При Вашингтоне (Митчелл)/ДО

При Вашингтоне
авторъ Сайлас Уэйр Митчелл, переводчикъ неизвѣстенъ

Оригинал: язык неизвѣстенъ, опубл.: 1897. — Источникъ: az.lib.ru • (Hugh Wynne, free quaker)
Из мемуаров квакера-офицера.
Текст издания: журнал «Историческій Вѣстникъ», тт. 69-70, 1897.

ПРИ ВАШИНГТОНѢ

(Hugh Wynne, free quaker) ИЗЪ МЕМУАРОВЪ КВАКЕРА-ОФИЦЕРА ИСТОРИЧЕСКІЙ РОМАНЪ ВЭРА МИТЧЕЛЯ ПРИЛОЖЕНІЕ КЪ ЖУРНАЛУ «ИСТОРИЧЕСКІЙ ВѢСТНИКЪ» С.-ПЕТЕРБУРГЪ ТИПОГРАФІЯ А. С. СУВОРИНА. ЭРТЕЛЕВЪ ПЕР., Д. 13 1897

ПРЕДИСЛОВІЕ.

Уже много лѣтъ тому назадъ началъ я писать свои мемуары. Когда было написано болѣе трети, я отложилъ ихъ въ сторону, такъ какъ встрѣтилъ большія затрудненія въ этомъ дѣлѣ. Особенно тяжело было постоянно излагать отъ перваго лица обстоятельства, относящіяся не только до меня, но до значительнаго числа лицъ различнаго положенія въ свѣтѣ. Не отличаясь литературнымъ талантомъ, я никакъ не зналъ, какую придать форму той части разсказа, которая выходила изъ моего личнаго кругозора, и какъ подражать беллетристамъ, которые обнаруживаютъ удивительное умѣнье отгадывать чужія намѣренія и мысли. Мнѣ всегда казалось это притязаніе на необыкновенную проницательность со стороны романистовъ чѣмъ-то искусственнымъ, и потому ихъ произведенія не возбуждали во мнѣ никакого восторга. Такъ какъ я писалъ свои воспоминанія главнымъ образомъ для моихъ потомковъ, то для нихъ было бы пріятно узнать, на что я походилъ въ молодости и зрѣломъ возрастѣ, а также — какимъ я казался моимъ друзьямъ и врагамъ, но, конечно, этого я самъ сдѣлать не могъ, хотя я хорошо зналъ и то и другое. По всѣмъ этимъ причинамъ я бросилъ писать свои мемуары, съ твердымъ намѣреніемъ болѣе ихъ не продолжать.

Но, спустя нѣсколько лѣтъ, умеръ мой другъ Джонъ Вордеръ, оставивъ моему сыну значительное состояніе, а мнѣ всѣ свои книги, рукописи, серебро и погребъ. Я нашелъ въ одномъ изъ книжныхъ шкаповъ дневникъ, который онъ велъ съ юности и впродолженіе нѣсколькихъ лѣтъ великой войны за независимость. Въ немъ нашлось много воспоминаній о нашей общей молодости и любопытныхъ описаній событій и людей, хорошо извѣстныхъ намъ обоимъ. Между прочимъ мой другъ много говорилъ обо мнѣ и даже о такихъ событіяхъ, которыя имѣли большое вліяніе на мою жизнь, но были мнѣ совершенно неизвѣстны. Въ припискѣ, сдѣланной за девять лѣтъ до своей смерти, Джонъ Вордеръ просилъ меня пользоваться своимъ дневникомъ, какъ мнѣ будетъ угодно.

Прочитавъ, какъ это дозволеніе, такъ и самый дневникъ, я почувствовалъ вновь желаніе написать исторію своей жизни, но уже въ измѣненномъ видѣ, а не въ исключительной формѣ личныхъ воспоминаній, какъ я намѣревался прежде. Плодомъ этой переработки являются настоящіе мемуары, въ которыхъ я, съ одной стороны, излагаю то, что видѣлъ, слышатъ и чувствовалъ самъ, а съ другой — поясняю мой разсказъ воспоминаніями моего друга о такихъ событіяхъ, свидѣтелемъ которыхъ я не былъ, и о моей личности, о чемъ я говорить по скромности не могъ.

Я вездѣ называю себя вольнымъ квакеромъ, и хотя этотъ терминъ не имѣетъ теперь значенія для юнаго поколѣнія, но, самъ по себѣ, онъ краснорѣчиво говоритъ о нравственныхъ страданіяхъ и сердечныхъ треволненіяхъ, возбужденныхъ разрывомъ съ прошедшимъ во имя будущаго. Вольные квакеры настаивали на томъ, что, продолжая раздѣлять мнѣніе Пэна и Фокса по религіознымъ вопросамъ, они имѣютъ право считать неизбѣжнымъ долгомъ сопротивленіе правительственному гнету. Они оставили свой слѣдъ въ исторіи бурной эпохи, и никто достойнѣе ихъ не служилъ своей родинѣ.

На углу Пятой и Арковой улицъ въ Филадельфіи находится старый домъ со слѣдующею надписью:

Эта доска воздвигнута по общей подпискѣ въ честь вольныхъ квакеровъ въ 1783 году отъ Рождества Христова и въ восьмой годъ независимости.

На противоположной сторонѣ улицы, вокругъ церкви Христа покоятся на древнемъ кладбищѣ Веніаминъ Франклинъ, Френсисъ Гопкинсонъ, Пейтонъ Рандольфъ, Бенджаминъ Рушъ и много другихъ храбрыхъ бойцевъ за свободу. Рядомъ, и давно примиренные съ ними, спятъ, мѣстные аристократы, стоявшіе за короля, и тѣ веселые безпечные люди, которые считали возможнымъ оставаться нейтральными, нимало не заботясь, при какомъ Георгѣ они плясали, играли въ карты и пили старую мадеру. Эта мѣстность достойна возбуждать вѣчный интересъ во всякомъ, кто любить страну своей колыбели.

Гью Винъ. I.

Первоначальная жизнь ребенка имѣетъ тотъ характеръ, который ей придаютъ люди, руководящіе имъ; но, какъ извѣстно, они могутъ только измѣнять въ извѣстной мѣрѣ вліяніе наслѣдственности и окружающихъ его условій. Когда же человѣкъ выходитъ изъ рукъ своихъ воспитателей, то ему часто приходится вести борьбу не съ одной наслѣдственностью и окружающими его условіями, а также съ ошибками тѣхъ, которые руководили его воспитаніемъ. По всѣмъ этимъ причинами) я считаю необходимымъ сказать нѣсколько словъ о своемъ раннемъ дѣтствѣ. Исторія дѣтства великихъ людей чрезвычайно важна для ихъ правильный оцѣнки, но и для вѣрной характеристики простыхъ пѣшекъ въ шахматной игрѣ жизни переходъ отъ дѣтства къ зрѣлому возрасту представляетъ значительный интересъ.

Говоря о своемъ дѣтствѣ и молодости, я буду не только черпать въ своихъ воспоминаніяхъ, но и въ дневникѣ моего друга Вордера, что дозволитъ мнѣ представить полную картину тѣхъ великихъ историческихъ событій, среди которыхъ мы оба разыграли свою скромную роль. Разсказывать о своей жизни, не упоминая о борьбѣ, измѣнившей исторію трехъ націй, было бы совершенно невозможно, такъ какъ національная борьба произвела на меня и на все мое поколѣніе такое громадное вліяніе, что, вступивъ въ нее мальчиками, мы вышли изъ нея зрѣлыми мужами. Конечно, были и грустные примѣры пагубнаго вліянія могучихъ соблазновъ на слабыя натуры, въ томъ числѣ трагическая исторія генерала Арнольда, но, вспоминая о паденіи этого человѣка и о тѣхъ, конечно, болѣе мелкихъ соблазнахъ, которымъ я подвергался въ своей жизни, я не смогу не вспомнить съ благодарнымъ сердцемъ о своемъ дѣтствѣ и тѣхъ условіяхъ, среди которыхъ я росъ.

Я родился въ Филадельфіи, главномъ городѣ Пенсильваніи, на берегу Делавара, и мои первыя воспоминанія относятся къ широкой рѣкѣ, наполненной кораблями, и къ группамъ серьезныхъ джентльменовъ въ длинныхъ) сюртукахъ къ высокими, узкими воротниками и въ поярковыхъ шляпахъ съ широкими полями.

Я началъ жизнь въ эпоху, когда царили строгіе нравы, и въ средѣ людей, которые не заботились о томъ., чтобы дѣти ихъ были счастливы, какъ теперь заботятся современные родители. Кто были окружавшіе мою колыбель люди, откуда они взялись и какимъ отличались характеромъ, — необходимо мнѣ выяснить, прежде чѣмъ приступить къ своему разсказу.

Въ спальнѣ моего отца, надъ каминомъ висѣла картина масляными красками, не знаю какого художника. Она теперь находится въ моей библіотекѣ, и на ней изображенъ красивый паркъ, а посреди, на пригоркѣ, сѣрый домъ эпохи Іакова I, съ длинными флигелями, идущими полукругомъ и соединенными рѣшеткой съ золочеными воротами, а также террасою съ цвѣтами и урнами. Я полагалъ, что это королевскій дворецъ, до пріѣзда къ намъ очень веселаго господина Джона Пэна, исполнявшаго должность помощника губернатора нашей провинціи и въ квакерахъ, къ которымъ принадлежала моя семья, возбудившаго большія надежды. Онъ много разговаривалъ со мной и вызывалъ меня на такое участіе въ ихъ общей бесѣдѣ, какого въ тѣ времена не дозволяли дѣтямъ, а мои родители смотрѣли на это сквозь пальцы, благодаря высокому положенію моего новаго пріятеля.

— Ребенокъ дѣлаетъ честь твоей семьѣ, — сказалъ онъ, обращаясь къ моему отцу и добродушно гладя меня по головѣ: — когда ты, мой дружекъ, выростешь, то тебѣ слѣдовало бы съѣздить въ Уэльсъ и посмотрѣть на колыбель твоей семьи. Я бывалъ въ Винкотѣ. Это прекрасный домъ съ флигелями на итальянскій манеръ, съ большимъ фонтаномъ на парадномъ дворѣ и съ золочеными воротами, которыя были заперты послѣ отъѣзда изъ дома Карла II и, по преданіямъ, не могутъ быть открыты, доколѣ не посѣтитъ дома другой король.

Я тотчасъ понялъ, что онъ говоритъ о томъ домѣ, который изображенъ на столь знакомой мнѣ картинѣ, и воскликнулъ:

— Въ спальнѣ моего отца виситъ изображеніе этого дома, а подъ картиной нарисованъ нашъ гербъ.

— Ты умный мальчикъ, но и я, должно быть, хорошо описалъ Винкотъ, если ты сразу узналъ его, — отвѣчалъ Джонъ Пэнъ. — Ну, другъ Винъ, посмотримъ на твою картину.

Но моя мать, видя, что Джемсъ Логанъ и другъ Пембертонъ, которые присутствовали при этомъ разговорѣ, насупили брови, а лице моего отца выразило явное недовольство, — поспѣшила сказать, что въ виду весенняго времени въ домѣ происходила общая чистка, а потому неудобно было подняться въ спальню.

— Ага! Я понимаю! — воскликнулъ весело Пэнъ: — ваши старѣйшины, другъ Винъ, поражены твоей суетностью и любовью къ картинамъ, а, главное, къ гербамъ. Но, успокойся, я вчера у Джемса Пембертона пилъ пиво за его здоровье изъ кружки съ громаднымъ гербомъ. Фуй! Фуй! другъ Джемсъ. Я надѣюсь, однако, что я не подвелъ подъ непріятности мальчугана, напомнивъ ему, что онъ происходить отъ аристократической семьи.

— Нѣтъ, не безпокойтесь, — отвѣчала моя мать.

— Я хорошо знаю вашъ гербъ: три орла…

— Прости меня, другъ Пэнъ, — перебилъ его мой отецъ: — но наше братство не имѣетъ ничего общаго съ этой свѣтской суетой суетъ. И безъ того тетка мальчика набила ему голову всякими пустяками.

— Такъ прекратимъ этотъ разговоръ, — добродушно замѣтилъ помощникъ губернатора: — повторяю свою надежду, что моя болтовня не отразится непріятно на мальчуганѣ.

— Конечно, нѣтъ, — отвѣчалъ мой отецъ.

Онъ былъ слишкомъ гордъ, чтобы оправдывать себя, но я впослѣдствіи слышалъ, что Томасъ Скатергудъ и другіе квакеры упрекали его за пристрастіе къ этой картинѣ съ фамильнымъ гербомъ, а онъ, съ одной стороны, объяснилъ, что картина находилась въ такой комнатѣ, гдѣ ее никто не видѣлъ изъ постороннихъ лицъ, а съ другой — напомнилъ такъ же, какъ Пэнъ, что у нѣкоторыхъ изъ друзей находится серебро съ гербами.

Я очень хорошо помню, что, когда веселый, молодой помощникъ губернатора покинулъ нашъ домъ, отецъ сказалъ матери:

— Это ты или сестра Тенора научили мальчугана, что это нашъ гербъ?

— А развѣ это не нашъ гербъ? — воскликнула мать, подымая брови и размахивая руками: — и нечего намъ этого стыдиться.

Отца какъ будто поставили втупикъ эти слова, и онъ только отвѣтилъ:

— Такія суетныя мысли не могутъ привести ни къ чему хорошему.

Все это я смутно помню и только впослѣдствіи узналъ слѣдующіе факты, которые имѣли потомъ значительное вліяніе на мою жизнь.

Въ 1671 году, или годъ позже, но во всякомъ случаѣ до прибытія въ Америку Вильяма Пэна, мой дѣдъ переѣхалъ чрезъ океанъ и поселился въ Честерѣ, на землѣ, принадлежавшей шведамъ. Причиной его переселенія изъ Англіи было слѣдующее обстоятельство. Въ 1669 году въ Уэльсѣ англиканская церковь и мѣстныя власти стали преслѣдовать квакеровъ, заставляя платить десятину. Въ числѣ нарушителей закона было не мало мелкихъ дворянъ, особливо въ Маріонетширѣ.

Мой дѣдъ Гью Винъ былъ сынъ и наслѣдникъ Годфрея Вина, владѣльца Винкота. Онъ, говорятъ, въ молодости велъ веселую жизнь, но, достигнувъ зрѣлаго возраста и сойдясь съ квакерами, сталъ серьезнымъ, задумчивымъ человѣкомъ, покинулъ установленную церковь и поступилъ въ общество друзей. За отказъ платить церковный налогъ онъ былъ подвергнутъ пенѣ, а потомъ посаженъ въ тюрьму, гдѣ высидѣлъ цѣлый годъ, нимало не перемѣнивъ своего мнѣнія насчетъ платежа десятины непризнаваемому имъ духовенству.

Его братъ Вильямъ, сохранившій преданность англиканской церкви и считавшій охоту за лисицами важнѣе всего на свѣтѣ, однако, любилъ своего старшаго брата и, боясь, чтобы онъ не умеръ въ тюрьмѣ, предложилъ ему переселиться въ Америку. Дѣдъ на это заявилъ согласіе и отказался отъ своихъ правъ на родовое помѣстье въ пользу брата, а такъ какъ это было на руку властямъ, то они немедленно выпустили его изъ тюрьмы. Конечно, у дѣда были кое-какія средства для того, чтобы покинуть Уэльсъ и начать новую жизнь въ Пенсильваніи, но эти средства не могли быть большими. Кромѣ денегъ и вещей, онъ вывезъ съ собою изъ старой родины свидѣтельство отъ общества квакеровъ. Я видѣлъ этотъ странный документъ: въ немъ говорилось, что мой дѣдъ и бабушка были преданные и достолюбезные друзья, извѣстные своими услугами на пользу братьевъ, безупречной жизнью, душеспасительной бесѣдой и т. д.

Вильямъ Винъ умеръ неожиданно въ 1679 году бездѣтнымъ, и ему наслѣдовалъ третій братъ Овенъ, который былъ приверженъ къ крѣпкимъ напиткамъ. За его смертью родовое помѣстье перешло къ его малолѣтнему сыну Овену, который, съ теченіемъ времени, женился и имѣлъ двухъ сыновей: Вильяма и Артура, о существованіи которыхъ я узналъ гораздо позднѣе.

Быть можетъ, нѣкоторымъ покажется, что мой дѣдъ легкомысленно и неблагоразумно отказался отъ наслѣдія своихъ предковъ, но это наслѣдіе не было очень значительно, такъ какъ помѣстье было заложено и не приносило большого дохода, а, главное, для дѣда свобода совѣсти значила болѣе богатства. Я хорошо помню, что моя тетка Тенора Винъ часто обсуждала этотъ вопросъ и приводила въ ярость моего отца. Она, повидимому, думала, что отецъ знаетъ болѣе, чѣмъ она, и что между дѣдомъ и его братомъ были какія-то невѣдомыя ей условія. По этой ли причинѣ, или просто по складу своего ума, она наполняла мою дѣтскую голову разсказами о величіи нашего рода, о великолѣпіи стараго дома въ Винкотѣ и о томъ, что мы потеряли все это, благодаря желанію нашего предка, дышать болѣе свободнымъ воздухомъ.

Подъ мягкимъ и справедливымъ управленіемъ Вильяма Пэна мой дѣдъ процвѣталъ, и съ теченіемъ времени его старинное помѣстье въ Уэльсѣ все болѣе и болѣе забывалось, а новыя владѣнія въ Буксѣ и Меріанѣ превосходили его по величинѣ и плодородію, а, владѣя многими невольниками въ Мэриландѣ и Пенсильваніи, они пользовался авторитетомъ, который постепенно потеряли колонисты въ отношеніи англичанъ, въ то время преимущественно офицеровъ, отличавшихся надменнымъ тономъ превосходства. Однимъ словомъ, какъ человѣкъ высокаго ума, онъ имѣлъ большое значеніе, состоялъ однимъ изъ любимыхъ совѣтниковъ Вильяма Пэна и много содѣйствовалъ ему въ спорахъ съ лордомъ Бальтиморомъ о границахъ коренныхъ земель. Наконецъ Пэнъ, по собственнымъ словамъ самого, не могъ болѣе удерживать въ колоніи жены и дочери и уѣхалъ съ ними въ Англію, а свою власть передалъ такимъ людямъ, какъ Маргаму, Логану и моему дѣду. Послѣдній сдѣлался задолго передъ своей смертью такимъ вліятельнымъ человѣкомъ, въ сравненіи съ которымъ маленькій англійскій сквайэръ казался ничѣмъ, и онъ, по всей вѣроятности, пересталъ вовсе думать о своемъ семействѣ въ метрополіи.

Въ первое время его поселенія въ Америкѣ онъ часто, то-есть два раза въ годъ, получалъ письма съ родины, а потомъ они стали получаться рѣже, а послѣ смерти его брата Вильяма, прекратились ли они совершенно, или поддерживалась переписка съ его наслѣдникомъ — мнѣ неизвѣстно. Въ продолженіе многихъ лѣтъ я зналъ только одно, что уэльскіе родственники владѣли помѣстьемъ нашихъ предковъ, а мы большими землями въ новой, свободной странѣ. Естественно, что грубая жизнь англійскаго сквайэра, охотящагося за лисицами, или скромная доля преслѣдуемаго властями квакера въ маленькомъ помѣстьѣ Мерьюнетшира не могли соблазнить моего отца, а потому о сохранившемся изображеніи Винкота онъ мало думалъ, и только два раза въ моемъ дѣтствѣ онъ при мнѣ упоминалъ о своемъ англійскомъ происхожденіи и гербѣ. Первый случай былъ вызванъ посѣщеніемъ нашего дома помощникомъ губернатора, а второй произошелъ, когда мнѣ уже было двѣнадцать лѣтъ.

Однажды, войдя въ спальню, я засталъ отца, отличавшагося самыми строгими квакерскими правилами жизни, окончательно стушевавшими всякую родовую гордость, — въ очень странной позѣ. Онъ стоялъ неподвижно противъ вида своего родового помѣстья и пристально смотрѣлъ на него. Я хотѣлъ удалиться, но онъ замѣтилъ меня и подозвалъ. Я повиновался съ тѣмъ страхомъ, который онъ всегда внушалъ мнѣ своими суровыми манерами. Къ моему величайшему удивленію, глаза его были влажны и лицо взволновано. Онъ положилъ руку мнѣ на плечо и, не сводя глазъ съ герба подъ картиной, произнесъ отрывистымъ, странно звучавшимъ голосомъ:

— Меня сегодня оскорбилъ Томасъ Бродфордъ. Богъ помогъ мнѣ отвѣчать ему съ христіанскимъ смиреніемъ. Онъ пошелъ далѣе брани. Но, сынъ мой, да будетъ это тебѣ урокомъ. Очень тяжело жить побожески человѣку, происходящему отъ такой гордой, буйной семьи, какъ Вины.

Я посмотрѣлъ на него съ любопытствомъ. Онъ улыбнулся и продолжалъ:

— Но они не всѣ дурные люди, Гью. Помни, что аристократическое происхожденіе что нибудь да значитъ среди этого гнѣзда низкихъ торгашей.

Сказавъ это, онъ отвернулся отъ герба моихъ предковъ и строго прибавилъ:

— А ты сегодня хорошо зналъ урокъ?

— Да.

— Надѣюсь, что ты хорошо подумалъ, прежде чѣмъ отвѣтить. Въ послѣднее время ты сталъ лѣниться. Если отзывы о тебѣ учителя не будутъ лучше, то ты въ этомъ раскаешься. Пора тебѣ смотрѣть на жизнь болѣе серьезно. То, что я тебѣ сказалъ, должно остаться между нами

Я вышелъ изъ комнаты съ смутнымъ сознаніемъ, что пострадалъ за мистера Брадфорда и отказъ отца отъ участія съ другими колонистами въ сопротивленіи гербовому сбору. Это было въ ноябрѣ 1765 года. Слова отца сильно подѣйствовали на меня. Въ то время вся молодежь была противъ гербоваго сбора, а потому я боялся, что въ этомъ случаѣ шелъ не только противъ правительства, но и противъ отца. Вмѣстѣ съ тѣмъ мнѣ стыдно было, что такой суровый человѣкъ, какъ отецъ, котораго я боялся болѣе всего на свѣтѣ, могъ унизиться до того, что допустилъ обидѣть себя. Я уже тогда начиналъ подъ вліяніемъ школьной жизни колебаться въ своей преданности квакерскому ученію о непротивленіи, которое, мнѣ казалось, нимало не содѣйствовало человѣческому благосостоянію. Я сожалѣлъ, что отецъ не далъ энергичнаго отпора мистеру Брадфорду, хотя впослѣдствіи научился очень уважать этого достойнаго джентльмена.

Но болѣе всего этотъ случай возбудилъ во мнѣ желаніе узнать какъ можно болѣе о семействѣ Винъ, и я почувствовалъ въ себѣ какую-то родовую гордость, которая, конечно, перешла ко мнѣ отъ отца, такъ тщательно скрывавшаго это чувства.

Прежде отъѣзда изъ Англіи, мой дѣдъ женился на дальней своей родственницѣ, Еллинѣ Овенъ, а, спустя много лѣтъ послѣ смерти бездѣтной первой супруги, вступилъ во второй бракъ съ ея младшей сестрой Генорой, такъ какъ Овены также сдѣлались квакерами и эмигрировали въ Америку. Отъ второй жены онъ имѣлъ одну дочь, Тенору, и одного сына, Джона, моего отца. Я совершенно не помню ни дѣда, ни бабушки; они оба покоятся на квакерскомъ кладбищѣ безъ памятниковъ или надгробныхъ плитъ съ надписями по обычаю друзей.

Мой отецъ, суровый и молчаливый, подвергся закону природы въ томъ отношеніи, что контрасты сходятся, и влюбился въ Марно Бовэ, дочь француза изъ Прованса, который сдѣлался квакеромъ. Единственнымъ плодомъ ихъ брака остался я, такъ какъ сестра Елинора умерла, когда я былъ еще ребенкомъ. Мое появленіе на свѣтъ произошло 9-го января 1759 года въ 9 часовъ вечера въ городѣ Вильяма Пэна.

II.

Мнѣ стоитъ только закрыть глаза, чтобъ передо мною явился домъ, въ которомъ прошла моя юность. Онъ стоялъ на берегу Доковой бухты, близъ Болькотской улицы. Е адъ натъ доходилъ до самой воды, а по обѣ стороны наружной двери возвышались двѣ большихъ сосны, остатки вѣковыхъ лѣсовъ, подъ тѣнью которыхъ нашли убѣжище первые поселенцы. За домомъ находилась особая, длинная, низкая постройка, гдѣ производилась стряпня, и жили отдѣльно невольники.

Большой садъ простирался на западъ до Третьей улицы и былъ переполненъ фруктовыми деревьями, а также дынями, которыя впервые мой отецъ выписалъ на своихъ судахъ въ Америку. Было у насъ и много ягодъ, а на лѣкарственныя растенія моя мать, какъ всѣ хорошія хозяйки того времени, обращала большое вниманіе, такъ какъ тогда лѣчили простуду и другія легкія болѣзни домашними средствами. Цвѣты также были къ изобиліи и мать моя въ особенности любила пересаживать въ свои куртины лѣсные цвѣты изъ губернаторской рощи.

Домъ былъ сложенъ изъ краснаго и чернаго кирпича; по обѣ стороны бѣлой наружной двери находилось по два окна, и вообще все жилище дышало достаткомъ и гостепріимствомъ. Въ сѣняхъ висѣли на стѣнѣ кожаныя ведра съ надписями: «Пожаръ» и «Дж. В.».

Первый день, когда я пошелъ въ школу, живо сохранился въ моей памяти. Я вижу себя, толстаго мальчугана, восьми лѣтъ, въ сѣрой одеждѣ, изъ сотканной дома матеріи, въ короткихъ панталонахъ, чулкахъ, башмакахъ и низенькой поярковой шляпѣ. Я слышу ясно голосъ матери:

— Вотъ для твоего учителя два большихъ яблока.

Тогда былъ обычай располагать учителя подарками къ его ученикамъ, и я часто потомъ носилъ ему яйца къ корзиночкѣ или цвѣты.

— Ну, бѣги скорѣе, а то опоздаешь, — прибавила она, хлопая въ ладоши, и не спускала съ меня глазъ, пока я не исчезъ изъ вида.

Она же встрѣтила меня въ дверяхъ по моемъ возвращеніи изъ школы и только тогда успокоилась, когда замѣтила улыбку на моемъ лицѣ. По правдѣ сказать, я со страхомъ отважился на этотъ важный шагъ, и она, повидимому, очень безпокоилась обо мнѣ.

— Ну, или скорѣе, — воскликнула она: — я едва дождалась тебя. Я такъ сожалѣла, что не пошла съ тобою, Гью. Ну, это было очень страшно? Покажи свой дневникъ. Что же тебя похвалили за ученье? А ты сказалъ, что я научила тебя грамотѣ? Въ школѣ есть и дѣвочки?

И она продолжала засыпать меня вопросами, не дожидаясь отвѣтовъ.

Между тѣмъ мы прошли черезъ сѣни, въ которыхъ стояли высокіе стулья краснаго дерева, рельефно выдѣлявшіеся на выбѣленныхъ стѣнахъ, какъ во всѣхъ комнатахъ. Я былъ такъ радъ вырваться на свободу, послѣ скучныхъ трехъ часовъ, проведенныхъ въ школѣ, что весело прыгалъ и наконецъ, поскользнувшись, упалъ, растянувшись на посыпанномъ пескомъ полу. Моя мать засмѣялась и торжественно произнесла, подражая голосу одного изъ квакерскихъ проповѣдниковъ:

— Всегда горе слѣдуетъ за радостью, друзья, въ сей юдоли плача.

Я захохоталъ, но въ ту же минуту въ дверяхъ гостиной показался мой отецъ, и за его спиной я увидѣлъ нѣсколькихъ друзей, державшихъ въ своихъ рукахъ толстыя трости съ золотыми набалдашниками.

— Убирайся въ огородъ, — крикнулъ онъ строго: — твой мальчикъ намъ мѣшаетъ своимъ шумомъ, жена. Вѣдь ты знаешь, что у меня засѣдаетъ комитетъ старѣйшинъ.

— Убѣжимъ отсюда, Гью, — шепнула мнѣ мать, и мы поспѣшили въ столовую: — посмотри, какъ я устроила полъ. У насъ обѣдаютъ друзья.

И она съ гордостью указала на полъ: онъ былъ устланъ толстымъ слоемъ бѣлаго песку, на которомъ добрая женщина вывела прихотливые узоры. Среди комнаты стоялъ большой тяжелый столъ изъ краснаго дерева, и къ нему были положены доски, чтобъ можно было накрывать обѣдъ, не нарушая рисунка на пескѣ. Въ углахъ стояли буфеты съ стекляными дверцами, за которыми красовались серебро, дельфтская посуда и большая ваза для пунша.

— Полъ красивъ, не правда ли, — сказала мать: — я еще вывела бы на немъ цвѣты, да твой отецъ считаетъ все это суетой суетъ, а другъ Пембертонъ сталъ бы смотрѣть на меня такъ пристально въ свои очки, что я наговорила бы ему непріятностей. Ну, пойдемъ въ садъ, я найду тебѣ спѣлыхъ ягодъ, а къ ужину спрячу тебѣ кэка, если другъ Вордеръ не съѣстъ всего. Онъ маленькій человѣчекъ, но ѣсть много, — прибавила она вдругъ, передразнивая Джоржа Вордера.

Вообще моя мать была очень искусна въ подражаніи, что считалось за грѣхъ квакерами.

— Ну, — воскликнула она, когда мы очутились съ ней въ саду: — догони меня.

И она быстро побѣжала по дорожкамъ. Ея сѣрое платье и голубой ситцевой передникъ мелькали между старыми деревьями, а роскошныя каштановыя кудри развѣвались вѣтромъ. Повидимому, она очень гордилась этими кудрями, которыя противорѣчюш обычаю квакерскихъ женщинъ, всегда прилизывавшихъ свои волоса на вискахъ. Вообще она во многомъ не походила на квакеровъ, была всегда весела, граціозна, легкоподвижна, добродушна, щедра, смѣла и не боялась никого, ни своего суроваго мужа, ни инквизиторскихъ комитетовъ друзей. Милая, добрая, дорогая мама! Не было никого на свѣтѣ равнаго тебѣ, и никого я такъ не любилъ въ своей жизни, какъ тебя, кромѣ еще одного существа, у котораго была такая же свѣтлая душа, какъ у тебя, но совершенно другія манеры, другія чары…

Такъ началась моя школьная жизнь. Я ходилъ въ школу два раза въ день отъ 8 до 11 и отъ 2 до 4, такъ какъ отецъ не одобрялъ троекратнаго посѣщенія школы, что было заведено не знаю по какой причинѣ въ квакерскихъ школахъ. Училище, которое я посѣщалъ, находилось въ Видальской аллеѣ, близъ Чикотской улицы, его содержалъ Дэвидъ Довъ, и въ немъ было много мальчиковъ и дѣвочекъ а мать учителя, вдова, жила рядомъ и была хозяйкой меблированнаго дома, въ которомъ жили англійскіе офицеры, обыкновенно курившіе трубки на подъѣздѣ и презрительно отзывавшіеся о проходившихъ гражданахъ и женщинахъ.

Учителя обыкновенно бываютъ эксцентричными личностями, и Дэвидъ Довъ не составлялъ исключенія, и, право, я не знаю, почему такому странному человѣку довѣряли воспитаніе дѣтей. Я думаю, что моя мать выбрала его по той причинѣ, что онъ рѣдко прибѣгалъ къ тѣлесному наказанію, а обыкновенно ставилъ провинившагося ученика или ученицу на стулъ, засунувъ розгу ему или ей за спину, такъ что она торчала надъ головой. Я ненавидѣлъ это наказаніе, такъ какъ дѣвочки очень смѣялись, и мнѣ казалось, что я предпочелъ бы порку, но впослѣдствіи я перемѣнилъ свое мнѣніе.

Тихо текла моя жизнь, пока я учился писать, считать и настолько латынѣ и греческому языку, на сколько требовалось для поступленія въ академію, которую открылъ докторъ Франклинъ въ 1750 году въ Четвертой улицѣ. Въ школѣ я сблизился съ Джономъ Вордеромъ, сыномъ друга Джоржа, любившаго кэки, и будущимъ авторомъ дневника. Большая часть игръ не считались приличными для дѣтей квакеровъ, а потому наши забавы были очень ограничены, и мы преимущественно удили рыбу лѣтомъ, катались на конькахъ зимой и во всякое время года ходили по кораблямъ, разговаривая съ матросами.

Моя школьная жизнь у Дова окончилась чередъ четыре года очень страннымъ образомъ. Мнѣ было тогда двѣнадцать лѣтъ, и я сталъ здоровеннымъ, смѣлымъ мальчикомъ, заимствовавшимъ у отца твердость и правдивость, а у матери веселость. Однажды я опоздалъ въ школу, потому что по дорогѣ перелѣзъ черезъ заборъ въ садъ друга Пембертона и наполнилъ себѣ карманы яблоками. Учитель придумалъ странное наказаніе для опоздавшихъ учениковъ; онъ посылалъ имъ на встрѣчу четырехъ старшихъ мальчиковъ съ фонаремъ и колокольчикомъ; первый надѣвали на шею провинившемуся, а въ колокольчикъ звонили пока его вели въ этомъ видѣ до школы. Я теперь подвергся этому наказанію, и мнѣ было бы все равно, еслибъ не встрѣтилъ на улицѣ отца, который спокойно посмотрѣлъ на меня и не сказалъ ни слова. Но когда я вернулся домой въ 11 часовъ, онъ задалъ мнѣ трепку, не смотря на просьбы матери, а, найдя яблоки у меня въ карманѣ, довелъ до сознанія и послалъ къ другу Пембертону просить прощенія.

Добрый человѣкъ побранилъ меня, но сказалъ, чтобъ я вернулся съ однимъ или двумя товарищами, когда яблоки созрѣютъ, и набралъ бы ихъ въ волю.

Послѣ этого учитель мнѣ сталъ ненавистенъ, тѣмъ болѣе, что онъ безжалостно наказалъ одну дѣвочку, съ которой я и Джонъ Вордеръ были большіе пріятели. Она не приняла участія въ общемъ смѣхѣ, который былъ возбужденъ моимъ появленіемъ съ фонаремъ на шеѣ, а напротивъ расплакалась, а когда на вопросъ учителя о причинѣ ея слезъ она сказала, что жаль меня, то онъ приказалъ ей обнажить плечи и сталъ немилосердно бить по нимъ розгой, что тогда было обычнымъ наказаніемъ для дѣвочекъ. Я зажалъ себѣ пальцами уши, чтобъ не слыхать ея криковъ, и закрылъ глаза, чтобъ не видѣть ея истязанія. Потомъ, выходя изъ дома, я написалъ мѣломъ на наружной стѣнѣ школы «Дэвидъ Довъ злая бестія».

На слѣдующій день учитель взошелъ на каѳедру и надѣлъ двѣ пары очковъ, что означало въ немъ припадокъ злобы. Онъ гнѣвно спросилъ нѣсколько разъ, кто написалъ оскорбительную для него фразу, и потомъ прибавилъ, что заплатитъ фунтъ стерлинговъ тому, кто откроетъ имя виновнаго. Никто изъ мальчиковъ и дѣвочекъ не отвѣчалъ ни слова. Но мнѣ пришла въ голову мысль, что не дурно было бы заполучить такую сумму денегъ, на которую можно было купить много книгъ, шариковъ, волчковъ и всякой всячины. Поэтому я поднялъ руку:

— Что такое? — спросилъ учитель.

— Вы дѣйствительно дадите фунтъ стерлинговъ всякому, кто вамъ откроетъ эту тайну?

— Стыдись! — воскликнулъ одинъ изъ мальчиковъ, думая, что я хочу донести на кого нибудь изъ товарищей.

Довъ приказалъ ему замолчать и повторилъ свое обязательство. Тогда я торжественно произнесъ:

— Я сдѣлалъ это. Заплатите мнѣ фунтъ стерлинговъ.

Учитель набросился на меня и такъ безжалостно избилъ меня, что дѣвочки разревѣлись, а я упалъ на полъ, изнемогая отъ страданій. Черезъ нѣсколько времени я всталъ и сѣлъ на скамейку; меня болѣе огорчала несправедливость, чѣмъ жестокость учителя, который обманулъ меня и но далъ такъ тяжело заработанныхъ мною денегъ.

Вернувшись домой, я ничего не сказалъ родителямъ, но отецъ замѣтилъ, что я какъ-то неловко поворачиваюсь на стулѣ, и спросилъ:

— Что тебя наказали сегодня, а за какую провинность?

— Скажи, сыночекъ, въ чемъ дѣло, не бойся, — прибавила мать мягкимъ тономъ.

Я не выдержалъ, горько расплакался и объяснилъ случившееся со мною трагическое происшествіе.

— Иди сюда, — воскликнулъ отецъ, побагровѣвъ отъ злобы, и всталъ изъ-за стола.

— Нѣтъ, нѣтъ, Джонъ, — промолвила мать, заслоняя меня: — посмотри, какъ у него избиты руки и шея. Грѣхъ его еще бить. Я не позволю тебѣ этого. Оставь его мнѣ.

Къ моему удивленію, отецъ отвѣчалъ:

— Какъ хочешь.

Она быстро увела меня въ свою комнату. Тамъ она поговорила со мной по душѣ, и тѣмъ дѣло кончилось. Потомъ она положила меня въ постель подъ предлогомъ лихорадки и не выпускала цѣлый день, боясь, чтобъ я не встрѣтился съ отцемъ.

Это было въ субботу, а въ понедѣльникъ я пошелъ, какъ всегда, въ школу, но часовъ въ десять неожиданно явился туда мой отецъ и громко сказалъ, обращаясь къ учителю:

— Дэвидъ Довъ, мой сынъ былъ непочтителенъ къ тебѣ и къ твоей лавочкѣ; я не говорю, что онъ солгалъ въ своей надписи на стѣнѣ, потому что ты дѣйствительно злой и несправедливый бестія. Онъ достаточно пострадалъ за свой грѣхъ (я съ удовольствіемъ услышалъ эти слова), но онъ заключилъ съ тобою сдѣлку. Онъ обязался тебѣ за фунтъ стерлинговъ сказать, кто написалъ извѣстную надпись на стѣнѣ; онъ исполнилъ свое обязательство, и ты, другъ Шейлокъ, спустилъ у него фунтъ мяса. Ну, отдавай же и ты, Довъ, должный ему фунтъ стерлинговъ.

Услыхавъ эти слова, одна изъ дѣвочекъ взглянула на меня съ улыбкой, а Бордеръ ущипнулъ меня за руку. Учитель съ минуту помолчалъ, а потомъ заявилъ, что нѣтъ закона, который заставилъ бы его исполнить то, что онъ сказалъ по легкомыслію.

— Погоди, — отвѣчалъ сурово отецъ: — мой сынъ тебѣ повѣрилъ и исполнилъ свою долю обязательства, и тебѣ я совѣтую сдѣлать то же, а то я задамъ тебѣ такую трепку той самой розгой, которой ты наказываешь учениковъ, что ты меня меня никогда не забудешь. Надѣюсь, что Господь Богъ проститъ меня, если это будетъ грѣхомъ.

Онъ говорилъ съ такимъ остервенѣніемъ, что я уже надѣялся присутствовать при экзекуціи нашего тирана, какъ вдругъ учитель, пошаривъ въ карманѣ, молча подала, отцу золотую гинею.

Отецъ взялъ деньги и сказалъ:

— Лишній шилингъ зачтется въ проценты.

Объяснивъ такимъ образомъ, почему онъ не далъ сдачи съ гинеи, которая дороже фунта стерлинговъ на одинъ шиллингъ, отецъ вышелъ изъ комнаты, крикнувъ мнѣ:

— Слѣдуй за мной, Гью!

Я повиновался, очень довольный тѣмъ, что получу свои деньги, но не смѣлъ сказать объ этомъ отцу, а онъ какъ будто забылъ о нихъ. Всю дорогу онъ толъ, задумавшись и заложивъ руки за спину.

На слѣдующій день я спросилъ у матери, какъ мнѣ добыть свою гинею, но она отвѣчала со смѣхомъ:

— Плохую ты сдѣлалъ операцію, Гью. Ужъ лучше не упоминай объ этомъ долгѣ, а то получишь еще проценты. На югѣ Франціи существуетъ пословица: если чортъ тебѣ долженъ деньги, то лучше съ него не взыскивай. Ай, ай! что я сказала, кого я назвала чортомъ? Забудь, сынокъ, объ этомъ долгѣ. А повтори-ка, что сказалъ отецъ учителю.

Она со смѣхомъ снова выслушала мой разсказъ и потомъ, принявъ серьезный видъ, замѣтила:

— Ничто никогда такъ не волновало твоего отца послѣ его отказа присоединиться къ протесту противъ гербоваго сбора, какъ эта исторія. Жаль, что я не пошла съ нимъ въ школу: я люблю видѣть, какъ энергичный человѣкъ разсердится въ справедливомъ дѣлѣ. Но что я говорю? Я боюсь, что стала плохою квакершей.

Въ сущности моя мать нимало не отставала отъ принциповъ квакерства, но не раздѣляла нѣкоторыхъ узкихъ взглядовъ друзей.

Что касается до моего отца, то онъ долго не прощалъ мнѣ, что но моей милости вышелъ изъ себя и пригрозилъ учителю. Впрочемъ онъ всегда былъ очень строгъ ко мнѣ, и хотя безмилосердно наказывалъ за всякій пустякъ, но никогда и ни за что не хвалилъ меня. Относительно моей гинеи я долженъ прибавить, что нашолъ ее, спустя много лѣтъ, въ столѣ отца: на бумажкѣ, въ которую она была завернута, находилась надпись: «эти деньги принадлежатъ Гью, но ему лучше обойтись безъ нихъ».

Вообще отца боялся весь домъ, начиная съ меня и до слугъ, а только одна мать умѣла съ нимъ обращаться и почти всегда настаивать на своемъ. Внѣ дома также рѣдкіе люди рѣшались противодѣйствовать ему, такъ какъ онъ былъ богатъ, справедливъ въ дѣловыхъ отношеніяхъ и, несмотря на свой обычный холодный деспотизмъ, заботился объ интересахъ друзей. Его сестра, а моя тетка Тенора, принадлежала къ тому небольшому числу личностей, которыя не поддавались его волѣ, а шли своей дорогой.

Спустя два дня послѣ этой исторіи, я поступилъ въ академію, или коллегію, какъ тогда называли то, что теперь носить имя университета. Въ спискахъ этого учрежденія я помѣченъ поступившимъ Т-то іюня 1765 года, и рядомъ со мною занесено имя Джона Вордера, такъ какъ, по совѣту отца, Джоржъ Вордеръ взялъ, своего сына изъ школы вмѣстѣ со мной. Наша маленькая пріятельница, благодаря которой произошла столь важная перемѣна въ нашей жизни, вскорѣ также покинула школу и переѣхала жить къ теткѣ въ Бристоль, на берегу Делавара, такъ какъ она осталась сиротой послѣ смерти матери. Ее звали Дартея Винистонъ, и на много лѣтъ она исчезла съ горизонта моей жизни.

III.

Академія помѣщалась и теперь помѣщается въ простомъ кирпичномъ домѣ на Четвертой улицѣ; спереди и сзади дома простиралась широкая вымощенная площадка. Весь западный фасадъ былъ занятъ главною аудиторіей, а надъ нею, въ верхнемъ этажѣ, была отведена большая пустая комната для христіанскихъ сектъ, которыя не имѣли своего храма. Такова была воля основателя академіи, и здѣсь проповѣдывалъ знаменитый Вайтфильдъ, а внизу училось одно поколѣніе за другимъ.

Въ первое время я очень боялся академіи. Тѣлесное наказаніе было въ то время въ большомъ ходу, и, кромѣ того, свирѣпствовала постоянная война между учениками и городскими мальчиками, такъ что драка каменьями и снѣжками была обычнымъ препровожденіемъ времени, что, конечно, противорѣчило правиламъ квакеровъ. Эта академія, или коллегія, пользовалась громадной репутаціей, и среди ея первоначальныхъ учениковъ было много лицъ, прославившихъ себя въ созданіи Соединенныхъ Штатовъ. Поэтому я съ удовольствіемъ распространился бы о внутренней жизни этого замѣчательнаго училища, но время и мѣсто мнѣ этого не позволяютъ, а потому ограничусь тѣмъ, что касается лично меня.

Въ дневникѣ моего друга Джона Вордера находится мой портретъ, который, я полагаю, очень схожъ.

«Когда мы съ Гью Виномъ перешли изъ школы въ академію на Четвертой улицѣ, — пишетъ онъ, — то онъ былъ такимъ здоровеннымъ могучимъ мальчикомъ, что я невольно завидовалъ его силѣ. Въ двѣнадцать лѣтъ онъ, по росту, равнялся шестнадцати-лѣтнему юношѣ, а, благодаря своей мускульной силѣ и энергіи, онъ обѣщалъ достигнуть массивныхъ размѣровъ своего отца. Онъ не зналъ, что такое страхъ, и любилъ болѣе всего рисковать опасностью, чего я никакъ не могъ понять. Онъ наслѣдовалъ отъ матери ея прекрасные большіе голубые глаза и свѣтлый цвѣтъ лица. Мы двое, да еще два другихъ мальчика, были единственные сыновья квакеровъ, находившіеся въ академіи, и, благодаря основательной подготовкѣ, данной намъ жестокимъ Довомъ, мы знали болѣе, чѣмъ большинство нашихъ товарищей».

Конечно, я оставляю на отвѣтственности моего друга всѣ, высказываемые имъ въ своемъ дневникѣ, взгляды и перейду къ своимъ собственнымъ воспоминаніямъ.

Вскорѣ послѣ моего поступленія въ академію отецъ далъ мнѣ однажды утромъ письмо къ теткѣ Тенорѣ Винъ; я долженъ былъ отнести его во время утренняго роздыха, а если я не засталъ бы ея дома, то могъ остаться у нея до возвращенія въ училище. Отецъ не любилъ посѣщать своей сестры, такъ какъ она измѣнила вѣрѣ своей семьи и вернулась въ лоно установленной церкви. Она постоянно посѣщала церковь Христа и даже, къ величайшему негодованію своего брата, водила меня въ сентябрѣ 1763 года слушать проповѣдь Вайтфильда. Ничто въ сестрѣ не нравилось моему отцу: ни ея вѣра, ни ея общество, ни ея образъ жизни, ни ея одежда. Со времени моего дѣтства она объявила своимъ обычнымъ рѣшительнымъ тономъ, что я буду ея единственнымъ наслѣдникомъ, а она имѣла большое состояніе. По этой причинѣ мнѣ было дозволено посѣщать ее, когда я желалъ, и я часто бывалъ у нея. Въ сущности я никого столько не любилъ, сколько эту добрую женщину, конечно, послѣ моей матери. По правдѣ сказать, я не понимаю, почему отецъ, зная взгляды сестры, далъ мнѣ такую свободу въ моихъ отношеніяхъ къ теткѣ, такъ какъ, конечно, его нельзя заподозрѣть, чтобы онъ жертвовалъ своимъ мнѣніемъ въ пользу матеріальныхъ интересовъ.

Когда я съ письмомъ отца явился въ домъ тетки въ Аркадной улицѣ, дверь была мнѣ отворена маленькимъ негромъ въ странной одеждѣ паяца: на немъ былъ сѣрый камзолъ съ красными пуговками и красный тюрбанъ на головѣ. Тетки не было дома, и я былъ очень радъ, что могъ на свободѣ осмотрѣть ея квартиру. Ея большая гостиная, выходившая тремя окнами на улицу, представляла рѣзкій контрастъ съ нашимъ скромнымъ жилищемъ. Въ этой комнатѣ, на гладко-полированномъ полу, лежали смирискіе ковры, и это было тогда такой рѣдкостью, что люди нарочно заѣзжали къ ней, съ цѣлью посмотрѣть драгоцѣнные ковры. Мебель была изъ темнаго орѣха, съ рѣзбою, а столы, большіе и маленькіе, такъ наполняли всю комнату, что надо было осторожно пробираться между ними, изъ боязни уронить что либо изъ разставленной на нихъ массы бездѣлушекъ, привезенныхъ изъ Франціи, Испаніи и съ Востока. Въ одномъ углу стояли клавикорды, а въ другомъ шкафъ съ книгами, число которыхъ постоянно увеличивалось съ каждой почтой изъ метрополіи. Надъ большимъ каминомъ висѣли два портрета тетки, изъ которыхъ одинъ былъ рисованъ сэромъ Джонсуа Рейнольдсомъ во время ея пребыванія въ Англіи, въ 1750 году. Она была видная, красивая женщина, быть можетъ, съ слишкомъ крупными чертами лица въ молодости, но подъ старость сѣдые волоса скрасили этотъ недостатокъ. Подобно представителямъ всей нашей семьи, она была высокаго роста, крѣпкаго тѣлосложенія и отличалась чисто мужской силой, а также независимостью, рѣдко встрѣчавшеюся у прекраснаго пола. Она смѣло шла своей дорогой, сама управляла своими значительными помѣстьями и ни у кого не спрашивала совѣта. Подобно брату, она любила господствовать надъ окружающими ее лицами, была занята дѣломъ цѣлый день и съ удовольствіемъ оказывала помощь всѣмъ нуждавшимся въ ней; въ особенности же она питала склонность къ устройству браковъ.

Въ ея роскошномъ домѣ собирались всѣ выдающіеся англійскіе офицеры, и часто у нея велась серьезная картежная игра до поздней ночи. Сама мистриссъ Тенора Винъ, такъ какъ въ то время старымъ дѣвамъ придавали титулъ мистриссъ, а не миссъ, отличалась хладнокровіемъ стараго игрока, что немало тревожило моего отца. Моя же мать была любимицей тетки, которая дарила ей дорогіе наряды, на зло квакерамъ, которые сердились, но не осмѣливались принимать какихъ либо мѣръ противъ такой рѣшительной женщины, какъ моя мать.

Дожидаясь пріѣзда тетки, я сталъ разсматривать недавно полученныя ею изъ Англіи книги и напалъ на новое изданіе путешествій капитана Гуливера. Я такъ заинтересовался этимъ знаменитымъ сочиненіемъ Свифта, что не замѣтилъ, какъ въ комнату вошла моя тетка съ тремя выдающимися дамами города. Къ моему величайшему удивленію, за ними слѣдовалъ мой отецъ. Всѣ дамы весело болтали и приставали къ отцу съ вопросами, какого цвѣта выбрать маски для предстоявшаго уличнаго маскарада. Онъ нимало не казался смущеннымъ среди свѣтскихъ дамъ, а напротивъ чувствовалъ себя въ этомъ обществѣ гораздо болѣе дома, чѣмъ между квакерами. Онъ говорилъ любезно, съ достоинствомъ и во всѣхъ отношеніяхъ походилъ на настоящаго джентльмена. Наконецъ ему, повидимому, надоѣла дамская болтовня, и онъ со смѣхомъ объявилъ сестрѣ, что придетъ къ ней въ другой разъ съ тѣмъ дѣломъ, которое привело его въ домъ, такъ какъ болѣе не можетъ поддерживать свѣтскаго разговора. Но тутъ дамы вспомнили, что у нихъ еще много визитовъ, и присѣдая удалились изъ комнаты, а отецъ проводилъ ихъ всѣхъ до дверей съ такими низкими поклонами, на которые, я думалъ, онъ былъ совершенно не способенъ.

Не успѣли они уйти, какъ онъ спросилъ у меня свое письмо, которое теперь было излишне, и полюбопытствовалъ узнать, что я читаю. Тетка Тенора взглянула на книгу и отвѣчала за меня:

— Это путешествіе, Джонъ. Возьми книгу домой, Гью, и если ты не найдешь въ ней ничего неприличнаго, то дай ее почитать отцу.

Она ужасно любила трунить надъ братомъ.

— Я не понимаю, что можетъ быть дурнаго въ путешествіи, — отвѣчалъ отецъ: — ты можешь читать эту книгу, Гью. Ну, поговоримъ теперь съ тобою, Тенора. Правда, ты хотѣла купить у меня табаку, но я не люблю заключать торговыя сдѣлки съ сестрой, да и вообще мнѣ претитъ, чтобъ она занималась торговлей, а потому я продалъ товаръ въ другія руки. Теперь же узнаю, что все-таки табакъ попалъ къ тебѣ. Я зашелъ къ тебѣ, чтобъ предупредить о скоромъ прибытіи новыхъ грузовъ. Смотри, ты понесешь потерю.

Тетка Тенора ничего не отвѣтила и сняла свою верхнюю одежду, послѣ чего спросила:

— Хочетъ, Джонъ, стаканъ мадеры? Или выпьешь голландской водки?

— Голландской водки.

— Гью, позвони. Ну, сколько же ты даешь мнѣ сегодня за твой табакъ?

— Зачѣмъ ты всегда шутишь?

— Я уже продала свой товаръ и нажила сто фунтовъ. Два судна, нагруженныя табакомъ, потерпѣли крушеніе у Гинлапена. Развѣ ты объ этомъ не слыхалъ?

— Прощай, — промолвилъ отецъ и удалился, повидимому, недовольный тѣмъ, что сестра не понесла убытка.

Вообще она рѣдко несла потери въ своихъ торговыхъ операціяхъ, которыя велъ для нея Джоржъ Вордеръ. Будучи щедрою иной разъ даже до легкомыслія, эта добрая женщина, однако, вообще отличалась расчетливостью и любила деньги.

— Ну, Гью, — сказала она по уходѣ отца: — будемъ ѣсть и пить. Отложи книгу, ты возьмешь ее домой и не давай никому другому. Вотъ тебѣ шесть пенсовъ изъ моего барыша. Я надѣюсь, что ты никогда не будешь торгашемъ; да и къ чему при моей жизни и послѣ нея? А какъ ты думаешь, не поступить ли тебѣ на военную службу?

— Я бы этого очень желалъ.

— Пора нашей семьѣ бросить торговлю и взять въ руки родовую шпагу.

Мы весело пообѣдали, а потомъ тетка посадила меня къ себѣ на колѣни и начала разсказывать, какими славными джентельменами были мои предки, и какъ глупо поступилъ дѣдъ, сдѣлавшись квакеромъ, о томъ, сколько она проиграла наканунѣ денегъ мистеру Пэну, и о многомъ другомъ, о чемъ было бы лучше мнѣ вовсе не знать. Но она не обращала на это вниманія и наполняла всегда мою голову мыслями о томъ, что хорошо было бы освободиться отъ конторской жизни, которая мнѣ предстояла.

— Однако ты сталъ очень тяжелъ, Гью, — сказала она, наконецъ: — правду говоритъ красавица Фергюсонъ, ты сталъ слишкомъ великъ, чтобы дамы тебя цѣловали, хотя еще рано тебѣ самому цѣловать дамъ. Ну, пора, ступай въ академію на вечерній классъ.

Не пробылъ я и двухъ недѣль въ училищѣ, какъ получилъ первый урокъ въ безполезности непротивленія, такъ что разлетѣлись въ прахъ всѣ навязанныя мнѣ дома теоріи по этому предмету. Мы возвращались домой съ Джономъ Вордеромъ, веселые и счастливые, потому что послѣ ужина мы должны были попробовать новую лодку, которую мнѣ подарила тетка. Передъ нами шла группа старшихъ учениковъ. Вдругъ они остановились, и одинъ изъ нихъ сказалъ:

— Винъ, тебѣ надо драться.

— Зачѣмъ? — отвѣчалъ я: — не хочу.

— Это необходимо, чтобъ хорошо поставить себя въ училищѣ, и ты будешь драться съ Томомъ Оловэ.

Я протестовалъ и бросился бѣжать съ Джономъ, но два мальчика догнали насъ, и, право, не знаю, какъ у насъ завязалась серьезная драка. Я такъ разгорячился, что рѣшительно не помню происшедшаго, а когда я пришелъ въ себя, то передо мною стоялъ другъ Форестъ, который часто проповѣдывалъ на квакерскихъ собраніяхъ о подставленіи второй щеки, когда ударяли по первой, и т. д. Но онъ, повидимому, смотрѣлъ съ удовольствіемъ на нашу драку.

— Это крупное побоище; въ чемъ дѣло? — произнесъ онъ, расталкивая насъ.

— Я долженъ бороться, чтобъ хорошо поставить себя въ училищѣ, а я не хочу.

— Однако, ты за минуту передъ симъ былъ, кажется, противоположнаго мнѣнія, и у васъ не будетъ мира, пока ты не докажешь своей силы. Значитъ, скидывай куртку и за дѣло, да смотри, не осрамись.

Я удивился, но захохоталъ отъ удовольствія. Я ничего на свѣтѣ такъ не желалъ, какъ помѣриться силами съ Томомъ Оловэ, который былъ больше и старше меня.

Мы схватились. Конечно, мнѣ трудно было противостоять опытнымъ кулакамъ моего соперника, но я былъ сильнѣе его и не терялъ головы. Наконецъ, мнѣ удалось схватить его за голову и нанести ему такіе удары, что онъ зашатался, блѣдный, какъ полотно.

— Будетъ, — воскликнулъ другъ Форестъ, схвативъ меня: — спроси его, признаетъ ли онъ, что довольно.

— Нѣтъ, чортъ его возьми, — промолвилъ я.

— Тише, не надо ругаться, — произнесъ Форестъ.

— Я не хочу говорить съ этимъ дьяволомъ.

— Ну, ты разомъ обезпечилъ себѣ хорошее положеніе въ школѣ, — отвѣчалъ со смѣхомъ Форестъ, смотря въ слѣдъ Оловэ, который молча удалился, не рѣшаясь продолжать драки и стыдясь признать себя побѣжденнымъ.

— Теперь моя очередь, но съ кѣмъ мнѣ бороться? — воскликнулъ Джонъ.

— Отецъ Фокса! — произнесъ Форестъ: — война окончена. Пойдемте, дѣти, мнѣ надо уладить эту исторію.

И онъ повелъ насъ въ домъ моего отца, который, увидавъ насъ въ изорванной одеждѣ и въ крови, воскликнулъ:

— Это что такое?

Другъ Форестъ спокойно разсказалъ о случившемся и въ особенности настаивалъ на своемъ участіи въ моей дракѣ. Къ моему удивленію, отецъ улыбнулся.

— Очевидно дѣти ни въ чемъ не виноваты, — сказалъ онъ: — но какъ ты отвѣтишь за это друзьямъ?

— Я никого не боюсь.

— Знаю, но ты недавно побилъ слугу друга Вилиса. Ахъ, я боюсь, ты кончить дурно.

— Но кто же донесетъ объ этомъ?

— Конечно, не я.

— Еще бы. Впрочемъ, не бойся, Джонъ. Я хорошій квакеръ, и если иногда выхожу изъ себя, то потомъ искренно раскаиваюсь.

— Я знаю. Ты, Гью, или къ своей матери, а ты, Джонъ Вордеръ, погоди, я напишу записку твоему отцу. Другъ Форестъ, выпей чего нибудь.

Увидавъ меня въ такомъ жалкомъ видѣ, мать расплакалась, но потомъ сказала:

— Я рада, что ты хорошо побилъ его. Никогда не надо драться, сынъ мой, но ужъ если случится такая бѣДа, то старайся всегда выйти побѣдителемъ. О Боже мой, Боже мой, какъ я боюсь буйной крови Виновъ!

Мы весело поужинали, и тѣмъ кончилась моя первая драка, составлявшая крутой поворота въ моей жизни.

IV.

Послѣ этого моя жизнь потекла мирно. Помощь и примѣръ Джона много содѣйствовали моему ученію, которое я не очень долюбливалъ. Но за то я питалъ страсть къ книгамъ и пожиралъ ихъ безъ конца, благодаря теткѣ, которая постоянно ссужала меня чтеніемъ. По временамъ отецъ заглядывалъ въ тѣ томы, которые я приносилъ отъ тетки, но, заглянувъ въ нихъ, онъ вскорѣ засыпалъ, сидя въ покойномъ дубовомъ креслѣ, которое подарилъ моему дѣду губернаторъ Пэнъ.

Мнѣ уже было пятнадцать лѣтъ, когда я прочелъ съ Джономъ впервые «Робинсона Крузо», и онъ привелъ насъ въ такой восторгъ, что мы вдвоемъ устроили на маленькомъ островкѣ среди Делавара шалашъ, гдѣ весело проводили время, разыгрывая Джонъ Робинсона, а я — Пятницу. Большимъ счастьемъ было для насъ также кататься по рѣкѣ на лодкѣ, на которой мы устроили мачту и парусъ, но не мало удовольствія доставляли намъ прогулки въ экипажѣ съ моей матерью въ губернаторскомъ лѣсу, который простирался отъ Широкой улицы до Шилькиля и отъ Кологиля до Южной улицы. Тамъ мы гуляли, собирали цвѣты, играли съ матерью, которая въ лѣсу казалась моложе, чѣмъ въ другомъ мѣстѣ, и весело рѣзвилась съ нами; уставъ, мы отдыхали на травѣ, слушая разсказы о Франціи или волшебныя сказки, далеко не во вкусѣ друзей.

Дома у насъ продолжала царить прежняя строгая дисциплина. По словамъ тетки Теноры, отецъ въ молодости былъ далеко не ревностнымъ квакеромъ, но съ годами онъ становился все болѣе и болѣе суровымъ ригористомъ, что дѣлало очень непріятной жизнь всѣмъ окружавшимъ его. Такъ, онъ уже велѣлъ вынести картину, изображавшую Винкотъ, на чердакъ, ссорился съ матерью за ея любовь къ нарядамъ, и чѣмъ мрачнѣе становился политическій горизонтъ, тѣмъ болѣе мрачный и суровый видъ принималъ онъ на себя.

Наша школьная "жизнь текла тихо, спокойно, среди уроковъ и забавъ, а наши старшіе пока были озабочены постоянно ухудшавшимися отношеніями между колоніей и королемъ. Но, за исключеніемъ шумныхъ критическихъ моментовъ, насъ, учениковъ, мало интересовали политическія затрудненія.

Большая часть торговыхъ фирмъ выгружали получаемые товары съ судовъ или на рѣкѣ съ помощью баржъ, или на городскихъ пристаняхъ, но у насъ былъ свой особый докъ съ амбарами. Туда приходили суда съ табачныхъ плантацій отца близъ Анаполиса и съ тѣхъ острововъ, съ которыми была дозволена торговля, именно Зеленаго мыса и Мадеры. Предметами вывоза у насъ были обручи для боченковъ, табакъ и соленая рыба, а взамѣнъ мы получали восточные товары, вино и ромъ. Остальные предметы, выписываемые отцомъ изъ Франціи, и чай шли черезъ Англію, такъ какъ намъ было запрещено вести прямо торговлю съ вропейскимъ континентомъ и Индіей.

Незадолго до того дня, когда мнѣ минуло шестнадцать лѣтъ, тетка подарила мнѣ лошадь, и я вскорѣ научился отлично ѣздить верхомъ, благодаря урокамъ все той же тетки, которая была ловкой наѣздницей. Отецъ Джона, всегда слѣдовавшій примѣру моего отца, также подарилъ лошадь, и мы вдвоемъ вскорѣ изъѣздили верхомъ всю окрестную страну до Джерментауна и Каштановой горы. Но въ особенности я любилъ кататься съ теткой; весной 1769 г. ея обычнымъ кавалеромъ состоялъ капитанъ Монтрезоръ. Это былъ человѣкъ среднихъ лѣтъ, большого роста и плотнаго тѣлосложенія. Многіе говорили, что онъ хотѣлъ жениться на теткѣ Тенорѣ, хотя она была старше его, но, по замѣчанію ея большаго пріятеля, Оливера Лансея, «деньги не имѣютъ возраста и всегда молоды». Къ тому же она была еще видной женщиной и казалась моложе своихъ лѣтъ, которыхъ она нимало не скрывала по чисто мужской привычкѣ. Этотъ обычай вести себя во многихъ отношеніяхъ, какъ мужчина, мѣшалъ ей, какъ она сама однажды прямо сказала мистеру Лансею, — выйти замужъ. «Я болѣе мужчина, чѣмъ всѣ англійскіе офицеры, — произнесла она: — какъ же выйду замужъ за одного изъ нихъ».

Во время одной изъ прогулокъ верхомъ съ теткой и капитаномъ Монтрезоромъ я былъ свидѣтелемъ сцены, которая произвела на меня сильное впечатлѣніе и осталась въ моей памяти. Была суббота; мы поѣхали послѣ полудня въ имѣніе мистера Гамильтона, лежавшее на горѣ, въ живописной мѣстности, надъ лѣниво катившимъ свои воды Шелькилемъ. Подъ классическимъ портикомъ великолѣпнаго дома находились въ моментъ нашего пріѣзда: мистеръ Гамильтонъ, мистриссъ Пэнъ, съ надутыми, сѣрыми глазами, мистриссъ Фергюсонъ, хорошенькая Ребека Франксъ, мало думавшая, что она кончитъ жизнь въ Лондонѣ женою англійскаго генерала и баронета, маленькая Пели Шиппенъ, Андрю Алленъ, сынъ верховнаго судьи, и многіе другіе изъ губернаторскаго кружка. Къ этому кружку принадлежали еще Галовеи, Еадеальдеры и Виллинги; всѣ они исповѣдывали догматы англійской церкви и составляли замкнутое общество, подражавшее англійскимъ обычаями^, обѣдавшее въ 4 часа, игравшее въ карты и устроивавшее балы, скачки, даже пѣтушиные бои. Съ ними водили дружбу такъ называемые приличные квакеры: Морисы, Пембертоны, Вортаны и Логаны.

Весело болтало и смѣялось общество, собравшееся у Андрю Гамильтона и среди котораго было много лицъ, записавшихъ свои имена въ лѣтописи нашей исторіи. Новыхъ гостей приняли радушно и тотчасъ предложили имъ чая или пунша; тѣ изъ присутствующихъ, которые болѣе не желали продолжать чаепитіе, клали ложку поперекъ чашки и, разбиваясь на группы, вели оживленный разговоръ.

Открывъ свой бархатный ридикюль, который висѣлъ у нея на тальѣ, чтобъ заплатить мистриссъ Фергюсонъ картежный долгъ, тетка Тенора воскликнула:

— Ахъ, я и забыла, у меня есть для васъ подарокъ, мистеръ Монтрезоръ. Вотъ вамъ гербовая марка Гренвиля: я достала двѣ у гербоваго сборщика. Это диковина.

— Я сохраню марку до того времени, когда она вновь войдетъ въ употребленіе, — отвѣчалъ Монтрезоръ съ почтительнымъ поклономъ.

— Этого никогда не будетъ, — рѣзко произнесъ Андрю Алленъ, оборачиваясь.

— Никогда, — подтвердила тетка: — будемъ надѣяться, что это послужитъ урокомъ для всѣхъ будущихъ министровъ.

— Въ Нью-Іоркѣ необходимъ энергичный человѣкъ на мѣсто Гэджа, — воскликнула мистриссъ Фергюсонъ: — что же касается до пуританъ Новой Англіи, то они всегда были бунтовщиками и на старой родинѣ и здѣсь.

— Ну, а что же вы скажете о Нью-Іоркѣ, о нашемъ городѣ и о Виргиніи? — спросила тетка, гордо поднявъ носъ.

— Уже давно слѣдовало усмирить всѣхъ этихъ бунтовщиковъ, — замѣтила миссъ Фергюсонъ.

— Право, удивительно, что оказываютъ такое сопротивленіе правительству, — сказалъ мистеръ Галовей: — кажется, мы можемъ быть довольны своей судьбой.

— Довольны, — воскликнула тетка: — поговариваютъ о налогахъ, въ установленіи которыхъ мы не будемъ имѣть голоса. Мы должны быть довольны и не смѣемъ торговать прямо съ Франціей. Я только удивляюсь, какъ находятся люди, которые спокойно сидятъ на своихъ плантаціяхъ при такихъ порядкахъ.

— Я раздѣляю ваше мнѣніе, — сказалъ мистеръ Макферсонъ: — и пошелъ бы еще гораздо далѣе.

— Они считаютъ насъ своими колонистами и не дозволяютъ имѣть своего епископа, Я бы имъ показала, еслибъ была мужчиной.

— А что бы вы сдѣлали? — спросилъ мистеръ Чю.

— Я сказала бы: «господинъ генералъ-аторней, дайте намъ такую же свободу, какою пользуются всѣ англичане».

— А еслибъ вамъ этого не дали? — замѣтилъ съ улыбкой Монтрезоръ.

— Еслибъ не дали, то вотъ что…

И тетка гордо дотронулась до его сабли.

— Я надѣюсь, что вы въ такомъ случаѣ не будете командовать полкомъ, — сказалъ капитанъ, попрежнему улыбаясь.

— Дай-то Богъ!

— Нѣтъ, избави Богъ, а то я обращусь въ бѣгство.

Судьба уже точила мечъ, который мы вскорѣ должны были обнажить, и среди лицъ, болтавшихъ и смѣявшихся въ этотъ день, находились такіе, которымъ суждено было сражаться съ отцами и братьями. Юноша моихъ лѣтъ, сынъ Макферсона, шутившій съ молодыми дѣвушками, не подозрѣвалъ, что сложитъ свою молодую голову на бастіонѣ въ Квебекѣ, да и мнѣ не приходило на умъ, что я приму участіе въ войнѣ, которая очевидно подготовлялась.

Вскорѣ меня послали собирать съ дѣвицами цвѣты, но я былъ очень застѣнчивъ, не привыкъ къ женскому обществу, а потому не нашелъ ничего пріятнаго въ ихъ болтовнѣ и вернулся съ удовольствіемъ въ домъ. Наконецъ, тетка собралась въ путь, и мы поѣхали снова втроемъ съ капитаномъ Монтрезоромъ, но по дорогѣ его лошадь потеряла подкову, и онъ долженъ былъ вернуться, ведя ее подъ уздцы къ Гамильтону. До этой минуты тетка упорно молчала, но, оставшись со мною вдвоемъ, она начала подсмѣиваться надо мною за то, что я не умѣлъ ухаживать за Пегги Что. Я долженъ былъ сознаться, что не имѣлъ ни малѣйшаго расположенія ни къ Пегги и ни къ какой другой дѣвицѣ.

— Погоди, это придетъ, и скоро, — продолжала тетка: — тогда не забудь, что Пегги Что лучше другихъ; у нея хоть хорошія манеры. Ахъ, да, кланяясь, держи спину попрямѣе, вотъ какъ мистеръ Монтрезоръ. Бери съ него примѣръ. Жаль только, что онъ дуракъ. Да и всѣ остальные дураки, а Бетти Фергюсонъ я съ удовольствіемъ отдѣлала бы этимъ бичемъ.

И тетка такъ крѣпко ударила мою лошадь своимъ бичемъ, что она понесла, и я едва не слетѣлъ. Когда тетка меня догнала, и мы снова поѣхали рысью, я спросилъ, почему всѣ эти приличные, учтивые, любезные господа были дураками.

— Я объясню тебѣ это, — отвѣчала тетка: — между нами и королемъ много несогласій. Не успѣетъ одна причина непріятностей, какъ гербовой сборъ, исчезнуть, тотчасъ появляется другая. Англію покинули и переселились сюда ея лучшіе люди, а теперь мы научились надѣяться на самихъ себя и не нуждаемся въ Англіи. Ты доживешь до мрачныхъ дней, Гью, и одному Богу извѣстно, чѣмъ все это кончится. Тебѣ могутъ казаться странными мои слова, но то, что я предвижу, совершится.

Я не зналъ, что именно предвидѣла тетка, и что, по ея словамъ, должно было совершиться, а она вдругъ замолчала, и мы доѣхали до дома, не возобновляя разговора.

Я остался въ коллегіи годъ лишній. Если мнѣ приходилось еще нѣсколько разъ драться съ товарищами, то я это скрывалъ отъ родителей и только разсказывалъ о моихъ дракахъ теткѣ Тенорѣ, которая гордилась моими подвигами и давала мнѣ каждый разъ по шилингу, чтобъ залѣчить мои раны. Что же касается до ученія, то мы прочли Горація, Цицерона, Овидія, вѣроятно, для развитія нашей нравственности, Виргилія, Салюстія и Цезаря. Изъ всѣхъ этихъ писателей мнѣ нравился только послѣдній, и мы съ Джономъ построили въ саду тетки Теноры на Каштановой горѣ мостъ по образцу того моста, который воздвигнутъ былъ Цезаремъ на Рейнѣ. Наша инженерная попытка встрѣтила сочувствіе въ капитанѣ Монтрезорѣ, который очень насъ хвалилъ, конечно, зная пристрастіе тетки къ ея племяннику.

Осенью 1769 года я началъ изученіе математики и греческаго языка подъ руководствомъ Джемса Вильсона, который тогда былъ туторомъ нашей академіи, а впослѣдствіи сдѣлался великимъ государственнымъ человѣкомъ и знаменитымъ юристомъ. Онъ очень полюбилъ Джона, а такъ какъ мы съ Джономъ были неразлучны, то онъ мирился съ моимъ легкомысліемъ и плохой подготовкой, хотя Джонъ въ своемъ дневникѣ увѣряетъ, что Вильсонъ видѣлъ во мнѣ хорошіе задатки, благодаря которымъ изъ меня могъ выйти замѣчательный человѣкъ. Какъ бы то ни было, мистеръ Вильсонъ часто гулялъ съ нами по субботамъ и дѣлалъ намъ честь кататься въ нашей лодкѣ. Мой отецъ одобрялъ нашу дружбу съ нимъ и приглашалъ его по праздникамъ къ обѣду. Слушая ихъ разговоры, я впервые понялъ, что отецъ спорилъ изъ упрямства, за что его мнѣнія отличались узкимъ ригоризмомъ. Чаще всего они разсуждали о правѣ казны налагать на насъ налоги безъ согласія на то нашихъ представителей, и Вильсонъ доказывалъ, что такъ какъ въ Англіи многіе города не имѣли представителей въ парламентѣ, то правительство, признавъ отстаиваемый нами принципъ, произведетъ и въ метрополіи коренную политическую реформу. Къ этому Вильсонъ прибавлялъ, что многіе говорили, что если нельзя допустить внутреннихъ налоговъ, то можно помириться съ ввозными пошлинами, но это было еще хуже. Мой отецъ, конечно, стоялъ за повиновеніе и непротивленіе, не понимая, что мы вели борьбу за свободу всѣхъ англичанъ. Онъ только упорно повторялъ свои мнѣнія и казался ребенкомъ въ сравненіи съ такимъ глубокомысленнымъ мыслителемъ, какимъ былъ Вильсонъ.

