Погодин М. П. Вечное начало. Русский дух
М.: Институт русской цивилизации, 2011.
При праздновании пятисотлетней годовщины Гусовой править
В нынешнем году исполнилось пятьсот лет со времени рождения великого славянского учителя Яна Гуса 6 июня 1369 года. Соотечественники его перенесли празднование этого приснопамятного для них дня на 23, 24, и 25 августа (4, 5 и 6 сентября по н. с), чему и мы в настоящем собрании нашем следуем.
По какому же праву, спросит нас, без сомнения, подозрительная, враждебная европейская печать, хотят русские принять участие в чешском торжестве?
На такой вопрос можно ответить коротко и ясно; по тому же праву, по какому мы праздновали в последнее время юбилей Данта, Шекспира, Шиллера, по какому на днях отправили в Париж поздравительную телеграмму с днем рождения Кювье, по какому на этой неделе Общество естествоиспытателей посвящает особое заседание памяти Гумбольдта. Homo sum, et nihil humani a me alienum esse puto, говорит в этом случае всякий русский!
Но относительно Гуса мы, русские, имеем еще много причин, кроме тех, которые побуждают нас славить англичанина Шекспира, итальянца Данта, француза Кювье, немцев — Шиллера, Гете и Гумбольдта.
Какие же это причины?
Первая — Гус был славянин.
В 1867 году Русский Бог свел в Москве представителей всех славянских племен, которые воочию увидели и почувствовали свое родство, сознали себя единым народом. Великое, замечу мимоходом, знаменательное происшествие, которое не оценено еще по достоинству, но которое сделается в будущем исходной точкой многих славянских юбилеев. Пока мы скажем только, что славяне, в лице своих представителей, признали общею собственностью, заветным своим наследием, духовное добро, принадлежащее каждому племени порознь: историю, язык, литературу, великих людей и деятелей.
Мы имеем, следовательно, не только полное право как европейцы, как люди, но вместе и обязанность как славяне, принести свою дань почтения и удивления к великим доблестям героя чешской истории. Вот первая причина.
Вторая — Гус был древнейший ревнитель славянской народности, за 500 почти лет развернувший это славное знамя, следовавший верно по стопам славянских первоучителей, св. Кирилла и Мефодия, употреблявший народный язык в богослужении и проповеди. В объяснении Гуса на молитву Господню находится следующий энергический призыв чехов его времени к национальному самосознанию[1], «чтоб князья, паны и народ дорожили своей родной речью и не давали ей гибнуть; чтоб дети от смешанных браков чехов с немками говорили только по-чешски, но не двоили своей речи, потому что двоение речи подает первый повод к взаимной зависти, раздорам. Воистину, как некогда Неемия, услышав, что дети жидовские от полу глаголаху азотским языком и не умеяху глаголати по-иудейски, проклял и поразил их: так и ныне достойны всякого осуждения пражане и другие чехи, которые говорят вполовину по-немецки, вполовину по-чешски. Кто бы мог вычислить весь вред от такого раздвоения речи?»
Так говорил ревностный чешский проповедник.
(О, Гус! — воскликнул я мимоходом, — что сказал бы ты, если б попал случайно в высшее русское общество и услышал тамошнее Вавилонское разноязычие, и увидел несчастных русских детей, принуждаемых с самого нежного возраста шипеть, свистеть, гнусить, картавить на всех языках мира!)
Сделавшись ректором Пражского университета, он восстал в пользу чехов против притязаний немецких в университетском совете и городской думе и после унятой борьбы доставил им равноправность, хоть только на время.
Гус — великий человек, славянин, пророк народности, дорог для нас, русских, еще вот почему: он как будто воспоминал смутно или темно, предчувствовал Православие; в груди его как будто заговорило древнее чешское учение и вместе носился впереди вожделенный идеал. Он был католик, но не такой, какой требовался папою; он учил повиноваться только тем постановлениям, которые согласны с древними апостольскими правилами и определениями Вселенских соборов; он учил о приобщении мирян под обоими видами, вопреки правилу Римско-католической церкви; он восстал против ее злоупотреблений, осуждаемых и нашею Церковью, почему и провозглашен, как мы, схизматиком и осужден на сожжение.
