Проводы (Ясинский, Полное собрание повестей и рассказов)
См. также одноимённые страницы.| Проводы |
| Дата создания: июль 1886 года. Источник: Ясинский И. И. Полное собрание повестей и рассказов (1885—1886). — СПб: Типография И. Н. Скороходова, 1888. — Т. IV. — С. 462. |
Серое небо низко нависло над мокрой землёй. Дождь моросил утомительный, скучный, и невысокая цепь глинистых холмов, тянувшаяся поодаль, струила жёлтые потоки воды на луга. Безнадёжно-тоскливые тучи ползли непрерывной чредой как клубы дыма…
Поезд стоял у платформы, и немного было вагонов. Пробил первый звонок, но никто не торопился садиться. И двери зала, где чистая публика, и двери зала, где чёрный народ, не распахнулись под напором пассажиров. Странная тишина царила кругом.
Слышался только плач грудного ребёнка в одном из вагонов, да на платформе неподвижно стояла кучка людей, устремив глаза на решётчатые окна, откуда глядели бледные лица ссыльных и каторжных… Печальный был поезд.
В числе провожавших были простые бабы, девки, два-три мужика, мастеровой в тёплом картузе с разорванным надвое козырьком и некрасивая дама с заплаканными глазами, вся в чёрном — чёрная шляпка, чёрный зонтик, накидка, перчатки. В руке она держала белый платок.
Конвойный офицер, одетый по-походному, стоял у вагона, где сидели солдаты, и задумчиво смотрел на холмы. Жандарм апатично зевал. Можно было перебрасываться словами, и никто не мешал провожающим разговаривать с осуждёнными. Но все напряжённо молчали. Только всё слышался плач, неугомонный плач грудного ребёнка. Он надрывал душу. Время тянулось мучительно долго. И каждый, в сердечной истоме, вздыхал порою, но робко, словно боялся вздохом выдать своё горе. Дрожали губы у мастерового. Понурили головы мужики. Дама сквозь слёзы смотрела на угрюмого юношу — своего сына.
Он был белокур и в очках — умное, злое лицо. За что ссылали его?.. Не всё ли равно? Он осуждён, и жаль его, и жаль эту бедную мать, на которую он глядит с притворным равнодушием. Чем ни вызвано горе — одинаково тяжко оно.
В другом решётчатом окне виднелось лицо в военных усах. Никто не пришёл провожать этого человека. Он одинок. На лбу у него меж бровями прорезалась морщина, и враждебно глядел он на людей, стоявших на платформе.
А вот за решёткой стройная девушка. Как воск её лицо, и на него из-под платочка выбились тёмные пряди волос. Глаза горят лихорадочным огнём. Это убийца — она, говорят, зарезала своего жениха. Девки и бабы явились проводить землячку.
Много ещё смотрело лиц из окон на унылую платформу. Дождь продолжал моросить, моросить без конца, утомительный, скучный, и невысокая цепь глинистых холмов, тянувшаяся поодаль, струила жёлтые потоки воды на луга. Безнадёжно-тоскливые тучи ползли непрерывной чредой как клубы дыма…
Вдруг раздался второй звонок, и все вздрогнули. Разом заговорили и провожающие, и ссыльные. Они не плакали, но слёзы дрожали в их голосах… «Смотри, пиши мне, Коля!..» «Голубчик, милый наш, прощай!..» «Прощайте, Груня!..» «Прощайте, не поминайте лихом!..»
Как медленно шло время после первого звонка, так быстро понеслось оно теперь. Всем хотелось сказать друг другу как можно больше, как можно сердечнее, теплее… И слов было так много — печальных слов.
Последний раздался звонок. Обер-кондуктор приложил свисток к губам, — двинулся поезд. Медлительно полз он по рельсам с мерным лязгом и стуком колёс, которые вертелись скорей и скорей. Платформа опустела, в мокрых досках отразилось серое небо.
Но дама в чёрном долго шла по платформе, в надежде, что там, где поезд переходит на другие рельсы и делает лёгкий поворот, она ещё раз увидит сына. Она шла, и плакала, и махала платком, улыбаясь сквозь слёзы, потому что боялась огорчить скорбным видом угрюмого юношу. Увидела ли она его в последний раз? И если увидела, заметила ли она слёзы, которые также текли из глаз его?
Поезд ушёл и давно скрылся в тумане дождливого дня, а она всё стояла на краю платформы, уронив руки, устремив в даль глаза, оцепенев от горя…