Въ сущности, отцу слѣдовало бы бояться вліянія на меня взглядовъ Вильсона, который открывалъ передо мною такія перспективы мысли, о какихъ я не имѣла, и понятія, но онъ такъ привыкъ къ слѣпому повиновенію всѣхъ окружающихъ его, что не подозрѣвалъ опасности. Поэтому въ моемъ умѣ были посѣяны сѣмена послѣдующаго развитія, и возбуждено сомнѣніе въ способности отца спорить съ такимъ замѣчательнымъ логическимъ и интеллектуальнымъ бойцемъ, какъ нашъ учитель.

Однако наши отношенія съ Вильсономъ были неожиданно прерваны. Однажды въ концѣ октября мы пошли съ моей матерью въ губернаторскій лѣсъ. Тамъ къ намъ присоединился Вильсонъ и сказала, мнѣ, къ величайшему нашему удивленію:

— Я только что встрѣтилъ вашего отца и мистера Пембертона. Первый сказалъ мнѣ, что вы оба уходите изъ школы, но почему — не знаю. Я очень сожалѣю объ этомъ.

Мы съ Джономъ въ послѣднее время ожидали этого, и я лично не ощутилъ никакого неудовольствія, но ему прекратить ученіе было не по сердцу.

Занятые мыслями о перемѣнѣ въ нашей жизни, мы, однако, стали собирать желтые и красные листья, валявшіеся на травѣ, и вить изъ нихъ вѣнокъ, которымъ украсили сѣрую шляпу матери. Мистеръ Вильсонъ похвалилъ насъ и прибавилъ, что вѣнокъ очень шелъ къ мистриссъ Винъ, но не успѣлъ онъ сказать этихъ словъ, какъ вдали показались отецъ и мистеръ Пембертонъ.

— Ты мнѣ нуженъ сегодня вечеромъ, Гью, — сказалъ первый, поровнявшись съ нами: — а ты, жена, все дурачишься? Неужели ты пойдешь домой съ этимъ глупымъ украшеніемъ?

— Это очень мило и невинно, — замѣтилъ Пембертонъ, а мать, нимало не сконфуженная, подняла на мужа свои большіе, голубые глаза.

— Ты всегда останешься ребенкомъ, — сказалъ отецъ.

— Надѣюсь, — отвѣчала мать: — что же, меня за это поставятъ въ уголъ. Господь Богъ только что перемѣнилъ нарядъ лѣса. А интересно бы знать, другъ Пембертонъ, что Богъ — квакеръ, или нѣтъ.

— У тебя всегда готова шутка, — сказалъ добродушный старикъ и прибавилъ: — но, Джонъ, мы еще не кончили своего разговора.

И они удалились, а за ними пошли изъ лѣса и мы.

Вернувшись домой въ шесть часовъ, я увидѣлъ у нашихъ дверей экипажъ тетки и тотчасъ понялъ, что происходило нѣчто важное, такъ какъ она рѣдко пріѣзжала къ намъ и то обыкновенно утромъ, чтобъ застать мать наединѣ. Къ тому же у окна стоялъ отецъ, а онъ никогда не возвращался такъ рано.

— Я говорилъ съ теткой о моихъ намѣреніяхъ относительно тебя, — произнесъ онъ, какъ только я вошелъ въ комнату.

— А я вполнѣ ихъ осуждаю, — отвѣчала тетка.

— Погоди, — продолжалъ отецъ: — я желаю, чтобъ ты поступилъ въ нашу контору въ качествѣ приказчика; но прежде этого я хочу, чтобъ ты согласно правилу, постановленному добрымъ и мудрымъ основателемъ, научился какому нибудь ремеслу, мнѣ все равно какому.

Въ то время и позднѣе нѣкоторые строгіе квакеры придерживались этого правила, очень полезнаго въ началѣ, но мало-по-малу потерявшаго силу и значеніе.

— Отчего же тебѣ не пойти въ портные, или сапожники? — замѣтила презрительно тетка.

— Пожалуйста, не смущайте мальчика, — промолвила мать.

— Въ этомъ дѣлѣ я не потерплю возраженія, — сказалъ отецъ: — я пригласилъ тебя сюда, чтобъ съ тобой посовѣтоваться, а не для того, чтобы слушать твои глупыя шутки.

— Я уже тебѣ высказала всѣ свои умныя мысли. Я думала попросить моего хорошаго пріятеля Чарльса Таузенда принять мальчика на военную службу, но теперь, когда войска посланы противъ Бостона, я не хочу имѣть съ ними никакого дѣла. Распоряжайся съ мальчикомъ, какъ хочешь. Я умываю руки.

Отецъ видимо этого не хотѣлъ и разсердился, но мать схватила его за руку, и онъ, сдержавъ свой гнѣвъ произнесъ холодно:

— Я сообщилъ о моемъ рѣшеніи другу Джоржу Вордеру, и онъ выразилъ желаніе, чтобъ его сынъ поступилъ къ одному мастеру съ Гью. Поговори съ нимъ, Тенора.

— Я никогда не совѣтуюсь съ своимъ агентомъ, Джонъ. Онъ только исполняетъ мои приказанія. Къ тому же я могу сдѣлать изъ него, что хочу: онъ сегодня торій, завтра вигъ и такъ далѣе. Но зачѣмъ ты болтаешь пустяки. Онъ уже приходилъ ко мнѣ за совѣтомъ. Его, бѣднягу, беретъ сомнѣніе, и онъ говорить, что надо подумать. Пусть его думаетъ, мнѣ какое до этого дѣло?

— Если онъ перемѣнилъ мнѣніе, то я нѣтъ. Правда, онъ флюгарка.

— Я скажу ему, какого ты о немъ мнѣнія, — воскликнула со смѣхомъ тетка.

— Нѣтъ, ты этого не скажешь, — промолвила нѣжнымъ тономъ мать.

— Ну, — произнесъ отецъ: — чѣмъ же онъ будетъ, кузнецомъ?

— Чѣмъ хочешь. Вины уже достаточно унизились, — почему имъ теперь не ковать лошадей. Прощай.

И тетка гнѣвно вышла изъ комнаты, несмотря на крики матери:

— Тенора, Тенора!

— Ты выйдешь изъ академіи, — сказалъ спокойно отецъ, обращаясь ко мнѣ: — я уже переговорилъ съ кузнецомъ Лори, на Южной улицѣ. Онъ согласенъ взять тебя на три мѣсяца.

— Да, да, — отвѣчалъ я и ушелъ къ себѣ очень недовольный, хотя мать кричала мнѣ въ слѣдъ:

— Это только на короткое время, сынокъ.

V.

Вотъ что говоритъ Джонъ въ своемъ дневникѣ:

«Мальчики въ тѣ времена были большими политиками и слѣдили съ живымъ интересомъ за пузырьками, появлявшимися на поверхности политическаго котла, который кипѣлъ все сильнѣе и сильнѣе. Министерство Чарльса Таузенда давно исчезло. Канулъ въ вѣчность и гербовый сборъ. Согласіе не покупать привозимыхъ изъ Англіи товаровъ было подписано такими людьми, какъ Андрю Алленъ и мистеръ Пэнъ. Лордъ Нордъ, очень упрямый, хотя галантерейный человѣкъ, былъ первымъ министромъ, а колоніями завѣдывалъ лордъ Гильзборо, приходившійся по сердцу королю. Новыя войска высадились въ Бостонѣ, а письма Дикенсона и Виндекса раздули пламя недовольства».

«Мы, школьники, ухитрялись знать обо всемъ, что происходило. Меня пугали распространяемыя вѣсти о Гью, между тѣмъ какъ большинство мальчиковъ находило удовольствіе во всякомъ волненіи и безпорядкѣ. Отца также смущали непріязненныя отношенія къ Англіи и кризисъ въ торговлѣ, но Джонъ Винъ и почти всѣ друзья хладнокровно продолжали вести свои коммерческія дѣла, рѣшивъ подчиниться всѣмъ постановленіямъ короля».

Пламенныя разсужденія о политикѣ съ Джономъ не мѣшали намъ каждое утро въ шесть часовъ отправляться въ кузницу Лори на Южной улицѣ. Сначала намъ не нравилась эта работа, но мало-по-малу мы привыкли къ ней и даже стали находить въ ней нѣкоторую прелесть. Кромѣ интереса, возбуждаемаго въ насъ лошадьми, которыхъ мы вскорѣ научились распознавать и цѣнить, мы съ любопытствомъ разговаривали съ собственниками этихъ лошадей, и я все болѣе и болѣе убѣждался, какъ глубоко засѣла въ народныя души рѣшимость противостоять несправедливымъ дѣйствіямъ правительства.

Юноши и въ особенности молодыя дѣвушки такъ называемаго свѣтскаго класса часто останавливались передъ кузницей и смѣялись надъ нами. Джонъ молча краснѣлъ, а я не могъ долго вытерпѣть подобныхъ оскорбленій и однажды задалъ такую трепку молодому Галовею за его насмѣшки, что разомъ прекратились издѣвательства надъ нами. Тяжелая, но физически полезная работа чрезвычайно развила наши мускулы, въ особенности у Джона, который отличался слабымъ сложеніемъ. Мой отецъ былъ очень доволенъ выказанными мною успѣхами въ кузнечномъ дѣлѣ и впервые въ моей жизни одобрялъ то, что я дѣлалъ.

Спустя три мѣсяца послѣ нашего поступленія въ кузницу, Лори женился на какой-то вдовѣ и перевелъ свое заведеніе въ домъ жены, находившійся далеко за городомъ. Въ виду этого обстоятельства, а также и того факта, что Лори засвидѣтельствовалъ нашимъ родителямъ, что мы могли хорошо дѣлать гвозди и подковы, наше ученіе кончилось. Однажды утромъ въ кузницу пришолъ мой отецъ и сказалъ, обращаясь къ намъ обоимъ:

— Снимайте, ребята, передники и ступайте домой: вамъ теперь предстоитъ другая работа.

Мы съ удовольствіемъ повиновались, а, спустя недѣлю, Лори принесъ мнѣ славную поярковую шляпу, которую, по обычаю, каждый кузнецъ давалъ своему ученику, въ знакъ успѣшнаго обученія мастерству.

Я поступилъ вмѣстѣ съ Джономъ въ контору моего отца и, признаюсь, конторская работа, хотя я къ ней и скоро привыкъ, нравилась мнѣ еще менѣе, чѣмъ грубый трудъ на кузницѣ. Но за то меня снова стала пускать къ себѣ тетка Тенора, которая не хотѣла меня знать, пока я ковалъ лошадей. Отпуская меня въ первый разъ къ теткѣ, мать одѣла меня, съ головы до ноіъ, въ новый приличный костюмъ и напутствовала меня совѣтами, какъ вести себя въ свѣтскомъ обществѣ, собиравшемся у тетки. Конечно, отецъ былъ не доволенъ этими суетными заботами и, качая головой, повторялъ:

— Все это пустяки, жена.! Когда ты перестанешь быть ребенкомъ?

— Никогда, строгій папаша! — воскликнула она со смѣхомъ и подбѣжала къ нему такъ граціозно, несмотря на свои годы, что онъ улыбнулся и поцѣловалъ ее.

Къ сожалѣнію, подобныя нѣжныя сцены происходили между ними очень рѣдко.

Тетка Тенора встрѣтила меня радушно и представила всему своему обществу, въ томъ числѣ двумъ англійскимъ офицерамъ: флотскому капитану Болесу и маіору Этеринггону, который, какъ я потомъ узналъ, выслужился изъ солдатъ.

— Э, да вы, кажется, молодой квакеръ? — сказалъ маіоръ, фамильярно ударяя меня по плечу.

— Мы всѣ здѣсь квакеры, маіоръ, — замѣтилъ какой-то пожилой господинъ, видя, что мнѣ не понравилась грубая выходка офицера.

— Пойди, Гью, къ дамамъ: ты вѣдь ихъ всѣхъ знаешь, — сказала тетка: — но прежде я тебя представлю сэру Вильяму Дреперу, который, ты знаешь, взялъ Маниллу.

Я этого не зналъ, но почтительно поклонился.

— Славное пушечное мясо, — отвѣчалъ серъ Вильямъ: — ему шестнадцать лѣтъ, а я въ его возрастѣ находился уже три года на службѣ. Если хотите, я достану ему офицерскій патентъ?

— Нѣтъ, сэръ Вильямъ, я попросила бы васъ объ этомъ въ другое время, но теперь мой племянникъ, можетъ быть, пойдетъ противъ генера Геджа.

— Боже избави!

— Мистриссъ Винъ принадлежитъ къ партіи виговъ! — воскликнула мистриссъ Фергюсонъ: — она читаетъ письма фермера Дикенсона и всѣ зловредныя писанія Адамса.

— Все это демагоги, — подтвердила мистриссъ Галовей: — говорятъ, что въ Бостонѣ были большіе безпорядки изъ-за того, что наши офицеры побили какого-то Джемса Отиса, и военная музыка играла по воскресеньямъ. Одинъ срамъ, и только!

— Я бы принялъ крутыя мѣры, — замѣтилъ капитанъ.

— А я только что вернулся изъ Виргиніи, — воскликнулъ маіоръ: — и не могъ тамъ набрать ни одного рекрута. Общее волненіе поддерживается тамъ офицерами, которые принимали участіе въ войнѣ съ Франціей. Особенное вліяніе тамъ имѣютъ мистеръ Вашингтонъ и пламенный ораторъ, Патрикъ Генри.

— О Вашингтонѣ-то вы говорите съ уваженіемъ, — сказала моя мать: — вѣдь онъ спасъ остатки королевской арміи подъ начальствомъ Брадлока.

— Это просто потомакскій плантаторъ и больше ничего, — произнесъ маіоръ съ презрительной улыбкой: — а задираетъ носъ, словно знаетъ всѣ тайны военнаго искусства.

— Конечно, онъ не имѣлъ случая пройти, подобно вамъ, черезъ всѣ ступени военной службы и потому не можетъ равняться съ вами, — саркастически замѣтила тетка.

Маіоръ вспыхнулъ.

— Я служилъ моему королю, какъ умѣлъ, и, надѣюсь, окажу содѣйствіе для примѣрнаго наказанія дерзкихъ бунтовщиковъ.

— А я надѣюсь, что Гью будетъ въ рядахъ этихъ бунтовщиковъ и разскажетъ мнѣ о вашихъ подвигахъ, — отвѣчала со смѣхомъ тетка.

— Полно, Тенора, спорить! — воскликнула мистриссъ Что: — лучше побьемъ этихъ торіевъ въ карты.

— Съ большимъ удовольствіемъ!

— Садись около меня, Гью, — сказала мистриссъ Фергюсонъ: — ты принесешь мнѣ счастіе. Какой ты сталъ молодецъ, пора ужъ тебѣ носить жабо.

Я повиновался и въ этотъ вечеръ взялъ первый урокъ въ картежной игрѣ у мистриссъ Фергюсонъ, которая играла за однимъ столомъ съ моей теткой, мистриссъ Пэнъ и капитаномъ Болесомъ.

Когда подали чай и шоколадъ — для дамъ, а пуншъ — для мужчинъ, то явились новые гости, въ томъ числѣ докторъ Бушъ. Несмотря на то, что я заинтересовался картежной игрой, но при видѣ этой замѣчательной личности я сталъ прислушиваться къ его разговору.

— Я получилъ сегодня письмо отъ Адамса, — говорилъ онъ одному красивому молодому человѣку, по имени Моргану, который недавно пріѣхалъ изъ Лондона: — онъ пишетъ, что дѣла принимаютъ невозможный характеръ, и прямо говоритъ о разрывѣ съ Англіей. Но, конечно, онъ идетъ уже слишкомъ далеко.

— Я совершенно съ вами согласенъ, — отвѣчалъ Морганъ: — еще недавно я разговаривалъ объ этомъ въ Лондонѣ съ докторомъ Франклиномъ. Онъ стоитъ за миролюбивыя средства и совѣтуетъ не дѣйствовать слишкомъ поспѣшно, слишкомъ рѣзко. Но вся бѣда въ англійскихъ офицерахъ: ихъ надменность невыносима.

Я болѣе не слышалъ ихъ разговора, такъ какъ тетка сказала, что мнѣ пора идти домой.

Дѣйствительно въ воздухѣ чувствовалось приближеніе грозы, и какъ я ни былъ молодъ, но ощущалъ ея симптомы. Дома мнѣ не отъ кого было узнавать о политическихъ новостяхъ, и если отецъ читалъ въ своемъ складѣ «Пенсильванскую Газету», или скорѣе «Хронику» Галовея, яраго торія, то никогда не приносилъ ея домой. Но мистеръ Вордеръ получалъ газеты обоихъ направленій, и мы съ Джономъ постоянно брали у него бостонскую «Почту», жадно пожирая ее отъ доски до доски.

Такъ прошли 1770, 1771 и 1772 года, въ продолженіе которыхъ лордъ Нордъ ускорялъ только наступленіе кризиса своими несправедливыми мѣрами противъ масачузетскихъ судей. Съ другой стороны Адамсъ проповѣдывалъ образованіе комитетовъ въ различныхъ мѣстностяхъ для объединенія дѣйствій противъ правительства.

Эти годы національной подготовки къ завоеванію независимости не прошли безслѣдно для меня, но совершенно въ другомъ отношеніи. Мой другъ Джакъ въ своемъ дневникѣ съ большимъ сожалѣніемъ отзывается о томъ, что я въ это время попалъ въ общество офицеровъ, моряковъ и свѣтскихъ франтовъ, собиравшихся у тетки Теноры, сталъ пить, играть въ карты и вообще предаваться кутежамъ. Хотя онъ и старается оправдать мою тогдашнюю предосудительную жизнь юными годами и вреднымъ вліяніемъ тогдашняго общества, но я полагаю, что еще болѣе дѣйствовала во мнѣ кровь англійскихъ предковъ. Какъ бы то ни было, я дѣйствительно сталъ вести разгульную жизнь, благодаря тому, что имѣлъ много свободнаго времени, что тетка щедро давала мнѣ денегъ и открыто поощряла на дружбу со своими веселыми пріятелями. Естественно, что я въ это время сталъ отдаляться отъ Джака, который держалъ себя красной дѣвицей, и, по правдѣ сказать, я только удивляюсь, что совершенно не пропалъ отъ такой пагубной жизни.

Хотя многіе начинали поговаривать о моемъ легкомысленномъ поведеніи, но отецъ не обращалъ на это вниманія: такъ онъ былъ занятъ своими дѣлами, не смотря на то, что, въ виду политическихъ обстоятельствъ, онъ все болѣе и болѣе суживалъ свою коммерческую дѣятельность, къ величайшему удовольствію тетки Теноры.

— Я не понимаю, Джонъ, — часто говаривала она: — изъ-за чего ты бьешься? Развѣ у тебя не довольно денегъ? Бросимъ все и удалимся на нашу ферму въ Мерьонѣ, гдѣ заживемъ счастливой, хотя скотской, жизнью.

Въ концѣ апрѣля 1773 года тетка Тенора неожиданно явилась въ контору отца, гдѣ она рѣдко показывалась. Предчувствуя, что она хочетъ серьезно поговорить съ братомъ, я поспѣшно всталъ и направился къ дверямъ, но она остановила меня словами:

— Останься, я хочу, чтобы ты былъ свидѣтелемъ нашей бесѣды.

— Что такое, Тенора? — спросилъ отецъ.

— Дѣло о сожженіи англійскаго корабля жителями Родъ-Айленда принимаетъ опасный характеръ. Главный судья острова, Гопкинсъ отказался арестовать своихъ соотечественниковъ.

— Жаль! Это настоящіе пираты.

— Такими пиратами мы вскорѣ будемъ всѣ.

— Если ты, Тенора, пріѣхала сюда только для того, чтобы это сказать, то напрасно трудилась. Я вѣдь въ вашихъ дѣлахъ — сторона.

— Нѣтъ, вотъ въ чемъ дѣло. Мнѣ пишутъ изъ Лондона, что лордъ Нордъ только игрушка въ рукахъ короля и готовъ сдѣлать все, что ему прикажетъ король. А, право, жаль, онъ былъ славный молодой человѣкъ, когда я видѣла его въ Лондонѣ, у лорда Гильфорда, но, конечно, какой онъ министръ.

— Король знаетъ, кого выбираетъ въ министры. Тебѣ извѣстно, Тенора, мое мнѣніе по этому предмету. Мы обязаны повиноваться тому, кого Богъ поставилъ надъ нами. Отдавай кесарево кесарю и живи въ мирѣ — вотъ чему учитъ насъ священное писаніе.

— Но дѣло въ томъ, какъ рѣшить вопросъ, что кесарево, а что нѣтъ. Въ Лондонѣ всѣ говорятъ, что наложатъ пошлину на нашъ чай.

— Не можетъ быть!

— Вотъ увидишь. Но такъ какъ эта мѣра будетъ принята лишь будущею осенью, когда придутъ корабли съ чаемъ изъ Китая, то ты успѣешь до тѣхъ поръ покончить всѣ свои дѣла. Поѣзжай въ Англію. Произведи общую ликвидацію, сдѣлай въ послѣдній разъ закупки, пришли сюда во время товары и распорядись, чтобы здѣсь не принимали никакихъ заказовъ. Ты меня понимаешь, Джонъ?

Отецъ задумался. Онъ всегда уважалъ коммерческую прозорливость тетки и ясно видѣлъ всю пользу, которую онъ могъ извлечь изъ ея плановъ.

— Тебѣ будетъ довольно года на ликвидацію? — прибавила тетка, видя, что отецъ молчитъ и обдумываетъ ея слова.

— Совершенно довольно, — отвѣчалъ онъ и началъ ходить взадъ и впередъ по комнатѣ, видимо подчинившись вліянію ея словъ.

— А ты что думаешь объ этомъ? — спросила она, обращаясь ко мнѣ.

— Мистеръ Вильсонъ говоритъ, что у насъ будетъ война, и генералъ-аторней Чью того же мнѣнія. Я слышалъ, какъ они говорили объ этомъ вчера у тебя въ домѣ. Офицеры также, повидимому, желаютъ войны. А я самъ, конечно, не могу ничего сказать объ этомъ.

— Еще бы! — произнесъ рѣзко отецъ.

Я замолчалъ, а тетка спросила:

— Ну, что же, Джонъ? Ты согласенъ?

— Надо поговорить съ женой: я никогда не разставался съ нею и на мѣсяцъ. А ты примешь участіе въ дѣлѣ? — прибавила, онъ, желая испытать ея искренность.

— Еще бы. Ты можешь располагать моими пятью тысячами фунтовъ и купить на нихъ въ Лондонѣ пороху и ружей.

— Спасибо. Зачѣмъ ты, Тенора, говоришь такіе пустяки?

— Ну, такъ купи голландскаго полотна.

— Противъ этого я ничего не имѣю.

— А я знаю, на что я употреблю полотно, — замѣтила тетка, подмигивая мнѣ, но отецъ не понялъ смысла ея словъ и сказалъ серьезнымъ тономъ:

— Хорошо, я поѣду.

— Я тебѣ совѣтовала бы не только ликвидировать дѣла съ Англіей и Голландіей, но совершенно закрыть лавочку, — произнесла тетка, вполнѣ довольная результатомъ своего разговора.

— Нѣтъ, я не могу совсѣмъ бросить дѣлъ. У меня вовсе не такое состояніе, какъ ты думаешь.

— Пустяки, Джонъ, у тебя не меньше, чѣмъ у Вилинга или Франкса, а они преспокойно покончили свои дѣла. Но ты просто любишь торговлю, какъ игру. Ты игрокъ, вотъ что! и твои корабли для тебя то же, что для меня картежный столъ.

— Напрасно ты говоришь такой вздора, при мальчикѣ, Тенора. Да, кстати сказать, я въ послѣднее время слышу много дурного о Гью, и это очень озабочиваетъ не только меня, но и друзей Пембертона и Вальна. Твои праздные игроки, офицеры пагубно вліяютъ на его душу. Онъ началъ высказывать свои мнѣнія о налогахъ и принципѣ непротивленія, точно такая лѣнивая собака, какъ онъ, можетъ имѣть мнѣніе.

— Полно, полно, — промолвила тетка.

— Если я собака, то все-таки нелѣнивая, — замѣтилъ я хладнокровно.

Онъ схватили, меня одной рукой за горло, а другой досталъ со стола палку.

— Я тебѣ покажу, какъ отвѣчать старшимъ.

Я молча посмотрѣлъ на него и улыбнулся.

— Ты еще смѣешься! — воскликнулъ онъ, выходя изъ себя, и поднялъ палку.

Но въ эту минуту тетка вырвала у него палку и, сломавъ ее о свое колѣно, бросила куски на полъ.

Отецъ отскочилъ съ злобнымъ крикомъ:

— Генора! Генора!

— Что ты съ ума сошелъ, — воскликнула она: — берегись, твоя дикая уэльская кровь не доведетъ тебя до добра.. Что бы сказала моя добрая Марія? Отчего ты не могъ сдѣлать мальчика своимъ другомъ? Онъ стоитъ десяти такихъ молодцевъ, какъ ты, и держитъ себя, какъ настоящій джентльменъ. Тебѣ слѣдуетъ гордиться такимъ сыномъ. Развѣ ты не понимаешь, что твоя дьявольская строгость и скучная домашняя жизнь отдалили васъ другъ отъ друга?

— Ты меня унизила въ глазахъ моего сына, Тенора, — произнесъ онъ наконецъ, овладѣвъ собою: — во всемъ ты виновата. Я вышелъ изъ себя и хотѣлъ ударить въ порывѣ злобы, когда мнѣ слѣдовало съ молитвой наказать нарушеніе домашней дисциплины. Уходите оба. Я не могу болѣе говорить съ тобою, Тенора. Ты всегда раздражаешь меня.

— Пойдемъ, Гью, ты видѣлъ хорошій примѣръ квакерскаго смиренія и подставленія правой щеки, когда ударяютъ по лѣвой.

— Полно, тетя, — воскликнулъ я.

— Уходите, уходите, — повторилъ отецъ.

— Уйдемъ, но не говори никому о томъ, что я тебѣ говорила.

— Хорошо.

— Прощай. Пойдемъ, Гью.

VI

Въ эту смутную эпоху подобныя грустныя сцены случались во многихъ семействахъ, и непріятное объясненіе съ отцемъ было только предвкушеніемъ гораздо серьезнѣйшаго раздора, который долженъ былъ впослѣдствіи разлучить насъ на многіе годы.

— Ты не говори объ этомъ матери, — сказала тетка Тенора, когда мы вышли изъ дому, — впрочемъ, онъ самъ ей скажетъ, такъ какъ никогда ничего не таитъ отъ нея. Поэтому мнѣ надо тотчасъ съ ней повидаться. Твой отецъ становится просто невозможнымъ. Трудныя времена и глупые квакеры, со своими односторонними взглядами, доводятъ его до бѣшенства, какъ матадоры быковъ. Лучше ему уѣхать навремя. Онъ никогда не бывалъ въ Англіи и пусть посмотритъ, сколько англичанъ стоять за насъ, подобно Питту и полковнику Баррэ. Что касается тебя, то онъ совершенно правъ. Мы съ тобой въ послѣднее время слишкомъ дурили. Пора тебѣ взяться за умъ. Ты долженъ меньше играть и пить, а въ отсутствіе отца тебѣ придется, съ моею помощью, серьезно заняться его дѣлами.

Я обѣщалъ теткѣ исправиться, а она, проходя мимо церкви св. Петра, зашла въ нее, попросивъ меня подождать ее на улицѣ.

— Я помолилась о тебѣ, Гью, — сказала тетка, возвращаясь ко мнѣ, — и смотри, сдержи свое слово, — не бери въ руки картъ.

Войдя въ нашъ огородъ, мы застали мою мать подъ персиковымъ деревомъ. Она сидѣла на скамейкѣ и чистила горохъ.

— Ахъ! Это ты, Тенора? — воскликнула она, увидя насъ: — помоги мнѣ лущить горохъ, а я дамъ тебѣ за это частицу. Онъ привезенъ съ Бермудскихъ острововъ, посмотри, какой у него пріятный свѣтлозеленый цвѣтъ. Я бы желала имѣть такой передникъ.

— У меня именно есть такая матерія. Я тебѣ сошью, только, скажи, какого фасона: покрасивѣе или попроще?

— Попроще. Я вѣдь квакерша. Une amie! Пофранцузски это выходитъ смѣшно. Впрочемъ, не я одна веселая квакерша. Мнѣ ни въ чемъ не уступитъ Сара Леганъ. Только мой Джонъ считаетъ это суетой изъ суетъ. Хотя я, право, не понимаю, почему сѣрый цвѣтъ — религіознѣе краснаго? Но что съ тобою, Тенора, и почему у тебя, Гью, разорванъ воротникъ? Неужели утромъ я отпустила тебя въ такомъ видѣ?

Въ отвѣтъ тетка разсказала о необходимости отцу ѣхать на годъ въ Лондонъ, но скрыла полученныя изъ Англіи извѣстія и мою непріятную сцену съ отцемъ. Мать спокойно продолжала чистить горохъ, но, видимо, внимательно слушала аргументы тетки въ пользу отъѣзда отца.

— Я вижу, — сказала она, наконецъ, — что ему надо ѣхать. Но что же мы сдѣлаемъ съ сыномъ?

— Онъ останется съ тобой дома, и все пойдетъ по-старому. Только Джонъ загуляетъ въ Лондонѣ.

— Нѣтъ! — воскликнула мать съ жаромъ, — я не такая женщина, чтобы отпустить мужа одного въ такую даль, да еще на цѣлый годъ. Я поѣду съ нимъ. Конечно, я люблю моего сына, но мужъ прежде сына, и ты напрасно хочешь разлучить меня съ нимъ.

— Я вовсе этого не хочу. Поѣзжай съ нимъ, Марія, и Христосъ съ вами. А сына оставьте мнѣ: онъ не можетъ ѣхать я присмотрю за нимъ, съ Божьей помощью.

И обѣ женщины стали цѣловаться, обливаясь слезами. Потомъ, успокоившись, онѣ порѣшили дѣло во всѣхъ его подробностяхъ, и, къ моему большому удивленію, отецъ безпрекословно принялъ составленный ими планъ.

Послѣ ухода тетки я не вернулся въ контору, а нѣсколько часовъ катался одинъ въ лодкѣ по рѣкѣ, погруженный въ глубокую думу; мнѣ было двадцать лѣтъ, и я уже умѣлъ сознательно обсуждать не только чужіе, но и свои поступки. Вспоминая обо всемъ, что произошло между мною и отцемъ, я не могъ не признать, что онъ имѣлъ право обидѣться на тетку и на меня, а потому рѣшилъ прежде всего попросить у него прощенія, а потомъ измѣнить свою жизнь.

Хотя было уже поздно, но я прямо отправился въ контору и засталъ тамъ отца.

— Что это значитъ, — спросилъ онъ: — ты уходилъ безъ дозволенія?

— Отецъ, — отвѣчалъ я, — я былъ виноватъ сегодня утромъ и пришелъ просить у тебя прощенія.

— Пора!

— А если я ушелъ отсюда, то не изъ страха наказанія, которому я готовъ всегда подчиниться, если его заслужу.

— Хорошо! скидывай сюртукъ!

Я повиновался. И отецъ взялъ въ углу палку, но въ эту минуту послышались шаги матери.

— Твое счастье, — сказалъ поспѣшно отецъ, — надѣвай сюртукъ.

— Что это такое? — воскликнула мать со слезами на глазахъ, — у меня была Тенора и говоритъ, что тебѣ надо ѣхать въ Лондонъ? И поѣду съ тобой.

— Нѣтъ, этому не бывать, — отвѣчалъ онъ.

Но мать бросилась къ нему на шею и стала умолять взять ее съ собой. Какъ всегда, она поставила на своемъ, и тотчасъ въ домѣ начались приготовленія къ отъѣзду, хотя была весна, а имъ надо было ѣхать осенью.

Въ слѣдующее мое посѣщеніе тетки, она объявила мнѣ, что имѣла новыя объясненія съ отцемъ и матерью на счетъ меня, и что они такъ боятся ея дурного вліянія, что хотятъ поручить меня во время своего отсутствія старому сердитому квакеру, Гапворти.

— Боже, избави! — воскликнулъ я со страхомъ.

— Не безпокойся. Я все уладила, но мнѣ пришлось дать имъ обоимъ такія обязательства, которыя я не могу сдержать безъ твоей помощи. Еще отца твоего я не прочь обмануть, но передъ голубыми глазами матери я солгать не могу.

— Будьте увѣрены, тетя Тенора, я исправлюсь.

— Да, это необходимо. Я была вынуждена, словно крестная мать, отречься за тебя отъ свѣта, плоти и дьявола. Ты счастливъ, что отдѣлался отъ трепки, а мнѣ задали трезвону.

— Что это значитъ?

— А вотъ что. Вчера приходили ко мнѣ двое почтенныхъ квакеровъ и задали мнѣ гонку за то, что я развратила тебя, а главное разсказали при всѣхъ гостяхъ, какъ ты надняхъ вышелъ изъ какого то дома, ночью, съ двумя офицерами, смертельно пьяный. Это было мнѣ тѣмъ болѣе непріятно, что Монтрезоръ и Этрингтонъ слушали ихъ болтовню, улыбаясь, а когда они ушли, то одна прелестная, молодая дѣвушка, только что пріѣхавшая сюда къ своей теткѣ, пожалѣла тебя. Она увѣряетъ, что знаетъ тебя, и что ты заступался за нее въ школѣ.

— Какъ ее зовутъ?

— Доротея Пенистонъ; она родственница миссъ Лансеи, на которой хочетъ жениться серъ Вильямъ Дреперъ.

— Доротея Пенистонъ! — воскликнулъ я и тотчасъ вспомнилъ маленькую дѣвочку, которая плакала въ школѣ за то, что меня наказали.

— Она замѣчательная красавица, — продолжала тетка, — и всѣ сходятъ по ней съ ума, хотя у нея нѣтъ ни гроша. Приходи завтра посмотрѣть на нее, если протрезвишься.

— Что это значитъ?

— А то, что ты сегодня приглашена, на офицерскій пунша, а я знаю, какой это крѣпкій напитокъ.

Я обѣщалъ, что буду вести себя прилично, и дѣйствительно вернулся домой са, твердой рѣшимостью повести лучшую жизнь.

VII.

Послѣ обѣда я надѣлъ свой лучшій костюма, и отправился къ пріятелямъ, обѣщавъ матери не нить много и вернуться домой ка, девяти часамъ.

Въ Лондонской кофейнѣ я встрѣтилъ Монтрезора, и мы поѣхали вмѣстѣ въ экипажѣ, чрезъ губернаторскій лѣсъ, въ Энгельфильдъ, гдѣ помѣщался клубъ, извѣстный подъ названіемъ Колонія на Шилькилѣ. Этотъ оригинальный клубъ арендовалъ два акра земли у мистера Ворнера и выстроилъ себѣ бревенчатый домъ. Тамъ мы застали нѣсколько членовъ клуба, старыхъ и молодыхъ, но опоздали на ежегодную церемонію подношенія трехъ рыбъ хозяину земли, который не требовалъ другой платы, но видѣли то глиняное блюдо, пожертвованное семьей Вильяма Пэна, на которомъ подносили рыбъ.

Компанія была очень странная, но веселая, и, по обычаю, младшіе члены клуба, въ бѣлыхъ передникахъ, стряпали обѣдъ и подавали его старшимъ, а потомъ уже всѣ вмѣстѣ пили безъ конца мадеру и пуншъ, провозглашая тосты за короля, за удачу въ торговлѣ, за дамъ и т. д.

Я былъ въ прекрасномъ расположеніи духа, но, помня предостереженіе тетки, пилъ мало и слушалъ, какъ мои собутыльники разговаривали, шутили и ссорились между собою, нимало не подозрѣвая, что нѣкоторымъ изъ нихъ суждено было вскорѣ умереть за родину. Меня особенно интересовали политическіе споры, такъ какъ, благодаря Нильсону и теткѣ Тенорѣ, я уже сдѣлался ярымъ вигомъ.

Въ семь часовъ мы встали изъ-за стола и вернулись въ городъ. Я доѣхалъ до Лондонской кофейни съ Монтрезоромъ, котораго, я подозрѣваю, тетка просила присмотрѣть за мной; но тамъ меня встрѣтилъ капитанъ Смолъ, одинъ изъ самыхъ безшабашныхъ кутили, среди англійскихъ офицеровъ.

— Еще рано возвращаться домой, мистеръ Винъ! — воскликнули, онъ, — пойдемте съ нами ужинать. Я васъ познакомлю съ мистеромъ Артуромъ Виномъ, офицеромъ гренадерскаго полка, который говоритъ, что онъ вашъ дальній родственникъ.

Монтрезоръ совѣтовалъ мнѣ не ходить ужинать, но, съ одной стороны, мнѣ было любопытно увидѣть невѣдомаго родственника, а съ другой, меня задѣлъ за живое подошедшій офицеръ Этрингтонъ, который сказалъ своему товарищу:

— Зачѣмъ вы его приглашаете? Его ждетъ дома нянька съ соской.

Къ довершенію всего я увидѣлъ, на противоположной сторонѣ улицы, Джака Вордера, который манилъ меня къ себѣ. По всѣмъ этимъ причинамъ я пошелъ съ офицерами и объявилъ, что не стану ужинать, но выпью съ ними стаканчикъ пунша.

Въ верхней комнатѣ кофейни, за столомъ, уставленнымъ холодными закусками и крѣпкими напитками, сидѣло около десяти или двѣнадцати офицеровъ, которые обрадовались, увидавъ меня, такъ какъ я былъ общимъ любимцемъ, благодаря своему веселому характеру и умѣнью пѣть. Монтрезоръ послѣдовалъ за мной и, дружески оттолкнувъ Смола, сказалъ:

— Капитанъ Винъ, позвольте мнѣ вамъ представить мистера Гью Вина, какъ я слышалъ, вашего родственника.

При этихъ словахъ одинъ изъ офицеровъ всталъ изъ-за стола и подошелъ ко мнѣ. Онъ былъ высокаго роста, хорошо сложенъ и очень красивъ. Онъ держалъ голову высоко и отличался благородной осанкой. Одѣтъ онъ былъ богато и съ утонченнымъ вкусомъ, что на меня съ перваго раза очень подѣйствовало. Онъ посмотрѣлъ на меня такъ пристально, что мнѣ сдѣлалось неловко, но, не желая произвести на него дурнаго впечатлѣнія для перваго знакомства, я отвѣчалъ ему тѣмъ же, при чемъ замѣтилъ, что на лицѣ капитана Вина были слѣды склонности къ спиртнымъ напиткамъ, а также, что, при правильныхъ чертахъ лица, у него подбородокъ былъ очень тонкій, что, какъ впослѣдствіи я часто замѣчалъ, было доказательствомъ слабаго характера. Вообще, онъ произвелъ на меня непріятное впечатлѣніе.

— Я дальній вантъ родственникъ, — сказалъ онъ, протягивая мнѣ руку, — и очень радъ съ вами познакомиться. Вы ужасно походите на портретъ стараго сэра Роберта Вина въ Винкотѣ, гдѣ я охотился въ прошедшемъ году.

— А ты не всегда живешь въ Винкотѣ? — спросилъ я, любезно отвѣчая на его привѣтствіе.

— Нѣтъ. Я младшій сынъ, да и при томъ ваша линія старшая. Я кланяюсь вамъ, сэръ, какъ главѣ нашего стараго рода, и пью за ваше здоровье!

Произнеся эти слова удивительно привлекательнымъ образомъ, онъ положилъ мнѣ руку на плечо и прибавилъ:

— Мы должны быть друзьями, братецъ Винъ, и вы познакомьте меня съ отцемъ, а главное съ теткой, мистрисъ Вина, о которой Монтрезоръ всегда отзывается съ такими похвалами.

Я отвѣчалъ, что, конечно, съ удовольствіемъ исполню его желаніе, и, усѣвшись за столъ рядомъ съ новымъ родственникомъ, началъ пить вино, не обращая вниманія на знаменательные взгляды, которые бросалъ на меня Монтрезоръ.

Мистеръ Артуръ Винъ былъ старше меня на десять лѣтъ, служилъ въ гвардіи, провелъ много лѣтъ въ Индіи и, какъ бывалый человѣкъ, умѣлъ разсказывать любопытные анекдоты о придворной и казарменной жизни. Естественно, я такъ заинтересовался его бесѣдой, что забылъ о Монтрезорѣ, который, видя, что ничего не подѣлаешь со мной, отошелъ въ сторону и занялся разговорами съ однимъ изъ своихъ товарищей офицеровъ.

Хотя я старался разспрашивать у Артура Вина о нашихъ родственникахъ въ Англіи, но онъ неохотно отвѣчалъ на мои вопросы и предпочиталъ распространяться о придворныхъ дамахъ, о своихъ друзьяхъ и сэрѣ Гайѣ Карльтонѣ, къ которому онъ отправлялся въ Канаду. Онъ совѣтовалъ мнѣ поступить на военную службу, какъ этого желала тетка, и съ удивленіемъ, но очень любезно выслушивалъ мои разсужденія о несправедливыхъ налогахъ и притѣсненіяхъ нашей торговли, которыя я повторялъ со словъ Вильсона.

Время шло незамѣтно, и я машинально пилъ стаканъ за стаканомъ; пуншъ замѣнилъ вино, и на столѣ появились кости да карты. Наконецъ ко мнѣ подошелъ Монтрезоръ и спросилъ, пойду ли я съ нимъ. Я молча простился со своимъ новымъ родственникомъ и пошелъ за маіоромъ. Но дверь изъ комнаты оказалась запертой, и никто не зналъ, у кого былъ ключъ. Монтрезоръ выругался, но не поднялъ шума, а я въ сущности былъ очень доволенъ поводомъ остаться.

Я подошелъ къ столу, на которомъ играли въ карты, но вдругъ почувствовалъ, что въ глазахъ у меня мутится, и комната вертится вокругъ меня. Я былъ очевидно пьянъ. Что произошло потомъ до плачевной катастрофы, случившейся только спустя часъ, я не помню. Другіе разсказывали потомъ, что я подошелъ къ отворенному окну и, немного освѣжившись, вернулся къ игорному столу, завелъ крупную игру, выигралъ въ короткое время около ста фунтовъ стерлинговъ, а потомъ не только спустилъ весь выигрышъ, но и всѣ деньги, которыя мнѣ дала тетка. Присутствовавшій при этомъ позорномъ обыгрываніи пьянаго мальчишки взрослыми офицерами, полковникъ Мильвудъ старался ихъ урезонить, но тщетно, и когда капитанъ вздумалъ оттащить меня отъ зеленаго стола, то я, говорятъ, кричалъ во все горло:

— Ты не смѣешь фамильярничать со мной: я глаза нашего рода, а ты принадлежишь къ младшей линіи!

Неожиданно, среди общей кутерьмы, раздался громкій стукъ въ дверь.

— Я слышу голосъ женщины! — воскликнулъ Артуръ Винъ: вотъ и отлично. Держу пари, что она красивая.

— Идетъ! — отвѣтилъ какой-то пьяный корнетъ.

— Вотъ и ключъ. Впустимъ даму, — произнесъ пожилой офицеръ.

Полковникъ всталъ, но было уже поздно, и Винъ отперъ дверь.

Въ комнату вошла моя мать въ сопровожденіи Джака Вордера и остановилась на порогѣ, пораженная открывшимся передъ нею зрѣлищемъ.

Артуръ Винъ, еле держась на ногахъ отъ многочисленныхъ возліяній, подбѣжалъ къ ней и, схвативъ ее за талію, закричалъ во все горло:

— Она могла бы быть помоложе, но все-таки я выигралъ пари. Чортъ возьми! Она квакерша. Ну, все равно, выпьемъ за ея здоровье!

Я мгновенно отрезвился и пришелъ въ себя.

— Пойдемъ, Гью, — сказала мать, отворачиваясь съ презрѣніемъ отъ пьянаго офицера.

— Сейчасъ, мама — сказалъ я спокойно: — но прежде…

И я ударилъ изо всей силы рукой по лицу капитана Вина, который зашатался и грохнулся на полъ.

Все въ комнатѣ стихло, и всѣ ждали съ трепетомъ, чѣмъ кончится эта сцена.

Черезъ минуту капитанъ всталъ, и я тотчасъ замѣтилъ, что онъ такъ же, какъ и я, отрезвился. Онъ почтительно поклонился матери и, обтирая кровь съ лица, спокойно, даже хладнокровно, произнесъ:

— Прошу извиненія у васъ, сударыня; мы всѣ вели себя, какъ свиньи, и я достойно наказанъ. Что же касается до васъ, мистеръ Винъ, то вы ребенокъ, а вздумали тягаться съ взрослыми. Этому надо положить конецъ.

— Это не твое дѣло! — воскликнулъ я гнѣвно.

— Тише, тише, Гью, — промолвила мать.

— Мы объ этомъ переговоримъ завтра, — прибавилъ капитанъ и, обращаясь къ своимъ товарищамъ, прибавилъ: — я не желаю, господа, чтобы кто нибудь узналъ объ этой исторіи. Если кто либо со мной не согласенъ, то я всегда къ его услугамъ.

— Вы нравы, — согласился полковникъ: — и если кто либо изъ господъ, офицеровъ противнаго мнѣнія, то неугодно ли ему начать съ меня.

Потомъ онъ подошелъ къ моей матери, подалъ ей руку ей самымъ почтительнымъ поклономъ и любезно произнесъ:

— Позвольте мнѣ, сударыня, проводить васъ до улицы.

Джакъ и я послѣдовали за ними.

VIII.

Очутившись на свѣжемъ воздухѣ въ прекрасную, лунную, апрѣльскую ночь, мы шли до дому молча, но когда Джакъ разстался съ нами, то онъ просто спросилъ:

— Мы увидимся съ тобой завтра?

— Еще бы, — отвѣчалъ я, — да благословитъ тебя Господь, ты былъ сегодня для моей матери настоящимъ сыномъ.

Она улыбнулась, но не сказала ни слова.

Мы молча вошли въ, домъ и разошлись по своимъ комнатамъ. Она не произнесла ни малѣйшаго упрека, но сказала только:

— Не цѣлуй меня сегодня вечеромъ: я не могу еще перенести твоего поцѣлуя.

Всю ночь я не сомкнулъ глазъ. Стыдъ, горе и отчаянье грызли меня. На разсвѣтѣ я всталъ, выѣхалъ въ лодкѣ на середину рѣки и выкупался въ свѣжей, холодной водѣ. Изъ воды я вышелъ совершенно новымъ человѣкомъ: голова у меня была свѣжа, и на сердцѣ какъ-то спокойно.

Я вернулся домой къ утренней молитвѣ, которую прочитала мать, такъ какъ отецъ былъ въ отсутствіи нѣсколько дней. Къ моему большому удивленію, она спокойно поцѣловала меня и спросила пофранцузски:

— Все обстоитъ благополучно, сынъ мой?

— Да, — отвѣчалъ я.

Она приступила къ молитвѣ и какъ будто нарочно прочла изъ евангелія притчу о блудномъ сынѣ. Это мнѣ очень не понравилось, такъ какъ мы были но одни, а, какъ всегда, съ нами молились всѣ слуги.

За завтракомъ я не могъ ничего ѣсть и, выйдя въ садъ, стадъ ожидать окончательнаго объясненія съ матерью, такъ какъ зналъ, что оно не можетъ миновать. Наконецъ, она явилась спокойная, нѣжная, любящая. Отчего она не сердилась на меня? А было за что! И она нерѣдко приходила въ такую ярость, что я боялся ея болѣе отца. Нѣкоторые глубокомысленные люди увѣряютъ, что они понимаютъ женское сердце, но я утверждаю, что материнскаго сердца никто не пойметъ.

— Какой прекрасный день, Гью, — сказала она весело, — и ты хорошо выкупался? Жаль, что не принято женщинамъ плавать, а то я съ удовольствіемъ предавалась бы этому полезному упражненію.

Она сѣла подлѣ меня на траву, положила мою голову къ себѣ на колѣни и прибавила съ неожиданными слезами на глазахъ:

— Я, право, не сдѣлала этого нарочно. Я прочла въ евангеліи то, что слѣдовало на сегодняшній день. Притча о блудномъ сынѣ была совершенной случайностью. Но, слава Богу, ты гораздо лучше этого гадкаго сына, къ тому же, я удивляюсь, гдѣ была его мать, когда онъ ушелъ изъ родительскаго дома? Я никогда не допустила бы до этого. По-моему, женщины созданы только для прощенія. Мы не въ состояніи предохранить отъ грѣха и только можемъ сказать: не уходи, вернись, я тебя люблю.

Я ничего не обѣщалъ ей, не клялся болѣе не мучить ее, а только заплакалъ, какъ ребенокъ, что было для нея лучшимъ залогомъ моей рѣшимости исправиться.

— Однако, — воскликнула она, — пора позаботиться объ обѣдѣ, вѣдь сегодня надо заколоть упитаннаго тельца. Удивляюсь, какъ это отецъ блуднаго сына удовольствовался однимъ тельцомъ. Я бы не пожалѣла цѣлаго стада. Ты видишь, Гью, что я счастлива и смѣюсь. Я вполнѣ увѣрена, что мнѣ нечего бояться будущаго. Я хотѣлъ распространиться о томъ, какъ мнѣ стыдно за дружбу со свиньями, но она меня перебила:

— Нѣтъ, нѣтъ! Все это кончено. Ты больше не будешь водиться со свиньями. Забудемъ объ этомъ. Но я не могу не сказать, что ты очень силенъ, и я гордилась тобою въ ту печальную минуту. Впрочемъ, и онъ повелъ себя джентельменомъ и выказалъ замѣчательное хладнокровіе. Кто это такой?

Я объяснилъ ей, что мой противникъ былъ нашъ дальній родственникъ.

— Это очень странно и любопытно, — произнесла мать, — онъ, вѣроятно, придетъ сегодня къ намъ. Да и отецъ долженъ вернуться. Ему придется все сказать.

— Конечно, но я самъ ему все скажу.

Произнеся это, я прибавилъ, что ей была неизвѣстна еще одна непріятная сторона этой исторіи, именно, что я проигралъ сто фунтовъ, данныхъ мнѣ теткой.

— Это пустяки, — отвѣчала мать, — но я не хочу, чтобы ты былъ долженъ теткѣ. Возьми мои жемчуги, которыхъ я никогда не ношу, и отдай ихъ Тенорѣ. Ну, теперь отправляйся на работу, а потомъ снеси жемчуги теткѣ. Безъ разговора, — я такъ хочу.

Я повиновался. Тетка встрѣтила меня, пылая гнѣвомъ.

— Хорошо твое раскаяніе! — воскликнула она, — чего ты вылупилъ на меня глаза? Дуракъ! Я все знаю. Злая Фергюсонъ уже была у меня и разсказала, какъ ты проигралъ сто фунтовъ и едва не убилъ своего родственника. Гдѣ ты его нашелъ? Наварилъ же ты каши! Хорошъ крестникъ, нечего сказать! А мнѣ доктора не велятъ тревожиться. Мистриссъ Галовей также была тутъ и говоритъ, что у васъ будетъ дуэль, а ты, голубчикъ, не умѣешь и въ руки-то взять шпаги. Надо мнѣ тебя еще отдать въ школу къ моимъ друзьямъ офицерамъ.

— А ну ихъ къ чорту, вашихъ офицеровъ! — воскликнулъ я, — мнѣ было бы лучше, еслибъ ихъ никогда не было на свѣтѣ.

— Вотъ въ этомъ ты правъ, — произнесла она, засмѣявшись, и мгновенно прошелъ ея гнѣвъ, — ко мнѣ еще заходилъ твой Джакъ Вордеръ, и онъ мнѣ сегодня понравился, хотя все-таки онъ больше походить на дѣвицу, чѣмъ на мужчину. Онъ краснѣлъ, передавая мнѣ о твоихъ подвигахъ. Ну, да разсказывай же мнѣ всѣ подробности. Говорятъ, что ты даже въ пьяномъ видѣ велъ себя, какъ джентельменъ. Это я люблю!

Она съ любопытствомъ выслушала меня, но когда я досталъ изъ кармана жемчуги матери, то она снова закипѣла гнѣвомъ.

— Какіе вы всѣ стали лавочники! — воскликнула она, — а менято вы принимаете за ростовщика? Я тебѣ еще дамъ сто фунтовъ, и ты узнай, не осталось ли за тобой какого картежнаго долга, вѣдь въ пьяномъ видѣ ты могъ и забыть. Что же касается до этихъ жемчуговъ, то отдай ихъ матери, пусть она побережетъ ихъ для твоей жены.

Съ отцемъ мнѣ было объясниться не такъ легко, но онъ пріѣхалъ, спустя два дня, и раньше его пришелъ къ намъ въ домъ полковникъ Мильвудъ.

— Мистеръ Винъ, — сказалъ онъ, обращаясь ко мнѣ: — я пришелъ сюда по просьбѣ капитана Вина, чтобы передать вашей матери вотъ это письмо, съ извиненіями. Я надѣюсь, что послѣ такого поступка съ его стороны вы выразите свое сожалѣніе, что прибѣгли къ насилію.

— Я не могу этого сдѣлать, — отвѣчалъ я, — я нимало не сожалѣю о томъ, что сдѣлалъ.

— Напрасно, мистеръ Винъ, — не забудьте, что мистеръ Артуръ Винъ не могъ знать, кто была вошедшая женщина. Ни одинъ мужчина не можетъ снести удара, но мы обсудили этотъ вопросъ съ сэромъ Вильямомъ Дреперомъ и пришли къ заключенію, что капитанъ Винъ не можетъ драться на дуэли съ восемнадцати-лѣтнимъ юношей.

— Мнѣ не восемнадцать, а двадцать лѣтъ, — замѣтилъ я.

— Виноватъ, съ двадцатилѣтнимъ юношей и еще съ родственникомъ. Поэтому вы остаетесь побѣдителемъ, что и справедливо, такъ какъ вы имѣли полное право заступиться за свою мать. Но зачѣмъ вы такъ больно его побили? Онъ, бѣдный, не можетъ выйти изъ комнаты, такъ вы отработали его лице. Если бы не это обстоятельство, онъ самъ бы пришелъ къ вашей матери.

Удивительная любезность полковника очень меня смутила, и я нашелся только отвѣтить, что если Артуръ Винъ согласенъ забыть случившееся, то и я постараюсь сдѣлать то же.

— И прекрасно, — сказалъ полковникъ, — дня черезъ два повидайтесь съ нимъ и покончите это непріятное дѣло. Онъ прекрасный человѣкъ и достойный представитель вашего стараго аристократическаго рода. Ну, прощайте! Приходите когда нибудь обѣдать къ намъ за общимъ офицерскимъ столомъ, но, чуръ, больше не бить насъ.

И онъ со смѣхомъ удалился, а я отнесъ матери письмо Артура Вина. Она прочла его съ удовольствіемъ и объявила, что оно было прекрасно написано, хотя не совсѣмъ грамотно. Впрочемъ, грамотностью не отличались ни Георгъ — король, ни нашъ собственный великій Георгъ (Вашингтонъ). Но она не передала мнѣ письма. Я его увидалъ, только много лѣтъ спустя. Артуръ Винъ выражался въ немъ обо мнѣ, какъ о мальчикѣ, и, конечно, моя мать боялась, что я приму это за обиду.

Когда вернулся отецъ, я сознался ему во всемъ, но онъ, повидимому, уже зналъ о случившемся, потому что перебилъ меня, внѣ себя отъ гнѣва:

— Я, право, не знаю, что съ тобой дѣлать? Ты ударилъ своего родственника и нанесъ ему тяжелое увѣчье, а онъ не отвѣчалъ тебѣ тѣмъ же. Ты доведешь меня до могилы своими безумными поступками. Ну, да погоди! Я теперь ничего не могу сказать. Мнѣ надо подумать и посовѣтоваться.

Пока онъ думалъ и совѣтовался съ друзьями, къ намъ явился Артуръ Винъ. Я едва узналъ его.

— У васъ дверь была гостепріимно отворена, — сказалъ онъ, входя въ садъ, гдѣ я сидѣлъ съ отцемъ и матерью, — а слуга мнѣ сказалъ, что вы здѣсь. Позвольте мнѣ, прежде всего, мистриссъ Винъ, выразить вамъ мои нижайшія извиненія.

Мы всѣ встали при его появленіи, и мать шепнула мнѣ на ухо:

— Будь остороженъ, Гью, это Артуръ Винъ.

Теперь я ближе разсмотрѣлъ его, чѣмъ при первомъ знакомствѣ, и замѣтилъ, что волоса его были черные, лицо загорѣлое отъ долгаго пребыванія на востокѣ, и на лбу большой шрамъ отъ сабельнаго удара. Кромѣ того, отъ серьезной раны онъ не владѣлъ правой рукой и лѣвой не только здоровался, но и дѣйствовалъ саблей.

— Мы очень рады тебя видѣть, капитанъ Винъ, — сказала мать.

— Садись, братецъ Артуръ, и выкури трубку, — произнесъ я, стараясь быть любезнымъ, хотя мнѣ было очень неловко смотрѣть на его правую щеку, на которой сохранились слѣды моей руки.

Онъ отвѣчалъ, что не куритъ, и, усѣвшись рядомъ съ нами, завелъ съ отцемъ разговоръ о политикѣ. Только, когда мы совершенно подпали подъ вліяніе его пріятныхъ манеръ и увлекательной рѣчи, онъ, какъ бы вскользь, сказалъ:

— Однако, вашъ сынъ не раздѣляетъ мнѣнія друзей о войнѣ.

— Мой сынъ неблагоразумный молодой человѣкъ, — произнесъ отецъ, и въ ту же минуту я почувствовалъ, что мать крѣпко схватила меня за руку.

— Нѣтъ, нѣтъ, почтенный родственникъ, — отвѣчалъ капитанъ, — вашъ сынъ молодъ, это правда, но его нельзя обвинить въ неблагоразуміи. Онъ поступилъ со мной такъ, какъ я того вполнѣ заслуживалъ. Мы, Вины, народъ горячій и не можемъ держаться квакерскихъ теорій относительно обидъ. А тутъ была еще не обида, а тяжелое оскорбленіе. Онъ былъ правъ.

— Человѣкъ не долженъ ничѣмъ оскорбляться и можетъ лишь своимъ поведеніемъ оскорбить Творца, — произнесъ торжественно отецъ, — мы не должны ни оскорблять, ни мстить — это не наше дѣло.

— Извините, но я съ вами не согласенъ, — сказалъ капитанъ и тотчасъ перемѣнилъ разговоръ, — я слышалъ, что вы осенью ѣдете въ Англію и, вѣроятно, посѣтите Винкотъ?

— Нѣтъ. Я буду слишкомъ занятъ, и къ тому же Винкотъ меня нисколько не интересуетъ.

— Можетъ быть, вы и правы. Вы очень бы разочаровались, Увидавъ заброшенный домъ и разоренное помѣстье. Моему брату достанется немного, когда Винкотъ перейдетъ къ нему. Что же касается до отца, то ему и горя мало: онъ охотится, устраиваетъ пѣтушиные бои и пьетъ мертвую, какъ всѣ наши уэльскіе сквайеры.

— Нечего сказать, твои слова еще болѣе отдаляютъ меня отъ Винкота; я тамъ былъ бы вовсе не у мѣста.

— Вы правы. Какъ это ни грустно, но надо сознаться, что достойнѣйшіе и наиболѣе благоденствующіе представители нашего стараго рода живутъ по эту сторону океана.

— А я очень желалъ бы видѣть Винкотъ! — воскликнулъ я, — но ты, кажется, мнѣ говорилъ, что не живешь тамъ?

— Нѣтъ. Я воинъ, да и притомъ младшій сынъ. Значитъ, поневолѣ скитаюсь но свѣту.

— Но въ нашемъ домѣ ты всегда найдешь пріютъ и привѣть, — сказалъ любезно отецъ: — мы люди простые и живемъ скромно, но всякій Винъ можетъ разсчитывать на наше радушное гостепріимство.

Общій разговоръ еще продолжался нѣсколько времени, и потомъ капитанъ всталъ и, обращаясь ко мнѣ, произнесъ:

— Я съ печалью слышалъ, братецъ Гью, что вы не хотите пожалѣть о данномъ мнѣ вами урокѣ; вы видите, что я уже помирился съ вашей матерью.

— Не безпокойся. Я присмотрю, чтобы мой сынъ впредь велъ себя прилично. Ты слышишь, Гью, что говоритъ твой родственникъ?

Слова отца нимало не расположили меня къ примиренію, но, видя устремленный на меня безпокойный взглядъ матери, я удержался отъ вспышки и спокойно отвѣчалъ:

— Я только что хотѣлъ сказать, что ты сдѣлалъ со своей стороны все, что возможно.

— Ну, такъ искренно пожмемъ другъ другу руку и забудемъ о случившемся! — воскликнулъ онъ.

— Я былъ бы животнымъ, если бы не согласился на это, — отвѣчалъ я и пожалъ протянутую имъ лѣвую руку: — но все-таки я могу сожалѣть не о томъ, что сдѣлалъ, а обо всей этой исторіи.

— Въ Англіи насъ, Виновъ, называютъ упрямыми, — произнесъ капитанъ со смѣхомъ, — я вижу, что это качество они сохраняютъ и здѣсь. Но все-таки я надѣюсь, что мы будемъ съ вами друзья, если только вы не станете мнѣ поперекъ дороги. Тогда ужъ не взыщите. Ну, прощайте! Благодарю васъ за пріятно проведенное время. Я просто чувствовалъ себя, какъ дома, или лучше, чѣмъ дома.

Я проводилъ его до улицы и, когда вернулся назадъ, то, естественно, услыхалъ, что отецъ и мать разсуждали о нашемъ новомъ родственникѣ. По словамъ матери, онъ слишкомъ много говорилъ о себѣ и слишкомъ рѣзко отзывался о своемъ родителѣ, а мой отецъ находилъ, что онъ очень хорошій молодой человѣкъ.

— Къ тому же, намъ нечего быть требовательными относительно другихъ, — прибавилъ онъ, — когда за нашимъ собственнымъ сыномъ водятся такіе грѣхи.

Это сравненіе показалось мнѣ очень обиднымъ, и я хотѣлъ возразить, но мать махнула мнѣ рукой и произнесла:

— Если бы ты, Джонъ Винъ, находился на моемъ мѣстѣ, то не сказалъ бы этого.

Отецъ вышелъ изъ себя, поднялъ руки, по своему обычаю, но, видя, что мать нисколько не испугалась его, онъ мгновенно успокоился и только промолвилъ:

— Нехорошо, жена.

— Ты несправедливъ, Джонъ, къ моему сыну.

— Къ твоему сыну?

— Да. Онъ столько же мой, сколько и твой. Я увѣрена, Джонъ, что ты самъ сдѣлалъ бы то же самое на его мѣстѣ.

— Вотъ тебѣ на! На это одинъ отвѣтъ, жена: они оба повели себя скотами, но нашъ болѣе виноватъ, потому что онъ всю жизнь слышалъ добрые совѣты и видѣлъ хорошіе примѣры. Въ одну минуту исчезли всѣ данные ему уроки о томъ, что надо любить враговъ и придерживаться теоріи непротивленія. За всѣ мои заботы вотъ чѣмъ онъ отплатилъ мнѣ: сдѣлалъ меня посмѣшищемъ всего города!

— О Джонъ, Джонъ! Вѣдь въ тебѣ говоритъ оскорбленная гордость и больше ничего. Не хорошо мнѣ спорить съ тобой, да еще въ присутствіи сына, но я не потерплю, чтобы его сравнивали съ этимъ грубымъ животнымъ. Если ты считаешь своимъ долгомъ говорить правду, то и я должна сказать то, что мнѣ кажется истиной. Но, право, Джонъ, я очень сожалѣю, если я тебя обидѣла.

— Ты не обидѣла меня, жена, а своей ложной добротой губишь сына. Кто же его спасетъ отъ геенны огненной, если не я?

Тутъ я не вытерпѣлъ и произнесъ:

— А развѣ я могъ дозволить, чтобы съ моей матерью обращались, какъ съ уличной женщиной, и не поднять руки въ ея защиту? Я только сожалѣю, что не убилъ его.

— Ты видишь, жена, до чего онъ дошелъ? И все-таки ты долженъ былъ все вытерпѣть.

— Нѣтъ, слуга покорный! — воскликнулъ я и выбѣжалъ изъ комнаты, чтобы не спорить болѣе.

IX.

Іюнь приближался къ концу. Чувство безпокойства и неловкости все болѣе и болѣе ощущалось въ торговлѣ и въ общественныхъ отношеніяхъ. Королевскіе офицеры ходили съ надутыми лицами и жаждали открытія военныхъ дѣйствій, разсчитывая на легкую побѣду надъ людьми, непривычными къ оружію. Торійскіе памфлеты осыпали бранью брошюры Адамса и Американскаго Фермера. Мало-по-малу организовалась правильная переписка съ колоніями, съ цѣлью единства, и противъ притѣсненій англійскаго правительства стали высказываться такіе умѣренные люди, какъ Галловеи, Чью, Аллены, Джонъ Пэнъ, и однако на бурномъ политическомъ горизонтѣ еще не показалась могучая тѣнь независимости, которая одна могла придать дѣйствительную силу нашему противодѣйствію.

Моя жизнь шла попрежнему. Я занимался сложными торговыми дѣлами отца и часто ѣздилъ въ сосѣдніе города для сбора долговъ. Моихъ прежнихъ пріятелей офицеровъ я теперь избѣгалъ и только бывалъ у тетки, да еще поддерживалъ старыя отношенія къ мистеру Вильсону. Онъ часто катался со мною въ лодкѣ и откровенно разсуждалъ со мною о политикѣ. Онъ зналъ почти всѣхъ лицъ, выдвигавшихся впередъ въ партіи дѣйствія, и, благодаря ему, я познакомился съ ихъ дѣятельностью и взглядами. Такимъ образомъ разговоры съ Вильсономъ укрѣпили во мнѣ мнѣнія, внушенныя теткой Генорой, и я началъ уже открыто ихъ выражать, не смотря на то, что мнѣ было только двадцать лѣтъ, и они противорѣчьи всѣмъ квакерскимъ теоріямъ.

Однажды, сидя въ моей лодкѣ, Вильсонъ неожиданно сказалъ:

— А что, Гью, вы думаете когда нибудь о томъ, что близка война?

Я ничего не отвѣчалъ, а онъ прибавилъ:

— Да, война неизбѣжна. Мое мѣсто не на полѣ брани, но вы, волею или неволею, а пойдете въ огонь. Вы созданы быть воиномъ, Гью, все равно, квакеръ вы или нѣтъ.

Мнѣ показалось очень странно, что такіе противоположные во всемъ люди сходились въ убѣжденіи, что война близка. Только наканунѣ онъ сказалъ мнѣ:

— Король своимъ упрямствомъ и его услужливый министръ доведутъ вскорѣ дѣло до войны, а ты, Гью, примешь въ ней участіе, — хочешь или нѣтъ.

Прошло около мѣсяца, послѣ моей злополучной исторіи съ Артуромъ Виномъ, съ которымъ мы часто и подружески видались; отецъ, долго дувшійся на меня и при всякомъ удобномъ и не удобномъ случаѣ читавшій мнѣ мораль, сталъ какъ бы забывать о случившемся, и я думалъ, что наступилъ конецъ непріятностямъ, но оказалось, что я ошибался. Мнѣ еще пришлось испить болѣе горькую чашу, прежде чѣмъ дѣло это окончательно кануло въ вѣчность.

Наканунѣ нашего переѣзда на Мерьонскую ферму, гдѣ мы всегда проводили лѣто, отецъ сказалъ, что вечеромъ произойдетъ собраніе друзей, на которомъ будутъ говорить разумныя рѣчи, которыя мнѣ было бы полезно послушать въ эти смутныя времена. Я не могъ отказаться и пошелъ съ нимъ на квакерское собраніе, нимало не подозрѣвая, что меня ожидало.

Когда мы вошли въ залу, то она была переполнена квакерами обоего пола и всѣхъ возрастовъ. Большинство мужчинъ сидѣло въ шляпахъ, по старому обычаю секты, и вообще всѣ, какъ мужчины, такъ и женщины, были одѣты скромно, безъ всякихъ украшеній.

Началось засѣданіе съ нѣсколькихъ общихъ рѣчей, въ которыхъ одинъ за другимъ почтенные старѣйшины друзей выражали горькія сѣтованія о томъ, что наступили тяжелыя времена, что многіе друзья стали забывать старинныя ученія Вильяма Пэна и погрязли въ грѣхахъ. Наконецъ Артуръ Говель, одинъ изъ самыхъ вліятельныхъ старѣйшинъ, перевелъ вопросъ на болѣе практическую почву и объявилъ, что двое изъ друзей, Эдсонъ и Джемсонъ, не смотря на всѣ увѣщанія своихъ товарищей, упорствуютъ въ противодѣйствіи правительству и въ защитѣ гражданскихъ нравъ, въ явное нарушеніе принципа непротивленія, а потому собранію предлагается прекратить всякое дальнѣйшее сношеніе съ этими непокорными братьями, пока они не вернутся на путь истины. Вслѣдствіе этого предложенія секретарь прочелъ соотвѣтствующую резолюцію, и она была принята единогласно, безъ малѣйшаго протеста или голосованія.

Я полагалъ, что все было кончено, но неожиданно всталъ человѣкъ, лѣтъ тридцати, небольшого роста, и началъ говоритъ дрожащимъ, нерѣшительнымъ голосомъ, ясно означавшимъ, что онъ былъ смущенъ и не привыкъ къ публичнымъ рѣчамъ.

— У насъ не принято, — произнесъ онъ, — чтобы лица, подвергаемыя осужденію собранія, открыто протестовали, и къ тому же ихъ здѣсь нѣтъ. Но я позволяю себѣ сказать за нихъ нѣсколько словъ, потому что, во-первыхъ, я убѣжденъ въ ихъ правотѣ, а, во-вторыхъ, я чувствую, что, рано или поздно, вы прогоните и меня изъ вашей среды. Хотя я считаю, что нѣтъ достойнѣе христіанской общины, какъ наша, но не могу не сказать, что съ нѣкоторыхъ поръ вы забыли о тѣхъ жестокихъ преслѣдованіяхъ, которымъ подвергались ваши отцы, и что быстро увеличившееся благоденствіе сдѣлало васъ слиткомъ суровыми и нетерпимыми. Пока дѣло шло о религіозныхъ убѣжденіяхъ, то никто болѣе друзей не сопротивлялся правительству, и они перебрались чрезъ океанъ только для защиты своей свободы. Теперь же когда развращенное и низко поклонное министерство стремится урѣзать эту свободу, то что же дѣлаютъ осуждаемые вами товарищи? Они мужественно говорятъ: «надо оказать сопротивленіе, а то дѣло пойдетъ дальше; откажемся пить, ѣсть и носить то, что обложено налогомъ, въ установленіи котораго мы не участвуемъ». Тутъ нѣтъ никакого насилія, и, вѣрьте мнѣ, его и не будетъ, если всѣ колоніи будутъ дѣйствовать единодушно. Но если такіе почтенные люди, какъ вы, боясь тѣни пассивнаго сопротивленія, а главное — упадка торговли и личнаго разоренія, будете держать сторону нашихъ притѣснителей, косвенно или прямо, то, дорогіе моему сердцу друзья, явится уже не призракъ, а самая война, которая разоритъ васъ и обагритъ всю страну. Берегитесь, можно болѣе пролить крови позорнымъ равнодушіемъ, чѣмъ мужественной защитой своихъ правъ.

Чѣмъ дальше говорилъ молодой квакеръ, тѣмъ тверже становился его голосъ и пламеннѣе лилось его краснорѣчіе. Но вдругъ, его перебилъ толстый, старый кузнецъ Даніель Офлей:

— Зачѣмъ мы слушаемъ молодого дурака, когда старѣйшины высказали свое рѣшеніе, и съ нимъ согласилось собраніе? Нашъ король — добрый король, и не намъ оказывать ему сопротивленіе. Изгонимъ изъ нашей среды всѣхъ козлищъ, чтобы они не зачумили добрыхъ овецъ, и Святой Пастырь будетъ за насъ.

— Нѣтъ, — произнесъ мягкимъ, нѣжнымъ тономъ Джемсъ Пембертонъ, — у насъ, друзей, издавна существуетъ обычай давать свободу слова каждому, кто чувствуетъ наитіе свыше. Продолжай, другъ Ветериль, мы выслушаемъ тебя до конца.

Другъ Ветериль улыбнулся и, какъ ни въ чемъ не бывало, возобновилъ свою рѣчь.

— Оттого, какъ вы и другіе братья поведутъ себя, зависитъ наша общая будущность. Не дозволяйте увлечь себя съ истиннаго пути совѣтомъ сѣдовласыхъ и богатыхъ стариковъ. Гинея всегда боится, а пенсъ смѣло идетъ въ бой, и въ настоящее время бѣдный пенсъ находится въ очень тяжеломъ положеніи. Вы укрываетесь Христовымъ закономъ, повелѣвающимъ жить въ мирѣ со всѣми людьми, но вы забываете, что апостолъ Павелъ, выражая этотъ законъ, прибавляетъ, что надо жить въ мирѣ со всѣми, по возможности, а это ограниченіе также свято, какъ самый законъ. Вы толкуете законъ Христа въ такомъ видѣ, что не слѣдуетъ противиться даже человѣку, убивающему дѣтей и оскорбляющему женщинъ, но вы забываете, что если бы всѣ люди слѣдовали вашему толкованію, то всякій гражданскій порядокъ былъ бы подорванъ, и созданное такими долгими усиліями зданіе цивилизаціи рушилось бы. Придерживаясь своихъ узкихъ взглядовъ, вы, друзья, сохнете, черствѣете и готовите гибель не только свою, но и всей страны. Я уже давно сомнѣвался въ правильности вашихъ воззрѣній, а теперь вполнѣ убѣждена, что вы не правы, поддерживая несправедливое дѣло. Несомнѣнно, что слѣдуетъ воздавать кесарево кесарю, но и народу слѣдуетъ воздавать то, что принадлежитъ народу. Когда король уклоняется отъ истиннаго пути справедливости, отъ той справедливости, которой должно отличаться его правленіе, то право и обязанность народа — напомнить ему объ этомъ. Конечно, я не претендую на диктаторство, но во мнѣ и въ каждомъ изъ васъ есть высшій трибуналъ — совѣсть. Я съ теплою молитвой обратился къ суду своей совѣсти, и она просвѣтила меня. Говоря то, что я вамъ сказалъ, я повиновался голосу своей совѣсти, и, умоляю васъ, сдѣлайте и вы то же, обратитесь къ совѣту своей совѣсти. Я кончу свою рѣчь словами великаго основателя нашей колоніи: "умоляю васъ, — сказалъ онъ, — ради Христа, воспретившаго подвергать страданію людей за ихъ вѣру, [быть осторожными въ дѣлѣ примѣненія власти къ человѣческой совѣсти, такъ какъ совѣсть человѣка есть престолъ Божій, ". Это — великія слова, и всѣ мы должны ихъ помнить. Къ этому я прибавлю только, что оставите ли вы меня въ своей средѣ свободно слѣдовать голосу моей совѣсти, или прогоните меня, — я все-таки буду любить васъ, такъ какъ этой любви вы не можете ни изгнать изъ меня, ни уничтожить!

