Опубл.: 1821. Источник: az.lib.ru • 1. Первый выезд. Магазины
3. Древние и новые
К. Ф. Рылеев
Провинциал в Петербурге
Русский фельетон. В помощь работникам печати.
М., Политической литературы, 1958.
Одним из виднейших представителей литераторов-декабристов, наследовавших и продолживших сатирическую линию русской литературы XVIII в., был Кондратий Федорович Рылеев (1795—1826). Он стал членом Вольного общества любителей российской словесности — легального литературного филиала ранней декабристской организации «Союз Благоденствия». В 1820 году в журнале «Невский зритель» появилась сатира Рылеева «К временщику», направленная против Аракчеева, всесильного фаворита царя, устроителя ненавистных народу военных поселений для крестьян.
В 1821 г. Рылеев выступил в том же «Невском зрителе» с серией фельетонов «Провинциал в Петербурге». Печатались они в отделе «Нравы», целью которого было показывать «оригинальные характеры, любопытные сцены из общественной и частной жизни». Рассказ провинциала-помещика о его пребывании в Петербурге носит характер критики «петербургской культуры» со стороны не испорченного этой «цивилизацией» малокультурного провинциала. Не выступая со своими прямыми суждениями, Рылеев сумел насытить фельетон острым публицистическим содержанием. Фельетоны Рылеева значительно отличались от других материалов «Невского зрителя» своей сатирической направленностью. Центральная тема их — борьба декабриста-просветителя за чистоту нравов русского общества.
ПЕРВЫЙ ВЫЕЗД. МАГАЗИНЫ
Приехав с женою в Петербург, которого ни я, ни она родясь еще не видали, захотелось нам побывать в нем везде и посмотреть на все. Вследствие сего намерения на другой же день нашего приезда предположили мы начать осмотр свой с храма Казанская богоматери, «в котором-де кстати, — примолвила жена моя, — и отслужим, по долгу добрых христиан, благодарственный молебен за благополучное совершение нашего пути, а оттуда, душенька, заедем в магазин мадам А…» На первое предложение, как на богоугодное, я согласился с удовольствием, но при втором, признаюсь чистосердечно, от страху я невольно затрепетал, лоб мой покрылся морщинами и брови нахмурились… Жена моя хотя и не читывала Лафатера 1), но в четыре года замужества так успела всмотреться во все черты лица моего, что по малейшему движению умеет узнавать сокровеннейшие мысли мои. Приметив, вероятно, что я готовлюсь противоречить ей, она подскочила ко мне и так нежно, так сладко поцеловала, что все мои морщины, подобно тучам от дуновения ветра, исчезли и я приказал Трифону (который, если не хвастает, знает Петербург и вдоль и поперек) надеть свою ливрею и с запяток указывать кучеру дорогу.
Едва проехали мы несколько сажен по Невскому проспекту, как жена моя вскричала
«Ах, друг мой! Посмотри, какая бесподобная же шляпка! Заедем, пожалуйста!». — «Что ты! В уме ли? Разве позабыла, что мы не отслужили еще молебна?» — «Друг мой! Ангел! Утешь же меня! Ну, сам посмотри: что за шляпка на мне! Как я буду стоять в Казанской! Я сгорю со стыда!» Она проговорила это с таким жаром и так громко, что и проезжающие и проходящие оглянулись на нас. Боясь, дабы жена моя не заговорила еще громче, я поскорей приказал поворотить сани и привез ее в магазин.
— Что вам угодно? — спросила нас француженка, не приподнявшись даже со стула своего. Она, верно, встретила нас по платью…
— Вот эту шляпку, — сказал я, указывая на ту, которая соблазнила жену мою.
— Подай! — сказала француженка одной из сидевших за рукодельем девиц.
Шляпок было множество, и одна другой лучше! Прежняя не обращала уже на себя внимания. Ее поставили на свое место — и начался перебор, который продолжался около часа. Сама мадам подошла на помощь — и, наконец, шляпка выбрана. Только я приготовился отсчитать сто двадцать рублей, как был остановлен сими словами
— Постой, друг мой! Я еще хочу взять этот эшарп 2).
— Не угодно ли, сударыня, — спросила мадам с чрезвычайной вежливостью, — взять еще чего-нибудь? У меня теперь очень много новостей из Парижа.
— Из Парижа? Ах, покажите, пожалуйста!
И услужливая торговка начала выдвигать ящики и выдвигать шкафы. Не более как в две минуты столы были завалены
материи разных сортов, платки, платочки, блонды 3), кружева лежали в самом соблазнительном беспорядке!
