При китайском дворе (Дорошевич)/ДО
| При китайскомъ дворѣ |
| Источникъ: Амфитеатровъ А. В., Дорошевичъ В. М. Китайскій вопросъ. — М.: Товарищество И. Д. Сытина, 1901. — С. 151. |
Постоялый дворъ въ маленькомъ китайскомъ провинціальномъ городишкѣ. Большая комната. Вездѣ чемоданы, чемоданчики, укладочки, мѣшечки, картонки. Мамаша пьетъ чай. Богдыханъ сидитъ на высокомъ стульчикѣ и перелистываетъ Поль-де-Кока въ переводѣ на китайскій языкъ. Принцъ Туанъ у окна читаетъ газеты.
Мамаша (къ богдыхану). Налить, что ль, еще чаю-то?
Богдыханъ (покорно). Ежели вамъ такъ угодно, маменька!
Мамаша (передразнивая). «Ежели вамъ угодно, маменька», да «ежели вамъ угодно, маменька», — только отъ него и слышишь! И это называется китайскій императоръ!
Богдыханъ (безпечно). Что жъ, отъ слова не станется!
Мамаша. Восемнадцать, вѣдь, выдулъ, а онъ «ежели вамъ угодно». Могъ бы свои мысли имѣть! Ну, о чемъ ты теперь думаешь?
Богдыханъ (осклабляясь). О цивилизаціи!
Мамаша (сдвинувъ брови). Опять?
Богдыханъ (отчаянно). Да вѣдь что жъ это, на самомъ дѣлѣ? Жили, какъ порядочные люди, въ столичномъ городѣ Пекинѣ, — и вдругъ не угодно ли? Въ провинцію. Не съ кѣмъ папиросы выкурить или другимъ какимъ просвѣщеннымъ дѣломъ заняться. (Со вздохомъ). Эхъ, остались бы мы въ Пекинѣ! Сейчасъ бы это меня въ плѣнъ взяли. А потомъ въ Парижъ отправили. Потому у нихъ, маменька, теперича въ Парижѣ выставка, а гвоздя-то настоящаго нѣтъ, — публика и въ умаленіи. А тутъ вдругъ — китайскій императоръ. Вотъ бы народъ поперъ! Въ отдѣльномъ павильонѣ, франкъ за входъ, съ бонами всемірной выставки платятъ 50 сантимовъ. Представителямъ печати безплатно. Только на короткое время! (Воодушевляясь). А Парижъ, маменька, городъ на совѣсть. Мнѣ одинъ совѣтникъ нашего посольства разсказывалъ. Онъ туда для окончанія образованія былъ посланъ. Всѣ высшія учебныя заведенія прошелъ: Moulin Rouge[1], Jardin de Paris[2]. Дипломатіи въ «Café des Ambassadeurs[3]» учился. Каждый вечеръ ходилъ. Медаль имѣетъ за то, что на Эйфелевскую башню поднимался. Что за человѣкъ! Просвѣщенный: одинъ шесть бутылокъ шампанскаго выпиваетъ. Душа общества: съ шестнадцатью француженками заразъ ужиналъ. Есть тамъ, маменька, китаянки такія, француженками прозываются. Такъ, говорятъ, ежели…
Мамаша (улыбаясь). Все и мысли-то у тебя самыя дѣтскія. Ты бы пошелъ хоть смотръ боксерамъ сдѣлалъ или голову кому отрубилъ. Покажи, что ты въ Китаѣ императоръ!
Богдыханъ. Ежели вамъ такъ угодно, маменька! (Уходитъ),
Мамаша (со вздохомъ). И это сынъ неба! Эхъ, видно, согрѣшила я, грѣшница!
Принцъ Туанъ (басомъ). Все, тетенька, оттого, что у насъ по закону его до старости кормилицы кормятъ.
Мамаша. Все можетъ быть! Все можетъ быть! Что тамъ, мой драконъ, въ газетахъ пишутъ?
Туанъ. Да что же, ничего особеннаго не пишутъ! Насъ все ищутъ. На-дняхъ въ дворцовомъ саду вечеромъ шарили. Но никого, кромѣ мандарина съ горничной, не поймали!
Мамаша (качая головой, съ укоризной). Мандаринъ! А!
Туанъ. Время такое. Военное.
Мамаша. А во дворецъ-то не ходили?
Туанъ. Собираются еще итти!
Мамаша. Охъ, сопрутъ они тамъ все, — чуетъ мое сердце, что сопрутъ.
Туанъ. Что вы, тетенька! Народъ цивилизованный!
Мамаша. Толкуй тамъ! знаемъ мы эту цивилизацію. «Дозвольте, — говоритъ, — васъ цивилизовать», — а самъ все на брошку смотритъ, все, подлый, тебѣ на брошку смотритъ.
Туанъ. Они только такъ собираются. Церемоніальнымъ маршемъ!
Мамаша. Знаемъ мы ихъ церемоніальный маршъ! Ну, а наши что?
Туанъ. Сидятъ, держатся. Телеграфируютъ, что вчера только нѣсколько евнуховъ изъ дворца вышло.
Мамаша. Никогда я не любила этой націи.
Туанъ. Имъ, извѣстно, терять нечего.
Мамаша. Дуть-то другъ друга союзники еще не собираются?
Туанъ. Дуть еще другъ друга не зачинали. А только такъ видать, что шибко хочется. Ну, да войска пока еще мало. Вотъ, Богъ дастъ, изъ Европы войска подъѣдутъ, тогда другъ другу клочку устроятъ.