Хотя слова брата Ветериля дышали искренностью, и всѣ слушали ихъ внимательно, но они не произвели никакого впечатлѣнія на собраніе, и состоявшаяся резолюція осталась въ силѣ. Не успѣлъ его мелодичный голосъ умолкнуть, какъ одинъ изъ самыхъ старѣйшихъ друзей и закадычный пріятель моего отца, Израель Шарплесъ, преклонилъ колѣна и сталъ громко произносить импровизованную молитву. Съ самаго начала я понялъ, въ чемъ дѣло, и, побагровѣвъ отъ стыда, не зналъ, куда дѣться отъ обращенныхъ на меня взглядовъ со всѣхъ сторонъ.

— Ниже милосердный, — говорилъ почтенный старикъ: — простри Твою десницу на тѣхъ юныхъ птенцовъ, которые поддались соблазну и уклонились отъ истиннаго пути. Осѣни Своей благостью тѣхъ, которые, предаваясь пьянству и нечестивой игрѣ, причинили горе своимъ родителямъ. Всеправедный Господь, наставь ихъ на путь раскаянія, или даруй намъ разумъ просвѣтить ихъ, дабы они не были соблазномъ для остальной паствы Твоей!

Я болѣе не слушалъ и бросалъ вокругъ себя безпомощные взгляды звѣря, пойманнаго въ западню. Неожиданно мои глаза встрѣтились съ глазами брата Ветериля, и я увидѣлъ на лицѣ его сочувственную улыбку.

Когда голосъ молившагося друга умолкъ, всѣ стали расходиться, и я, поникнувъ головой, послѣдовалъ за отцомъ, внутренно возставая всѣми силами своей души противъ страннаго способа, которымъ онъ думалъ спасти меня, такъ какъ было очевидно, что не безъ его участія произнесена роковая молитва, только ожесточившая меня противъ друзей, но нисколько не побудившая меня къ раскаянію.

На улицѣ я быстро отошелъ отъ отца, направился къ берегу, сѣлъ въ лодку и хотѣлъ уже отчалить, какъ услышалъ голосъ Самуила Ветериля.

— Возьми и меня съ собой, юноша. Мы поговоримъ съ тобой наединѣ.

— Съ удовольствіемъ, — отвѣчалъ я, — ты одинъ человѣкъ на свѣтѣ, котораго я теперь хочу видѣть.

Долго мы сидѣли молча въ лодкѣ, которая тихо скользила по гладкой поверхности рѣки.

— Ты, можетъ быть, замѣтилъ по моему лицу, — наконецъ промолвилъ Ветериль, — что я очень сожалѣлъ о тебѣ. Я знаю все, что произошло съ тобою, и увѣренъ, что ты уже самъ пришелъ къ той рѣшимости, которую хотѣли возбудить въ тебѣ этой ненужной демонстраціей. Не правда ли?

— Да.

— Такъ не будемъ объ этомъ больше говорить. Джемсъ Вильсонъ много разсказывалъ мнѣ о тебѣ. Одинъ тотъ фактъ, что онъ расположенъ къ тебѣ, говоритъ въ твою пользу. По его словамъ, ты раздѣляешь наши мнѣнія и, не смотря на свой недавній нечестивый образъ жизни, оказываешься молодымъ человѣкомъ съ добрыми чувствами и болѣе чѣмъ разумными мыслями для твоего возраста.

Я поблагодарилъ его со слезами, а онъ прибавилъ:

— Я понимаю, что ты очень страдаешь, но это ничего, это пройдетъ, и когда ты успокоишься, то прибѣгни къ суду своей совѣсти, приговоръ которой лучше приговора собранія друзей.

Я снова поблагодарилъ его и не сказалъ болѣе ни слова, внутренно сожалѣя, что мой отеца, не походилъ на этого любвеобильнаго, разумнаго и мужественнаго человѣка.

— Если бы только мы могли, — продолжалъ мой новый другъ, — сохранить все, что есть хорошаго въ ученіи друзей, и вмѣстѣ съ тѣмъ признавать, что непротивленіе нечестивымъ преслѣдованіямъ есть служеніе дьяволу, а не Богу, то достигли бы идеала. Тебѣ извѣстно, что большинство друзей считаетъ правительство въ правѣ принимать всякія мѣры противъ колоній, но, я не знаю, знаешь ли ты, что меньшинство, въ томъ числѣ Христофоръ Маршаль, Клементъ Бодль и нѣкоторые другіе, держатся противоположнаго мнѣнія и готовы, въ случаѣ крайности, обнажить мечъ за свободу? Такимъ образомъ мы съ тобой будемъ не одни. Конечно, все, что я говорилъ, должно остаться между нами. Я обращаюсь съ тобою, не какъ съ мальчикомъ, а какъ со взрослымъ человѣкомъ. Ну, теперь пора домой.

Я еще разъ поблагодарилъ его, такъ какъ дѣйствительно разговоръ съ нимъ меня значительно утѣшилъ.

Разставшись съ другомъ Ветерилемъ, я вернулся домой. Отецъ уже ушелъ спать, а мать ждала меня.

— Я все знаю! — воскликнула она, бросаясь ко мнѣ на шею со слезами, — если бы я только это предвидѣла, то никогда бы тебя не отпустила. Боже мой, какъ они жестоки!

Мнѣ пришлось ее успокоивать, что, конечно, усилило еще мое гнѣвное настроеніе. Зачѣмъ заставляли ее страдать, когда она, бѣдная, была ни въ чемъ невиновата.

Изъ дальнѣйшаго разговора съ матерью я узналъ, что отецъ, вернувшись домой, спросилъ, гдѣ я, и прибавилъ, что встрѣтилъ по дорогѣ Артура Вина, который, узнавъ, въ чемъ дѣло, сказалъ, что я, вѣроятно, пошелъ искать утѣшенія въ попойкѣ со своими пріятелями офицерами. Мать знала меня лучше, чѣмъ этотъ новый родственникъ, и отозвалась о немъ очень рѣзко, что не понравилось отцу, и онъ въ сильномъ гнѣвѣ ушелъ спать. Что касается меня, то я все болѣе и болѣе начиналъ питать недовѣріе и вражду къ Артуру Вину, а, естественно, этотъ эпизодъ только усилила, мои непріязненныя къ нему чувства.

X.

На слѣдующій день мы переѣхали на Мерьонскую ферму. Отецъ не говорилъ мнѣ ни слова о собраніи друзей, и я также молчалъ.

Лѣто 1773 года тянулось мирно. Я ежедневно ѣздилъ въ города, съ отцемъ, и хотя онъ постоянно разговаривалъ со мною о торговыхъ дѣлахъ, но не упоминала, ни слова о политикѣ.

Тетка Тенора переселилась къ свое помѣстье на отдаленномъ склонѣ Каштановой горы, и каждую субботу вечеромъ я ѣздилъ къ ней, а возвращался въ понедѣльникъ. Часто меня сопровождалъ туда Джакъ, котораго она за послѣднее время очень полюбила.

Однажды въ одну изъ августовскихъ субботъ мы отправились съ нимъ верхами въ Бельмонтъ, гдѣ находился скромный деревенскій домикъ тетки. По дорогѣ, близъ Рыбачьей долины, мы увидали что-то странное. На землѣ лежалъ негръ съ разсѣченной головой, и мы, соскочивъ съ лошадей, признали въ немъ кучера моей тетки, Цезаря. Подлѣ него, съ одной стороны, стоялъ какой-то человѣкъ, державшій лошадь съ двойнымъ сѣдломъ, перепачканнымъ въ грязи, а съ другой находилась молодая дѣвушка въ дорожномъ костюмѣ.

— Это миссъ Дартея Пенистонъ, — произнесъ Джакъ.

— Миссъ Пенистонъ, — сказалъ я, обращаясь къ ней: — что случилось?

Она просто объяснила, что ѣхала къ моей теткѣ, которая прислала за нею лошадь, и спокойно сидѣла на сѣдлѣ за Цезаремъ, какъ вдругъ лошадь поскользнулась и упала, причемъ бѣдный Цезарь, кажется, сильно расшибся.

— Я не знаю, что мнѣ теперь дѣлать, — прибавила она.

Бѣдный негръ не могъ сѣсть на лошадь: такъ сильно онъ разбился, и я предложилъ оставить его въ сосѣдней фермѣ, а миссъ Пепистонъ продолжать свой путь на лошади тетки, только съ замѣной Цезаря Джакомъ, такъ какъ онъ былъ полегче меня. Джакъ молча покраснѣлъ при мысли, что красивая молодая дѣвушка будетъ смотрѣть ему въ затылокъ впродолженіе часа или болѣе, а миссъ Дартея лукаво улыбалась.

Но этотъ планъ разстроился, потому что Цезарь, пользовавшійся особымъ привилегированнымъ положеніемъ въ домѣ тетки, объявилъ, что ему необходимъ докторъ, и Джакъ выразилъ свое согласіе съѣздить за нимъ. Повидимому, онъ очень былъ доволенъ, что нашелъ предлогъ отказаться отъ чести сопровождать молодую дѣвушку, и бистро ускакалъ для исполненія взятаго на себя гуманнаго дѣла.

Миссъ Дартея засмѣялась и вынуждена была волей-неволей принять меня въ проводники. Я осмотрѣлъ лошадь Цезаря и нашелъ, что она немного повредила себѣ ногу, а потому перенесъ сѣдло на свою лошадь, которой это, повидимому, не понравилось, и она стала брыкаться. Тогда я вскочилъ на нее и пустилъ ее маршъ-маршемъ. Утомивъ ее, я вернулся и, остановившись передъ миссъ Пенистонъ, которая продолжала попрежнему стоять на дорогѣ, воскликнулъ:

— Теперь ты не боишься?

— Я боюсь, но все-таки поѣду, — отвѣчала она и ловко помѣстилась на сѣдлѣ за мной.

— Держись за меня, чтобы не упасть, — сказалъ я: — лошадь еще не совсѣмъ успокоилась: вотъ такъ… обними крѣпче… прибавилъ я, чувствуя ея руку вокругъ своей таліи: — ну, держись!

Лошадь снова понеслась и, только проскакавъ съ милю, перешла въ свою обычную спокойную рысь.

— Ну, теперь мы можемъ поговорить, — произнесъ я.

— Я жду, сэръ, вашихъ извиненій, или, можетъ быть, друзья не извиняются?

— Если я принадлежу къ твоимъ друзьямъ, — началъ я, но она меня перебила:

— Я говорю о друзьяхъ съ большимъ д., то-есть о квакерахъ, мистеръ Винъ.

— Но вѣдь, если бы моя лошадь сбила тебя на землю, то тебѣ бы это не понравилось?

— Но мнѣ еще болѣе не понравилось, что вы приказали мнѣ обнять васъ.

— Такъ зачѣмъ же ты меня послушалась?

— У меня не было выбора.

Я ничего не отвѣчалъ, и она замолчала.

Спустя нѣсколько минутъ, она снова заговорила и стала хвалить мою лошадь, съ чѣмъ я не могъ согласиться, такъ какъ въ сущности лошадь вела себя очень дурно. Но очевидно миссъ Пенистонъ говорила только для того, чтобы сказать что нибудь. Я же не умѣлъ въ тѣ времена переливать изъ пустого въ порожнее, а потому молча слушалъ ея болтовню.

— Отчего вы все молчите, мистеръ Винъ! — воскликнула она наконецъ: — обыкновенно говорятъ: скажи мнѣ свои мысли, а я дамъ тебѣ пенсъ. Я же готова заплатить вамъ шиллингъ, чтобы узнать, о чемъ вы думаете.

— Такъ отдавай шиллингъ; за то, о чемъ я думалъ., не грѣхъ заплатить и гинею.

— Ну, о чемъ вы думали?

— Прежде шиллингъ.

— Да я отдамъ. Говорите.

— Я думалъ о маленькой дѣвочкѣ съ загорѣлымъ Вицемъ, которая плакала потому, что одного мальчика наказали.

— А эта дѣвочка была хорошенькая?

— Не очень.

— У васъ слишкомъ хорошая память, сэръ. Кто же она была?

— Ея здѣсь нѣтъ.

— Неправда. Ея и нѣтъ, и она тугъ. Можетъ, быть, вы никогда ея не увидите, а, можетъ быть, она явится къ вамъ завтра.

— А мой шиллингъ?

— Вы его не получите. Другая дѣвочка взяла его на память о славномъ мальчикѣ, который…

— Онъ былъ дуракъ! А ты все-таки отдавай свой долгъ,

— Не отдамъ!

Я молча пришпорилъ лошадь, и она рванула съ такой силой, что молодая дѣвушка должна была снова схватить меня за талію.

— Ваша лошадь дурно обучена, — сказала миссъ Дартея, когда я успокоилъ своего коня.

— Нѣтъ, но она не любитъ обмана.

— У меня нѣтъ денегъ.

— Такъ не надо было дѣлать долговъ.

— Я признаю свой грѣхъ, и друзья могутъ молиться о моемъ исправленіи въ первомъ своемъ собраніи.

Ея слова поразили меня, какъ громомъ. Значитъ всѣмъ было извѣстно мое униженіе. Мнѣ было и стыдно и досадно. Я молчалъ, не зная, что сказать. Но черезъ нѣсколько минутъ я услышалъ за собою голосъ тихій, нѣжный, полный слезъ:

— Простите меня, мистеръ Винъ, я васъ жестоко обидѣла, а вы были когда-то ко мнѣ очень добры. Пожалуйста, простите меня.

— Не въ чемъ васъ прощать. Я слишкомъ впечатлителенъ — вотъ и все.

Мы оба замолчали и вскорѣ доѣхали до дома тетки, стоявшаго въ самой живописной мѣстности. Насъ встрѣтило все общество, собравшееся у тетки, въ томъ числѣ она сама и Артуръ Винъ. Объяснивъ въ двухъ словахъ о случившемся, Дартея убѣжала, чтобы привести въ порядокъ свой туалетъ, и я послѣдовалъ ея примѣру.

Въ семь часовъ мы всѣ сошлись на зеленой лужайкѣ подъ деревьями, гдѣ тетка въ лѣтнее время всегда устраивала ужинъ. Артуръ Винъ, любезничавшій съ мистриссъ Фергюсонъ, подошелъ ко мнѣ и завелъ разговоръ о томъ, когда мы ожидали грузы съ чаемъ. Я отвѣчалъ, что поѣздка отца въ Англію помѣшаетъ ему быть, какъ всегда, пріемщикомъ этого товара, что, повидимому, очень удивило его, такъ какъ онъ былъ увѣренъ въ преданности отца правительству. Онъ также разспрашивалъ меня о моихъ отношеніяхъ къ мистеру Вильсону, но я изъ осторожности ничего не сообщилъ о взглядахъ этого почтеннаго вига. Тогда онъ перешелъ къ поѣздкѣ отца и выразилъ сожалѣніе, что онъ не хочетъ посѣтить Винкотъ. Мнѣ показалось, что онъ слишкомъ настаивалъ на этомъ вопросѣ, хотя его мнѣніе вполнѣ раздѣляла тетка, и впослѣдствіи я узналъ, что онъ именно такъ много говорилъ объ этомъ потому, что хотѣлъ совершенно убѣдиться въ нежеланіи отца повидать ихъ общихъ родственниковъ.

— Мнѣ очень жаль, что не я, а отецъ ѣдетъ въ Англію, — замѣтилъ я между прочимъ: — мнѣ страшно хочется повидать колыбель нашего рода, и я не разъ сожалѣлъ, что дѣдушка бросилъ ее.

— Напрасно, — отвѣчалъ Артуръ: — Винкотъ не имѣлъ тогда и не имѣетъ теперь никакого значенія. Вы здѣсь — видные и состоятельные люди, а мы — мелкіе уэльскіе сквайеры, безъ денегъ и со старымъ, развалившимся замкомъ. Я бы съ удовольствіемъ помѣнялся съ вами.

— А я на вашемъ мѣстѣ этого бы не сдѣлалъ. Тетка Генора научила меня гордиться нашимъ родомъ.

Разговаривая такимъ образомъ, мы подошли къ аллеѣ, въ концѣ которой показалась Дартея.

— Клянусь святымъ Георгіемъ! — воскликнулъ Артуръ: — я не видалъ такой граціи! Кто эта прелестная сильфида, Гью?

Я ничего не отвѣчалъ, потому что самъ былъ пораженъ неожиданнымъ появленіемъ молодой дѣвушки, дѣйствительно производившей чарующее впечатлѣніе на всякаго, кто ее видѣлъ. На ней было шелковое платье съ розовыми цвѣтами, ея длинныя перчатки были закрѣплены на плечахъ живыми бутонами розъ, а въ волосахъ, слегка напудренныхъ, была вплетена розовая лента. Хотя дамы были правы, увѣряя, что въ лицѣ Дартеи не было ни одной правильной и красивой черты, но все ея лице дышало такой восхитительною прелестью, что мужчины, молодые и старые, невольно поддавались ея чарующей силѣ.

— Это миссъ Дартея Пенистонъ, — отвѣчалъ я послѣ минутнаго молчанія и очень довольный тѣмъ, что она издали любезно улыбнулась мнѣ.

— Какъ я радъ, что ее зовутъ Дартей, а не Эсѳирью, или другимъ библейскимъ именемъ, по вашему идіотскому обычаю.

Но просьбѣ Артура тетка тотчасъ же представила его миссъ Дартеѣ, и впродолженіе двухъ дней, которые мы провели на дачѣ, онъ не отходилъ отъ нея, разсыпаясь въ любезностяхъ. Старухи подравляли молодую дѣвушку съ такой быстрой побѣдой, такъ такъ блестящій офицеръ до сихъ поръ ни за кѣмъ открыто не ухаживалъ.

Дѣйствительно, онъ влюбился въ Дартею съ перваго взгляда и немедленно приступилъ къ атакѣ. На меня же ея чары дѣйствовали медленнѣе, но не менѣе сильно. Я долго не отдавалъ себѣ отчета въ своихъ чувствахъ и только мало-по-малу пришелъ къ убѣжденію, что впервые въ жизни почувствовалъ любовь.

Въ остальные дни августа мѣсяца я часто видался съ миссъ Пенистонъ и постоянно сопровождалъ ее и тетку, когда онѣ ѣздили смотрѣть на парады и смотры англійскихъ войскъ. Сначала мнѣ казалось, что Дартея оказывала мнѣ лестное предпочтеніе, но вскорѣ мнѣ стало ясно, что въ этой игрѣ я долженъ былъ уступить преимущество своему красивому родственнику въ блестящемъ офицерскомъ мундирѣ.

XI.

1-го сентября 1773 года мой отецъ отправился съ матерью въ Лондонъ на кораблѣ «Торговецъ», и я провожалъ ихъ со многими квакерами до Люиса. Сидя на палубѣ со мной, отецъ говорилъ много о дѣлахъ и на мой вопросъ, къ кому обратиться за помощью въ случаѣ наступленія кризиса, отвѣчалъ:

— Никакого кризиса не будетъ. Король поставитъ на своемъ. Это все бредни Джемса Вильсона и Ветериля, которые хотятъ возбудить мятежъ, но этого имъ не удастся. Во всякомъ случаѣ, нашъ старшій приказчикъ Томасъ и Тенора имѣютъ достаточныя уполномочія, чтобы рѣшить всякое дѣло. Къ тому же ты можешь обратиться за совѣтомъ къ нашему родственнику Артуру: онъ человѣкъ разумный.

Меня очень удивили эти слова отца, такъ какъ за исключеніемъ преданности къ королю у него съ Артуромъ не было ничего общаго въ убѣжденіяхъ.

Бесѣда съ матерью передъ разлукой на вѣки сохранилась въ моей памяти, и она такъ откровенно тогда говорила со мной, что я впервые понялъ, что она не пользовалась въ своей жизни тѣмъ полнымъ счастіемъ, котораго вполнѣ заслуживала ея добрая, благородная натура.

— Въ тебѣ много отцовскаго, Гью, — сказала она въ концѣ этой безконечной бесѣды: — ты также твердъ и настойчивъ, какъ онъ; это не дурная черта, но ты долженъ заботиться, чтобы предметъ твоего упорства всегда былъ хорошій, а главное не будь суровъ, и когда полюбишь добрую женщину, то не сдѣлай ея жизнь тяжелой борьбой.

— Я никогда никого не полюблю, кромѣ тебя, милая, милая мама! — воскликнулъ я.

— Неправда, Гью, я нисколько не обижусь, а великодушно раздѣлю твою любовь. Если что нибудь произойдетъ въ этомъ родѣ во время моего отсутствія, то напиши мнѣ. Вообще пиши мнѣ часто и много: я хочу знать обо всемъ, что тутъ дѣлается. До меня дошли слухи, что Дартея Пенистонъ часто бываетъ у тетки, и досужая сплетница, мистриссъ Фергюсонъ, увѣряла меня, что ты и Артуръ Винъ ухаживаете за нею. Я тебѣ, кажется, не говорила, что Тенора надняхъ привозила ее ко мнѣ, и она просидѣла у меня съ часъ, пока тетка ѣздила на аукціонъ, гдѣ продавался какой-то китайскій божокъ. Это очень веселое и привлекательное существо. Она была со мной очень откровенна и разсказала все про себя. Окажи мнѣ, пожалуйста, почему это всѣ такъ легко открываюсь свои сердца передо мной.

— У тебя есть ключъ, который называется добротой, — отвѣчалъ я со смѣхомъ.

— А ты всѣмъ женщинамъ умѣешь говорить такія пріятныя вещи! — воскликнула мать, цѣлуя меня: — теперь, по ея словамъ, Дартея будетъ жить у своей тетки, суровой мистриссъ Пенистонъ, которая держитъ сторону торіевъ. Но ей придется вести тяжелую игру съ племянницей. Эта молодая дѣвушка сумѣетъ всякаго провести и вывести; она сразу играетъ на двадцати струнахъ. А что, она тебѣ нравится, Гью?

— Да.

— И мнѣ она понравилась съ перваго взгляда, но если ты когда нибудь влюбишься въ нее, то, смотри, берегись Артура Вина! Онъ однажды сказалъ при мнѣ твоему отцу: «если правда, что въ этой бутылкѣ осталась одна рюмка мадеры, то я никому ее не уступлю, потому что она одна» А для влюбленныхъ женщина потому и дорога, что является единственнымъ существомъ въ мірѣ. Что задумаетъ этотъ человѣкъ, того онъ достигнетъ, и съ нимъ будетъ трудно тягаться. Вообще я его не люблю, да и ты, кажется, не расположенъ къ нему? Зачѣмъ онъ тугъ застрялъ? У него есть какая нибудь тайная причина: или онъ играетъ роль шпіона, или его удерживаетъ Дартея. А то бы онъ давно уѣхалъ съ сэромъ Гаемъ Карльтономъ въ Квебекъ. Ему рѣшительно иначе нечего дѣлать въ Филадельфіи.

Я распрощался съ родителями въ Гюйсѣ и съ удивленіемъ увидалъ на берегу Джака, который увѣрялъ, что собиралъ тамъ долги отца, но я былъ убѣжденъ, что онъ нарочно пріѣхалъ за мной, зная, какъ я буду огорченъ разлукой съ матерью. Какъ бы то ни было, я очень обрадовался ему, и мы вернулись въ Филадельфію на другой день. По дорогѣ мы весело разговаривали, и между прочимъ Джакъ впервые упомянулъ о Дартеѣ Пенистонъ. Я нарочно сталъ доказывать, что эта молодая дѣвушка была очень легкомысленна и любила только красные мундиры, но Джакъ вспыхнулъ и самымъ пламеннымъ образомъ защищалъ красавицу, которая, noвидимому, плѣнила и его.

Тетка Тенора переѣхала въ городъ въ началѣ сентября, и я поселился въ ея домѣ, гдѣ, спустя много времени, то-есть въ концѣ октября я получилъ первое письмо отъ матери. Она писала:

"Здѣсь, въ Лондонѣ, очень гнѣваются на счетъ дѣла о чаѣ. Лордъ Джерменъ называетъ насъ мятежной чернью; лордъ Нордъ посылалъ за твоимъ отцемъ, и я боюсь, что отецъ неблагоразумно говорилъ о томъ, что творится дома. Конечно, женѣ не слѣдуетъ расходиться во мнѣніяхъ съ мужемъ, но я не могу раздѣлять его мыслей о теперешнихъ печальныхъ событіяхъ. Пожалуйста, не показывай никому моего письма. На прошлой недѣлѣ былъ у насъ Веніаминъ Франклинъ. Онъ полагаетъ, что намъ лучше платить налоги на чай, а отецъ съ нимъ въ этомъ согласился, но во всемъ остальномъ они глубоко расходятся, такъ какъ Франклинъ порастрясъ свои квакерскія мысли. Я даже боялась, чтобы онъ не разссорился съ отцомъ. По его уходѣ отецъ сказалъ, что Франклинъ никогда не отличался преданностью квакерскимъ теоріямъ и придерживался лишь того, что соотвѣтствовало его интересамъ. Я съ этимъ не согласна, хотя, правда, онъ обладаетъ хитрымъ благоразуміемъ новой Англіи, которая, признаюсь, мнѣ не очень нравится. Но впрочемъ не мнѣ судить такого мудраго и почтеннаго человѣка.

«Генералъ Геджъ также былъ у насъ съ визитомъ; онъ, говорятъ, увѣрялъ короля, что никакая другая колонія не поддержитъ Масачузета, и что довольно четырехъ полковъ для возстановленія порядка. Я не политикъ, но всегда выхожу изъ себя, когда при мнѣ говорятъ о насъ, какъ о провинившихся дѣтяхъ. Повидимому, насъ заставятъ заплатить чайную пошлину, а иначе не допустятъ ни одного корабля въ Бостонскую гавань».

Все это было для насъ новостью. Между тѣмъ Гучинсонъ, губернаторъ возставшей колоніи, увѣрялъ лорда Норда, что сопротивленіе англійскому правительству противорѣчило нашимъ интересамъ, и что мы, будучи торгашами, никогда не рѣшимся на крайность.

— Точно, — замѣчалъ по этому случаю Вильсонъ: — націи, подобно частнымъ людямъ, не имѣютъ, кромѣ конторскихъ книгъ, чувствъ и страстей.

Съ теченіемъ времени наши частныя дѣла приводились въ порядокъ, хотя ликвидація шла довольно медленно, такъ какъ отецъ плохо получалъ долги въ Англіи и потому посылалъ купленные на эти деньги товары въ гораздо меньшемъ размѣрѣ, чѣмъ мы предполагали. Поэтому у меня было много свободнаго времени, и я многіе часы проводилъ съ Артуромъ Виномъ, который то отталкивалъ меня своими манерами и разговорами, то привлекалъ къ себѣ, такъ какъ дѣйствительно было трудно найти болѣе пріятнаго и забавнаго товарища. Онъ научилъ меня между прочимъ охотиться на утокъ, и мы часто занимались съ нимъ этимъ пріятнымъ препровожденіемъ времени на Мильномъ островѣ.

По воскресеньямъ я ходилъ съ теткой въ церковь Христа, гдѣ проповѣдывалъ пасторъ Вайтъ, и болѣе никогда не заглядывалъ на квакерскія собранія, хотя меня часто туда звалъ Самуэль Ветериль, который открылъ свою общину Вольныхъ Квакеровъ только въ 1780 году. Вообще я во многомъ сталъ отставать отъ друзей и хотя болѣе никогда не игралъ въ карты, но жилъ весело и одѣвался болѣе изысканно, чѣмъ прежде, носилъ жабо, блестящія пряжки на башмакахъ и, по совѣту тетки, даже сталъ брать уроки фехтованія.

Конечно, учителя мнѣ рекомендовалъ Артуръ Винъ, и самъ присутствовалъ при этомъ урокѣ. Идя съ нимъ къ учителю, котораго звали Майкомъ, я замѣтилъ ему со смѣхомъ:

— Что это ты въ послѣднее время сталъ очень задумчивъ, Артуръ? Вѣроятно, не даромъ дамы говорятъ, что ты влюбленъ.

— Ну, такъ чтожъ, если бы это была правда?

Его слова меня смутили, такъ какъ очевидно онъ могъ намекать только на свои чувства къ Дартеѣ Пенистонъ.

— Я боюсь, что вашъ другъ красная дѣвица обжигаетъ себѣ крылья о блестящій, извѣстный вамъ огонекъ, — прибавилъ онъ послѣ минутнаго молчанія: — надо его предупредить, такъ какъ я не потерплю, чтобы мнѣ перерѣзалъ дорогу не только какой нибудь мальчишка, но и взрослый человѣкъ. Вы мой родственникъ и пріятель, а потому, уѣзжая отсюда надняхъ, я дамъ вамъ одно порученіе. Но, смотрите, держите языкъ за зубами.

— Посмотримъ, — отвѣчалъ я, удивленный его словами: — но, Артуръ, ты ошибаешься на счетъ Вордера. Онъ дѣйствительно своими мягкими манерами кажется красною дѣвицею, но нѣтъ на свѣтѣ болѣе храбраго и мужественнаго человѣка, чѣмъ онъ. Я знаю его, люблю болѣе, чѣмъ тебя, а потому…

Въ эту минуту къ намъ подошелъ Джакъ, и мы втроемъ продолжали путь къ учителю фехтованія.

Вотъ какъ онъ описываетъ то, что тамъ произошло, при чемъ онъ замѣтилъ многое, что ускользнуло отъ моего вниманія:

"Пайкъ далъ при мнѣ первый урокъ Гью и хотя, конечно, онъ дѣйствовалъ рапирой очень неловко, но снискалъ одобреніе учителя, и тотъ съ мѣста предсказалъ его будущіе успѣхи въ этомъ дѣлѣ. Мнѣ такъ понравились фехтовальные пріемы, что я громко высказалъ желаніе послѣдовать примѣру Гью. Артуръ Винъ тогда сказалъ, обращаясь къ Пайку:

— "Дайте намъ рапиры, я поучу мистера Вордера. Я люблю давать уроки молодымъ людямъ.

"Конечно, черезъ минуту онъ выбилъ у меня изъ рукъ рапиру и нанесъ мнѣ нѣсколько ударовъ, болѣе жестокихъ, чѣмъ бы слѣдовало, и у меня долго сохранялись отъ нихъ синяки. Затѣмъ мы оба съ Гью стали отдыхать, а Пайкъ и мистеръ Винъ схватились между собой, чтобы показать намъ, какъ слѣдовало фехтовать.

— "Берегитесь! — воскликнулъ неожиданно Артуръ Винъ, который фехтовалъ съ удивительнымъ искусствомъ: — я вамъ покажу незнакомый для васъ ударъ.

"И онъ коснулся своей рапирой до лѣвой груди соперника.

— "Клянусь святымъ Георгіемъ, это славный ударъ, — произнесъ Пайкъ: — но мнѣ его уже показывалъ маіоръ Монгрезоръ. По его словамъ, вы такъ убили лорда Чарльса Тревора.

— "Да, — отвѣчалъ хладнокровно Артуръ Винъ: — это была грустная исторія и, конечно, изъ-за женщины. Знаете, молодые люди, страшно имѣть такой характеръ, который не дозволяетъ уступить тотъ лакомый кусочекъ, который тебѣ понравился. Жаль, очень жаль его, тѣмъ болѣе, что онъ былъ очень молодъ.

«Мы съ Гью ничего не отвѣчали, но были очень поражены тѣмъ, что видѣли передъ собою убійцу. Не знаю, какъ Гью, но мнѣ показалось, что Артуръ Винъ нарочно рисовался передъ нами и угрожалъ намъ».

Мы оба съ Джакомъ такъ пристрастились къ фехтованію, что часто практиковались въ своихъ комнатахъ и даже въ саду у тетки Теноры. Однажды мы съ Джакомъ занимались этимъ дѣломъ, снявъ сюртуки, въ задней аллеѣ, какъ вдругъ появилась миссъ Дартея. Мы, сконфузясь, опустили рапиры, но молодая дѣвушка воскликнула со смѣхомъ:

— Продолжайте, продолжайте!

Мы повиновались, но я не моіъ отвести глазъ отъ лица Дартеи, и Джакъ, воспользовавшись этимъ, нанесъ мнѣ сильный ударъ въ грудь. Дартея захлопала въ ладоши и, подбѣжавъ къ Джаку, пришпилила ему на рукавъ рубашки бантъ, который она оторвала отъ своего платья. Юноша вспыхнулъ, а тетка произнесла, качая головой:

— Ахъ, Дартея, какая вы кокетка!

Въ свою очередь Дартея покраснѣла, быстро сорвала бантъ съ рукава Джака и бросила на землю, а когда капитанъ Винъ нагнулся, чтобы поднять его, то она наступила на бантъ ногой. Затѣмъ она повернулась и пошла домой въ сопровожденіи тетки. Мы всѣ также разошлись по разнымъ сторонамъ, а когда я вернулся спустя часъ, чтобы поискать бантъ, то онъ исчезъ. Прошло много лѣтъ, и я случайно увидалъ этотъ бантъ въ маленькомъ ящикѣ письменнаго стола Джака.

Несмотря на мою молодость, я сталъ ясно сознавать, что всѣ мы трое — капитанъ Винъ, Джакъ и я, попали въ сѣти семнадцатилѣтней кокетки. Очевидно ни я, ни мой товарищъ не могли успѣшно соперничать съ Артуромъ, который уже не разъ побѣждалъ женскія сердца. Тетка съ любопытствомъ слѣдила за нашей тройной игрой, но не думала, чтобы дѣло было серьезное со стороны моей или Джака. Напротивъ она подозрѣвала, что игра съ капитаномъ велась не на шутку, и однажды, въ концѣ ноября сказала мнѣ:

— Знаешь что, Гью, наша кошечка, кажется, совсѣмъ обворожила капитана, и если ты втюрился въ нее, то выбрось изъ головы эту дурь. Я никакъ не могу вполнѣ понять этого человѣка. Онъ недавно разсказывалъ ей о великолѣпномъ Винкотскомъ помѣстьѣ и о томъ, что оно, рано или поздно, перейдетъ къ нему, такъ какъ старшій братъ его страдаетъ чахоткой.

— Ого не можетъ быть, — отвѣчалъ я: — онъ говорилъ отцу совершенно противоположное.

— Да. Я знаю, и мнѣ это очень не нравится, но глупая дѣвченка сама попалась въ разставленные ею силки, а онъ собирается каждый день уѣхать въ Канаду къ сэру Гаю Карльтону. Мнѣ очень жаль, что нашъ мальчикъ-дѣвица тоже неравнодушенъ къ ней. Право, я не знаю, сколько ей надо рыбъ захватить въ свой неводъ. Правда, она прелестное, веселое созданіе, и въ сущности она хорошая дѣвушка, несмотря на все ея кокетство. Всѣ невольно влюбляются въ нее, а она сегодня думаетъ объ одномъ, а завтра о другомъ. Дѣло кончится избіеніемъ младенцевъ, и я совѣтую тебѣ или бѣжать подальше отъ нея, или ухаживать за кѣмъ нибудь другимъ, напримѣръ, за Китти Шиппень. Быть можетъ, это возбудитъ ея ревность, и она окажетъ тебѣ предпочтеніе.

Я засмѣялся, но потомъ серьезно сказалъ:

— Тетя Тенора, я люблю эту дѣвушку и не уступлю ее никому другому.

— Полно, дуракъ, она сдѣлаетъ съ собой, что захочетъ, не спрашивая твоего согласія. Я, право, тебя не понимаю: развѣ въ морѣ мало рыбъ?

— Я не знаю, сколько рыбъ въ морѣ, но на землѣ нѣтъ другой Дартеи. Я уже не ребенокъ, тетя Тенора. Я не хотѣлъ никому говорить о своей любви, но проговорился тебѣ и потому прибавлю, что мнѣ извѣстно объ ухаживаніи за ней нашего родственника. Онъ самъ мнѣ объ этомъ сказалъ и даже такимъ тономъ, который мнѣ не понравился. Онъ принимаетъ меня за мальчишку, о которомъ нечего тревожиться, но я ему покажу, что я человѣкъ, и она будетъ моей, если только это возможно.

— Жаль мнѣ тебя, Тью, я не подозрѣвала, что ты такъ серьезно влюбленъ. Она мнѣ нравится, и я съ удовольствіемъ тебѣ помогла бы побѣдить ея сердце, но… ты опоздалъ!

На этомъ прекратился нашъ разговоръ, а вечеромъ въ готъ же день я получилъ два письма изъ Лондона: отъ отца и матери. Первое было написано двумя недѣлями ранѣе послѣдняго, и я началъ съ него. Оно начиналось съ жалобъ на неожиданное нездоровье, которое, однако, не должно тревожить ея сына, а оканчивалось слѣдующей припиской:

"Я видѣла на прошедшей недѣлѣ одну красивую квакершу, которая пріѣхала изъ Уэльса, и на мои разспросы о семьѣ Винъ она отвѣчала, что лично ихъ не знаетъ, но слышала, что они очень богатые люди, что домъ въ Винкотѣ роскошно отдѣланъ, что въ послѣдніе два года на ихъ землѣ найденъ уголь и желѣзо, что, наконецъ, владѣлецъ Винкота вскорѣ будетъ пожалованъ въ баронеты, «хотя онъ очень боленъ, почти при смерти. Все это мнѣ показалось очень страннымъ послѣ разсказовъ Артура Вина. Твой отецъ уѣхалъ въ Голландію, и когда онъ вернется, то я разскажу ему обо всемъ, что слышала. Ты же не болтай объ этомъ, такъ какъ, признаюсь, мнѣ никогда не нравился вашъ родственникъ».

Прочитавъ письмо, я передалъ конвертъ, на которомъ узналъ почеркъ отца, теткѣ и сталъ снова Перечитывать дорогія для меня строки, но вдругъ тетка вскрикнула, и я, обернувшись, увидалъ, что она, поблѣднѣвъ, дрожала всѣмъ тѣломъ.

— Что такое! — воскликнулъ я съ ужасомъ: — что случилось съ мамой?

— Бѣдный, Гью, — отвѣчала тетка: — твоя мать умерла.

Въ глазахъ у меня потемнѣло, и, упавъ на колѣни, я, какъ ребенокъ, спряталъ голову на груди у тетки.

Она долго молча гладила меня по головѣ и только, когда я немного собрался съ силами, она прочла вслухъ письмо отца:

«Милый сынъ, рука Божія тяжело опустилась на мою голову. Твоя мать умерла сегодня отъ плеврита, съ которымъ ничего не могли сдѣлать доктора. Я даже не имѣлъ утѣшенія проститься съ ней, такъ какъ, вернувшись изъ Голландіи, я уже засталъ ее въ бреду. Она все говорила о тебѣ и пофранцузски, такъ что я не понималъ ни одного слова. Тщетно стараюсь я понять, за что Богъ подвергнулъ меня такой карѣ, и утѣшаю себя только сознаніемъ, что человѣкъ, какъ бы ни велика была его потеря, долженъ попрежнему поклоняться Творцу и свято исполнять свой долгъ. Болѣе мнѣ нечего писать. Обо всемъ остальномъ поговоримъ, когда увидимся. Я кончилъ всѣ дѣла и черезъ недѣлю отправляюсь домой на томъ же кораблѣ, на которомъ я пріѣхалъ сюда».

Это письмо мнѣ показалось очень холоднымъ, даже суровымъ, и я сказалъ объ этомъ теткѣ, но она старалась объяснить это тѣмъ, что отецъ никогда не высказывалъ, даже самымъ близкимъ, то, что было у него на сердцѣ.

Я не стану описывать моего горя и отчаянія; что я ни дѣлалъ, гдѣ я ни былъ, доброе, дорогое лице матери постоянно виднѣлось передъ моими глазами.

Время шло, и къ Рождеству вернулся отецъ. Я поѣхалъ его встрѣчать въ Честерскую бухту и нашелъ, что онъ немного постарѣлъ, немного посѣдѣлъ, но вообще нисколько не измѣнился. Встрѣтивъ меня, онъ не обнаружилъ никакого волненія и спросилъ, здоровъ ли я, какъ поживала тетка Тенора, какъ идутъ дѣла, и прибылъ ли корабль съ чаемъ. Я отвѣчалъ на всѣ его вопросы, а когда я дошелъ до разсказа о томъ, какъ корабль съ чаемъ отправили обратно въ море безъ всякаго насилія, онъ замѣтилъ:

— Все это очень глупо, и король положитъ конецъ всѣмъ пустякамъ.

Меня очень удивило его спокойствіе и хладнокровіе.

— Я вижу, ты носить трауръ, — произнесъ онъ, пристально взглянувъ на мою черную одежду: — это тетка научила тебя такой глупости.

Я не могъ ничего отвѣтить: такъ душили меня слезы.

— Что же ты ничего не говоришь, Гью? У тебя прежде былъ хорошій язычекъ. А глаза у тебя совершенно материнскіе, — я бы хотѣлъ, чтобы у тебя были другіе.

Въ этихъ словахъ онъ впервые упомянулъ о матери и уже болѣе никогда не говорилъ со мной о ней. Молчалъ ли онъ о ней изъ глубокаго чувства, или старался просто забыть о ней, — я, право, не могу сказать. Но онъ никогда не упоминалъ о ней, не говорилъ о ея смерти, отдалъ всѣ ея вещи теткѣ и цѣлый мѣсяцъ не требовалъ моего возвращенія домой. Когда же я, наконецъ, вернулся, то онъ исключительно бесѣдовалъ со мною о дѣлахъ, дурно отзываясь обо всѣхъ моихъ дѣйствіяхъ и не одобряя ни одного моего распоряженія, хотя все шло безъ него совершенно благополучно.

Такъ прошла зима 1773—177-4 годовъ, и я чувствовалъ бы себя очень несчастнымъ, если бы не отводилъ душу въ обществѣ Джака, тетки Теноры, Вильсона и Ветериля. Капитанъ Винъ часто приходилъ къ намъ, и его странная дружба съ отцемъ продолжалась, но мнѣ онъ все болѣе и болѣе не нравился. Въ мартѣ онъ, наконецъ, уѣхалъ въ армію, въ Канаду. Передъ его отъѣздомъ я сказалъ ему о томъ, что писала мнѣ мать на счетъ Винкота, но онъ засмѣялся и объявилъ, что это невѣрные слухи, такъ какъ иначе ему было бы извѣстно о счастьѣ, постигшемъ ихъ обѣднѣвшую семью. О Дартеѣ онъ болѣе со мной не разговаривалъ и словно забылъ, что хотѣлъ мнѣ дать какое-то порученіе къ ней.

Пока Артуръ Винъ оставался въ Филадельфіи, весь городъ говорилъ о предстоящемъ его бракѣ съ Дартеей, и даже ея тетка ни отъ кого не скрывала, что молодая дѣвушка вскорѣ сдѣлаетъ блестящую партію, выйдя замужъ за богатаго владѣльца Винкота, но когда онъ уѣхалъ, то эти толки мало-по-малу прекратились, а Дартея стала кокетничать съ другими. Сначала она, около мѣсяца, оказывала предпочтеніе Джаку, а потомъ какому-то новому офицеру, но на меня не обращала вниманія до одного памятнаго апрѣльскаго дня.

Я случайно засталъ ее одну въ гостиной моей тетки. Она весело играла съ большой китайской фигурой мандарина, мотавшаго головой. Но какъ только она замѣтила меня, то мгновенно измѣнилась, и я увидалъ передъ собою печальное, доброе, сожалѣющее меня лицо маленькой дѣвочки, которая плакала, когда меня въ старину подвергли наказанію въ школѣ.

— Мистеръ Винъ, — сказала она, — вы не говорили со мной около мѣсяца, и я никакъ не могла понять, почему; но сегодня ваша тетя прочла мнѣ письмо вашей бѣдной матери. Мнѣ очень жаль васъ. Я бы сдѣлала все на свѣтѣ, чтобы васъ утѣшить, но я знаю, что это не возможно. Я тѣмъ больше сожалѣю, что не могу ничего для васъ сдѣлать въ вашемъ горѣ, потому что хорошо помню, какъ вы были добры до одной глупой, уродливой дѣвченки. Кажется, ваша мать любила меня, и я очень горжусь ея сочувствіемъ. Для васъ же большимъ утѣшеніемъ можетъ служить память о ея любви къ вамъ, чего вы вполнѣ заслуживаете.

— Благодарю тебя, — отвѣчалъ я, глубоко тронутый ея словами, — благодарю тебя, миссъ Пенистонъ. Никто на свѣтѣ не могъ бы меня такъ утѣшить, какъ ты только что утѣшила.

— Я ребенокъ, — промолвила она, покраснѣвъ, — и говорю, что мнѣ приходить въ голову, хотя часто мнѣ бы слѣдовало подумать, прежде чѣмъ говорить.

— Нѣтъ! — воскликнулъ я, — я люблю даже слушать, когда ты говоришь глупости.

— А развѣ я говорю когда нибудь глупости?

— Да, иногда; но твои сочувственныя слова о моей матери наполняютъ счастьемъ мое сердце и даютъ мнѣ смѣлость сказать, что я давно…

— Нѣтъ, не надо, мистеръ Винъ… Всѣ мнѣ это говорятъ, а я хочу сохранить хотя нѣсколько друзей и между прочимъ васъ.

— Нѣтъ, Дартея, я не могу скрывать долѣе отъ тебя своихъ чувствъ. Я люблю тебя. Я не мальчишка, а взрослый человѣкъ. Не торопись и не отвѣчай мнѣ на это признаніе.

— Мнѣ нечего отвѣчать. Я очень сожалѣю, что обо мнѣ было въ послѣднее время столько толковъ.

— Этому не бывать! — воскликнулъ я, — ты никогда не выйдешь замужъ за этого человѣка.

— За кого? — отвѣчала она, вспыхнувъ, — за Джака Вордера? Отчего же нѣтъ?

— Зачѣмъ ты смѣешься надо мной? Дѣло идетъ не о моемъ миломъ Джакѣ.

— Хорошъ вашъ милый Джанъ, нечего сказать; онъ все краснѣетъ, и скорѣе я сдѣлаю ему предложеніе, чѣмъ онъ мнѣ.

— Не хорошо смѣяться надъ честнымъ человѣкомъ, а тебѣ хорошо извѣстно, что я говорю объ Артурѣ Винъ. Но ты не знаешь, что это за человѣкъ.

— Только мальчишка можетъ позволить себѣ говорить такъ о человѣкѣ за его спиной, и женщинѣ…

Она замолчала и, видимо, разсердилась. Я не зналъ, что отвѣтить, такъ какъ не хотѣлъ открыть ей всего, что зналъ о двуличной натурѣ Артура.

— Вы также таинственны, какъ ваша тетка, — наконецъ, промолвила Дартея успокоившись и болѣе мягкимъ тономъ, — скажите же, въ чемъ дѣло; кажется, я имѣю право это знать?

— Нѣтъ, по крайней мѣрѣ, не теперь. Но ты можешь сказать ему, если хочешь, о моихъ словахъ.

— Еще бы. Всѣ вы противъ него — и вы, и мистриссъ Винъ, и Джакъ Вордеръ.

Въ эту минуту въ комнату вошла тетка и, увидавъ, что мы оба были смущены, произнесла:

— А вы, дѣти, ссорились? Я вамъ принесла неожиданную вѣсть, и вы надолго разстанетесь, такъ что лучше вамъ помириться. Твой отецъ, Гью, былъ сегодня у меня и объявилъ, что тебѣ придется тотчасъ ѣхать со старымъ приказчикомъ на Ямайку, гдѣ ваши дѣла находятся въ большомъ безпорядкѣ.

— Неужели! — воскликнулъ я, и, признаюсь, вѣсть объ отъѣздѣ меня обрадовала.

— Я завидую вамъ, сэръ, — сказала Дартея, — привезите мнѣ вѣеръ изъ страусовыхъ перьевъ и возвращайтесь скорѣй. Я ненавижу всѣхъ офицеровъ и буду кокетничать безъ васъ только съ однимъ Джакомъ.

Дѣйствительно, на слѣдующее же утро я уѣхалъ въ Ямайку. Объ этомъ путешествіи мнѣ нечего распространяться и только скажу, что я постоянно думалъ о Дартеѣ, но впродолженіе многихъ мѣсяцевъ не имѣлъ о ней никакихъ свѣдѣній, такъ какъ отецъ писалъ мнѣ только о дѣлахъ, а Джакъ нарочно не упоминалъ о ней ни слова.

Въ его дневникѣ я впослѣдствіи читалъ:

"Уже сентябрь 1774 года, и Гью скоро вернется. Геджъ укрѣпляетъ Бостонъ, и недавно изданъ актъ о Бостонскомъ портѣ. Вся Виргинія выходитъ изъ себя отъ злобы, хотя я не понимаю, почему. Конечно, мы можемъ стоять за сопротивленіе глупымъ законамъ, стѣсняющимъ нашу торговлю, но зачѣмъ мѣшать сбыту своего табаку, я не постигаю. Континентальный конгресъ соберется б-то сентября, и уже нашъ городъ кишитъ лицами, прибывшими съ сѣвера и юга.

"Вѣроятно, Дартея получаетъ письма отъ мистера Артура Вина. Я думаю, что Вильсонъ правильно называетъ его эгоистомъ, который можетъ поддаться соблазну, но не способенъ на обдуманное, нечестивое дѣло. Мистриссъ Винъ увѣряетъ, что онъ не любитъ Гью, но я не понимаю, какъ можно его не любить.

«Еслибъ я только зналъ, что Гью серьезно поддался чарамъ Дартеи, то я велъ бы себя иначе, но онъ такой скрытный человѣкъ въ нѣкоторыхъ отношеніяхъ и никогда не говоритъ со мною о ней. Вильсонъ увѣряетъ, что одни люди рождены, чтобъ быть друзьями, а другіе, чтобъ побѣждать- сердца женщинъ. Я, вѣроятно, не принадлежу къ послѣднему классу. Неужели можно такъ оболгать женщину, что любовь дѣлается не мыслимой? Мнѣ кажется, что я понимаю Дартею болѣе, чѣмъ она сама. Но должна же она когда нибудь обнаружить свою настоящую натуру. Я часто горю желаніемъ сказать ей, что я люблю ее, и что одинъ на свѣтѣ знаю ее. Во всякомъ случаѣ мнѣ не зачѣмъ быть на сторожѣ, и любовь къ ней не должна нарушать моей дружбы къ Гью. Еслибъ въ концѣ-концовъ она оказала предпочтеніе мнѣ, то какъ бы я взглянулъ ему въ глаза, воспользовавшись его долгимъ отсутствіемъ въ своихъ интересахъ?».

XII.

Я долженъ былъ вернуться въ іюнѣ мѣсяцѣ, но получилъ отъ отца письмо, въ которомъ онъ поручалъ мнѣ съѣздить еще на Мадеру и сдѣлать тамъ закупки вина. Если бы не желаніе увидать Дартею, то я былъ бы очень доволенъ покататься подольше и повидать новыя мѣста. Что же касается до коммерческаго дѣла, по которому, будто бы, было необходимо мое присутствіе на Мадерѣ, то я очень хорошо понималъ, что это былъ одинъ предлогъ, а отецъ хотѣлъ только удержать меня какъ можно долѣе вдали отъ родины, гдѣ всѣ молодые люди обучались военной службѣ съ цѣлью поступить при первой возможности въ волонтеры.

Какъ бы то ни было, только 5-го сентября 1776 года я снова увидалъ красные кирпичные дома своего родного города. Отецъ и Джакъ выѣхали ко мнѣ на встрѣчу въ лодкѣ. Они объявили мнѣ, что тетка Тенора нездорова и желаетъ меня видѣть, а потому я прямо отправился къ ней.

Добрая женщина очень обрадовалась мнѣ, стала цѣловать меня безъ конца и закидывать меня вопросами: какъ мнѣ понравилась Ямайка, привезъ ли я рому, выбралъ ли для нея красивыхъ страусовыхъ вѣеровъ и такъ далѣе.

Въ свою очередь, я съ любопытствомъ сталъ разспрашивать ее, что дѣлалось въ конгрессѣ, такъ какъ не имѣлъ никакихъ свѣдѣній о событіяхъ на моей родинѣ во время своего отсутствія. Тетка спѣшила удовлетворить мое желаніе. По ея словамъ, Джонъ Адамсъ былъ у нея, и хотя онъ очень плохо одѣвался, но былъ очень умный и рѣшительный человѣкъ. Однако, ей болѣе нравились представители Виргиніи: Пентонъ Рандольфъ и мистеръ Пендельтонъ, отличавшійся очень пріятными манерами. Мистеръ Ливингстонъ вспоминалъ обо мнѣ и спрашивалъ, что я дѣлаю. По его убѣжденію, вскорѣ выберутъ главнокомандующаго и, по всей вѣроятности, Вашингтона.

— Неужели дѣло дошло до этого? — воскликнулъ я.

— Да, весь сѣверъ возсталъ, а генералъ Геджъ окопался со своими войсками, не смотря на то, что хотѣлъ уничтожить насъ съ тремя полками, а теперь получилъ сильное подкрѣпленіе. Мистриссъ Чью была здѣсь и вела себя очень прилично, но она и всѣ подобныя ей дамы не знаютъ, что дѣлать. Я терпѣть не могу этихъ умѣренныхъ патріотокъ. Мистеръ Вашингтонъ ростомъ выше твоего отца и лучше его сложенъ. Онъ мнѣ очень нравится, хотя отъ него рѣдко добьешься слова, и онъ только улыбается глупымъ выходкамъ Бесси Фергюсонъ. Дартея, — отчего ты не спрашиваешь о ней? — ведетъ ловкую игру съ Джакомъ и своимъ капитаномъ. Послѣдній въ Бостонѣ при генералѣ Геджѣ. Ну, а ты что молчишь?

— Ты мнѣ не давала возможности промолвить ни слова.

— Теперь наступила критическая минута, — продолжала тетка, принимая серьезный тонъ, — тебѣ придется стать на ту или другую сторону, а я не могу тебѣ посовѣтовать идти противъ отца. Ты самъ долженъ основательно обдумать свое положеніе и посовѣтоваться съ мистеромъ Вильсономъ. Онъ членъ конгресса. Мистера Ветериля хотятъ исключить изъ числа квакеровъ, и онъ принимаетъ это очень близко къ сердцу. Приходи къ одиннадцати часамъ, и мы поѣдемъ въ Залу Столяровъ, гдѣ собирается конгрессъ. Я нарочно для этого пріѣхала въ городъ. Ну, теперь ступай, мнѣ надо переодѣться.

Въ положенное время я снова явился къ теткѣ, и мы съ ней поѣхали во Вторую улицу, гдѣ возвышалось зданіе, въ которомъ засѣдалъ конгрессъ. Уже со всѣхъ сторонъ спѣшили туда торговцы, фермеры и рабочіе, среди которыхъ тамъ и сямъ виднѣлись волонтеры. Не успѣли мы остановиться въ экипажѣ тетки у зданія конгресса, какъ къ намъ подошолъ докторъ Рушъ и сталъ называть знакомыхъ ему депутатовъ.

— Вотъ Картеръ Бракстонъ, — говорилъ онъ, — ему не нравятся представители Новой Англіи, но мнѣ, напротивъ, они по сердцу и и по ихъ набожности, и по ихъ манерамъ. А этотъ скромно одѣтый господинъ — первый ораторъ Виргиніи, Патрикъ Генри. Онъ идетъ подъ-руку съ мистеромъ Карролемъ, очень богатымъ помѣщикомъ.

Неожиданно докторъ Рушъ, прервавъ свою номенклатуру членовъ конгресса и подозвавъ проходившаго мимо офицера въ мундирѣ виргинской милиціи, громко сказалъ:

— Полковникъ Вашингтонъ, позвольте васъ представить преданному другу свободы, мистриссъ Винъ.

— Я уже имѣлъ честь быть ей представленнымъ, — отвѣчалъ офицеръ, снимая свою шляпу.

— Это нашъ лучшій воинъ, и счастье намъ, что у насъ есть Вашингтонъ, — сказалъ докторъ Рушъ, когда полковникъ скрылся въ дверяхъ.

Я съ любопытствомъ смотрѣлъ ему въ слѣдъ и, признаюсь, былъ пораженъ его величественною осанкой. Онъ такъ высоко держалъ голову, что казался выше своего роста, и вообще невольно обращалъ на себя вниманіе, въ какомъ бы собраніи онъ ни появился.

— У него хорошій носъ, — сказала тетка Тенора, которая сама имѣла очень большой носъ и любила подыскивать въ другихъ такіе же подходящіе носы: — но онъ очень мраченъ, и мнѣ больше нравится Рандольфъ.

Затѣмъ прошли мимо насъ Робертъ. Морисъ, Джонатанъ Диккенсонъ, мистеръ Джеферсонъ, съ его худощавою сутуловатою фигурой, Роджеръ Шерманъ, очень бѣдно одѣтый, и Робертъ Ливингстонъ. Я съ удовольствіемъ и глубокимъ уваженіемъ смотрѣлъ на всѣхъ этихъ людей, собиравшихся создать независимую націю на зло Англіи, которая, забывъ свою собственную борьбу за свободу, безумно шла къ своему пораженію.

О томъ, что дѣлалось въ самой залѣ, мы слышали очень мало. Депутаты вотировали декларацію правъ, выбрали редакціонный комитетъ и приняли два адреса: къ королю и къ англійскому народу.

Исполнивъ свою задачу, конгрессъ разошелся, и дѣла пошли постарому. На мѣсто генерала Геджа былъ назначенъ сэръ Вильямъ Гове, а Клинтонъ и Бургойнъ были присланы ему на помощь съ десятью тысячами солдатъ.

Вскорѣ настали холода, и наступилъ памятный 1776 годъ. Всѣ колоніи, въ особенности Масачузэтъ, стали открыто дѣйствовать противъ королевскаго правительства. Старыя ружья, игравшія роль въ войнахъ съ французами и индѣйцами, были сняты со стѣнъ и вычищены. Мужчины обучались строевой службѣ, а женщины отливали пули. Видя, что Джона Адамса и Ганнока нельзя подкупить, Геджъ приказалъ арестовать ихъ въ Конкордѣ и захватить приготовленные запасы пороха и снарядовъ. «Вскорѣ всѣ головы измѣнниковъ будутъ красоваться на Темпль-Барѣ», писали въ офиціальной лондонской газетѣ.

Ранней весной вернулся въ Америку Франклинъ и прямо объявилъ всѣмъ, что не было другого исхода, какъ война. Въ моихъ ушахъ еще раздавались его слова, какъ поздно вечеромъ, 23-го апрѣля, я шолъ домой и вдругъ неожиданно услышалъ колокольный звонъ на ратушѣ. Это не былъ пожарный набатъ, и я поспѣшили, во Вторую улицу, чтобы узнать о случившемся. По дорогѣ мнѣ стали попадаться группы мужчинъ и женщинъ. Я остановилъ одного пожилого господину и спросилъ, въ чемъ дѣло.

— Большое сраженіе, — отвѣчалъ онъ, — и генералъ Геджъ убитъ.

Никто, повидимому, не зналъ подробностей совершившагося событія, и всѣ спѣшили въ Каштановую улицу, гдѣ было созвано публичное собраніе.

Я также направился туда и по дорогѣ встрѣтилъ Джемса Вильсона, который шолъ подъ руку съ мистеромъ Грейдономъ. Они объявили мнѣ, что получено извѣстіе о рѣшительной битвѣ подъ Лексингтономъ, и когда Вильсонъ разстался съ нами, торопясь въ собраніе, то Грейдонъ сказалъ мнѣ:

— Послушайте, мистеръ Винъ, скоро ли вы рѣшите свою судьбу? Поступайте въ отрядъ Кадвалодера. Никто изъ насъ такъ хорошо не ѣздить верхомъ, какъ вы.

— Надо подумать, — отвѣчалъ я.

— Къ чорту теперь всякія думы! — воскликнулъ онъ, — пусть думаютъ наши старшіе, а намъ надо дѣйствовать.

Мнѣ было очень неловко сознаться человѣку, котораго я зналъ очень мало, что для поступленія въ военную службу мнѣ надо было поссориться съ отцемъ и разорвать всякую связь съ той церковью, къ которой я принадлежалъ съ дѣтства.

— Ужъ если я пойду въ солдаты, — произнесъ я въ смущеніи, — то въ отрядъ Макферсона или кого либо другого изъ бывшихъ квакеровъ.

— Все равно, — произнесъ Грейдонъ, — только рѣшайтесь на что нибудь. Говорятъ, вашихъ квакеровъ много въ нашихъ войскахъ. Я вотъ только не знаю, какъ они командуютъ: на вы или на ты?

Я засмѣялся, и мы разстались.

Я побѣжалъ къ теткѣ, чтобы объявить ей о радостной вѣсти. У нея собралось въ этотъ вечеръ большое общество, и я, къ удивленію, замѣтилъ съ перваго взгляда, при входѣ въ гостиную, что рядомъ съ патріотами, въ томъ числѣ Франклиномъ, находился и весело разговаривалъ англійскій офицеръ, — молодой, толстый поручикъ. Онъ стоялъ за стуломъ мистриссъ Галовей, которая играла въ карты, и въ ту самую минуту, какъ я показался въ дверяхъ, онъ громко сказалъ:

— Играйте съ короля — король всегда выиграетъ.

— Нѣтъ, господа, король проигралъ! — произнесъ я громко.

Всѣ обратили на меня свои взоры, а тетка поспѣшно спросила:

— Что случилось, Гью?

— Произошла битва подъ Лексингтономъ, — отвѣчалъ я, — маіоръ Питкернъ и лордъ Перси потерпѣли пораженіе въ ихъ попыткѣ арестовать Ганкока и завладѣть нашимъ пороховымъ складомъ. Съ королевской стороны убито триста человѣкъ, а съ нашей — сто.

— Боже мой! — воскликнулъ мистеръ Головей, — это неправда.

Я отвѣчалъ, что не могло быть сомнѣнія на счетъ справедливости этого извѣстія. Тогда подошолъ ко мнѣ Франклинъ и спросилъ, отъ кого я узналъ объ этомъ.

— Мнѣ сказалъ Джемсъ Вильсонъ, — отвѣчалъ я, — и весь городъ взволнованъ.

Почтенный философъ глубоко задумался, потомъ всталъ и тихо произнесъ:

— Это начало войны, — ну, и тѣмъ лучше.

Онъ молча поклонился всему обществу и медленными шагами вышелъ изъ комнаты.

Не успѣлъ онъ скрыться, какъ на меня посыпались со всѣхъ сторонъ вопросы, а Джакъ побѣжалъ на улицу, чтобы собрать болѣе точныя свѣдѣнія о необыкновенномъ событіи.

— Если это правда, то дѣло плохо, — произнесъ мистеръ Чью, качая головою, — но мнѣ что-то не вѣрится: какъ можетъ горсть фермеровъ, безъ оружія и безъ военной дисциплины, разбить хорошо вооруженный отрядъ солдатъ?

— А я увѣренъ, — прибавилъ Галовей, — что мы получимъ завтра совершенно противоположныя извѣстія. Какъ вы думаете, мистеръ Вудвиль?

Эти слова относились къ толстому поручику, и онъ презрительно отвѣчалъ:

— Все это пустяки, и я вамъ совѣтую не безпокоиться. Лучше продолжайте вашу игру.

— Нѣтъ, мнѣ такъ не нравится эта вѣсть, что я не могу вернуться къ картамъ, — произнесла одна изъ торійскихъ дамъ.

— А я, признаюсь, никогда въ жизни не слыхала такой радостной вѣсти! — воскликнула тетка Тенора.

— У васъ странное понятіе, мистриссъ Винъ, о радостныхъ и печальныхъ вѣстяхъ, — возразилъ толстый поручикъ, — повторяю, это новая ложь мятежниковъ.

— Нѣтъ, вы ошибаетесь, — отвѣчалъ я, — да тутъ и нѣтъ ничего удивительнаго, вѣдь въ числѣ фермеровъ находятся люди, которые воевали съ индѣйцами и французами; они такъ ловко стрѣляютъ, что, говорятъ, въ войнѣ съ послѣдними убивали офицеровъ на выборъ.

— Какъ ужасно! — воскликнула Дартея.

— Вы видите, къ чему привели ваша нейтральность и ваша вѣрность королю, — воскликнула тетка Тенора, — жаль, что не было его подъ Лексингтономъ; онъ бы научился уму-разуму. Это только начало конца.

— Позвольте мнѣ вамъ напомнить, что я состою на службѣ его величества, — произнесъ Вудвиль, покраснѣвъ, какъ ракъ.

— Нечего мнѣ объ этомъ напоминать; кукишъ вашему королю! — отвѣчала тетка, выйдя окончательно изъ себя.

— Какъ вамъ не стыдно! — воскликнула мистриссъ Фергюсонъ.

Всѣ дамы вскочили со своихъ мѣстъ въ сильномъ волненіи, а мужчины не знали, что сказать.

Спустя нѣсколько минутъ, никого въ гостиной не осталось, и всѣ быстро разошлись. Поручикъ Вудвиль удалился послѣднимъ и очень прилично простился съ хозяйкой, а я проводилъ его до лѣстницы.

— Я не могу ссориться съ женщинами, — сказалъ онъ, когда мы остались вдвоемъ, — но я слышалъ въ домѣ мистриссъ Винъ такія слова, которыхъ офицеръ его величества стерпѣть не можетъ.

— Такъ что же? — спросилъ я съ улыбкой.

— Васъ, кажется, это забавляетъ, — продолжалъ онъ, — и вы становитесь тѣмъ болѣе отвѣтственнымъ за происшедшее. Какъ ни верти, а мистриссъ Винъ могла бы обходиться приличнѣе со своими гостями, и ея племянникъ могъ бы быть похрабрѣе. Во всякомъ случаѣ, я, кажется, сказалъ достаточно, чтобы быть понятымъ каждымъ англійскимъ джентльменомъ. Прощайте.

— Съ какимъ бы удовольствіемъ я тебя отколотилъ, — отвѣчалъ я.

— Вѣрю. Вы достаточно сильны для этого, квакерскій юноша, но вы, конечно, также мало умѣете обращаться съ оружіемъ благородныхъ людей, какъ я съ кузнечнымъ молотомъ.

— Ты можешь прислать ко мнѣ любого изъ твоихъ друзей, — произнесъ я очень хладнокровно, — и я надѣюсь, что я тебя ублажу.

Онъ ушолъ, а я вернулся къ теткѣ, которая пришла въ такую ярость, что, забывъ о присутствіи Дартеи, громко произнесла:

— Дерзкіе идіоты! Надѣюсь, что я довольно ясно высказала имъ свои мысли, и что никто изъ нихъ не вернется въ мой домъ.

Она стала ходить взадъ и впередъ по комнатѣ и такъ сильно махала руками, что, наконецъ, задѣла за большого китайскаго мандарина, который стоялъ на пьедесталѣ. Онъ грохнулся на землю, а тетка только промолвила:

— Жаль, что это не генералъ Геджъ.

— Вы, вѣроятно, думаете, что этотъ бѣдный мандаринъ — торій, — сказала Дартея, которая никого и ничего не боялась, — но я позволю себѣ напомнить вамъ, что и я торій.

— Пустяки, — отвѣчала тетка, — какое мнѣ дѣло до того, кто вы такая. А вотъ вы, сэръ, напрасно повздорили съ этимъ дуракомъ, — прибавила она, обращаясь ко мнѣ.

Я молча покачалъ головой.

— Не правда. Я знаю, что ты будешь съ нимъ драться, и я нисколько объ этомъ не сожалѣю. Съ какимъ бы удовольствіемъ я вызвала на дуэль дерзкую собаку Фергюсонъ.

— Нѣтъ, нѣтъ! Я надѣюсь, что это неправда, мистеръ Винъ, — воскликнула Дартея, — это было бы слишкомъ ужасно.

— Пустяки, — возразила тетка, — мужчина не можетъ переносить обидъ, какъ женщина.

Видя, что тетку не убѣдишь сокрытіемъ истины, я старался увѣрить ее, что хотя между нами и произошолъ непріятный разговоръ, но что онъ не будетъ имѣть послѣдствій.

— Нѣтъ, будетъ, будетъ! — воскликнула миссъ Пенистонъ и упала въ обморокъ.

Тетка засуетилась, позвала служанокъ, потребовала спиртъ, и приказала разрѣзать шнурки у корсета.

— А ты ступай вонъ! — воскликнула она, обращаясь ко мнѣ, — неужели эта дѣвченка влюблена во всѣхъ мужчинъ? То она думаетъ о капитанѣ, то она дѣлаетъ скандалъ изъ-за тебя. Просто неприлично изъ-за мужчины падать въ обморокъ. Ну, а ты, дуракъ, чего стоишь? Или никогда не видалъ, какъ женщины падаютъ въ обморокъ?

Дѣйствительно, я никогда не видалъ женскихъ обмороковъ и, съ одной стороны, странное поведеніе Дартеи, а съ другой — ссора съ офицеромъ привели меня въ большое смущеніе. Конечно, я долженъ былъ драться съ мистеромъ Вудвилемъ, какъ бы это не понравилось моему отцу, и потому, вернувшись въ свою комнату, написалъ ему записку, въ которой приглашалъ поручика прислать своего секунданта къ моему другу Джаку для переговоровъ о дуэли. Послѣ этого я хотѣлъ розыскать Джака, но не успѣлъ направиться къ двери, какъ въ комнату вошла тетка.

— Я отослала дѣвченку домой въ экипажѣ, — сказала она, — она увѣряетъ, что ей было бы очень жаль, если бы кто нибудь изъ васъ былъ убитъ, и этимъ объясняетъ свой обморокъ. Но потомъ она наговорила столько вздора о тебѣ и объ Артурѣ Винѣ, что просто уши вянутъ. Но, бѣдный мой Гью, какая я, — старая дура, научила тебя разнымъ пустякамъ, и теперь тебя, голубчика, убьютъ. Не дерись съ нимъ, Гью. Ну его къ чорту! Я запретила Дартеѣ говорить объ этомъ кому бы то ни было. Вѣдь я обѣщала твоей покойной матери беречь тебя, какъ зѣницу ока, а вотъ что я надѣлала!

И добрая старуха горько заплакала. Я успокоилъ ее, какъ могъ, хотя, не смотря на всѣ ея опасенія за мою жизнь, она ни за что не согласилась бы, чтобы я уладилъ дѣло цѣною свой чести. Только вечеромъ я отыскалъ Джака въ домѣ его отца, и онъ сразу увидѣлъ, по моей внѣшности, что надъ моей головой разразилась бѣда.

— Что случилось? — спросилъ онъ, — извѣстія о битвѣ не могли такъ на тебя подѣйствовать.

— Нѣтъ, — отвѣчалъ я, — я поссорился съ мистеромъ Вудвилемъ и пришолъ звать тебя въ секунданты.

Когда я разсказалъ, что случилось, то онъ покраснѣлъ, смутился и произнесъ:

— Тебѣ надо обратиться къ болѣе опытному человѣку, Гью; говорятъ, что эти дѣла можно иногда уладить и безъ дуэли.

Я сначала не понялъ Джака и отвѣчалъ довольно грубо, что если онъ не хочетъ оказать мнѣ дружеской услуги, то, конечно, я обращусь къ другому. Онъ поспѣшно урезонилъ меня, и мы стали обсуждать съ нимъ условія дуэли, когда явился къ нему отъ поручика Вудвиля капитанъ Ле-Клеръ.

Но я лучше приведу разсказъ самого Джака изъ его дневника о дуэли и предшествовавшихъ ей переговорахъ:

"Гью спокойно ушолъ, сказавъ мнѣ: выбери короткія шпаги и назначь мѣсто въ губернаторскомъ саду, у источника. Я прямо сознался мистеру Ле-Клеру, что совершенный новичекъ въ подобныхъ дѣлахъ, а потому вполнѣ полагаюсь на его честь и опытность. Моя искренность ему очень понравилась, и онъ выразилъ сожалѣніе, что такой молодой человѣкъ, какъ мой другъ, попалъ въ столь непріятное положеніе, хотя онъ и прибавилъ, что постарается устроить дѣло мирно; но я зналъ, что это невозможно, и что Гью никогда не согласится на унизительный для него исходъ ссоры.

"Когда мы договорились съ нимъ обо всѣхъ условіяхъ дуэли, то Ле-Клеръ ушолъ, а я отправился къ Пайку, чтобы взять напрокатъ шпаги. Въ то время дуэли были обычнымъ явленіемъ, даже въ нашемъ квакерскомъ городѣ, но въ особенности среди англійскихъ офицеровъ. Хотя поединокъ и считался нарушеніемъ закона, но невозможно было избѣжать его въ извѣстныхъ обстоятельствахъ.

"На разсвѣтѣ мы съ Гью прибыли первыми на указанное мѣсто, и я воспользовался этимъ, чтобы передать ему совѣты Пайка, который понялъ, зачѣмъ я бралъ у него шпаги, и просилъ, чтобы его ученикъ главнымъ образомъ былъ хладнокровенъ и смотрѣлъ прямо въ глаза противнику, который, по его словамъ, прекрасно владѣлъ шпагой.

"Наконецъ, явился мистеръ Вудвиль со своимъ секундантомъ и докторомъ; онъ былъ приземистый, толстенькій человѣчекъ и очень походилъ на Санхо-Панчо, тогда какъ длинный, худощавый Ле-Клеръ былъ настоящій Донъ-Кихоть. Я во всемъ слѣдовалъ совѣтамъ Ле-Клера, и, когда все было готово къ бою, то мы отошли съ нимъ въ сторону на двадцать футовъ; но, къ моему величайшему удивленію, онъ сказалъ:

— "Мистеръ Вордеръ, я къ вашимъ услугамъ, если вы также желаете позабавиться. Я привезъ свои шпаги, и вы видите, онѣ одинаковой длины съ вашими.

"Я слыхалъ о глупомъ англійскомъ обычаѣ, по которому секунданты должны были предлагать другу помѣриться силами, что, конечно, не влекло за собой обязательнаго поединка. Но у меня была ужасная привычка краснѣть отъ всякаго пустяка, и когда въ эту минуту я, по обыкновенію, вспыхнулъ, то Ле-Клеръ принялъ это за признакъ страха и улыбнулся.

"Я не могъ этого выдержать, скинулъ сюртукъ и промолвилъ:

— "Я къ вашимъ услугамъ.