Между тем как на лице жены моей, у которой, как говорится, разбежались глаза, было написано удовольствие и радость, сердце мое билось так сильно, так сильно… как стенные часы! Мне весьма было досадно и на жену мою и на модную торговку. Я предчувствовал, что от прихотей первой и услужливости другой бумажник мой может истощиться. Рассудок беспрестанно твердил мне
пора для собственного благополучия сделать формальную ретираду 4); но природная моя застенчивость и боязнь услышать от вежливой и услужливой мадам Л. какое-нибудь неприятное приветствие не позволили мне воспользоваться добрым советом его. Я безмолвствовал, торговка без умолку лепетала, девушки, как угорелые, бегали по магазину с модною дрянью, а жена моя с жадностью пересматривала все. Наконец, выбрав себе материи и на капот и на платья — с длинными и короткими рукавами, два эшарпа, из коих один тру-тру5), блонд и несколько платочков, жена моя попросила все уложить в кордон. Я заплатил пятьсот семьдесят пять рублей, и мы отправились далее. Мадам А. проводила нас до самых дверей, отворила их и наговорила столько вежливостей, что и самым мелким письмом не упишешь и половины из оных на целом листе. Она, верно, проводила нас по покупке.
Только спустились мы с Полицейского моста, как, взглянув налево, жена моя опять вскричала
«Ах, друг мой! что мы сделали?.. Стой, Федот!». Кучер остановился. Я перепугался и подумал, не позабыла ли она чего в магазине или не оставил ли я и нем бумажника своего, в котором было еще четыреста двадцать пять рублей, кроме пятнадцати рублей, особенно отложенных для молебна; я осмотрелся и удостоверился, что последней беды еще не случилось.
— Что же сделали мы и куда ты ведешь меня? — спросил я у жены, которая, взяв меня за руку, почти тащила на лестницу.
— Ужасную глупость! — отвечала она.
— Какую же?
— Ту, что купили шляпку не в этом магазине. Я видела в окошко одну такую, какой родясь еще не видывала.
— Сумасшедшая!.. — вскричал я.
Но двери были уже отперты, и мы вошли. Жена моя и здесь принялась пересматривать и перебирать модные вещи, только что привезенные из Парижа. Мадам Б. услуживала еще ловчее, нежели мадам А., и особенно умела прельстить одною шляпкою и модными часами с золотою цепочкою. Я было решился вооружиться всем моим хладнокровием, не слушать никаких просьб и убеждений и тем сохранить бумажник свой от конечного разорения, почему, приняв решительный вид, сказал твердым голосом
«Теперь у меня нет денег. Заедем завтра!». Но жена моя так нежно взглянула на меня, как еще ни разу не взглядывала, даже и в самый день свадьбы нашей. Я растаял и спросил:
— Что стоят часы сии и шляпка?
— Ровно пятьсот рублей.
— Не дороги ли?
— Помилуйте! Мы лишнего никогда не просим
это весь город знает. Мы никого не грабим..
При сих словах мадам сделала такой суровый вид, как будто бы я обидел ее ужаснейшим образом. «Что делать? Потешу жену и удовлетворю мадам», — подумал я и, вынув бумажник, отдал последние из оного четыреста сорок рублей, включая к то число и пятнадцать, взятых на молебен. Потом вынул я и кошелек, в котором как будто нарочно было золота и серебра ровно на шестьдесят рублей. Расплатившись таким образом и простясь с удовлетворенною француженкою, сели мы в сани.
— Куда же мы теперь поедем? — спросил я у жены.
— Как куда, друг мой! А к Казанской… ты разве позабыл?
— Да зачем? Ведь мы хотели молебен отслужить, а у меня, по милости твоей, не осталось ни копейки! Что делать? Поворачивай, Федот! Поедем домой.
Таким образом, возвратились мы к себе в дом, не только не отслужив молебна, но даже не видев Казанского собора. Теперь я вот уже трое суток безвыходно сижу дома. Боюсь выйти. Что мне делать, сам не знаю!.. Первый выезд стоил мне тысячи семидесяти пяти рублей. Что, если и второй и третий столько же будут стоить? Ехать вместе с женою — беда! Одну ее отпустить — и того опаснее! Сам выехать — боюсь; ибо, судя по неотступным просьбам жены, чтобы опять ехать в Казанский собор, я подозреваю, что она умышляет навестить или мадам А., или мадам Б., или незнакомую еще мадам В., которую особенно рекомендовала жене моей двоюродная сестрица.
ДРЕВНИЕ И НОВЫЕ
— Что тут удивительного, сестрица? Люди — всегда и везде люди! — говорил наш уездный судья.
