллара старую, слѣпую нищую, да еще въ церкви. Въ го время я путешествовалъ заграницей вмѣстѣ съ простофилями, и судно наше пришло въ Одессу — одинъ изъ русскихъ портовъ. Вмѣстѣ съ другими вышелъ на берегъ и я, чтобы осмотрѣть городъ. Отдѣлившись отъ общества, я сталъ одинъ бродить по улицамъ, пока, далеко уже за полдень, не очутился передъ греческой церковью, куда и зашелъ изъ любопытства. Я уже собирался уходить, какъ вдругъ замѣтилъ двухъ сморщенныхъ старухъ, стоявшихъ прямо и неподвижно у стѣны. неподалеку отъ входныхъ дверей, протягивавшихъ свои темныя ладони за милостыней. Я далъ какую-то монету ближайшей и прошелъ мимо. Сдѣлавши на улицѣ ярдовъ, быть можетъ, съ пятьдесятъ, я вспомнилъ, что мнѣ придется всю ночь провести на берегу, такъ какъ я слышалъ, что по какимъ-то причинамъ судно наше должно уйти изъ Одеесы въ четыре часа дня и вернется не ранѣе утра. Часы показывали немного болѣе четырехъ. Въ моемъ карманѣ было всего двѣ монеты почти одинаковой величины, но весьма различной цѣнности — одинъ французскій золотой въ четыре доллара, другая турецкая монета въ два съ половиной цента. Съ ужаснымъ предчувствіемъ я опускаю въ карманъ руку и вынимаю, конечно, турецкія два пенни!

Вотъ такъ положеніе. Въ гостинницѣ требуютъ плату впередъ, — бродить по улицамъ всю ночь, такъ, пожалуй, еще арестуютъ, какъ подозрительнаго бродягу. Оставался только одинъ выходъ изъ затруднительнаго положенія — и вотъ я снова спѣшу въ церковь. Войдя тихонько, я увидѣлъ, что старухи стоятъ попрежнему, а на ладони ближайшей ко мнѣ лежитъ мой золотой. Обрадовавшись, я сталъ тихонько подходить держа свой турецкій пенни на готовѣ. На душѣ у меня было ужасно скверно, тѣмъ не менѣе, я уже протянулъ руку, чтобы произвести гнусную замѣну, какъ вдругъ услышалъ за собой кашель. Я отскочилъ, какъ пойманный, и стоялъ, дрожа все время, пока испугавшій меня человѣкъ не вышелъ изъ-за притвора.

Я провелъ цѣлый годъ, въ попыткахъ украсть эту монету; я хочу сказать, что мнѣ казалось, будто прошелъ цѣлый годъ, въ дѣйствительности же, конечно, прошло гораздо меньше времени. Молящіеся входили и уходили; одновременно въ церкви оставалось не болѣе трехъ человѣкъ, но и этого для меня было много. Всякій разъ, какъ только я собирался совершить преступленіе, кто-нибудь или входилъ, или выходилъ, словомъ, мѣшали мнѣ; наконецъ, счастье мнѣ улыбнулось; выдалась минута, что въ церкви никого, кромѣ двухъ нищихъ и меня, не было. Моментально я взялъ съ ладони бѣдной нищей золотой и вмѣсто него положилъ свою турецкую монету. Бѣдняжка, она бормотала благодарности — это уязвило меня прямо въ сердце. Затѣмъ я поспѣшно вышелъ изъ церкви, но и тутъ, отойдя чуть не на милю разстоянія, я поминутно оборачивался, чтобы посмотрѣть, нѣтъ ли за мною погони.

Случай этотъ имѣлъ для меня неоцѣнимыя послѣдствія, такъ какъ я тогда же далъ себѣ слово, что во всю свою жизнь никогда больше не буду грабить по церквамъ слѣпыхъ нищенокъ, и я до сихъ поръ вѣренъ своей клятвѣ. Лучшіе уроки нравственности тѣ, которые мы почерпаемъ не изъ книжекъ, а прямо изъ жизни.

ГЛАВА XVIII.

Въ Миланѣ большую часть времени мы провели въ громадной, прекрасной Аркадѣ или Галлереѣ, или какъ ее тамъ зовутъ иначе. Ряды новыхъ, обширныхъ и роскошныхъ зданій, богато декорированныхъ и украшенныхъ статуями, широкія улицы или проходы, крытые высоко надъ землею стеклянною крышею, между этими зданіями мостовая изъ гладкихъ и разноцвѣтныхъ мраморныхъ плитъ, образующихъ изящный узоръ, маленькіе столики повсюду на этихъ мраморныхъ улицахъ, публика, сидящая за столиками, занятая ѣдою, куреньемъ; толпы гуляющихъ, вотъ что называется здѣсь Аркадою. Я бы не отказался здѣсь жить постоянно. Окна роскошныхъ ресторановъ были отперты настежь, такъ что посѣтитель, закусывая, могъ наблюдать все происходящее на улицахъ.

Мы блуждали по всему городу и развлекались всѣмъ, что только попадалось намъ на улицахъ. Такъ мы попробовали разъ проѣхаться въ омнибусѣ; такъ какъ я не говорю по-итальянски, и поэтому не могъ спросить, сколько стоитъ проѣздъ, то я и протянулъ кондуктору нѣсколько мѣдныхъ монетъ, изъ которыхъ онъ взялъ только двѣ и сейчасъ же показалъ намъ таксу, чтобы мы могли убѣдиться, что онъ взялъ только положенное. Такимъ образомъ мнѣ пришлось отмѣтить фактъ, что кондуктора итальянскихъ омнибусовъ также не мошенники.

Вскорѣ мнѣ пришлось быть свидѣтелемъ новаго проявленія честности итальянцевъ. Около собора стояла продавщица куколъ и дѣтскихъ вѣеровъ. Къ ней подошли два ребенка, повидимому, американцы и, купивъ нѣсколько вѣеровъ, дали ей франкъ и три мѣдныхъ монеты и собирались уже уйти, но старуха вернула ихъ и подала франкъ и одну изъ мѣдныхъ монетъ обратно. Ясно, что итальянцы, имѣющіе отношеніе къ сценѣ, омнибусамъ и торговлѣ игрушками не могутъ быть названы обманщиками.

Въ лавкахъ запасъ товара очень незначителенъ. Въ вестибюлѣ какой-то норы, повидимому, имѣвшей претензію быть магазиномъ готоваго платья, стояло восемь или десять деревянныхъ манекеновъ, одѣтыхъ въ шерстяные рабочіе костюмы, изъ которыхъ на каждомъ былъ пришпиленъ билетикъ съ обозначеніемъ цѣны. Одинъ изъ этихъ костюмовъ стоилъ сорокъ пять франковъ (девять долларовъ). Войдя въ лавку, Гаррисъ сказалъ, что желаетъ купить подобный костюмъ. Оказалось, что нѣтъ ничего легче. Старикъ продавецъ снялъ костюмъ съ манекена, почистилъ его щеткой, встряхнулъ и вслѣдъ отослать его въ гостинницу. Онъ объяснилъ намъ, что не держитъ въ лавкѣ двухъ одинаковыхъ костюмовъ одновременно, но тотчасъ же изготовляетъ новый, если понадобится одѣть какого-нибудь изъ его манекеновъ за-ново.

Въ другомъ мѣстѣ мы натолкнулись на шесть человѣкъ итальянцевъ, о чемъ-то жестоко спорящихъ. Они яростно прыгали другъ передъ другомъ, жестикулировали головами, руками, ногами, всѣмъ своимъ тѣломъ, наконецъ, внезапно они кинулись другъ на друга, какъ бы въ порывѣ странной ярости и потрясали кулаками передъ самымъ носомъ своихъ противниковъ. Мы потеряли цѣлыхъ полчаса времени, ожидая, что вотъ-вотъ понадобится наша помощь, чтобы отнести убитаго, а они кончили тѣмъ, что упали другъ другу въ объятія, чѣмъ и закончилась вся ссора. Эпизодъ былъ интересный, но знай мы, что ничего изъ этого кромѣ примиренія не выйдетъ, мы не стали бы терять столько времени. Наблюденіе готово — ссорящіеся итальянцы обманываютъ зрителя.