Касательно согласия Гуситского учения с Православием указывают еще на приобщение младенцев. «Причащение младенцев предполагает безусловную, непосредственную веру в таинство, в его действие на человека, если только он сам не отвергает его в своем сознании. Этот взгляд свойствен одной Православной церкви; все другие Церкви и вероисповедания, древние и новые, отвергают такое непосредственное действие таинства евхаристии. Чехи всегда укоряли Римскую церковь за то, что она не допускала такого причащения, и этот обычай был дорог народу, представляя собою драгоценный остаток Православия, которое чехи исповедовали в самое первое (Кирилло-Мефодиевское) время своей христианской жизни».
«Таким образом, учение Гуса выражало собою не один протест против папства, но было стремлением воссоздать в народном сознании нечто такое, что существовало в нем, что народ хранил и любил, как действительное предание минувшего».
«А что Гус действительно стоял на почве Православия, мы это видим с особенною ясностью в лице друга его, Иеронима Пражского, который незадолго пред смертью совершил путешествие в Западную Россию: в Витебске и Пскове он открыто стал в общину православных; вместе с ними принимал причастие, в спорах с католиками защищал Восточную церковь как единую истинную, что и было поставлено ему в главную вину на Константском соборе, за которую он, подобно своему другу и учителю, был приговорен к смертной казни».
«К несчастию, деятельность Гуса и его учеников должна была остановиться. Иначе дальнейший ход ее сопровождался бы более тесным сближением с Православием; влияние Гуса на Лютера было бы в этом последнем случае шире, определеннее, и потому самая реформа Лютера не была бы так далека от истинной Церкви, какою она вышла при других условиях».
Исторические обстоятельства России, стонавшей под игом монголов, и Греции, покоренной турками, воспрепятствовали Православию воспользоваться Гуситским движением. «Все попытки к сближению остались безуспешным, но тем не менее память обоих этих героев (Гуса и Иеронима) останется навсегда в сердцах друзей Православия».
Напомним теперь несколько подробностей о жизни Гуса, представляющей много поразительного.
Он был, например, сожжен в день своего рождения, 6 июля 1415 года (род. 6 июля 1369 года).
«Так совпали в жизни этого великого и праведного человека два рождения: одно — для жизни временной, другое — вечной; два крещения: одно — в воде, другое — в огне».
В детстве, читая однажды жития святых, он дошел в житии архидиакона Лаврентия до того места, где этот последний, испеченный на железной решетке, при императоре Валериане, говорит исполнителям казни: «Испеклось, поворотите!» Гус так был увлечен рассказом об этом мужественном перенесении страданий тела, что решился сам испытать, до какой степени дух может быть нечувствителен к страданиям плоти.
И ему самому привелось действительно подвергнуться такой же мучительной казни, которую перенес он с таким же удивительным, сверхъестественным мужеством.
«Гуса вели на казнь среди огромной толпы народа, сочувственно относившейся к несчастному страдальцу. Речи его к народу, на пути к костру, производили глубокое впечатление. Гус просил молиться за него, невинного. Парод волновался. „Мы не знаем, в чем он виноват“, раздавалось со всех сторон, „он молится и говорит, как истинный праведник“. Шествие двигалось тихо, часто останавливалось, народ запружал узкие улицы! Поле между Готлибенской слободой и садами замка, место казни, было усеяно народом. Взойдя на костер, Гус обратился к народу с речью; но католики, опасаясь последствий той прощальной речи, ускорили казнь. Палачи обложили тело Гуса, до пояса, дровами и соломой, скрутили руки назад и привязали их к столбу мокрою веревкой: он был поставлен лицом к западу, и засмоленная веревка вокруг шеи и столба не дозволяла шевельнуться. Вместе с первым огненным языком, охватившим дрова и солому, Гус запел громким голосом: „Христе, Сыне Бог живаго! помилуй мя грешнаго!“, и эта песнь, заглушая треск горящих дров, болезненно отдавалась в сердцах присутствовавших и молитвенно возносилась к небу…»[2]
По свидетельству Енея Сильвия, который сам сделался папою и, следовательно, в пристрастии не может быть заподозрен, «Гус шел на смерть, как на веселый пир; ни один вздох не вылетел из груди его; нигде не обнаружил он ни малейшего признака слабости. Среди пламени он до последнего издыхания возносил молитвы к Богу Отцу».