— "Это не обязательно, — сказалъ онъ, какъ бы стыдясь драться съ такимъ юношей.

— "Мы напрасно теряемъ время, — отвѣчалъ я, и въ сущности я такъ безпокоился о результатѣ поединка Гью, что былъ не прочь забыться.

«Гью и поручикъ еще ранѣе сняли сюртуки и встали въ позицію. Теперь раздалась команда Ле-Клера: начинайте, господа! Въ ту же минуту онъ напалъ на меня, и я долженъ былъ защищаться. Мнѣ кажется, что онъ не хотѣлъ серьезно драться, но я былъ ловокъ, какъ кошка, а онъ лучше владѣлъ своими руками, чѣмъ долговязыми ногами. Черезъ нѣсколько минутъ, которыя показались мнѣ цѣлою вѣчностью, я услыхалъ громкій стонъ и, боясь за Гью, обернулся въ его сторону. Поручикъ упалъ на землю, а его шпага отлетѣла на нѣсколько шаговъ. Ле-Клеръ воспользовался моимъ невниманіемъ и нанесъ мнѣ сильный ударъ въ лѣвую сторону шеи. Кровь полилась у меня ручьемъ, и я потерялъ сознаніе».

Я никогда не могъ бы такъ хорошо описать нашей двойной дуэли, какъ Джакъ, но долженъ прибавить, что я съ ужасомъ увидѣлъ, какъ Джакъ и Ле-Клеръ скрестили шпаги. Потомъ я занялся своимъ дѣломъ и только, когда мнѣ удалось выбить шпагу противника и ранить его въ правую руку, я обернулся, и на моихъ глазахъ Джакъ упалъ, обливаясь кровью. Мнѣ показалось, что онъ убитъ, и я съ отчаяніемъ бросился къ нему. Ле-Клеръ поддерживалъ его обѣими руками, а докторъ, осмотрѣвъ рану, произнесъ:

— Не хорошо, очень не хорошо, но опасности нѣтъ. Какъ это васъ угораздило, Ле-Клеръ? Вы мнѣ сказали, что ни мистеръ Вудвиль, ни вы не хотите серьезнаго поединка.

— Чортъ знаетъ, что это такое! Я самъ не знаю, какъ это случилось, — отвѣчалъ Ле-Клеръ, — я никогда не думалъ, что этотъ мальчишка приметъ мой вызовъ, сдѣланный только для формы.

— Уходите скорѣй, — произнесъ докторъ, — а то вы попадете въ исторію.

— Надъ нами будутъ смѣяться всѣ товарищи, — произнесъ Вудвиль, обвязавъ себѣ руку платкомъ и, очевидно, сильно страдая, — хороши квакеры, нечего сказать!

Въ эту минуту Джакъ открылъ глаза и спросилъ у меня:

— А ты, Гью, не раненъ?

— Нѣтъ, — отвѣчалъ я, обрадованный тѣмъ, что мой другъ пришолъ въ себя, — я боюсь, мистеръ Ле-Клеръ, — прибавилъ я, обращаясь къ нему, — что намъ придется взять твой экипажъ, такъ какъ мы пришли пѣшкомъ; не безпокойся, мы тотчасъ пришлемъ его обратно.

— Сдѣлайте одолженіе, — отвѣчалъ онъ.

— Извини меня, если я дамъ тебѣ благой совѣтъ, — продолжалъ я, — послушайся доктора и убирайся поскорѣй отсюда. Мнѣ было бы очень жаль, если бы тебя арестовали, а въ настоящее время у насъ въ городѣ очень возстановлены противъ васъ, офицеровъ.

Ле-Клеръ пристально посмотрѣлъ на меня и отвѣчалъ, подавая мнѣ руку.

— Вы настоящій джентльменъ, мистеръ Винъ, я гораздо старше, васъ, а потому имѣю право вамъ это сказать. Я надѣюсь, что мы съ вами еще не разъ увидимся. Но скажите, всѣ квакеры такъ хорошо владѣютъ шпагами, какъ вы и вашъ другъ?

Его слова напомнили мнѣ, что мистеръ Вудвиль могъ желать возобновленія поединка, и, подойдя къ нему, я сказалъ:

— Я къ твоимъ услугамъ, сэръ, если ты желаешь продолжать драться.

— Нѣтъ, довольно, чортъ возьми! — отвѣчалъ онъ.

— Полно, держите языкъ за зубами, — произнесъ Ле-Клеръ, обращаясь къ товарищу, а потомъ, взявъ меня за руку и отведя въ сторону, онъ сказалъ вполголоса, — все это происходитъ отъ того, что ваши дамы принимаютъ въ свои гостиныя всякаго, кто въ офицерскомъ мундирѣ, а вѣдь этотъ господинъ выслужился изъ солдатъ. Я очень сожалѣю обо всей этой исторіи, и позвольте мнѣ помочь вамъ доставить домой вашего друга.

Нельзя описать гнѣва стараго мистера Вордера, когда принесли въ его домъ раненаго сына. Но я все-таки не ушолъ прежде, чѣмъ явился докторъ Бушъ и перевязалъ рану.

— Слава Богу, Гью, что не ты раненъ, — произнесъ мой добрый другъ, когда я, наконецъ, простился съ нимъ.

Было уже семь часовъ, и я поспѣшилъ къ теткѣ, которую засталъ за утреннимъ завтракомъ.

— Садись, сэръ, и разсказывай о своей глупой исторіи, — воскликнула она.

— Я не вижу въ ней ничего глупаго, — отвѣчалъ я.

— Ну, да, полно дурачиться. Говори прямо: никто не раненъ?

Я откровенно разсказалъ обо всемъ случившемся, и тогда она промолвила со слезами на глазахъ:

— И какъ подумаешь, что все это произошло изъ-за меня. И бѣдный Джакъ, моя красная дѣвица, тяжело раненъ! Но все-таки хорошо, что вы задали трезвону проклятымъ англійскимъ офицерамъ. А знаешь, я получила письмо отъ нашей кошечки. Хочешь прочитать? Она просить, чтобы я увѣдомила ее о результатѣ дуэли.

— Меня всего болѣе безпокоитъ, тетя, — произнесъ я, — что скажетъ на это отецъ. И такъ между нами зіяетъ бездна.

— Ну, какъ бы то ни было, а тебѣ надо самому сказать ему обо всемъ. Впрочемъ, я не думаю, чтобы онъ очень сталъ сердиться; онъ уже давно махнулъ на тебя рукой, какъ на заблудшую овцу, которую нельзя вернуть въ стадо.

— Не смѣйся, тетя. У меня очень тяжело на сердцѣ.

— Ну, позавтракай, а потомъ отправляйся къ отцу.

Я повиновался — и по дорогѣ, проходя мимо дома, гдѣ жила Дартея, увидалъ ее въ окнѣ. Она была очень блѣдна и крикнула мнѣ, чтобы я зашолъ.

— Войдите хоть на минуту, — сказала она, отворяя мнѣ дверь, — я только-что получила записку отъ вашей тетки, но, право, я ничего не поняла, что она пишетъ.

Со времени нашего разговора объ Артурѣ Винѣ она обходилась со мной очень сухо, рѣдко разговаривала и то гнѣвно выражалась на счетъ мятежниковъ, возстававшихъ противъ короля. Но теперь она находилась въ совершенно иномъ настроеніи, и я началъ съ того, что поблагодарилъ ее за нераспространеніе въ городѣ свѣдѣній о случившемся въ домѣ тетки.

— Я дала слово молчать, мистеръ Винъ, — отвѣчала она, — а когда вы познакомитесь со мною поближе, то узнаете, что я умѣю держать слово. А что мистеръ Вордеръ сильно раненъ?

— Да, очень опасно, — произнесъ я, очень довольный тѣмъ, что мнѣ предстояло удовольствіе напугать ее.

— Охъ, вы, мужчины, мужчины, — промолвила она, заливаясь слезами, — и онъ умретъ, бѣдный мальчикъ? Какъ вамъ не стыдно было вовлечь его въ такую ужасную исторію!

— О Дартея! — воскликнулъ я, — неужели ты любишь Джака? Конечно, я не помѣшаю его счастью. Я самъ люблю тебя и никогда не измѣню своей любви. Но ты?.. А мой родственникъ?..

— Я никого не люблю, сэръ, я люблю всѣхъ, — отвѣчала она, — къ тому же это не ваше дѣло, мистеръ Винъ, кого я люблю. Не будьте дерзкимъ. Но что это? Боже мой! у васъ кровь на рукѣ.

Дѣйствительно, на кисти моей руки было нѣсколько капель крови. Сердце ея тотчасъ растаяло, и она стала нѣжно перевязывать мнѣ руку своимъ платкомъ.

— Это ничего, — сказалъ я, отворачиваясь отъ нея, такъ какъ я едва сдерживался, чтобы не обнять ее, — мнѣ пора идти къ Джаку.

— Идите, но вернитесь ко мнѣ и разскажите, что съ нимъ.

И я удалился, нисколько не удивляясь, что всѣ были влюблены въ нее.

Когда я достигъ дома Джака, то засталъ тамъ не только докторовъ Руша и Глинтворта, но и тетку, которая помѣстилась въ качествѣ сестры милосердія и почти не покидала ни на минуту раненаго. Отецъ Джака былъ у нея на побѣгушкахъ и слѣпо исполнялъ всѣ ея распоряженія. Меня долго не допускали къ Джаку, чтобы его не разстроить. Наши же противники на слѣдующій день уѣхали изъ города, и мы болѣе не слышали о нихъ.

Я увидалъ отца только за обѣдомъ, и онъ, посмотрѣвъ на мою подвязанную руку, такъ какъ докторъ Рушъ настоялъ на ея перевязкѣ, сказалъ:

— Наконецъ-то ты пришолъ, но я уже давно знаю отъ друга Вордера обо всемъ случившемся. Неужели ты не боишься ни Бога, ни людей? Ты идешь противъ отца и противъ правительства, а теперь вовлекъ своего друга въ такую бѣду. Хорошо, что твоя мать умерла прежде, чѣмъ ты дошолъ до подобнаго нечестія.

— Боже мой! — отвѣчалъ я, — какъ можешь ты, отецъ, говорить такъ? Я въ отчаяніи о Джакѣ, а ты не можешь мнѣ сказать даже слова утѣшенія. О мама! мама!

И я горько заплакалъ.

— Когда ты раскаешься, — произнесъ отецъ, вставая, — и захочешь вымолить прощеніе у Бога и у меня, то приходи.

Я не вытерпѣлъ и пересѣкъ ему дорогу.

— Нѣтъ, — промолвилъ я рѣшительно, — мы не можемъ такъ разстаться. Это слишкомъ ужасно!

— Надо было объ этомъ подумать уже давно, Гью.

— Нѣтъ, ты меня выслушаешь. Въ чемъ я виноватъ? Запустилъ я дѣла? Въ этомъ никто меня не упрекнетъ. Меня оскорбили въ собраніи друзей, и я сталъ посѣщать другое общество, гдѣ со мною обходились любезно. Если я предался свѣтской жизни, по наущенію тетки, то кто въ сущности въ этомъ виноватъ? Если я расхожусь съ тобой во мнѣніяхъ, то самые лучшіе люди страны на моей сторонѣ. Что же, я ребенокъ и не могу свободно мыслить, свободно дѣйствовать?

Я никогда такъ прямо и рѣзко не говорилъ съ нимъ; но, къ моему удивленію, онъ поникъ головой и долго молчалъ. Потомъ онъ посмотрѣлъ мнѣ прямо въ глаза и произнесъ:

— Да, я одинъ во всемъ виноватъ; я слишкомъ много думалъ о твоихъ матеріальныхъ интересахъ. Но отъ кого ты такой упорный? Конечно, не отъ меня.

— Довольно! — воскликнулъ я, боясь, чтобы онъ не затронулъ моей любимой матери.

— Да, довольно, — повторилъ отецъ, дрожа всѣмъ тѣломъ, такъ сильно онъ былъ разгнѣванъ, и съ такимъ трудомъ онъ удерживалъ себя, — дѣйствительно, намъ не о чемъ съ тобою говорить, пока ты не раскаешься въ своемъ нечестіи. Правъ былъ твой родственникъ; хотя онъ и свѣтскій человѣкъ, но онъ понялъ тебя лучше меня.

— Какъ! ты вѣришь Артуру Вину больше, чѣмъ мнѣ? Что же онъ говорилъ обо мнѣ?

— Ты не смѣешь меня допрашивать!

— Онъ лгалъ и тебѣ, и всѣмъ. Зачѣмъ онъ обманывалъ насъ на счетъ Винкота? Клянусь небомъ, онъ мнѣ отвѣтитъ когда нибудь за все это!

— Не богохульствуй. Дорогу! Неужели я не хозяинъ въ своемъ домѣ?

И, схвативъ меня одной рукой, онъ такъ сильно толкнулъ, что я упалъ въ кресло. Онъ же, не обернувшись, вышелъ изъ комнаты и направился въ садъ.

Впродолженіе недѣли онъ вовсе не говорилъ со мной, кромѣ какъ по дѣлу, а затѣмъ моя жизнь потекла попрежнему — монотонно, скучно, уныло.

XIII.

Въ продолженіе всего лѣта я былъ такъ озабоченъ медленнымъ выздоравливаніемъ Джака, что мало обращалъ вниманія на политическія событія. Тетка Тенора только и думала что о своемъ больномъ квакерѣ, перестала принимать гостей и переѣхала на дачу лишь, когда отецъ Джака согласился, чтобы его перевезли къ ней.

Прошли іюнь и іюль мѣсяцы, а Джакъ все безпомощно лежалъ въ привезенномъ мною гамакѣ подъ яблонями и слушалъ разсказы тетки, которая отъ него не отходила. Его нервы были такъ разстроены, что когда я привезъ извѣстіе изъ города о подвигахъ нашихъ фермеровъ, съ ихъ длинными ружьями, при Бункеръ-Гилѣ, то онъ заплакалъ. Однако докторъ Рушъ приписывалъ это не столько нервамъ, сколько малокровію.

Я ежедневно ѣздилъ изъ города на дачу, такъ какъ отецъ не желалъ переѣзжать въ Меріонъ. Иногда я встрѣчалъ Джемса Вильсона и Вегериля, которые постоянно уговаривали меня поступить на военную службу. Но необходимость разссориться съ отцемъ, заботы о больномъ Джакѣ и нежеланіе бросить тетку, которая не имѣла другой опоры, кромѣ меня, — удерживали мой военный пылъ, и я довольствовался только тѣмъ, что ежедневно впродолженіе часа учился военнымъ пріемамъ, вмѣстѣ съ другими юношами, подъ руководствомъ одного ирландскаго сержанта, вѣроятно, дезертира изъ англійской арміи.

Вообще, весь городъ находился въ большомъ волненіи. Полковникъ Вашингтонъ былъ назначенъ главнокомандующимъ, а значительная армія осаждала сэра Вильяма Гове, который, къ нашему удивленію, смиренно выносилъ свою судьбу. Тетка Тенора часто получала письма отъ своихъ пріятелей изъ лагеря подъ Кембриджемъ.

— Моему виргинскому полковнику, — сказала она мнѣ однажды, — нелегко справляться съ фермерами Новой Англіи. Его обвиняютъ въ излишнемъ деспотизмѣ и въ поддержкѣ слишкомъ строгой дисциплины; потомъ на него претендуютъ за то, что онъ служитъ безъ жалованья и хочетъ, чтобы всѣ поступали также. Хотя онъ не блестящій человѣкъ, но твердый, терпѣливый, выносливый, а ты увидишь, Гью, что онъ поставитъ на своемъ, и въ концѣ концовъ всѣ будутъ его уважать.

Я невольно улыбнулся, такъ какъ ея мнѣніе не раздѣлялось многими, хотя въ сущности она была права. Вашингтонъ, дѣйствительно, зналъ, чего хотѣлъ, и дѣйствовалъ рѣшительно; но онъ самъ учился войнѣ на полѣ брани и, естественно, дѣлалъ ошибки и промахи, что сначала и возбуждало противъ него неудовольствіе среди многихъ патріотовъ.

Это было очень тревожное время, и каждый день новые добровольцы отправлялись увеличивать число осаждавшихъ сэра Вильяма. Поспѣшно строились гондолы, въ сущности вовсе не походившія на ихъ венеціанскій прототипъ, для защиты нашей рѣки. Члены различныхъ комитетовъ ходили по домамъ, собирая оружіе, холстъ для палатокъ, бѣлье, посуду и т. д. Мѣстами происходили шумные выборы депутатовъ и аресты торіевъ; въ октябрѣ умеръ бывшій предсѣдатель конгресса Пейтонъ Рандольфъ, и распространилась вѣсть, что къ намъ посланы изъ Англіи гессенскія наемныя войска.

Къ этому времени, Джакъ совершенно оправился и перебрался къ себѣ домой, хотя, вѣроятно, не съ большимъ удовольствіемъ, такъ какъ теткѣ Тенорѣ помогала ухаживать за нимъ Дартея. Во всякомъ случаѣ, онъ выздоровѣлъ, и мы стали серьезно говорить съ нимъ о томъ, какъ намъ поступить въ армію Вашингтона. Мнѣ казалось, что теперь единственной преградой для моего поступленія на службу было противодѣйствіе отца; но, къ моему несчастію, въ ноябрѣ мѣсяцѣ тетка сильно занемогла отъ злокачественной лихорадки и едва не отправилась на тотъ свѣтъ. Хотя докторъ Рушъ и вылѣчилъ ее, но она такъ ослабѣла, что я рѣшительно не могъ ее покинуть, тѣмъ болѣе, что, какъ только я начиналъ говорить о своемъ желаніи отправиться въ армію, она приходила въ волненіе, плакала и упрекала меня въ неблагодарности. Нечего было дѣлать, приходилось мнѣ остаться въ Филадельфіи, а Джаку одному записаться въ волонтеры.

Благодаря болѣзни, тетка очень измѣнилась и нравственно, хотя оставалась попрежнему пламенною патріоткой; но она была очень недовольна тѣмъ, что ея гостиная опустѣла, такъ какъ она уже не допускала въ нее торіевъ, а депутаты и волонтеры, окружавшіе теперь ее, плохо играли въ пикетъ, такъ что, по ея мнѣнію, никто не пожертвовалъ столько, какъ она, на алтарь отечества.

Въ февралѣ 1776 года произошла въ нашемъ кружкѣ двойная перемѣна, которая искренно меня опечалила. За послѣдніе мѣсяцы я часто видался съ Дартеей и узналъ ее ближе, чѣмъ прежде. Она очень любила ѣздить верхомъ съ теткой, и хотя послѣдняя, не слушаясь докторовъ, все-таки часто устраивала кавалькады послѣ своего выздоровленія, но уже обыкновенно отставала отъ насъ, и мы съ Дартеей на свободѣ скакали вдвоемъ.

Однажды, въ началѣ февраля, во время подобной прогулки, Дартея, бывшая въ этотъ день необыкновенно задумчивою, сказала неожиданно:

— Я уѣзжаю, мистеръ Винъ.

— Куда? — спросилъ я въ смущеніи.

— Въ Нью-Іоркъ, и на будущей недѣлѣ. Моя тетка не можетъ долѣе терпѣть неприличнаго обращенія мятежниковъ, Мы поселимся въ Нью-Іоркѣ, но надолго ли, я не знаю. Тетка говоритъ, что невозможно жить въ вашемъ городѣ съ тѣхъ поръ, какъ въ немъ преслѣдуютъ и оскорбляютъ такихъ почтенныхъ людей, какъ мистера Пена, мистера Чью и доктора Кирзлея.

— Никто не преслѣдуетъ и не оскорбляетъ ни мистера Гіена, ни мистера Чью, хотя они, не смотря на свою нейтральность, хуже враговъ; что же касается до доктора, то онъ сумасшедшій торій, и самъ возбудилъ толпу противъ себя. Я самъ видѣлъ эту исторію и увѣряю тебя, что разсказы о ней несправедливы. Не надо забывать, что теперь дѣло дошло до открытой войны, и нельзя намъ терпѣть въ своей средѣ людей, сочувствующихъ врагамъ. Теперь уже прошло время шутокъ, и надо открыто раздѣлиться на два лагеря.

— Вотъ, это-то и ненавистно, — возразила Дартея, — я не могу помириться съ мыслью, что мирнаго гражданина, желающаго только спокойно сидѣть дома, пить мадеру и курить трубку, — заставляютъ драться и убивать кого бы то ни было. Представьте себѣ, что бѣлаго пуделя моей тетки заставили бы выбрать одно изъ двухъ: или ловить мышей, или удалиться изъ города.

— Тебѣ хорошо проповѣдывать умѣренность и нейтральность. Ты не мужчина,

— Я не мужчина, но признаюсь, что я пламенный торій и желала бы, чтобы вашего Вашингтона поскорѣе повѣсили. Поэтому вы напрасно называете меня нейтральною и умѣренною, господинъ проповѣдникъ войны, мирно остающійся дома.

— Благодарю тебя за откровенность. Я лучше люблю имѣть дѣло съ открытыми врагами.

— Это не помѣшаетъ мнѣ замолвить за васъ словечко, когда вы будете въ этомъ нуждаться. Вскорѣ сэръ Гай возьметъ Тикондерогу, а Гове — Нью-Іоркъ; тогда возстановится королевская власть, и мы снова очутимся въ обществѣ цивилизованныхъ людей.

— А ты забыла пословицу, что цыплятъ считаютъ по осени? А гдѣ вы съ теткой будете жить въ Нью-Іоркѣ?

— У нашихъ родственниковъ Де-Лансей. Но когда королевскія войска вернутся въ вашъ мятежный городъ, то мы снова переберемся сюда.

— Очень жаль, что всѣ наши друзья уѣзжаютъ, и я подозрѣваю, что многія дамы бѣгутъ за красными мундирами.

— Я сама рада уѣхать, но не будемъ ссориться. Видѣли вы сегодня мистера Вордера?

— Нѣтъ.

— Такъ я вамъ сообщу печальную вѣсть: онъ розыскивалъ васъ сегодня утромъ, чтобы сообщить вамъ о своемъ отъѣздѣ въ армію на будущей недѣлѣ. Онъ васъ любитъ, не какъ мужчина, а какъ женщина, и ужасно горюетъ, что долженъ разстаться съ вами. Я удивляюсь, что при его чисто женской мягкости онъ такой смѣлый, храбрый джентельменъ. Но отчего вы не поступаете на военную службу?

— А ты бы этого хотѣла?

Она покраснѣла и быстро отвѣтила:

— Я бы хотѣла, чтобы мои друзья дѣлали то, что они считаютъ своимъ долгомъ.

— На это я обязанъ отвѣтить, что дѣйствительно считаю своимъ долгомъ поступить въ армію, куда отправились всѣ мои друзья, и знаю, что многіе смѣются надо мной, что я до сихъ поръ сижу дома; но, съ одной стороны, я долженъ разорвать всѣ связи съ отцемъ, чтобы сдѣлаться волонтеромъ, а съ другой тетка Тенора плачетъ при одной мысли разстаться со мной.

— Теперь я понимаю, въ чемъ дѣло, — сказала Дартея, не смотря на меня, — и вѣрно удивитесь, что я, нѣжная, преданная правительству женщина, скажу, что вамъ необходимо отправиться въ армію, и какъ можно скорѣе.

— Спасибо, Дартея.

Наступило новое молчаніе.

— Вы не любите мистера Вина, — вдругъ произнесла Дартея, совершенно другимъ тономъ, — отчего вы его не любите?

— А зачѣмъ мнѣ его любить? — произнесъ я, смотря на нее съ удивленіемъ, — когда-то онъ мнѣ нравился, но теперь ни я его не люблю, ни онъ меня не любитъ. Но зачѣмъ ты меня объ этомъ спрашиваешь?

— Это мое дѣло. Поравняемся съ теткой.

— Еще одно слово. Что бы ни случилось, помни всегда, что есть на свѣтѣ человѣкъ, который тебя любить такъ, какъ никто никогда не можетъ тебя любить.

— Жаль, что вы такъ говорите. Неужели вы не удовольствовались моимъ первымъ отказомъ?

— Нѣтъ. Я буду всегда любить тебя, Дартея.

Она ничего не отвѣчала и ѣхала нѣсколько минутъ молча. Потомъ она остановила лошадь и сказала рѣшительнымъ тономъ.

— Кончимъ это разъ навсегда, и прошу не забывать, что я для васъ не Дартея, а миссъ Пенистонъ.

И она бросила на меня взглядъ, полный достоинства.

— Если я позволилъ себѣ быть неучтивымъ съ тобой, то прошу меня извинить; но я называлъ тебя Дартеей потому, что все еще въ моемъ сердцѣ остается надежда. Но если ты велишь, то я буду впредь называть тебя миссъ Пенистонъ, но для меня ты всегда будешь Д;]; ге й. Я до конца своей жизни буду любить Дартею, и моей любви не уничтожитъ даже перемѣна фамиліи миссъ Пенистонъ. Еще разъ прости меня, если я невольно оскорбилъ тебя.

— Мистеръ Винъ, вы добрый и хорошій человѣкъ. Я, право, сожалѣю, что не люблю васъ, но что же дѣлать? Ваша тетка отличная сваха, но и она не можетъ заставить меня полюбить васъ. Однако, пора намъ присоединиться къ ней, она уже отстала на добрую милю.

И она поскакала. Я послѣдовалъ за ней.

На слѣдующій день я видѣлъ Джака и сказалъ ему, что онъ хорошо дѣлаетъ, уѣзжая въ армію. Въ послѣднюю недѣлю, проведенную имъ въ Филадельфіи, мы постоянно съ нимъ видѣлись, и онъ обѣщалъ мнѣ писать при всякомъ удобномъ случаѣ. Наканунѣ отъѣзда онъ ужиналъ у тетки Теноры, и она, на прощанье, подарила ему боевую саблю съ портупеей и кошелекъ со ста фунтами. Послѣдній подарокъ онъ долго не хотѣлъ принимать, но она такъ нѣжно просила не огорчать ее и такъ дружески поцѣловала его, что онъ, наконецъ, уступилъ, покраснѣвъ, какъ ракъ.

Такимъ образомъ, уѣхалъ Джакъ, и улетучилась миссъ Пенистонъ, а я попрежнему остался въ Филадельфіи.

На время военныя дѣйствія пріостановились, и обѣ арміи стали приготовляться къ рѣшительной борьбѣ весной. Наконецъ, въ мартѣ, Вашингтонъ взялъ Дорчестерскія высоты, и Бостону невозможно было послѣ этого держаться. Говэ очистилъ этотъ городъ 14-го марта и оставилъ намъ двѣсти пушекъ, а также значительные запасы продовольствія. Затѣмъ, на Кембриджской полянѣ былъ впервые поднятъ нашъ флагъ, съ тринадцатью звѣздами и георгіевскимъ краснымъ крестомъ въ уголкѣ.

Все-таки я не рѣшался, порвавъ семейныя узы, отправиться на войну и врядъ ли когда либо сдѣлалъ бы это, если бы мнѣ не помогло одно обстоятельство, которое грустно подѣйствовало на отца, а мнѣ развязало руки.

Утромъ 26-го іюня отецъ позвалъ меня въ свой кабинетъ въ конторѣ и, закрывъ дверь, сказалъ:

— Сегодня придетъ къ тебѣ другъ Пембертонъ. Наши старѣйшины рѣшились, наконецъ, привлечь тебя къ отвѣту. Я уже потерялъ всякую надежду на твое исправленіе, и пора покончить это дѣло, такъ какъ, только изъ уваженія ко мнѣ, до сихъ поръ откладывали вопросъ объ исключеніи тебя и Джака Вордера изъ общества друзей. Если это новое частное увѣщаніе ни къ чему не поведетъ, то вопросъ о васъ обоихъ будетъ разрѣшенъ друзьями. Уже на годовомъ собраніи насъ, старѣйшинъ, упрекали за слишкомъ мягкое обращеніе съ подобными тебѣ людьми.

— Теперь поздно обсуждать этотъ вопросъ, — отвѣчалъ я, нимало не пораженный словами отца, — я не могу идти противъ своей совѣсти. Пусть придетъ ко мнѣ мистеръ Пембертонъ, я приму его съ уваженіемъ, какъ твоего друга; я знаю, что его всѣ почитаютъ, и многіе любятъ, но мы расходимся съ нимъ въ убѣжденіяхъ. Больше ничего, отецъ?

— Ничего. Пошли ко мнѣ Вильяма съ бумагами.

Хотя я не выказалъ отцу своего волненія, но все-таки удаленіе изъ общества квакеровъ не могло быть мнѣ пріятнымъ, и, желая сразу покончить съ неизбѣжнымъ ударомъ судьбы, я отправился къ Джемсу Пембертону.

Заставъ его въ конторѣ, я объявилъ, что самъ пришолъ къ нему, желая избавить его отъ безпокойства, и ему, повидимому, это очень понравилось. Въ очень мягкихъ и осторожныхъ выраженіяхъ онъ сообщилъ мнѣ, что собраніе друзей рѣшило въ виду горя, поразившаго моего отца, обойти молчаніемъ мою дуэль; но оно не могло не обратить моего вниманія на то, что я неправильно относился къ войнѣ, отрицая принципъ непротивленія.

Я спокойно его выслушалъ и отвѣчалъ, что теперь было поздно объ этомъ разсуждать, такъ какъ я рѣшился, при первой возможности, вступить въ армію. Мы еще нѣсколько времени съ нимъ разговаривали, и онъ, наконецъ, объявилъ мнѣ, что я могу одуматься, такъ какъ окончательный приговоръ старѣйшинъ состоится еще нескоро. Я поблагодарилъ его за сочувствіе, и мы разстались.

Моя жизнь потекла попрежнему до 4-го іюля 1776 года, когда я получилъ при теткѣ бумагу отъ секретаря собранія друзей, Исаака Фримана.

— Прочти вслухъ, — воскликнула тетка, — или, лучше, дай мнѣ: у меня теперь прекрасные очки, которые мнѣ подарилъ докторъ Франклинъ. Они надѣваются на уши, и очень удобны. Докторъ Франклинъ былъ у меня сегодня, и жаль, Гью, что ты его не видалъ. На немъ былъ прекрасный бархатный кафтанъ, съ серебряными пуговицами и кружевными манжетами. Просто его не узнать. Ну, давай твою бумагу. Посмотримъ, что тебѣ пишутъ квакеры.

И она презрительнымъ тономъ стала читать вслухъ:

"Гью Вину — копія съ протокола ежемѣсячнаго собранія друзей въ Филадельфіи, отъ 1-го числа 6-го мѣсяца 1776 года.

"Имѣя въ виду, что Гью Винъ, по рожденію и воспитанію, принадлежащій къ друзьямъ, сталъ высказывать такія мнѣнія о гражданскихъ правахъ, которыя противорѣчатъ убѣжденіямъ, и не заявлялъ собранію друзей своего желанія исправиться, а, напротивъ, упорствуетъ въ своемъ нечестіи, мы, члены собранія друзей, съ цѣлью поддержать истину и наше достоинство, симъ объявляемъ, что мы не можемъ далѣе признавать Гью Вина членомъ нашего общества, пока онъ не сознается при насъ въ своемъ нечестіи, чего мы, какъ христіане, желаемъ отъ всей души.

"Съ подлиннымъ вѣрно.
"Секретарь Исаакъ Фриманъ".

— Вотъ чушь-то! — воскликнула тетка Тенора, — твой отецъ, вѣроятно, очень доволенъ. Да, по правдѣ сказать, и я довольна. Наконецъ-то ты свободенъ. Сегодня приходилъ ко мнѣ Джемсъ Вордеръ и показывалъ такую же бумагу на имя своего сына. Я совѣтовала ему не быть дуракомъ и не обращать на это никакого вниманія. Я тотъ же совѣтъ дамъ и тебѣ. Къ тому же, у меня есть добрая вѣсть.

— Какая?

— Мистеръ Карроль только что заходилъ ко мнѣ и объявилъ, что конгрессъ вотировалъ сегодня декларацію независимости.

— Наконецъ-то! Значитъ, я и страна освободились въ одинъ день. Ну, теперь, тетка Тенора, я отправлюсь въ армію.

— Ну, это мы еще увидимъ, — отвѣчала она, — я не могу обойтись безъ тебя, да и тебѣ нельзя бросить отца. Онъ очень измѣнился въ послѣднее время.

Это было совершенно справедливо. Отецъ уже не выказывалъ прежней рѣшительности и энергіи; онъ часто дѣлалъ ошибки въ дѣлахъ, и, по указаніи старшимъ приказчикомъ Масономъ, или теткой его ошибокъ, онъ смиренно ихъ сознавалъ. Поэтому я не могъ не согласиться съ теткой, что въ такомъ положеніи мнѣ нельзя было его покинуть.

На слѣдующій день я узналъ, что Джонъ Никсонъ прочелъ во дворѣ ратуши декларацію независимости.

Ничего не случилось замѣчательнаго въ моей жизни до начала сентября, когда неожиданно занемогъ нашъ старшій приказчикъ Масонъ, и отецъ поручилъ мнѣ веденіе всѣхъ дѣлъ. Меня даже посылали три раза въ Мериландъ, для наблюденія за тѣмъ, что дѣлалось на нашихъ табачныхъ плантаціяхъ. Я сердился и выходилъ изъ себя, но долженъ былъ подчиниться обстоятельствамъ, которыя были для меня тѣмъ непріятнѣе, что, повидимому, отецъ и даже тетка были очень довольны, что я по неволѣ долженъ былъ отложить на неопредѣленное время свое поступленіе въ армію.

XIV.

Событія быстро слѣдовали одно за другимъ. Говэ взялъ Нью-Іоркъ, а въ ноябрѣ палъ Вашингтоновскій фортъ. Джакъ, находившійся въ гарнизонѣ этого порта, спасся отъ плѣна, но былъ слегка раненъ. Англійскій генералъ Ли, служившій въ нашей арміи, завелъ интригу противъ Вашингтона, и нѣкоторые, въ томъ числѣ докторъ Рушъ, полагали, что нашъ главнокомандующій недостаточно вселялъ къ себѣ довѣріе, а потому лучше было бы, дѣйствительно, назначить диктаторомъ генерала Ли. Но тетка Тенора, которой не разъ говорилъ объ этомъ докторъ Рушь, упорно отстаивала великія достоинства осторожнаго, благоразумнаго виргинца.

Вскорѣ факты доказали, насколько она была права. Перваго декабря Вашингтонъ сжегъ всѣ мосты на рѣкѣ Раританѣ и всѣ лодки на Делаварѣ, отрѣзавъ такимъ образомъ непріятелю возможность слѣдовать за нимъ а самъ съ арміей въ три тысячи человѣкъ прошолъ весь Джерсей до Принстауна.

Лордъ Корнвалисъ остановился на берегу Делавара и въ ожиданіи мороза, чтобы перейти на другую сторону по льду, вернулся съ Говэ въ Нью-Іоркъ. 15-го декабря генералъ Ли былъ взятъ въ плѣнъ, и эта катастрофа произвела неимовѣрную панику въ нашихъ рядахъ. Всѣ слабохарактерные и нерѣшительные люди до того струсили, что зарывали въ землю свои драгоцѣнности и искали спасенія въ бѣгствѣ. Но въ эту критическую минуту Вашингтонъ и показала., на что онъ былъ годенъ.

"На разсвѣтѣ, въ день Рождества, — писалъ мнѣ Джакъ, — мы перешли обратно черезъ Делаваръ. Нашъ генералъ перебрался въ-маленькой лодкѣ съ Ноксомъ и двумя гребцами. Мы бились среди льдинъ около десяти часовъ и потомъ, выбравшись на берегъ, прошли девять миль въ снѣжную бурю. Но, съ Божьею помощью, намъ удалось взять въ плѣнъ тысячу гессенцевъ, и если бы Кадваладеръ не застрялъ во льду, то въ нашихъ рукахъ былъ бы Дононъ. Я отморозилъ себѣ одинъ палецъ, но худшаго со мной ничего не случилось.

"Близъ Трентона мы вступили въ бой съ лордомъ Корнвалисомъ и одержали значительный успѣхъ. Онъ оттянулъ свои силы отъ Принстона и думалъ, что поймаетъ насъ въ западню, но нашъ генералъ обошолъ его слѣва и отрѣзалъ полковника Могуда отъ соединенія съ маркизомъ. Мы разбили враговъ на голову, и они бѣжали, оставивъ намъ двѣ тысячи плѣнныхъ.

«Неужели ты, Гью, никогда къ намъ не поступишь? Южные офицеры не любятъ насъ, горожанъ Новой Англіи, и называютъ лавочниками. Я лично не имѣлъ никакихъ непріятностей, но произошло нѣсколько дуэлей по этому случаю. Надо надѣяться, что конгрессъ объявитъ, что милиція навербована до окончанія войны, а то иначе произойдетъ большая неурядица. Не слыхалъ ли ты чего нибудь о миссъ Пенистонъ?».

Я показалъ это письмо моему другу Вильсону, а онъ, прочитавъ, сказалъ:

— Борьба продлится еще долго, но ты, Гью, когда же отправишься въ армію?

Дѣйствительно, мало-по-малу мои обстоятельства стали принимать такой оборотъ, что я могъ разсчитывать на скорое освобожденіе отъ домашнихъ заботъ. Нашъ старшій приказчикъ выздоровѣлъ и въ началѣ лѣта занялъ Свое старое мѣсто, такъ что я могъ оставить отца на его попеченіи.

Письма Дартеи къ теткѣ Тенорѣ приходили все рѣже и рѣже, при этомъ, я замѣчалъ, что они отличались необычайнымъ, грустнымъ тономъ для такого жизнерадостнаго созданія. Въ одномъ изъ писемъ она писала объ отсутствіи капитана Вина, а въ другомъ — что онъ слегка раненъ при штурмѣ Вашингтоновскаго форта. О политикѣ она, конечно, не говорила ни слова, потому что письма ея должны были проходить чрезъ наши аванпосты.

Въ концѣ іюля Вашингтонъ, зная, что флотъ Говэ удалился изъ Делавара, перешелъ чрезъ рѣку въ Пенсильванію и остановился лагеремъ у Найстауна, въ пяти миляхъ отъ Филадельфіи. Я отправился на встрѣчу къ Джаку и былъ очень радъ увидѣть его.

Онъ теперь былъ уже капитаномъ и казался въ своемъ синемъ мундирѣ очень возмужалымъ и загорѣлымъ, хотя щеки его были такія же розовыя, какъ всегда.

На слѣдующій день Вашингтонъ вступилъ въ Филадельфію съ главнымъ отрядомъ своей арміи, въ одиннадцать тысячъ человѣкъ. Его солдаты были мужественные, храбрые люди, но плохо одѣты и еще хуже обуты. Весь городъ пришелъ въ восторгъ, кромѣ торіевъ и квакеровъ, которые не выходили изъ своихъ домовъ. Пройдя черезъ весь городъ, нашъ главнокомандующій отправился на встрѣчу Говэ, который шелъ къ Филадельфіи. Я проводилъ наши войска до Дарби и вернулся назадъ съ грустью въ сердцѣ.

Если я не ошибаюсь, въ это время, то-есть въ первыхъ дняхъ августа, Вашингтонъ впервые видѣлся съ маркизомъ Лафайетомъ, который бывалъ нѣсколько разъ у тетки Теноры. Я тамъ познакомился съ маркизомъ, и онъ былъ очень любезенъ со мной, такъ какъ я могъ разговаривать съ нимъ, а равно и тетка, по французски. Ему не нравилось отсутствіе дисциплины и приличной обмундировки въ нашей арміи, но очень хвалилъ здоровый, мужественный видъ нашихъ солдатъ.

Онъ былъ въ то время молодой человѣкъ и совершенно свободно высказывалъ свои мнѣнія. Спустя нѣсколько дней, Лафайетъ отправился къ Вашингтону, и вскорѣ я получилъ письмо отъ Джака, въ которомъ онъ упоминалъ о юномъ французѣ.

Прежде всего Джакъ совѣтовалъ моей теткѣ выѣхать изъ города, такъ какъ онъ сомнѣвался, чтобы Филадельфія могла устоять отъ натиска генерала Говэ. Но тетка не хотѣла объ этомъ и слышать и даже не зарыла въ землю своего серебра, какъ это сдѣлали многіе. Далѣе въ своемъ письмѣ Джакъ писалъ:

«Нашъ генералъ подвергся надняхъ большой опасности. Онъ отправился на рекогносцировку съ маркизомъ Лафайетомъ, двумя офицерами и ординарцемъ. Они случайно наткнулись на англійскій пикетъ, скрытый за кустами. Наши не могли видѣть враговъ, но тѣ подкараулили ихъ, и англійскій офицеръ уже скомандовалъ взять ружья на прицѣлъ, но въ эту минуту Вашингтонъ повернулся и поѣхалъ обратно къ своему отряду. Залпъ не раздался, и, напротивъ, видно было, что англійскій офицеръ скомандовалъ опустить руки. Эта странная сцена всѣхъ насъ удивила, и до сихъ поръ она остается не разъясненною».

Спустя много лѣтъ, я случайно встрѣтилъ въ Канадѣ англійскаго генерала Гендерсона и разсказалъ ему объ этомъ эпизодѣ; къ моему удивленію, онъ объявилъ, что самъ былъ этимъ офицеромъ, и объяснилъ, что не могъ рѣшиться убить человѣка, который повернулъ спину къ опасности, не подозрѣвая ея. Онъ съ удовольствіемъ теперь узналъ, съ кѣмъ имѣлъ дѣло, и кто билъ спасенъ, благодаря его рыцарскому благородству.

11-го сентября наша армія потерпѣла пораженіе подъ Брандивайномъ, а 26-го лордъ Коривлисъ вступилъ въ Филадельфію съ двумя батареями и двумя пѣхотными полками. Жители города очень спокойно встрѣтили враговъ, но мой отецъ былъ радъ прибытію англійскихъ войскъ и принялъ съ распростертыми объятіями явившагося къ намъ Артура Вина. Онъ даже предложилъ ему остановиться въ нашемъ домѣ.

Конечно, я сначала обошелся съ нимъ холодно, но онъ былъ такъ любезенъ, такъ вкрадчивъ, что въ концѣ концовъ я подвергся его обычнымъ чарамъ и сталъ дружески разговаривать съ нимъ

Но не такъ обошлось дѣло съ теткой Генорой, и когда онъ явился къ ней съ визитомъ и прошелъ въ гостиную безъ доклада, не смотря на протестъ ея маленькаго негра, она торжественно встала со своего кресла и гордо воскликнула.

— Чему я обязана чести васъ видѣть, мистеръ Винъ? Неужели мой домъ — гостиница, въ которую можетъ войти каждый королевскій офицеръ, желаетъ ли того хозяинъ или нѣтъ.

— Мистриссъ Винъ, я принесъ вамъ письмо отъ миссъ Пенистонъ, — отвѣчалъ онъ очень спокойно.

— Вы можете положить письмо на столъ, — продолжала тетка, — мой братъ можетъ принимать, кого хочетъ, въ своемъ домѣ, но и я могу пользоваться этимъ правомъ, а потому въ моей гостиной никогда не будетъ вашего брата, англійскаго офицера.

Артуръ почернѣлъ.

— Сударыня, — сказалъ онъ, — я нигдѣ не бываю непрошеннымъ гостемъ. Благодарю васъ за вашу прежнюю ко мнѣ любезность и имѣю честь кланяться. Впрочемъ, если бы я могъ вамъ понадобиться на что нибудь, напримѣръ, при распредѣленіи постоемъ офицеровъ, то я всегда къ вашимъ услугамъ.

И онъ гордо ушелъ.

— Милая тетя, — сказалъ я, — ты напрасно обошлась съ нимъ такъ круто.

— Пустяки, — отвѣчала она, — я не довѣряю ему и очень сожалѣю, что онъ опуталъ глупую дѣвченку. Я, кажется, сдѣлала большую глупость, сказавъ ему когда-то, что намѣрена женить тебя на Дартеѣ. Ему это очень не понравилось, и съ тѣхъ поръ замѣчаю, что онъ ненавидитъ тебя. Ну, да все равно. Я не хочу видѣть въ своемъ домѣ красныхъ мундировъ и не увижу!

Я ушолъ, а когда вернулся вечеромъ, то, къ большому своему изумленію, увидалъ у дверей часового, а въ сѣняхъ груду чемодановъ. Въ гостиной я засталъ нѣсколькихъ гессенцевъ: генерала фонъ-Книпгаузена, графа Донона и другихъ офицеровъ. Они преспокойно курили, и хотя прилично мнѣ поклонились, но не обратили на меня никакого дальнѣйшаго вниманія и продолжали вести себя, какъ дома.

Моя тетка съ отчаянія слегла въ постель и, позвавъ меня къ себѣ, громко закричала:

— Ты видѣлъ? Мой домъ переполненъ нѣмецкими собаками, и они ведутъ себя, какъ дикіе звѣри. Генералъ Книпгаузенъ, за ужиномъ, мазалъ масло себѣ на хлѣбъ пальцемъ, а другія бестіи не выпускаютъ трубокъ изо рта. Къ довершенію всего, низкая Бесси Фергюсонъ пришла поздравить меня съ гостями. Чортъ ихъ возьми! Я совсѣмъ заболѣла, пошли за докторомъ Рушемъ.

— Онъ выбылъ вмѣстѣ со всѣмъ конгрессомъ, въ Нью-Іоркъ.

— Такъ я умру, — промолвила она.

— Полно, — отвѣчалъ я, — другіе еще въ худшемъ положеніи.

— А кто?

— Генералъ Говэ отобралъ у мистриссъ Пембертонъ ея карету и пару лошадей. У «друга» Вальна стоятъ шесть офицеровъ, у Томаса Скатергуда помѣщены пьяный маіоръ и полковой пасторъ. У другихъ «друзей» не лучше.

— Жалѣю ихъ всѣхъ, Гью, но мнѣ какъ будто легче, — сказала тетка, и я поспѣшилъ прибавить:

— А въ квакерскомъ собраніи устраиваютъ казарму.

— Ну, я теперь умру спокойно. По крайней мѣрѣ, торіямъ досталось хуже, чѣмъ мнѣ.

Тетка совершенно успокоилась и даже стала относиться любезно къ своимъ постояльцамъ-офицерамъ, но все-таки долго не могла рѣшиться обѣдать вмѣстѣ съ ними, и когда ей однажды донесли, что у насъ былъ въ гостяхъ полковникъ Монтрезоръ, который, вмѣстѣ съ гессенцами, пилъ за здоровье короля, то она приказала отнести въ кухню стаканы, изъ которыхъ они пили, и никогда не по давать себѣ на столъ. Это распоряженіе очень понравилось графу Донону, который не больше ея любилъ короля Георга. Вообще, они во многомъ сходились, а тетка, видимо, стала благоволить къ графу. Онъ говорилъ пофранцузски, хотя съ чужестраннымъ акцентомъ, и не курилъ, а главное зналъ многихъ изъ ея лондонскихъ друзей и откровенно говорилъ, что не любитъ исполняемаго имъ, по военной обязанности, долга усмиренія возставшихъ фермеровъ.

Мало-по-малу сердце тетки совершенно смягчилось относительно своихъ постояльцевъ, и она стала открыто ихъ сожалѣть, хорошо кормить и обыгрывать въ пикетъ. Конечно, она признавала, что они грубый народъ, и изъ осторожности попрятала всѣ свои побрякушки, но, во всякомъ случаѣ, предпочитала ихъ краснымъ мундирамъ, которыхъ готова была собственноручно отравить.

Только капитанъ Андрэ былъ исключеніемъ. Въ 1776 году онъ былъ взятъ въ плѣнъ въ Канадѣ, потомъ отпущенъ на слово и проживалъ въ Ланкастерѣ, гдѣ я видѣлъ его, и онъ произвелъ на меня такое хорошее впечатлѣніе, что я говорилъ о немъ очень сочувственно теткѣ, которая послала ему денегъ и рекомендовала своимъ пріятелямъ торіямъ. Изъ благодарности онъ нарисовалъ нѣсколько масляныхъ картинъ для тетки и былъ всегда желаннымъ гостемъ въ ея домѣ, куда вообще не допускались красные мундиры.

Во все это время мое положеніе было далеко незавидное. Артуръ Винъ былъ гостемъ моего отца, гессенцы стояли постоемъ у тетки, торіи ликовали, семь или восемь тысячъ жителей Филадельфіи удалились въ разныя стороны, а улицы города кишѣли толпами грубыхъ нѣмцевъ. Трудно было избѣгнуть непріятныхъ исторій, которыя завязывались на каждомъ шагу. Гессенскіе солдаты воровали жизненные припасы на окрестныхъ фермахъ, и офицеры вели себя не деликатнѣе; такъ, маіоръ фонъ-Гейзеръ, безъ всякаго разрѣшенія, ѣздилъ цѣлыми днями на моей лошади, а птичій дворъ тетки постоянно подвергался грабежу для завтрака генерала. Съ моимъ отцемъ происходили по истинѣ комическія сцены: солдаты тащили изъ его дома все, что хотѣли: и окорока ветчины, и табакъ, такъ какъ онъ молча смотрѣлъ на ихъ подвиги, основываясь на квакерскомъ принципѣ непротивленія.

Но однажды, когда явились къ намъ гессенцы, — я былъ дома и задалъ ихъ сержанту такую трепку палкой отца, что мнѣ пришлось дорого бы за это поплатиться, если бы за меня не заступился Андрэ.

Время шло, и я очень хорошо помню, что 28-го числа, часовъ въ девять вечера, возвратившись домой, я увидалъ, что въ нашей столовой сидѣли и пили, покуривая трубки, мои отецъ, Артуръ Винъ и еще какой-то незнакомый мнѣ господинъ. Я инстинктивно остановился въ коридорѣ и чрезъ отворенную дверь слышалъ, какъ этотъ господинъ сказалъ:

— Я слышалъ, Винъ, что твоему брату хуже, но все-таки, смотри, онъ переживетъ тебя. Вѣдь старшіе братья большія свиньи и всегда обижаютъ младшихъ. Чортъ ихъ возми!

Въ эту минуту я вошолъ и замѣтилъ, что Артуръ Винъ многозначительно покачалъ головой, мигнулъ говорившему и громко сказалъ, обращаясь ко мнѣ:

— Позвольте мнѣ васъ познакомить. Это мой двоюродный брага, полковникъ Тарльтонъ.

Я поклонился офицеру, который не счелъ нужнымъ встать, а сидя произнесъ:

— Очень радъ съ вами познакомиться, мистеръ Винъ.

— Когда вы вошли, Гью, — сказалъ Артуръ, — то мы говорили о послѣдней битвѣ на рѣкѣ Брандивайнѣ.

— Нѣтъ, — возразилъ мой отецъ, — мы уже давно перестали объ этомъ говорить, а твой родственникъ разсказывалъ намъ о здоровьѣ твоего брата, Артуръ.

— Что же онъ говорилъ о твоемъ братѣ? — спросилъ я.

— Ничего, онъ все болѣетъ.

— А я слыхалъ, Артуръ, что Винкотскія помѣстья очень вздорожали, такъ какъ въ нихъ нашли уголь и желѣзо.

— Да, — подхватилъ Тарльтонъ, — мнѣ объ этомъ писала мать. Мы вѣдь большіе друзья вашей семьи, мистеръ Винъ.

— Вы знаете, что мы старшіе въ линіи, — замѣтилъ я.

— Я бы желалъ, чтобы вѣсть о нашемъ богатствѣ была справедлива, — сказалъ Артуръ, прикусывая себѣ губу. — Впрочемъ, это пустяки: уголь дѣйствительно нашелся, да это ни къ чему не повело, и только растратили много денегъ на изслѣдованія.

— Да, я также объ этомъ слышалъ, — замѣтилъ мой отецъ, — но я не помню, кто мнѣ объ этомъ говорилъ.

Очевидно, говорилъ ему объ этомъ не кто иной, какъ самъ Артуръ; но память ему въ послѣднее время стала значительно измѣнять.

— Какъ же это вы говорите, мистеръ Гью Винъ, что вы принадлежите къ старшей линіи, — произнесъ съ удивленіемъ полковникъ Тарльтонъ, — а Винконтскія помѣстья принадлежатъ младшей линіи? Я этого не понимаю. Объясните мнѣ это, Артуръ.

Я не далъ отвѣтить моему родственнику и быстро произнесъ:

— Мой отецъ можетъ вамъ все объяснить.

— Что объяснить, Гью? — спросилъ отецъ.

— Какъ мы потеряли наши Уэльскія помѣстья. Но это не я спрашиваю твоего объясненія, отецъ, а полковникъ Тарльтонъ.

— Это, старая исторія — произнесъ отецъ спокойно. — Артуръ ее знаетъ. Мой отецъ пострадалъ изъ-за преданности квакерской сектѣ, и благодаря тому, что онъ не хотѣлъ платить десятины, его посадили въ тюрьму. Спустя годъ, его выпустили на свободу, но подъ условіемъ покинуть страну.

— А его помѣстья? — спросилъ Тарльтонъ.

— Онъ объ нихъ не думалъ, на нихъ лежало много долговъ, благодаря легкомысленному поведенію его отца, и, кажется, онъ передалъ свои права меньшому брату, который не раздѣлялъ его религіозныхъ убѣжденій. Это произошло въ 1670 году, и съ тѣхъ поръ мы, благодаря Провидѣнію, блаженствуемъ въ новой, свободной странѣ.

— Странная исторія! — произнесъ полковникъ, — вашей семьѣ принадлежитъ Винкотъ, и вы его потеряли изъ-за религіозныхъ убѣжденій.

— Нѣтъ. Мы выиграли и въ матеріальномъ отношеніи. Мой сынъ глупо мечтаетъ о нашемъ старомъ помѣстьѣ, которое давно потеряно, отдано, продано, и если бы оно могло снова вернуться къ намъ, то, признаюсь, я былъ бы очень огорченъ, такъ какъ Гью пришлось бы жить среди своихъ родственниковъ скваэровъ: пьяницъ, охотниковъ, игроковъ и безбожниковъ. Но, пока я живъ, этому никогда не бывать. Правда, сынъ покинулъ церковь своего отца и дѣда, но я очень радъ, что его свѣтскому самолюбію негдѣ разгуляться. Слышишь, Гью!

Наступило неловкое молчаніе. Мой отецъ говорилъ рѣзко и ударялъ рукой по столу, а Артуръ былъ, видимо, очень доволенъ этой выходкой отца, которая меня очень удивила, и я не зналъ, что сказать.

— Я очень васъ сожалѣю, — сказалъ Тарльтонъ, обращаясь ко мнѣ, — носить старинное и всѣми уважаемое имя пріятно, но еще пріятнѣе обладать помѣстьями, принадлежащими этому имени.

— Вы совершенно правы, — отвѣчалъ я, — и, прося извиненія у отца, я не могу не сказать, что съ удовольствіемъ вступилъ бы во владѣніе Винкотомъ, если бы это было возможно.

— Это невозможно! — сказалъ рѣзко отецъ, — а о томъ, что невозможно, и что Богомъ отъ насъ отнято, намъ не надо и вспоминать. Къ тому же, это дѣло мое, а не твое. Попробуй, другъ Тарльтонъ, мадеры.

— Нѣтъ, благодарю васъ, — отвѣчалъ полковникъ и, вскорѣ вставъ, ушолъ съ Артуромъ.

Оставшись со мной вдвоемъ, отецъ долго молчалъ, а потомъ сказалъ рѣшительнымъ тономъ:

— Я не желаю больше слышать о такихъ пустякахъ; твоя тетка и мать набили твою голову подобнымъ вздоромъ. Слышишь, не смѣй никогда при мнѣ объ этомъ говорить.

Я молча наклонилъ голову и вышелъ изъ комнаты.

На слѣдующій день, за завтракомъ, Артуръ предложилъ мнѣ отправиться съ нимъ на рыбную ловлю.

— Идите, идите! — воскликнулъ отецъ, — ты, Гью, мнѣ не нуженъ.

Дѣлать было нечего, мнѣ пришлось согласиться.

Въ одиннадцать часовъ мы сѣли въ лодку и поплыли къ острову Потти. Я гребъ, а онъ сидѣлъ на рулѣ.

— Пустите лодку по теченію, — сказалъ, наконецъ, Артуръ, — я хочу съ вами поговорить.

Я исполнилъ его желаніе.

— Отчего вы не поступите въ нашу армію? Вамъ можно достать во всякое время офицерскій патентъ.

— Тебѣ извѣстны мои убѣжденія, — отвѣчалъ я, — и потому твой вопросъ болѣе чѣмъ нелѣпъ.

— Нисколько, — продолжалъ онъ, — я вашъ другъ, хотя вы въ этомъ, кажется, сомнѣваетесь. Если бъ я былъ на вашемъ мѣстѣ, то давно избралъ бы ту или другую сторону.

— Я поступлю въ армію, но не въ вашу, — сказалъ я, — и не знаю когда. Во всякомъ случаѣ странно, что ты заботишься объ увеличеніи числа мятежниковъ, какъ ты насъ называешь. А когда возвращается миссъ Пенистонъ?

— Что же тутъ общаго, чортъ возьми, между моимъ вопросомъ и ея возвращеніемъ? Да, она скоро возвратится. Но, скажите, пожалуйста, отчего же вы не поступаете въ вашу армію?

— Прекратимъ этотъ разговоръ. Я не желаю тебѣ объяснять причину моего поведенія.

— Хорошо. Такъ перейдемъ къ другому предмету. Тарльтонъ вчера хватилъ слишкомъ много вашего пунша и наговорилъ всякаго вздора о Винкотѣ. Я рѣшительно не понимаю, откуда взялись эти толки о нашемъ обогащеніи. Пріѣзжайте когда нибудь въ Англію, и вы перестанете завидовать долѣ своихъ обнищавшихъ родственниковъ.

— Можетъ быть, я когда нибудь и соберусь, но, во всякомъ случаѣ, не скоро.

— Почемъ знать! Война долго не продлится.

— А когда вы ждете миссъ Пенистонъ?

— Не знаю. Да вы такъ пристаете съ вопросами о ней, что я вамъ прямо скажу, что надѣюсь со временемъ назвать ее своей женой, а потому вовсе не желаю, чтобы ея имя поминали вмѣстѣ съ именемъ другого человѣка.

— Что это значитъ?

— А вотъ что. Ваша тетка иногда пишетъ письма миссъ Пенистонъ и въ нихъ упоминаетъ о васъ въ такомъ тонѣ, котораго я не одобряю.

— Неужели?

— Да. Мало того, вы сами писали Даргеѣ.

— Нѣсколько разъ. Такъ что же?

— Она мнѣ не показывала вашихъ писемъ, и это мнѣ не нравится. Я не желаю, чтобы кто нибудь писалъ, безъ моего согласія, женщинѣ, которая будетъ моей женой.

— А мнѣ наплевать на твое желаніе.

— Чортъ возьми! — произнесъ Артуръ, вскакивая съ мѣста.

— Тише. Ты опрокинешь лодку.

— А, можетъ быть, я этого хочу?

— Напрасно, я плаваю, какъ утка.

— Я не шучу и никому не позволю обращаться съ собою такъ, какъ вы позволяете себѣ обращаться со мной.

— Я всегда къ твоимъ услугамъ.

— Вы знаете, что это не возможно; я гость въ домѣ вашего отца, и мнѣ нельзя съ вами драться. Но, повторяю, мое желаніе, — чтобы вы больше не писали миссъ Пенистонъ, и если вы поступите вопреки моей волѣ, то я не отвѣчаю за послѣдствія!

— Артуръ, — сказалъ я спокойно, — напрасно мы оба выходимъ изъ себя. Я нисколько не надѣюсь, чтобы миссъ Пенистонъ измѣнила свои чувства къ тебѣ и ко мнѣ, но, пока она не выйдетъ замужъ, я не перестану всѣми силами стараться, чтобы она не была твоей женой.

— И вы считаете подобное поведеніе благороднымъ?

— Да, и откровеннымъ. Я ничего не сдѣлалъ бы противъ ея брака съ другимъ человѣкомъ, но видѣть ее твоей женой не желаю и имѣю на это основательныя причины. Я убѣжденъ, что ты всячески вредилъ мнѣ и обманываешь насъ всѣхъ; но погоди, я когда нибудь выведу тебя на чистую воду. Ты сказалъ мнѣ все, что хотѣлъ, а теперь выслушай меня. Если бы я не любилъ Дартеи, то мнѣ было бы все равно, выйдетъ ли она замужъ за тебя, или нѣтъ, но я люблю ее и сдѣлаю все на свѣтѣ, чтобы она не была твоей женой, такъ какъ ты ея не достоинъ. Я истинный другъ Дартеи, и, пока она сама мнѣ не запретитъ, я буду всегда готовъ служить ей всѣмъ, чѣмъ могу. Кажется, я говорю ясно.

— Слишкомъ ясно. Довольно. Мнѣ остается только прибавить, что я никогда не прощаю нанесеннаго мнѣ оскорбленія, и что я всегда добиваюсь того, чего хочу.

— Не пристать ли къ берегу?

Мы молча съ нимъ разстались.

Чтобы разсѣять непріятное впечатлѣніе отъ этого разговора, я, вернувшись домой, осѣдлалъ свою лошадь Люси и поскакалъ за городъ, но вскорѣ, на поворотѣ 12-й улицы, меня остановилъ часовой. Я поневолѣ долженъ былъ повернуть лошадь, но въ эту минуту я услышалъ за собой голосъ.

— Это вы, мистеръ Винъ? Куда вы ѣдете? Зачѣмъ васъ не пропускаютъ?

Это былъ пріятель моей тетки, прежде капитанъ, а теперь полковникъ Монтрезоръ.

— Я хотѣлъ прокатиться за городъ, но часовой загородилъ мнѣ дорогу.

— Поѣдемте со мной. Мнѣ поручена вся инженерная часть по укрѣпленію города. Право жаль, что ваша тетка не хочетъ болѣе съ нами знаться. Если хотите, то я вамъ покажу всю нашу позицію?

Я охотно согласился, и мы проѣхали ту часть Филадельфіи, въ которой преимущественно были расположены войска лорда Корнвалиса, главныя силы котораго стояли въ Джерментаунѣ и на берегахъ Шилькиля, откуда они наблюдали за нашими фортами на островахъ.

Я не могъ не похвалить красивыхъ англійскихъ гренадеръ, съ ихъ киверами, украшенными серебряными бляхами, красными мундирами и безукоризненно бѣлыми штиблетами.

— Они слишкомъ красивы для дѣла, мистеръ Винъ, — отвѣчалъ Монтрезоръ, — это королевскія куклы, а не солдаты. Ваши фермера, въ грязныхъ рубашкахъ, безпощадно бьютъ изъ своихъ длинныхъ ружей этихъ франтовъ. А вѣдь гдѣ-то здѣсь, — прибавилъ онъ, озираясь по сторонамъ, когда мы выѣхали за городъ, — вы со своимъ квакерскимъ пріятелемъ задали трезвону вашимъ двумъ офицерамъ.

Я не могъ не замѣтить, что это была глупая и совершенно ненужная исторія.

— Во всей арміи долго смѣялись надъ этими дураками, — продолжалъ Монтрезоръ, — и мы до сихъ поръ удивляемся, отчего мистеръ Вашингтонъ не сформируетъ изъ квакеровъ нѣсколько полковъ. Вы всѣ, квакеры, такіе страшные?

— О, многіе изъ насъ еще страшнѣе, — отвѣчалъ я.

Разговаривая такимъ образомъ, мы достигли береговъ Шилькиля, гдѣ Монтрезоръ строилъ мостъ, который меня очень заинтересовалъ.

— Вотъ тамъ, на горѣ, мы установили постъ, который, вѣроятно, тревожитъ мистера Гамильтона, — сказалъ Монтрезоръ, — поѣдемте вдоль рѣки.

Я указалъ ему тропинку у самой воды, и онъ мнѣ по дорогѣ объяснилъ, что приступилъ къ постройкѣ цѣлой линіи девяти фортовъ. Для этой цѣли рубились старинныя вѣковыя деревья, и сносились фермы, чтобы очистить всю мѣстность передъ фортами, въ случаѣ нападенія. Я съ интересомъ все разглядывалъ и задавалъ Монтрезору всевозможные вопросы, на которые онъ охотно отвѣчалъ, не подозрѣвая, что полученныя мною свѣдѣнія нанесутъ вредъ англійской арміи.

У Когоминской бухты мы встрѣтили цѣлую кавалькаду офицеровъ и дамъ. Душой всего общества былъ Андрэ, который встрѣтилъ меня очень любезно и сказалъ Монтрезору:

— Я хорошо знаю мистера Вина. Онъ оказалъ мнѣ большую услугу, когда я былъ плѣнникомъ въ Ланкастерѣ.

Я отвѣчалъ, что совершенно забылъ объ этомъ дѣлѣ, которое не стоило, чтобы помнили о немъ.

— Вы можете забыть объ этомъ, сэръ, но не я.

Мы отстали съ нимъ отъ остального общества и такъ откровенно разговорились, что я, наконецъ, сознался ему въ твердомъ намѣреніи вскорѣ поступить въ нашу армію.

— Я такъ и зналъ, — отвѣчалъ онъ со смѣхомъ, — но напрасно вы берете сторону безнадежнаго игрока. Мнѣ жаль васъ, мистеръ Винъ, и потомъ, какъ вы проберетесь въ ряды колонистовъ?

Онъ называлъ изъ деликатности нашу армію не мятежниками, какъ всѣ англичане, а колонистами.

— Я попрошу у полковника Монтрезора открытый листъ, — отвѣчалъ я съ улыбкой.

— И на его мѣстѣ я исполнилъ бы ваше желаніе. Но, пожалуй вы не захотите воспользоваться милостью врага.

— Благодарю тебя и за доброе слово.

Въ эту минуту мы наткнулись на цѣлую бригаду гессенскихъ войскъ, которая двигалась изъ Джермантауна. Мнѣ было больно смотрѣть на этихъ рослыхъ, бравыхъ откормленныхъ солдатъ, въ прекрасномъ вооруженіи, которые шли на бой съ нашими плохо вооруженными фермерами.

— Я пойду и умру въ ихъ рядахъ, — подумалъ я, и въ эти мгновеніе сердце мое наполнилось такою рѣшимостью, что я уже не сомнѣвался въ немедленномъ исполненіи своего давнишняго Плана.

Вернувшись домой, я прямо пошелъ къ теткѣ и сказалъ ей:

— Я не могу болѣе терпѣть. Я долженъ ѣхать въ армію. Я уѣзжаю.

— Что ты, Гью?

— Да, я твердо рѣшился. Мнѣ стыдно оставаться дома, когда другіе жертвуютъ своей жизнью за родину. Нашъ старшій приказчикъ совершенно оправился, а ликвидація нашихъ дѣлъ почти окончена. Значитъ, я болѣе не нуженъ отцу.

— А меня ты бросишь безъ всякаго сожалѣнія, дитя мое?

— Нѣтъ, я буду очень сожалѣть о тебѣ, но что же дѣлать!

— Да, ты правъ, — сказала она, со слезами на глазахъ, послѣ минутнаго молчанія. — Я буду очень скучать по тебѣ, но ты долженъ исполнить свой долгъ.

— Только пиши мнѣ при всякой возможности и давай мнѣ свѣдѣнія о себѣ, отцѣ и Дартеѣ.

При этомъ я разсказалъ ей о моихъ двухъ разговорахъ съ Артуромъ, а она сообщила мнѣ, что Дартея возвращается въ городъ чрезъ два дня. Поговоривъ еще немного, она вышла изъ комнаты и вернулась съ саблей, точно такою, какую она дала Джаку.

— Я уже давно приготовила тебѣ эту саблю, — сказала она, надѣвая ее мнѣ, съ портупеей, — война — мрачное, грустное явленіе, но бываетъ хуже. Смотри, не осрами свое старое, доблестное имя.

Потомъ она передала мнѣ два пистолета, съ серебряною инкрустаціей, и золотой медальонъ, съ портретомъ моей матери.

— Нѣтъ, я этого не перенесу, — промолвила она, заливаясь слезами, и быстро удалилась изъ комнаты.

Я вышелъ на улицу и пошелъ, куда глаза глядятъ, обдумывая, какимъ образомъ мнѣ достичь нашей арміи, опредѣленное положеніе которой не было извѣстно ни мнѣ, ни англичанамъ. Я не успѣлъ сдѣлать нѣсколькихъ шаговъ, какъ случаю снова было угодно натолкнуть меня на полковника Монгрезора, который шелъ съ двумя другими офицерами.

— Позвольте васъ познакомить, мистеръ Винъ, — это Гаркортъ и Джонсонъ. Имъ хотѣлось бы знать, можно ли стрѣлять утокъ на Шилышлѣ.

— Немного рано для этой охоты, отвѣчалъ я, неожиданно увидѣвъ возможность устроить свое бѣгство изъ города въ нашъ лагерь, — но въ нѣкоторыхъ мѣстахъ по рѣкѣ должны быть утки. Если бы у меня была лодка, то я завтра сдѣлать бы рекогносцировку, а послѣзавтра отправился бы съ этими господами на охоту.

— Какъ бы это было хорошо, — воскликнули оба офицера, — и какъ мы были бы благодарны вамъ!

— Да, но у меня нѣтъ лодки.

— У меня есть челнокъ, — сказалъ Монтрезоръ, — я объѣзжаю въ немъ свои работы по наведенію моста. Я могу одолжить вамъ его назавтра, но съ тѣмъ, чтобы вы прислали мнѣ пару утокъ. Да, вамъ надо будетъ еще дать пропускъ. Я сегодня вечеромъ пришлю вамъ этотъ пропускъ и свидѣтельство на полученіе лодки.

Я поблагодарилъ его и отправился далѣе, очень довольный, что, повидимому, устроилъ свое дѣло.

— Ну, что же, скоро вы ѣдете въ армію? — раздался голосъ Андрэ, когда я прошелъ нѣсколько улицъ.

— Скоро, — отвѣчалъ я.

— Я не хочу держать съ вами пари, но вамъ трудненько будетъ выбраться отсюда. Да скажите вашей теткѣ, не хочетъ ли она перемѣнить своихъ постояльцевъ. Я бы могъ устроить, чтобы въ ея домъ назначили не грубыхъ гессенцевъ, а моихъ пріятелей, настоящихъ джентльменовъ. Вотъ я, напримѣръ, живу у доктора Вашингтона, и м: нѣ очень хорошо. У него отличныя книги.

Я поблагодарилъ его за доброе намѣреніе, но прибавилъ, что, вѣроятно, тетка, въ виду ея вигскихъ убѣжденій, предпочтетъ гессенцевъ англійскимъ офицерамъ.

Остальную часть дня я посвятилъ на приготовленія: купилъ толстую, шерстяную блузу, такіе же чулки, башмаки на толстыхъ подошвахъ и котомку, уложилъ всѣ свои вещи въ эту котомку и, когда все было готово, сбѣгалъ проститься съ теткой. Она подарила мнѣ такъ же, какъ Джаку, сто фунтовъ золотомъ и поручила передать Вашингтону на военные расходы восемьсотъ фунтовъ, англійскими банковыми билетами. Вернувшись домой, я спряталъ золото и купленный по дорогѣ для Джака табакъ въ котомку, а билеты рѣшилъ для большей безопасности положить въ чулокъ.

Вечеромъ я получилъ отъ полковника Монтрезора обѣщанныя двѣ бумаги и, пожелавъ, какъ всегда, доброй ночи отцу, я въ десять часовъ ушелъ въ свою комнату. Тамъ я написалъ небольшое письмо отцу, которое приказалъ нашему кучеру Тому передать, какъ можно позднѣе, на слѣдующій день, и легъ спать, совершенно довольный, совершенно счастливый.

XV.

На разсвѣтѣ я проснулся, сошелъ внизъ, одѣлся въ приготовленный костюмъ и, взявъ съ собою уложенную наканунѣ котомку и ружье, вышелъ на улицу.

Весь городъ спалъ, и я никого не видѣлъ до тѣхъ домовъ, гдѣ стояли постоемъ гренадеры, но они уже поднялись, чистили свое оружіе и пудрили косы своихъ париковъ. Однако никто не обратилъ на меня вниманія, и я спокойно добрался до нижней переправы черезъ рѣку, гдѣ стоялъ пикетъ полудремавшихъ солдатъ. Я подалъ сержанту свой пропускной листъ, и онъ подозрительно осмотрѣлъ меня съ головы до ногъ, удивляясь, что человѣкъ моего положенія въ свѣтѣ отправлялся въ такомъ странномъ нарядѣ на охоту за утками. Но дѣлать было нечего, онъ долженъ былъ исполнить заключавшееся въ бумагѣ распоряженіе, а также приказъ о выдачѣ мнѣ лодки, а потому онъ отвязалъ послѣднюю отъ берега, положивъ въ нее мою котомку, и предложилъ отпустить со мной солдата, чтобы помочь мнѣ грести.

Я отказался, но все-таки поблагодарилъ сержанта за его любезность и далъ ему шиллингъ. Онъ пожелалъ мнѣ настрѣлять какъ можно болѣе утокъ, и я благополучно выбрался на середину рѣки.

Солнце уже встало, и чрезъ какихъ нибудь сто ярдовъ отъ переправы я увидалъ стаю утокъ и, давъ два выстрѣла, убилъ сразу четыре штуки. Затѣмъ я продолжалъ плыть внизъ по теченію до фермы мистера Вильяма Бартрама, котораго я зналъ хорошо и глубоко уважалъ, тѣмъ болѣе, что узкіе квакеры его также изгнали изъ своей среды. На берегу, въ саду работалъ его сынъ, и я, причаливъ лодку, подошелъ къ нему.

Юноша съ горестью разсказалъ мнѣ, что, десять дней передъ тѣмъ, умеръ его отецъ, славившійся своими ботаническими познаніями и своимъ прекраснымъ садомъ, въ которомъ онъ, между прочимъ, акклиматизировалъ кипарисы изъ Флориды. Я выразилъ ему свое сочувствіе къ его потерѣ и откровенно объяснилъ цѣль моей поѣздки.

— Пойдемъ въ домъ, — сказалъ онъ, — недавно тутъ прошли двѣ роты на усиленіе нижняго форта.

Онъ угостилъ меня молокомъ и хлѣбомъ съ масломъ, а я подарилъ ему на память ружье и просилъ возвратить Монтрезору лодку съ запиской, которую я тутъ же написалъ.

Эта записка была слѣдующаго содержанія:

"Мистеръ Гью Винъ свидѣтельствуетъ свое почтеніе мистеру Монтрезору и возвращаетъ лодку. Онъ проситъ мистера Монтрезора принять двѣ пары утокъ и его искреннюю благодарность за пропускъ, благодаря которому онъ безопасно достигъ арміи. Мистеръ Винъ надѣется, что когда нибудь будетъ въ состояніи отплатить чѣмъ нибудь мистеру Монтрезору, а теперь остается его преданнымъ слугой.