Вскорѣ затѣмъ, насъ постигло другое разочарованіе. Увидѣвъ большую толпу народа, въ высшей степени чѣмъ-то заинтересованнаго, мы тоже вмѣшались въ нее. Въ центрѣ ея стоялъ какой-то дѣтина, отчаянно тараторившій и жестикулировавшій надъ ящикомъ, стоявшимъ на землѣ и покрытымъ обрывкомъ стараго одѣяла. Ежеминутно онъ наклонялся и самыми кончиками пальцевъ брался за уголъ этого одѣяла, какъ будто бы съ цѣлью показать, что тамъ не скрывается никакого обмана — и говорилъ, говорилъ, не переставая; и всякій разъ, какъ и я разсчитывалъ, что вотъ-вотъ, онъ сдернетъ это одѣяло и покажетъ намъ какой-нибудь фокусъ, онъ опускалъ одѣяло и выпрямлялся, не переставая работать языкомъ. Однако же, онъ открылъ, наконецъ, ящикъ, вынулъ оттуда ложку съ какою-то жидкостью, и протянулъ ее къ зрителямъ, чтобы показать, что никакихъ приспособленій у него тамъ нѣтъ, при чемъ языкъ у него заходилъ еще сильнѣе. Я не сомнѣвался, что онъ зажжетъ эту жидкость и затѣмъ проглотитъ ее, что меня чрезвычайно заинтересовало, но этотъ обманщикъ кончилъ тѣмъ, что подсыпалъ въ жидкость какого-то порошку и принялся полировать ложку! Затѣмъ онъ поднялъ ее надъ головою, при чемъ физіономія его выражала такое торжество, какъ будто бы онъ совершилъ какое-нибудь необычайное чудо. Толпа восторженно заапплодировала, и я подумалъ, что исторія, пожалуй, права, утверждая, что эти дѣти Юга такъ легко подаются увлеченію.

Мы съ наслажденіемъ провели около часу въ величественномъ соборѣ. Изъ высокихъ оконъ зданія, прорѣзая торжественный сумракъ, падали разноцвѣтныя косыя полосы свѣта и ложились яркими пятнами то на колонну, то на картину, то на преклоненную фигуру молящагося. Органъ гремѣлъ, кадила мелькали, на отдаленномъ алтарѣ сверкали свѣчи, а за алтаремъ въ молчаніи двигались въ облаченіяхъ священнослужители. Зрѣлище было торжественное, отгоняющее суетныя мысли и настраивающее душу на молитвенный ладъ. Въ разстояніи ярда или двухъ отъ меня остановилась молодая американка и, устремивъ свои глаза на мягкіе огни далекаго алтаря, молитвенно склонила на мгновеніе голову; затѣмъ выпрямилась, ловко подбросила каблукомъ свой трэнъ и, подобравъ его рукою, бодро зашагала къ выходу.

Мы посѣтили картинныя галлереи и другія обычныя «достопримѣчательности» Милана, не потому, чтобы я хотѣлъ снова описывать ихъ, а затѣмъ, чтобы знать, научился ли я чему-нибудь за двѣнадцать лѣтъ. Позднѣе, съ тою же цѣлью я посѣтилъ большія галлереи Рима и Флоренціи. Оказалось, что кое-чему я за это время научился. Прежде, когда я писалъ о старыхъ мастерахъ, я утверждалъ, что копіи лучше оригиналовъ. Это было громадною ошибкою. Старые мастера попрежнему не нравятся мнѣ, но теперь я нахожу, что они представляютъ поразительный контрастъ съ копіями. По отношенію къ оригиналу копіи то же, что новенькія, но безцвѣтныя и аляповатыя восковыя фигуры по сравненію съ настоящими живыми мужчинами и женщинами, которыхъ они имѣютъ претензію изображать. Въ старинныхъ картинахъ заключается какое-то богатство и мягкость красокъ и тоновъ, что производитъ то же впечатлѣніе на глазъ, какое смягченный отдаленный звукъ производитъ на ухо. Эти-то именно качества, которыхъ недостаетъ въ современныхъ копіяхъ и достигнуть которыхъ наши живописцы не могутъ даже надѣяться, и составляютъ главнѣйшее достоинство старинной живописи. Всѣ артисты, съ которыми мнѣ приходилось говорить, единогласно утверждаютъ, что эти богатство, мягкость и великолѣпіе красокъ въ старинной живописи зависятъ отъ времени. Но тогда зачѣмъ же поклоняться старому мастеру, который ничуть не виноватъ въ этомъ? Почему же не преклоняются тогда передъ старымъ временемъ, которое произвело всѣ эти достоинства? Быть можетъ, старинная живопись, пока время не смягчило красокъ, была не болѣе какъ грубая мазня, рѣжущая глазъ.

Въ разговорѣ съ однимъ художникомъ въ Венеціи я спросилъ, между прочимъ:

— Скажите, пожалуйста, что такое особенное находятъ у старинныхъ мастеровъ? Я былъ въ палаццо Дожей и видѣлъ цѣлыя акры плохого рисунка, весьма скверной перспективы и совсѣмъ невѣрныхъ пропорцій. Собаки у Поля Веронеза совсѣмъ не похожи на собакъ, а лошади — это какіе-то пузыри на четырехъ ногахъ; на одной фигурѣ правая нога у человѣка помѣщена на лѣвой сторонѣ его тѣла; на одной большой картинѣ, гдѣ императоръ (Барбаросса?) изображенъ распростертымъ передъ папою, три человѣческія фигуры на переднемъ планѣ имѣютъ не менѣе 30-ти футъ высоты, если судить до величинѣ маленькаго мальчика, стоящаго на колѣняхъ какъ разъ посрединѣ передняго плана; принимая тотъ же масштабъ, ростъ папы равенъ семи футамъ, такъ что Дожъ кажется передъ нимъ какимъ-то карликомъ не болѣе 4-хъ футовъ ростомъ.

— Да, — отвѣтилъ живописецъ, — рисунокъ старыхъ мастеровъ зачастую плохъ, такъ какъ они не обращали вниманія на мелкія детали. И тѣмъ не менѣе, несмотря на плохой рисунокъ, плохую перспективу и невѣрныя пропорціи, несмотря на сюжеты, которые въ настоящее время не такъ интересны для зрителя, какъ триста лѣтъ назадъ, въ картинахъ ихъ замѣчается что-то божественное — нѣчто такое, что стоитъ выше и внѣ искусства настоящаго времени, что-то такое, что привело бы въ отчаяніе всѣхъ художниковъ, если бы они не знали, что достигнуть этого у нихъ нѣтъ даже надежды, и что поэтому не стоитъ и мучиться надъ достиженіемъ невозможнаго.

Вотъ его подлинныя слова, а говорилъ онъ то, въ чемъ былъ убѣжденъ, или, скорѣе, то, что чувствовалъ.

Логическое мышленіе, въ особенности безъ пособія спеціальныхъ знаній, въ данномъ случаѣ не можетъ помочь изслѣдователю. Заключеніе, къ которому оно неминуемо приведетъ его, въ глазахъ художниковъ покажется совершенно нелогичнымъ. Именно: плохой рисунокъ, невѣрныя пропорціи, плохая перспектива, пренебреженіе къ соотвѣтствію деталей, краски, богатство и красота которыхъ обусловлена только временемъ, а не искусствомъ художника — вотъ элементы, изъ которыхъ состоитъ старинная живопись; отсюда слѣдуетъ заключеніе, что старый мастеръ — весьма плохой живописецъ, что старый мастеръ вовсе даже не старый мастеръ, а только старый подмастерье. Вашъ пріятель художникъ соглашается съ вашими посылками, но опровергаетъ вытекающее изъ нихъ умозаключеніе; онъ попрежнему будетъ твердить, что, несмотря на безчисленное множество всѣми признанныхъ недостатковъ въ произведеніи стараго мастера, все же есть что-то божественное и недосягаемое и что въ противномъ не убѣдятъ его никакія разсужденія и доказательства.

И я понимаю это. Есть женщины, въ лицѣ которыхъ для людей знающихъ ихъ близко есть какое-то невыразимое очарованіе; посторонній человѣкъ, который будетъ пытаться составить о нихъ себѣ мнѣніе путемъ строгаго сужденія, непремѣнно отвергнетъ ихъ красоту. Глядя на такую женщину, онъ скажетъ: «Подбородокъ у ней слишкомъ коротокъ, этотъ носъ черезчуръ длиненъ, этотъ лобъ очень высокъ, волосы рыжіе, цвѣтъ лица блѣденъ, а члены не пропорціональны; слѣдовательно, женщина некрасива». Но близкій знакомый ея можетъ на это отвѣтить слѣдующее, и будетъ вполнѣ правъ: «Посылки ваши вполнѣ правильны, ваша логика безукоризненна, но заключеніе тѣмъ не менѣе ошибочно; она — старый мастеръ, она — прекрасна, но только для тѣхъ, кто ее знаетъ; это есть красота, которая не можетъ быть формулирована, но тѣмъ не менѣе она существуетъ!»