Строгой, безупречной нравственной жизнью отличался он с самого нежного возраста. Суровый к себе и задумчивый, он отличался вместе особенной кротостью и приветливостью, которая привлекла к нему сердца всех обращавшихся к нему.
В жизни это был христианин в самом высоком значении этого слова.
Примечательно, что в числе первых обвинителей было «возбуждение народа против духовных властей и природных чехов против иноземцев».
Вот к какой древности относится эта метода — виноватых отклонять от себя обвинение и переносить его с больной головы на здоровую.
Некоторые из последователей Гуса были, вскоре по его кончине, в Константинополе, за два года до взятия его турками, и исповедание их признано решительно Православным. Константин Ангелик приобщен святых тайн, о чем сохранилось свидетельство в особой грамоте, подписанной знаменитыми духовными сановниками того времени. (Она печатается теперь Петербургским нашим отделом.)
Итак, если немцы считают Гуса предшественником своего Лютера относительно обличения злоупотреблений папства, то мы гораздо с большим правом можем признать его ревнителем Православия, хотя ему положительно неизвестного.
Но точно ли Православие, как учение Греко-восточной церкви, было неизвестно Гусу? Едва ли! При такой неизвестности, как бы можно было объяснить поездку друга и товарища его, Иеронима, в Россию? Не приезжал ли Иероним к нам именно с целью познакомиться с нашею Церковью? Познакомиться с нею, приняв св. причастие, защищая Восточную церковь, как истинную (что поставлено ему в вину на Констант -ском соборе), он, без сомнения, передал все узнанное своему другу и товарищу Гусу.
Разумеется, они не смели указать прямо, где сохраняется истина Христианской церкви, которой они искали и к которой ощупью приблизились, не смели провозгласить Православие пред началом своего процесса, для усугубления своей вины пред папою, когда и несколько частных замечаний вело уже их на костер.
Чехи, католики и протестанты, даже беспристрастные, благонамеренные, ученые, например, знаменитый Палацкий, не могут судить о Гусе не односторонне, потому что незнакомы с Православным учением и находятся под бременем общего предубеждения: они видят в нем только реформатора, а мы видим в нем и его почитателях наших союзников, приверженцев, к которым и взываем: приидите, оглашеннии, оглашеннии, приидите.
Вот, кажется, единственный вообще исход спасения для Чехии: ибо чтить память Гусову, видеть в нем идеал и не делать его дела, прославлять его учение и жить, без зазрения совести, в совершенном противоречии с этим учением, есть просто nonsens, нелепица. Такое фальшивое положение не может продолжаться перед судом разума: чехи, если верят Гусу, должны принять его учение.
А до тех пор мы, русские, имеем право говорить, что Гус принадлежал больше нам, чем чехам, потому что его правила заключаются в нашем учении и ни в каком другом, — исполняются нами, а не чехами.
Да, мы относимся к Гусу так же, как и к св. Кириллу и Мефодию: славяне празднуют их память, покланяются им, а заповедей их, по странному противоречию, не исполняют! Чехи, мораване, словаки, кроаты, далматы, словенцы исповедают христианство по-римски и употребляют латинский язык. Русские вместе с православными болгарами и сербами — вот единственные наследники св. Кирилла Мефодия.
Великое, необозримое поле открывается в наше время для Православия, и все обстоятельства как будто нарочно слагаются в Европе в пользу, честь и славу его. С одной стороны, Римский Вселенский так называемый собор, с непогрешимостью папы, с непорочным зачатием, с энцикликой и силлабусом, вразрез всему образованию Запада; с другой — протестантство, дошедшее по столбовой своей дороге до совершенного неверия, — и вот стремление многих достойных лиц из всех исповеданий соединиться с Православием. Давно ли прочли мы книгу Овербека и Пихлера, немецких ученых богословов? Ныне услышали воззвание англичанина Геферли построить православную церковь в Бирмингеме и отправлять богослужение на английском языке. Аббат Гате, француз, историк Христианской церкви, автор многих сочинений, признанных классическими в ученом мире, принимает Православие, издает книгу о Православном богословии и получает докторскую степень. Не говоря уже о движении в Америке в пользу Православия.