Не знаю, откуда занял он сие короткое изречение, но верно уж не из судейской своей архивы, ибо я уверен, что подобных справедливых сентенций ни он, ни предшественник его не делывали от самого учреждения уездных судов.
— Люди — всегда и везде люди!.. Как это прекрасно сказано! Сие изречение, конечно, принадлежит какому-нибудь древнему мудрецу, который знал свет, как Трифон Петербург, — и вдоль и поперек. Готов биться об заклад, что новые не скажут так коротко и вместе так ясно.
— Как же бы они сказали? — спросила меня двоюродная сестрица, которая не терпит ничего старого.
— Они, верно бы, сказали
«Люди и во времена патриархов, и во времена фараонов, и в золотой век Греции, и в славные дни Рима, то есть всегда, и на востоке, и на западе, и на севере, и на юге, то есть везде, были, как и в наше время, злы, лицемерны, низки, подлы, льстивы, глупы, жестоки, коварны, любопытны, незерны, слабы, несправедливы…». Но, сударыня, если я стану продолжать, то, верно, и в целый час не кончу, ибо новые так плодовиты, так болтливы, что каждую мысль, которую б древние выразили в нескольких словах, распространят, разукрасят, распестрят с таким усердием, что едва оная уместится на двух страницах. Да и я не понимаю, сестрица, как может тебе нравиться долгий период? Он может утомить, замучить.
— Да что ж проку и в слишком коротких?
— Ах! сестрица, в краткости, мне кажется, и заключается главное достоинство…
— Воля ваша, — сказала сестрица, — думать как вам угодно, а мне новые нравятся гораздо более, нежели древние.
Кто переспорит женщину, а особливо такую, как моя сестрица. Что однажды возьмет она себе в голову, того уж ничем не вытеснишь из нее. Так, например, она утверждает и твердо стоит на том, что «Липецкие воды» 6) несравненно превосходнее «Недоросля». Сколько я ни опровергал сие странное мнение, но никак не мог оспорить оного. Я говорил, что характеры в «Липецких водах» не выдержаны; она, напротив, уверяла, что они и выдержаны, и списаны еще с натуры, и именно главное лицо и есть настоящий портрет княгини N, с которою сестрица не ладит. «Когда суждением управляет ненависть или пристрастие, можно ли тогда ожидать справедливости?» — подумал я и — замолчал.
Может быть, некоторые читатели полюбопытствуют узнать, к чему сказал я сестрице
«Люди — всегда и везде люди».
Вот в чем дело.
Сестрица, которой новости обеих столиц и даже из нашей степной губернии сообщаются посредством ее корреспондентов и корреспонденщиц с непостижимою скоростию, приехала удивить меня и жену мою вестью, полученною ею из нашего уездного городка.
— Знаете ли вы госпожу Зефирину?
— Боже мой, как не знать! — вскричала жена моя. — Она первая красавица в нашем уезде и хотя по бедности родителей своих не имела за собой ничего, но по счастию вышла за одного хотя и старого, но богатого и доброго человека, который женитьбою своею составил не только для нее, но и для всех родственников ее счастие, помогая им в нуждах и воспитывая детей их на свой счет.
— Ну, так поздравьте же благодетельного помещика
ЗеФирина бросила старика и бежала с одним молодым драгунским офицером.
— Какая ужасная неблагодарность! — вскричала жена моя, и на лице ее изобразилось негодование.
— Вот, братец, какие казусы случаются ныне и у вас в степи!
— Что ж тут удивительного, сестрица? — сказал я. — Люди — всегда и везде люди!
КОММЕНТАРИИ
В составлении комментариев принимал участие Л. Н. Арутюнов.
Фельетон «Первый выезд. Магазины» опубликован в журнале «Невский зритель», в отделе «Нравы», 1821, № 1; фельетон «Древние и новые» — там же, в № 4. Воспроизводятся по журнальным текстам. Второй фельетон этого цикла, «Женская игрушка», при жизни Рылеева не печатался и был опубликован позднее (см. К. Рылеев, Стихотворения, статьи, очерки, М. 1956).
1) Лафатер (1741—1801) — основатель так называемой физиономистики — «учения», согласно которому по строению черепа, по очертаниям лба и лица можно определить характер человека.
2) Эшарп — шарф.
3) Блонды — шелковые кружева тонкой работы, белого или кремового цвета.
4) Ретирада — отступление.
5) Тру-тру — украшение из кружев.
6) «Липецкие воды» — имеется в виду полемическая комедия Л. А. Шаховского «Урок кокеткам, или Липецкие воды», направленная против В. А. Жуковского и его друзей — участников литературного общества «Арзамас».