На этотъ разъ я съ большимъ удовольствіемъ разсматривалъ творенія старыхъ мастеровъ, нежели раньше въ первыя мои посѣщенія Европы. Однако же, я былъ спокоенъ попрежнему и не чувствовалъ особаго восхищенія. Во время прежняго моего пребыванія въ Венеціи, я полагалъ, что тамъ не найдется ни одной картины, которая бы затронула меня; но въ этотъ разъ я нашелъ двѣ картины, ради которыхъ я чуть не каждый день ходилъ въ палаццо дожей и просиживалъ тамъ по нѣскольку часовъ подърядъ. Одна изъ этихъ картинъ была трехакровая картина Тинторетто въ залѣ Великаго Совѣта. Двѣнадцать лѣтъ тому назадъ она мало привлекала меня, — гидъ сказалъ, что она изображала возстаніе на небѣ, но это было съ моей стороны ошибкой.

Громадная картина эта полна движенія. Въ ней около 10000 фигуръ, и всѣ онѣ чѣмъ-нибудь заняты. Нѣкоторыя изъ нихъ стремглавъ летятъ внизъ съ зажатыми руками, другія плаваютъ въ облакахъ, лицомъ внизъ или вверхъ; длинныя процессіи епископовъ, мучениковъ и ангеловъ быстро несутся къ общему центру со всѣхъ концовъ громаднаго полотна — вездѣ виденъ восторгъ и энтузіазмъ, вездѣ разлито движеніе. Въ различныхъ мѣстахъ картины помѣщено 15 или 20 фигуръ, держащихъ въ рукахъ книги, но вниманіе ихъ сосредоточено не на чтеніи: они предлагаютъ другимъ свои книги, но никто не хочетъ брать ихъ. Тамъ вы найдете и льва св. Марка съ его книгою, и самого св. Марка съ его поднятымъ перомъ; онъ и левъ пристально глядятъ другъ другу въ лицо, разсуждая о томъ, какъ произнести слово, и левъ восхищенно глядитъ на говорящаго св. Марка. Это восхищеніе и удивленіе прекрасно передано художникомъ и составляетъ chef d’oeuvre этой несравненной картины.

Посѣщая ее каждый день, я ни разу не почувствовалъ себя утомленнымъ. Какъ было уже мною сказано, картина полна невѣроятнаго движенія; фигуры поютъ, славословятъ или трубятъ въ трубы. Весь этотъ шумъ такъ живо переданъ на картинѣ, что погруженный въ созерцаніе зритель, дѣлая какое-либо замѣчаніе своему спутнику, зачастую начинаетъ кричать ему подъ самое ухо, складывая ладони въ видѣ рупора, изъ опасенія, что слушатель не разслышитъ его. Не рѣдкость здѣсь увидѣть туриста, по лицу котораго текутъ краснорѣчивыя слезы и который, приложивъ руки къ уху своей супруги, во все горло кричитъ ей: «О, побывать здѣсь и умереть!»

Только величайшій геній способенъ вызвать такой эффектъ своей молчаливою кистью.

Двѣнадцать лѣтъ тому назадъ я не оцѣнилъ бы этой картины. Я не оцѣнилъ бы ее даже годъ тому назадъ. Но изученіе искусствъ, которому я отдавался въ Гейдельбергѣ, сослужило мнѣ хорошую службу. Всему, что я знаю и понимаю по части искусства, я обязанъ Гейдельбергу.

Другая великая работа, очаровавшая меня, это безсмертный сундукъ, обитый шкурой, Бассано, изображенный на одной изъ 40-футовыхъ картинъ, украшающихъ стѣны зала Совѣта Десяти. Композиція этой картины выше всякихъ похвалъ. Дѣло въ томъ, что этотъ сундукъ отнюдь не кидается сразу, такъ сказать, въ глаза зрителю, какъ это часто бываетъ съ «перлами» нѣкоторыхъ другихъ великихъ твореній. Нѣтъ, онъ не кричить о себѣ; играя второстепенную и подчиненную роль, онъ скромно отставленъ на самый конецъ; живописецъ осторожно и заботливо приготовляетъ къ нему зрителя, и вслѣдствіе всего этого зритель, не зная и даже не подозрѣвая объ ожидающемъ его сюрпризѣ, тѣмъ сильнѣе бываетъ имъ пораженъ.

Картина задумана и скомпанована поистинѣ замѣчательно. При первомъ взглядѣ даже догадаться нельзя, что въ ней есть сундукъ; онъ даже не упомяутъ въ подписи; подъ картиной просто написано слѣдующее: «Папа Александръ III и дожъ Ціани, побѣдитель императора Фридриха Барбаруссы». Какъ видите, подпись даже отвлекаетъ вниманіе зрителя отъ сундука, ничто въ картинѣ не даетъ вамъ ни малѣйшаго намека на присутствіе сундука и въ то же время, все осторожно и искусно, шагъ за шагомъ, подготовляетъ васъ къ нему. Познакомимся же съ картиной ближе и полюбуемся до чего искусно она составлена.

На самомъ краю картины, слѣва, изображены двѣ женщины, одна изъ которыхъ держитъ на рукахъ ребенка, глядящаго черезъ плечо матери на раненаго, сидящаго съ повязанной головой на землѣ. Повидимому, группа эта совершенно лишняя; однако же, нѣтъ, она помѣщена съ извѣстною цѣлью. Смотря на нее, зритель не можетъ не видѣть и пышной процессіи рыцарей, епископовъ, алебардщиковъ и знаменосцевъ, проходящей позади нея. Увидѣвъ эту процессію, зритель не можетъ не послѣдовать за ней взглядомъ, чтобы узнать, куда она направляется. Процессія приводитъ его къ папѣ, помѣщенному въ центрѣ картины и разговаривающему съ дожемъ, стоящимъ предъ нимъ съ непокрытою головою; Папа говоритъ, повидимому, тихо, спокойно, несмотря на то, что не болѣе какъ въ двѣнадцати футахъ отъ него какой-то человѣкъ бьетъ въ барабанъ, а недалеко отъ барабанщика двое трубятъ въ рога, а кругомъ гарцуютъ многочисленные всадники. Итакъ, на протяженіи первыхъ двадцати двухъ футовъ картина изображаетъ мирное веселье и торжественную процессію, на слѣдующихъ же одиннадцати съ половиной футовъ мы видимъ смятеніе, шумъ и своеволіе. Сдѣлано это не случайно, но съ опредѣленною цѣлью, и именно для того, чтобы зритель, думая, что папа и дожъ и есть главные персонажи картины, и желая остановить на нихъ свое вниманіе, въ то же время, совершенно безсознательно, поинтересовался бы узнать о причинѣ загадочной для него суматохи; и вотъ, слѣдя за нею глазами, онъ достигаетъ того мѣста, гдѣ въ четырехъ футахъ отъ конца картины и цѣлыхъ тридцати шести футахъ отъ ея начала, онъ встрѣчается съ сундукомъ, который съ неожиданностію электрическаго удара появляется предъ нимъ во всемъ своемъ несравненномъ великолѣпіи. Въ этомъ и заключается замыселъ художника, замыселъ, обезпечивающій ему полный тріумфъ. Съ этого мгновенія всѣ другія фигуры этого сорока футового холста теряютъ всякое значеніе. Зритель видитъ сундукъ, обитый кожей и ничего болѣе, а видѣть его, значитъ восторгаться имъ. Съ цѣлью отвлечь вниманіе и этимъ еще болѣе усилить удивленіе, по сторонамъ главной фигуры Бассано расположилъ другія, которыя на мгновеніе задерживаютъ на себѣ взглядъ зрителя; такъ, направо отъ сундука онъ помѣстилъ нагнувшагося человѣка въ шапкѣ такого яркаго краснаго цвѣта, что она невольно привлекаетъ на себя вниманіе; налѣво въ разстояніи около шести футовъ изображенъ всадникъ, сидящій на великолѣпной лошади и одѣтый въ красный камзолъ. Посрединѣ между сундукомъ и краснымъ всадникомъ вы встрѣчаете по поясъ обнаженнаго человѣка, несущаго мѣшокъ съ мукою, но не на плечахъ, а на спинѣ; такая странность, конечно, удивляетъ васъ и задерживаетъ васъ, какъ брошенная кость или кусокъ мяса задерживаетъ на мгновеніе преслѣдующаго волка; но въ концѣ концовъ, несмотря на всѣ сюрпризы и задержки, глаза даже самаго невнимательнаго и безтолковаго зрителя попадаютъ на главную фигуру картины, и пораженный ею зритель въ тотъ же моментъ падаетъ на стулъ или опирается, чтобы не упасть на своего проводника.

