При китайском дворе (Дорошевич)
| При китайском дворе |
| Источник: Амфитеатров А. В., Дорошевич В. М. Китайский вопрос. — М.: Товарищество И. Д. Сытина, 1901. — С. 151. |
Постоялый двор в маленьком китайском провинциальном городишке. Большая комната. Везде чемоданы, чемоданчики, укладочки, мешочки, картонки. Мамаша пьёт чай. Богдыхан сидит на высоком стульчике и перелистывает Поль де Кока в переводе на китайский язык. Принц Туан у окна читает газеты.
Мамаша (к богдыхану). Налить, что ль, ещё чаю-то?
Богдыхан (покорно). Ежели вам так угодно, маменька!
Мамаша (передразнивая). «Ежели вам угодно, маменька», да «ежели вам угодно, маменька», — только от него и слышишь! И это называется китайский император!
Богдыхан (беспечно). Что ж, от слова не станется!
Мамаша. Восемнадцать, ведь, выдул, а он «ежели вам угодно». Мог бы свои мысли иметь! Ну, о чём ты теперь думаешь?
Богдыхан (осклабляясь). О цивилизации!
Мамаша (сдвинув брови). Опять?
Богдыхан (отчаянно). Да ведь что ж это, на самом деле? Жили, как порядочные люди, в столичном городе Пекине, — и вдруг не угодно ли? В провинцию. Не с кем папиросы выкурить или другим каким просвещённым делом заняться. (Со вздохом). Эх, остались бы мы в Пекине! Сейчас бы это меня в плен взяли. А потом в Париж отправили. Потому у них, маменька, теперича в Париже выставка, а гвоздя-то настоящего нет, — публика и в умалении. А тут вдруг — китайский император. Вот бы народ попёр! В отдельном павильоне, франк за вход, с бонами всемирной выставки платят 50 сантимов. Представителям печати бесплатно. Только на короткое время! (Воодушевляясь). А Париж, маменька, город на совесть. Мне один советник нашего посольства рассказывал. Он туда для окончания образования был послан. Все высшие учебные заведения прошёл: Moulin Rouge[1], Jardin de Paris[2]. Дипломатии в «Café des Ambassadeurs[3]» учился. Каждый вечер ходил. Медаль имеет за то, что на Эйфелеву башню поднимался. Что за человек! Просвещённый: один шесть бутылок шампанского выпивает. Душа общества: с шестнадцатью француженками зараз ужинал. Есть там, маменька, китаянки такие, француженками прозываются. Так, говорят, ежели…
Мамаша (улыбаясь). Всё и мысли-то у тебя самые детские. Ты бы пошёл хоть смотр боксёрам сделал или голову кому отрубил. Покажи, что ты в Китае император!
Богдыхан. Ежели вам так угодно, маменька! (Уходит),
Мамаша (со вздохом). И это сын неба! Эх, видно, согрешила я, грешница!
Принц Туан (басом). Всё, тётенька, оттого, что у нас по закону его до старости кормилицы кормят.
Мамаша. Всё может быть! Всё может быть! Что там, мой дракон, в газетах пишут?
Туан. Да что же, ничего особенного не пишут! Нас все ищут. На днях в дворцовом саду вечером шарили. Но никого, кроме мандарина с горничной, не поймали!
Мамаша (качая головой, с укоризной). Мандарин! А!
Туан. Время такое. Военное.
Мамаша. А во дворец-то не ходили?
Туан. Собираются ещё идти!
Мамаша. Ох, сопрут они там всё, — чует моё сердце, что сопрут.
Туан. Что вы, тётенька! Народ цивилизованный!
Мамаша. Толкуй там! знаем мы эту цивилизацию. «Дозвольте, — говорит, — вас цивилизовать», — а сам всё на брошку смотрит, всё, подлый, тебе на брошку смотрит.
Туан. Они только так собираются. Церемониальным маршем!
Мамаша. Знаем мы их церемониальный марш! Ну, а наши что?
Туан. Сидят, держатся. Телеграфируют, что вчера только несколько евнухов из дворца вышло.
Мамаша. Никогда я не любила этой нации.
Туан. Им, известно, терять нечего.
Мамаша. Дуть-то друг друга союзники ещё не собираются?
Туан. Дуть ещё друг друга не зачинали. А только так видать, что шибко хочется. Ну, да войска пока ещё мало. Вот, Бог даст, из Европы войска подъедут, тогда друг другу клочку устроят.