"1-го октября 1777 года.

«Мистеръ Винъ также свидѣтельствуетъ свое почтеніе мистеру Андрэ и сообщаетъ, что ему удалось пробраться въ армію гораздо легче, чѣмъ думалъ Андрэ».

Простившись съ добрымъ хозяиномъ, я отправился въ путь и долго шелъ по Дарбійской дорогѣ, не встрѣчая никого.

Я зналъ, что англійскій пикетъ стоялъ у гостиницы Синяго Колокола, и потому, приближаясь къ ней, свернулъ въ сторону, въ лѣсъ и, старательно избѣгая жилья, пробрался на Тройскую дорогу, гдѣ увидѣлъ передъ собой небольшой поселокъ, съ кузницей, въ которой работалъ здоровенный мужчина. Я тотчасъ узналъ въ немъ моего стараго хозяина, Лори, но онъ смотрѣлъ на меня, какъ на чужого, и объявилъ мнѣ, что пробраться въ Бринъ-Моръ было нельзя иначе, какъ по большой Ланкастерской дорогѣ, которой я, напротивъ, хотѣлъ избѣгнуть.

— Неужели ты не узналъ своего стараго ученика, Гью Вина? — сказалъ я, наконецъ, и объяснилъ ему всю свою исторію.

Лори находился въ числѣ «сыновъ свободы» и также поссорился съ «друзьями», а потому онъ былъ радъ меня видѣть и просилъ зайти къ нему въ домъ. Но не успѣлъ я это сдѣлать, какъ кто-то крикнулъ:

— Гессенцы идутъ!

Въ ту же минуту послышались звуки трубъ.

— Спрячь меня и поскорѣй! — воскликнулъ я.

— Нѣтъ, — отвѣчалъ онъ, — этого нельзя. А ты, лучше, положи свою котомку на полъ, замажь себѣ сажей лице и руки, да надѣнь кожаный передникъ.

Дѣйствительно, черезъ минуту я превратился по-старому въ кузнеца, и въ этомъ видѣ встрѣтилъ подъѣхавшій къ кузницѣ отрядъ гессенцевъ, въ двадцать человѣкъ, подъ начальствомъ капитана фонъ-Гейзера, одного изъ постояльцевъ тетки. Къ моему удивленію, онъ сидѣлъ верхомъ на моей лошади, Люси. При отрядѣ находились два фургона, и солдаты начали забирать въ селеніи цыплятъ, свиней и зерно, выдавая квитанціи на имя квартирмейстера, который, какъ я послѣ узналъ, добросовѣстно расплачивался.

При видѣ моей лошади, которую пришлось подковать, я едва не сдѣлалъ глупости. Доброе животное, повидимому, меня узнало и стало ко мнѣ ласкаться, а я подумалъ, что не лучше ли мнѣ рискнуть и, вскочивъ на нее, ускакать. Конечно, это былъ безумный планъ, такъ какъ за мной тотчасъ бы пустились въ погоню, а потому, подумавъ немного, я отказался отъ этой соблазнительной мысли и печально простился со своей Люси.

— Хорошо, что ты не сдѣлалъ этой глупости, — сказалъ кузнецъ, когда отрядъ удалился, и я разсказалъ ему о своемъ планѣ, — я дамъ тебѣ лошадь и самъ провожу тебя до Бринъ-Мора, а тамъ уже будетъ недалеко до рѣки.

Дѣйствительно, напоивъ меня молокомъ съ ромомъ, добрый человѣкъ осѣдлалъ двѣ лошади, и мы отправились съ нимъ въ Бринъ-Моръ, котораго мы достигли благополучно. Тамъ онъ разстался со мной и передалъ меня на попеченіе добраго, свободнаго квакера, по имени Эдуарда Мастерса, ферма котораго находилась по сосѣдству. Послѣдній принялъ меня очень радушно и объяснилъ, что по эту сторону рѣки Шилькиль мнѣ надо очень остерегаться торіевъ, которые были хуже гессенцевъ и, вернувшись съ англійскою арміей, грабили, какъ разбойники, мирное населеніе между Нористауномъ и Филадельфіей. Они занимались фуражирствомъ для королевской арміи и, прикрываясь своимъ офиціальнымъ положеніемъ, грабили жителей безъ всякой совѣсти. Бѣдный Мастерсъ уже немало отъ нихъ пострадалъ, но, по его словамъ, они не проникали за Шилькиль, такъ какъ тамъ уже были расположены аванпосты нашей арміи.

Предупредивъ меня такимъ образомъ, добрый квакеръ проводилъ меня по лѣсу на разстояніи мили и посовѣтовалъ перебраться на другой берегъ у Молодой Переправы, гдѣ паромщикомъ былъ Питеръ Скинеръ.

— Онъ прескверный человѣкъ, — прибавилъ Мастерсъ, — и съ нимъ надо быть очень осторожнымъ, но рѣка сильно разлилась, и опасно переплыть ее на лошади. Не поддавайся его квакерскому разговору, онъ вовсе не принадлежитъ къ «друзьямъ», а говорятъ, что состоитъ въ шайкѣ Фитца.

— А кто это Фитцъ? — спросилъ я.

— Это рядовой нашей арміи, который былъ подвергнуть тѣлесному наказанію за какое-то дурное дѣло, и за это онъ дезертировалъ. Англичане сдѣлали его фуражиромъ, но онъ, говорятъ, исполняетъ у нихъ еще и обязанности шпіона.

Я поблагодарилъ добраго человѣка за всѣ эти свѣдѣнія и отправился гл. путь, а когда достигъ чрезъ нѣсколько времени Молодой Переправы, то разыскалъ паромщика и спросилъ его, что онъ возьметъ, чтобы перевезти меня на другой берегъ.

— А ты куда отправляешься? — спросили, онъ.

— Въ Коншогокенъ.

— Ты нездѣшній?

— Нѣтъ.

— Я возьму съ тебя два шиллинга.

— Это дорого, ну, да дѣлать нечего, бери. Мнѣ непремѣнно надо перебраться черезъ рѣку и поскорѣй.

Онъ очень долго медлилъ, но все-таки, въ концѣ-концовъ, перевезъ меня на другой берегъ, гдѣ я вздохнулъ свободно, зная, что уже былъ внѣ всякой опасности. Я заплатилъ, что слѣдовало, и, взобравшись на высокій косогоръ, пошелъ прямо на востокъ.

Но не успѣлъ я сдѣлать нѣсколькихъ шаговъ по дорогѣ, какъ услыхалъ крикъ: «стой!», и въ ту же минуту изъ кустарниковъ, окружавшихъ дорогу, выскочило около двѣнадцати вооруженныхъ людей, съ самыми отвратительными лицами. Одинъ изъ нихъ прицѣлился въ меня изъ ружья, а другой подбѣжалъ ко мнѣ съ пистолетомъ въ рукахъ.

— Я сдаюсь, — произнесъ я, и дѣйствительно мнѣ не оставалось сдѣлать ничего другого, — зачѣмъ ты меня останавливаешь, другъ?

— Хорошъ квакеръ! — воскликнулъ онъ, стащивъ съ меня котомку и вынимая изъ нея пистолетъ, — ну, скорѣй, на лошадей! Привязать его веревкой! это проклятый шпіонъ мятежниковъ. Сэру Вильяму онъ пригодится.

Мнѣ, безъ церемоніи, обвязали веревку вокругъ таліи и, посадивъ на лошадь, прикрѣпили къ спинѣ здоровеннаго солдата.

— Какою дорогой, капитанъ Фитцъ? — спросилъ сержантъ, — рѣка очень разлилась, и въ бродъ будетъ идти трудно.

Пресловутый торійскій предводитель, бывшій въ сущности разбойникомъ, ничего не отвѣчалъ и молча отправился на западъ, какъ мнѣ казалось, къ броду, подъ Коншогокеномъ, а солдаты, въ числѣ двадцати человѣкъ, послѣдовали за нимъ. Мы скакали по лѣсу, и я съ трудомъ держался обѣими руками за солдата, сидѣвшаго на одной со мной лошади. Проѣхавъ съ милю, мы очутились на большой дорогѣ, и капитанъ, подумавъ съ минуту, повернулъ къ рѣкѣ съ крикомъ:

— За мной!

Но не успѣли солдаты исполнить его приказаніе, какъ за нами послышался лошадиный топотъ, и началась погоня также отрядомъ человѣкъ въ двадцать, съ криками и пистолетными выстрѣлами. Оглянувшись, я увидѣлъ, что гнавшіеся за нами люди быстро насъ нагоняли, и рѣшился избавить себя, во что бы то ни стало, отъ плѣна.

Прежде всего, я изо всей силы дернулъ за веревку и, оборвавъ ее, освободилъ себѣ руки, потомъ, видя, что мой солдатъ хотѣлъ вытащить изъ кобуры пистолетъ, ударилъ его такъ сильно въ лѣвое ухо, что онъ едва не упалъ, и, наконецъ, схвативъ его за горло, сталъ душить изо всей силы. Но въ эту минуту съ нами поровнялся какой-то всадникъ, и надъ нашими головами блеснула сабля. Я отшатнулся, а солдата толкнулъ въ ту сторону, откуда грозилъ ударъ. Черезъ мгновеніе голова моего солдата отлетѣла въ сторону, я почувствовалъ кровь на моемъ лицѣ, и мы оба грохнулись съ лошади на землю. Затѣмъ, я слышалъ крики, стоны, лошадиный топотъ и потерялъ сознаніе.

Когда я очнулся, то лежалъ на землѣ, рядомъ съ обезглавленнымъ трупомъ солдата, а вокругъ валялось еще съ полдюжины убитыхъ и раненыхъ. Въ числѣ первыхъ находился и сержантъ, который привязалъ къ своему сѣдлу мою котомку; самъ же Фитцъ скакалъ вдали и вмѣстѣ съ тремя или четырьмя изъ своихъ приверженцевъ спасся вплавь, но, какъ потомъ оказалось, ненадолго, потому что его поймали и повѣсили, чего онъ вполнѣ заслужилъ.

Всадникъ, отрубившій голову моему солдату, гнался за ними нѣсколько времени, но потомъ повернулъ лошадь назадъ и подъѣхалъ ко мнѣ въ то время, какъ я съ трудомъ поднялся и хотѣлъ вернуть себѣ отнятую отъ меня котомку.

— Стой! — воскликнулъ онъ, — эй, капралъ! это одинъ изъ разбойниковъ.

— Какъ тебя зовутъ?

— Гью Винъ.

— Гдѣ ты живешь?

— Въ Филадельфіи.

— Куда ты направляешься?

— Въ армію.

— Кто ты такой?

— Джентльменъ.

— Ну, и красивъ ты: твоего лица не видать изъ-подъ крови и грязи. Что ты раненъ?

— Нѣтъ. Я былъ привязанъ къ солдату и упалъ вмѣстѣ съ нимъ съ лошади. Но позволь мнѣ взять мою котомку, которую они отняли?

— Бери. Мы потомъ разберемъ, кто ты, а теперь, капралъ, смотри за нимъ.

Спустя полчаса, раненые были перевязаны, мертвые брошены за кусты, и всѣ лошади пойманы.

— Ты умѣешь ѣздить верхомъ? — спросилъ начальникъ отряда.

— Умѣю.

— Посадить его на лошадь! — крикнулъ капитанъ, но я самъ вскочилъ въ сѣдло и, по его распоряженію, поѣхалъ рядомъ съ нимъ.

— Ну, теперь, — произнесъ онъ, когда мы сдѣлали нѣсколько шаговъ, — разскажите мнѣ, мистеръ Винъ, вашу исторію; но прежде хватите глотокъ изъ моей фляжки.

Я повиновался и разсказалъ ему всѣ свои похожденія.

— Однако вы избѣгли большой опасности, — промолвилъ онъ, выслушавъ меня до конца.

— Да, ты лихо владѣешь саблей.

— Я тутъ не причемъ, онъ самъ подвернулся подъ мою саблю; но жаль, что разбойникъ Фитцъ улизнулъ.

— Не жалѣй, онъ не избѣгнетъ висѣлицы.

— Будемъ надѣяться. А вы, если хотите, поступайте въ мой отрядъ.

Я поблагодарилъ его и обѣщалъ подумать объ этомъ.

— Но, — прибавилъ я, — я хочу прежде всего посмотрѣть на нашу армію и отыскать моего друга, капитана Вордера, служащаго въ Пенсильванскомъ пѣхотномъ полку.

— Да, я знаю, такой черный и толстый офицеръ.

— Нѣтъ, худощавый блондинъ.

— Конечно, мистеръ Винъ, я его знаю, но только хотѣлъ васъ испытать. Ужъ вы простите. Въ теперешнія времена надо быть очень осторожнымъ. А скажите, гдѣ вы перебрались черезъ рѣку.

Я удовлетворилъ его любопытство.

— А были пикеты на западномъ берегу, выше переправы?

Я отвѣчалъ, что не видалъ пикетовъ, и объяснилъ все, что зналъ о позиціи англичанъ, о строившемся мостѣ, о возведенныхъ фортахъ и т. д.

— Большая часть ихъ арміи, — прибавилъ я, — уведена изъ Джермантауна, какъ я полагаю, съ цѣлью произвести атаку на форты, находящіеся ниже города.

— Ваши указанія очень важны, мистеръ Винъ, — произнеси, онъ и приказалъ отряду ускорить шагъ.

Мнѣ казалось, что я имѣю право узнать, въ чьихъ рукахъ я находился, а потому сказалъ:

— Позволь спросить, подъ чьей командой я нахожусь?

— Сдѣлайте одолженіе: я Алланъ Макленъ, къ вашимъ услугамъ. Потомъ я объясню вамъ, что угодно, о себѣ, а теперь мнѣ надо серьезно обдумать полученныя отъ васъ свѣдѣнія. Я на прошлой недѣлѣ пробрался въ вашъ городъ, переодѣтый торговкой яйцами, но мнѣ не удалось проникнуть далѣе средней переправы. Но скажите, вы совершенно увѣрены, что англійскія войска выдвинуты изъ Джермантауна?

— Да, и въ большомъ числѣ.

Затѣмъ мы молча продолжали нашъ путь, я посматривалъ исподлобья на своего новаго товарища, который уже пользовался славой смѣлаго партизана, постоянно тревожившаго генерала Говэ. Онъ былъ худощавъ, хорошо сложенъ, брюнетъ и немного походилъ на Артура Вина. Если же мой родственникъ былъ красивѣе Маклэна, за то въ послѣднемъ не было ничего отталкивающаго, и выраженіе его лица отличалось рѣшимостью.

Наконецъ, въ девять часовъ, показались бивачные огни нашей арміи, и я такъ къ этому времени усталъ, что едва держался на сѣдлѣ. Мы остановились у передовыхъ пикетовъ а затѣмъ, миновавъ длинный рядъ шалашей, палатокъ и коновязей, достигли главной квартиры кавалерійской дивизіи.

— Стой! — скомандовалъ капитанъ, — пожалуйте сюда, вотъ моя палатка. Вы найдете тутъ фляжку и можете отдохнуть, но, конечно, не ожидайте перины. Полежите съ часокъ, а я покуда отыщу нашего генерала, которому затѣмъ и представлю васъ.

Онъ удалился, а я отыскавъ кружку съ водой, сталъ отмывать съ лица кровь и грязь; но всѣ мои усилія были тщетны, и мнѣ пришлось остаться въ прежнемъ видѣ. Затѣмъ, я выпилъ нѣсколько глотковъ водки, положилъ себѣ подъ голову котомку и заснулъ.

Не знаю, сколько времени я спалъ, но меня разбудилъ громкій голосъ:

— Вставайте! Что, вы умерли?

Я вскочилъ и увидѣлъ передъ собой Маклена.

— Поѣдемте. Оставьте свои вещи, — произнесъ онъ, видя, что я беру котомку; но я его не послушался, безъ всякаго объясненія причины.

Черезъ минуту мы оба были на лошадяхъ.

— Куда мы ѣдемъ? — спросилъ я.

— Въ главную квартиру. Я хочу, чтобы вы лично доложили генералу о привезенныхъ вами важныхъ вѣстяхъ.

Спустя полчаса, мы остановились передъ большимъ костромъ, который окружало нѣсколько человѣкъ: одни спали, а другіе курили. Невдалекѣ виднѣлся рядъ палатокъ.

— Эй! Гамильтонъ, — воскликнулъ Макленъ, — скажите его превосходительству, что я пріѣхалъ и привезъ важныя извѣстія.

Молодой человѣкъ всталъ, пошелъ къ палаткамъ и, черезъ нѣсколько минутъ вернувшись, повелъ насъ къ самой большой изъ нихъ. Остановившись передъ ней, онъ отдернулъ пологъ и сказалъ:

— Капитанъ Макленъ желаетъ видѣть ваше превосходительство.

На простомъ деревянномъ столѣ стояли четыре тускло горѣвшихъ свѣчки, и лежала масса разложенныхъ въ порядкѣ бумагъ; подлѣ стола стояли походная кровать, сундукъ и три деревянныхъ стула. Сидѣвшій за столомъ офицеръ поднялъ голову съ разсматриваемой имъ карты, и я узналъ въ немъ Вашингтона.

— Кого вы привели, сэръ? — спросилъ онъ у Маклена.

— Мистера Вина, джентельмена, который пробрался изъ Филадельфіи въ нашу армію, чтобы поступить волонтеромъ. Онъ привезъ извѣстія, которыя вы, ваше превосходительство, найдете очень интересными.

— Вы ранены, сэръ? — спросилъ Вашингтонъ, обращаясь ко мнѣ.

— Нѣтъ, у меня на лицѣ чужая кровь, — отвѣчалъ я.

Генералъ не выказалъ дальнѣйшаго любопытства насчетъ моей странной внѣшности, хотя она, повидимому, поразила всѣхъ офицеровъ, лежавшихъ у костра, и спокойно сказалъ:

— Садитесь, господа. Впрочемъ, капитанъ Макленъ, будьте такъ добры, позовите капитана Гамильтона. А вы, мистеръ Винъ… васъ такъ, кажется, зовутъ?

— Точно такъ, ваше превосходительство, — отвѣчалъ я и прибавилъ: — я имѣлъ счастіе видѣть васъ у моей тетки, мистриссъ Винъ, и она поручила мнѣ передать вамъ восемьсотъ фунтовъ, которые, она надѣется, будутъ полезны для освобожденія родины.

Съ этими словами я вынулъ изъ чулокъ банковые билеты и подалъ ихъ Вашингтону.

— Я бы желалъ побольше такихъ волонтеровъ, какъ вы, — отвѣчалъ онъ съ улыбкой, — мистеръ Гамильтонъ, будьте такъ добры, запишите все, что скажетъ намъ важнаго мистеръ Винъ.

Онъ говорилъ медленно, какъ бы взвѣшивая каждое слово, и пересыпалъ свою рѣчь обычными въ то время учтивыми выраженіями.

Спустя минуту, въ палатку вошелъ генералъ Ноксъ. Это былъ человѣкъ небольшого роста, но коренастый; онъ покинулъ недавно свою книжную лавку въ Бостонѣ и сдѣлался вѣрнымъ другомъ и начальникомъ артиллеріи Вашингтона, который выбиралъ людей по ихъ достоинствамъ и не обращалъ вниманія на то, что они были лавочниками до поступленія въ армію.

— Приговоръ военнаго суда надъ дезертиромъ Даніелемъ ІІлинитономъ, — сказалъ Ноксъ, подавая главнокомандующему бумаги, которыя послѣдній сталъ внимательно читать.

Прошло десять минутъ. Вашингтонъ взялъ перо, написалъ нѣсколько словъ, подписалъ свое имя и отдалъ бумаги Ноксу.

— Конечно, я согласенъ, — сказалъ онъ, — разстрѣлять его передъ полкомъ на разсвѣтѣ. Извините, господа, — прибавилъ онъ, обращаясь къ намъ, и сталъ предлагать мнѣ одинъ вопросъ за другимъ.

Меня всего болѣе удивляло его спокойствіе, хладнокровіе и отсутствіе всякой спѣшки. Онъ тихо, основательно меня допрашивалъ, хотя каждую минуту его отрывали: то приходили къ нему за приказаніями, то подавали ему бумаги къ подписи. Онъ дѣлалъ распоряженія и подписывалъ свое имя, а потомъ продолжалъ мой допросъ, не торопясь и не забывая сути дѣла.

Наконецъ, онъ всталъ, и мы послѣдовали его примѣру.

— Знаете ли вы навѣрное, что сэръ Вильямъ отозвалъ изъ Джермантауна значительное число войска?

Я отвѣчалъ, что мнѣ положительно было извѣстно о вступленіи въ Филадельфію гренадеровъ, большого числа гессенцевъ и значительнаго количества артиллеріи; но опредѣлить численность этого войска я, конечно, не могъ.

— Вы, должно быть, устали? — сказалъ онъ послѣ продолжительнаго молчанія, — вы принесли намъ немалую помощь и добрыя вѣсти. Ну, а сами чего вы желаете? Чѣмъ могу вамъ служить, мистеръ Винъ?

— Я желалъ бы прежде всего послужить рядовымъ, чтобы на учиться службѣ, — отвѣчалъ-я.

Онъ не высказалъ никакого мнѣнія, а, обернувшись къ Маклену, сказалъ:

— Капитанъ Макленъ, я вамъ поручаю этого джентельмена. Я надѣюсь, мистеръ Винъ, что буду имѣть случай лично поблагодарить вашу тетку. Не забывайте, что, когда вамъ вздумается, офицерскій патентъ къ вашимъ услугамъ: для этого вамъ нужно только сказать слово Гамильтону, а онъ мнѣ напомнитъ объ оказанной вами сегодня услугѣ отечеству. Вы, капитанъ Макленъ, поступили со своимъ обычнымъ тактомъ. Прощайте, господа.

Мы поклонились и вышли изъ палатки.

На обратномъ пути, я сталъ разспрашивать Маклена о Вашингтонѣ, и онъ съ удовольствіемъ отвѣчалъ на всѣ мои вопросы. Изъ его словъ оказывалось, что нашъ главнокомандующій былъ спокойный, сдержанный человѣкъ, дававшій просторъ своей пламенной натурѣ только въ минуты крайняго раздраженія. Тогда онъ былъ въ состояніи ударить бичемъ негра за дурно вычищенную лошадь, или назвать любого офицера, даже генерала, проклятымъ пьяницею. Послѣднее случалось лишь въ пылу сраженія, а вообще Вашингтонъ былъ настолько набоженъ, насколько приличествовало человѣку, долгъ котораго былъ огульно нарушать заповѣдь «не убій».

На слѣдующій день я отправился пѣшкомъ разыскивать Джака, и это оказалось дѣломъ нелегкимъ.

Наша армія двигалась по Шипакской дорогѣ къ городу Вурстеру, среди величайшаго безпорядка и смятенія. По крайней мѣрѣ, мнѣ такъ казалось при видѣ маршировавшей пѣхоты, скакавшей кавалеріи, шумѣвшей своими орудіями артиллеріи, тянувшихся во всѣ стороны безконечныхъ обозовъ и суетившихся адъютантовъ, которые развозили приказанія и оглашали воздухъ самою отборною бранью. Вся эта картина омрачалась густыми облаками пыли, отъ которой задыхались люди и лошади.

Послѣ долгихъ, тщетныхъ разспросовъ о мѣстѣ нахожденія бригады Вэна, въ которой состоялъ 3-й Пенсильванскій континентальный пѣхотный полкъ, гдѣ служилъ Джакъ, я, наконецъ, напалъ на одного офицера, который объяснилъ мнѣ, что этотъ полкъ шелъ впереди, на разстояніи какой нибудь мили.

Около полудня я неожиданно увидѣлъ стоявшій на привалѣ отрядъ, въ которомъ по мундирамъ узналъ отыскиваемый полкъ. Спустя нѣсколько минутъ, я уже былъ въ объятіяхъ Джака. Но мы не успѣли поздороваться съ нимъ, какъ слѣдуетъ, когда раздалась команда:

— Стройся!

— Пойдемъ со мной, — сказалъ Джакъ, и я, стараясь идти съ нимъ въ ногу, разсказалъ ему обо всемъ, что дѣлалось въ Филадельфіи.

Пройдя съ милю, мы остановились на ночлегъ близъ Метактонской горы. Такъ какъ не было палатокъ, то мы съ Джакомъ спали на землѣ, завернувшись въ одѣяла.

Меня очень удивило, что войска, казавшіяся мнѣ на ходу безпорядочною массой, обнаружили замѣчательную почти автоматическую точность въ размѣщеніи на привалѣ. Всѣ полки безошибочно занимали назначенныя имъ мѣста, часовые пикеты были выставлены, гдѣ нужно, костры разведены, и началась стряпня. Однимъ словомъ, порядокъ, замѣнившій казавшуюся мнѣ сумятицу, былъ во всѣхъ отношеніяхъ образцовый.

Поговоривъ серьезно съ Джакомъ, я рѣшился послужить хоть нѣсколько недѣль рядовымъ, прежде чѣмъ воспользоваться любезнымъ обѣщаніемъ генерала выдать мнѣ офицерскій патентъ. Поэтому на слѣдующій день я поступилъ солдатомъ въ роту Джака, а такъ какъ нельзя было достать мундира, то остался въ своей одеждѣ, что, впрочемъ, не было рѣдкостью, такъ какъ половина солдатъ находилась въ такомъ же положеніи. Ружье я досталъ безъ труда, а владѣть имъ уже ловко умѣлъ, благодаря урокамъ ирландскаго сержанта.

XVI.

Спустя два дня, именно 4-го октября, рано утромъ, наша армія снялась съ бивуака и двинулась въ путь. Не успѣлъ я занять своего мѣста въ ротѣ, какъ ко мнѣ подошелъ Джакъ и сказалъ:

— Сегодня, Гью, будетъ битва. Говэ отослалъ часть своихъ войскъ въ Джерсей и ослабилъ свою позицію въ Джермантаунѣ. Впрочемъ, ты это знаешь лучше всѣхъ, такъ какъ ты и принесъ эту вѣсть. Если меня убьютъ, то скажи о моей смерти твоей теткѣ и Дартеѣ. Пусть онѣ меня не забудутъ.

Я не намѣрена, описывать битвы подъ Джермантауномъ, такъ какъ я видѣлъ въ ней очень немного, и все казалось мнѣ такъ смутно, такъ безпорядочно, что я не могъ себѣ отдать яснаго отчета ни въ чемъ.

Старинное мѣстечко было тогда рядомъ маленькихъ, сѣрыхъ каменныхъ домиковъ, съ садами по обѣ стороны большой дороги, и только тамъ и сямъ виднѣлись большіе дома Кливденовъ, Вистера и другихъ богатыхъ владѣльцевъ. Дорога изъ Филадельфіи постепенно поднималась въ гору и становилась крутою у Каштановой вершины, гдѣ находился дома, моей тетки, мимо котораго шелъ центръ нашей арміи, въ которомъ заключался нашъ полкъ. Я съ удивленіемъ замѣчалъ, что эта мѣстность вовсе не была укрѣплена, и мы подвигались безъ малѣйшаго затрудненія.

Наконецъ, мы и съ правой стороны услыхали ружейные выстрѣлы. Это Макленъ наткнулся на передовой пикетъ англичанъ. Почти въ то же время правое крыло нашего отряда встрѣтило англійскую пѣхоту, и нашъ полкъ очутился подъ ея огнемъ. Солнце выглянуло изъ облаковъ, но туманъ былъ такъ великъ, что солнечные лучи не могли проникнуть чрезъ него.

Джакъ взглянулъ на меня, и я замѣтилъ, что лицо его было очень красно и взволновано. Мы такъ близко подошли къ непріятелю, что видѣли дула ихъ ружей. Послышалась команда «или!». И раздались выстрѣлы. Съ нашей же стороны Джакъ скомандовалъ въ штыки, и мы бросились впередъ. Направо и налѣво отъ меня падали люди, и я не успѣлъ сообразить, что начался бой, какъ увидалъ, что Джакъ схватился съ молодцеватыми, гренадеромъ. Я ударилъ англичанина прикладомъ, и онъ упалъ, а Джакъ также легко справился съ его товарищемъ, набросившимся на насъ.

Между тѣмъ ряды англичанъ дрогнули и, пораженные стремительнымъ напоромъ, стали просить пощады. Но, къ моему ужасу, никто не обращалъ вниманія на ихъ мольбы; наши солдаты платили тою же монетой англичанамъ за дѣло 20-го сентября, когда Грей захватилъ врасплохъ Вэна и приказалъ не брать плѣнныхъ и добивать раненыхъ.

Передъ моими глазами произошла страшная сцена, и когда нашимъ офицерамъ удалось прекратить бойню, то уже счеты были сведены, и едва одинъ англичанинъ оставался въ живыхъ.

Поспѣшно сомкнувъ ряды, мы двинулись далѣе, взявъ налѣво отъ большой дороги, минуя валявшіяся на полѣ палатки, разбросанный багажъ, трупы лошадей и лужи крови, въ которыхъ виднѣлись красные мундиры. Нрезъ нѣсколько минутъ туманъ разсѣялся, и мы увидѣли, что безпорядочная масса англійскихъ солдатъ, подъ начальствомъ полковника Музгрева, поспѣшно занимала большой каменный домъ Кливдена, тогда какъ большая часть ихъ отряда разбѣжалась во всѣ стороны.

Между тѣмъ наши выдвинули двѣ пушки, хотя только четырехъфунтовыя, и ихъ огонь не могъ нанести много вреда каменному дому. Напротивъ, выстрѣлы изъ оконъ уносили одну жертву за другой. Наконецъ, Джакъ приказалъ намъ лечь на землю, а самъ хладнокровно закурилъ трубку.

— Знаешь, Джакъ, — сказалъ я, — обогнемъ домъ и выбьемъ заднія двери.

Но Джакъ строго приказалъ мнѣ не нарушать дисциплины и не трогаться съ мѣста.

Спустя полчаса, намъ приказали подняться, и, оставивъ отрядъ для осады дома, наша армія двинулась дальше. Мы бѣгомъ достигли до большой улицы мѣстечка, и тамъ, на рыночной площади, англійскіе гренадеры дали намъ сильный отпоръ. Туманъ и дымъ отъ выстрѣловъ окружали насъ такою мглой, что рѣшительно ничего не было видно.

Еще минута, и я услышалъ команду Джака въ штыки. Затѣмъ я потерялъ его изъ вида.

Мы находились среди рыночной площади, и у насъ съ англичанами завязалась рукопашная схватка. Съ той и другой стороны дрались наудачу, нанося удары, куда попало. Я очищалъ себѣ путь прикладомъ, пока мое ружье не сломалось, и тогда, выхвативъ штыкъ, началъ колоть имъ направо и налѣво. Два раза я падалъ и потомъ снова поднимался. Наконецъ, я получилъ ударъ штыкомъ въ лѣвую руку, но все-таки продолжалъ драться. Вдругъ я услыхалъ за собою крики и выстрѣлы. Это наша дивизія Стивенса, принявъ нашъ полкъ за непріятеля, благодаря окружавшей мглѣ, открыла по насъ огонь. Въ нашихъ рядахъ произошла паника, и мои товарищи обратились въ бѣгство. Я обернулся и, почувствовавъ въ колѣнѣ нестерпимую боль, лишился чувствъ.

Черезъ сколько времени я очнулся, не знаю, но когда я открылъ глаза и поднялся, то увидѣлъ наступавшій на меня цѣлый рядъ красныхъ мундировъ. Я хотѣлъ отскочить въ сторону, но снова потерялъ сознаніе.

Только вечеромъ я окончательно очнулся. Я лежалъ вмѣстѣ съ многими ранеными во дворѣ дома Вистера. Нога моя была перевязана, и я не могъ ею двигать. Нестерпимая жажда мучила меня, но проходившіе мимо красные мундиры не обращали вниманія на мои мольбы. Наконецъ, старая служанка подошла ко мнѣ и принесла мнѣ напиться. Я хорошо ее зналъ и старался объяснить ей, кто я, но языкъ такъ присохъ къ гортани, что я не могъ вымолвить ни слова, а проходившій мимо грубый капралъ приказалъ ей удалиться. Мои серебряные часы исчезли, но кушакъ съ деньгами уцѣлѣлъ.

Подлѣ меня лежали другіе раненые, и одинъ изъ нихъ съ разбитою челюстью, казалось, умиралъ. Мало-по-малу солдаты приносили новыхъ раненыхъ и уносили старыхъ. Наконецъ, въ отворенныя ворота я увидѣлъ, какъ по улицѣ прошелъ цѣлый отрядъ плѣнныхъ виргинскихъ солдатъ, мрачныхъ, грязныхъ, забрызганныхъ кровью. Фельдшера сновали взадъ и впередъ; вотъ они столпились въ одномъ углу двора и черезъ нѣсколько минутъ пронесли умирающаго генерала, но никто мнѣ на мой вопросъ не назвалъ имени умершаго. Впослѣдствіи я узналъ, что это былъ начальникъ бригады, Агнью.

Наконецъ, явился какой-то офицеръ и началъ насъ считать, какъ барановъ, а потомъ выдвинули къ воротамъ девять или десять возовъ и стали нагружать ихъ нами, какъ товаромъ. Я попалъ съ восемью другими товарищами на открытую телѣгу, и насъ повезли подъ прикрытіемъ коннаго взвода.

Дорога въ этой мѣстности всегда была плохая, но теперь она была изрыта колеями отъ орудій. Я никогда не забуду этой несчастной поѣздки. Вокругъ меня всѣ стонали, а я стиснулъ зубы, чтобы не огласить воздухъ ни малѣйшимъ звукомъ. Прежде чѣмъ мы достигли Филадельфіи, одинъ изъ насъ умеръ.

Меня ужасно мучила жажда, но никто не обращалъ вниманія на мои мольбы, и когда пошелъ дождь, то я намочилъ платокъ и сталъ высасывать изъ него живительную влагу. Потомъ я хотѣлъ сдѣлать то же для моего сосѣда, но онъ лежалъ безъ сознанія и не взялъ протянутаго ему платка.

По дорогѣ мы нѣсколько разъ останавливались, а потому только въ часъ ночи прибыли къ ратушѣ въ Каштановой улицѣ. Холодный дождь попрежнему моросилъ, и когда намъ приказали сойти съ телѣги, то, благодаря темнотѣ, я не могъ различить, были ли знакомые мнѣ люди у дверей ратуши. Я видѣлъ только два ряда солдатъ и съ помощью двухъ изъ нихъ спустился съ телѣги и едва добрался до комнаты второго этажа, куда насъ помѣстили.

Перезъ нѣсколько времени солдаты принесли хлѣба и воды, а фельдшера стали терпѣливо насъ осматривать. Я попросилъ молодого, добраго на взглядъ юношу дать знать теткѣ Тенорѣ о моемъ положеніи. Онъ обѣщалъ исполнить мое желаніе, и я настолько успокоился, что вскорѣ заснулъ, не смотря на стоны окружавшихъ меня страдальцевъ. Но потомъ оказалось, что молодой фельдшеръ и не подумалъ исполнить даннаго мнѣ слова.

XVII.

Безумный крикъ одного изъ раненыхъ, въ нестерпимой агоніи, заставилъ меня очнуться на разсвѣтѣ слѣдующаго дня.

Было воскресенье, 5-го октября. Наша комната представляла ужасное зрѣлище. Нѣкоторые изъ несчастныхъ умерли за ночь, и ихъ теперь выносили для погребенія. Я не чувствовалъ особыхъ страданій и тихо лежалъ, обдумывая все, что со ₍мной произошло. Конечно, судьба мнѣ не улыбнулась, но нельзя было отчаиваться, такъ какъ, по всей вѣроятности, отецъ или тетка, узнавъ о моей грустной долѣ, поспѣшатъ выручить меня. Къ тому, я всегда смотрѣлъ на жизнь съ значительнымъ оптимизмомъ и, по всѣмъ этимъ причинамъ, спокойно ждалъ перемѣны своей судьбы.

Въ пять часовъ, послѣ скудной пищи, намъ приказали встать и спуститься по лѣстницѣ. Я не могъ идти, и два солдата перетащили меня въ фургонъ.

Было все еще темно, благодаря затупившемуся небу и дождю. Все-таки я старательно напрягалъ зрѣніе, надѣясь увидѣть знакомое лице, но все было тщетно.

Фургонъ тронулся и, миновавъ Шестую улицу, остановился передъ тюрьмой, которая тогда была еще не окончена, и часть ея временно покрыта досками. Зданіе выходило на двѣ улицы: на Шестую и на Орѣховую; окна на послѣднюю изъ нихъ были заграждены брусьями, чтобы узники не могли видѣть, что происходитъ на улицѣ, а другой фасадъ не былъ изуродованъ подобнымъ образомъ, потому что передъ нимъ тянулось поле, гдѣ теперь находится Вашингтоновскій скверъ.

При выходѣ изъ фургона, съ помощью солдатъ, я замѣтилъ, что на улицѣ стояло нѣсколько любопытныхъ, но, по несчастью, среди нихъ не было ни одного мнѣ знакомаго человѣка.

Часто, ребенкомъ, я проходилъ мимо этой тюрьмы и съ ужасомъ думалъ, каково бы было мое положеніе, если бы пришлось сидѣть за ея мрачными стѣнами. Теперь судьбѣ было угодно, чтобы я испыталъ эту тяжелую долю.

Насъ было около ста человѣкъ, и насъ размѣстили по разнымъ комнатамъ. Я попалъ съ пятнадцатью товарищами въ комнату второго этажа, выходившую на Шестую улицу и имѣвшую двадцать два квадратныхъ фуга. Только я и одинъ виргинскій капитанъ были раненые, а всѣ остальные были здоровенные, коренастые волонтеры-поселяне, за исключеніемъ одного маленькаго тщедушнаго писца изъ комиссаріатскаго департамента.

На первыхъ же порахъ я близко сошелся съ виргинскимъ капитаномъ, и мы остались съ нимъ друзьями до настоящей минуты. Впродолженіе двухъ или трехъ дней за нами присматривали солдаты, но потомъ ихъ замѣнили грубые тюремщики, и наше положеніе стало невыносимо. То же можно сказать и о пищѣ. Около недѣли намъ давали мясо, правда, очень жесткое, ржаной хлѣбъ и кофе, хотя безъ сахара; но потомъ стали ограничиваться хлѣбомъ и водой, при чемъ очень рѣдко насъ баловали солониной, картофелемъ или бобами.

Впродолженіе мѣсяца докторъ ежедневно перевязывалъ мнѣ рану, но затѣмъ исчезъ. Рука у меня скоро зажила, но нога, безъ должнаго ухода, причиняла мнѣ ужасныя страданія и стала поправляться только съ тѣхъ поръ, какъ я самъ въ январѣ мѣсяцѣ вытащилъ изъ раны осколокъ кости.

Одинъ разъ въ день, утромъ или послѣ полудня, насъ выводили гулять во дворъ, подъ присмотромъ часовыхъ. Замѣчая, что мои здоровенные товарищи стали блѣднѣть и хирѣть въ заточеніи, я старался всѣми силами поддержать свое здоровье и гулялъ по двору, хотя это причиняло мнѣ сильную боль, а также ѣлъ отпускаемую намъ пищу, какъ она ни была дурна.

Всѣми плѣнными завѣдывалъ капитанъ Кунингамъ, выслужившійся солдатъ, грубый, жестокій, вѣчно пьяный, шестидесятилѣтній негодяй. По всей вѣроятности, онъ воровалъ отпускаемые намъ раціоны и морилъ насъ съ голоду изъ корыстной цѣли. Въ пьяномъ видѣ онъ безжалостно тиранилъ своихъ жертвъ. Такъ, однажды я предложилъ ему десять фунтовъ стерлинговъ за то, чтобы онъ увѣдомилъ мою тетку, что я нахожусь въ тюрьмѣ, а онъ, не отвѣчая ни слова, ударилъ меня такъ сильно ключемъ по головѣ, что у меня до сихъ поръ остался большой шрамъ.

Въ декабрѣ мѣсяцѣ наступили большіе холода, и мы очень страдали отъ стужи, тѣмъ болѣе, что много стеколъ въ окнахъ было разбито отъ взрыва въ гавани фрегата «Августа», и не только холодъ, но даже снѣгъ свободно пробирался въ нашу комнату. Дровъ же намъ давали небольшое количество, и то два раза въ недѣлю, а отпущенныя каждому изъ насъ одѣяла были самыя жиденькія.

Я и виргинскій капитанъ, котораго звали Ричардомъ Делонэ, всячески старались поддержать нравственную бодрость въ своихъ товарищахъ, которые болѣе насъ предавались отчаянію; мы разсказывали имъ интересныя исторіи и устраивали игры, но, съ теченіемъ времени, намъ пришлось отказаться отъ своего намѣренія, такъ какъ мы сами физически и умственно ослабѣли, а наши товарищи перестали смѣяться нашимъ шуткамъ и, голодные, мрачные, молча сидѣли, прижавшись другъ къ другу, въ какомъ-то столбнякѣ. Одинъ изъ нихъ, здоровенный мясникъ изъ Мериланда, наконецъ, сошелъ съ ума и сталъ увѣрять насъ, что онъ король Георгъ III.

Я увѣренъ, что если бы у меня не было друга въ лицѣ виргинца, то я также или сошелъ бы съ ума, или умеръ бы отъ отчаянія. Въ особенности, мнѣ было тяжело переносить грязь и всякаго рода насѣкомыхъ, отравлявшихъ намъ жизнь. Въ нашей комнатѣ было очень много крысъ, и мы съ капитаномъ устраивали на нихъ настоящую охоту. Когда же намъ удавалось изловить ихъ живьемъ, то, въ виду одолѣвавшаго насъ страшнаго голода, мы жарили ихъ и ѣли съ аппетитомъ.

Между тѣмъ среди плѣнныхъ открылась сильная смертность, и каждый день на полѣ, противъ тюрьмы, хоронили нѣсколько несчастныхъ.

Въ началѣ декабря у меня открылась дисентерія, и я не могъ ничего ѣсть; если бы не уходъ добраго Делонэ, то я, конечно, умеръ бы въ это тяжелое время. Однажды утромъ онъ разсказалъ мнѣ, что наши товарищи хотѣли убить звѣрскаго Кунингама и силою проложить себѣ путь изъ тюрьмы. Этотъ планъ мнѣ показался вполнѣ безумнымъ, но общее отчаяніе дошло до того, что каждый готовъ былъ рѣшиться на все, чтобы вырваться на свободу. Но нашъ заговоръ имѣлъ очень печальный конецъ; маленькій писецъ выдалъ своихъ товарищей Кунингаму, и тотъ, явившись съ солдатами, увелъ четырехъ зачинщиковъ, и насъ осталось всего восемь человѣкъ, такъ какъ раньше нѣсколько скончалось отъ тифа. Въ ту же ночь умеръ маленькій писецъ: его, очевидно, кто-то изъ нашихъ задушилъ, но кто именно, осталось неизвѣстно.

Мнѣ удалось избавиться отъ дисентеріи скорѣе, чѣмъ можно было ожидать, но потомъ у меня появилась горячка. Сколько времени я находился въ бреду и безъ сознанія, не могу сказать, а помню только, что въ послѣдній разъ видѣлъ друга Делонэ, заботливо покрывавшаго меня своимъ одѣяломъ. Затѣмъ наступила долгая ночь, и когда я снова открылъ глаза, то тотъ же Делонэ стоялъ передо мной и вливалъ мнѣ въ горло молоко, казавшееся мнѣ нектаромъ. Уже впослѣдствіи я узналъ, что находился въ безчувственномъ состояніи болѣе двухъ недѣль, и что во все это время онъ ухаживалъ за мной и подкупалъ тюремщика для доставленія мнѣ молока, что было возможно, благодаря спрятаннымъ нами золотымъ, въ золѣ подъ очагомъ.

Мало-по-малу я сталъ поправляться, и послѣ того какъ вернулись мои силы, Делонэ разсказалъ мнѣ странную исторію, случившуюся во время моей болѣзни. Однажды явился для инспекціи какой-то офицеръ, съ которымъ Кунингамъ обращался очень подобострастно, и Делонэ, воспользовавшись этимъ, пожаловался на безчеловѣчное обращеніе съ офицерами, которыхъ держатъ вмѣстѣ съ солдатами и не отпускаютъ на честное слово. При этомъ онъ назвалъ меня по фамиліи, и офицеръ вздрогнулъ, переспросилъ, какъ меня зовутъ, и, убѣдившись, что я Винъ, подошелъ ко мнѣ и долго на меня смотрѣлъ. Потомъ онъ спросилъ у Кунингама, поправлюсь ли я, и, получивъ въ отвѣтъ, что докторъ ожидалъ моей смерти дня черезъ два, задумался и сталъ снова пристально смотрѣть на меня. По словамъ Делонэ, я въ это время въ бреду повторялъ какое-то имя, которое онъ вовсе не понималъ, что-то въ родѣ Доротеи. Наконецъ, офицеръ ушелъ, пожалѣвъ, что я долженъ умереть, и обѣщавъ принять мѣры къ тому, чтобы съ нами обращались лучше.

— Но вотъ прошло много времени, и все-таки съ нами продолжаютъ обращаться посвински, — прибавилъ Делонэ, окончивъ свой разсказъ.

— А какъ звали этого офицера? — спросилъ я.

— Кунингамъ раскричался на меня, когда я спросилъ его объ этомъ, а тюремщикъ не зналъ имени офицера.

— А какъ онъ былъ на взглядъ?

— Большого роста, смуглый, со шрамомъ надъ лѣвымъ глазомъ.

— А когда онъ молчалъ, то полузакрывалъ глаза и полуоткрывалъ ротъ?

— Да. Такъ вы его знаете?

— Еще бы. Это мой родственникъ.

— Съ чѣмъ васъ и поздравляю.

Я впалъ въ тяжелое раздумье. Неужели Артуръ былъ до того злымъ человѣкомъ, что, увидавъ меня въ отчаянномъ положеніи, почти въ предсмертной агоніи, онъ не принялъ никакихъ мѣръ для облегченія моей судьбы. Правда, онъ меня предупредилъ, что будетъ моимъ злѣйшимъ врагомъ, если я не перестану писать Дартеѣ, но все-таки я не ожидалъ, чтобы его сердцу не была доступна жалость къ умирающему человѣку, да еще родственнику. Меня такъ мучила мысль о его недостойномъ поведеніи, что я долго не могъ ни о чемъ другомъ ни думать, ни говорить. Наконецъ, Делонэ сталъ уговаривать меня успокоиться и выбить изъ своей головы тревожную мысль, такъ какъ, по его словамъ, я могъ отъ этого сойти съ ума, подобно несчастному мяснику. Я послушался его разумнаго совѣта и пересталъ думать объ Артурѣ.

Въ началѣ февраля я совершенно оправился. Насъ оставалось тогда въ комнатѣ шесть человѣкъ, и послѣднимъ умеръ сумасшедшій мясникъ. Мы съ Делонэ утѣшали, насколько было возможно, своихъ несчастныхъ товарищей, но не всегда съ успѣхомъ, такъ какъ одинъ изъ нихъ, бывшій когда-то пасторомъ, сталъ грустить и впалъ въ такое уныніе, что вскорѣ умеръ, задушивъ себя ночью одѣяломъ, которое разорвалъ на узкія полосы.

3-го февраля я проснулся съ особенно свѣжей головой и свѣтлыми мыслями. Докторъ Франклинъ увѣрялъ, что умъ порождаетъ во снѣ мысли, которыя уже потомъ, проснувшись, человѣкъ приводитъ въ порядокъ. Но, по моему мнѣнію, сонъ не порождаетъ новыя мысли, а, освѣжая умъ, приготовляетъ почву для его лучшей работы. Во всякомъ случаѣ, проснувшись въ означенный день, я неожиданно напалъ на мысль, какъ довести до свѣдѣнія внѣшняго міра о моемъ несчастномъ положеніи.

Я уже давно думалъ обратиться съ просьбой передать вѣсточку обо мнѣ кому либо изъ знакомыхъ къ пастору или доктору; но первый никогда насъ не навѣщалъ, а второй пересталъ ходить послѣ того, какъ я началъ поправляться. Но въ послѣдніе дни стали появляться въ нашемъ дворѣ католическій патеръ и сестры милосердія. Имъ, повидимому, покровительствовалъ Кунингамъ, который самъ былъ католикомъ. И вотъ я рѣшился избрать кого нибудь изъ нихъ орудіемъ своего спасенія.

Въ этотъ же день, во время прогулки, я подошелъ къ патеру, но Кунингамъ такъ пристально посмотрѣлъ на меня, что я долженъ былъ отложить исполненіе своего плана. Прошло двѣ недѣли, прежде чѣмъ представился удобный случай къ его возобновленію. Увидавъ также во время прогулки среди несчастныхъ, полуголыхъ и голодныхъ узниковъ, старую сестру милосердія, я тихо прошелъ мимо нея и, какъ бы ни въ чемъ не бывало, произнесъ вполголоса:

— У меня есть друзья, которые мнѣ помогли бы, если бы знали о моемъ положеніи. Ради Бога, повидайте миссъ Винъ, живущую въ Арочной улицѣ.

— Хорошо.

— Мнѣ многіе давали такое обѣщаніе и обманывали.

— Я не обману. Но если ея нѣтъ въ городѣ?

Я подумалъ объ отцѣ, но мысль, что объ этомъ узнаетъ Артуръ, жившій въ его домѣ, остановила меня, и я отвѣчалъ:

— Если ея нѣтъ въ городѣ, то повидайте миссъ Дартею Пенистонъ. Она живетъ рядомъ. Помните, что если вы меня обманете, то я васъ прокляну.

— Надѣйтесь на меня. Я очень сожалѣю, что съ бѣдными узниками такъ плохо обращаются, и рѣшительно этого не понимаю.

Черезъ два дня, 19 февраля, я гулялъ на дворѣ, когда ко мнѣ подошелъ тюремщикъ и объявилъ, что меня желаетъ видѣть какая-то дама.

Я послѣдовалъ за нимъ, нимало не стыдясь за свой костюмъ, который состоялъ изъ одѣяла, которымъ я кое-какъ прикрывалъ свои лохмотья. Волоса и борода отросли у меня до того, что скрывали мое лице до неузнаемости.

Войдя въ нашу комнату, гдѣ теперь не было узниковъ, я увидѣлъ сестру милосердія и Даргею, въ длинномъ салопѣ и съ большою муфтой, которою она закрывала себѣ лиде.

Бросивъ на меня поспѣшный взглядъ она отскочила на нѣсколько шаговъ, видимо, пораженная моимъ безобразнымъ видомъ, и сказала, что, вѣроятно, произошла ошибка, такъ какъ она меня не знаетъ.

— Дартея, Дартея! — воскликнулъ я, — не покидайте меня: это я, Гью Винъ!

— Боже мой! — промолвила она, схвативъ меня за руку, — это вы, Гью? Отчего вы намъ раньше не дали знать? Ваша тетка переѣхала на ферму, какъ только мы рѣшили, что вы убиты. Но, слава Богу, вы живы! Я только вчера пріѣхала изъ Нью-Іорка и очень обрадовалась извѣстію, принесенному доброю сестрой милосердія. Я сказала объ этомъ Артуру, и онъ былъ очень пораженъ. Онъ напомнилъ мнѣ, что, нѣсколько времени тому назадъ, видѣлъ въ тюрьмѣ умирающаго человѣка, похожаго на васъ и говорилъ мнѣ объ этомъ; но мы не хотѣли вѣрить, что это вы. Онъ сегодня дежурный на фортахъ, а завтра онъ добьется, чтобы васъ выпустили на честное слово. Я никогда его не видала такимъ разстроеннымъ, какъ въ ту минуту, какъ онъ узналъ о вашемъ несчастій.

Я хотѣлъ было сказать «еще бы», но изъ осторожности произнесъ:

— Неужели?

— Никто васъ не признаетъ, мистеръ Винъ, въ этомъ видѣ, — воскликнула Дартея, видя, что въ моихъ глазахъ свѣтится недовѣріе — А вы почему пришли сегодня? — промолвилъ я, съ жадностью смотря на молодую красавицу, которая въ смущеніи то улыбалась, то утирала слезы, катившіяся по ея щекамъ, — да благословитъ васъ Господь… Но почему?…

— Я не могла ждать дозавтра, — воскликнула она, — не смотря на все сопротивленіе тетки, я рѣшилась прійти сюда съ доброю сестрой, а прежде повидала сера Вильяма и мистера Монтрезора, которые обѣщали оказать вамъ помощь и положить конецъ этимъ ужасамъ. А завтра Артуръ добьется вашего освобожденія на честное слово. Вѣдь это лучше?

— Дартея, — отвѣчалъ я отрывистымъ глухимъ голосомъ, — я нахожусь здѣсь съ октября мѣсяца и терплю голодъ, холодъ и всякаго рода униженія, но я никогда не соглашусь выйти отсюда на честное слово. Мы съ другомъ Делонэ уже давно это порѣшили. Мы не прочь фигурировать въ размѣнѣ плѣнныхъ; но я не имѣю никакого чина и меня не станутъ мѣнять. Дѣлать нечего, я остаюсь здѣсь.

Говоря это, я думалъ, что мнѣ легче было бы умереть, чѣмъ чувствовать себя обязаннымъ Артуру свободой, да еще подъ честнымъ словомъ.

Дартея стала пламенно уговаривать меня измѣнить мою рѣшимость, но я ни за что не соглашался.

— Какой вы упорный! — воскликнула она наконецъ, — неужели вы никогда не уступаете? Какъ вы измѣнились! Но я не хочу, чтобы вы умерли! Слышите?

— Зачѣмъ вы пришли сюда, Дартея! — воскликнулъ я, неожиданно сознавая, что она подвергалась большой опасности въ этой зачумленной трущобѣ, — не оставайтесь болѣе ни минуты. Здѣсь умерло семь человѣкъ, и вы можете заразиться. Напишите мнѣ обо всемъ и пришлите платье, бѣлья, бритву, ножницы, а главное, мыла. Но уходите, уходите поскорѣй!

— Я пришла сюда потому, что я вамъ другъ, — отвѣчала она, — и я иначе не понимаю дружбы. Я уйду отсюда, когда исполню свой долгъ, и вернусь, когда это будетъ нужно. Я вамъ напишу и пришлю все, что вамъ нужно, а все-таки завтра Артуръ добьется вашего освобожденія на честное слово, хотите ли вы этого, или нѣтъ. Однако, мнѣ пора: меня ждетъ мистеръ Монтрезоръ. Вы спрашиваете, зачѣмъ я пришла сюда. Да за тѣмъ, чтобы уплатить хоть долю того, что вамъ должна маленькая, некрасивая дѣвочка, которая, увѣряю васъ, честное созданіе.

— Уходите, уходите! Но, Дартея, если такова ваша дружба, то какова же была бы ваша любовь!

— Молчите, молчите, — промолвила она и быстро удалилась.

Спустя два часа, я получилъ письмо отъ Дартеи. Она прежде всего описывала мнѣ событія войны, о которыхъ я ничего не зналъ. Вашингтонъ не умеръ, какъ насъ увѣряли, а Бургойнъ сдался уже пять мѣсяцевъ тому назадъ, графъ Донопъ потерпѣлъ пораженіе и былъ убитъ, а Корнвалисъ уѣхалъ въ Англію. Потомъ она переходила къ извѣстіямъ о моихъ родственникахъ и писала:

«Вашъ отецъ былъ очень взволнованъ извѣстіемъ о вашей смерти, такъ какъ мы всѣ полагали, что вы убиты, на основаніи письма Джака, увѣдомлявшаго, что вы исчезли. Артуръ принялъ всѣ мѣры разыскать васъ живого или мертваго, но вашего имени не оказалось въ спискѣ умершихъ и плѣнныхъ. Ваша тетка долго не хотѣла вѣрить, что вы умерли, и только недавно надѣла трауръ. Вы не любите Артура, но я считаю долгомъ сказать вамъ, что онъ все это время былъ большою поддержкой и утѣшеніемъ для вашего отца, который его такъ любитъ, что, въ виду вашей предполагаемой смерти, называетъ Артура своимъ сыномъ и наслѣдникомъ. По всему этому вы должны перемѣнить свое мнѣніе объ Артурѣ, и право, я не понимаю, почему вы его ненавидите. Я хочу, чтобы мои друзья были его друзьями. А кажется, я доказала, что я вамъ другъ. Къ сожалѣнію, врядъ ли мнѣ удастся увѣдомить тетку о томъ, что вы нашлись, такъ какъ она живетъ на фермѣ».

Я съ удовольствіемъ прочиталъ это письмо и, спрятавъ его подъ тюфякъ, сталъ думать съ улыбкой о томъ, какъ Артуръ, вѣроятно, огорчился, узнавъ, что я не умеръ и помѣшаю ему сдѣлаться наслѣдникомъ моего отца.

Прошло еще нѣсколько часовъ, и тюремщикъ объявилъ, что меня перевели въ особую комнату, и что полученъ на мое имя чемоданъ. Я послѣдовалъ за нимъ, хотя мнѣ было очень жаль разстаться съ Делонэ, но я далъ себѣ слово, при первой возможности, перевести его къ себѣ, или, во всякомъ случаѣ, улучшить его участь.

Очутившись одинъ въ чистой комнатѣ, я умылся, побрился, обрѣзалъ себѣ волосы и надѣлъ чистое бѣлье, а также присланный сѣрый костюмъ. Впервые, чрезъ пять мѣсяцевъ, я почувствовалъ себя снова человѣкомъ.

XVIII.

На слѣдующій день, позднѣе обыкновеннаго, насъ вывели гулять, и я накинулъ попрежнему одѣяло на свою новую одежду. Къ моему большому удовольствію, я увидѣлъ сестру милосердія и замѣтилъ, что товарищи по заключенію не узнавали меня, чистаго и выбритаго. Поэтому я тотчасъ сообразилъ, что если искать спасенія въ бѣгствѣ, то надо было дѣйствовать немедленно, такъ какъ, когда всѣ привыкнутъ къ моему новому виду и костюму, то исчезнутъ всѣ шансы на освобожденіе. Въ одну минуту я составилъ планъ дѣйствія, состоявшій въ томъ, что я долженъ былъ сбросить одѣяло, надѣть шляпу, которую мнѣ также прислала Дартея, и выйти со двора вмѣстѣ съ сестрой, какъ бы посторонній посѣтитель.

Уже смеркалось, и когда раздался звонокъ о возвращеніи узниковъ въ ихъ помѣщеніе, то я быстро сбросилъ одѣяло и послѣдовалъ за сестрой милосердія въ общую залу, отворачивая лице отъ тюремщика. Онъ, повидимому, не подозрѣвалъ, что въ прилично одѣтомъ господинѣ скрывался одинъ изъ его узниковъ, и спокойно отворилъ дверь передъ сестрой. Но въ эту минуту показался на порогѣ Кунингамъ, и сердце мое екнуло. Я бросился впередъ, оттолкнулъ сестру и ударилъ изо всей силы Кунингама въ лице. Онъ грохнулся на полъ, а я выбѣжалъ на улицу. Часовой выстрѣлилъ вслѣдъ за мной, но, быть можетъ попалъ въ кого нибудь изъ прохожихъ, но не въ меня.

Прекрасно зная эту мѣстность, я пробѣжалъ чрезъ сосѣдній проходной дворъ и очутился на задворкахъ домовъ, выходившихъ на Пятую улицу. Навстрѣчу мнѣ попался какой-то рабочій, съ фонаремъ въ рукахъ, такъ какъ, по объявленному въ городѣ осадному положенію, всѣ обязаны были ходить по улицѣ съ фонарями. Онъ посмотрѣлъ на меня подозрительно, и я смѣло рѣшился сказать ему всю правду:

— Не обращайте на меня вниманія. Я бѣжалъ изъ тюрьмы.

— Хорошо, я васъ спасу, — отвѣчалъ онъ, — берите фонарь, я уже слышу погоню за вами.

Дѣйствительно, на сосѣднихъ улицахъ происходило смятеніе и солдаты хватали всѣхъ прохожихъ безъ фонарей.

Мы благополучно дошли съ нимъ до моего дома, и тамъ, остановившись, я предложилъ ему послѣднюю золотую монету, которую я сумѣлъ сохранить въ тюрьмѣ, но онъ отказался взять ее. Я тогда назвалъ себя по фамиліи и просилъ, чтобы онъ разыскалъ меня, когда мои обстоятельства поправятся. Затѣмъ мы разстались. Много лѣтъ спустя, онъ дѣйствительно пришелъ ко мнѣ въ тяжелую для него минуту, и я, конечно, сдѣлалъ все, что могъ, для обезпеченія его дальнѣйшей жизни.

Оставшись одинъ на улицѣ, я заглянулъ въ окно нашей столовой и увидалъ, что Артуръ и три другихъ офицера сидѣли за столомъ передъ бутылкою вина и сыромъ, отчего у меня, съ голода, разбѣжались глаза. Отецъ сидѣлъ въ своемъ креслѣ и, повидимому, дремалъ; никто не обращалъ на него никакого вниманія, и я невольно вышелъ изъ себя при мысли, что чужіе люди распоряжаются въ нашемъ домѣ, не ставя въ грошъ отца, а я въ это время, голодный, холодный, скитаюсь по улицамъ.

Я отошелъ отъ окна и направился къ берегу рѣки, гдѣ въ маленькомъ сараѣ стояла моя лодка. Дверь была заперта, и я понялъ, что лодка избѣгла непріятельскихъ рукъ. Я обошелъ вокругъ дома и увидалъ сидѣвшаго на порогѣ конюшни стараго Тома, курившаго трубку.

— Томъ, Томъ, — промолвилъ я вполголоса.

Онъ вскочилъ и воскликнулъ съ ужасомъ:

— Господи помилуй! Это мистеръ Гью!

Я схватилъ его за руку и объяснилъ, что я живъ, а потому хочу ѣсть. Онъ тотчасъ успокоился и принесъ мнѣ молока, хлѣба и бутылку водки. Утоливъ свой голодъ и жажду, я приказалъ Тому спустить мою лодку на воду и положить въ нее остатки ужина. Вмѣстѣ съ тѣмъ, я спросилъ его, куда дѣлась моя лошадь, и оказалось, что она была взята однимъ изъ гессенскихъ офицеровъ и находилась на конюшнѣ въ домѣ моей тетки. Когда все было готово, я прыгнулъ въ лодку, попросилъ Тома не говорить никому о томъ, что онъ меня видѣлъ, и сталъ быстро грести внизъ по теченію.

Было темно и холодно, даже куски льда плавали на поверхности. Замѣтивъ, что въ нѣкоторыхъ мѣстахъ на берегу стояли часовые, я легъ плашмя на дно лодки, чтобы не обратить на себя вниманія, и предоставилъ себя судьбѣ. Спустя нѣсколько времени, лодку понесло къ берегу, и я вдругъ услыхалъ окликъ часового:

— Стой! или я выстрѣлю.

Я не двинулся на днѣ лодки, надѣясь, что часовой приметъ лодку за пустую и не станетъ стрѣлять. Я не ошибся, и въ ту же минуту лодка снова попала въ фарватеръ и быстро понеслась на середину рѣки.

Я былъ спасенъ и, снова схвативъ весла, сталъ грести изо всей силы, такъ какъ на срединѣ рѣки мнѣ нечего было бояться береговыхъ пикетовъ, но количество льда все увеличивалось, и, наконецъ, я не могъ плыть далѣе и принужденъ былъ вернуться въ городъ. Добравшись до Арочной улицы, я увидалъ, что у берега стояло судно, повидимому, пустое. Надо было рисковать всѣмъ, и я присталъ въ лодкѣ къ судну, осторожно перебрался черезъ палубу и сошелъ на берегъ, въ виду стоявшаго тамъ часового.

— Холодная ночь, шкиперъ, — сказалъ онъ, обращаясь ко мнѣ.

— Очень, — отвѣчалъ я и спокойно пошелъ по берегу.

Черезъ нѣсколько минутъ я былъ уже передъ домомъ тетки.

Хотя былъ уже десятый часъ вечера, но въ домѣ никого не было видно. Гессенскіе постояльцы еще не возвращались со службы, и прислуга куда-то отлучилась. Я вошелъ въ кухню и хотя походилъ на вора, но въ сущности имѣлъ болѣе права на все въ этомъ домѣ, чѣмъ его временные обитатели. Я заперъ за собой дверь и прежде всего сталъ съ наслажденіемъ грѣться у печки, а потомъ, здраво обдумавъ свое положеніе, пошелъ наверхъ и сталъ распоряжаться тамъ безцеремонно со всѣмъ, что попадалось мнѣ подъ руку. Я надѣлъ гессенскую офицерскую шинель и каску, взялъ два пистолета и саблю, а также запасся трубкой и табакомъ, наконецъ, захватилъ лежавшіе на столѣ два запечатанныхъ пакета, адресованные полковнику фонъ-Шпехту и мистеру Монтрезору. Потомъ я сѣлъ за столъ и написалъ слѣдующую записку:

«Капитанъ Алланъ Макленъ свидѣтельствуетъ свое почтеніе генералу фонъ-Книпгаузену и надѣется, что онъ когда нибудь отдастъ ему визитъ. 20 февраля 1778 года, 10 часовъ вечера».

Покончивъ съ этимъ дѣломъ, я громко захохоталъ, побѣжалъ и осѣдлалъ Люси.

Спустя нѣсколько минутъ, я уже ѣхалъ спокойно по Пятой улицѣ.

Благополучно я выбрался изъ города, не обративъ на себя вниманія ни одного изъ многочисленныхъ пикетовъ, но, очутившись на большой дорогѣ, наткнулся на бивачные огни цѣлаго англійскаго отряда. Надо было дѣйствовать смѣло, и я, подъѣхавъ къ первому человѣку, сказалъ на ломаномъ англійскомъ языкѣ, что привезъ письма къ полковникамъ Шпехту и Монтрезору. Онъ, ничего не подозрѣвая, взялъ пакеты и хотѣлъ уже продолжать свой путь, какъ неожиданно вѣтеръ распахнулъ мою шинель и обнаружилъ мой сѣрый костюмъ.

— Что это! — воскликнулъ часовой, — вы не въ мундирѣ. Говорите пароль.

Онъ схватилъ мою лошадь за поводъ. Что мнѣ было дѣлать? Одинъ изъ насъ долженъ былъ погибнуть. Я выстрѣлилъ въ него изъ пистолета почти въ упоръ и въ гу минуту, какъ онъ грохнулся на землю, я пришпорилъ Люси, которая понеслась маршъ-маршемъ.

За мной погнались солдаты, но я повернулъ въ поле, перескочилъ черезъ широкую канаву и вскорѣ пересталъ слышать за собой погоню. Я рѣшительно не понималъ, почему прекратили мое преслѣдованіе, но во всякомъ случаѣ я былъ на свободѣ.

Теперь мнѣ оставалось опасаться только случайной встрѣчи съ фуражирными отрядами, которые опустошали всю окрестную страну; но, по счастью, я никого не встрѣтилъ и черезъ нѣсколько часовъ добрался до фермы тетки Теноры.

Я долго стучался, пока не открылось окно верхняго этажа, и не послышался хорошо знакомый мнѣ голосъ:

— Кто тамъ? Что нужно?

— Это я, Гью, отворите скорѣй.

Спустя минуту, я уже находился въ объятіяхъ доброй старушки. Она разбудила слугъ и приказала поставить на конюшню мою вѣрную Люси. Я же упалъ въ изнеможеніи на диванъ.

Два дня провелъ я у тетки и все спалъ, ѣлъ и отдыхалъ. Конечно, собравшись съ силами, я разсказалъ ей всѣ свои похожденія, и у насъ, естественно, разговоръ дошелъ до Артура.

— Я рѣшительно не понимаю, почему онъ такъ тебя ненавидитъ? — произнесла тетка, — у него должна быть иная причина, кромѣ Дартеи. Неужели онъ ревнуетъ тебя не только къ ней, но и къ Винкоту? Впрочемъ, ты помнишь, какъ онъ лгалъ насчетъ нашего уэльскаго помѣстья.

— Я не разъ говорилъ при немъ, что сожалѣю о потерѣ Винкота и желалъ бы владѣть имъ. Можетъ быть, онъ видитъ во мнѣ соперника и въ этомъ отношеніи.

— Но я не понимаю, какъ ты можешь быть его соперникомъ относительно Винкота? Вѣдь твой дѣдъ уступилъ своему брату это помѣстье за какую-то сумму денегъ и переселился сюда. Какъ же ты можешь помѣшать Артуру владѣть Винкотомъ, если его братъ умретъ бездѣтнымъ? Нѣтъ, тутъ что нибудь другое. Я всегда слышала, что Вины очень злопамятны. Ужъ не питаетъ ли онъ къ тебѣ ненависть за то, что ты когда-то его побилъ?

— Можетъ быть, — отвѣчалъ я съ улыбкой, — но пусть онъ ненавидитъ меня, за что хочетъ. Что касается до Винкота, то я и не подумаю отбивать его у Артура. Вотъ Дартея — дѣло другое. Но, скажи, пожалуйста, тетя, зачѣмъ ты всегда говоришь о Винкотѣ такъ, какъ будто онъ нашъ, и у насъ украли его?

— Ты помни, Гью, что борьба съ Англіей не можетъ вѣчно продолжаться, а когда мы одержимъ побѣду и заключимъ миръ со старою родиной, то быть владѣльцемъ Винкота для Вина…

— Не будемъ больше говорить объ этомъ, тетя. Вѣдь въ сущности ни мнѣ, ни тебѣ до Винкота нѣтъ никакого дѣла, а отецъ, повидимому, давно на него махнулъ рукой.

— Ты правъ, что это дѣло отца. Но, погоди, я добьюсь у него всей подноготной.

— Да вѣдь ты не разъ съ нимъ объ этомъ говорила.

— Конечно, но теперь онъ постарѣлъ и выскажетъ мнѣ то, что до сихъ поръ упорно скрывалъ.

— А я бы не желалъ, чтобы ты воспользовалась его слабостью и заставила его открыть тайну, тщательно до сихъ поръ скрываемую.

— Пустяки! — воскликнула тетка, — если бы ты могъ владѣть Винкотомъ…

— Это невозможно, и потому лучше объ этомъ не говорить; но, правда, я хотѣлъ бы съѣздить туда, посмотрѣть колыбель нашей семьи, познакомиться съ тамошними родственниками и вернуться сюда.

— Ну, какъ хочешь, а я все-таки утверждаю, что въ ихъ правѣ на Винкотъ есть какая-то фальшь, и что когда нибудь…

— Полно, полно, тетя.

— Ну, да ладно. Перемѣнимъ разговоръ. Да, право, не знаю, о чемъ говорить съ тобой. Вотъ, напримѣръ, заведи разговоръ объ Артурѣ — опять бѣда. Ужъ объ одномъ я постоянно молю Бога, чтобы вы не встрѣтились.

— Да, одному изъ насъ не сдобровать. Я могу простить всякое оскорбленіе, но этому человѣку я никогда не прощу. Ему я обязанъ, между прочимъ, и своими страданіями въ тюрьмѣ, впродолженіе нѣсколькихъ недѣль. Какъ хочешь, а его я убью, какъ собаку.

— Да что ты извиняешься? Я сама готова его убить. Но, знаешь, полно болтать пустяки, поговоримъ лучше, куда и когда тебѣ ѣхать: я, смерть, за тебя боюсь!

Однако, какъ мы ни обсуждали вопроса о моемъ отъѣздѣ, который дѣйствительно былъ необходимъ, я все-таки оставался у тетки день за днемъ, недѣля за недѣлей, отдыхая и собираясь съ силами. Въ сущности я не рисковалъ многимъ, такъ какъ окрестная страна была опустошена непріятелемъ, и нечего было болѣе грабить. На всякій же случай тетка разставила дозорщиковъ, которые должны были доносить намъ, какъ только покажутся враги, а моя лошадь Люси всегда стояла осѣдланною.

Наконецъ, ровно черезъ мѣсяцъ, 20 марта 1778 года, я собрался въ путь и простился съ горько плакавшей теткой.

Наканунѣ она получила слѣдующее письмо отъ Дартеи, на которое мы оба отвѣчали нѣсколько прочувствованныхъ словъ. Вотъ это письмо:

«Милая мистриссъ Винъ, наконецъ, я получила разрѣшеніе отъ генерала послать вамъ письмо, и то — открытое, о томъ, что мистеръ Гью Винъ нашелся и живъ. Артуръ шелъ въ тюрьму для его освобожденія, какъ узналъ, что онъ бѣжалъ, нанеся тяжелую рану человѣку, который ухаживалъ за нимъ цѣлую зиму. Мы съ Артуромъ рѣшительно не понимаемъ, какъ Гью провелъ пять мѣсяцевъ въ тюрьмѣ, и какъ онъ бѣжалъ изъ города. Артуръ разсказывалъ мнѣ, что дерзкій мятежникъ Алланъ Макленъ ворвался въ вашъ домъ и утащилъ много вещей, принадлежащихъ генералу Книпгаузену, который клянется, что повѣситъ его, какъ только поймаетъ. Но вы знаете, что есть пословица: рыба иногда ловитъ рыбака. Я имѣю особыя подозрѣнія насчетъ этого дѣла, тѣмъ болѣе, что тогда же пропала и лошадь Люси. Во всякомъ случаѣ я очень рада, что Гью на свободѣ, и жду съ нетерпѣніемъ, чтобы онъ возвратилъ мнѣ визитъ. До тѣхъ поръ и всегда потомъ остаюсь ваша преданная

"Дартея".

XIX.

Мнѣ пришлось сдѣлать не болѣе восемнадцати миль до моста, построеннаго Вашингтономъ чрезъ рѣку Шилькиль, и, достигнувъ его безъ всякой непріятной встрѣчи, я очутился передъ первымъ пикетомъ нашей арміи. Командовавшій имъ офицеръ посмотрѣлъ на меня подозрительно и отправилъ съ двумя солдатами въ отрядъ генерала Барнума, стоявшій бивакомъ вблизи. Однако, по дорогѣ, мнѣ встрѣтился другой офицеръ, который, убѣдившись, что я не самозванецъ и не шпіонъ, отпустилъ меня на всѣ четыре стороны. У него я навелъ справку, что бригада Вэна, въ которой я служилъ такъ недолго, вмѣстѣ съ Джакомъ, стояла не въ далекомъ разстояніи, въ Честерской долинѣ.

Еще миля по снѣгу и разбитой орудіями дорогѣ, а тамъ открылся передъ моими глазами и бивакъ Вэна. Отыскать Джака было не трудно, и мы бросились другъ другу въ объятія.

— Гью, Гью! Ты не умеръ! Слава Богу! Слава Богу!