Описаніе подобнаго произведенія непремѣнно будетъ несовершенно, но и несовершенное описаніе имѣетъ нѣкоторую цѣнность. Верхъ сундука выпуклый; выпуклость представляетъ полный полукругъ, т. е. сдѣлана въ римскомъ стилѣ, который въ то время началъ распространяться въ республикѣ вслѣдствіе быстраго упадка греческаго искусства. По мѣсту соединенія крышки со стѣнками сундука наложена полоса кожи съ волосами. Нѣкоторые критики находятъ, что краски, которыми написана эта кожа, слишкомъ холодны по тому; я же вижу въ этомъ достоинство, такъ какъ это сдѣлано, очевидно, для того, чтобы получился рѣзкій контрастъ съ горячимъ блескомъ кольца. Яркіе блики выполнены чрезвычайно искусно, мотивъ удивительно согласованъ съ основными красками, а техника — неподражаема. Мѣдныя головки гвоздиковъ написаны въ стилѣ чистѣйшаго Реннесансъ. Мазки ихъ увѣренны и смѣлы, головка каждаго гвоздя — настоящій портретъ. Ручка, висящая сбоку сундука, очевидно, реставрирована — и я думаю, просто мѣломъ — но въ ея положеніи, въ томъ, какъ она свободно и непринужденно виситъ, виденъ геній и вдохновеніе стараго мастера. Волосъ на этомъ сундукѣ — волосъ реальный, если можно такъ выразиться; мѣстами онъ бѣлый, мѣстами бурый. Всѣ детали тщательно вырисованы; каждый волосокъ лежитъ непринужденно и естественно, какъ ему и подобаетъ лежать на настоящей шкурѣ. Въ этой мелочи искусство доведено до послѣднихъ границъ, тутъ ужь не реализмъ какой-нибудь несчастный — тутъ видна душа. Это не сундукъ — это чудо, это видѣніе, это мечта. Нѣкоторые эффекты слишкомъ смѣлы, даже напоминаютъ вычурность рококо, сирокко и Византійскую школу; но рука у мастера ни на минуту не дрогнет\; смѣло, величественно и увѣренно кладетъ онъ мазокъ за мазкомъ, изъ которыхъ таинственною, могучею силою, скрытой въ искусствѣ, создается тотъ tout ensemble, въ которомъ рѣзкость деталей смягчается, сглаживается и облагораживается нѣжною прелестію и чарующей граціей поэзіи. Въ сокровищницахъ искусства Европы въ pendant къ сундуку, обитому кожей, найдется еще нѣсколько картинъ; изъ нихъ двѣ или три могутъ быть признаны, пожалуй, даже равными по достоинству картинѣ Бассано, но нѣтъ ни одной, которая бы ее превосходила. Сундукъ такъ совершененъ, что затрогиваетъ людей даже непонимающихъ искусства. Однажды, года два назадъ, его увидѣлъ какой-то сундучникъ изъ Эри и едва воздержался отъ попытки схватить его; другой разъ къ нему подошелъ таможенный инспекторъ, нѣсколько минутъ онъ созерцалъ его въ молчаливомъ восхищеніи, затѣмъ совершенно безсознательно медленно протянулъ одну изъ своихъ рукъ за спину съ обернутой вверхъ ладонью, а другою рукою вынулъ изъ нее свой мѣлъ. Эти факты говорятъ за себя сами.

ГЛАВА XIX.

Большую часть времени въ Венеціи туристъ проводитъ въ соборѣ, въ которомъ есть что-то чарующее, частію по чрезвычайной древности его, частію по безпримѣрному безобразію его. Большая часть сооруженій, пользующихся міровою извѣстностью, страдаетъ отсутствіемъ весьма важнаго элемента красоты — гармоніи; всѣ они представляютъ какую-то случайную смѣсь безобразнаго съ прекраснымъ, не имѣющую никакого опредѣленнаго выраженія. Зритель изъ созерцанія ея выноситъ впечатлѣніе неловкости и безпокойства, которыхъ объяснить онъ не въ состояніи. Но, созерцая св. Марка, тотъ же зритель останется совершенно спокойнымъ, спокойствіе это не нарушится, будетъ ли онъ находиться внутри собора или на вершинѣ его, или же въ подземельяхъ; художественное безобразіе всѣхъ составныхъ частей его нигдѣ не нарушается неумѣстною красотою какой-нибудь детали и результатомъ такой выдержанности являетъ великое гармоничное цѣлое, успокаивающее и восхищающее душу безобразіе. При взглядѣ на что-либо совершенное, вызванное имъ удивленіе, съ теченіемъ времени не ослабѣваетъ, а все растетъ и растетъ, наоборотъ, если наблюдатель замѣтитъ, что какой-нибудь предметъ дѣйствуетъ на него вышеописаннымъ образомъ, то онъ можетъ быть увѣренъ, что предъ нимъ совершенство. Св. Маркъ совершененъ. Своимъ величественнымъ, безпримѣрнымъ безобразіемъ онъ пріобрѣлъ надо мною такую власть, что я не могъ безъ него обойтись даже на короткое время. Всякій разъ, какъ приземистый куполъ его пропадалъ у меня изъ виду, мною овладѣвало уныніе; появлялся онъ снова и уныніе исчезало и замѣнялось восторгомъ. Я не знаю часовъ болѣе счастливыхъ, какъ тѣ, которые я проводилъ около большого сквера въ созерцаніи этого зданія. Своимъ куполомъ, покрытылъ какими-то утолщеніями или возвышеніями и опирающимся на длинный рядъ низкихъ колоннъ, оно напоминало бородавчатаго клопа, совершающаго свою медлительную прогулку. Конечно, св. Маркъ еще не самое старое зданіе на землѣ, а между тѣлъ онъ кажется такимъ въ особенности внутри. Вся мозаика его стѣнъ, въ случаѣ поврежденія, только лишь исправляется, но отнюдь не замѣняется новою, вслѣдствіе чего сохранились даже самые причудливые и забавные сюжеты. Древность прекрасна сама по себѣ, и украшать ее не для чего. Однажды я сидѣлъ въ притворѣ на скамьѣ изъ краснаго мрамора и разсматривалъ древнюю, повидимому, ученическую-мозаичную работу, по сюжету могущую служить иллюстраціей къ завѣту «размножайтесь и наполняйте собою землю». Самый соборъ кажется очень старымъ, но эта картина говоритъ о такомъ періодѣ въ исторіи, предъ которымъ соборъ можетъ показаться совсѣмъ молодымъ. Однако же, совершенно неожиданно я нашелъ такую древность, предъ которой стушевывается древность и этого собора и всего, что въ нетъ находится: эта была спиралевидная окаменѣлость величиною въ донышко шляпы, заключенная въ мраморъ скамьи и до такой степени засиженная туристами, что казалась отполированною. Въ сравненіи съ невѣроятною древностью этой скромной окаменѣлости, все остальное казалось чѣмъ-то новымъ, грубымъ, оконченнымъ не ранѣе вчерашняго дня. Кажущаяся древность собора безслѣдно исчезла передъ такою поистинѣ почтенной старостью.

Св. Маркъ монументаленъ. Онъ изображаетъ собою нетлѣнный памятникъ глубокаго и наивнаго религіознаго чувства среднихъ вѣковъ. Въ тѣ времена существовало обыкновеніе грабить гдѣ только можно языческіе храмы, и добычей, взятой изъ нихъ, украшать храмы христіанскіе. Именно такимъ способомъ, при помощи безчисленныхъ грабежей, украсился и соборъ св. Марка. Въ наши дни не принято выходить на большія дороги, чтобы достать кирпичъ для храма, но тогда это не считалось грѣхомъ. Самъ св. Маркъ оказался разъ жертвою любопытнаго грабежа. Происшествіе это подало даже въ историческія хроники Венеціи; его смѣло можно бы было помѣстить въ арабскія сказки, оно было бы тамъ какъ разъ у мѣста.

Четыреста пятьдесятъ лѣтъ тому назадъ сокровищами св. Марка вздумалъ попользоваться одинъ кандіотъ по имени Стамнэто, служившій въ свитѣ одного изъ принцевъ изъ дома Эсте. Съ злымъ умысломъ въ своемъ сердцѣ онъ спрятался за алтаремъ, но былъ замѣченъ и выгнанъ изъ храма однимъ изъ священниковъ. Вскорѣ послѣ того онъ снова проникъ въ храмъ, на этотъ разъ съ помощію поддѣльнаго ключа. Онъ провелъ тамъ нѣсколько ночей подъ-рядъ въ упорной и трудной работѣ; побѣдивъ шагъ за шагомъ безчисленныя затрудненія безъ всякой посторонней помощи, онъ, наконецъ, сдвинулъ громадную мраморную глыбу, составлявшую часть облицовки стѣны, за которою была скрыта сокровищница. Глыбу эту онъ укрѣпилъ на старомъ мѣстѣ такимъ образомъ, что по желанію могъ во всякое время снова сдвинуть ее.