Мамаша. Ахъ, дай-то Богъ, Съ нами-то, пока, что дѣлать собираются? Ничего не пишутъ?
Туанъ. Разно пишутъ. Вонъ одинъ журналистъ всѣхъ китаянокъ въ юбки переодѣвать собирается[4]. Для разрѣшенія китайскаго вопроса.
Мамаша. Ахъ, безстыдникъ!
Туанъ. Человѣкъ пожилой!
Мамаша. А все-таки безстыдникъ. Этакимъ дѣломъ заняться захотелъ.
Туанъ. Журналистъ, одно слово! (Облизываясь). Посадилъ я какъ-то одного журналиста на колъ. Имѣлъ это удовольствіе. На колу сидитъ, а оретъ: «Дайте Ирландіи автономію, непремѣнно дайте Ирландіи автономію». Русскій былъ! Презабавный народъ! Самъ на колу сидитъ, а для другихъ объ автономіи думаетъ.
Мамаша. Письма есть?
Туанъ. Куча. Изъ Англіи много пишутъ. (Беретъ одно письмо). «Dear lady[5]! Что вы за скверную штуку съ нами выкинули? Вѣдь у насъ торговля, биржа, — крахи на носу! Вернитесь вы, ради Господа Бога, въ Пекинъ. Ничего вамъ не будетъ. Чего мы отъ васъ потребуемъ? Ничего отъ васъ не потребуемъ. Ну, нарубите тамъ возовъ пять-шесть головъ. Все равно какихъ, только чтобы съ косами были. И будемъ считать за наказаніе виновныхъ. И уйдемъ. А то что жъ это? Переговоровъ вести не съ кѣмъ, а тутъ въ торговлѣ застой. Пожалѣйте!»
Мамаша. Да, какъ же, жди! Вернусь! Изъ Германіи что пишутъ? Небось, фельдмаршаломъ своимъ грозятся?
Туанъ. Нельзя сказать, чтобы особенно. (Читаетъ). «Gnädige Frau![6] Хотя мы и отправили главнокомандующаго, который вообще очень страшенъ и котораго совѣтуемъ вамъ непремѣнно очень бояться, но все же спѣшимъ попросить васъ: пока онъ еще не пріѣхалъ, возвращайтесь въ Пекинъ и заключайте миръ. Господи! Развѣ мы чего-нибудь требуемъ. Мы ничего не требуемъ. Ну, хотите, сами продиктуйте намъ условія мира. Мы на все согласны. Контрибуцію, можетъ-быть, хотите, — контрибуцію дадимъ, все-таки обойдется дешевле. Вѣдь фабрики, заводы, промышленность. Все стоитъ, все лопается, крахи. Пожалѣйте насъ. Не прячьтесь!» Подписано хозяевами промышленныхъ учрежденій.
Мамаша. Еще письма есть?
Туанъ. Частныя. Отъ Каинберга какого-то, пишетъ; что банкиръ. «Многоуважаемая сударыня! За что же такое вы убѣжали и насъ въ этакое глупое положеніе поставили? Сколько лѣтъ всегда въ видѣ субсидіи 10-милліоннымъ кредитомъ въ казенномъ банкѣ пользовались, а теперь вдругъ прекращено: деньги нужны. Приказываютъ учетъ векселей прекратить. Чѣмъ же жить-то будемъ? Глубокоуважаемая сударыня, вернитесь вы въ Пекинъ, выведите насъ изъ затруднительнаго положенія. Ей Богу, никогда больше не будемъ». Отъ Штыкъ-Юнкера отъ какого-то, — тоже банкиръ: «Madame[7]! Настоящимъ письмомъ убѣдительно просимъ васъ вернуться въ Пекинъ! Невозможно! Рекомендуютъ учетъ векселей прекратить. Потому, говорятъ, неопредѣленное состояніе. Вернитесь въ Пекинъ, осчастливьте Европу, сжальтесь, заставьте вѣчно Бога молить. Съ почтеніемъ — торговый домъ». Отъ биржевиковъ писемъ много. Пишутъ, что гибнутъ, молятъ вернуться!
Мамаша (улыбаясь). Я такъ думаю, что самая лучшая политика теперь — уѣхать на дачу.
Туанъ (съ увлеченіемъ). Куда-нибудь на югъ!
Мамаша. Пусть посидятъ въ Пекинѣ! Хе-хе! Не любишь? Выдержать этакъ мѣсяцевъ шесть!
Туанъ. Ой, тетенька! Даже мнѣ бѣлыхъ дьяволовъ жаль!
Мамаша. Или мѣсяцевъ семь! Они думаютъ, я такъ легко миръ съ ними заключу! Шалятъ! Дудки! Я такую контрибуцію спрошу, какой ихній Бисмаркъ съ ихнихъ французовъ не спрашивалъ!
Туанъ (съ увлеченіемъ). И заплатятъ!
Мамаша. И заплатятъ! Только «позвольте назадъ въ Европу поскорѣе вернуться».
Туанъ. Хе-хе! «Пустите душу на покаяніе!»
Мамаша. «Больше никогда васъ побѣждать не будемъ!» На всѣ условія пойдутъ!
Туанъ. И чтобъ посланниковъ мнѣ назадъ выдали.
Мамаша. И выдадутъ!
Туанъ. На-те, скажутъ, только намъ чтобъ эту исторію поскорѣй кончить. Люблю посланниковъ! Жить не могу безъ посланниковъ. Сейчасъ я кольевъ понаставлю, и всѣхъ посланниковъ на колъ.
Туанъ (улыбаясь). Патріотъ!