Несмотря на то, что Джакъ вмѣстѣ со всей нашей арміей перенесъ голодъ, холодъ и всевозможныя лишенія, онъ показался мнѣ молодцемъ. Отведя душу въ откровенной бесѣдѣ обо всемъ, что произошло во время нашей долгой разлуки, мы отправились съ нимъ въ офицерскую столовую, гдѣ онъ познакомилъ меня съ полдюжиной своихъ товарищей, отъ которыхъ я узналъ всѣ новости.

Повидимому, наши дѣла поправлялись. Стейбенъ прекрасно обучалъ молодыхъ солдатъ, а Гринъ, только что назначенный генералъ-квартирмейстеромъ, исправилъ провіантскую часть, такъ что со всѣхъ сторонъ подходили обозы съ необходимыми припасами. Мистриссъ Вашингтонъ и леди Стерлингъ находились въ нашемъ лагерѣ. Французы готовились заключить съ нами союзный трактатъ, и вообще наше положеніе было гораздо радужнѣе, чѣмъ въ только что пережитую несчастную зиму 1777—1778 г.г.

Я провелъ слѣдующій день у Джака, но рѣшился, къ его величайшему сожалѣнію, поступить офицеромъ въ кавалерійскій полкъ, такъ какъ, съ одной стороны, мнѣ горько пришлась служба волонтера, а съ другой, при моихъ еще не вполнѣ окрѣпнувшихъ сплахъ, мнѣ скорѣе можно было надѣяться на Люси, чѣмъ на свои ноги. Онъ всячески отговаривалъ меня и требовалъ, по крайней мѣрѣ, чтобы я не поступалъ въ партизанскій отрядъ Маклена, который подвергался болѣе всѣхъ опасностямъ. Но я со смѣхомъ отказался удовлетворить его даже въ этомъ.

Въ холодное мартовское воскресенье я снова пустился въ путь, направляясь на сѣверъ, гдѣ расположены были главныя силы Вашингтона. Прежде всего я наткнулся на отрядъ конницы во французскихъ бѣлыхъ и синихъ мундирахъ, а среди нихъ, къ моему величайшему удовольствію, я замѣтилъ капитана Гамильтона. Я прямо подскакалъ къ нему и крикнулъ:

— Капитанъ Гамильтонъ! Я Гью Винъ.

— Слава Богу, вы живы! — отвѣчалъ онъ.

— Какъ видите. Я провелъ пять мѣсяцевъ въ плѣну и теперь пріѣхалъ сюда просить васъ напомнить генералу Вашингтону, что онъ обѣщалъ мнѣ офицерскій патентъ.

— Съ удовольствіемъ. Мы всѣ думали, что вы убиты, и генералъ писалъ вашей теткѣ съ сожалѣніемъ о васъ. У него теперь полная диктаторская власть, такъ что ваше дѣло въ шляпѣ. Ну, до свиданія!

Онъ ускакалъ и черезъ нѣсколько минутъ вернулся.

— Вы можете сейчасъ поступить въ отрядъ Маклена, и вамъ туда пришлютъ офицерскій патентъ. Генералъ полагаетъ, что на этотъ разъ вы не привезли никакихъ важныхъ извѣстій?

— Конечно, кромѣ свѣдѣній объ англійскихъ тюрьмахъ.

— Во всякомъ случаѣ, его превосходительство приглашаетъ васъ обѣдать въ шесть часовъ.

— Но у меня нѣтъ мундира.

— А посмотрите на мой! — воскликнулъ со смѣхомъ Гамильтонъ.

Дѣйствительно, онъ былъ одѣтъ не лучше моего.

Спустя нѣсколько минутъ, явился генералъ Вашингтонъ и, вскочивъ на лошадь, сталъ терпѣливо ждать, пока не выстроилась вся его свита. Я воспользовался этимъ случаемъ, чтобы разсмотрѣть его на свободѣ.

Онъ во многомъ измѣнился съ тѣхъ поръ, какъ я впервые видѣлъ его въ Филадельфіи. Лицо его очень загорѣло и стало гораздо серьезнѣе, чѣмъ прежде. Необыкновенно большіе, голубые глаза смотрѣли исподлобья, носъ былъ толстый, ротъ рѣшительный. Вообще всѣ его черты дышали спокойствіемъ и твердостью. На немъ былъ приличный синій мундиръ, волоса напудрены, а съ затылка спускалась коса; сидѣлъ онъ въ сѣдлѣ красиво и казался ловкимъ всадникомъ. Вотъ какимъ Вашингтонъ остался въ моей памяти при вторичномъ нашемъ свиданіи. Но Джакъ его зналъ лучше, чѣмъ я, и потому приведу его мнѣніе о нашемъ генералѣ.

„Способнѣе меня люди, — говоритъ онъ въ своемъ дневникѣ, — описывали грустную, но славную годину нашей стоянки въ Кузнечной долинѣ. Никто хладнокровно не можетъ прочесть тѣхъ печальныхъ писемъ и депешъ, которыя писались въ эту злополучную эпоху изъ нашего лагеря. Но Вашингтонъ во все это время сохранялъ изумительное спокойствіе, которое невольно придавало мужество холоднымъ и голоднымъ его воинамъ. Хладнокровно, убѣдительно представлялъ онъ конгрессу наше отчаянное положеніе и умѣло сдерживалъ свою пылкую натуру, которая должна была выносить нестерпимое зрѣлище бѣдствій, устранить которыя ему не давали возможности. Этотъ спокойный, невозмутимый, рѣшительный человѣкъ ждалъ только удобной минуты, чтобы поставить на карту свою судьбу и судьбу всей страны. Въ подобные моменты его смѣлость и храбрость доходили до безумія. Я не знаю, былъ ли онъ религіозенъ. Нѣкоторые говорятъ, что да. Но онъ поддавался по временамъ ярымъ вспышкамъ, выражался грубо и неприлично, любилъ даже скабрезныя шутки и вообще былъ человѣкъ со слабостями“.

Джакъ былъ правъ. У Вашингтона были свои слабости, и на нихъ современники обращали наибольшее вниманіе, такъ что многіе истинные патріоты, не понимая его, высказывались о немъ неодобрительно. Но люди, видѣвшіе его въ дѣлѣ, смѣялись, когда имъ говорили, что члены конгресса замышляли назначить другого главнокомандующаго. Я часто говорилъ о немъ на походѣ съ голодными и холодными людьми, но всѣ они, въ одинъ голосъ, утверждали, что нѣтъ и не можетъ быть другого главнокомандующаго, какъ Вашингтонъ. При этомъ надо прибавить, что онъ не искалъ популярности, не братался съ солдатами, а все-таки, какъ наша армія ни была демократична, офицеры и солдаты одинаково питали неограниченное довѣріе къ своему начальнику, хотя онъ былъ аристократомъ.

XX.

Впродолженіе слѣдующихъ двухъ мѣсяцевъ я рѣдко видѣлъ Жака, а Макленъ не давалъ намъ покоя постоянными набѣгами на непріятеля и фуражировками. Дважды мы даже проникли ночью въ Филадельфію, переодѣтые англійскими солдатами, и, достигнувъ до Второй улицы, взяли въ плѣнъ капитана Санфорда. Эта вѣчно занятая жизнь на чистомъ воздухѣ была мнѣ чрезвычайно полезна, и я чувствовалъ себя все это время очень хорошо. Счастіе мнѣ улыбалось, и я даже имѣлъ случай отомстить одному изъ своихъ злыхъ тюремщиковъ, по имени Варнума, который также попался въ плѣнъ. Во время схватки его убила шальная пуля, и, признаюсь, я съ ужасомъ увидѣлъ его мертвое лицо. Моя месть не доходила до этого, и я довольствовался бы тѣмъ, что онъ, державшій другихъ въ заключеніи, самъ попался бы подъ замокъ.

16-го мая маркизъ Лафайетъ пришелъ въ нашъ станъ и заявилъ желаніе поговорить со мною наединѣ. Онъ заговорилъ пофранцузски, не желая, чтобы насъ кто нибудь подслушивалъ, и прямо заявилъ, что генералъ Вашингтонъ желалъ имѣть болѣе полныя свѣдѣнія обо всѣхъ фортахъ вокругъ Филадельфіи, а также о сѣверной линіи укрѣпленій. Гамильтонъ полагалъ, что я былъ самымъ способнымъ на это человѣкомъ, но генералъ сказалъ, что я слишкомъ много уже пострадалъ, чтобы снова подвергаться опасности, и къ тому же меня слишкомъ хорошо знали въ городѣ, хотя, конечно, онъ вполнѣ одобрилъ этотъ выборъ. Поэтому маркизъ прибавилъ, что я могъ принять означенное порученіе или отказаться отъ него, такъ какъ это не былъ приказъ, и мое рѣшеніе нисколько не измѣнило бы мнѣнія обо мнѣ.

Я ничего не отвѣчалъ и задумался.

— Ну, что же, каковъ вашъ отвѣтъ? — спросилъ черезъ нѣсколько времени Лафайетъ.

— Я обдумываю, какъ лучше исполнить порученіе генерала.

— Молодецъ! — воскликнулъ маркизъ: — я выигралъ пари съ Гамильтона. Я бился объ закладъ съ нимъ, что вы возьметесь за это дѣло. Значитъ, я скажу генералу: „да“.

— Конечно. И я завтра же, въ воскресенье, все исполню.

Мы разстались, но когда я объяснилъ Маклену о взятомъ на себя предпріятіи, то онъ выразилъ сожалѣніе, такъ какъ онъ хотѣлъ позабавиться со всѣми нами насчетъ непріятеля въ день, назначенный для моей экспедиціи.

Весь день я занимался приготовленіями: купилъ у одного фермера полный костюмъ квакера и выкрасилъ свое лицо въ бурый цвѣтъ, а на слѣдующее утро я отправился вмѣстѣ съ однимъ солдатомъ на ферму тетки, переодѣлся въ лѣсу и явился передъ теткой въ такомъ измѣненномъ видѣ, что она меня не признала. Я старательно разыгралъ роль незнакомца и предложилъ ей продать мнѣ оставшуюся единственную корову. Она разсердилась и долго не могла меня признать. Когда же я расхохотался и сталъ упрекать ее, что она не узнала своего племянника, то она начала просить меня не исполнять своего смѣлаго предпріятія. Въ концѣ же концовъ видя, что меня нельзя было уговорить, она согласилась отдать мнѣ и корову, говоря, что ради меня можетъ и не пить молока.

Было шесть часовъ, и я отправился пѣшкомъ въ городъ съ коровой тетки. Въ моемъ костюмѣ и съ коровой меня легко пропустили черезъ заставу, и не успѣлъ я заявить желаніе продать приведенное животное, какъ меня привели къ правительственному комиссару, который заплатилъ мнѣ три фунта шесть шиллинговъ, а въ придачу далъ пропускъ чрезъ англійскую линію.

Благодаря этому пропуску, который я, съ наивностью квакера, предъявлялъ всѣмъ и каждому, мнѣ удалось благополучно пробраться чрезъ непріятельскій лагерь. При этомъ я старательно осмотрѣлъ позиціи гессенцевъ и 4-го пѣхотнаго полка на Каллойской горѣ, англійскихъ гренадеровъ противъ Седьмой улицы, егерей — противъ Двадцать-второй и драгунъ — у Когошинка. Затѣмъ я обозрѣлъ девять блокгаузовъ, возведенныхъ полковникомъ Монтрезоромъ и соединенныхъ гласисомъ. Наконецъ я повернулъ на западъ и спустился къ рѣкѣ Шилкиль, гдѣ у верхняго брода находился теперь новый мостъ съ прикрывавшимъ его укрѣпленіемъ. Проходя вдоль по берегу, я былъ два раза остановленъ часовыми, но я безъ труда отъ нихъ отдѣлался и, миновавъ лѣсъ, пробрался до сумерекъ къ форту, построенному близъ помѣстья Джемса Гамильтона, у нижней переправы, гдѣ также возвышался мостъ.

Я немного отдохнулъ на травѣ, а потомъ вернулся въ городъ съ цѣлью найти тамъ ночлегъ. Улицы оказались переполненными народомъ, хотя было воскресенье: такъ измѣнило пребываніе арміи квакерскіе обычаи города. Каждый изъ пѣшеходовъ имѣлъ въ рукахъ по фонарю, что придавало праздничный видъ толпѣ. Я также купилъ фонарь и сталъ съ любопытствомъ посматривать вокругъ себя. Всюду сновали продавцы билетовъ на театральное представленіе и на скачки; разносчики предлагали торійскія брошюры и альманахи. Магазины на Второй улицѣ были открыты и блестяще освѣщены, а въ кофейняхъ пили красные мундиры, на которые засматривались въ окна уличныя женщины. Всѣ были, повидимому» довольны и веселы. Тамъ и сямъ виднѣлись квакеры, которые возвращались домой степенною поступью, не обращая вниманія на окружавшій ихъ шумъ. Солдатскій патруль прошелъ вдоль улицы и смѣнилъ часовыхъ въ генеральскихъ квартирахъ. По временамъ попадались негры, которые продавали разную мелочь. Вообще нашъ степенный, квакерскій городъ совершенно потерялъ свой прежній видъ, и все, что я видѣлъ вокругъ себя, было такою для меня новинкой, что я забылъ необходимую осторожность и подвергся совершенно не нужной опасности.

Два негра стояли съ фонарями у большого объявленія, набитаго на стѣну дома, и освѣщали красовавшуюся на немъ надпись, съ какимъ-то латинскимъ эпиграфомъ. Меня взяло любопытство, и, подойдя къ объявленію, я прочелъ слѣдующее:

«Всѣ, смѣлые, физически способные герои, желающіе противодѣйствовать тираническому конгрессу узурпаторовъ, приглашаются симъ вступить въ ряды благородныхъ солдатъ. Каждый, кто откликнется на это предложеніе, получитъ, кромѣ жалованья, по окончаніи войны 60 акровъ земли, на которыхъ онъ будетъ въ состояніи мирно пользоваться своею возлюбленною и бутылкой хорошаго вина».

Меня особенно позабавило это объявленіе, потому что подъ нимъ стояло имя моего стараго школьнаго товарища Вильяма Аллена, теперь подполковника англійской службы.

Неожиданно кто-то ударилъ меня по плечу, и я увидалъ передъ собой двухъ пьяныхъ гренадеръ.

— Поступай, квакеръ, въ армію; ты будешь славнымъ бомбардиромъ, — сказалъ со смѣхомъ одинъ изъ нихъ.

Я понялъ, что дѣло было плохо, и отвѣчалъ съ обычнымъ смиреніемъ квакера:

— Не хорошо, друзья, смѣяться надъ бѣднымъ человѣкомъ.

Въ эту минуту подошло еще нѣсколько солдатъ, и меня стали толкать во всѣ стороны. Но вдругъ раздался авторитетный голосъ офицера, въ которомъ я узналъ моего школьнаго товарища Вильяма Аллена:

— Оставьте въ покоѣ этого квакера!

Солдаты отошли отъ меня, и я поспѣшилъ скрыться въ толпѣ.

Въ Передней улицѣ я вошелъ въ трактиръ подъ вывѣской Мѣшокъ Гвоздей, и, усѣвшись въ дальнемъ темномъ углу, только что хотѣлъ потребовать порцію грога, какъ въ комнату, переполненную посѣтителями, вошелъ какой-то человѣкъ съ колокольчикомъ въ рукахъ и громко произнесъ:

— Половина одиннадцатаго: больше не подавать крѣпкихъ напитковъ.

Такимъ образомъ мнѣ пришлось удовольствоваться холоднымъ мясомъ, послѣ чего я спросилъ себѣ номеръ и расположился тамъ на ночь.

На слѣдующее утро я всталъ рано и, умываясь, совершенно забылъ, что мое лице было подкрашено. Но было уже поздно, и половина краски уже сошла, такъ что я рѣшилъ, въ видѣ осторожности, нахлобучить на глаза свою поярковую шляпу.

Выйдя изъ гостиницы, я отправился на берегъ и сосчиталъ всѣ военные корабли, стоявшіе на якорѣ вдоль Делавара. Въ полдень я купилъ газету «Обозрѣватель» и узналъ изъ нея, что у мистера Гове пропала испанская собака, и что въ этотъ день вечеромъ долженъ состояться большой праздникъ въ честь уѣзжавшаго въ Англію сэра Вильяма Гове. Тотчасъ мнѣ пришла въ голову мысль, не отправиться ли мнѣ на этотъ праздникъ, такъ какъ на немъ, по всей вѣроятности, будетъ Дартея. Но какъ ни соблазнительна была надежда увидать её, я рѣшилъ не думать объ этомъ и принялся за осмотръ фортовъ при сліяніи двухъ рѣкъ, гдѣ тянется длинная полоса земли, перерѣзанная болотами. Такъ какъ эта мѣстность была открытая, то мнѣ пришлось ее осматривать съ большими предосторожностями, и я покончилъ съ этимъ дѣломъ только въ сумерки, подъ защитой которыхъ я болѣе свободно обозрѣлъ нижній фортъ.

Моя задача была почти выполнена, и, возвращаясь въ городъ, я прошелъ мимо дачи квакера Джозефа Вортона, котораго злые языки называли за чрезмѣрную гордость княземъ квакеровъ. Тутъ именно былъ устроенъ праздникъ въ честь сэра Вильяма Гове, и я вспомнилъ объ этомъ, услыхавъ шумъ и говоръ въ его аллеяхъ, въ которыхъ я такъ часто игралъ въ дѣтствѣ. Близъ этой дачи находилось послѣднее земляное укрѣпленіе, которое мнѣ нужно было осмотрѣть; и, сдѣлавъ это, я вернулся на большую дорогу. Но тамъ, передъ домомъ, стояла шеренга солдатъ, и, боясь столкновенія съ ними, я сталъ пробираться задворками, гдѣ стояла большая толпа горожанъ, наслаждавшаяся издали прекраснымъ оркестромъ гессенцевъ.

Эта музыка, иллюминація и веселыя, нарядныя группы посѣтителей праздника такъ заинтересовали меня, что я мало-по-малу подвигался все впередъ и наконецъ очутился въ темной аллеѣ, подъ самыми окнами бальной залы. Я взлѣзъ на сосѣднюю скамейку и. скрытый густыми вѣтвями деревьевъ, сталъ смотрѣть въ большое открытое окно.

Представившееся мнѣ зрѣлище было поразительное: стѣны зала были увѣшаны зеркалами и задрапированы флагами. Маленькіе негры, въ бѣлыхъ костюмахъ и съ тюрбанами на головахъ, разносили сласти и напитки. Дамы ослѣпляли глаза своими великолѣпными нарядами и необыкновенными прическами съ громадными перьями, а мужчины сверкали мундирами всевозможныхъ цвѣтовъ, золотыми эполетами, орденами и т. д. Я находился такъ близко къ танцующимъ, что легко могъ распознать многихъ изъ лицъ, танцовавшихъ въ эту минуту менуэтъ. Серъ Вильямъ Гове танцовалъ съ миссъ Редманъ, и меня тотчасъ поразило его сходство съ Вашингтономъ, но только лицо его не выражало достойнаго спокойствія нашего генерала, а напротивъ дышало какимъ-то тревожнымъ недовольствомъ. Невдалекѣ полковникъ Тарльтонъ отвѣшивалъ низкіе поклоны миссъ Боннъ, а миссъ Франксъ граціозно присѣдала передъ лордомъ Каткартомъ. Но вдругъ въ глазахъ у меня помутилось, и я увидалъ Дартею.

Она шла подъ руку съ Андрэ, а за ней слѣдовали Монтрезоръ и Артуръ Винъ. Кровь прилила мнѣ къ головѣ отъ порыва любви и мести. Но черезъ минуту я пересилилъ свое волненіе и сказалъ себѣ, что не имѣю права находиться тутъ, а долженъ вернуться гуда, куда призывалъ меня доліъ.

Я только что хотѣлъ соскочить со скамейки и выбраться изъ сада, всѣ закоулки котораго были мнѣ прекрасно знакомы, какъ Бдруіъ музыка умолкла, двери изъ зала отворились къ садъ, и веселая толпа мужчинъ и женщинъ хлынула въ аллею, чтобы насладиться зрѣлищемъ великолѣпнаго фейерверка.

Въ одно мгновеніе я. былъ окруженъ со всѣхъ сторонъ и старательно закрылся вѣтвями деревьевъ, хорошо понимая, что если бы меня поймали, какъ шпіона, то меня ожидала самая позорная участь.

Первый голосъ, который я услышалъ, принадлежалъ Андрэ. Онъ говорилъ Даргеѣ:

— Какой прекрасный праздникъ, и какъ генералъ долженъ быть очень доволенъ! Я все это опишу лондонскимъ друзьямъ. Но, миссъ Пенистонъ, какъ мнѣ нарисовать портреты нашихъ прекрасныхъ дамъ?

— И ихъ нарядовъ, — прибавила Дартея.

— Мнѣ придется просить для этого помощи у дамъ, но какъ вы думаете, Винъ, возьмутся ли онѣ за это дѣло?

— Нѣтъ, — отвѣчалъ Артуръ, — дамы на это не годятся: онѣ не отдадутъ справедливости другъ другу. Напримѣръ, которая изъ нихъ нарисуетъ похожій портретъ красавицы миссъ Франксъ?

— Да, вы правы, — отвѣчала Дартея, — лучше поручить это дѣло мужчинѣ. Вотъ, напримѣръ, Оливеръ Лянсей не пропуститъ ни одной черты ея красоты.

— А кто же будетъ вашимъ портретистомъ? — спросилъ Винъ.

— Я предлагаю свои услуги, — сказалъ Андрэ.

— Нѣтъ, я предпочту офицера мятежной арміи, — возразила Дартея. — Имъ задалъ такого трезвона сэръ Вильямъ, что каждая женщина покажется этимъ голодающимъ бѣднякамъ небесною красавицей.

Андрэ засмѣялся, но не искренно, а Винъ ничего не отвѣчалъ.

— Да, вы правы, нашъ генералъ хорошо потрепалъ колонистовъ.

— Отчего вы не говорите: мятежниковъ? — перебилъ его Винъ.

— Я всегда избѣгаю этого слова. Оно только обостряетъ и то уже непріятныя отношенія. Но гдѣ же фейерверкъ?

— Вы, должно быть, устали, миссъ Пенистонъ? — сказалъ Артуръ: — здѣсь гдѣ-то должна быть скамейка.

Я едва успѣлъ соскочить съ этой скамейки, какъ къ ней подошелъ Артуръ, и свѣтъ изъ окна прямо упалъ на мою фигуру.

— Милосердное небо! — воскликнулъ мой родственникъ, схвативъ меня за горло, — скорѣй сюда, Андрэ! Это шпіонъ!

— Помогите, помогите! мнѣ дурно! — промолвила Дартея, и голова ея опустилась на плечо Артура.

— Боже мой, Дартея! — воскликнулъ онъ и, поддерживая ее, выпустилъ меня изъ рукъ.

Я отскочилъ въ кусты и бросился бѣжать. По дорогѣ мнѣ попался какой-то старый офицеръ, и я сбилъ его съ ногъ. За мной слышались крики:

— Держите шпіона, вора!

Но въ эту минуту раздался сильный трескъ, ракеты взвились на воздухъ, толпа устремилась къ тому мѣсту, гдѣ былъ устроенъ фейерверкъ.

Пользуясь смятеніемъ, я вмѣшался въ толпу и, проникнувъ сквозь ее, пустился бѣжать черезъ поля и долы. За мной слышались выстрѣлы, но погони не было, вѣроятно, потому, что слѣдъ мой исчезъ среди толпы.

Пробѣжавъ около мили, я сѣлъ подъ изгородью, чтобы отдохнуть и обдумать все случившееся. Вспоминая, съ какою дикою радостью Артуръ схватилъ меня за горло, я не могъ не признать, что непремѣнно погибъ бы, если бы Дартея не упала въ обморокъ. Но дѣйствительно ли сдѣлалось ей дурно при видѣ, что меня схватили, какъ шпіона, или она сдѣлала это нарочно, чтобы спасти меня? Конечно, послѣднее предположеніе было мнѣ пріятнѣе, и я остановился на немъ. Размышляя подобнымъ образомъ, я смотрѣлъ съ удивленіемъ на зарево, поднявшееся надъ городомъ, и которое, конечно, не могло быть отъ фейерверка. Какъ бы то ни было, мнѣ необходимо было скорѣе выбраться изъ англійской линіи, а потому я прямо направился къ мосту, устроенному Монтрезоромъ, и, разсчитывая на защиту своего квакерскаго костюма, спокойно перешелъ его и, остановившись передъ дежурнымъ сержантомъ, спросилъ, что означало зарево. Онъ отвѣчалъ, что въ городѣ была тревога, но по какому случаю, онъ не зналъ.

Впослѣдствіи Макленъ мнѣ разсказалъ, что онъ съ сотней своихъ молодцовъ пробрался къ англійскимъ укрѣпленіямъ, смазалъ дегтемъ, горшокъ котораго находился у каждаго изъ нихъ, фашины и зажегъ ихъ, а затѣмъ ретировался. По его словамъ, онъ никогда не видывалъ такой потѣхи, и въ рядахъ англичанъ произошла ужасная паника. Придя въ себя отъ страха, они стали преслѣдовать смѣлаго партизана, но онъ заманилъ ихъ въ лѣсъ, а потомъ, съ помощью подоспѣвшаго къ нему подкрѣпленія, обратилъ ихъ въ бѣгство и преслѣдовалъ до самыхъ укрѣпленій.

Онъ былъ очень доволенъ своею выходкой и надѣялся, что торійскимъ дамамъ понравился устроенный имъ фейерверкъ. Во всякомъ случаѣ, я былъ обязанъ ему своимъ спасеніемъ, такъ какъ иначе меня непремѣнно преслѣдовали бы и, по всей вѣроятности, взяли бы въ плѣнъ.

Но все это я узналъ потомъ, а въ то время думалъ только о скорѣйшемъ способѣ достигнуть нашей арміи. Спустя часъ, я былъ уже на кузницѣ моего стараго хозяина, который меня пріютилъ на ночь, а на слѣдующій день, 13-го мая, вернулся въ лагерь Вашингтона. Прежде всего я составилъ обстоятельный отчетъ объ исполненіи даннаго мнѣ порученія, а Джакъ, умѣвшій чертить планы, набросалъ по моему указанію планъ англійскихъ фортовъ и укрѣпленій. По окончаніи этой двойной работы, я отвезъ ее въ главную квартиру и на слѣдующее утро получилъ собственноручное письмо Вашингтона:

"Сэръ, невозможно въ приказѣ упомянуть о той услугѣ, которую вы оказали, и къ тому же оно могло бы подвергнуть васъ опасности, если бы вы снова попались въ руки непріятеля. Хотя я и прежде былъ убѣжденъ въ вашихъ достоинствахъ, и не требовалось новаго ихъ доказательства, но никто болѣе меня не цѣнить вашего геройскаго поступка и не испытываетъ такой радости, какъ я, въ виду вашего освобожденія отъ всѣхъ опасностей. Я имѣю честь остаться вашимъ покорнымъ слугой.

"Генералъ Вашингтонъ".
"Поручику Гью Вину".

Прочитавъ это письмо, написанное спокойнымъ, твердымъ, неторопливымъ почеркомъ, я былъ такъ взволнованъ, что молча передалъ его Джаку. Ему показалось, что генералъ могъ меня болѣе вознаградить за мой подвигъ, но, признаюсь, это письмо было для меня дороже, чѣмъ даже патентъ капитана, если бы Вашингтонъ нашелъ возможнымъ дать мнѣ сразу два чина.

XXI.

Теплая весенняя погода и удовлетворительныя распоряженія по квартирмейстерской части генерала Грина распространили въ нашихъ рядахъ довольство и извѣстнаго рода комфортъ. У насъ появились въ избыткѣ хлѣбъ, мясо и даже ромъ. Солдаты и офицеры стали благоденствовать и въ свободныя минуты искали развлеченія въ различныхъ забавахъ. Напримѣръ, въ большомъ сараѣ устроили театръ, и на импровизованной сценѣ любители, въ числѣ которыхъ, конечно, я не былъ, сыграли пьесу, въ которой Джакъ Вордеръ исполнилъ дамскую роль съ громаднымъ успѣхомъ. Вашингтонъ съ женою и другими офицерскими дамами присутствовалъ на представленіи, и всѣ зрители были въ восторгѣ.

Уже поговаривали о постановкѣ второй пьесы, какъ получилось извѣстіе, что англичане собирались покинуть Филадельфію, а потому всѣ стали приготовляться ко вступленію въ городъ. Что касается меня, то я постоянно принималъ участіе въ набѣгахъ на англичанъ капитана Маклена, который не давалъ отдыха ни себѣ, ни солдатамъ своего отряда.

Вечеромъ 17 іюня я случайно встрѣтилъ капитана Гамильтона. Онъ ѣхалъ верхомъ и, остановившись подлѣ меня, сказалъ:

— Какъ всѣ ожидали, такъ и случилось: сэръ Генри Клинтонъ, замѣнившій Гове, покидаетъ Филадельфію и уже, вѣроятно, удалился въ Джерсей. Хотите поступить въ пѣхотный полкъ, если генералъ дастъ вамъ чинъ капитана?

— Да, — отвѣчалъ я поспѣшно.

— Однако вы рѣшительный человѣкъ, мистеръ Винъ, и не теряете времени на размышленія, — замѣтилъ Гамильтонъ. — Въ пѣхотѣ служить тяжелѣе, но зато больше славы.

Я вполнѣ раздѣлялъ его мнѣніе и къ тому же чувствовалъ себя совершенно здоровымъ, а, перейдя въ пѣхоту, я могъ, кромѣ того, быть ближе къ Джаку.

Весь лагерь находился въ волненіи и радости. Дѣйствительно, сэръ Генри Клинтонъ перебрался чрезъ Делаваръ со всею своей артиллеріей и обозомъ: за нимъ послѣдовали всѣ торіи, которые боялись остаться въ городѣ, и, по слухамъ, ихъ число простиралось до трехъ тысячъ человѣкъ.

На разсвѣтѣ 18 мая отрядъ Маклена двинулся впередъ, и, проходя мимо Каштановой горы, я забѣжалъ къ теткѣ и объявилъ ей радостную вѣсть. Она пришла въ восторгъ и тотчасъ послѣдовала за нами. Мы неслись маршъ-маршемъ и не остановились въ Джермантаунѣ, гдѣ жители встрѣчали насъ съ криками радости. Въ Аркадной улицѣ мы накрыли одного молодого офицера, который, видимо, проспалъ и не успѣлъ присоединиться къ своей отступающей арміи. Немного далѣе мы наткнулись еще на двухъ такихъ офицеровъ, и всѣ они были взяты нами въ плѣнъ. Наконецъ, мы остановились, чтобы дать вздохнуть лошадямъ, на Верхней улицѣ, и, войдя въ кофейню, потребовали пива.

Вскорѣ къ намъ присоединилась Виргинская бригада, и мы раскинули бивуакъ въ Центральномъ скверѣ. Всѣ улицы были полны народа. Испуганные лавочники уничтожали на своихъ вывѣскахъ королевскіе гербы, а оставшіеся въ городѣ торіи попрятались по домамъ.

Генералъ-маіоръ Арнольдъ былъ назначенъ комендантомъ Филадельфіи, такъ какъ тяжелая рана не дозволяла ему служить въ строю, и онъ занялъ большой, красивый домъ Мориса на Передней улицѣ. Я видѣлъ этого храбраго патріота въ маѣ мѣсяцѣ, когда онъ только что вернулся изъ Саратога, съ ореоломъ героя, пострадавшаго за отечество, и теперь, какъ и тогда, онъ ходилъ еще на костыляхъ.

При первой возможности я отлучился изъ своего отряда и поскакалъ въ домъ отца. Я вполнѣ сознавалъ, что возвращался подъ родительскій кровъ совершенно новымъ, измѣнившимся человѣкомъ: я уже не былъ прежнимъ юношей, а, узнавъ близко жизнь и главное сознавая, что исполнилъ свой долгъ, я чувствовалъ, что сдѣлался рѣшительнымъ, твердымъ, непреклоннымъ человѣкомъ.

Слуги встрѣтили меня съ громкими изъявленіями радости, и я поспѣшилъ въ комнату отца. Онъ сидѣлъ за столомъ послѣ ужина и курилъ трубку. Увидавъ меня, онъ всталъ съ кресла и, когда я хотѣлъ броситься къ нему въ объятія, отстранилъ меня рукой. Этотъ холодный пріемъ и болѣзненный, исхудалый его видъ поразили меня. Я рѣшилъ, входя въ домъ, попросить у него прощенія за свое бѣгство и объяснить, что сдѣлалъ это изъ чувства долга, но теперь я могъ только выговорить:

— Отецъ, отецъ, я вернулся домой.

— Да, ты вернулся домой, — отвѣчалъ онъ: — садись.

Я повиновался, и онъ сталъ молча смотрѣть на меня.

— Неужели я не найду радушнаго пріема въ домѣ моей матери? Неужели мы всегда будемъ чужды другъ другу? Я сдѣлалъ то, что считалъ своимъ долгомъ передъ Богомъ. Вы всегда упорно стояли на томъ, что считали своею обязанностью. Отчего же вы не хотите дозволить того же вашему сыну? Думайте о моемъ поступкѣ. какъ хотите, но поступите со мной нехристіански. Я вскорѣ опять удалюсь отсюда, и, можетъ быть, мы никогда болѣе съ вами не увидимся. Помиримтесь же ради моей матери!

— Не упоминай имени твоей матери, — произнесъ онъ, поднявъ руку: — она во всемъ виновата, и, благодаря ей, ты покинулъ лоно друзей. Но ты все-таки мой сынъ, и это твой домъ. Я не прогоню тебя отсюда.

— Не прогоните! — воскликнулъ я съ ужасомъ.

— Отчего же мнѣ было бы и не прогнать тебя? — продолжалъ отецъ: — достаточно я вынесъ отъ тебя: съ самой юности ты былъ пьяницей, развратникомъ, дуэлистомъ, а теперь посвятилъ себя истребленію ближнихъ.

Я молчалъ. Что мнѣ было отвѣчать ему? Я вспомнилъ слова тетки Теноры о томъ, что онъ находился въ болѣзненномъ состояніи, и рѣшилъ себя вести какъ можно мягче.

— Я уже не тотъ человѣкъ, которымъ былъ прежде, — произнесъ отецъ, какъ бы отгадавъ мои мысли: — меня бросилъ сынъ, когда я болѣе всего въ немъ нуждался, и если бы Богу не было угодно послать мнѣ поддержку въ лицѣ моего родственника Артура, то я, право, желалъ бы умереть.

— Артуръ — поддержка вашей старости! — воскликнулъ я.

— Да, онъ сдѣлался моимъ сыномъ. Не легко было ему покинуть стезю нечестія, но онъ это сдѣлалъ: онъ бросилъ картежную игру и сталъ читать наши душеспасительныя книги.

Онъ говорилъ такъ искренно, что я не могъ не улыбнуться.

— Не вѣрь мнѣ, если хочешь, — сказалъ онъ рѣзко: — и, въ виду твоего неприличнаго настроенія, я больше не буду говорить о благородномъ исправленіи твоего родственника. Я скажу, что я потерялъ одного сына и нашелъ другого, хотя, признаюсь, мнѣ было бы гораздо отраднѣе, если бы исправился не новый сынъ, а старый.

— Отецъ, — отвѣчалъ я: — этотъ человѣкъ злой лицемѣръ. Онъ видѣлъ меня въ тюрьмѣ голодающимъ, умирающимъ и не протянулъ мнѣ руку помощи.

— Я слышалъ объ этомъ. Онъ видѣлъ въ тюрьмѣ кого-то, кто походилъ на тебя.

— Но вѣдь онъ слышалъ мое имя.

— Это не возможно. Онъ сказалъ, что это былъ не ты.

— Онъ солгалъ. А если онъ говорилъ объ этомъ вамъ и другимъ, то лишь для того, чтобы найти себѣ извиненіе, если бы я когда нибудь явился живымъ.

— Я тебя не понимаю, и то, что ты говоришь, не соотвѣтствуетъ моему понятію о твоемъ родственникѣ.

— Отецъ, онъ мой ярый врагъ. Онъ ненавидитъ меня потому, что Дартея мой искренній другъ, и если бы не она, то я до сихъ поръ гнилъ бы въ тюрьмѣ.

— Твой дѣдъ сидѣлъ въ продолженіе года въ Шрюзберійской тюрьмѣ и за святое дѣло. Что же касается до твоего освобожденія, то Артуръ справедливо полагалъ, что этой молодой дѣвушкѣ слѣдовало обратиться къ его помощи, а не самой вмѣшиваться.

— Если вы не вѣрите, что Артуръ мой врагъ, то я сожалѣю, что вы не видѣли его въ ту минуту, когда онъ схватилъ меня переодѣтымъ въ саду.

— Но онъ исполнялъ тогда свой долгъ по его и твоему убѣжденіямъ.

— Нѣтъ, другіе люди не такъ бы посмотрѣли на свой долгъ. Вотъ, напримѣръ, Андрэ не помогъ ему арестовать меня, а онъ не находился со мною ни въ какихъ отношеніяхъ, и, конечно, подумалъ только о томъ, что я, въ случаѣ ареста, былъ бы повѣшенъ, какъ шпіонъ.

— И все-таки онъ исполнилъ свой долгъ такъ, какъ понималъ его.

— А вмѣстѣ съ тѣмъ и дѣйствовалъ въ своемъ интересѣ! — воскликнулъ я, выходя изъ себя.

— Въ твоихъ словахъ нѣтъ ни смысла, ни христіанскаго смиренія. А если ты хочешь жить въ этомъ домѣ, то веди себя прилично: я не потерплю ни пьянства, ни картежной игры.

— Да, Боже мой, отецъ! Когда я пьянствовалъ и игралъ въ карты въ нашемъ домѣ? Къ тому же сколько лѣтъ я уже бросилъ и то и другое!

Отецъ такъ былъ взволнованъ, что сталъ судорожно сжимать руками кресло, на которомъ сидѣлъ. Видя это, я поспѣшилъ прибавить:

— Успокойтесь. Я постараюсь жить здѣсь такъ, чтобы не нарушить вашего спокойствія. Я поставилъ свою лошадь въ конюшню и поселюсь въ своей старой комнатѣ. Завтра же вернется въ городъ тетка Тенора.

— Я буду очень радъ ее видѣть.

— А какъ идутъ дѣла, отецъ? Надѣюсь, что вы не ждете никакихъ кораблей, такъ какъ мы могли бы понести потерю, если бы крейсеры захватили корабли, адресованные на имя сторонниковъ короля.

— Кажется, я имѣю право вести свои дѣла, какъ хочу?

— Конечно, сэръ, — произнесъ я вставая. — Завтра мнѣ надо встать рано, чтобы присутствовать при въѣздѣ генерала Арнольда, и я не вернусь къ утреннему завтраку. Доброй ночи.

— Прощай, — отвѣчалъ отецъ, и я удалился въ свою комнату.

Мнѣ хотѣлось помириться съ отцомъ, а теперь оказалось, что имъ совершенно овладѣлъ Артуръ, и для меня не было мѣста въ его сердцѣ.

Мою комнату я нашелъ въ большомъ безпорядкѣ, и, повидимому, жившій въ ней Артуръ покинулъ ее впопыхахъ: я нашелъ на столѣ, рядомъ съ душеспасительными книгами, неоплаченные счета поставщиковъ, театральные билеты, множество записокъ, въ томъ числѣ двѣ съ почеркомъ Дартеи, и записную книжку, въ которую, по тогдашнему обычаю, модные франты вносили свои пари. Писемъ и записокъ я не читалъ, но записную книжку открылъ случайно на такомъ мѣстѣ, которое, конечно, не понравилось бы ни моему отцу, ни Дартеѣ: «держалъ пари съ мистеромъ Гаркортомъ, что миссъ А. будетъ на спектаклѣ въ голубыхъ чулкахъ, и выигралъ». Все это я собралъ въ груду, бросилъ въ каминъ и зажегъ, затѣмъ вышелъ въ садъ и приказалъ Тому привести комнату въ порядокъ.

XXII.

На слѣдующій день, въ двѣнадцать часовъ, я пошелъ въ контору и не засталъ тамъ отца, но переговорилъ о дѣлахъ съ нашимъ старымъ приказчикомъ Томасомъ Масономъ. Онъ, подобно мнѣ, былъ очень огорченъ упадкомъ умственныхъ способностей моего отца, но объяснилъ, къ моему удивленію, что старикъ еще могъ вполнѣ исполнять конторскую рутину: такъ онъ показалъ толковыя собственноручныя записи отца въ дневномъ реестрѣ. При этомъ я замѣтилъ, что между этими записями находилась отмѣтка о томъ, что онъ далъ взаймы тысячу фунтовъ стерлинговъ Артуру-Вину.

Масонъ еще сообщилъ мнѣ, что мой отецъ, считая меня умершимъ, разорвалъ свое духовное завѣщаніе, но новаго еще не написалъ, хотя часто объ этомъ поговаривалъ. Отъ него же я узналъ, что ни одного изъ нашихъ кораблей не оставалось въ морѣ, и что большинство ихъ было продано англійскому правительству для обращенія ихъ въ транспортныя суда.

Единственнымъ моимъ утѣшеніемъ въ домѣ отца было отсутствіе Артура Вина, и, кромѣ того, меня радовало, что, по словами, Масона, Дартея находилась въ Филадельфіи.

Конечно, переговоривъ съ нашимъ старикомъ приказчикомъ, я прямо отправился къ теткѣ Тенорѣ, но не могъ остаться у нея долго, такъ какъ Макленъ нуждался въ моихъ топографическихъ свѣдѣніяхъ на счетъ окрестностей города, гдѣ торійскія шайки безжалостно грабили отдаленныя фермы. Такимъ образомъ два дня я былъ занятъ вмѣстѣ съ нимъ преслѣдованіемъ этихъ разбойниковъ.

Когда же мы покончили съ этимъ дѣломъ, то, улучивъ первую свободную минуту, я отправился къ теткѣ Тенорѣ и уже подробно переговорилъ съ ней обо всемъ, что меня интересовало. Добрая старуха прежде всего начала мнѣ жаловаться на грязный видъ, въ которомъ гессенцы оставили ея домъ, и на недостатки ея туалета.

— Я не пила чая со времени Ленсингтона, — сказала она: — и съ тѣхъ же поръ не покупала себѣ никакого туалета. Всѣ мои наряды на спинахъ нашихъ бѣдныхъ солдатъ. Я такъ обносилась, что мнѣ стыдно показываться рядомъ съ Дартеей. Мистриссъ Фергюсонъ была здѣсь, и я приняла ее, хотя питаю къ ней ненависть. Если у меня нѣтъ нарядовъ, то, по крайней мѣрѣ, я узнала отъ нея всѣ новости. Все-таки это утѣшеніе. Она поразсказала мнѣ кучу скандаловъ, въ томъ числѣ, что отецъ нашего Джака ухаживаетъ за теткой Дартеи.

Много еще другого наговорила тетка, а потомъ стала молча слушать мой подробный разсказъ о всѣхъ случившихся со мной приключеніяхъ. Затѣмъ она снова заговорила, и я, конечно, навелъ бесѣду на Дартею. Оказалось, что молодая дѣвушка тотчасъ посѣтила тетку и была съ ней очень любезна, при чемъ разсказала ей о посѣщеніи меня въ тюрьмѣ и увѣряла, что Артуръ не узналъ меня въ томъ ужасномъ положеніи, въ которомъ я тогда находился. Отъ нея же тетка узнала, что Артуръ получалъ письма изъ Винкота, и что теперешній владѣлецъ этого замка будетъ скоро пожалованъ въ баронеты.

— Какъ хочешь, — произнесла между прочимъ тетка: — а Артуръ долженъ обладать необыкновенными чарами. Правда, онъ черномазый да еще говорунъ, а чего же еще надо молодой дѣвушкѣ.

Наговорившись досыта, тетка просила меня прійти въ тотъ же вечеръ и привести съ собою Маклена. По ея словамъ, у нея должна была быть Дартея и нѣсколько ея друзей.

Я исполнилъ желаніе доброй женщины, но изъ осторожности не пригласилъ къ ней смѣлаго партизана, такъ какъ зналъ, что тетка, послѣ нашихъ побѣдъ, стала снова принимать своихъ старыхъ торійскихъ пріятелей, которые охотно вернулись въ ея домъ, совершенно забывъ, что въ горькія для насъ минуты борьбы съ Англіей она гордо отъ нихъ отвернулась.

Войдя въ ея гостиную, я былъ удивленъ, увидя все въ прежнемъ порядкѣ, и на самой теткѣ блестящій робронъ, несмотря на всѣ ея жалобы на счетъ недостатка ея туалета.

Все прежнее общество тетки было въ полномъ сборѣ, и, слыша, что направо и налѣво саркастически отзывались о Вашингтонѣ, увѣряя между прочимъ, что онъ былъ безграмотный, я невольно спросилъ у тетки:

— Что же это такое? У васъ только одни торіи?

— Ничего, — отвѣчала она: — у нихъ теперь посбавили спеси, и я могу куражиться надъ ними. Смотри, будь приличенъ и веди себя хорошо со всѣми.

Я, конечно, былъ учтивъ съ ея гостями и, какъ ни въ чемъ не бывало, подошелъ къ Дартеѣ, поздоровался съ нею, сказалъ ей нѣсколько обычныхъ фразъ и сталъ разговаривать съ другими, выжидая удобнаго случая поговорить съ нею наединѣ.

Между тѣмъ явились на сцену картежные столы, и всѣ держали себя постарому, живо, весело. Посторонній человѣкъ подумалъ бы, что никогда не было войны, и что вечера мистриссъ Винъ продолжались, не останавливаясь, все это время. Только дочь губернатора Мориса, питавшая крайнія вигскія мнѣнія, съ удивленіемъ озиралась на окружавшихъ ее торіевъ. Когда же она неосторожно громко сказала: "я надѣюсь, что мы скоро возьмемъ въ плѣнъ сэра Генри Клинтона!, то вся компанія переполошилась, и произошелъ бы большой скандалъ, если бы тетка не приказала во время подавать шоколадъ и кэки.

Въ концѣ вечера тетка попросила мистриссъ Пенистонъ остаться съ племянницей послѣ всѣхъ гостей, такъ какъ она хотѣла переговорить съ ней о лучшемъ способѣ приготовлять варенье. Та, конечно, согласилась, и тетка увела ее въ другую комнату, и я остался одинъ съ Дартеей.

Какъ мила и граціозна она была въ бѣломъ кисейномъ платьѣ, съ длинными перчатками, красными розами на короткихъ рукавахъ, слегка напудренными волосами и нѣжною, женственною улыбкой на ея прелестныхъ губахъ! Все ея существо дышало такою дѣтскою наивностью, что я не могъ свести съ нея глазъ.

— Дартея, — сказалъ я, садясь возлѣ нея: — я два раза обязанъ вамъ своею жизнью.

— Нѣтъ, нѣтъ, — отвѣчала она: — не могла же я не пойти въ тюрьму: вѣдь вашей тетки не было въ городѣ.

— Но вы могли сказать объ этомъ моему отцу.

— Онъ очень постарѣлъ… къ тому же нельзя было терять времени, а Артуръ былъ на службѣ, или чѣмъ-то занятъ. Но вы не можете себѣ представить, какъ на меня сердилась тетка, и потомъ Артуръ очень бранилъ меня за мое неприличное поведеніе. Въ сущности они, можетъ быть, и правы.

— А вы думали, Дартея, что я соглашусь на освобожденіе подъ честнымъ словомъ?

— Ни минуты! — воскликнула она съ жаромъ: — я бы это сдѣлала, но я люблю, чтобы мои друзья были храбрѣе и умнѣе меня. Я гордилась вами въ то время, несмотря на ваши лохмотья, хотя, признаюсь, — прибавила она, перемѣнивъ свой тонъ: — вы были очень смѣшны въ своемъ одѣялѣ, и когда я разсказала объ этомъ Артуру, то онъ смѣялся до упаду. Только тогда онъ сказалъ мнѣ подробно о томъ, что онъ видѣлъ кого-то, похожаго на васъ, среди толпы больныхъ и умирающихъ плѣнныхъ; а прежде онъ вскользь написалъ мнѣ объ этомъ въ письмѣ. Впрочемъ онъ былъ увѣренъ, что это были не вы, тѣмъ болѣе, что и тюремщикъ на его вопросъ сказалъ не ваше имя, вѣроятно, по ошибкѣ. Онъ очень объ этомъ сожалѣлъ, особенно въ виду вашихъ натянутыхъ отношеній. Я, право, не знаю, почему вы съ нимъ не друзья. Онъ такъ бы желалъ быть съ вами на дружеской родственной ногѣ. Впрочемъ, когда онъ меня хорошенько выбранилъ за мой неприличный поступокъ, и я прикинулась, что расплакалась отъ раскаянія, то онъ сказалъ, что я поступила погеройски, и что, вѣроятно, онъ сдѣлалъ бы то же. Онъ искренно желалъ освободить васъ изъ тюрьмы и непремѣнно бы это сдѣлалъ, если бы вы не убѣжали. Вы видите, мистеръ Винъ, что все это лишь одно недоразумѣніе, и Артуръ очень сожалѣлъ обо всемъ случившемся.

Я хотѣлъ ей прямо отвѣтить, что онъ лгалъ и намѣренно оставилъ меня умирать въ тюрьмѣ; но къ чему было возстановлять ее противъ себя, такъ какъ, конечно, она вѣрила болѣе тому, кого любила.

— Милая Дартея, — отвѣчалъ я поэтому, собравшись съ силами: — изъ этой исторіи можно вывести одно заключеніе, что слѣдуетъ посылать въ тюрьмы къ больнымъ и умирающимъ не мужчинъ, а женщинъ.

Этотъ отвѣтъ, повидимому, ей не понравился. Она насупила брови и послѣ минутнаго молчанія произнесла:

— Онъ напишетъ вамъ. Онъ обѣщалъ мнѣ, что напишетъ. Вы должны непремѣнно поблагодарить добрую сестру милосердія, которую вы такъ грубо толкнули, убѣгая изъ тюрьмы. Она живетъ въ маленькой обители, у церкви св. Маріи, въ Вилингской улицѣ. Артуръ былъ очень доволенъ, что я ходила въ тюрьму не одна, а съ этою доброю женщиной. Онъ былъ, кажется, увѣренъ, что я пошла бы и одна, и въ этомъ онъ былъ правъ.

— Но это еще не все, — сказалъ я, пристально смотря ей въ глаза: — я долженъ еще поблагодарить васъ за то, что вы и Андрэ спасли мнѣ жизнь въ саду.

— Вы намекаете на мой обморокъ, — отвѣчала она съ улыбкой: — да, этотъ обморокъ пришелся очень кстати, и Артуръ впослѣдствіи сказалъ, что обязанъ моему обмороку многимъ: онъ спасъ его отъ вѣчнаго укора совѣсти. Если бы онъ только зналъ…

— Что?

— Ничего. Я и такъ уже слишкомъ проговорилась.

— Во всякомъ случаѣ вашъ обморокъ спасъ мнѣ жизнь, и я иначе былъ бы повѣшенъ.

— Не будемъ объ этомъ говорить. Артуръ потомъ разсказывалъ мнѣ, что онъ такъ неловко набѣжалъ на васъ, что не могъ поступить иначе, какъ арестовать васъ. Но его словамъ, и Андрэ считалъ его поступокъ неизбѣжнымъ со стороны офицера. Я увѣрена, что Артуръ болѣе всѣхъ былъ радъ вашему бѣгству. Но, признаюсь, вы такъ быстро скрылись, что никакой другой квакеръ не сдѣлалъ бы этого на вашемъ мѣстѣ.

— А вы видѣли?

— Нѣтъ. Какъ могла я видѣть: я была въ обморокѣ. Андрэ мнѣ разсказалъ объ этомъ на другой день и объяснилъ, что для спасенія васъ Макленъ поджогъ что-то, а мы всѣ приняли это за фейерверкъ. Но довольно. Лучше поговоримъ о моемъ миломъ Джакѣ.

— Онъ все попрежнему краснѣетъ, какъ дѣвица, считаетъ меня великимъ человѣкомъ и… но вѣдь вамъ не интересны наши битвы?

— Нѣтъ, я очень бы желала видѣть Джака въ сраженіи. Я не могу представить себѣ, чтобы онъ обидѣлъ даже муху.

— Въ послѣдній разъ я видѣлъ его въ битвѣ подъ Джермантауномъ: онъ отбивался саблей, подаренною ему моей теткой, отъ цѣлой массы красныхъ мундировъ. Я думалъ, что онъ погибъ, но онъ не получилъ даже ни одной царапины. Однако, я люблю лучше его видѣть въ лагерѣ голодныхъ, полуобнаженныхъ солдатъ, съ которыми онъ дѣлится своимъ послѣднимъ кускомъ хлѣба. Вы бы послушали, какъ о Джакѣ отзывается мистеръ Гамильтонъ, адъютантъ нашего генерала. По его словамъ, офицеры и солдаты одинаково любятъ Джака, а полковникъ Форесъ едва не убилъ одного солдата за то, что тотъ разсмѣялся, когда Джакъ сталъ молиться вмѣстѣ съ однимъ умирающимъ на нолѣ сраженія.

— Во всякомъ случаѣ, мистеръ Винъ, онъ счастливъ въ друзьяхъ. Впрочемъ онъ объ васъ отзывается еще лучше. Мистриссъ Винъ полагаетъ, что вы оба влюблены другъ въ друга. Право, я не знаю, что лучше: дружба мужчинъ или женщинъ?

Я отвѣчалъ, что предоставляю другимъ разрѣшить этотъ вопросъ, и прибавилъ, что останусь въ Филадельфіи только нѣсколько дней и отправлюсь въ полкъ, какъ только генералъ Арнольдъ найдетъ возможнымъ меня отпустить.

Теперь она стала серьезно разспрашивать меня о движеніи обѣихъ армій и о томъ, вѣроятно ли было заключеніе мира. Мы еще были заняты съ нею этими разговорами, когда въ комнату вошла тетка и объявила, что пора ѣхать домой. Этимъ кончилось мое первое свиданіе съ Дартеей послѣ долгой разлуки.

Спустя нѣсколько дней, зайдя къ теткѣ, я засталъ ее погруженною въ тяжелую думу, и на мой вопросъ о томъ, что ее тревожитъ, она отвѣчала:

— Я долго отcрачивала этотъ разговоръ; но теперь мнѣ надо тебѣ все сказать.

Она встала и начала ходить взадъ и впередъ по комнатѣ, заложивъ руки за спину.

— Что случилось, тетя Тенора?

— Сядь, — произнесла она, не прерывая своей прогулки: -посиди, мнѣ надо подумать, надо подумать.

Она снова умолкла. Эта необыкновенная для нея нерѣшительность возбудила во мнѣ страхъ, и я воскликнулъ:

— Вы хотите говорить со мной о Дартеѣ?

— Нѣтъ, дуракъ. Ну, слушай и не прерывай меня.

Она сѣла, положила одну ногу на другую и начала:

— Когда англичане были еще здѣсь въ концѣ мая, я получила записку отъ мистера Вордера о томъ, что въ моемъ домѣ большой безпорядокъ, и я, доставъ чрезъ него пропускъ, явилась сюда на три дня. Я остановилась у мистриссъ Пенистонъ и Дартеи, а на второй день получила приглашеніе на вечеръ къ Парсану Душэ, и хотя я ненавижу всю торійскую компанію, но такъ давно не слыхала новостей и не видала картъ, что рѣшилась отправиться. Не смотри на меня такъ злобно. Ну, въ назначенный часъ за мной не пріѣхалъ нанятый экипажъ, и я не могла достать паланкина, а потому пошла пѣшкомъ и по дорогѣ зашла къ твоему отцу, чтобъ взять у него палку для большей безопасности. Чтобъ не обезпокоить его, я прошла на кухню; тамъ не было слугъ, и только спалъ старый Томъ. Я не разбудила его и прошла въ столовую, гдѣ твой отецъ въ своемъ большемъ креслѣ также спалъ. Я зажгла свѣчку и поднялась на верхъ. Тамъ все было въ самомъ ужасномъ безпорядкѣ, а твоя комната, гдѣ тогда жилъ Артуръ… Ну, да лучше объ этомъ не говорить. Спустившись внизъ, я услышала скрипъ ключа въ наружной двери и сообразивъ, что это, вѣроятно, негодяй Артуръ вернулся домой, я погасила свѣчу и хотѣла уйти незамѣтно черезъ кухню, когда онъ поднимется въ свою комнату. Но онъ прошелъ къ твоему отцу, и тотчасъ они стали разговаривать; конечно, ты, находясь на моемъ мѣстѣ, подошелъ бы къ нимъ и сказалъ: «берегитесь, я васъ подслушиваю». Это было бы очень благородно, но я поступила иначе. Артуръ былъ мой врагъ, а на войнѣ съ врагами все дозволено: и убійство, и грабежъ, и шпіонство. Я значитъ воевала и была не хуже васъ.

— Но, тетя…

— Не перебивай меня. Я притаилась и навострила уши. Артуръ говорилъ очень любезно, но замѣтно было, что онъ пилъ, а твой отецъ послѣ сна казался болѣе толковымъ, чѣмъ обыкновенно въ послѣднее время. Между прочимъ Артуръ сказалъ: "Я долженъ буду вскорѣ разстаться съ вами, мой почтенный родственникъ, и желалъ бы, чтобъ вы разсказали мнѣ, какъ уже давно обѣщали о нашихъ правахъ на Винкотъ, тѣмъ болѣе, что мой братъ боленъ, а, кромѣ этого помѣстья, находящагося въ плохомъ положеніи, мы ничего не имѣемъ. Твой отецъ отвѣчалъ, что онъ очень любитъ Артура и желалъ бы, чтобъ онъ получилъ Винкотъ, а негодяй сталъ увѣрять, что онъ заговорилъ объ этомъ лишь въ интересахъ твоего отца. Не буду тебѣ передавать, сколько еще лгалъ Артуръ, а только скажу, вотъ что я поняла изъ словъ твоего отца, говорившаго вполнѣ толково и сознательно: твой дѣдъ Гью былъ выпущенъ изъ Шрюзберійской тюрьмы, ты знаешь, подъ условіемъ продать Винкотъ своему брату и уѣхать въ Пенсильванію, но, повидимому, впослѣдствіи этотъ братъ Вильямъ продалъ тайкомъ обратно помѣстье твоему дѣду за пустую сумму денегъ, такъ что во всякое время старшій братъ могъ взять обратно Винкотъ. Куда дѣлась эта вторая купчая, никто не зналъ, и вотъ это разузнать и хотѣлъ негодяй Артуръ отъ твоего отца. «Мы бѣдны, — говорилъ онъ: — а въ землѣ нашелся уголь; можно было бы продать часть ея, но имѣемъ ли мы на это право?» Твой отецъ отвѣчалъ, что онъ видѣлъ означенную купчую много лѣтъ тому назадъ въ бумагахъ отца и согласенъ передать ее Артуру, такъ какъ онъ самъ старъ, имѣетъ достаточныя средства и не нуждается въ Винкотѣ. Тогда Артуръ что-то пробормоталъ о тебѣ, и твой отецъ согласился съ нимъ. Но, Гью, я лучше не передамъ того, что они говорили о тебѣ. Вы и такъ враги.

— Я не хочу и слышать объ этомъ, — воскликнулъ я: — такъ и кончился ихъ разговоръ?

— Нѣтъ. Твой отецъ обѣщалъ поискать купчую, и будь увѣренъ, что при аккуратности его и дѣда этотъ документъ непремѣнно найдется.

— Мнѣ все равно, но…

— Конечно, ты не желалъ бы, чтобъ Винкотъ достался Артуру.

— Развѣ Дартея…

— Понимаю. Но разсуди самъ: отецъ Артура старъ, его старшій братъ боленъ и вскорѣ умретъ, младшій поступаетъ также въ армію; значитъ, этотъ негодяй будетъ владѣлецъ Винкота, если отецъ передастъ ему купчую. Есть одно только средство помѣшать…

— Какое?

— Заявить, что твой отецъ страдаетъ умственнымъ разстройствомъ.

— Я никогда этого не сдѣлаю.

— Такъ ты потеряешь Винкотъ.

— Пускай, мнѣ все равно.

— А мнѣ не все равно. Ты Винъ изъ Винкота.

Я засмѣялся, а она продолжала:

— Артуръ еще долго разговаривалъ, но твой отецъ вдругъ сталъ говорить пустяки и называлъ своего собесѣдника мистеромъ Монтрезоромъ. Вѣроятно, на другой день онъ совершенно забылъ о своемъ разговорѣ. Когда Артуръ ушелъ въ свою комнату, то онъ снова заснулъ, а я тихонько удалилась изъ дома.

— А вы не знаете, онъ получилъ купчую передъ отъѣздомъ отсюда? — спросилъ я.

— Не думаю. По словамъ Масона, всѣ бумаги находятся въ конторѣ, и до сихъ поръ отецъ не искалъ никакого документа. Артуръ убрался отсюда двѣ недѣли тому назадъ. Но мы такъ или иначе найдемъ купчую.

— Нѣтъ, — отвѣчалъ я: — это касается отца, а не меня, и я не сдѣлаю ни шагу, чтобъ отыскать документъ.

XXIII.

Въ воскресенье 21-го іюня, Вашингтонъ перешелъ въ Джерсей, а мы остались подъ начальствомъ генерала Арнольда, который въ послѣднее время сталъ выказывать большую склонность къ внѣшнему блеску, что и послужило главною причиной его близкой гибели. Милиція и въ особенности отрядъ Маклена были очень недовольны, что онъ заставлялъ ихъ исполнять должность своихъ тѣлохранителей и стоять на часахъ у дверей своей квартиры; но мы должны были исполнять приказанія начальства и покорно несли эту новую для насъ службу, хотя и не съ удовольствіемъ въ сердцѣ.

30-го іюня мы получили извѣстіе о славной побѣдѣ при Монмутѣ и съ удивленіемъ узнали объ опалѣ генерала Ли, а спустя нѣсколько дней прибылъ Джакъ, раненный штыкомъ въ правое плечо и съ большимъ шрамомъ на лѣвомъ вискѣ. Онъ совершенно не годился для дѣйствительной службы и поселился на время дома. Изъ его разсказовъ я узналъ, какою страшною бранью и проклятіями разразился Вашингтонъ противъ генерала Ли, когда стала извѣстна измѣна послѣдняго. Эта гнѣвная сцена была тѣмъ поразительнѣе, что казавшійся тогда, по словамъ Джака, разъяреннымъ Богомъ войны, нашъ главнокомандующій вскорѣ потомъ издалъ указъ по арміи, въ которомъ строго возставалъ противъ употребленія офицерами или солдатами бранныхъ словъ, какъ нарушающихъ всякія понятія о религіи, дисциплинѣ и приличіи.

Вскорѣ изъ Филадельфіи уѣхалъ Макленъ, и это было для него большимъ счастіемъ, такъ какъ еслибъ онъ остался у насъ въ городѣ еще дольше, то непремѣнно подпалъ бы подъ чарующее вліяніе Дартеи. Я также просилъ начальство отправить меня на поле брани, но кто-то, вѣроятно, генералъ Арнольдъ, распорядился о томъ, чтобъ меня оставили въ городѣ. Впрочемъ сама судьба, повидимому, удержала меня тамъ, и когда я наконецъ получилъ отъ Гамильтона патентъ на чинъ капитана въ третьемъ пѣхотномъ полку, то къ нему приложенъ былъ приказъ о томъ, чтобъ я собиралъ рекрутовъ въ окрестностяхъ Филадельфіи. Затѣмъ генералъ Арнольдъ просилъ меня въ виду того, что у меня не было много дѣла, поступить сверхштатнымъ офицеромъ въ его штабъ, на что я, конечно, долженъ былъ согласиться.

Осенью и зимой Филадельфія просто сошла съ ума отъ постоянныхъ удовольствій, въ которыхъ я принужденъ былъ принимать участіе вмѣстѣ съ генераломъ Арнольдомъ, который все болѣе и болѣе дружилъ съ торіями и богатыми землевладѣльцами. Онъ купилъ большой домъ, ухаживалъ за красивою Маргаритой Шиппенъ и вообще велъ такую роскошную жизнь, которая возбуждала неблагопріятные толки среди обитателей стараго, мирнаго города Вильяма Пэна. Оправившись отъ своихъ ранъ, Джакъ сначала также углубился въ водоворотъ веселой жизни, но потомъ она ему надоѣла, и онъ, не имѣя все-таки возможности вернуться въ армію, такъ какъ вынужденъ былъ носить руку на перевязи, сталъ упорно сидѣть дома, читать книги и довольствоваться обществомъ моей тетки и Дартеи. Что касается меня, то, къ большому моему сожалѣнію, я не могъ слѣдовать его примѣру, хотя пользовался всякою свободною минутою, чтобъ ѣздить верхомъ съ теткой и Дартеей, а также охотиться съ Джакомъ на дикихъ утокъ.

Зима медленно проходила. Конгрессъ все еще засѣдалъ, но въ немъ блистали своимъ отсутствіемъ Адамъ, Франклинъ, Генри, Джей и Рутледжъ, которые занимали важные посты въ другихъ мѣстахъ. Часто на его засѣданіи собиралось не болѣе двѣнадцати человѣкъ, тогда какъ полное число его членовъ было семьдесятъ шесть. Мало-по-малу начинали обнаруживаться отсутствіе опредѣленныхъ полномочій конгресса и недостатокъ единства. Еслибъ глубокое довѣріе всего народа къ Вашингтону не вручило ему диктаторской власти, то опасенія благоразумныхъ людей, въ томъ числѣ моего друга Вильсона, могли бы осуществиться, и наше святое дѣло погибло бы, благодаря низкимъ интригамъ, неумѣлому веденію финансовъ и порученію важныхъ обязанностей иностраннымъ офицерамъ, которые въ сущности были безсовѣстными искателями приключеній. Клингтонъ попрежнему держался въ Нью-Іоркѣ, гдѣ за нимъ зорко слѣдилъ Вашингтонъ, на югѣ пораженія слѣдовали за пораженіями, и даже лучшіе люди начинали съ безпокойствомъ спрашивать себя, чѣмъ все это кончится.

При подобныхъ обстоятельствахъ очевидно наборъ рекрутовъ шелъ очень медленно, а моя служба при генералѣ Арнольдѣ причиняла мнѣ скорѣе непріятности, чѣмъ удовольствіе, и я отводилъ душу только въ обществѣ моей тетки, Джака и Дартеи. Видя безплодность моего ухаживанья за этою странною, но привлекательною молодою дѣвушкой, я сталъ довольствоваться дружескими съ ней отношеніями, которыя съ каждымъ днемъ становились все тѣснѣе и тѣснѣе. Находилась ли она въ это время въ перепискѣ съ Артуромъ, я не знаю, но она никогда не говорила о немъ, и я съ своей стороны избѣгалъ всякихъ вопросовъ.

Въ половинѣ зимы былъ устроенъ филадельфійскимъ свѣтскимъ обществомъ громадный пикникъ на саняхъ въ Кливденъ, но такъ какъ я въ немъ не участвовалъ, и на немъ разыгралась сцена, оставившая на вѣки память въ сердцѣ Джака, то я лучше приведу подлинныя слова его дневника:

"Настоящій сезонъ отличается самымъ глупымъ разгуломъ. Пока армія терпитъ всякаго рода лишенія, здѣсь дураки пляшутъ и играютъ въ карты; хуже всѣхъ ведетъ себя генералъ Арнольдъ, и это тѣмъ болѣе жаль, что онъ хорошій солдатъ. Его непростительное распутство приноситъ большой вредъ нашему дѣлу. Сегодня я принялъ участіе въ одномъ изъ безумныхъ праздниковъ и очень сожалѣю объ этомъ. День кончился для меня самымъ печальнымъ образомъ. Мы большой компаніей ѣздили на саняхъ въ Кливденъ, гдѣ была недавно битва. Большую часть общества составляли торіи, а нашихъ было очень мало; генералъ Арнольдъ помѣщался въ маленькихъ саняхъ съ Пегги Шиппенъ, а я въ другихъ съ Дартеей. Мистриссъ Винъ не хотѣла принять участіе въ пикникѣ, такъ какъ, по ея словамъ, въ Филадельфіи дѣла шли не лучше, чѣмъ при англичанахъ, и Арнольдъ просто сошелъ съ ума. Что же касается до тетки Дартеи, то она предпочла занять мѣсто въ большихъ саняхъ.

"Мы прибыли въ Кливденъ въ семь часовъ вечера при свѣтѣ полной луны, и намъ была приготовлена радушная встрѣча. Весь домъ былъ освѣщенъ, и во всѣхъ комнатахъ были затоплены камины. Вскорѣ дамы отогрѣлись и начали выражать желаніе осмотрѣть слѣды недавней битвы, но, вѣроятно, желая подразнить меня, нѣкоторыя изъ нихъ стали громко расхваливать полковника Музгрева, который командовалъ англичанами въ этомъ сраженіи, но я въ доказательство своего безпристрастія сталъ еще болѣе превозносить его храбрость. Дартея слушала меня съ улыбкой, но ничего не говорила, и въ эту минуту она казалась мнѣ прелестнѣе, чѣмъ когда либо. Осмотрѣвъ пятна крови на полу и углубленія въ стѣнахъ отъ пулей, мы вышли изъ дома, чтобъ взглянуть на внѣшніе слѣды битвы, но дамамъ показалось такъ холодно, что онѣ немедленно вернулись въ комнаты, и только одна Дартея обошла со мною весь домъ снаружи и съ любопытствомъ спрашивала о положеніи враждебныхъ силъ.

— "Вотъ здѣсь, — сказалъ я, указывая на освѣщенные луною, снѣжные сугробы, — стояли наши маленькія четырехъ-фунтовыя орудія; нотъ тамъ за стѣной Вашингтонъ собралъ военный совѣть, а въ саду находились я и Гью съ нашими солдатами.

— "О, мнѣ надо посмотрѣть на эти мѣста, — сказала Дартея, и мы съ ней прошли взадъ и впередъ весь садъ, причемъ она очень нѣжно и сочувственно отзывалась о нашихъ потеряхъ. — А гдѣ похоронены мертвые? — спрашивала она: — не правда ли за садовою оградой?

— "Да, они тамъ лежатъ рядомъ — наши и враги.

— Соединенные узами непостижимой смерти, — промолвила Дартея и молча, погруженная въ глубокую думу, пошла изъ сада въ лѣсъ.

"Все было тихо, и слышался только скрипъ нашихъ ногъ по снѣгу, наконецъ она остановилась и, устремивъ глаза на луну, промолвила:

— Я не могу вернуться въ веселую компанію. Охъ, эти мертвецы, я не могу ихъ забыть! Постоимъ здѣсь, и не говорите со мною, дайте мнѣ прійти въ себя.

-Прошло нѣсколько минутъ, и она, глубоко вздохнувъ, прибавила:

— "Ну, теперь, Джакъ, отлегло отъ сердца, и не говорите никому, какъ я глупа.

"Я отвѣчалъ, что иногда глупость бываетъ лучше мудрости, и потомъ самъ не зная почему задрожалъ всѣмъ тѣломъ.

— Что съ вами, Джакъ? — воскликнула Дартея.

— "Я васъ люблю, — произнесъ я, забывая все на свѣтѣ: — еслибъ вы оказывали предпочтеніе Гью, а не мистеру Артуру Вину, то я не сознался бы вамъ въ своей любви.

— "О Джакъ, Джакъ, какъ мнѣ жаль васъ, — промолвила она мягкимъ, нѣжнымъ тономъ и со слезами на глазахъ: — милый Джакъ, я люблю васъ и уважаю, но не могу любить васъ такъ, какъ бы вы хотѣли. Это невозможно, и я очень сожалѣю, что должна васъ огорчить. Я обѣщала выйти замужъ за Артура Вина и сдержу свое слово. Вы, мужчины, думаете, что женщины легко отдаютъ свои сердца и потомъ еще легче берутъ ихъ обратно, но это не такъ, Джакъ. Я очень смущена и взволнована, но никому нѣтъ до этого дѣла. Убирайтесь вы всѣ вонъ, не могу же я выйти за васъ всѣхъ.

"И она засмѣялась страннымъ неестественнымъ смѣхомъ.

— "Простите меня, — воскликнулъ я: — я васъ люблю и васъ огорчилъ. Это ни на что не похоже. Но, милая Дартея, позвольте мнѣ васъ любить и забудьте все, что я вамъ сказалъ. Я не имѣлъ никакого права говорить вамъ о своей любви.

— "Не надо, не надо, — воскликнула она, заливаясъ слезами.

— "Дартея, не выходите замужъ за этого человѣка, онъ гадкій, жестокій; онъ не любитъ васъ такъ, какъ любитъ васъ мой Гью.

— "Сэръ, — произнесла она, отступая отъ меня на два шага и неожиданно принимая гордый видъ: — вы слышали, что я его невѣста, и этого довольно. Но мнѣ холодно, пойдемте въ домъ.

— "Простите, мнѣ надо было подумать объ этомъ раньше, — отвѣчалъ я, и мы возвратились молча,

"Но у дверей она остановилась и, смотря мнѣ прямо въ лицо, сказала съ сверкающими глазами:

— "Не горюйте и не тревожьтесь; изъ-за меня не стоитъ быть несчастнымъ. Я просто глупая дѣвчонка, которая не довольствовалась своей средой и жаждала чего-то лучшаго. И просила дорогихъ игрушекъ, а когда ихъ получила, то онѣ перестали мнѣ нравиться, но вы слышите, сэръ, я дала слово, я дала слово.

«И, не дожидаясь отвѣта, она быстро удалилась отъ меня. Я былъ чрезвычайно смущенъ. Что значило повтореніе одной и той же фразы о томъ, что она дала слово Артуру Вину? Сомнѣвалась ли она въ своемъ женихѣ и безсознательно любила Гью? Нѣтъ, вѣроятнѣе, она не хочетъ вѣрить, чтобъ Артуръ Винъ былъ дурнымъ человѣкомъ, и просто инстинктивно отворачивается отъ нарушенія даннаго слова. Но еслибъ мнѣ только удалось разочаровать ее въ этомъ человѣкѣ, то она немедленно бросила бы его. Какъ бы то ни было, я рѣшился ее болѣе не тревожить своей любовью. Быть можетъ, все къ лучшему. Что бы сталось съ Гью, еслибъ она приняла мою любовь?».

Насколько я помню, ни Джакъ ни Дартея ни обмолвились ни словомъ о происшедшей въ Кливденѣ сценѣ ни мнѣ ни теткѣ Тенорѣ; даже они не выдали своей тайны какою бы то ни было перемѣной въ обращеніи другъ съ другомъ. Только Джакъ сталъ все болѣе и болѣе выражать нетерпѣливое желаніе возвратиться въ свой полкъ, и это ему наконецъ удалось, спустя двѣ недѣли.