Мамаша. Ах, дай-то Бог, С нами-то, пока, что делать собираются? Ничего не пишут?
Туан. Разно пишут. Вон один журналист всех китаянок в юбки переодевать собирается[4]. Для разрешения китайского вопроса.
Мамаша. Ах, бесстыдник!
Туан. Человек пожилой!
Мамаша. А всё-таки бесстыдник. Этаким делом заняться захотел.
Туан. Журналист, одно слово! (Облизываясь). Посадил я как-то одного журналиста на кол. Имел это удовольствие. На колу сидит, а орёт: «Дайте Ирландии автономию, непременно дайте Ирландии автономию». Русский был! Презабавный народ! Сам на колу сидит, а для других об автономии думает.
Мамаша. Письма есть?
Туан. Куча. Из Англии много пишут. (Берет одно письмо). «Dear lady[5]! Что вы за скверную штуку с нами выкинули? Ведь у нас торговля, биржа, — крахи на носу! Вернитесь вы, ради Господа Бога, в Пекин. Ничего вам не будет. Чего мы от вас потребуем? Ничего от вас не потребуем. Ну, нарубите там возов пять-шесть голов. Всё равно каких, только чтобы с косами были. И будем считать за наказание виновных. И уйдём. А то что ж это? Переговоров вести не с кем, а тут в торговле застой. Пожалейте!»
Мамаша. Да, как же, жди! Вернусь! Из Германии что пишут? Небось, фельдмаршалом своим грозятся?
Туан. Нельзя сказать, чтобы особенно. (Читает). «Gnädige Frau![6] Хотя мы и отправили главнокомандующего, который вообще очень страшен и которого советуем вам непременно очень бояться, но всё же спешим попросить вас: пока он ещё не приехал, возвращайтесь в Пекин и заключайте мир. Господи! Разве мы чего-нибудь требуем. Мы ничего не требуем. Ну, хотите, сами продиктуйте нам условия мира. Мы на всё согласны. Контрибуцию, может быть, хотите, — контрибуцию дадим, всё-таки обойдётся дешевле. Ведь фабрики, заводы, промышленность. Всё стоит, всё лопается, крахи. Пожалейте нас. Не прячьтесь!» Подписано хозяевами промышленных учреждений.
Мамаша. Ещё письма есть?
Туан. Частные. От Каинберга какого-то, пишет; что банкир. «Многоуважаемая сударыня! За что же такое вы убежали и нас в этакое глупое положение поставили? Сколько лет всегда в виде субсидии 10-миллионным кредитом в казённом банке пользовались, а теперь вдруг прекращено: деньги нужны. Приказывают учёт векселей прекратить. Чем же жить-то будем? Глубокоуважаемая сударыня, вернитесь вы в Пекин, выведите нас из затруднительного положения. Ей Богу, никогда больше не будем». От Штык-Юнкера от какого-то, — тоже банкир: «Madame[7]! Настоящим письмом убедительно просим вас вернуться в Пекин! Невозможно! Рекомендуют учёт векселей прекратить. Потому, говорят, неопределённое состояние. Вернитесь в Пекин, осчастливьте Европу, сжальтесь, заставьте вечно Бога молить. С почтением — торговый дом». От биржевиков писем много. Пишут, что гибнут, молят вернуться!
Мамаша (улыбаясь). Я так думаю, что самая лучшая политика теперь — уехать на дачу.
Туан (с увлечением). Куда-нибудь на юг!
Мамаша. Пусть посидят в Пекине! Хе-хе! Не любишь? Выдержать этак месяцев шесть!
Туан. Ой, тётенька! Даже мне белых дьяволов жаль!
Мамаша. Или месяцев семь! Они думают, я так легко мир с ними заключу! Шалят! Дудки! Я такую контрибуцию спрошу, какой ихний Бисмарк с ихних французов не спрашивал!
Туан (с увлечением). И заплатят!
Мамаша. И заплатят! Только «позвольте назад в Европу поскорее вернуться».
Туан. Хе-хе! «Пустите душу на покаяние!»
Мамаша. «Больше никогда вас побеждать не будем!» На все условия пойдут!
Туан. И чтоб посланников мне назад выдали.
Мамаша. И выдадут!
Туан. На-те, скажут, только нам чтоб эту историю поскорей кончить. Люблю посланников! Жить не могу без посланников. Сейчас я кольев понаставлю, и всех посланников на кол.
Туан (улыбаясь). Патриот!