Въ теченіе многихъ недѣль онъ каждую полночь спускался въ свою геніальную мину, наслаждаясь въ безопасности блескомъ скрытыхъ сокровищъ, на утро же еще до разсвѣта скрывался въ свое мрачное жилище, унося подъ плащемъ царскую добычу. Рисковать и захватить все сразу онъ не хотѣлъ, такъ какъ спѣшить ему было не для чего. Обладая эстетическимъ чувствомъ, онъ даже дѣлалъ тщательный выборъ. Въ какой безопасности онъ себя чувствовалъ показываетъ то обстоятельство, что онъ унесъ оттуда рогъ единорога, предметъ, интересный только по своей рѣдкости, который ему пришлось распилить на двое, такъ какъ онъ не проходилъ въ отверстіе, — работа, стоившая ему многихъ часовъ усиленнаго труда. Пряча награбленное у себя дома, онъ продолжалъ свои похожденія, пока они не потеряли прелести новизны и не надоѣли ему; почувствовавъ себя удовлетвореннымъ, онъ рѣшилъ прекратить ихъ. Да и пора было; добыча его по теперешней оцѣнкѣ достигала пятидесяти милліоновъ долларовъ!

Онъ могъ бы уѣхать къ себѣ на родину и сдѣлаться однимъ изъ самыхъ богатыхъ людей своего времени, причемъ прошли бы года, прежде чѣмъ покража открылась бы, но онъ былъ тоже человѣкъ; ему надоѣло наслаждаться видомъ сокровищъ одному, и онъ рѣшилъ подыскать себѣ товарища, съ которымъ бы можно было раздѣлить свои восторги. И вотъ, взявъ страшную клятву съ одного кандіотскаго дворянина, по имени Кріони, онъ пригласилъ его въ свое жилище и показалъ ему свое сокровище. Но въ лицѣ своего пріятеля онъ замѣтилъ такое выраженіе, которое возбудило въ немъ опасенія, и если бы Кріони не поспѣшилъ объяснить, что измѣненіе его лица произошло вслѣдствіе величайшаго удивленія и радости, то онъ не поколебался бы вонзить въ его грудь свой кинжалъ. Стаммэто подарилъ Кріони одну изъ лучшихъ государственныхъ драгоцѣнностей: громадный карбункулъ, который впослѣдствіи украшалъ парадную шапку герцога. Затѣмъ пріятели разстались; Кріони тотчасъ же пошелъ во дворецъ и разсказалъ о преступленіи, при чемъ карбункулъ послужилъ ему доказательствомъ правдивости. Стаммэто арестовали, предали суду и осудили съ быстротой, свойственной венеціанскому правосудію прежняго времени. Онъ былъ повѣшенъ между двумя большими колоннами Піаццы, при чемъ веревка, на которой его повѣсили, была позолочена, вѣроятно, въ видѣ намека на любовь къ золоту, изъ-за которой онъ потерялъ жизнь, Онъ даже не успѣлъ воспользоваться своей добычей, которая была найдена совершенно въ цѣлости.

Въ Венеціи мы пользовались роскошью, чрезвычайно рѣдко выпадавшею на нашу долю во время путешествія нашего по континенту — я хочу сказать, что въ Венеціи мы пользовались домашнимъ обѣдомъ въ частномъ семействѣ. Если бы въ Европѣ всегда можно бы было устраиваться подобнымъ образомъ, то путешествіе по ней много бы выиграло въ привлекательности. Теперь же приходится, конечно, останавливаться въ гостинницахъ, что крайне непріятно. Человѣкъ, привыкшій къ американской пищѣ и американской домашней кухнѣ, если и не умретъ въ Европѣ отъ голода, то во всякомъ случаѣ будетъ медленно чахнуть и въ концѣ концовъ все-таки умретъ отъ истощенія. Прежде всего ему приходится начинать свой день безъ привычнаго утренняго завтрака. Это составляетъ такое серьезное лишеніе, что онъ будетъ страдать очень долго. Онъ будетъ стараться устроить себѣ что-нибудь такое, что бы замѣнило ему нашъ ранній завтракъ, но все это будетъ безцвѣтно, слабо и неудовлетворительно; того, къ чему онъ привыкъ, здѣсь не купишь ни за какія деньги.

Разберемъ этотъ вопросъ подробнѣе: обыкновенный, простой американскій завтракъ состоитъ изъ кофе и бифштекса; въ Европѣ же кофе вещь совершенно неизвѣстная; правда, вы здѣсь достанете то, что въ европейскихъ гостинницахъ извѣстно подъ именемъ кофе, но напитокъ этотъ столько же напоминаетъ настоящій кофе, сколько лицемѣрный святоша напоминаетъ настоящаго святого. Это такая же противная, безвкусная, выдохшаяся бурда, какъ и та, которая подается въ американскихъ гостинницахъ. Молоко, съ которымъ эту бурду пьютъ, относится къ тому сорту, который во Франціи называется «христіанскимъ», т. е. такимъ молокомъ, которое употребляется при крещеніи.

Проживъ въ Европѣ нѣсколько мѣсяцевъ и видя постоянно передъ собою этотъ «кофе», начинаешь забывать о настоящемъ, душистомъ домашнемъ кофе съ толстымъ слоемъ желтыхъ пѣнокъ на его поверхности и въ концѣ концовъ приходишь къ заключенію, что напитокъ этотъ никогда даже и не существовалъ въ дѣйствительноcти, и есть не болѣе, какъ плодъ разыгравшейся фантазіи.

Затѣмъ возьмемъ европейскій хлѣбъ, который, правда, довольно хорошъ на видъ, но вязокъ и невкусенъ; и при томъ ни малѣйшей перемѣны въ его вкусѣ: постоянно одна и та же безвкусная, противная масса.

Затѣмъ, масло — такая же безвкусная вещь, какъ и хлѣбъ — ни крошки соли, и сдѣлано Богъ знаетъ какъ.

Бифштексъ. Есть въ Европѣ и бифштексы, но приготовлять ихъ здѣсь не умѣютъ. Не только приготовлять, но даже разрѣзать, какъ слѣдуетъ. Его подаютъ на столъ на маленькомъ оловянномъ блюдѣ, обложивъ кругомъ прожареннымъ въ жирѣ картофелемъ. Размѣрами: толщиною и формою бифштексъ этотъ напоминаетъ кисть человѣческой руки съ отрѣзанными пальцами, онъ и пережаренъ и подсушенъ, не имѣетъ никакого вкуса и не возбуждаетъ въ васъ ни малѣйшаго восторга.

Представьте себѣ, что въ то время, когда несчастный изгнанникъ сидитъ за столомъ и смотритъ печально на подобную пародію на бифштексъ, какой-нибудь добрый геній, внезапно спустившись на землю, поставилъ бы предъ нимъ хорошій, добрый кусокъ мяса, дюйма въ полтора толщиною, горячій и брыжжущій масломъ; бифштексъ, посыпанный душистымъ перцемъ, сдобренный крошечкой растопленнаго масла безукоризненной чистоты и свѣжести; изъ мяса идетъ сокъ и мѣшается съ подливкой, въ которой плаваютъ цѣлые архипелаги грибовъ; представьте себѣ, что два или три акра нѣжнаго желтаго жира окружаютъ квадратную милю такого бифштекса, что изъ мяса торчитъ еще длинная бѣлая кость, отдѣляющая филейную часть; наконецъ, представьте, что геній прибавилъ сюда большую чашку домашняго американскаго кофе со сливками и густыми пѣнками, немного настоящаго масла, твердаго, желтаго и свѣжаго, нѣсколько горячихъ, дымящихся бисквитовъ, тарелку горячаго каравая изъ гречихи, облитаго прозрачнымъ сиропомъ — хватитъ ли словъ, чтобы описать восторгъ и благодарность этого изгнанника?