Между тѣмъ здоровье отца возбуждало во мнѣ такія опасенія, что я не выдержалъ и предложилъ ему послать за докторомъ Рушемъ. Къ моему удивленію, онъ согласился, и великій врачъ, который всегда обнаруживалъ большую глубину въ медицинѣ, чѣмъ въ государственныхъ дѣлахъ, сказалъ мнѣ на слѣдующій день, что лѣчить отца было невозможно, и что онъ былъ подверженъ временной потери памяти, которая потомъ къ нему возвращалась. Въ подобномъ положеніи онъ могъ принимать одного человѣка за другого, какъ и случилось съ докторомъ Рушемъ, котораго онъ принялъ за своего приказчика Масона, но это не мѣшало ему вполнѣ сохранить свою память относительно рутиннаго веденія конторскихъ дѣлъ, хотя и тутъ могли находитъ, на него минутныя потемнѣнія. Докторъ Рушъ также предостерегъ меня, что больнаго слѣдуетъ окружать всякаго рода попеченіями, не допуская его до гнѣвныхъ вспышекъ. Поэтому я и тетка Тенора стали съ этого времени нѣжно ухаживать за нимъ.

Около 1-го марта, по случаю отсутствія маіора Кларксона, я въ продолженіе нѣсколькихъ дней исполнялъ должность начальника штаба и убѣдился воочію, какъ Арнольдъ безъ всякой причины создавалъ себѣ враговъ. Его злѣйшій непріятель Джозефъ Ридъ сдѣлался въ декабрѣ предсѣдателемъ государственнаго совѣта, и, благодаря этому обстоятельству, совѣта сталъ враждебно относиться къ нашей арміи. Наконецъ Арнольдъ, вышелъ изъ терпѣнія и хотѣлъ подать въ отставку по поводу взведенныхъ на него обвиненій, которыя оказались, однако, несправедливыми, но дѣло обошлось благополучно, хотя еще болѣе озлобило самолюбиваго человѣка, находившагося въ очень затруднительныхъ обстоятельствахъ, благодаря недостатку средствъ и необходимости поддерживать окружавшій его внѣшній блескъ въ виду предстоявшей его свадьбы съ дочерью мистера Шиппена.

Въ особенности меня непріятно поражало равнодушіе Арнольда къ тому, что всѣмъ извѣстны были его частныя дѣла. Другъ Скайлера и Борена, онъ пользовался одно время полнымъ довѣріемъ Вашингтона, и потому его мѣсто было на полѣ брани, а не за обѣденными столами торіевъ, льстивой любезности которыхъ онъ такъ легко поддавался. мнѣ тѣмъ больше было жаль его, что онъ былъ добръ и щедръ до меня, а, кромѣ того, я глубоко уважалъ его замѣчательныя военныя способности. Но дальнѣйшему проявленію этихъ способностей мѣшало его безграничное самолюбіе. Этотъ выдающійся, но грубый по натурѣ человѣкъ не могъ перенести, что его обошли при недавней раздачѣ высшихъ чиновъ, и громко высказывалъ свое неудовольствіе. По всѣмъ этимъ причинамъ я нимало не удивлялся, что семья Шиппенъ всячески старалась разстроить его бракъ съ красавицей Пегги. Но ихъ усилія ни къ чему не привели, такъ какъ когда деликатная, впечатлительная молодая дѣвушка влюбится въ человѣка сильной, грубой и страстной натуры, то можно только сказать одно — «бери ее».

XXIV.

Съ наступленіемъ весны положеніе отца ухудшилось. По временамъ на него находили припадки гнѣва или слезъ, что уже совершенно на него не походило. Иногда цѣлый день онъ принималъ меня за Артура и обнаруживалъ необыкновенную нѣжность. Раза два онъ смутно говорилъ объ уэльскомъ помѣстьѣ, и такимъ образомъ у меня было не мало заботъ дома.

Служба попрежнему была мнѣ не по вкусу и часто возбуждала во мнѣ непріятныя чувства. Ни я, ни маіоръ Кларксонъ не пользовались полнымъ довѣріемъ генерала, и постоянно къ нему приходили люди съ письмами, о содержаніи которыхъ мы ничего не знали. Одинъ изъ этихъ незнакомцевъ, очень плохо замаскированный квакеромъ, являлся два раза и въ послѣднее свое посѣщеніе не засталъ Арнольда дома. Я предложилъ передать принесенное имъ письмо, но онъ отказался и сказалъ, что снова зайдетъ. Однако выходя изъ комнаты, онъ обронилъ письмо и хотя быстро его поднялъ, но я замѣтилъ, что адресъ на письмѣ былъ писанъ рукой Артура Вина. Это обстоятельство меня очень удивило. Что могъ означать подобный сонъ? Но такъ какъ въ сущности мнѣ не было никакого дѣла до писемъ, получаемыхъ генераломъ, то я и не рѣшился спросить его объ этомъ. Незнакомецъ вернулся черезъ часъ и, передавая письмо Арнольду, произнесъ: «отъ мистера Андерсона».

Послѣ отъѣзда Джака, Дартея стала часто задумываться и потеряла свою прежнюю вѣчно измѣнявшуюся веселость.

26-го марта, зайдя въ комнату отца, я увидѣлъ, что онъ разбиралъ какія-то старыя бумаги. Онъ посмотрѣлъ на меня и сказалъ совершенно толковымъ тономъ:

— Сегодня здѣсь былъ твой двоюродный братъ.

Я ничего не отвѣчалъ, и принялся читать книгу о тактикѣ.

— Артуръ, Артуръ, — произнесъ отецъ спустя нѣсколько минутъ.

— Я не Артуръ, отецъ, — отвѣчалъ я.

— Отчего ты давно не приходилъ, Артуръ? — продолжалъ отецъ, не обращая вниманія на мои слова: — что ты хочешь дѣлать съ этимъ?

— Что вы разумѣете подъ этимъ? — спросилъ я и прибавилъ: — позвольте мнѣ помочь вамъ въ разборкѣ бумагъ.

— Не надо. А имѣлъ ты извѣстія изъ Винкота? Какъ здоровье Вильяма? Ну, что жъ ты не отвѣчаешь?

Очевидно онъ принималъ меня за Артура и начиналъ сердиться, а потому, вспомнивъ совѣты доктора Руша, я рѣшился для успокоенія старика разыграть роль Артура и отвѣтилъ:

— У меня нѣтъ никакихъ извѣстій изъ Англіи, дядя. Но, право, позвольте мнѣ помочь вамъ.

— Нѣтъ. Вотъ и бумага. Возьми ее и дай Вильсону просмотрѣть ее, а потомъ мы увидимъ, что дѣлать.

— Что это за бумага, дядя?

Отецъ отвѣчалъ, что это купчая на имя моего дѣда, и совершенно сознательно прибавилъ, что въ случаѣ надобности онъ готовъ передать ее на имя Годфрея, теперешняго владѣльца Винкота.

Я былъ внѣ себя отъ удивленія и не зналъ, что сказать, какъ поступить. Отецъ не узнавалъ меня и принималъ за другого, а вмѣстѣ съ тѣмъ говорилъ о документѣ совершенно толково. Дѣлать было нечего, и послѣ минутнаго молчанія я взялъ пожелтѣвшій листъ пергамента и положилъ его въ карманъ, со словами:

— Благодарю васъ, дядя.

— Но все-таки дай мнѣ росписку, — произнесъ отецъ своимъ обычнымъ дѣловымъ тономъ.

— Не надо, дядя, — отвѣчалъ я, но онъ настаивалъ, и я наконецъ написалъ росписку о полученіи документа отъ своего имени, такъ какъ вовсе не желалъ, чтобы онъ попалъ въ руки Артура.

Отецъ не прочиталъ росписки, помѣтилъ ее своей рукой и спряталъ въ ящикъ стола.

Я немедленно вышелъ изъ комнаты и отправился къ теткѣ. Она была такъ же удивлена, какъ я, узнавъ о случившемся, и мы вмѣстѣ прочли купчую, но ничего не поняли, благодаря наполнявшимъ ее спеціальнымъ, юридическимъ терминамъ.

— Оставь бумагу у меня, — сказала тетка, — надо показать ее человѣку, болѣе смыслящему, чѣмъ мы, въ юридическихъ дѣлахъ. Къ тому же теперь ничего нельзя сдѣлать, и мы увидимъ впослѣдствіи? какъ лучше поступить. Во всякомъ случаѣ документъ не попалъ въ руки Артура, и врядъ ли твой отецъ въ его теперешнемъ положеніи совершитъ новый актъ, напротивъ, я думаю, что онъ забудетъ объ этомъ дѣлѣ, тѣмъ болѣе, что Артуръ Винъ не скоро вернется въ Филадельфію.

Въ началѣ апрѣля, генералъ Арнольдъ женился на красавицѣ Маргаритѣ Шиппенъ и поселился съ нею въ своемъ новомъ домѣ на Пріятной горѣ, который онъ отдалъ въ приданое своей женѣ, хотя только что купленное имъ помѣстье было заложено и перезаложено, о чемъ не знала семья молодой. Пока все обстояло благополучно, и молодые ежедневно принимали безконечное число гостей, причемъ дамъ угощали чаемъ и кэками, а мужчинъ пуншемъ.

Это былъ несчастный годъ: пораженія слѣдовали за пораженіями, и слабохарактерные люди въ родѣ Джозефа Вордера стали поговаривать о необходимости заключенія мира и критиковали Вашингтона за то, что онъ не двигается впередъ. Наша армія переносила еще большія лишенія, чѣмъ когда либо, и въ городѣ ходили темные толки объ интригахъ, измѣнахъ и т. д. Несмотря на это, я по обязанности долженъ былъ принимать участіе въ устраиваемыхъ моимъ начальникомъ празднествахъ, такъ какъ онъ считалъ адъютантовъ необходимымъ украшеніемъ своего дома.

Я очень хорошо помню, что въ одинъ прекрасный, теплый день въ іюнѣ мѣсяцѣ, за отсутствіемъ Арнольда, я принималъ въ его домѣ многочисленныхъ гостей, которые весело разговаривали о только что понесенныхъ нами потеряхъ на югѣ. Только тетка Гэнора, пріѣхавшая съ Дартеей, гнѣвно молчала.

— Я долго держала языкъ за зубами — сказала она, выходя со мною въ садъ: — у этихъ людей нѣтъ ни сердца, ни понятія о приличіи. Но скажи, пожалуйста, откуда беретъ столько денегъ твой генералъ? Расточительность вульгарна и не простительна въ теперешнее время. Вотъ, напримѣръ, дѣло хорошее — кормить бѣдныхъ послѣ свадьбы; это — почтенный старый обычай, но то, что тутъ дѣлается, только глупое бросанье денегъ изъ хвастовства.

И, качая головой, она указала на толпу сосѣднихъ поселянъ, окружавшихъ дверь въ кухню, гдѣ имъ ежедневно раздавали громадное количество кэковъ и рома.

— Это кончится дурно, Гью, — продолжала тетка, — вотъ что значить выйти за человѣка ниже себя. Я не сомнѣваюсь, что Арнольдъ хорошій генералъ, но онъ не джентельменъ. Тебѣ надо бросить службу у него, Гью.

Я самъ уже давно этого желалъ, но, несмотря на всѣ мои просьбы, генералъ меня не отпускалъ.

Моя тетка вернулась въ домъ, а я отправился въ парадныя сѣни, чтобъ принимать прибывавшихъ гостей. Я была, вполнѣ согласенъ съ нею насчетъ безумной расточительности Арнольда, тѣмъ болѣе, что пока онъ веселился съ нашими врагами торіями, армія, въ которой онъ былъ однимъ изъ предводителей, терпѣла нужду въ оружіи, амуниціи и продовольствіи. Но ни я, ни тетка не подозрѣвали той позорной трагедіи, которая должна была вскорѣ разыграться въ этомъ веселомъ домѣ, благодаря безумной расточительности, громаднымъ долгамъ и оскорбленному самолюбію его хозяина.

Вскорѣ пріѣхалъ самъ Арнольдъ, и я поспѣшилъ къ нему навстрѣчу.

— Вы мнѣ нужны сегодня вечеромъ въ девять часовъ въ главной квартирѣ, — сказалъ онъ. — Я васъ пошлю по важному дѣлу въ Джерсей. Вамъ надо выѣхать завтра утромъ очень рано. У васъ хорошая лошадь?

Я отвѣчалъ утвердительно и былъ очень радъ освободиться хоть на время отъ надоѣвшей мнѣ спокойной жизни и въ девятомъ часу уже находился въ канцеляріи генерала. Я тамъ нашелъ цѣлую кипу приглашеній на обѣды и ужины, причемъ большинство ихъ были написаны на оборотной, бѣлой сторонѣ игральныхъ картъ. Така, какъ я не зналъ, когда вернусь изъ поѣздки въ Джерсей, то я сѣлъ за столъ и сталъ писать отказы.

Я такъ былъ занятъ этимъ дѣломъ, что не замѣтилъ, какъ генералъ вошелъ въ свою комнату, куда дверь была отворена изъ канцеляріи. Неожиданно, поднявъ голову, я увидалъ его: онъ сидѣла, за своимъ столомъ, поддерживая голову руками, и былъ погруженъ въ такую глубокую думу, что я не считалъ нужнымъ его безпокоить; его обыкновенно красное лицо было очень блѣдно и мрачно; раза два онъ вынулъ изъ кармана платокъ и вытеръ себѣ лобъ отъ выступившаго на немъ нота.

Наконецъ, онъ меня позвалъ, и, войдя въ комнату, я былъ такъ пораженъ его болѣзненнымъ видомъ, что спросилъ, чѣмъ онъ страдаетъ. Онъ отвѣчалъ, что совершенно здоровъ, но его безпокоятъ преслѣдованія Рида, котораго онъ съ удовольствіемъ вызвалъ бы на дуэль, чтобы покончить всѣ непріятности.

— Капиталъ Винъ — продолжалъ онъ, — вы отправитесь завтра рано утромъ черезъ Бристоль къ Трентонской переправѣ, переберетесь на тотъ берегъ и быстро достигнете Амбоя, гдѣ въ тавернѣ подъ вывѣской Агнца васъ встрѣтитъ офицеръ изъ арміи сэра Генри Клинтона; передайте ему эту депешу относительно размѣна плѣнныхъ. Онъ, можетъ быть, дастъ вамъ письмо ко мнѣ. Вотъ конвертъ съ пропусками, подписанными мною и генераломъ Клинтономъ, на случай, если вы встрѣтите торійскіе отряды.

— Я непремѣнно ихъ встрѣчу въ западномъ Джерсеѣ. и простите, сэръ, не лучше ли мнѣ отправиться черезъ линіи нашей арміи въ среднемъ Джерсеѣ?

— Исполняйте полученный приказъ, мистеръ Винч, — строго произнесъ онъ.

Я молча поклонился.

Онъ также хранилъ молчаніе въ продолженіе нѣсколькихъ минутъ, видимо колеблясь, но наконецъ произнесъ:

— Депеша не запечатана; такъ какъ, быть можетъ, вамъ придется ее показать, то лучше прочитайте ее.

Это необычайное предложеніе меня удивило, но я все-таки открылъ депешу и прочелъ ее. Въ ней говорилось, что дѣло о размѣнѣ плѣнныхъ будетъ продолжаться, если сэръ Генри не найдетъ нужнымъ измѣнить своихъ прежнихъ предложеній, но что потребуется не мало времени на составленіе списка съ нашей стороны. Оканчивалась депеша слѣдующимъ образомъ:

"Офицеръ, который вручитъ это письмо, не имѣетъ моихъ полномочій, а потому не можетъ сообщить вамъ никакихъ дальнѣйшихъ свѣдѣній.

"Имѣю честь быть вашимъ покорнѣйшимъ слугой,

Бенедиктъ Арнольдъ, генералъ-маіоръ,
командующій въ Филадельфіи и

западномъ Джерсеѣ".

— Все? — спросилъ я, окончивъ чтеніе.

— Нѣтъ еще, — отвѣчалъ Арнольдъ: — если васъ не будетъ ждать въ Амбоѣ англійскій офицеръ, то немедленно возвращайтесь.

На слѣдующее утро я съ удовольствіемъ отправился въ путь. По дорогѣ, какъ я ожидалъ, мнѣ попались торійскіе и наши отряды, но мнѣ стоило только предъявить мои пропуски и депешу генерала Арнольда, чтобы меня немедленно пропустили. Достигнувъ благополучно Амбоя, я прождалъ въ указанной тавернѣ цѣлый день. Наконецъ къ берегу пристала лодка, изъ которой вышелъ англійскій офицеръ. Я узналъ въ немъ Артура Вина.

— Очень радъ васъ видѣть, — воскликнулъ онъ. — Я не ожидалъ такой пріятной встрѣчи. Андрэ долженъ былъ явиться сюда, но заболѣлъ. Онъ вамъ очень кланяется.

Увидѣться съ этимъ человѣкомъ и при такихъ обстоятельствахъ, когда я не могъ дѣйствовать, какъ бы мнѣ хотѣлось, — было для меня очень непріятно, и я, нахмуривъ брови, отвѣчалъ, что встрѣча со мной не могла быть неожиданною, такъ какъ иначе Андрэ не послалъ бы мнѣ поклона.

— Во всякомъ случаѣ, — прибавилъ я, — встрѣча съ вами не доставляетъ мнѣ никакого удовольствія.

— Очень жаль, — произнесъ онъ съ замѣтнымъ смущеніемъ.

— Но довольно, — сказалъ я рѣзко: — перейдемъ къ дѣлу. Вотъ депеша къ сэру Генри. У васъ есть письмо?

— Нѣтъ.

— Такъ я могу ѣхать?

— Простите, но я желалъ бы объясниться съ нами. Между нами произошло недоразумѣніе.

— Неужели?

— Да. Будьте терпѣливы и выслушайте меня. Я хотѣлъ писать къ вамъ, но, какъ вы знаете, это дѣло не легкое.

— Конечно. Но что же вы хотите сказать, сэръ?

— Вы совершенно невѣрно истолковали мои дѣйствія. Существовали причины раздора между нами, но теперь онѣ устранены по крайней мѣрѣ съ моей стороны (онъ намекалъ, конечно, на Дартею). Въ тюрьмѣ я васъ не узналъ, и это было вполнѣ естественно, но потомъ я очень сожалѣлъ о случившемся. Если я васъ арестовалъ въ саду, то лишь исполнилъ свой долгъ и былъ очень радъ, что вы спаслись бѣгствомъ. Во всякомъ случаѣ, если вы не удовлетворены моими объясненіями, то при первой возможности я готовъ дать вамъ иное удовлетвореніе, хотя надѣюсь, что въ виду нашей службы въ враждебныхъ арміяхъ и нашего родства вы этого не потребуете.

Онъ говорилъ сдержанно, хладнокровно, и я понималъ, что ему не хотѣлось ссориться со мною, такъ какъ въ подобномъ случаѣ его отношенія къ моему отцу должны были бы прекратиться.

— Мистеръ Винъ, — отвѣчала, я, — о моемъ арестѣ говорить не стоитъ. Онъ окончился ничѣмъ, благодаря миссъ Пенистонъ и маіору Андрэ. Насчетъ же того, что произошло въ тюрьмѣ, вы солгали, сэръ. Еслибъ здѣсь былъ мистеръ Деланей, который слышалъ, какъ вы называли меня по имени, то я обличилъ бы вашъ поступокъ передъ тѣми, которыхъ это интересуетъ, но вы благоразумно приняли мѣры, чтобъ вырвать изъ моихъ рукъ это единственное оружіе противъ васъ. Но все-таки я надѣюсь, что вскорѣ сорву маску съ человѣка, который, я не знаю почему, сдѣлался моимъ врагомъ. Тогда и во всякое время я буду ожидать отъ васъ удовлетворенія, вы сами знаете — въ какой формѣ.

— Гью, — отвѣчалъ онъ, — я докажу вамъ и мистеру Деланею, если онъ найдется, что вы оба ошибаетесь. А пока я надѣюсь, что вы по такому пустому поводу не прервете такихъ пріятныхъ отношеній съ вашимъ отцомъ.

— Я поступлю, какъ сочту нужнымъ.

— Очень жаль, я надѣялся, что нашъ разговоръ окончится болѣе пріятно. Добраго вечера.

И онъ удалился.

На слѣдующій день я вернулся домой и доложилъ генералу Арнольду о результатѣ моей поѣздки, нимало не подозрѣвая, что я въ. этомъ случаѣ рисковалъ жизнію и разыгралъ хотя невинную, но непріятную роль въ позорной драмѣ. Только впослѣдствіи я узналъ, что письмо, которое я считалъ офиціальною депешей, было секретнымъ извѣщеніемъ Клинтона, что Арнольдч, согласился измѣнить своей родинѣ и принялъ предложенныя ему непріятелемъ условія. Еслибъ этотъ фактъ сдѣлался извѣстнымъ, когда открылась его измѣна, то даже моя незапятнанная репутація честнаго офицера не спасла бы меня отъ позора и тяжелой кары, такъ какъ всѣ были возмущены противъ прямыхъ или косвенныхъ участниковъ преступнаго заговора.

Я часто потомъ удивлялся, что человѣкъ, повидимому, столь добрый и столь привязанный ко мнѣ, какъ Арнольдъ, впуталъ меня безъ всякой причины въ такое рискованное дѣло, но въ сущности, если онъ не дорожилъ дружбой съ Вашингтономъ и Скайлеромъ, то почему ему было совѣститься подвергнуть опасности неизвѣстнаго офицера? Кто передавалъ его послѣдующія депеши къ Клинтону, никому не извѣстно, и я не раздѣляю мнѣнія тѣхъ, которые полагаютъ, что причиной его измѣны было вліяніе жены. Въ бумагахъ сэра Генри Клинтона найдены ясныя доказательства, что первый шагъ Арнольда на позорномъ пути былъ сдѣланъ за нѣсколько мѣсяцевъ до его знакомства съ Маргаритою Шиппенъ. Я не стану распространяться здѣсь о томъ сожалѣніи, которое возбудила во мнѣ печальная судьба Арнольда. Онъ не только всегда былъ со мною добръ, великодушенъ и щедръ, но я знаю много его благородныхъ поступковъ: такъ онъ годами помогалъ дѣтямъ своего товарища Варена, убитаго въ сраженіи при Бункерской горѣ, и спасъ жизнь англійскому солдату, который ранилъ его въ битвѣ подъ Саратогой. Такъ удивительно смѣшаны въ человѣческой натурѣ хорошія и дурныя качества.

Послѣ многихъ ходатайствъ о разрѣшеніи мнѣ отправиться въ полкъ въ началѣ іюня 1779 г. я прочелъ желанный приказъ о доставленіи набранныхъ рекрутовъ въ Рамапо, въ Новомъ Джерсеѣ, гдѣ стоялъ третій Пенсильванскій пѣхотный полкъ. Я простился съ отцемъ, теткой и Дартеей; странно сказать, но я былъ радъ покинуть Филадельфію: дома жизнь была не отрадна, а Дартея была видимо несчастна и уже давно перестала быть прежнею веселою очаровательницей, прельщавшею всѣхъ постоянно измѣнявшимися настроеніями.

Но если я ожидалъ живой, боевой дѣятельности, то очень ошибся. Сэръ Генри все еще держался въ Нью-Іоркѣ, а наша армія была расположена въ Джерсеѣ. Длинная цѣпь фортовъ мѣшала свободному движенію англичанъ по Гудсону. Нашъ главнокомандующій славно парализовалъ дѣйствія каждаго англійскаго генерала, посланнаго противъ него. Что было съ Геджемъ въ Бостонѣ и Гове въ Филадельфіи, то же происходило теперь съ Клинтономъ въ НьюІоркѣ. Отъ Данбюри въ Конектикутѣ до Елизабета въ Нью-Джерсеѣ наша растянутая линія наблюдала за окруженнымъ со всѣхъ сторонъ непріятелемъ, а съ моря его сторожилъ значительный флотъ. На сѣверѣ отъ Потомака онъ владѣлъ только Нью-Іоркомъ, но на границѣ происходила кровавая борьба, а на югѣ мы терпѣли одно пораженіе за другимъ.

Рѣдкія перестрѣлки, безконечныя ученія и заботы о продовольствіи моихъ солдатъ — вотъ что наполняло скучные мѣсяцы, которые тянулись съ осени 177!) по лѣто слѣдующаго года. Въ моей жизни во все это время не случилось ни одного обстоятельства, которое стоило бы занести на страницы моихъ мемуаровъ.

Въ августѣ генералъ Арнольдъ проѣхалъ черезъ мѣстность, занятую моимъ полкомъ по дорогѣ въ Вестъ-Пойтъ, гдѣ онъ получилъ начальство надъ фортами, такъ какъ отказался отъ командованія полевыми войсками подъ предлогомъ своей раненой ноги. Спустя нѣсколько дней капитанъ Александръ Гамильтонъ посѣтилъ меня въ Мидельбрукѣ и между прочимъ сообщилъ, что партизаны захватили кипу очень интересныхъ писемъ изъ непріятельскаго лагеря.

— Вотъ, — сказалъ онъ, — одно изъ нихъ, которое касается васъ, Винъ. Вы можете его прочесть безъ всякаго зазрѣнія совѣсти, такч, какъ оно уже служило потѣхой для всѣхъ офицеровъ главнаго штаба.

Онъ закурилъ съ Джакомъ трубки, а я пробѣжалъ письмо, которое, оказалось, было писано миссъ Франксъ изъ Нью-Іорка къ какой-то неизвѣстной молодой дѣвушкѣ въ Филадельфіи, такъ какъ конвертъ съ адресомъ былъ потерянъ, а въ заголовкѣ письма стояло только «моя милая Пусси». Письмо начиналось съ длиннаго разсужденія о модахъ и о новыхъ обычаяхъ, заведенныхъ англичанами, какъ, напримѣръ, носить мужчинамъ двое часовъ или обѣдать четыре часа при свѣчахъ. Далѣе говорилось:

«Что подѣлываетъ хорошенькій мальчикъ капитанъ (очевидно, Джакъ)? все ли онъ попрежнему краснѣетъ? А какъ поживаетъ мистеръ Винъ, не Дартеинъ капитанъ, а другой, квакеръ съ голубыми глазами? Что касается до капитана Дартеи, то скажи ей, что плохо будетъ, если она долго останется у мятежныхъ оборванцевъ, какъ ихъ здѣсь называютъ. Охъ, ужъ эти мужчины! Одна изъ здѣшнихъ молодыхъ дѣвушекъ Оливія Л. очень дружна съ мистеромъ Виномъ. Конечно, я не вѣрю, чтобы онъ измѣнилъ Дартеѣ. Она такъ прелестна, и я ее такъ люблю, но вѣдь ея здѣсь нѣтъ, а другая здѣсь. Я очень рада, что мой полковникъ объявилъ мнѣ о томъ, что мы скоро вернемся въ нашу милую Филадельфію и отправимъ Вашингтона жевать табакъ на его ферму или еще куда нибудь похуже. Ахъ, да, я и забыла сказать, что теперь гораздо менѣе затягиваютъ корсетъ, что очень хорошо, и носятъ подвязки одну красную, а другую синюю».

Когда я дошелъ до этого мѣста, то засмѣялся и прочелъ его вслухъ, но Джакъ покраснѣлъ, какъ ракъ, и объявилъ, что не слѣдовало дальше читать письмо. Онъ такъ разсердился, что мнѣ стало страшно какъ бы не затѣялъ онъ ссору съ Гамильтономъ, но послѣдній, бывшій образцомъ приличнаго джентельмена, произнесъ очень учтиво:

— Прошу извиненія, мистеръ Вордеръ, я не зналъ, что вы знакомы съ дамами, упоминаемыми въ этомъ письмѣ, а то бы никто его не прочиталъ.

Джакъ тотчасъ успокоился и попросилъ извиненія у Гамильтона за свою горячность.

— Вамъ нечего извиняться, мистеръ Вордеръ, но все-таки позвольте вамъ разсказать конецъ письма, такъ какъ онъ очень позабавилъ нашего генерала. На одномъ балу, данномъ въ честь сэра Клинтона, миссъ Франксъ устроила веселую шутку: она навязала нашу національную кокарду на чернаго пуделя мистера Андрэ и пустила его въ среду танцующихъ. Нашъ генералъ очень смѣялся, когда ему прочли это мѣсто письма, и заявилъ сожалѣніе, что мы не взяли въ плѣнъ его автора. Я оставлю вамъ это письмо; быть можетъ, вы когда нибудь отдадите его кому слѣдуетъ. Я надѣюсь, что мы вскорѣ двинемся впередъ, а то скучно сидѣть на одномъ мѣстѣ. Англійская мышь не хочетъ выйти изъ своей норы, а нашъ старый котъ терпѣливо ее стережетъ. Во всякомъ случаѣ заѣзжайте къ намъ въ главную квартиру, мистеръ Вордеръ, и вы, Винъ.

— Какъ жаль, что Дартея не видѣла этого письма, — замѣтилъ я, — а теперь врядъ ли оно когда нибудь достигнетъ до нея.

— Да врядъ ли, — повторилъ Джакъ, покраснѣвъ, вѣроятно, при воспоминаніи о подвязкахъ.

Въ началѣ августа Джакъ получилъ приказъ присоединиться къ нашей арміи на Гудсонѣ, а затѣмъ вскорѣ и я получилъ новое назначеніе.

XXV.

20-го сентября мой полковникъ объявилъ мнѣ, что я долженъ отвезти двѣ роты нашего полка въ Таппанъ, гдѣ находились главныя наши силы. Я очень былъ радъ повидать знаменитую рѣку Гудсонъ и весело отправился въ путь.

Намъ отвели для бивуака мѣстность на горномъ скатѣ близъ Пирмонта, гдѣ въ старину кочевали индѣйцы, а съ XVII столѣтія поселились голландскіе колонисты; такъ какъ у насъ не было палатокъ, то намъ пришлось устроить себѣ шалаши, что заняло нѣсколько дней, и только 26-го сентября я улучилъ свободную минуту, чтобы отыскать Джака.

Наша встрѣча, какъ всегда, была очень радостная. Джакъ объяснилъ мнѣ, что ему поручено было довольно непріятное дѣло, и просилъ меня помочь ему, получивъ на то дозволеніе начальства. Ему приказано было на двухъ маленькихъ лодкахъ съ четырьмя солдатами уничтожить всѣ туземные челноки на рѣкѣ до королевской переправы, такъ какъ нельзя было вполнѣ надѣяться на преданность туземцевъ. Я согласился, и Джакъ выпросилъ у моего начальства, чтобъ меня временно прикомандировали къ нему для этой экспедиціи подъ предлогомъ, что я хорошій гребецъ.

На слѣдующій день мы пустились въ путь вверхъ по теченію и стали исполнять данное намъ порученіе, какъ оно ни было непріятно: приходилось жечь челноки бѣдныхъ людей, добывавшихъ себѣ хлѣбъ рыбною ловлей, но таковы безжалостныя требованія войны. Вечеромъ мы вышли на берегъ въ десяти миляхъ отъ Пирмонта и провели ночь во взятой съ собою палаткѣ.

Поднявшись рано на другое утро, мы продолжали свою незавидную задачу, а къ ночи достигли Каменнаго мыса, гдѣ былъ расположенъ фортъ, занятый значительнымъ отрядомъ нашихъ войскъ. Мы тутъ хотѣли переночевать у знакомыхъ офицеровъ.

Было уже совершенно темно, когда мы, подходя къ берегу, наткнулись на большой шестивесельный ботъ. На немъ виднѣлись вооруженные солдаты и офицеръ, который крикнулъ намъ, чтобъ мы проходили дальше. Я узналъ въ офицерѣ маіора Талмеджа и, окликнувъ его, назвалъ себя по имени. Но онъ только повторилъ свой приказъ, и я тогда отвѣчалъ:

— Хорошо, сэръ.

Мы спустились внизъ по рѣкѣ и вышли на берегъ въ ста футахъ отъ этого мѣста. Меня и Джака очень удивляло странное поведеніе маіора Талмеджа, и мы поспѣшили къ форту, чтобы узнать, въ чемъ дѣло, но онъ съ солдатами пересѣкъ намъ дорогу, и мы замѣтили, что послѣдніе вели плѣнника въ длинномъ плащѣ. Мы естественно остановились и не пошли далѣе. Оба послѣдніе дня у меня было что-то тяжело на сердцѣ, и я предупреждалъ Джака, что навѣрно случится какое нибудь несчастіе. Теперь это предчувствіе еще болѣе укрѣпилось во мнѣ.

Черезъ нѣсколько времени маіоръ Талмеджъ вышелъ изъ форта и, подойдя къ намъ, извинился за свой рѣзкій приказъ, но объяснилъ, что это было необходимо, такъ какъ ему было поручено отвезти въ Таппанъ къ главнокомандующему старшаго адъютанта генерала Клинтона, пойманнаго въ качествѣ шпіона.

— Это маіоръ Андрэ? — воскликнулъ я.

— Да, Андрэ, — отвѣчалъ офицеръ и въ двухъ словахъ разсказалъ печальную исторію измѣны и бѣгства Арнольда.

— Что я тебѣ говорилъ, — сказалъ я, обращаясь къ Джаку, — мое предчувствіе оправдалось. А вѣдь ты знаешь, что я обязанъ Андрэ жизнью, и то въ такую же критическую минуту. Меня также Артуръ захватилъ, какъ шпіона, и, еслибъ не Андрэ, то я подвергся бы той участи, которая теперь ждетъ его.

Я былъ очень взволнованъ и упросилъ Джака тогчасъ послѣ ужина въ фортѣ отправиться въ обратный путь. Мы снова сѣли въ лодку въ то самое время, какъ бѣднаго Андрэ повезли верхомъ подъ прикрытіемъ многочисленнаго эскорта.

Достигнувъ Спидона, гдѣ находился шалашъ Джака, я вздремнулъ немного и потомъ отправился отыскивать Гамильтона въ Тананѣ, куда вернулся Вашингтонъ съ своимъ штабомъ, убѣдившись въ безопасности Вестъ-Пойнта.

Я прошелъ съ полмили по большой дорогѣ, по обѣимъ сторонамъ которой были расположены скромные, одноэтажные, каменные домики голландскихъ колонистовъ и бивакъ нашей арміи. У Пирмонтскаго моста возвышался на небольшомъ холмѣ длинный, низенькій кирпичный домъ, гдѣ помѣщалась главная квартира, а за нимъ былъ раскинутъ лагерь коннаго эскорта главнокомандующаго. Вокругъ дома стояло много часовыхъ, не пропускавшихъ никого, что было необходимо, такъ какъ солдаты и офицеры являлись толпами, чтобъ узнать подробности объ измѣнѣ Арнольда и взятіи въ плѣнъ адъютанта Клинтона. Генералы выходили изъ дверей съ озабоченными лицами, а адъютанты выбѣгали второпяхъ, вскакивали на коней и развозили повсюду приказанія; все въ главной квартирѣ обнаруживало волненіе, и на сыпавшіеся со всѣхъ сторонъ вопросы никто не отвѣчалъ ничего положительнаго. Съ большимъ трудомъ я послалъ Гамильтону записку вмѣстѣ съ донесеніемъ Джака о нашей экспедиціи.

Тогда было 9 часовъ утра, а только послѣ полудня я добился свиданія съ нимъ, а пока я сталъ ходить взадъ и впередъ въ такомъ тревожномъ состояніи, какого я не испытывалъ въ своей жизни, ни прежде, ни послѣ. Отъ маіора Талмеджа, хотя онъ и не зналъ всѣхъ подробностей измѣны Арнольда, я узналъ, что переписка между Клинтономъ и Арнольдомъ велась маіоромъ Андрэ подъ вымышленнымъ именемъ Андерсона, и это обстоятельство напомнило мнѣ письмо, которое незнакомецъ, переодѣтый квакерскимъ фермеромъ, не хотѣлъ мнѣ отдать въ то время, когда я служилъ адъютантомъ у Арнольда. Наконецъ я вернулся въ шалашъ Джака и сталъ дожидаться тамъ отвѣта отъ Гамильтона. Вотъ что говоритъ Джакъ въ своемъ дневникѣ о моемъ тогдашнемъ настроеніи:

«Никогда я не видалъ моего милаго Гью въ такомъ возбужденномъ, печальномъ настроеніи. Съ одной стороны онъ сожалѣлъ несчастную жену Арнольда, которую онъ зналъ съ дѣтства, а съ другой придумывалъ самые безумные планы къ спасенію майора Андрэ, который нѣкогда спасъ его отъ такой же роковой кары за шпіонство. Я молча слушалъ всѣ его разглагольствованія и надѣялся, что онъ самъ въ концѣ концевъ пойметъ невозможность что либо предпринять въ такомъ безнадежномъ дѣлѣ. Я самъ очень сожалѣлъ Андрэ, но былъ увѣренъ, что нашъ главнокомандующій никогда не сталъ бы подкупать англійскихъ генераловъ, и ни я, ни Гью не согласились бы взять роль, которую на себя взялъ Андрэ. Конечно, во время войны шпіонство необходимо и быть военномъ шпіономъ не позорно, но нельзя было того же сказать о шпіонствѣ съ подкупомъ, и къ тому же Андрэ была обѣщана большая награда въ случаѣ успѣха. Однако, зная его хорошо, я не могъ вѣрить, чтобъ онъ дѣйствовалъ изъ однихъ корыстныхъ видовъ, и полагалъ, что все-таки его поступокъ былъ внушенъ ему идеей о долгѣ, какъ онъ его понималъ».

Часа черезъ два я снова вернулся въ главную квартиру, гдѣ попрежнему царило невообразимое смятеніе. Всѣ съ тревогой и любопытствомъ смотрѣли на маленькую кирпичную церковь, гдѣ засѣдалъ военный судъ изъ двѣнадцати генераловъ, которые должны были рѣшить судьбу моего несчастнаго друга. Впрочемъ результатъ этого суда былъ для всѣхъ ясенъ, и, кромѣ меня, всю нашу армію еще болѣе интересовало дѣло объ измѣнѣ Арнольда. Если всѣми уважаемый генералъ и патріотъ рѣшился на такой позорный шагъ, то кому послѣ этого можно было довѣрять? Естественно, что сотни самыхъ безсмысленныхъ слуховъ ходили въ средѣ офицеровъ и солдатъ.

Наконецъ около двухъ часовъ я встрѣтилъ Гамильтона. Онъ объяснилъ свое продолжительное отсутствіе и то обстоятельство, что онъ не отвѣчалъ на мое письмо, спѣшными занятіями. Теперь же у него былъ часокъ свободный, и онъ предложилъ мнѣ пойти къ нему обѣдать. Я съ удовольствіемъ согласился и отвелъ душу въ откровенной бесѣдѣ съ нимъ. Я подробно объяснилъ, почему принималъ такой глубокій интересъ въ несчастной судьбѣ Андрэ, а Гамильтонъ, качая головой, заявилъ, что военный судъ не могъ иначе поступить, какъ приговорить его къ смертной казни.

— Ну, а главнокомандующій утвердитъ этотъ приговоръ? — спросилъ я.

— Да, это также вѣрно, какъ то, что есть Богъ на небесахъ.

Мнѣ оставалось только ждать, и безполезно было ломать себѣ голову въ придумываніи невозможнаго плана устроить бѣгство Андрэ.

Поздно вечеромъ военный судъ вынесъ обвинительный приговоръ, а на слѣдующій день Вашингтонъ его утвердилъ. Дѣло было кончено, и не оставалось болѣе никакой надежды. Тогда я рѣшился хоть повидать передъ смертью человѣка, которому я былъ обязанъ жизнью. Поэтому я объяснилъ свое желаніе Гамильтону и Лафайету, ссылаясь главнымъ образомъ на то, что здѣсь не было у Андрэ иного друга, кромѣ меня, и что отказать мнѣ въ свиданіи съ нимъ было бы безцѣльною жестокостью. По совѣту маркиза, который былъ очень любезенъ со мной, я написалъ просьбу о допущеніи меня въ тюрьму къ Андрэ, и онъ самъ взялся подать ее Вашингтону, обѣщая ходатайствовать въ мою пользу. Исполненіе приговора было назначено на 1-ое октября, но въ виду полученія какой-то бумаги отъ сэра Генри Клинтона оно было отложено до 2-го октября.

Никогда въ жизни я не проводилъ такихъ безпокойныхъ и несчастныхъ часовъ, какъ въ эти два дня. Тщетно я старался искать развлеченія въ верховой ѣздѣ и въ чтеніи. Я не зналъ ни минуты покоя и находился въ самомъ напряженномъ возбужденіи нервовъ. Сердце мое громко говорило: «сдѣлай что нибудь», а умъ отвѣчалъ: «ничего нельзя сдѣлать». Сознаніе своей безпомощности и невозможность уплаты долга чести терзали меня въ такой степени, что я отказываюсь выразить перомъ всѣ перенесенныя страданія въ эти проклятые два дня.

Видя мое волненіе, Гамильтонъ старался подготовить меня къ полученію неблагопріятнаго отвѣта отъ Вашингтона, но я никакъ не могъ согласиться съ нимъ и доказывалъ, что нельзя отказать другу проститься съ человѣкомъ, приговореннымъ къ смерти. Я оказался правъ. 1-го октября вечеромъ ко мнѣ прибѣжалъ Лафайетъ и объявилъ, что главнокомандующій разрѣшилъ мнѣ проститься съ Андрэ, хотя сдѣлалъ это, какъ личное одолженіе маркизу и вопреки совѣтамъ двухъ генераловъ, имена которыхъ онъ скрылъ отъ меня. Я горячо поблагодарилъ его, и онъ передалъ мнѣ слѣдующій пропускъ, подписанный Вашингтономъ:

«Майору Талмеджу. Подателю сего Гью Вину, капитану третьяго Пенсильванскаго пѣхотнаго полка, разрѣшено имѣть свиданіе съ майоромъ Андрэ.

"Джорджъ Вашингтонъ".

„1-е октября 1780 г.“

Я тотчасъ отправился къ маленькому домику, гдѣ содержался узникъ. Онъ отстоялъ въ ста ярдахъ отъ главной квартиры Вашингтона. Снаружи ходили взадъ и впередъ шесть часовыхъ, а внутри, въ комнатѣ, гдѣ помѣщался Андрэ, дежурили два офицера съ обнаженными саблями. Въ дверяхъ у меня взяли пропускъ, и я остался ждать на большой дорогѣ. Всѣ мелкія подробности этого памятнаго вечера такъ врѣзались въ мою память, что я даже теперь вижу передъ собою песчаную дорогу, по которой я сталъ нетерпѣливо шагать, низенькій сѣрый каменный домикъ, съ оконъ котораго я не спускалъ своихъ глазъ, и серебристую луну, медленно выходившую на небѣ.

Спустя нѣсколько минутъ, ко мнѣ вышелъ офицеръ и объявилъ, что майоръ Талмеджъ кланяется капитану Вину и просить его пожаловать. Дверь отворилась, и я вошелъ въ маленькія сѣни, гдѣ сидѣли два офицера, которые любезно мнѣ поклонились.

— Слѣдуйте за мной, капитанъ Винъ, — сказалъ мой проводникъ и провелъ меня въ длинную, скромно меблированную комнату, у самыхъ дверей которой сидѣли два поручика. Они встали, поклонились мнѣ и снова сѣли. Я остановился и съ любопытствомъ осмотрѣлъ всю комнату. Въ каминѣ горѣлъ веселый огонь, который отражался на штыкахъ солдатъ, ходившихъ взадъ и впередъ по дорогѣ передъ окнами. У стѣнъ стояло съ полдюжины деревянныхъ стульевъ, а на большомъ сосновомъ столѣ помѣщались четыре зажженныя свѣчи, бутылка водки, графинъ съ виномъ и стаканы. Въ креслѣ съ высокою спинкой сидѣлъ Андрэ и спокойно рисовалъ перомъ свой собственный портретъ. Онъ не обернулся, когда мы вошли въ комнату, и мой проводникъ, капитанъ Томлинсонъ, громко произнесъ:

— Простите, майоръ, васъ кто-то желаетъ видѣть.

Андрэ обернулся, и я былъ пораженъ смертельною блѣдностью его лица, красивыя черты котораго еще рельефнѣе выступали теперь, чѣмъ при обычномъ красноватомъ оттѣнкѣ его щекъ. Впослѣдствіи я видалъ людей съ мощною натурой передъ вѣрною смертью, но ни одинъ изъ нихъ не былъ такъ невозмутимо спокоенъ, а вмѣстѣ такъ блѣденъ, какъ Андрэ въ эту минуту.

Капитанъ не назвалъ меня по имени, а я былъ такъ взволнованъ, что не могъ промолвить ни слова. Андрэ всталъ и первый заговорилъ:

— Извините, я не припомню вашего имени.

— Гью Винъ, — отвѣчалъ я, собравшись съ силами.

— Ахъ, Винъ, — радостно воскликнулъ онъ: — я васъ не узналъ. Какъ пріятно видѣть стараго друга! Вы не знаете, какое счастье вы мнѣ принесли своимъ посѣщеніемъ. Садитесь и позвольте васъ чѣмъ нибудь угостить. Благодаря вашему главнокомандующему, у меня есть и водка и мадера.

— Нѣтъ, нѣтъ, — отвѣчалъ я, и мы усѣлись рядомъ передъ каминомъ, въ которомъ онъ спокойно поправилъ дрова.

— Ну, Винъ, чѣмъ я могу вамъ служить? — продолжалъ Андрэ и потомъ прибавилъ съ улыбкой: — вотъ что значитъ привычка. Развѣ я теперь могу кому нибудь и чѣмъ нибудь служить? Но, Боже мой, какъ я радъ васъ видѣть!

Онъ говорилъ такъ естественно, такъ добродушно, что я снова пришелъ въ волненіе и воскликнулъ дрожащимъ голосомъ:

— Я сожалѣю всѣмъ сердцемъ о случившемся, мистеръ Андрэ. Услыхавъ о вашемъ арестѣ, я быстро вернулся отъ королевской переправы и всѣ три дня энергично добивался свиданія съ вами. Я не забылъ вашей доброты ко мнѣ во время бала. Если я могу быть вамъ чѣмъ нибудь полезенъ, то располагайте мною. Я для этого и пришелъ сюда.

— Какъ странна бываетъ судьба, мистеръ Винъ, — отвѣчалъ онъ съ улыбкой: — я теперь нахожусь въ томъ же роковомъ положеніи, въ какомъ вы могли находиться тогда. Сегодня вечеромъ я думалъ о вашемъ счастливомъ спасеніи.

И онъ разсказалъ мнѣ, что тотчасъ узналъ меня на балу, что миссъ Пенистонъ крикнула: „Нѣтъ, нѣтъ, мистеръ Андрэ“, и что эти слова, обращенныя къ нему, а не къ Артуру, очень удивили его.

Послѣ довольно продолжительнаго разговора о различныхъ предметахъ, Андрэ заявилъ, что желалъ бы мнѣ сказать нѣсколько словъ наединѣ, и по моей просьбѣ оба офицера вышли изъ комнаты, оставивъ дверь отворенною. Тогда мы могли говорить на свободѣ и совершенно откровенно. Въ послѣдующей нашей бесѣдѣ Андрэ сохранялъ свое удивительное спокойствіе, и хотя, упоминая о матери, онъ пришелъ въ нѣкоторое волненіе, и на глазахъ у него навернулись слезы, но вообще онъ былъ гораздо хладнокровнѣе меня.

— Мнѣ разрѣшили написать письмо къ генералу Вашингтону, — сказалъ онъ, когда мы остались вдвоемъ: — но я желалъ бы, чтобъ вы передали ему лично это письмо. Я прошу въ немъ, чтобъ мнѣ дозволили умереть солдатскою смертью. Со всѣмъ остальнымъ я уже покончилъ. Бѣдная мать… ну, да все равно. Я свелъ счета съ этимъ свѣтомъ. По любезности вашего главнокомандующаго мнѣ обѣщано, что мои письма и вещи будутъ доставлены моимъ друзьямъ и тѣмъ, которые мнѣ еще дороже. Я ждалъ сегодня мистера Гамильтона, которому хотѣлъ передать свое письмо къ генералу Вашингтону, но, вѣроятно, его задержали дѣла, и вотъ почему я прошу васъ взять на себя это порученіе.

Я отвѣчалъ, что исполню его желаніе съ удовольствіемъ, и спросилъ, нѣтъ ли еще какой услуги, которую я могъ бы оказать ему.

— Нѣтъ, — произнесъ онъ задумчиво: — благодарю васъ, я никогда не забуду вашей доброты ко мнѣ, хотя, — прибавилъ онъ съ улыбкой, — для меня это „никогда“ ограничивается однимъ днемъ. Развѣ Богу будетъ угодно дозволить мнѣ вспоминать объ этой жизни тамъ, гдѣ я буду завтра.

Я, право, не знаю, что я отвѣчалъ, и былъ готовъ расплакаться, какъ ребенокъ. Онъ же спокойно просилъ меня передать поклонъ генералъ-аторнею. Чью, его дамамъ, семьѣ Шиппенъ и моей теткѣ; все это онъ говорилъ такимъ тономъ, словно мы разставались на нѣсколько дней и снова увидимся на веселомъ обѣдѣ. Я обѣщалъ передать его поклоны и сообщилъ ему, что многіе изъ нашихъ офицеровъ просили выразить ему свое сожалѣніе, что честный офицеръ долженъ былъ заплатить своей жизнью за подлеца, который долженъ былъ бы предать себя, если въ немъ осталась еще капля чести.

— Пожалуйста, сэръ, поблагодарите отъ меня вашихъ офицеровъ за сочувствіе. Что же касается до генерала Арнольда, то повѣрьте мнѣ, Винъ, онъ не способенъ на подобный поступокъ.

Прежде чѣмъ проститься съ Андрэ, я произнесъ съ нѣкоторымъ смущеніемъ:

— А могу я вамъ предложить вопросъ, лично касающійся меня?

— Конечно. Но я удивляюсь: что я могу вамъ сообщить интереснаго?

— Я только недавно узналъ, что размѣнъ плѣнныхъ уже былъ порѣшенъ, когда я передалъ Артуру Вину въ Амбоѣ депешу отъ Арнольда. Неужели эта депеша касалась его измѣны? Эта мысль теперь не даетъ мнѣ покоя. Если не хотите, то не отвѣчайте, — прибавилъ я, видя, что лице его выразило колебаніе: — это чисто личный вопросъ.

— Нѣтъ, я не вижу причины отказать вамъ въ объясненіи. Да, это было первое письмо, подписанное Арнольдомъ и адресованное сэру Генри Клинтону. Вашъ родственникъ указалъ на васъ, какъ на лучшаго посланнаго, который, благодаря своему имени и положенію, могъ благополучно доставить письмо, которое значило для насъ гораздо болѣе, чѣмъ можно было предположить по его содержанію. Другіе способы сообщенія стали возбуждать сомнѣнія, и надо было отыскать вѣрный путь для отправки намъ отвѣта. Я тогда былъ боленъ, какъ, вѣроятно, вамъ сказала, капитанъ Винъ.

— Теперь мнѣ все ясно. Вотъ почему Арнольдъ приказалъ мнѣ не ѣхать чрезъ нашу армію; еслибъ его депеша попала въ руки офицеровъ, знавшихъ объ окончаніи дѣла о размѣнѣ плѣнныхъ, то она могла бы возбудить сомнѣніе и повести къ открытію его заговора.

— Это вѣроятно; и по той же причинѣ выборъ палъ на васъ, какъ человѣка, который не могъ возбудить никакихъ подозрѣній. Но я объ этомъ не зналъ до своего выздоровленія и не принималъ никакого участія въ указанія васъ Арнольду, какъ наиболѣе удобнаго лица для подобнаго порученія.

Я поблагодарилъ его за его любезныя объясненія, выразилъ радость, что онъ не приложилъ руки къ этому дѣлу, и просилъ извинить меня, что я тревожилъ его въ такую минуту касавшимся до меня дѣломъ.

— Полноте. Я очень радъ вамъ чѣмъ нибудь служить, и къ тому же мнѣ очень пріятно говорить о чемъ либо другомъ, кромѣ моей безнадежной службы. Нѣтъ ли еще у васъ какихъ вопросовъ? Я къ вашимъ услугамъ.

— Вы очень добры. Но я спрошу у васъ только одно: Артуръ Винъ глубоко замѣшанъ въ это дѣло?

— Ну, на это я не отвѣчу. Я уже виноватъ въ томъ, что назвалъ его имя.

— Не безпокойтесь, мистеръ Андрэ. Я не долюбливаю его, но никому не скажу объ этомъ ни слова изъ уваженія къ вамъ и въ своемъ собственномъ интересѣ. Его совѣтъ, чтобъ Арнольдъ послалъ со мной свою депешу, подвергалъ опасности не мою жизнь, а мою честь, значитъ не мнѣ разглашать подобное обстоятельство.

— Понимаю. Вашъ родственникъ долженъ быть очень страннымъ человѣкомъ. Дѣлайте, что хотите съ сообщенными мною фактами; мнѣ все равно, или будетъ завтра все равно.

Его спокойствіе доходило до непонятнаго апогея, но становилось поздно, и я сказалъ, что мнѣ пора. Онъ взялъ меня за руку и произнесъ:

— Примите отъ меня, мистеръ Винъ, благодарность, насколько это чувство доступно умирающему человѣку. Ваше посѣщеніе доставило мнѣ неописанную радость. Очень много значитъ бесѣда съ другомъ. Всѣ здѣсь были чрезвычайно добры до меня и больше всѣхъ вашъ главнокомандующій. Еслибъ завтра, идя на смерть, я увидѣлъ хоть одно лицо, которое я зналъ въ болѣе счастливыя времена, то мнѣ было бы легче умереть. Но, быть можетъ, я слишкомъ многаго требую отъ васъ. Впрочемъ я увѣренъ, что вы исполните мое желаніе, а также лично передадите мое письмо.

— Да, прощайте, — отвѣчалъ я, чувствуя, что не могу болѣе говорить, и, крѣпко пожавъ ему руку, вышелъ изъ комнаты.

Около десяти часовъ вечера я отыскалъ Гамильтона и спросилъ его, можно ли мнѣ лично вручить главнокомандующему письмо Андрэ; при этомъ я скрылъ, что имѣлъ еще намѣреніе поговорить съ Вашингтономъ о моемъ несчастномъ другѣ.

— Я столько безпокоилъ его превосходительство по поводу этого несчастнаго человѣка, что, право, не знаю, могу ли что сдѣлать для васъ, — отвѣчалъ Гамильтонъ, качая головой: — люди, не знающіе нашего генерала, не могутъ себѣ представить, какъ эта исторія взволновала его. Я не хочу сказать, чтобъ онъ колебался въ конфирмаціи приговора, но его подпись на этомъ документѣ сдѣлана дрожащею рукой и вовсе не походитъ на его обычный почеркъ. Мы объ этомъ еще поговоримъ; подождите меня въ моей квартирѣ, я постараюсь устроить ваше дѣло.

— Нѣтъ, я лучше подожду на дорогѣ, подлѣ дома генерала, — произнесъ я, и онъ удалился быстрыми шагами.

XXVI.

Ночь была свѣтлая, прекрасная, вокругъ лагеря раздавались рѣзкіе звуки трубныхъ сигналовъ и ржанье лошадей. Въ тревожномъ волненіи, я ходилъ взадъ и впередъ по большой дорогѣ передъ маленькимъ фермерскимъ домомъ. Раза два мнѣ показалось, что я видѣлъ въ окно высокую фигуру нашего главнокомандующаго. На разстояніи ста футовъ находился домъ, гдѣ я только что былъ. Тамъ ждалъ смерти благородный, честный человѣкъ, а здѣсь я могъ увидѣть другого благороднаго, честнаго человѣка, отъ котораго зависѣла судьба перваго. Мнѣ было жаль обоихъ, и я спрашивалъ себя, неужели я на мѣстѣ Вашингтона былъ бы такъ неумолимо справедливъ. У моихъ ногъ тихо журчалъ ручеекъ, а лагерные звуки мало-по малу замирали. Я старался заранѣе приготовить свою рѣчь въ защиту несчастнаго друга. Я обыкновенно такъ поступалъ въ критическія минуты, но потомъ всегда бросалъ приготовленныя фразы и говорилъ совершенно иное. При этомъ постоянно оказывалось, что слова, сказанныя подъ впечатлѣніемъ минуты, гораздо лучше и убѣдительнѣе подготовленнаго краснорѣчія.

Наконецъ я увидѣлъ въ темнотѣ Гамильтона. Онъ подошелъ ко мнѣ и сказалъ:

— Пойдемте! Его превосходительство васъ приметъ, но я боюсь, что изъ этого ничего не выйдетъ. Онъ самъ согласился бы на измѣненіе формы смертной казни, но генералы Гринъ и Суливанъ полагаютъ, что при теперешнемъ всеобщемъ негодованіи подобный шагъ былъ бы неразуменъ и не политиченъ. Право, не знаю, что я бы сдѣлалъ, еслибъ находился на его мѣстѣ, и очень радъ, что не мнѣ приходится рѣшать это дѣло. Просто теряешь сознаніе справедливости въ виду такого печальнаго событія. Во всякомъ случаѣ я дозволилъ бы ему умереть, какъ джентельмену. Генералы, судившіе его, говорятъ, что признать человѣка виновнымъ въ шпіонствѣ и не поступить съ нимъ такъ, какъ поступили съ Гэлемъ, было бы не хорошо и не справедливо въ отношеніи къ людямъ, которые были столь же благородные, какъ бѣдный Андрэ.

— Это ясно, — отвѣчалъ я.

— Да, вѣроятно, они правы, но все это ужасно странно.

Разговаривая подобнымъ образомъ, мы прошли мимо часовыхъ, охранявшихъ домъ, и проникли чрезъ сѣни въ большую комнату.

— Здѣсь генералъ спитъ, — сказалъ Гамильтонъ въ полголоса: — у него только двѣ комнаты: по ту сторону коридора его столовая, которую онъ превратилъ въ кабинетъ. Подождите меня.

И онъ удалился, а я сталъ осматривать комнату. Она была большая: пятнадцать футовъ ширины и восемнадцать длины, но потолокъ былъ такой низкій, что голландскому строителю пришлось сдѣлать въ немъ углубленіе въ томъ мѣстѣ, гдѣ стояли высокіе деревянные часы, привезенные съ родины. Каминъ былъ выложенъ голландскими изразцами. Черный Билли, слуга генерала, спалъ въ углу, и два адьютанта также дремали. Я ходилъ взадъ и впередъ по скрипѣвшему подъ моими ногами деревянному полу и не сводилъ глазъ съ часовъ. Когда на нихъ пробило одиннадцать, то фигура времени, сидѣвшая подъ циферблатомъ, махнула косой и повернула маленькіе песочные часы.

Неожиданно раздался звонокъ; въ комнату вошелъ ординарецъ и, разбудивъ одного изъ адьютантовъ, сказалъ:

— Депеша съ Вестъ-Пойнтъ, сэръ, и спѣшная.

Молодой человѣкъ что-то пробормоталъ, положилъ бумагу къ себѣ за поясъ и отправился въ путь.

Наконецъ, вернулся мой другъ.

— Генералъ васъ сейчасъ приметъ, — произнесъ онъ, — но ваша попытка не удастся: дайте мнѣ письмо Андрэ.

Онъ снова ушелъ, и я продолжалъ ходить взадъ и впередъ по комнатѣ.

Спустя четверть часа, Гамильтонъ вторично вернулся.

— Пойдемъ скорѣе; я сдѣлалъ все, что могъ, — сказалъ онъ, — но, какъ ожидалъ, безъ всякаго успѣха. Вы скажите ему все, что у васъ на сердцѣ; онъ любитъ откровенность.

Я послѣдовалъ за нимъ и черезъ минуту очутился въ дальней комнатѣ наединѣ съ главнокомандующимъ. Въ каминѣ горѣлъ веселый огонь. За столомъ, на которомъ были разложены въ большомъ порядкѣ бумаги и карты, сидѣлъ Вашингтонъ и писалъ. Онъ поднялъ голову и сказалъ очень любезно:

— Присядьте, капитанъ Винъ. Извините, вамъ придется немного подождать; я очень занятъ.

Я поклонился и сѣлъ на стулъ, а онъ продолжалъ писать.

Перо его двигалось медленно, и онъ по временамъ останавливался, серьезно обдумывая то, о чемъ писалъ. Съ моего мѣста мнѣ было очень удобно слѣдить за выраженіемъ его лица, которое ярко освѣщалось свѣчами, стоявшими передъ нимъ. Онъ былъ одѣтъ, какъ всегда, очень аккуратно: на немъ были синій мундиръ и свѣтложелтый жилетъ, а волоса его были напудрены и перевязаны на затылкѣ въ косу, стянутую черною лентою. Его лицо съ свѣтлокарими глазами, загорѣлыми щеками, большимъ носомъ и выдающимися скулами отличалось серьезнымъ, даже суровымъ выраженіемъ. Прошло по крайней мѣрѣ съ полчаса, прежде чѣмъ онъ откинулся на списку кресла и взглянулъ на меня.

— Капитанъ Винъ, — сказалъ онъ, — я отказался принять нѣсколькихъ джентельменовъ по этому дѣлу, но мистеръ Андрэ былъ вашимъ другомъ, и я не забылъ, какую помощь оказала намъ ваша тетка въ ту минуту, когда мы всего болѣе нуждались въ деньгахъ. По этимъ причинамъ и въ виду пламенныхъ просьбъ капитана Гамильтона и маркиза, я согласился выслушать васъ. Но будьте кратки.

Онъ говорилъ медленно, словно взвѣшивая каждое слово.

Я отвѣчалъ, что очень благодаренъ ему за это, и прибавилъ, что былъ обязанъ маіору Андрэ тѣмъ, что не подвергся той же участи, которая теперь ждетъ его.

— Когда это было? — спросилъ генералъ.

Я отвѣчалъ, что это произошло въ то время, когда главнокомандующій посылалъ, меня какъ шпіона, въ Филадельфію, и я затѣмъ разсказалъ въ двухъ словахъ, какъ Андрэ спасъ меня.

— Сэръ, — произнесъ онъ, выслушавъ меня терпѣливо: — вы обязаны той опасностью, которой вы подверглись, своему собственному безумію, а не исполненію своей обязанности. Напротивъ, вы забыли тогда о своей обязанности, но нечего теперь объ этомъ говорить. То, что вы перенесли, можетъ служить вамъ полезнымъ урокомъ, и я долженъ сознаться, что вы въ то время оказали значительную услугу родинѣ. Чѣмъ могу я вамъ служить? Что же касается до этого бѣднаго джентельмена, то я не могу ничего сдѣлать для него. Я прочелъ его письмо, которое передалъ мнѣ капитанъ Гамильтонъ.

Говоря это, онъ взялъ со стола письмо Андрэ и медленно перечелъ его. Окончивъ чтеніе, онъ поднялъ глаза, и они были полны слезъ.

— Я сожалѣю, сэръ, — сказалъ онъ: — но я долженъ отказать въ его совершенно естественной просьбѣ. Я уже говорилъ Гамильтону, что объ этомъ нельзя и думать. Я не буду ему отвѣчать. Излишне также объяснять причину отказа, такъ какъ она должна быть очевидна для всякаго благоразумнаго человѣка. Это все?

— Ваше превосходительство, — отвѣчалъ я: — позвольте мнѣ еще отнять у васъ времени на минуту.

— Настолько я въ вашемъ распоряженіи. Въ чемъ дѣло?

Я колебался, и онъ, замѣтивъ мою нерѣшительность, произнесъ съ улыбкой: — Мистеръ Винъ, ничего нельзя сдѣлать, чтобъ снасти или измѣнить судьбу вашего друга, но если вы имѣете еще, что сказать, то не затрудняйтесь, говорите. Вы много пострадали за дѣло, которое одинаково дорого намъ обоимъ. Я слушаю васъ.

— Еслибъ подъ какимъ нибудь предлогомъ можно было отложить казнь на недѣлю, — произнесъ я, — то я готовъ отправиться въ Нью-Іоркъ переодѣтымъ и съ помощью одного пріятеля похитить генерала Арнольда. Я былъ его адъютантомъ, знаю всѣ его привычки и увѣренъ, что моя попытка увѣнчается успѣхомъ, если только я буду имѣть возможность разсчитывать на помощь отряда вѣрныхъ людей. Я серьезно обдумалъ этотъ планъ и готовъ рисковать жизнью для исполненія его.

— Вы хотите совершить, сэръ, очень храбрый подвигъ, но онъ навѣрно не удастся, и мы потеряли бы только еще одного смѣльчака. Кромѣ того, будутъ въ правѣ упрекать меня въ томъ, что я разрѣшилъ такое безумное дѣло.

— Какъ, — воскликнулъ я, внѣ себя отъ отчаянія и забывая, съ кѣмъ говорилъ: — этотъ измѣнникъ будетъ безнаказанно благоденствовать, а человѣкъ, который исполнилъ то, что считалъ своимъ долгомъ, погибнетъ позорною смертью.

Произнеся эти слова, я вдругъ опомнился и посмотрѣлъ на него, опасаясь, что сказалъ слишкомъ много. Онъ стоялъ теперь передъ огнемъ и, обернувшись ко мнѣ, произнесъ съ такимъ торжественнымъ выраженіемъ лица, котораго я никогда не видывалъ во всей своей жизни:

— Мистеръ Винъ, Богъ покараетъ измѣнника. Предоставимъ этого человѣка тому позору, который ждетъ его въ продолженіе всей его жизни. Вашъ планъ не подлежитъ моему обсужденію, но вы вполнѣ исполнили свой долгъ въ отношеніи вашего друга, и, видитъ Богъ, мнѣ дорого стоило поступить въ этомъ дѣлѣ такъ, какъ я считалъ своей обязанностью. Теперь, прошу васъ, не продолжайте далѣе нашего печальнаго разговора.

— Я не могу достаточно поблагодарить ваше превосходительство, — произнесъ я, низко кланяясь, — за ту доброту, съ которою вы выслушали дерзкую рѣчь слишкомъ смѣлаго молодого человѣка.

— Все, что вы говорили, только дѣлаетъ вамъ честь, сэръ, — отвѣчалъ генералъ: — мой усердный поклонъ мистриссъ Винъ.

Я еще разъ поклонился и хотѣлъ выйти изъ комнаты, но онъ меня остановилъ.

— Позвольте мнѣ васъ удержать еще на минутку. Попросите сюда мистера Гарисона, моего секретаря.

Я исполнилъ его просьбу и сталъ ждать съ любопытствомъ, что за этимъ послѣдуетъ.

— Мистеръ Гарисонъ, достаньте мнѣ бумаги капитана Вина, — сказалъ Вишингтонъ, и когда секретарь подалъ требуемое, то онъ взялъ пергаментный листъ, подписалъ его и передалъ мнѣ, говоря:

— Гамильтонъ но мнѣ приставалъ съ этимъ дѣломъ ужъ болѣе мѣсяца, но вашъ патентъ только теперь полученъ изъ конгресса. Вы назначены майоромъ въ третій Пенсильванскій полкъ и отправитесь на свою новую службу, когда сочтете это возможнымъ. Я надѣюсь, что ваша тетка будетъ довольна мной. А вотъ и Гамильтонъ, — прибавилъ генералъ при видѣ вошедшаго въ комнату любимаго адъютанта. — Я только что подписалъ патентъ мистера Вина. Вы позаботитесь, чтобъ всѣ распоряженія были сдѣланы относительно казни, назначенной назавтра въ 12 часовъ. Отъ каждой части войскъ должно присутствовать не менѣе восьмидесяти шеренгъ. Да смотрите, чтобъ никто изъ моего штаба не былъ тамъ, и чтобъ до вечера этотъ домъ былъ запертъ для всѣхъ. Я не буду заниматься никакими дѣлами, исключая самыхъ экстренныхъ. Во всякомъ случаѣ наблюдите, чтобы я остался одинъ въ своей комнатѣ отъ 11 до 1 часа. Добраго вечера, мистеръ Винъ; я надѣюсь, что надняхъ вы окажете мнѣ честь отобѣдать у меня. Пожалуйста, не забудьте объ этомъ, мистеръ Гамильтонъ.

Я поклонился и вышелъ изъ комнаты, пораженный добротой этого великаго человѣка.

— Онъ любитъ молодежь, — сказалъ мнѣ Гамильтонъ, — старика онъ отослалъ бы безъ всякой церемоніи и тотъ удалился бы, не солоно хлебавъ.

Было уже поздно ночью, и чтобъ не много успокоиться, я сталъ ходить взадъ и впередъ по большой дрогѣ. Небо было ясное, звѣздное, а въ лагерѣ всѣ спали. Наконецъ, я машинально направился къ тюрьмѣ, гдѣ содержался Андрэ, и, обойдя ее окольною дорогой, очутился на большой открытой полянѣ, посрединѣ которой возвышались два высокихъ столба, соединенныхъ перекладиной. Это была висѣлица. Я вздрогнулъ, отвернулся съ ужасомъ и быстро вернулся въ квартиру Джака.

О страшной сценѣ, разыгравшейся 2-го октября въ 12-ть часовъ, я скажу немного. Никогда преждевременная смерть не уносила въ могилу такого благороднаго человѣка и доблестнаго воина, какъ бѣдный Андрэ. Я добился разрѣшенія стоять у дверей тюрьмы, когда его повели на казнь. Онъ остановился и очень блѣдный, въ своемъ красномъ мундирѣ, сказалъ съ улыбкой:

— Благодарю васъ, Винъ; да благословитъ васъ Господь.

И онъ продолжалъ идти твердою поступью къ мѣсту позорной смерти; по дорогѣ онъ даже кланялся своимъ судьямъ. Согласно моему обѣщанію, я пошелъ за печальною процессіей до вершины горы. Трудно было найти болѣе красивую мѣстность. На сѣверѣ тянулись зеленые откосы Пермонскихъ горъ; на западѣ плоская равнина опускалась къ берегу Гудсона, а на югѣ и востокѣ сверкали всѣми роскошными оттѣнками осени безконечные лѣса. Я и теперь вижу передъ собою всѣ эти красоты природы и толпы зрителей, безмолвно, съ сожалѣніемъ смотрѣвшихъ на роковое зрѣлище. Я закрылъ глаза и молился о душѣ, переходившей въ вѣчность. Наступила мертвая тишина, среди которой я слышалъ голосъ полковника Скаммеля, читавшаго приговоръ. Затѣмъ, раздались скрипъ телѣги, отдаленный ропотъ толпы и шаги расходившихся зрителей. Все было кончено.

Попытка похитить Арнольда, которую я предложилъ Вашингтону, была впослѣдствіи сдѣлана сержантомъ Чампомъ, но неудачно. Я же все-таки убѣжденъ, что съ успѣхомъ исполнилъ бы свой планъ.

Много лѣтъ спустя, я однажды шелъ въ Лондонѣ по улицѣ Страндъ и неожиданно, поднявъ голову, увидалъ передъ собой Арнольда и его жену. Онъ похудѣлъ, опустился, и лицо его выражало ясные слѣды мрачнаго разочарованія и безполезныхъ укоровъ совѣсти. Бывшая красавица Маргарита также поблѣднѣла, но съ печальною нѣжностью смотрѣла на него. Ея любовь была все, что у него оставалось на землѣ: бѣдный, убитый, всѣми презираемый и всѣми оскорбляемый, онъ быстро приближался къ могилѣ. Раскаивался ли онъ въ своей измѣнѣ? Это извѣстно одному Богу. Но слѣдя за нимъ, пока онъ не скрылся изъ моихъ глазъ, я не могъ не вспомнить словъ нашего великаго вождя: „Богъ покараетъ измѣнника“.

XXVII.

Долгая зима 1780 и 1781 года съ ея перемѣнчивыми судьбами на югѣ не произвела въ моей жизни никакой перемѣны. Постоянныя тревоги отнимали возможность получить отпускъ. Мы учили новобранцевъ, маршировали то туда, то сюда и, сидя у бивачныхъ огней, критиковали нашихъ вождей, завидуя товарищамъ, которые подъ начальствомъ Вильямса, Маріона и Маргана постоянно тревожили лорда Кориволлиса въ Каролинахъ. Въ концѣ января мы узнали съ радостью о пораженіи Тарльтона при Каупенетѣ и наконецъ въ апрѣлѣ о битвѣ подъ Гильфордомъ. Мы постоянно находились въ движеніи, что очень не нравилось нашимъ мудрецамъ: не успѣвали мы расположиться въ шалашахъ, какъ насъ снова переводили въ другое мѣсто подъ предлогомъ хорошей погоды или торійскаго набѣга.

Сэра Генри оставляли въ невѣдѣніи, откуда произойдетъ окончательный напоръ на Нью-Іоркъ — съ сѣвера или съ Джерсея, а когда онъ сталъ подозрѣвать, что нашъ главнокомандующій имѣлъ цѣлью взять не городъ, а цѣлую армію, то уже было поздно. Нашъ храбрый старый соколъ, такъ долго дремавшій, сталъ ерошить свои перья и обдумывать одинъ изъ тѣхъ неожиданныхъ налетовъ на свою жертву, которые обнаруживали военный геній въ этомъ терпѣливомъ, учтивомъ джентельменѣ. Онъ быстро на опытѣ учился искусству вести войну.

Наконецъ, какъ я уже сказалъ, даже мы, простыя пѣшки въ гигантской игрѣ, въ которой рѣшалась судьба имперій, стали соображать, зачѣмъ насъ заставляли тревожить и удерживать бѣднаго сэра Генри. Онъ уже однажды не успѣлъ оказать помощи Бургойну, а теперь снова поддался обману къ явной гибели лорда Корнволлиса.

Но все это произошло весной, а зима до февраля была очень печальная на бивакахъ, гдѣ насъ плохо кормили, гдѣ постоянно случались безпорядки и дезертирства, гдѣ наконецъ мы болѣе теряли людей отъ горячекъ, чѣмъ отъ непріятельскаго огня. Благодаря послѣднему обстоятельству, насъ посѣтилъ въ Мористаунѣ знаменитый докторъ, Бенджаминъ Рушъ.

Этотъ почтенный джентельменъ былъ большимъ любимцемъ тетки Теноры, хотя они постоянно спорили, сходясь лишь въ одномъ — въ любви къ родинѣ. Я полагаю, что онъ оказывалъ и мнѣ расположеніе, потому что зналъ, какъ я глубоко уважалъ его за его великія знанія и преданность отечеству.