Если б подобные события случились в недрах католической или протестантской церкви, чего бы ни сделали они, чтоб содействовать движению, какие усилия употребили б для принятия в свои отверстые объятия стремящихся, для ободрения, укрепления недоумевающих и сомневающихся!
А наше духовенство молчит. Таков, говорит, искони характер нашей Церкви; она принимает с любовью всех желающих, но не любит употреблять усилий для их привлечения, не любит вступать в прения и, всего менее, нападать.
Я недавно был на Востоке и видел там католические и протестантские училища по всем главным городам Малой Азии, не говоря уже о Константинополе и Афинах, — в Смирне, Бейруте, Иерусалиме. Западная пропаганда с ее богатыми средствами проникает не только к арабам, но и к грекам, к славянам, несмотря на все природное отвращение и сопротивление последних племен. Что же? Мы не должны принимать никаких мер против совращения наших единоверцев?
Может быть, действительно, так должно, так лучше! Я не богослов; но, наблюдая все эти явления, со страхом воспоминаю слова Спасителя, сказанные иудеям: «яко мнози от востока и запада придут, и возлягут с Авраамом и Исааком и Иаковом» (Мф. VIII, 11) и "яко отъимется от вас Царствие Божие, и дастся языку, творящему плоды его (Мф. XXI, 43).
Что если новообращаемые, проникнутые Православием, вознесут о нем свой голос во всеуслышание, начнут обращение в Европе, а мы будем продолжать свое молчание и оправдываться, что это не наше дело, не в нашем характере!
Да, мы находимся в удивительно счастливом положении, по природе вещей, относительно как этих, так и многих других европейских вопросов. Надо только, чтоб мы и наши единоплеменники, не исключая поляков, поняли свое положение и уразумели, в чем и как должно искать спасения для всего славянского мира!
Славянский благотворительный комитет имеет, как известно, главной своей целью воспитание и нравственное, духовное пособие своим единоверцам и единоплеменникам славянам в духе Православия и народности. Вот почему мы сочли своей обязанностью устроить нынешнее заседание, посвященное исключительно памяти Гуса, в назидание преимущественно тех славян, которые подвергаются опасности на Востоке от иезуитов, чтоб они увидели разительный пример, как смотрело искони папство на наши главные догматы и как его уклонения от первоначальной Христианской церкви и злоупотребления были всегда чувствуемы глубоко — добросовестными членами даже Римской церкви.
С другой стороны, мы хотели указать чехам на странное противоречие, в каком они находятся в отношении к Гусу.
Некоторые друзья славянства вознамерились послать в дар им, по этому случаю, чашу, которая осталась бы для них на веки веков напоминанием о нашей братской любви, усердии и участии в их судьбах.
Достойный наш сочлен Ф. И. Тютчев, приехавший на днях из киевского путешествия, узнав о нашем намерении, вполне одобрил его.
Из его сердца вылились тотчас стихи, которыми я и заключу мою речь и которые после жертвователи отправят в Прагу вместе с нашим усердным приношением.
В Прагу послана была из заседания телеграмма следующего содержания:
«Поминаем единодушно с братьями-чехами великого славянского деятеля, запечатлевшего мученическою смертью свои заветные убеждения о святом причащении мирян под обоими видами, о церковнославянском чиноначалии, об употреблении славянского языка… Посылаем вам в дар чашу, украшающую настоящее наше собрание: пусть она на веки веков останется памятником русского усердия во славу бессмертного Иоанна Гуса. Приветствуем с любовью всех славян, собравшихся на народное торжество в Прагу и Гусинец».
ПРИМЕЧАНИЯ править
Опубл.: Погодин М. П. Речи, произнесенные М. П. Погодиным в торжественных и прочих собраниях. 1830—1872. М., 1872.
- ↑ Мы приводим эти слова из дельной статьи о Гусе, помещенной в «Современном листке» (№ 53, 54 и 55). Оттуда же мы заимствуем, из предосторожности, и другие замечания подлинными словами, отмеченными посредством вносных знаков, как принадлежащие духовному журналу.
- ↑ Чех Ян Гус из Гусинца. Соч. Бильбасова, CLXXIX.