Европейскій обѣдъ нѣсколько лучше европейскаго завтрака, но и въ немъ можно найти не мало несовершенствъ, и онъ не въ состояніи удовлетворить человѣка. Вы явились къ столу голодные и съ жадностью принимаетесь за супъ, онъ вамъ не нравится, хотя причину этого вы, быть можетъ, указать и не въ состояніи; вы принимаетесь за второе блюдо, положимъ, рыбу, пробуете и остаетесь недовольны; вы думаете, что, быть можетъ, третье блюдо дастъ вамъ возможность какъ слѣдуетъ утолить голодъ, берете его, но увы, и въ немъ есть что-то такое, что васъ отталкиваетъ. И вотъ, вы переходите отъ одного блюда къ другому, какъ мальчикъ за мотылькомъ, недающимся ему въ руки; въ концѣ-концовъ вы достигаете такого же результата, какъ и этотъ мальчикъ: желудокъ вашъ полонъ, но печально протестуетъ; мальчикъ набѣгался, натѣшился въ волю, но мотылька все-таки не поймалъ. Встрѣчаются въ Америкѣ люди, которые будутъ говорить вамъ про себя, что они вставали изъ-за европейскаго табль-дота вполнѣ удовлетворенными, но не слѣдуетъ упускать изъ виду и того обстоятельства, что вѣдь и въ Америкѣ найдется не мало лгуновъ.

Количество блюдъ вполнѣ достаточно, но всѣ онѣ какія-то безцвѣтныя, приготовлены какъ-то на одинъ ладъ и похожи одно на другое. Быть можетъ, если бы жаркое подавалось на столъ однимъ кускомъ и разрѣзывалось бы на глазахъ вашихъ, то это придало бы ему соблазнительности и возбудило бы вашъ аппетитъ, но, къ сожалѣнію, и это здѣсь не принято; жаркое подается уже разрѣзаннымъ на маленькіе ломтики, и вы остаетесь совершенно къ нему равнодушнымъ и холоднымъ. А толстый, жирный жареный голубь, лежащій на спинѣ и вытянувшій вверхъ свои ножки, въ то время какъ обильный сокъ струится изъ его жирнаго тѣла… но, нѣтъ, я лучше замолчу, такъ какъ здѣсь и этого не умѣютъ готовить. Здѣсь не умѣютъ даже зажарить какъ слѣдуетъ цыпленка, котораго они къ тому же разрубаютъ на части топоромъ.

Вотъ обычное лѣтнее меню за здѣшнимъ табль-дотомъ:

Супъ (безвкусный).

Рыба — камбала, лососина — довольно сносно приготовленная.

Жаркое — баранина или говядина — безвкусно; къ нему немного прошлогодняго картофеля.

Пате или другое подобное же блюдо, въ которомъ хорошаго одно только названіе.

Овощи — по большей части или безвкусная чечевица или бобы, или же весьма посредственная спаржа.

Жареные цыплята, по вкусу напоминающіе скорѣе тряпку.

Салатъ — посредственный.

Затѣмъ весьма непрезентабельныя по виду клубника или вишни.

Изрѣдка подаются свѣжіе абрикосы и фиги, но по своей рѣдкости они не играютъ большой роли.

Виноградъ большею частью весьма хорошъ, а иногда, вѣроятно по ошибкѣ, можно получить и довольно сносные персики.

Уклоненія отъ приведеннаго здѣсь меню очень незначительны, да и тѣ болѣе кажущіяся, нежели дѣйствительныя, Проведя здѣсь четыре недѣли, вы легко замѣчаете, что на третьей недѣлѣ вамъ подаютъ то, что было на первой, а на четвертой — бывшее на второй. Три или четыре мѣсяца такого утомительнаго однообразія могутъ убить самый лучшій аппетитъ.

Ужь много мѣсяцевъ прошло со времени моего отъѣзда изъ дому и до сего момента, когда я пишу настоящія строки; лишенный все это время привычной пищи, постоянно мечтая о ней, я составилъ маленькій списокъ блюдъ, который и пошлю домой незадолго передъ отъѣздомъ своимъ изъ Европы съ тѣмъ, чтобы ко времени моего возвращенія приготовили мои любимыя блюда. Вотъ этотъ списокъ:

Редисъ. Печеные яблоки со сливками.

Жареныя устрицы; вареныя устрицы.

Лягушки.

Мясо кускомъ.

Саратогскій картофель.

Жареные на вертелѣ цыплята, по-американски.

Горячіе бисквиты, въ южномъ вкусѣ.

Горячія гренки изъ пшеничной муки, въ южномъ вкусѣ.

Горячій каравай изъ гречихи.

Поджареный хлѣбъ по-американски.

Настоящій кленовый сиропъ.

Жареная на вертелѣ виргинская ветчина.

Желе изъ вишневыхъ косточекъ.

Супъ изъ устрицъ.

Устрицы, жареныя въ раковинѣ, въ сѣверномъ вкусѣ.

Мягкокожіе крабы.

Желѣзница изъ Коннектикута.

Балтиморскіе окуни.

Ручейная форель, изъ Сіерра-Невады.

Озерная форель изъ озера Тагое.

Американскій ростбифъ.

Жареные голуби.

Брусника. Сельдерей.

Жареные дикіе голуби. Кулики. Балтиморскія утки.

Степныя куры, изъ Иллинойса.

Жареныя на вертелѣ миссурійскія куропатки.

Кофе по-американски съ настоящими сливками.

Американское масло.

Жареные цыплята, въ южномъ вкусѣ.

Опоссумъ.

Ветчина съ зеленью, въ южномъ вкусѣ.

Вареный лукъ. Рѣпа.

Различнаго сорта тыквы. Спаржа.

Бобы. Сладкій картофель.

Латтукъ.

Протертый картофель.

Грибной соусъ.

Вареный картофель въ мундирѣ.

Молодой картофель чищеный.

Ранній красный картофель, печеный въ золѣ, въ южномъ вкусѣ, горячій.

Рубленые томаты, съ сахаромъ или уксусомъ.

Вареные томаты.

Свѣжее зерно, очищенное отъ колоса и приготовленное съ масломъ и перцемъ.

Свѣжее зерно съ колосьями.

Горячій каравай, въ южномъ вкусѣ.

Сыворотка. Мороженое.

Яблочный пирогъ съ настоящими сливками.

Яблочный тортъ.

Яблочное печенье.

Яблочное слоеное пирожное, въ южномъ вкусѣ.

Персиковый тортъ.

Торты изъ различныхъ тыквъ.

Всевозможныя американскія пирожныя.

Свѣжіе американскіе фрукты всякаго сорта, включая сюда и клубнику, и притомъ не въ такихъ микроскопическихъ порціяхъ, какъ будто это какая-нибудь драгоцѣнность, но въ неограниченномъ количествѣ.

Замороженную воду, приготовленную не по здѣшнему, въ рюмкахъ, а въ настоящихъ холодильникахъ.

Американцы, намѣревающіеся провести годъ или около того въ европейскихъ гостинницахъ, хорошо сдѣлаютъ, если снимутъ съ этого списка копію и возьмутъ съ собою; въ печальныя и безотрадныя минуты, которыя имъ предстоитъ провести за тамошнимъ табль-дотомъ, она окажетъ имъ хорошую услугу въ смыслѣ возбужденія аппетита.

Я думаю, что иностранцы, въ свою очередь, не болѣе будутъ прельщены нашими кушаньями, чѣмъ мы европейскими. И въ этомъ нѣтъ ничего удивительнаго, такъ какъ вкусы не родятся съ человѣкомъ, а вырабатываются въ немъ всѣмъ строемъ жизни. Я могъ бы до хрипоты распинаться за достоинство составленнаго мною меню, и все-таки, едва бы я замолчалъ, какъ шотландецъ, покачавъ головою, спросилъ бы: «А гдѣ же у васъ !хамисъ?», а житель острововъ Фиджи вздохнулъ бы и произнесъ: «Но у васъ ничего не сказано о жареномъ миссіонерѣ».

Ко всему, что касается съѣдобнаго, у меня замѣчается неоспоримый талантъ. Нерѣдко я даже составлялъ рецепты для повареныхъ книгъ. Приведу здѣсь нѣкоторыя изъ наставленій, какъ приготовлять торты и другія печенья, недавно составленныя мною для предполагаемой поваренной книги одного моего пріятеля.

Приготовленіе пирожнаго въ золѣ.

Возьмите воды и размѣшайте въ ней достаточное количество грубой индѣйской муки; прибавьте немного соли и сдѣлайте изъ этого тѣста кирпичъ. Давъ ему постоять нѣкоторое время, разгребите въ печи горячую золу и положите туда вашъ кирпичъ, прикрывъ его слоемъ горячей золы въ одинъ дюймъ толщиною. Затѣмъ выньте готовое пирожное изъ печи, обдуйте съ него излишне приставшую золу и кушайте, помазавши масломъ.

NB. Ни одно хозяйство не въ состояніи обойтись безъ этого талисмана. Замѣчено, что ни одинъ бродяга, получивъ кусокъ такого пирожнаго, не вернется, чтобы попросить второй порціи.

Новое англійское печенье.

Для приготовленія этого печенья, весьма пригоднаго для завтрака, поступаютъ слѣдующимъ образомъ: берутъ достаточное количество воды и муки и приготовляютъ крутое тѣсто, которое раскатываютъ въ двѣ плоскія круглыя лепешки. Края одной изъ этихъ лепешекъ загибаютъ вверхъ, приблизительно на три четверти дюйма, и сушатъ ее въ теченіе двухъ дней въ печи при невысокой, но постоянной температурѣ. Изъ другой лепешки подобнымъ же образомъ приготовляется покрышка. Внутрь кладутся тертыя печеныя яблоки и обсыпаются гвоздикой, цедрой и ломтиками лимона; прибавивъ затѣмъ двѣ части ньюорлеанскаго сахару, примазываютъ другъ на друга обѣ половинки и отставляютъ въ сторонку, пока все не окаменѣетъ. Подавайте на завтракъ въ холодномъ видѣ и приглашайте своихъ враговъ.

Рецептъ для приготовленія нѣмецкаго кофе.

Возьмите боченокъ воды и дайте ему вскипѣть; потрите затѣмъ кусочекъ цикорія о кофейное зернышко и опустите его въ воду. Продолжайте кипятять и выпаривать воду до тѣхъ поръ, пока ароматъ и крѣпость кофе и цикорія не уменьшится въ надлежащей степени, послѣ чего снимите съ огня, чтобы остыло. Затѣмъ возьмите замученную на тяжелой работѣ корову, положите ее подъ гидравлическій прессъ и, получивъ такимъ образомъ чайную ложку блѣдно-голубой жидкости, которую нѣмцы, но недоразумѣнію, называютъ молокомъ, разбавьте ее бутылкой теплой воды съ цѣлью уменьшить излишнюю его крѣпость. Затѣмъ можете звонить къ завтраку. Напитокъ разливайте въ холодныя чашки и пейте умѣренно, обертывая голову мокрыми тряпками, чтобы предохранить себя отъ дѣйствія этого напитка, обладающаго сильными возбудительными свойствами.

ГЛАВА XX.

Нѣкоторыя вещи до крайности удивляютъ меня. Такъ, напримѣръ, искусство и въ настоящее время въ изображеніи неприличнаго пользуется почти такой свободою, какою оно пользовалось много вѣковъ назадъ, тогда какъ привилегіи литературы въ этомъ отношеніи значительно урѣзаны за послѣднія восемьдесятъ или девяносто лѣтъ. Тогда какъ Фильдингъ и Смоллетъ могли описывать грубые нравы и скотскіе инстинкты своихъ современниковъ, не стѣсняясь въ выраженіяхъ, мы, имѣя передъ своими глазами не менѣе всякихъ мерзостей, говоря о нихъ, не можемъ мало-мальски вдаться въ подробности даже при всей осторожности въ выборѣ выраженій. Не то съ искусствомъ. Кисть художника совершенно свободна какъ въ выборѣ сюжета, такъ и въ изображеніи подробностей, даже самыхъ отталкивающихъ и неприличныхъ. Чрезвычайно любопытно пройтись по улицамъ Рима и Флоренціи и посмотрѣть, что сдѣлало наше послѣднее поколѣніе со статуями. Простоявъ цѣлыя вѣка въ своей цѣломудренной наготѣ, онѣ теперь снабжены всѣ фиговыми листами. Это можно принять за самый злостный сарказмъ; прежде никто, быть можетъ, даже не замѣчалъ наготы ихъ, теперь же, если бы даже кто и хотѣлъ, то не можетъ не замѣтить ея, такъ какъ фиговый листокъ только подчеркиваетъ ее. Но комичнѣе во всемъ этомъ, что холодный, безжизненный мраморъ, который бы безъ этого отвратительнаго и глупаго символа скромности остался бы такимъ же чистымъ и холоднымъ, снабжается имъ, тогда какъ живопись, гораздо болѣе нескромная по причинѣ натуральнаго цвѣта, которымъ она изображаетъ тѣло, отлично обходится безъ него.

Во Флоренціи, у входа въ Уфици, вы наталкиваетесь на двѣ статуи — мужчины и женщины, лишенныя носовъ; побитыя, покрытыя толстымъ слоемъ грязи, онѣ съ трудомъ напоминаютъ человѣческія существа, и тѣмъ не менѣе, фальшивая стыдливость нашего времена прикрыла ихъ наготу фиговымъ листикомъ. Но, войдя, вы попадаете въ небольшую, но всегда полную зрителей, галлерею, именно Трибуну, и тамъ вамъ прямо въ глаза бросается самая безстыдная, самая грубая и неприличная картина въ мірѣ: Венера Тиціана, не имѣющая на себѣ ни повязки, ни листика. Дѣло совсѣмъ не въ томъ, что она нагая и лежитъ вытянувшись на ложѣ; нѣтъ, неприличіе заключается въ положеній одной изъ ея рукъ. Какой бы поднялся крикъ, если бы я осмѣлился описать это положеніе; а между тѣмъ смотрѣть на нее, это ничего, это можно; лежать такъ Венера эта имѣетъ даже право, такъ какъ она произведеніе искусства, а искусство имѣетъ свои привилегіи. Я видѣлъ, какъ на нее украдкой кидали взгляды молодыя дѣвушки; я видѣлъ молодыхъ мужчинъ, долго и пристально разсматривающихъ ее; я видѣлъ дряхлыхъ стариковъ, пришедшихъ въ трогательное восхищеніе отъ ея прелестей. Хотѣлось бы мнѣ описать ее, хоть бы затѣмъ только, чтобы посмотрѣть, какое поднимется негодованіе и какъ станетъ меня обвинять въ сальности и грубости неразмышляющая посредственность. Всѣ какъ нельзя лучше согласны между собою въ томъ, что никакое описаніе соблазнительнаго не имѣетъ и сотой части той силы и наглядности, какъ одинъ взглядъ, брошенный собственными глазами, и все-таки каждый скорѣе согласится допустить, чтобы его сынъ или дочь шли смотрѣть на изображенное Тиціаномъ животное, нежели, чтобы они прочли простое описаніе этой картины. Не ясно ли, что люди вовсе не такъ послѣдовательны, какъ бы имъ слѣдовало быть.

Здѣсь не мало есть другихъ картинъ, тоже изображающихъ нагихъ женщинъ, которыя, я увѣренъ, тѣмъ не менѣе не возбуждаютъ дурныхъ инстинктовъ. Такихъ картинъ я не осуждаю. Я хочу установить только тотъ фактъ, что «Венера» Тиціана совсѣмъ не такого сорта картина. Нѣтъ сомнѣнія, что она писана для какого-нибудь вертепа, куда не была принята, такъ какъ оказалась черезчуръ ужь выразительной. Да и правда, врядъ ли она окажется гдѣ у мѣста, кромѣ развѣ одной галлереи искусствъ. Въ Трибунѣ помѣщаются двѣ «Венеры» кисти Тиціана; лица, видѣвшія ихъ, легко поймутъ, о которой изъ нихъ я говорилъ выше.

Во всякой европейской галлереѣ найдется не мало самыхъ отталкивающихъ картинъ, изображающихъ потоки крови, рѣзню, разлетающіеся мозги, гніеніе — картинъ невыносимаго страданія, всевозможныхъ ужасовъ, написанныхъ съ мельчайшими деталями; подобныя же картины пишутся и въ наше время и выставляются передъ публикой безъ опасенія возбудить этимъ негодованіе: все это позволительно, такъ какъ это произведенія искусства. Но попробовалъ бы писатель подробно описать какую-нибудь изъ этихъ мерзостей, критика съ живого содрала бы съ него кожу! Ну, да что объ этомъ говорятъ, пусть будетъ такъ, искусство сохранило свои привилегіи, а литература утратила ихъ. Пусть кто хочетъ другой трудится надъ выясненіемъ всѣхъ этихъ «отчего» и «почему», я же не имѣю на это времени.

«Венера» Тиціана оскорбляетъ и унижаетъ Трибуну; фактъ не имѣетъ оправданія, но зато «Моисей», работа того же Тиціана, составляетъ ея славу. Простая искренность этого благороднаго произведенія привлекаетъ сердца посѣтителей и вызываетъ восторгъ какъ ученыхъ, такъ и невѣждъ. Какое восхищеніе чувствуетъ зритель, утомленный легіонами противныхъ, толстыхъ и безсмысленныхъ ребятъ, которыми полны всѣ картины старинныхъ мастеровъ Италіи, очутившись передъ этимъ восхитительнымъ ребенкомъ и чувствуя въ себѣ трепетъ, лучше всего говорящій ему, что передъ нимъ великое твореніе. Да, это, дѣйствительно человѣческое дитя и при томъ настоящее, неподдѣльное. Вы уже тысячи разъ видѣли его, видѣли его именно такимъ, какимъ оно здѣсь изображено, и вы безусловно сознаете, что Тиціанъ дѣйствительно былъ мастеромъ. Глядя на кукольныя лица другихъ дѣтей, вы можете думать и то и другое, но при взглядѣ на «Моисея» для васъ становится совершенно яснымъ, что хотѣлъ выразить своею картиной художникъ. Самые строгіе критики единогласно говорятъ про нее: «Здѣсь не можетъ быть мѣста для сомнѣній, ясно, что это дитя находится въ затрудненіи».

По моему мнѣнію, во всѣхъ произведеніяхъ старыхъ мастеровъ вы не найдете ни одного равнаго «Моисею»; и исключеніе я допускаю только для божественнаго сундука кисти Бассано. Я увѣренъ, что если бы всѣ произведенія старыхъ мастеровъ погибли и остались бы только два упомянутыя, то міръ только выигралъ бы отъ этого.

Единственною цѣлью моей поѣздки во Флоренцію было желаніе посмотрѣть на этого безсмертнаго «Моисея», и къ великому моему счастью, я попалъ какъ разъ во-время, такъ какъ состоялось уже рѣшеніе перенести эту картину въ другое менѣе доступное и лучше охраняемое помѣщеніе, рѣшеніе, вызванное усилившимися въ то время кражами въ большихъ галлереяхъ Европы.

Я нашелъ хорошаго художника, чтобы снять съ этой картины копію, а Паннемакеръ сдѣлалъ для меня съ нея гравюру.

Затѣмъ мы побывали въ Римѣ и нѣкоторыхъ другихъ итальянскихъ городахъ; изъ Италіи проѣхали мы въ Мюнхенъ, а оттуда въ Парижъ, куда попали отчасти изъ любопытства, но главнымъ образомъ потому, что городъ этотъ значился въ нашей программѣ, которую мы хотѣли выполнить въ точности.

Основавъ въ Парижѣ главную квартиру, я дѣлалъ экскурсіи по Голландіи и Бельгіи, большею частью пѣшкомъ, частію по желѣзнымъ дорогамъ и каналамъ, причемъ время прошло довольно пріятно. Съ Испаніей и нѣкоторыми другими мѣстностями я познакомился черезъ своихъ агентовъ, чѣмъ сберегъ время и сапоги. Побывавъ въ Англіи, мы сѣли, наконецъ, на «Галлію», прекрасное судно компаніи Кюнэрдъ, и на немъ благополучно совершили обратный переѣздъ черезъ океанъ. Я былъ радъ, неизмѣримо радъ вернуться домой, радъ до такой степени, что, казалось, ничто въ мірѣ не въ состояніи будетъ заставить меня опять уѣхать изъ отечества. Всѣ удовольствія заграничнаго путешествія показались мнѣ блѣдными и ничтожными въ сравненіи съ тѣмъ восхищеніемъ, которое охватило меня при видѣ Нью-Іоркской гавани. Европа имѣетъ не мало преимуществъ предъ нами, но все это ничто въ сравненіи съ тѣми благами жизни, гораздо болѣе существенными, какія можно найти только у насъ. Тамъ мы живемъ, какъ на бивакахъ. Даже сами европейцы въ этомъ отношеніи находятся не въ лучшемъ положеніи. Они сами живутъ въ мрачныхъ и холодныхъ, хотя и большихъ могилахъ, быть можетъ, дорогихъ, но ужь, безъ сомнѣнія, не представляющихъ никакихъ удобствъ. Жить такъ, какъ живетъ большая часть европейскихъ семействъ, для всякаго американца показалось бы невыносимымъ.

Въ общемъ, я думаю, что небольшая поѣздка по Европѣ для насъ гораздо лучше продолжительной, прежде всего потому, что первая не позволитъ намъ объевропеиться, она поддержитъ въ насъ чувство патріотизма и заставитъ еще сильнѣе полюбить свой народъ; продолжительное же пребываніе притупляетъ всѣ эти чувства, по крайней мѣрѣ, это замѣчается въ большинствѣ случаевъ. Я думаю, что всякій, кому случалось встрѣчаться съ американцами, долго проживавши заграницей, подтвердитъ мое заключеніе.

КОНЕЦЪ.

---

1. Изъ моего дневника. — Обѣдалъ въ гостинницѣ въ нѣсколькихъ миляхъ вверхъ по Неккару въ залѣ, всѣ стѣны котораго были увѣшаны оправленными въ рамки фотографическими группами студентовъ всѣхъ пяти корпорацій; однѣ изъ нихъ, были повидимому, недавняго происхожденія, но другія восходили до временъ, когда фотографія была еще неизвѣстна, и были исполнены литографически; помѣтки, сдѣланныя на нихъ, показывали, что имъ не менѣе 40—50 лѣтъ. Почти у каждаго студента была черезъ плечо перевязь. На одной группѣ, представляющей (какъ и всѣ остальныя) одну изъ корпорацій въ полномъ составѣ, я не полѣнился сосчитать этихъ лентоносцевъ; оказалось, что изъ общаго числа членовъ въ 27 человѣкъ, двадцать одинъ студентъ имѣлъ эти знаки отличія.
2. Такіе студенты поневолѣ должны драться чужимъ оружіемъ, потому что своего пріобрѣсти имъ негдѣ. Насколько я могъ узнать, гражданская власть во всей Германіи позволяетъ корпоративнымъ студентамъ имѣть у себя шпаги, но запрещаетъ употреблять ихъ въ дѣло. Законъ въ данномъ случаѣ вполнѣ ясенъ, но уклоненія отъ него преслѣдуются весьма слабо.
3. Какъ странно сплетается трагическое и комическое въ нашей жизни! Не успѣлъ я вернуться домой послѣ описаннаго зрѣлища, какъ судьба заставила меня сейчасъ же принять участіе въ другой дуэли, но уже въ качествѣ дѣйствующаго лица, и при томъ въ дуэли серьезной, гдѣ противники биглись на смерть. Изъ слѣдующей главы читатель самъ увидитъ, что дуэль мальчиковъ ради шутки и дуэль зрѣлыхъ мужей на смерть — двѣ вещи совершенно различныя.
4. Alpenstock — длинная палка съ заостреннымъ желѣзнымъ концомъ, употребляемая альпійскими охотниками.
5. Спаситель представленъ отрокомъ лѣтъ около пятнадцати. У фигуры не достаетъ одного глаза.
6. Если въ Бедеккерѣ что-либо отмѣчено двумя звѣздочками, то это значитъ «весьма достойно вниманія». Прим. автора.
7. Мѣсяцъ спустя послѣ того, какъ были написаны эти строчки, мнѣ случилось быть въ Лондонской Національной галлереѣ, гдѣ я до того былъ восхищенъ картиною Тернера, что съ трудомъ могъ отъ нея оторваться. Впослѣдствіи я неоднократно бывалъ въ этой галлереѣ съ цѣлью осмотрѣть ее, но чары Тёрнера были настолько сильны, что я не могъ побороть ихъ. Однако же, картина эта не напоминала мнѣ «Невольничьяго корабля».
8. Въ англійскомъ языкѣ имя Franees и соотвѣтствующее ему женское Франсуаза выговариваются почти одинаково. Прим. перев.
9. Одновременно съ лордомъ Дугласомъ (см. главу XI наст. тома) погибло еще трое. Эти послѣдніе упали съ высоты четырехъ пятыхъ мили; впослѣдствіи тѣла ихъ были найдены лежащими другъ около друга на поверхности ледника, отвезены въ Зерматъ и погребены на тамошнемъ кладбищѣ. Тѣло лорда Дугласа найдено не было. Мѣсто его успокоенія, равно какъ и Моисея, останется тайною навѣки.
10. Ошибка произошла вслѣдствіе того, что слова «turns» (обернулъ) и «sod» (дернъ) по-англійски пишутся весьма схоже съ словами «twins» (близнецы) и «son» (сынъ), вслѣдствіе чего фраза «turns ferst sod» превратилась «twins firs son». Прим. перев.
11. Сэръ Георгъ Юнгъ и его братья Джемсъ и Альбертъ.