Въ то время мы были расположены вокругъ Мористауна, въ Нью-Джерсеѣ. У насъ былъ большой балъ въ тотъ вечеръ, когда пріѣхалъ Рушъ, и я только что окончилъ пудрить свои волоса, и Джакъ старательно завязывалъ мнѣ косу, какъ неожиданно въ мой шалашъ заглянулъ знаменитый медикъ.

— Здравствуйте, Гью, и вы Джонъ Вордеръ, — произнесъ ощ». — Можно у васъ что нибудь перекусить?

Мы встрѣтили его съ распростертыми объятіями и предложили ему селедку, очень старую и сухую, да черствый сухарь. Онъ назвалъ насъ изнѣженными расточителями за то, что мы расходуемъ муку на волоса, и успокоился только, когда мы увѣрили его, что эта пудра происходила изъ мѣшка старой, заплѣснѣвшей муки. Тогда онъ сталъ шутить, увѣряя, что обычай пудрить волосы былъ особенно удобенъ для докторовъ, придавая имъ преждевременныя сѣдины и соединенную съ ними мудрость; вообще онъ, какъ всегда, болталъ весело, забавно, цинично, съ оттѣнкомъ горечи.

Мы съ Джакомъ, покуривая трубки, слушали съ любопытствомъ его разсказъ о добрыхъ вѣстяхъ съ юга, гдѣ, повидимому, генералъ Гринъ проигрывалъ сраженія и одерживалъ стратегическія побѣды, скорѣе благодаря случаю, чѣмъ своему военному генію.

— А отчего, — продолжалъ докторъ: — вашъ генералъ ничего не дѣлаетъ? Развѣ арміи созданы для того, чтобъ сидѣть, сложа руки?

Я почтительно напомнилъ ему, что единственные успѣхи зимой были одержаны его превосходительствомъ, и что вообще въ холодное время было трудно воевать. На это не былъ бы способенъ даже такой полководецъ, какъ Марльбворо. Но Бушъ отвѣчалъ, что нашъ генералъ никогда не кончитъ войны, такъ какъ революціи никогда не доводились до успѣшнаго конца тѣми лицами, которыя ихъ возбуждали. Вообще, по мнѣнію доктора, нашъ главнокомандующій былъ слабохарактерный и неспособный человѣкъ, въ чемъ вскорѣ всѣ убѣдятся.

Въ эту минуту въ дверяхъ показался Гамильтонъ, и когда мы его познакомили съ докторомъ Рушемъ, то онъ воскликнулъ: Позвольте мнѣ съ вами не согласиться насчетъ нашего генерала. Онъ въ разговорѣ тяжелъ, не занимателенъ и больше молчитъ, чѣмъ говоритъ, но онъ не слабохарактеренъ и очень способный человѣкъ. Онъ всегда остороженъ, но рѣшителенъ въ минуту дѣйствія.

— Онъ не полководецъ, — отвѣчалъ докторъ: — и никогда не будетъ имъ.

— Онъ учится вмѣстѣ со всѣми нами военному искусству, — продолжалъ Гамильтонъ: — это тяжелая школа, сэръ, и въ концѣ концовъ побѣду одержитъ тотъ, у кого наиболѣе твердый характеръ, а нашъ главнокомандующій именно этимъ и отличается: онъ замѣчательно умѣетъ сдерживать свой языкъ и свою натуру, несмотря на всю ихъ горячность.

— Пустяки, — воскликнулъ докторъ: — вся страна имъ недовольна, и намъ бы слѣдовало выбирать главнокомандующаго на одинъ годъ.

Многіе поддерживали это странное мнѣніе, и Гамильтонъ только улыбнулся, но ничего не отвѣчалъ.

Джакъ вспыхнулъ, но я бросилъ на него знаменательный взглядъ, и онъ сдержалъ свой гнѣвъ. Дѣйствительно не намъ, молодымъ людямъ, было опровергать почтеннаго доктора, какъ бы онъ ни ошибался. Этотъ самый Рушъ съ Адамсонъ и нѣкоторыми другими поддерживалъ Гэдса въ 1778 году и поставилъ его во главѣ военнаго вѣдомства, что привело дѣла въ полный безпорядокъ. Насколько онъ принималъ участіе въ планѣ Гэдса, Конвеня и Ли свергнуть нашего главнокомандующаго, — не извѣстно, и тетка Тенора увѣряла, что онъ не былъ причастенъ къ этой интригѣ, но при всемъ его благородствѣ и честности онъ былъ очень упоренъ въ своихъ враждебныхъ чувствахъ и если кого ненавидѣлъ, то съ искреннимъ пыломъ. Этотъ заговоръ лопнулъ послѣ того, какъ Ли былъ взятъ въ плѣнъ, а Кадволадеръ застрѣлилъ Конвея, пустивъ ему пулю въ ротъ съ цѣлью заставить замолчать его лживый языкъ. Это обстоятельство не перемѣнило, однако, взглядовъ доктора Руша. Когда же онъ поссорился съ докторомъ Шиппеномъ и представилъ противъ него тяжелыя обвиненія, то Вашингтонъ одобрилъ оправданія его соперника и выразился о немъ очень рѣзко. Я полагаю, что онъ никогда не могъ простить этого нашему главнокомандующему, и этимъ, вѣроятно, объяснялась его критика всѣхъ дѣйствій генерала. Какъ бы то ни было, я очень любилъ стараго доктора и всегда буду чтить его память, какъ человѣка, оказавшаго большія услуги своей родинѣ въ особенности во время желтой лихорадки, свирѣпствовавшей въ 1798 году.

Поэтому я былъ очень радъ его видѣть и съ любопытствомъ разспрашивалъ его о томъ, что дѣлалось въ Филадельфіи. По его словамъ, въ положеніи отца не произошло никакой перемѣны, тетка Ренора поживала попрежнему, но Дартея какъ будто была озабочена, но чѣмъ — онъ не зналъ. Она уже давно перестала отвѣчать на мои и Джака любезныя привѣтствія, которыя мы посылали ей черезъ тетку, и мы не имѣли о ней никакихъ извѣстій; теперь же оказывалось, что мистриссъ Пенистонъ настаивала на возвращеніи къ ея родственникамъ Де-Лансеямъ въ Нью-Іоркъ, но Дартея упорно отказывалась покинуть Филадельфію. Кромѣ всего этого, докторъ Рушъ сообщилъ намъ, что мистриссъ Арнольдъ приказали уѣхать изъ города, и что онъ, докторъ, всегда подозрѣвалъ ея мужа въ измѣнѣ. Наконецъ мы наговорились досыта, и докторъ легъ спать на мою кровать, а мы съ Джакомъ отправились на балъ.

Несмотря на всѣ наши заботы и лишенія, мы танцовали до поздняго часа, и добрые обыватели Мористауна, я, право, не знаю, какимъ образомъ устроили такой великолѣпный ужинъ, какого мы уже давно не видывали. Я имѣлъ удовольствіе сидѣть рядомъ съ графомъ Рошамбо и герцогомъ Лозеномъ, которые наговорили мнѣ много комплиментовъ насчетъ моего прекраснаго французскаго выговора, чѣмъ я былъ обязанъ вмѣстѣ со всѣмъ, что во мнѣ есть хорошаго, моей матери. Вообще это былъ очень веселый и пріятный вечеръ; даже нашъ главнокомандующій какъ будто забылъ о войнѣ и танцовалъ минуэтъ прежде съ леди Стерлингъ, а потомъ съ мистриссъ Гримъ. Онъ былъ любезенъ и учтивъ, но, какъ мнѣ казалось, танцы не очень занимали его.

Въ маѣ мѣсяцѣ мы опять стали двигаться то направо, то налѣво, и произошло нѣсколько стычекъ съ непріятелемъ. Между тѣмъ дѣла приняли болѣе счастливый оборотъ на югѣ. Послѣ длиннаго ряда неудачъ, Гринъ, видимо, научился новому военному дѣлу, и наконецъ лордъ Кориволлисъ, доведенный до отчаянія постоянными преслѣдованіями по территоріи, недостаточно богатой для прокормленія его войскъ, ретировался передъ «мальчишкой» Лафайетомъ, о которомъ онъ такъ презрительно отзывался, и сталъ искать спокойствія и провіанта на берегу, въ Іорктаунѣ, тогда какъ «мальчишка генералъ», занявъ выгодную позицію у Мальверна, началъ окапываться и зорко наблюдать за англичанами. Узнавъ о положеніи лорда Корнволлиса и убѣжденный въ томъ, что можетъ разсчитывать на помощь французскаго флота, Вашингтонъ принялъ одно изъ тѣхъ быстрыхъ рѣшеній, которыя такъ странно противорѣчили съ его обычною терпѣливою осторожностью. Оставивъ значительный отрядъ въ Вестъ-Пойнтѣ, онъ тайно и съ необыкновенною поспѣшностью двинулся черезъ Джерсей. Даже его ближайшіе помощники, генералы, не знали его настоящихъ намѣреній до той минуты, какъ мы обратили наши силы на югъ. Только тогда всѣ узнали о цѣли нашего движенія, и нѣкоторые даже стали упрекать Вашингтона въ излишней смѣлости. Сэръ Генри былъ окончательно обманутъ, такъ какъ уже наступилъ августъ мѣсяцъ.

Въ Трентонѣ я получилъ назначеніе, которое меня очень удивило. Французскій корпусъ шелъ вмѣстѣ съ нами, а Де-Грасъ съ большимъ флотомъ стоялъ въ Чазопикской бухтѣ. Депеши на французскомъ языкѣ постоянно получались въ нашемъ главномъ штабѣ и отправлялись оттуда, а нашъ генералъ очень плохо зналъ пофранцузски. Дюпонсо, состоявшій при маркизѣ Лафайетѣ, былъ вполнѣ компетентенъ во французскомъ и анлійскомъ языкахъ, но, кромѣ еще одного офицера, въ штабѣ Вашингтона никто не умѣлъ говорить и писать пофранцузски, а потому этотъ адъютантъ былъ заваленъ работой, что порождало медленность и нѣкоторый безпорядокъ. Поэтому герцогъ Лозенъ, которому я очень понравился на балу въ Мористаунѣ, предложилъ, чтобъ меня назначили сверхштатнымъ адъютантомъ, а, по всей вѣроятности, Лафайетъ поддержалъ его ходатайство. Во всякомъ случаѣ, 29-го августа, въ Трентонѣ я получилъ приказъ сдать свою роту и отправиться въ главную квартиру его превосходительства въ Филадельфіи, гдѣ состоять при полковникѣ Тильгманѣ въ качествѣ сверхштатнаго адъютанта главнокомандующаго. Вмѣстѣ съ этимъ я былъ произведенъ въ подполковники. Кромѣ приказа, я получилъ письмо отъ Гамильтона, который поздравлялъ меня и объяснялъ причину моего неожиданнаго повышенія.

Рано утромъ 2-го сентября я переправился на плоту черезъ Делаваръ и поскакалъ въ мой родной городъ, куда уже вступали французы. Я покинулъ Филадельфію въ 1777 году юношей безъ всякаго чина, а возвращался теперь подполковникомъ въ 28 лѣтъ. Я могъ вполнѣ гордиться этимъ, такъ какъ одолженъ былъ всѣмъ только честной службѣ отечеству:

Наши союзники остановились въ предмѣстьяхъ города, чтобы почиститься, и затѣмъ продолжали путь въ блестящихъ бѣлыхъ мундирахъ, съ развѣвающимися знаменами и подъ звуки громкой музыки. Я присоединился къ нимъ и ѣхалъ рядомъ съ Лозеномъ до Виньской улицы, гдѣ они повернули къ Центральному скверу, съ цѣлью тамъ остановиться на бивакѣ. Я же направился къ дому тетки Теноры, но двери его оказались запертыми. Очевидно всѣ отправились на встрѣчу французовъ. Я снова вскочилъ на лошадь и поѣхалъ домой. Тамъ также никого не было, и, поставивъ лошадь на конюшню, я прошелъ въ гостиную, гдѣ у отвореннаго окна сидѣлъ мой отецъ.

Онъ ужасно похудѣлъ, и одежда висѣла на немъ, какъ на вѣшалкѣ. Увидавъ меня, онъ всталъ, и на лицѣ его выразилось безпокойство. Я не выдержалъ, бросился къ нему, обнялъ его и поцѣловалъ на обѣ щели. Онъ слегка оттолкнулъ меня и, пристально смотря мнѣ въ глаза, сказалъ:

— Это Гью. Твоя мать будетъ очень рада видѣть тебя.

Онъ видимо думалъ, что моя мать была еще жива, и это еще болѣе увеличило тяжелое впечатлѣніе, которое произвела на меня происшедшая въ немъ физическая перемѣна.

Я что-то пробормоталъ, самъ не зная что, а онъ произнесъ:

— Твоя мать очень будетъ рада видѣть тебя. Она на верху… на верху. Она ухаживаетъ за твоей маленькой сестрой. Елина дурно провела ночь.

Произнеся эти слова, онъ опустился въ свое кресло и замолчалъ. Повидимому, только мертвые были для него живы, и я впервые слышалъ, чтобъ онъ называлъ по имени мою маленькую сестру, которая умерла тридцать лѣтъ передъ тѣмъ. Долго смотрѣлъ я на него съ глубокою печалью, но онъ, казалось, этого не замѣчалъ. Наконецъ онъ снова прервалъ молчаніе.

— Твоя мать все ждала твоихъ писемъ. Ты напрасно не писалъ. Я ей говорилъ, что ты всего находился въ отсутствіи недѣлю, но она думаетъ, что больше.

Я тщетно старался пробудить въ немъ сознаніе о настоящемъ и разсказывалъ ему объ арміи и войнѣ. Онъ не слушалъ меня, и голова его вскорѣ поникла, а глаза закрылись.

Мнѣ такъ горько было смотрѣть на эту живую развалину, что, позвавъ Тома, я удалился.

Впослѣдствіи я узналъ, что отецъ никогда не выходилъ изъ дому и постоянно сидѣлъ у окна съ трубкой во рту, хотя ему было все равно, курилъ ли онъ или нѣтъ. По временамъ его навѣщали старые пріятели, но онъ никого не узнавалъ. Однимъ словомъ я совершенно потерялъ отца, который впрочемъ никогда не былъ для меня близкимъ человѣкомъ.

Потомъ я отправился къ полковнику Тильгману въ городскую таверну, гдѣ остановился Вашингтонъ, и, явившись по начальству, уже считалъ себя вправѣ поспѣшить къ теткѣ.

Она приняла меня съ распростертыми объятіями, и отъ нея я узналъ, что дѣлала Дартея. Она была здорова и все еще находилась въ Филадельфіи, но въ послѣднее время постоянно была не въ духѣ. Что касается до негодяя Артура, то тетка Тенора ничего о немъ не знала. Письма изъ непріятельскаго лагеря доходили съ трудомъ, и не извѣстно было, переписывались ли попрежнему Дартея и Артуръ. Когда я объяснилъ теткѣ, что генералъ Арнольдъ посылалъ меня по наущенію Артура съ опаснымъ порученіемъ, то она воскликнула:

— Неужели онъ хотѣлъ тебя запутать? Это невѣроятно. Надѣюсь, что вы никогда съ нимъ болѣе не встрѣтитесь.

— Напротивъ, тетка Тенора, — отвѣчалъ я, — я всего болѣе на свѣтѣ желаю его встрѣтить.

— Нѣтъ, Боже избави. Впрочемъ, наврядъ ли это когда и случится? Ты долженъ повидать Дартею. Вѣроятно, ты не долго здѣсь останешься, но смотри, приходи ко мнѣ въ полномъ мундирѣ; я хочу видѣть моего мальчика во всемъ его блескѣ. Приведи завтра ко мнѣ обѣдать мистера Гамильтона и кого нибудь изъ французовъ.

Такъ какъ я не зналъ сколько времени останусь въ городѣ и будутъ ли у меня впослѣдствіи свободныя минуты, то я счелъ нужнымъ поговорить съ теткой тугъ же о печальномъ положеніи отца и о другихъ дѣлахъ. Ее особенно занималъ вопросъ о купчей на Винкотъ, которая такъ странно попала мнѣ въ руки, и хотя я повторилъ, что нисколько не заботился объ этомъ семейномъ помѣстьѣ, но не могъ не согласиться съ теткой, что у Артура Вина была серьезнѣе причина ненавидѣть меня, чѣмъ ревность или месть за нанесенное ему мною оскорбленіе.

— Этотъ актъ находится у Джемса Вильсона, — сказала тетка, — и мы о немъ поговоримъ подробнѣе потомъ, когда лорда Кориволлиса возьмутъ въ плѣнъ, и ты будешь генераломъ. А теперь ступай къ Даргеѣ, и дай мнѣ знать, сколько ты приведешь завтра гостей ко мнѣ обѣдать. Да пришли полдюжины старой мадеры изъ погреба твоего отца. Но самъ разлей въ бутылки изъ боченка, а не поручай этого черному Тому, смотри, разлей осторожнѣе.

Дартея жила не далеко отъ тетки Теноры и когда я шелъ по улицѣ, а въ особенности когда очутился въ гостиной мистриссъ Пенистонъ и ждалъ появленія молодой дѣвушки, то сердце мое такъ тревожно билось, какъ я не ощущалъ на полѣ брани.

Наконецъ, на лѣстницѣ раздался шорохъ платья, и въ комнату вошла Дартея, блѣдная, серьезная, но еще болѣе прелестная, чѣмъ когда либо. Она остановилась въ дверяхъ и хотѣла церемонно мнѣ поклониться, но потомъ передумала и, подбѣжавъ ко мнѣ, протянула обѣ руки.

— Здравствуйте, мистеръ Винъ, я очень рада васъ видѣть. Вы всѣ идете на югъ, не правда ли?

Я отвѣчалъ утвердительно и прибавилъ, что былъ очень радъ провести въ Филадельфіи хоть нѣсколько дней. При этомъ я, конечно, объявилъ Дартеѣ о своемъ повышеніи.

— Я всегда очень рада успѣхамъ моихъ друзей, — отвѣчала Дартея, — но, вы знаете, я остаюсь вѣрна торійскимъ принципамъ. Я видѣла вашего Вашингтона и нашла, что онъ молодецъ. Онъ мнѣ очень понравился, особенно тѣмъ, что смахиваетъ на мистера Арнольда.

— Какъ вамъ не стыдно такъ говорить! — произнесъ я и затѣмъ разсказалъ ей печальную исторію Андрэ, но, конечно, скрылъ то, что онъ говорилъ мнѣ объ Артурѣ.

Хотя ей все это было давно извѣстно, но она поблѣднѣла, и глаза ея наполнились слезами.

— Эта несчастная измѣна началась еще въ то время, когда Арнольдъ былъ въ Филадельфіи? — спросила она.

— Я думаю, но почему вы объ этомъ спрашиваете?

Въ продолженіе нѣсколькихъ минутъ она молчала, а потомъ, опустивъ глаза, промолвила:

— Я не могу понять мужчинъ, мистеръ Винъ. Они во время войны дозволяютъ себѣ такіе поступки, которые считаютъ позорными въ мирную эпоху.

Меня удивили ея слова, и я подумалъ, неужели она отгадала, что Артуръ былъ замѣшанъ въ эту исторію.

— А Пегги Шиппенъ также запутана въ измѣнѣ?

— Нѣтъ, нѣтъ.

— Я очень рада за нее, но еслибъ я была на ея мѣстѣ, то навсегда съ нимъ разсталась бы. Нельзя жить съ человѣкомъ, который способенъ на такія черныя дѣла.

— Но все-таки онъ ея мужъ, — замѣтилъ я, ожидая съ нетерпѣніемъ ея отвѣта.

— Да, но мужъ безчестный. Нѣтъ, нѣтъ, я должна уважать человѣка, котораго я люблю, или моя любовь умретъ, да, умретъ. Бѣдная Пегги! Но перемѣнимъ разговоръ. Проклятая война! Мы, можетъ быть, болѣе никогда не увидимся. А какъ поживаетъ капитанъ Красная Дѣвица? Мы его увидимъ?

— Не думаю, — отвѣчалъ я вставая: — армія уже двинулась на Честеръ. Прощайте.

Она поднялась съ кресла.

— Что же, Дартея, я удалюсь также безнадежно, какъ прежде?

— Зачѣмъ вы такъ безжалостны ко мнѣ, вашему другу?

— Развѣ я безжалостенъ?

— Да. Бывало я говорила мужчинамъ: нѣтъ, и болѣе не думала о нихъ, а теперь сердце мое болитъ. Ужъ эта проклятая война! Я постарѣла, и огорчить человѣка, да еще такого, какъ вы, мнѣ больно. Этого прежде я не ощущала.

— Но вы еще не сказали мнѣ: нѣтъ, а я человѣкъ упрямый.

— Зачѣмъ вы заставляете меня сказать: нѣтъ? Вы хорошо знаете, что я думаю и чувствую. Зачѣмъ настаивать на объясненіи? Было бы добрѣе этого не дѣлать.

— Я васъ не понимаю.

— Такъ уходите. Я невѣста Артура Вина и не получала уже съ годъ отъ него писемъ, а сама не могу ему переслать вѣсточки.

Я могъ отдать ей письмо миссъ Франксъ и разсказать исторію его низкой измѣны, но что-то меня удержало.

— Я могу доставить ваше письмо черезъ нашу линію.

— Вы странный человѣкъ, мистеръ Винъ, вы благородный джентельменъ. Нѣтъ, вы не можете оказать мнѣ этой услуги, но все-таки благодарю васъ.

— Такъ прощайте, но помните, что я васъ буду любить до конца своей жизни, Дартея.

— Уходите, — промолвила она едва слышно.

— Прощайте, — повторилъ я и направился къ дверямъ.

— Приходите въ другой разъ, когда можете, и не думайте дурно обо мнѣ.

— Зачѣмъ я буду думать о васъ дурно?

— Да, да.

Я не понималъ ея, но видѣлъ, что она находилась въ большемъ волненіи.

— Я дала ему слово, мистеръ Винъ, — промолвила Дартея послѣ минутнаго молчанія, — а я не легко нарушаю свое слово. Но, можетъ быть, вы полагаете, что женщины не имѣютъ сознанія о чести, которое исключительно принадлежитъ однимъ мужчинамъ.

— А вы дѣйствительно любите его, Дартея?

— Его здѣсь нѣтъ, чтобъ вамъ отвѣтить, а я не хочу отвѣчать, — воскликнула она, нетерпѣливо топая своею маленькою ножкой: — если вы сейчасъ не уйдете, то я возненавижу васъ, а я… я не хочу васъ ненавидѣть, Гью Винъ.

Снова я почувствовалъ страстное желаніе сказать ей все, что я зналъ, но она говорила правду: Артура тутъ не было, а я долженъ былъ прежде объясниться съ нимъ и представить такія доказательства, которыхъ не могли бы опровергнуть ни ея любовь, ни его хитрость. А что же послѣдовало бы за этимъ? Я, конечно, убилъ бы его, но Дартея? Всѣ мои надежды на счастье были бы разомъ покончены, и, однако, я вполнѣ сознавалъ, что въ ту минуту, когда встрѣчусь съ нимъ лицомъ къ лицу, никакое соображеніе не удержитъ меня. Въ тѣ дни ненависть была для меня доступна, и я ненавидѣлъ всѣмъ своимъ существомъ. Еслибъ я еще былъ увѣренъ въ любви Дартеи, то, быть можетъ, ощутилъ бы колебаніе, но теперь я только жаждалъ той минуты, когда скрещу съ нимъ шпаги. Конечно, мои чувства были тогда грубы и дики, но во времена моей юности люди любили и ненавидѣли такъ, какъ теперешнимъ юношамъ не доступно любить и ненавидѣть. Наше поколѣніе дышало силой и одушевленіемъ; за то мы и сдѣлали кое-что, чѣмъ можетъ насъ помянуть съ благодарностью весь свѣтъ.

XXVII.

Къ 7-му сентября маркизъ Лафайетъ занялъ перешеекъ Іоркскаго полуострова. Болѣе смѣлый человѣкъ, чѣмъ Корнволлисъ, попытался бы пробить себѣ дорогу чрезъ наступающую на него армію, но онъ ждалъ, чтобъ къ нему пришелъ на выручку флотъ, а съ моря явились только суда Де-Грасса. 26-го сентября къ войскамъ маркиза передъ Вильямсбургомъ присоединилось еще шестнадцать тысячъ человѣкъ. Нашъ старый, спокойный соколъ держалъ теперь англійскаго лорда въ своихъ когтяхъ и уже приготовлялся къ рѣшительнымъ дѣйствіямъ.

Чтобы не опередить арміи, Вашингтонъ, покинувшій Филадельфію раньше насъ, заѣхалъ на нѣсколько дней къ себѣ домой, гдѣ онъ не былъ болѣе шести лѣтъ, а его штабъ послѣдовалъ за нимъ на слѣдующій день. Какъ въ городѣ, такъ и на пути по Делавару я работалъ столько, сколько мнѣ никогда не приходилось во всей моей жизни. Французы шли рядомъ съ нами, и для поддержанія порядка надо было писать приказы на двухъ языкахъ; кромѣ того, приходилось постоянно посылать депеши и письма на французскомъ языкѣ. Наконецъ адъютантъ, говорившій пофранцузски, долженъ былъ скакать взадъ и впередъ въ тѣ свободныя минуты, когда его перо не было занято.

Несмотря на мой тяжелый трудъ, эта дѣятельность была для меня чрезвычайно полезна, такъ какъ я находился въ постоянныхъ сношеніяхъ съ молодыми и старыми офицерами, которые принадлежали къ лучшему обществу Европы и отъ которыхъ я могъ многому научиться. Кажется, Шастелю сказалъ, что Вашингтонъ отличался утонченными манерами, которыя рѣдко было встрѣтить между нашими офицерами. Напротивъ, ваши союзники, французскіе джентльмены, до того изучили всѣ тонкости свѣтскаго обращенія, что любезныя, пріятныя манеры, казалось, составляли неотъемлемую принадлежность ихъ личностей.

Неудивительно, что они считали насъ грубыми, необтесанными людьми. Многіе изъ нашихъ джентльменовъ не участвовали въ войнѣ, или были противъ нея. Въ нѣкоторыхъ изъ полковъ составъ офицеровъ былъ очень странный, и, по словамъ мемуаровъ Грейдона, это особенно замѣчалось въ войскахъ Новой Англіи. Но все таки человѣкъ безъ всякихъ манеръ и даже съ грубымъ обращеніемъ можетъ такъ же хорошо сражаться, какъ маркизъ. А къ концу войны мы хотя попрежнему походили на Фальстафскій контингентъ, но наши офицеры и солдаты значительно выровнялись и были вполнѣ способны совершить тѣ подвиги, которыхъ ждала отъ нихъ страна.

Въ Маутъ-Вернонѣ мы, штабные, помѣщались отчасти въ домѣ главнокомандующаго, а отчасти вокругъ него; насъ кормили отлично, и я никогда не видалъ его превосходительство въ такомъ хорошемъ настроеніи. Онъ лично заботился о всѣхъ нашихъ нуждахъ и на время сбросилъ съ себя ту офиціальную маску сдержанности, которую онъ постоянно носилъ.

За обѣденнымъ столомъ онъ обыкновенно поручалъ одному изъ своихъ адъютантовъ провозглашать тосты. Наканунѣ нашего отъѣзда изъ помѣстья Вашингтона, полковникъ Тильгманъ послѣ нѣсколькихъ обычныхъ тостовъ сказалъ:

— Позвольте мнѣ, ваше превосходительство, предложить еще одинъ тостъ: за лорда Кориволлиса и за любезный пріемъ его въ нашей арміи.

Главнокомандующій разсмѣялся, что случалось съ нимъ очень рѣдко, и замѣтилъ:

— Погодите, мистеръ Тильгманъ, рыба еще не поймана.

— Но она уже въ сѣтяхъ, — сказалъ я.

— Молите Бога, чтобы сѣть оказалась надежной, — произнесъ Вашингтонъ торжественнымъ тономъ и пристально посмотрѣлъ на меня.

Я тогда предложилъ выпить за здоровье лэди Вашингтонъ и выразилъ нашу общую благодарность за радушный пріемъ въ его домѣ. Послѣ этого онъ всталъ и удалился изъ столовой, а Тильгману поручилъ наблюсти, чтобы намъ дали вдоволь вина.

14-го числа мы достигли Вильямсбурга. Арміи, какъ французская, такъ и американская быстро подходили по дивизіямъ. Къ 25-му мы уже получили съ флота пушки и фортификаціонныя принадлежности, такъ что были готовы къ дѣлу.

Я могу въ нѣсколькихъ словахъ объяснить положеніе непріятеля. Іоркскій полуостровъ лежитъ между рѣками Іоркомъ и Джемсомъ. На южномъ берегу первой находился маленькій городокъ Іоркъ. Его окружали семь редутовъ. Справа и слѣва отъ города тянулись глубокіе овраги и широкія заводи Іоркской рѣки. Всюду были расположены ретраншементы, окопы и груды срубленныхъ деревьевъ. На противоположной сторонѣ рѣки Глостерскій мысъ былъ сильно укрѣпленъ, а передъ нимъ стояла небольшая эскадра англійскихъ военныхъ кораблей; ниже фарватеръ былъ загроможденъ потопленными судами. Французскій флотъ стоялъ въ устьѣ рѣки, а мы занимали весь полуостровъ.

Ночь на 25-е нашъ главнокомандующій провелъ на чистомъ воздухѣ подъ деревомъ, крупныя коренья которыхъ служили ему подушкой; онъ спалъ очень хорошо, какъ мы всѣ видѣли, потому что штабъ помѣщался вокругъ него.

Въ эту ночь лордъ Корнволлисъ вывелъ войска изъ передовыхъ укрѣпленій и ретировался въ городъ. На слѣдующій же день мы заняли его прежнія позиціи, но, къ сожалѣнію, лишились полковника Скаммеля, который прежде принадлежалъ къ нашему штабу и веселая болтовня котораго часто забавляла главнокомандующаго. 28-го обѣ наши арміи прошли двѣнадцать миль по полуострову и остановились на бивакѣ въ двухъ миляхъ отъ города, куда должны были удалиться непріятельскіе пикеты.

Благодаря хорошей погодѣ, мы окончили къ 1-му октября линію ретраншементовъ, которые тянулись полумѣсяцемъ и опирались съ обоихъ концовъ въ рѣку. Два воздвигаемые нами редута жестоко обстрѣливались непріятелемъ, что мѣшало людямъ работать.

Въ этотъ день Вашингтонъ позвалъ меня и Тильгмана, занятыхъ письменною работой, и отправился съ нами на рекогносцировку. Насъ сопровождали его вѣрный негръ Билли, который часто зналъ болѣе о томъ, что дѣлалось въ арміи, чѣмъ штабъ главнокомандующаго, и пасторъ Евансъ, заботившійся о войнѣ болѣе, чѣмъ, быть можетъ, подобало его сану. Приближаясь къ непріятельскимъ линіямъ, мы сдѣлались предметомъ усердной пальбы. Но ядра перелетали черезъ насъ, и Билли сказалъ, обращаясь ко мнѣ:

— Не очень-то хорошо мѣтятъ красные мундиры.

Но неожиданно одно ядро рикошетомъ вонзилось въ землю передъ нами и засыпало васъ пылью.

— Насъ всѣхъ тутъ убьютъ, — произнесъ пасторъ, смотря съ сожалѣніемъ на свою новую поярковую шляпу, которая теперь была вся въ грязи.

— Вы бы лучше вернулись домой къ женѣ и дѣтямъ, — отвѣчалъ Вашингтонъ, — здѣсь вамъ не мѣсто, сэръ.

Мнѣ самому не очень нравилось быть безпомощною мишенью для непріятельскихъ выстрѣловъ, и я былъ очень радъ, когда мы повернули обратно.

Ночью на 9-е октября Вашингтонъ лично выстрѣлилъ изъ перваго орудія, и четверо сутокъ продолжалась съ обѣихъ сторонъ самая убійственная канонада.

Поздно вечеромъ, 10-го числа, Джакъ пришелъ въ мой шалашъ, и мы вмѣстѣ отправились насладиться этимъ роковымъ зрѣлищемъ съ высоты холма, возвышавшагося надъ нашей фортификаціонной линіей.

Громадное облако дыма висѣло надъ городомъ. По временамъ морской вѣтеръ разсѣивалъ его, и тогда на небѣ виднѣлись серебристая луна и безконечныя звѣзды. Мы долго лежали на землѣ и молчали подъ впечатлѣніемъ грозной канонады и назрѣвшихъ великихъ событій. Вдали семьдесятъ орудій громили городъ, и на нихъ отвѣчали непріятельскія батареи.

— Какъ страшно, — сказалъ я наконецъ, — на небѣ тихо, а на землѣ свирѣпствуетъ война.

— Да, — отвѣчалъ Джакъ, — я однажды сказалъ то же самое нашему великому Франклину, но онъ замѣтилъ, что только человѣческому главу кажется, что на небѣ все тихо, а никакое ядро не можетъ такъ быстро летѣть, какъ вращаются небесные міры и кометы; однако происходитъ ли тамъ такая же война, какъ у насъ, этого никто не можетъ сказать.

— Во всякомъ случаѣ война на землѣ ужасное явленіе, — произнесъ я, — и мы должны благодарить Бога, что ведемъ войну за справедливое дѣло.

И мы молча стали слѣдить за убійственной канонадой. Надъ нашими головами пролетали бомбы, оставляя за собою свѣтлый слѣдъ, и потомъ разрывались въ воздухѣ, падая на городъ и корабли или въ рѣку. Пока мы со страхомъ смотрѣли на это ужасное зрѣлище, неожиданно загорѣлся отъ выстрѣловъ сорокачетырехъ-пушечный корабль «Харонъ», и пламя, пожиравшее его мачты и снасти, увеличивало еще ужасы кровопролитной борьбы, къ грознымъ звукамъ которой примѣшивался лай собаки на отдаленной фермѣ. Наконецъ, корабль взлетѣлъ на воздухъ, освѣтивъ городъ, рѣку и лагерь необыкновеннымъ лучезарнымъ блескомъ. Лай собаки превратился въ жалобный вой.

И странно сказать, что среди разыгрывавшагося передъ нами эпилога кровавой борьбы между торжествующей юной республикой и униженнымъ старымъ королемъ, мы съ Джакомъ обращали болѣе всего вниманія на этотъ вой одинокой собаки. Часто, присутствуя при великихъ событіяхъ, люди останавливаются на мелочахъ и болѣе интересуются тѣмъ, что вовсе не заслуживаетъ вниманія.

Почти всю ночь провели мы съ Джакомъ на холмѣ, съ котораго открывался обширный видъ на всю окрестную страну, и то молча курили, то смотрѣли съ любопытствомъ на полетъ ядеръ и бомбъ, то спокойно разговаривали. Въ нашей бесѣдѣ мы касались всевозможныхъ предметовъ, но только не упоминали о Дартеѣ.

Когда стало, наконецъ, свѣтать, то Джакъ воскликнулъ:

— Проклятая собака, она не выходитъ у меня изъ головы. Ея вой не предвѣщаетъ ничего хорошаго, а намъ, вѣроятно, придется взять городъ штурмомъ.

— Только не говори мнѣ, что ты будешь убитъ, — отвѣчалъ я, — ты всегда объ этомъ толкуешь. У насъ каждый день столько убываетъ изъ строя, что не найдется достаточно собакъ, вой которыхъ объяснялъ бы ихъ смерть.

Джакъ разсмѣялся, и мы вернулись домой все подъ тѣ же раскаты убійственной канонады.

Ночью, 12-го октября, открыта была вторая паралель дивизіей барона Стейбена, въ которой служилъ Джакъ, и теперь оставалось только триста ярдовъ до непріятельскихъ укрѣпленій, но фланговый огонь двухъ редутовъ сильно мѣшалъ работѣ нашихъ людей.

На слѣдующій день полковникъ Тильгманъ поручилъ мнѣ написать необходимые приказы для штурмованія этихъ редутовъ. По его словамъ, маркизъ Лафайетъ желалъ, чтобъ его адъютантъ, капитанъ Жима, командовалъ американскимъ отрядомъ, назначеннымъ для штурма, но подполковникъ Гамильтонъ настаивалъ на своемъ правѣ занять этотъ рискованный постъ, такъ какъ онъ въ этотъ день командовалъ траншеями. Мой другъ Гамильтонъ съ февраля 1781 года покинулъ штабъ Вашингтона, и хотя главнокомандующій не измѣнилъ послѣ этого своихъ чувствъ къ нему, но, по моему мнѣнію, Гамильтонъ не былъ правъ, и я прямо высказалъ ему это въ глаза.

Въ этомъ случаѣ онъ написалъ Вашингтону письмо и настаивалъ на своемъ правѣ. Его превосходительство, всегда отличаясь справедливостью, рѣшилъ дѣло въ его пользу. Поэтому ему было поручено командовать штурмующей колонной, а весь отрядъ былъ поставленъ подъ начальство Лафайета.

Я написалъ всѣ необходимыя бумаги и занесъ ихъ въ книгу приказовъ. Поздно вечеромъ ко мнѣ забѣжалъ Джакъ и радостно объявилъ мнѣ, что его рота будетъ участвовать въ штурмѣ, но вмѣстѣ съ тѣмъ онъ принесъ три письма, написанныя имъ къ своему отцу, теткѣ Тенорѣ и Дартеѣ. Я засмѣялся и сказалъ, что не могу быть его душеприказчикомъ, такъ какъ самъ хотѣлъ участвовать въ этомъ дѣлѣ, хотя еще не зналъ, какъ это устроить. Онъ уговаривалъ меня не рисковать жизнію безъ всякой причины, такъ какъ моя служба нимало этого не требовала. Но я настаивалъ на своемъ, говоря, что мнѣ надоѣло писать письма и переводить бумаги.

Онъ ушелъ печальный и очень недовольный мною, а я отправился къ главнокомандующему.

Я засталъ его въ бесѣдѣ съ графами Цвейбрикенскимъ и Рошамбо, а такъ какъ Вашингтонъ только понималъ пофранцузски, а не могъ объясняться на этомъ языкѣ, то потребовались мои услуги въ качествѣ переводчика. Покончивъ съ ними, главнокомандующій спросилъ, нѣтъ ли еще какихъ дѣлъ, и я смѣло заявилъ, что очень бы желалъ принять участіе въ штурмѣ.

— А вы не дежурный 14-го? — сказалъ онъ.

— Нѣтъ.

— Такъ вы должны остаться въ штабѣ. Я не могу позволить, чтобъ офицеры не исполняли своихъ обязанностей.

Онъ произнесъ эти слова рѣшительнымъ и даже рѣзкимъ тономъ.

Я поклонился и послѣ минутнаго молчанія сказалъ:

— Я надѣюсь, ваше превосходительство, что вы были всегда довольны тѣмъ, какъ я исполнялъ свои обязанности.

— Да, всегда, а еслибъ я былъ недоволенъ, то прямо бы вамъ сказалъ.

— И я никогда не просилъ у вашего превосходительства никакой милости. Я былъ два раза раненъ, не бралъ отпуска въ продолженіе четырехъ лѣтъ и провелъ пять мѣсяцевъ въ англійской тюрьмѣ.

— Вы всѣ юноши одинаковы, — произнесъ Вашингтонъ, и улыбка показалась на его серьезномъ лицѣ: — полковникъ Гамильтонъ пришелъ въ ярость, что маркизъ хотѣлъ назначить на его мѣсто капитана Жимк, а теперь упрямый уэлецъ хочетъ напрасно рисковать своей жизнію. Но все-таки я хотѣлъ бы, чтобъ вся армія была одушевлена тѣмъ же духомъ, какъ вы.

Я позволилъ себѣ замѣтить, что полковнику Арману разрѣшили участвовать въ штурмѣ, какъ волонтеру, и просилъ, чтобы мнѣ не отказали въ томъ же.

— Это дѣло другое, — отвѣчалъ Вашингтонъ съ улыбкой: — волонтеромъ можно. Поговорите объ этомъ съ Гамильтономъ. Я надѣюсь, что вы теперь довольны мною. Ну, всѣ приказы написаны и всѣ распоряженія сдѣланы?

— Да, — произнесъ я и, поблагодаривъ его, удалился.

Я увидалъ полковника Гамильтона только на слѣдующее утро, и онъ удивился результату моей просьбы, но выразилъ свое удовольствіе идти на штурмъ вмѣстѣ со мной.

— Будьте передъ сумерками въ траншеѣ, — прибавилъ онъ, — французскій Овернскій полкъ подъ начальствомъ барона Віомениля поведетъ атаку на правый редутъ, а на нашу долю выпалъ редутъ № 10. У насъ все сѣверяне изъ Конектикута, Масачусета, Родъ-Айленда и Пенсильваніи. Вашъ другъ Вордеръ также пойдетъ съ нами, и въ нашихъ рядахъ попытаетъ счастья капитанъ Жима.

Передъ сумерками я уже лежалъ рядомъ съ другими людьми въ траншеяхъ. Мы всѣ молчали, а Гамильтонъ ходилъ взадъ и впередъ, оканчивая приготовленія и надѣвая всѣмъ солдатамъ и офицерамъ на лѣвую руку бѣлую повязку, по которой мы могли бы узнавать другъ друга въ темнотѣ.

Спустя нѣсколько времени, явились саперы съ фитилями, лѣстницами и топорами подъ начальствомъ капитана Киркпатрика. Ихъ помѣстили впереди траншей: всего насъ было четыреста человѣкъ.

Погода была холодная, и дождь моросилъ, но намъ было все равно, такъ какъ маркизъ велѣлъ разрядить ружья и дѣйствовать только штыкомъ. Джакъ былъ очень веселъ и шутилъ по обыкновенію съ своими солдатами.

Наконецъ я услышалъ голосъ маркиза, который скомандовалъ поанглійски, но съ страннымъ акцентомъ:

— Смирно.

Офицеры повторили команду, и все стихло.

— Прощай, — сказалъ Джакъ, протянувъ мнѣ холодную, дрожащую руку.

— Какой ты идіотъ! — отвѣчалъ я.

Было ровно восемь часовъ, и неожиданно прекратилась наша канонада. Я видѣлъ, какъ маркизъ стоялъ въ нѣсколькихъ шагахъ и пристально смотрѣлъ на нашъ лагерь. Непріятель обрадовался передышкѣ и также прекратилъ огонь. Я молилъ небо, чтобъ тяжелыя минуты ожиданія скорѣе окончились.

Вотъ въ нашемъ лагерѣ взвилась ракета.

— Вниманье! — произнесъ Гамильтонъ, и я обнажилъ свою гессенскую шпагу.

Шесть бомбъ одна за другой пролетѣли надъ нашими головами. Голосъ маркиза снова раздался:

— Enavant! Впередъ!

— Впередъ, саперы! — скомандовалъ капитанъ Киркпатрикъ.

— За мной, ребята! — воскликнулъ Джакъ.

И мы бросились за саперами, которые едва держались впереди, такъ быстро мы бѣжали по ровному пространству между нашими траншеями и непріятельской линіей. Съ первыхъ же шаговъ стало ясно, что англичане догадались о штурмѣ. Дюжина ракетъ поднялась къ небу. Бенгальскіе огни освѣтили ихъ укрѣпленія, и ядра полетѣли на насъ градомъ.

Передъ палисадами, отставленными на сто шаговъ отъ непріятельскихъ укрѣпленій, наши солдаты устранили саперовъ, сами разнесли преграду и мигомъ очутились по другую сторону. Это дѣло было имъ привычное. Но тутъ были ранены Жима и Киркпатрикъ, а, спустя минуту, полковникъ Барберъ.

Мы бѣгомъ достигли рва, который былъ уже на половину наполненъ обсыпавшимся отъ нашей канонады откосомъ земляныхъ укрѣпленій. Сверху мы набросали фашинъ и живо перебрались на другую сторону, хотя пришлось шлепать по водѣ и грязи. Къ парапету приставили лѣстницы, но большинство солдатъ полѣзли прямо по земляной стѣнѣ, которая, благодаря нашимъ ядрамъ не была гладкой. Непріятельскій огонь былъ ужасенъ. Капитанъ Гунтъ упалъ мертвымъ въ нѣсколькихъ шагахъ отъ меня. Вошелъ ли первымъ на редутъ сержантъ Браунъ изъ четвертаго конектикутскаго полка, или Мамефельдъ изъ дружины «Потерянной надежды», я не знаю. Гамильтонъ находился рядомъ со мной, и я видѣлъ, какъ онъ поставилъ одну ногу на плечо солдата, карабкавшагося передъ нимъ, и вскочилъ на редутъ. Въ ту же минуту за нимъ послѣдовалъ Джакъ, а затѣмъ я и солдаты. Отчего насъ всѣхъ не перебили, я рѣшительно не понимаю, такъ какъ началась убійственная схватка съ красными мундирами.

Нѣсколько времени я не понималъ, что дѣлалось вокругъ меня: все смѣшалось въ густомъ дымѣ, оглушительной пальбѣ, раздирательныхъ стонахъ и звяканіи оружія. Какой-то рослый гесенецъ хватилъ меня штыкомъ въ ногу, но рана была не тяжелая; другой едва не размозжилъ мнѣ лѣвой руки прикладомъ, но я пронзилъ его грудь штыкомъ.

Наконецъ стало очевидно, что непріятель подался, хотя направо и налѣво шла ожесточенная свалка. Но при свѣтѣ бенгальскаго огня и загорѣвшихся фашинъ на одной сторонѣ редута можно было разобрать и сквозь дымъ, что дѣлалось вокругъ. Передъ мной случайно образовалось пустое пространство. Я бросился впередъ съ крикомъ:

— За мной, ребята! Редутъ нашъ!

Солдаты послѣдовали за мною, но въ ту же минуту я услыхалъ передъ собой голосъ Артура Вина:

— Сюда, сюда!

Мы встрѣтились лицомъ къ лицу.

— Чортъ возьми! Наконецъ! — промолвилъ онъ, а я бросился на него.

Со всѣхъ сторонъ были слышны крики:

— Сдаемся, сдаемся!

Дѣло было кончено. Въ ту самую минуту, какъ мы съ Артуромъ скрестили шпаги, Джакъ подбѣжалъ ко мнѣ, но, увидавъ, въ чемъ дѣло, остановился. Болѣе я ничего не видалъ и всецѣло предался дикой радости, что могъ наконецъ убить ненавистнаго мнѣ человѣка.

Какъ всегда, опасность придала мнѣ хладнокровія. Я сталъ нападать на него по всѣмъ правиламъ фехтовальнаго искусства, зная, что теперь не уступаю ему не въ чемъ. Я рѣшился его убить, и онъ, повидимому, это понялъ, такъ какъ ловко и съ удивительнымъ спокойствіемъ защищался отъ моихъ ударовъ. Наконецъ моя шпага прикоснулась къ его правому плечу, но въ эту минуту какой-то раненный гесенецъ, валявшійся на землѣ, схватилъ меня за ногу, и я упалъ на спину. Артуръ набросился на меня и, конечно, нанесъ бы мнѣ смертельный ударъ, еслибъ Джакъ не выхватилъ своей шпаги, услыхавъ мой крикъ:

— Подлецъ!

Черезъ мгновеніе я былъ снова на ногахъ, но Джакъ уже хладнокровно, какъ бы на фехтовальномъ урокѣ дрался съ Артуромъ. Едва я успѣлъ перевести дыханіе, какъ шпага Джака вонзилась въ грудь его противника. Онъ что-то вскрикнулъ и грохнулся на лежавшаго подлѣ мертваго гренадера.

— Лучше я, чѣмъ ты! — воскликнулъ Джакъ: — теперь онъ не будетъ больше дѣлать подлостей. Пойдемъ.

Я бросилъ торопливый взглядъ на моего врага и поспѣшилъ черезъ груду мертвыхъ тѣлъ, сбитыхъ орудій и брошенныхъ ружей къ маркизу Лафайету, который издали кричалъ мнѣ:

— Сюда, сюда, Винъ. C’est fini. Соберите всѣхъ плѣнныхъ.

Наши солдаты загнали въ уголъ редута сдавшихся англичанъ и отбирали у нихъ оружіе. Какой-то нью-гампширскій капитанъ съ раскраснѣвшимся лицомъ грозилъ разрубить майора Камбеля, командовавшаго редутомъ, и полковникъ Гамильтонъ едва успѣлъ выбить шпагу изъ его рукъ. Потомъ оказалось, что наши солдаты и офицеры пришли въ бѣшенство оттого, что гессенцы убили полковника Скаммеля, любимца всей арміи, послѣ того, какъ онъ раненный сдался въ плѣнъ.

Когда все было кончено, я пошелъ съ Джакомъ, который нашелъ гдѣ-то фонарь, разыскивать тѣло Артура. Но онъ оказался живымъ и, кое-какъ добравшись до стѣнки редута, сидѣлъ прислонившись къ ней. Однако онъ былъ весь въ крови, и хотя смотрѣлъ на насъ открытыми глазами, но не могъ произнести ни слова.

— Позаботься о немъ, — сказалъ я Джаку и ушелъ, внутренно сожалѣя, что я не убилъ Артура.

Въ своемъ дневникѣ Джакъ говоритъ:

«16-го октября. Я не могу достаточно возблагодарить Небо, что когда мы взяли редутъ, я вернулся къ Гью; еще минута, и я опоздалъ бы, а тутъ я поспѣлъ въ ту самую минуту, когда онъ поскользнулся и упалъ. Я тотчасъ скрестилъ шпаги съ этимъ чортомъ, Артуромъ Виномъ. Въ старину, фехтуя со мной, онъ презрительно считалъ меня за мальчишку, но теперь или я навострился, или онъ давно не практиковался; во всякомъ случаѣ я съ первыхъ же ударовъ понялъ, что онъ былъ въ моихъ рукахъ. Еслибъ Гью убилъ его, то вышла ли бы за него замужъ Дартея? Я этого не зналъ, но былъ очень доволенъ, что заступилъ его мѣсто въ роковомъ поединкѣ. Хорошимъ я сталъ квакеромъ, нечего сказать!».

Вернувшись въ свою палатку, я долго не могъ сомкнуть глазъ. Къ утру я задремалъ и видѣлъ во снѣ, что убилъ Артура, и безпокоился о томъ, какое впечатлѣніе это произведетъ на Дартею. Но когда проснулся, то, отрезвившись отъ вчерашняго угара, навѣяннаго ужасами штурма и чувствомъ неудовлетворенной ненависти, я не могъ не сознаться, что избѣгъ большой опасности. Очевидно, между Дартеей и Артуромъ пробѣжала кошка, и еслибъ я убилъ его, то воздвигъ бы между собой и этой впечатлительной молодой дѣвушкой непреодолимую преграду, да и вообще его смерть на полѣ брани нимало не послужила бы на мою пользу.

Успокоившись нравственно, я сталъ одѣваться и неожиданно почувствовалъ въ лѣвой рукѣ сильную боль и неподвижность въ ногѣ. Должно быть, наканунѣ я былъ очень взолнованъ, что не замѣтилъ серьезной раны, нанесенной мнѣ штыкомъ, и кровяныхъ пятенъ на брюкахъ. Палатка Джака находилась на противоположномъ концѣ нашего лагеря, и послѣ утренняго ученія я отправился къ нему.

Тамъ я узналъ, что докторъ Рушь съ другими хирургами прибылъ наканунѣ въ лагерь, и что Артуръ находился въ особой палаткѣ, подъ его попеченіемъ. Оказалось, что шпага Джака коснулась его праваго легкаго, но не пронзила ему грудь, какъ мнѣ казалось. По словамъ доктора, Артуръ могъ поправиться.

— Жаль, что я не покончилъ съ нимъ, — прибавилъ Джакъ: — а слышалъ ты, что сказалъ нашъ молодецъ вольный квакеръ, полковникъ Фарестъ, взявъ въ плѣнъ майора Камбеля. Онъ крикнулъ ему: «Сдавайся, чортъ возьми, или будешь вѣчно раскаиваться, проклятый». Гамильтону такъ понравились эти слова, что онъ передалъ ихъ Вашингтону, у котораго ужиналъ вчера.

Я написалъ длинное письмо теткѣ и отправилъ его съ донесеніями главнокомандующаго конгрессу. Скрывъ о моемъ поединкѣ, я представилъ стычку Джака съ Артуромъ, какъ военную случайность.

Докторъ Рушь перевязалъ мнѣ рану и велѣлъ носить руку на повязкѣ. Увидавъ меня, Вашингтонъ спросилъ, въ порядкѣ ли моя правая рука, а о лѣвой не упомянулъ ни словомъ. Когда же онъ замѣтилъ, что я прихрамывалъ, то произнесъ:

— Вы сильно ранены?

— Нѣтъ, — отвѣчалъ я: — я наткнулся на что-то острое въ бастіонѣ.

Онъ улыбнулся, но не прибавилъ ни слова. Сердце у него лежало къ красивымъ женщинамъ и храбрымъ людямъ.

Послѣ этого штурма я болѣе не участвовалъ въ военныхъ дѣйствіяхъ. Маркизъ Лафайетъ еще разъ командовалъ вылазкой изъ нашихъ траншей, но она не имѣла успѣха. Я забылъ сказать, что при штурмѣ бастіона французы понесли гораздо болѣе потерь, чѣмъ мы, благодаря ихъ строгой дисциплинѣ. Они остановились передъ палисадами и ждали подъ непріятельскимъ огнемъ, пока саперы уничтожили ихъ, а мы сами проложили себѣ дорогу.

— Они отлично вели себя и главное, по всѣмъ правиламъ искусства, — замѣтилъ Гамильтонъ впослѣдствіи: — но мнѣ болѣе нравится наша манера.

И я съ нимъ вполнѣ согласился.

Добрый докторъ Рушъ охотно приходилъ въ мою палатку и съ удовольствіемъ разговаривалъ со мною и моими товарищами. Онъ постоянно сообщалъ мнѣ свѣдѣнія о моемъ родственникѣ и видимо удивлялся моему равнодушію относительно Артура.

— А что было бы, докторъ, еслибъ я поразилъ его въ лѣвую сторону груди? — спросилъ однажды Джакъ.

— Тогда, по всей вѣроятности, было бы пронзено сердце, или большая артерія.

— А потомъ?

— Потомъ онъ умеръ бы.

— Вотъ видите, какъ важно знаніе анатоміи, — произнесъ Джакъ, широко открывая свои нѣжные голубые глаза; — еслибъ я изучилъ анатомію, то успѣшнѣе дѣйствовалъ бы на этой позорной бойнѣ, которую зовутъ войной.

Гамильтонъ разсмѣялся, а докторъ серьезно замѣтилъ:

— Да, и тогда лучше было бы родственнику Гью.

— Можетъ быть, — отвѣчалъ Джакъ.

Я въ это время машинально переводилъ на французскій языкъ письмо главнокомандующаго къ графу Эстенгу, но, услыхавъ слова Джака, произнесъ громко:

— Да, докторъ, хорошо бы было, еслибъ обѣ стороны знали, какъ наносить другъ другу менѣе тяжелыя раны.

— Въ такомъ случаѣ, лучше бы сидѣть дома и вовсе не начинать войны, — сказалъ Гамильтонъ.

Докторъ съ нимъ согласился и заявилъ, что пора совершенно прекратить войну и пьянство.

Мы съ этимъ единодушно согласились, но подобная резолюція не только тогда была преждевременна, но и до сихъ поръ мы до нея не дожили.

Потомъ докторъ сообщилъ мнѣ о положеніи Артура и прибавилъ, что дня черезъ два я могу видѣть его. Я отвѣчалъ, что боюсь, не подѣйствуетъ ли на него дурно наша встрѣча, и онъ, качая головой, произнесъ:

— Можетъ быть, можетъ быть!

Джакъ поспѣшилъ перемѣнить разговоръ и спросилъ, гдѣ генералъ Гэтсъ. Услыхавъ имя своего любимаго полководца, докторъ прикусилъ языкъ и, сказавъ слова два о немъ, удалился съ Гамильтономъ, къ которому онъ до конца своей жизни питалъ дружескія чувства, несмотря на различія политическихъ мнѣній.

17-го октября лорду Корнволлису надоѣло воевать, и потерпѣвъ неудачу въ нѣсколькихъ попыткахъ перейти черезъ Іоркскую рѣку, онъ вступилъ въ переговоры и послѣ долгихъ препирательствъ подписалъ капитуляцію. Солдаты должны были остаться плѣнниками въ Виргиніи и Мариландѣ, а офицерамъ дозволено было вернуться въ Европу на честномъ словѣ. Спустя два дня, побѣжденная армія съ знаменами въ футлярахъ прошла мимо нашихъ войскъ и французскихъ, стоявшихъ шпалерами по обѣ стороны. Ихъ музыка играла по старинной случайности старинную англійскую пѣсню «Свѣтъ пошелъ кверху ногами», и многимъ изъ бѣдняковъ, вѣроятно, казалось, что слова пѣсни осуществились.

Принадлежа къ штабу главнокомандующаго, я имѣлъ возможность присутствовать при этомъ удивительномъ и славномъ окончаніи великой борьбы. Нашъ Вашингтонъ бодро сидѣлъ на конѣ, но на лицѣ его нельзя было прочесть ни торжества, ни самодовольства.

Во главѣ англичанъ ѣхалъ генералъ Охара. Онъ остановился передъ его превосходительствомъ и просилъ его извинить лорда Корнволлиса, который не могъ лично присутствовать по болѣзни. Вашингтонъ съ учтивымъ поклономъ выразилъ надежду, что болѣзнь англійскаго главнокомандующаго не серьезна, но отказался принять шпагу отъ генерала Охары и знакомъ указалъ, что онъ можетъ передать ее генералъ-маіору Линкольну, который былъ очень радъ загладить такимъ образомъ непріятный фактъ передачи имъ самимъ своей шпаги англійскому военачальнику въ Чарльстонѣ.

Послѣ этого печальные, униженные, англійскіе солдаты направились въ Іоркъ, гдѣ ихъ арестовали.

21-го октября я получилъ письмо отъ тетки, извѣщавшей меня, что, благодаря болѣзненному состоянію отца, произошли безпорядки на его табачной плантаціи въ Мариландѣ. Это побудило меня испросить отпускъ, и меня дѣйствительно отпустили на два мѣсяца подъ условіемъ, что я вернусь во всякое время, если меня потребуютъ.

Я отправился 5-го ноября въ Анаполисъ со своимъ слугой, а, недѣлю спустя, докторъ Рушъ отвезъ въ Филадельфію Артура, который не былъ въ состояніи выдержать путешествіе въ Англію. Тамъ, къ величайшему удивленію доктора, тетка Тенора отказалась принять больного, и онъ взялъ его въ свой домъ, такъ какъ Артуръ сумѣлъ обворожить доктора, какъ всѣхъ, съ которыми имѣлъ дѣло. Пока онъ выздоравливалъ, торійскія дамы нѣжно ухаживали за нимъ, но видала ли его въ то время Дартея, мнѣ было неизвѣстно.

Дѣла въ Мариландѣ, гдѣ у насъ было много негровъ и большія владѣнія, меня задержали вдали отъ Филадельфіи до конца декабря, когда я пустился въ обратный путь и благополучно прибылъ въ родной городъ.

Въ продолженіе зимы 1781—1782 годовъ, моя служба была очень легкая, и мнѣ нечего было дѣлать, кромѣ того, что я ежедневно писалъ по нѣскольку депешъ и сопровождалъ главнокомандующаго въ торжественныхъ церемоніяхъ. Остальное время я посвящалъ отцовскимъ дѣламъ.

Въ концѣ января Артуръ Винъ настолько поправился, что началъ выѣзжать, но я его ни разу не видѣлъ. Мой отецъ находился все въ прежнемъ положеніи. Дартея, къ общему удивленію, выразила желаніе уѣхать съ теткой въ Нью-Іоркъ, какъ только Артуръ вернулся. Но оказалось очень труднымъ получить разрѣшеніе проѣхать черезъ линію нашей арміи, и имъ пришлось остаться. Но онѣ большую часть своего времени проводили въ своемъ старомъ жилищѣ, въ Бристонѣ.

Дартея такъ упорно отказывалась меня видѣть, что я наконецъ долженъ былъ помириться съ своей судьбой. Когда же я выражалъ при теткѣ Тенорѣ свое сожалѣніе, что молодая дѣвушка намѣрена была уѣхать при первой возможности, не повидавшись со мной, то тетка назвала меня дуракомъ. На мой вопросъ, почему она была обо мнѣ такого дурнаго мнѣнія, она ничего не отвѣтила и стала разспрашивать меня, любитъ ли Вашингтонъ мадеру, и почему докторъ Рушь такъ усердно приводитъ выписки изъ писемъ Адамса, который находился по порученію правительства въ Голландіи и постоянно подсмѣивался надъ Вашингтономъ.

По моему совѣту она взяла Джака въ помощники по веденію своихъ дѣлъ, такъ какъ я былъ по горло занятъ запущенными дѣлами отца. Кромѣ того, тетка очень хлопотала, чтобы найти для Джака жену, и часто обсуждала со мной достоинство той или другой невѣсты.

Вся Филадельфія сошла съ ума отъ радости, и банкеты въ честь Вашингтона слѣдовали одинъ за другимъ, а такъ какъ онъ любилъ въ этихъ случаяхъ появляться съ офицерами своего штаба, то я принужденъ былъ принимать участіе во всѣхъ этихъ увеселеніяхъ, что мнѣ не доставляло большого удовольствія.

Артуръ все оставался въ Филадельфіи, хотя могъ бы получить легко разрѣшеніе отправиться въ Нью-Іоркъ, и я никакъ не могъ понять, зачѣмъ онъ медлилъ.

Однажды утромъ въ февралѣ мѣсяцѣ я вошелъ въ комнату отца и съ удивленіемъ увидѣлъ Артура.

Онъ стоялъ ко мнѣ спиной и говорилъ отцу недовольнымъ тономъ:

— Вы, кажется, не понимаете меня, сэръ, я пришелъ за обѣщаннымъ мнѣ документомъ.

Мой отецъ безпомощно смотрѣлъ на него своими блуждающими глазами и слабымъ голосомъ отвѣчалъ:

— Обѣдай у насъ; жена сейчасъ выйдетъ.

Я подошелъ къ Артуру и громко сказалъ:

— Я болѣе чѣмъ удивляюсь, видя васъ здѣсь, сэръ. Что же касается до документа, который вы хотѣли украсть…

— Что? — воскликнулъ онъ.

— Да, вы хотѣли украсть этотъ документъ у человѣка, выжившаго изъ ума, но я не помѣшаю вамъ взглянуть на него.

— У меня и не было другой цѣли, — отвѣчалъ онъ спокойно. — Если вамъ угодно видѣть въ этомъ съ моей стороны безчестныя намѣренія, то я не стану спорить; мы и то во многомъ расходимся съ вами.

— Довольно, — произнесъ я, — вы сами знаете, что если я давно не покончилъ всѣ расчеты съ вами, то это происходитъ отъ одной случайности.

— А вы должны знать, сэръ, что я въ настоящее время не могу достойно отвѣтить вамъ, и къ тому же здѣсь не мѣсто для подобныхъ разговоровъ.

— По крайней мѣрѣ хоть въ этомъ я согласенъ съ вами. Но я не искалъ этого свиданія. Когда я найду нужнымъ, то предложу вамъ нѣсколько вопросовъ, на которые вамъ будетъ трудно отвѣтить, какъ джентльмену и честному человѣку.

— Я васъ не понимаю, — сказалъ онъ, гордо поднявъ голову.

— И въ этомъ теперь нѣтъ никакой необходимости, — произнесъ я, — но прошу васъ болѣе не посѣщать этого дома.

— Какъ угодно.

Во все время нашего разговора бѣдный отецъ разсѣянно смотрѣлъ то на меня, то на Артура, не понимая, въ чемъ дѣло; но наконецъ въ немъ взяло вверхъ инстинктивное чувство гостепріимства, и онъ сказалъ:

— Отчего ты, Гью, не предложишь водки твоему двоюродному брату?

— Благодарю васъ, я не пью, — отвѣчалъ Артуръ съ грустною улыбкой: — прощайте.

И, молча поклонившись мнѣ, онъ вышелъ въ дверь, которую я церемонно открылъ.

Я нарочно не сказалъ Артуру всего, что хотѣлъ, потому что для откровеннаго съ нимъ объясненія мнѣ было необходимо прежде отыскать Деланэ. Послѣ же подобнаго объясненія я рѣшилъ во что бы то ни стало довести до свѣдѣнія Дартеи, что за человѣкъ былъ ея женихъ. Я долженъ былъ это сдѣлать не изъ мести къ нему, а просто по дружбѣ къ бѣдной молодой дѣвушкѣ.

Я уже давно наводилъ справки о томъ, гдѣ находился Деланэ, который, повидимому, воевалъ на югѣ, и не разъ спрашивалъ свѣдѣній о немъ у полковника Гарисона, секретаря главнокомандующаго. Неожиданно на слѣдующій день послѣ моей встрѣчи съ Артуромъ зашелъ ко мнѣ Гарисонъ и объяснилъ, что наканунѣ пріѣхалъ съ депешами отъ генерала Грина какой-то офицеръ, по фамиліи Деланэ. Онъ спрашивалъ обо мнѣ и остановился въ гостиницѣ «Флагъ».

Къ моей величайшей радости, этотъ офицеръ оказался именно тѣмъ человѣкомъ, котораго я ждалъ съ такимъ нетерпѣніемъ. Онъ не узналъ меня въ первую минуту, но былъ очень радъ, когда я назвалъ себя. Я объяснилъ ему, что былъ очень занятъ по службѣ, и не могъ обстоятельно поговорить съ нимъ, но просилъ его пріѣхать въ этотъ день передъ обѣдомъ къ теткѣ, гдѣ я буду ждать его. Онъ согласился и прибавилъ, что отвѣчалъ на мое письмо, но его отвѣтъ по какой-то неизвѣстной причинѣ не достигъ до меня.

Черезъ нѣсколько часовъ мы снова встрѣтились въ домѣ тетки, и Деланэ въ короткихъ словахъ разсказалъ о постыдномъ поведеніи Артура, во время его посѣщенія тюрьмы, въ которой содержались мы оба.

Тетка внимательно выслушала его и, поднявшись съ кресла, сказала:

— Извините меня, мнѣ надо это хорошенько обдумать. Поговорите съ Гью.

И она стала по обыкновенію ходить взадъ и впередъ по комнатѣ.

Долго я весело разговаривалъ съ Деланэ, а тетка, прекративъ свою прогулку по комнатѣ, снова сѣла въ свое кресло и упорно молчала.

— Пожалуйста, мистеръ Деланэ, — сказала она наконецъ: — приходите ко мнѣ еще разъ сегодня вечеромъ въ 9 часовъ. Мнѣ надо хорошенько обдумать все, что я слышала отъ васъ, и потомъ предложить вамъ нѣсколько вопросовъ. Это дѣло очень близко касается моего племянника, но я не могу теперь вамъ всего объяснить. Подарите мнѣ еще полчаса, прошу васъ.

— Съ удовольствіемъ, — отвѣчалъ Деланэ, кланяясь.

— А тебя мнѣ не нужно, Гью, — прибавила тетка.

Я понялъ, что она затѣяла нѣчто особенное, а такъ какъ добрая старуха любила вмѣшиваться въ дѣла близкихъ ей людей, то въ этомъ не было ничего необыкновеннаго. Но при ея вспыльчивомъ характерѣ теткѣ нельзя было перечить, и я молча удалился съ Деланэ.

Мы отобѣдали въ Лондонской кофейной, а затѣмъ разстались. Онъ отправился къ теткѣ, а я въ главную квартиру. На слѣдующее утро онъ уѣхалъ изъ Филадельфіи и если бы не дневникъ Джака, то я не зналъ бы о томъ, что произошло въ этотъ вечеръ въ домѣ тетки.

"Передъ обѣдомъ 28-го февраля 1782 года, — пишетъ Джакъ, — я получилъ записку отъ мистриссъ Винъ съ просьбой зайти къ ней въ 9 часовъ вечера по важному дѣлу. Я нашелъ въ ея гостиной къ величайшему своему удовольствію добраго Деланэ и горячо поблагодарилъ его за нѣжныя заботы о Гью. Мы стали разговаривать съ нимъ о военныхъ дѣйствіяхъ, какъ вдругъ въ комнату вошла Дартея, которую мы очень рѣдко видѣли, благодаря ея собственному желанію. Я полагаю, что Гью покончилъ съ своей любовью къ ней, видя ея безнадежность; она попрежнему видается съ своимъ подлымъ англійскимъ капитаномъ, который, вѣроятно, не хочетъ, чтобы она водила дружбу съ людьми, презирающими его.

"Деланэ, какъ всѣ, былъ очарованъ Дартеей, и общій разговоръ велся очень оживленно, такъ какъ молодая дѣвушка находилась въ хорошемъ расположеніи духа, а Деланэ былъ забавенъ. Наконецъ разговоръ совершенно естественно перешелъ на пребываніе его и Гью въ тюрьмѣ. Тогда лицо Дартеи приняло серьезное выраженіе, и глаза ея пристально уставились на разсказчика.

— "Я хотѣла уже днемъ спросить у васъ нѣкоторыя подробности о вашей тюремной жизни, — сказала хозяйка дома, — но мой племянникъ ненавидитъ, когда объ этомъ говорятъ. Скажите, пожалуйста, долго вы были въ тюрьмѣ?

— "Меня вмѣстѣ съ мистеромъ Виномъ взяли въ плѣнъ въ Джермантаунѣ и насъ обоихъ держали въ тюрьмѣ до іюня. Послѣ того какъ Винъ едва не убилъ мерзавца Кунингама, то наше положеніе сдѣлалось еще ужаснѣе.

— "А Гью былъ очень боленъ?

— "Да, при смерти.

— "Неужели никто не осматривалъ вашей тюрьмы и сэръ Вильямъ не зналъ о совершавшихся въ ней ужасахъ? Это просто невѣроятно.

"Дартея пристально посмотрѣла на мистриссъ Винъ и, обращаясь къ Деланэ, сказала:

— "Меня это очень интересуетъ, мистеръ Деланэ. До насъ доходили слухи о безпорядкахъ въ тюрьмѣ, но я не хочу вѣрить, чтобы сэръ Вильямъ Говэ зналъ о томъ, что тамъ дѣлалось, и не принималъ никакихъ мѣръ.

— "Онъ долженъ былъ знать, потому что у насъ были три инспектора, и они, конечно, доложили ему о состояніи тюрьмы.

— "Это очень странно, — произнесла мистриссъ Винъ, — и однимъ изъ этихъ инспекторовъ, кажется, былъ нашъ родственникъ.

— "Да и это меня очень удивило, капитанъ Винъ…

— "Капитанъ Винъ! — воскликнула Дартея, бросая знаменательные взгляды на меня и на хозяйку дома. — Мы всѣ знаемъ мистера Артура Вина.

— "Я былъ въ этомъ увѣренъ, — отвѣчалъ Деланэ.

— "Продолжайте вашъ разсказъ, онъ очень интересенъ, — промолвила Дартея: — простите, что я васъ перебила.

— "Да, да, продолжайте, это очень интересно, — подтвердила тетка Гью, и я тогда понялъ, что она устроила западню для бѣдной Дартеи.

— "Это очень странная исторія, миссъ Пенистонъ, — сказалъ Деланэ, смотря на меня съ недоумѣніемъ: — и она не дѣлаетъ чести англійскимъ офицерамъ.

— "Разсказывайте, разсказывайте.

— "Однажды я сидѣлъ на соломѣ и мочилъ водой пылавшій лобъ Гью, голова котораго покоилась на моихъ рукахъ, какъ вошелъ въ дверь тюремщикъ съ англійскимъ офицеромъ. Этотъ джентельмэнъ посмотрѣлъ на несчастныхъ узниковъ, оставшихся въ живыхъ, спросилъ, кто разбилъ стекла въ окнахъ, и неожиданно сосредоточилъ свое вниманіе на Гью. Онъ спросилъ, кто этотъ несчастный. Тюремщикъ отвѣчалъ: «его зовутъ Винъ, сэръ»; тогда капитанъ пристально посмотрѣлъ на моего бѣднаго товарища и спросилъ, что онъ бормоталъ, а онъ повторялъ все одно — «Доротея, Доротея». Это, вѣроятно, было имя женщины, но онъ мнѣ никогда не говорилъ о ней.

"Дартея вспыхнула, но, вѣроятно, вспомнивъ, что Деланэ не зналъ ея имени, она поборола свое волненіе и поспѣшно произнесла:

— "Онъ спросилъ имя вашего товарища? вы увѣрены, что онъ спросилъ его имя?

— "Еще бы, совершенно увѣренъ, — отвѣчалъ Деланэ, съ изумленіемъ смотря на молодую дѣвушку.

— "А вы думаете, что онъ зналъ, въ какомъ опасномъ положеніи находился мистеръ Гью Винъ? — снова спросила Дартея.

— "Я въ этомъ вполнѣ убѣжденъ и самъ слышалъ, какъ тюремщикъ сказалъ ему, что Гью умретъ черезъ день или два. Докторъ говорилъ тоже и объявилъ мнѣ, что ему не стоитъ возвращаться. Я былъ совершенно съ нимъ согласенъ. Каждый день хоронили съ полдюжины узниковъ. Узнавъ, что Винъ страдаетъ тюремной горячкой, капитанъ поторопился уйти. Въ дверяхъ онъ обернулся, еще разъ посмотрѣлъ на Гью и ушелъ. На другой день я спросилъ у тюремщика имя этого офицера, но онъ засмѣялся и сказалъ, что это не мое дѣло. Я подумалъ, что, вѣроятно, инспекторъ не желалъ, чтобъ мы знали его имя, и черезъ нѣсколько дней я въ этомъ вполнѣ убѣдился. Когда Гью не много оправился и пришелъ въ себя, то я ему описалъ наружность англійскаго офицера и онъ спросилъ: былъ ли у него шрамъ надъ лѣвымъ глазомъ? Я отвѣчалъ утвердительно, и Гью гнѣвно воскликнулъ, что это его двоюродный братъ. Такимъ образомъ нѣтъ сомнѣнія, что офицеръ, осматривавшій нашу тюрьму, былъ капитанъ Артуръ Винъ.

— "Это ужасно! Это не вѣроятно! — воскликнула мистриссъ Винъ.

— "Да, мнѣ самому это кажется не постижимымъ, но это фактъ, и тѣмъ болѣе странный, что капитанъ походилъ на джентельмена съ головы до ногъ.

— "Онъ походилъ на джентельмена съ головы до ногъ, — повторила Дартея такимъ страннымъ, печальнымъ тономъ, что Деланэ воскликнулъ:

— "Извините меня, миссъ Пенистонъ, я поневолѣ долженъ былъ разсказать всѣ эти ужасы; вѣдь миссъ Винъ…

"Дартея не дозволила ему продолжать и, потерявъ всякое самообладаніе, произнесла:

— "Артуръ Винъ спросилъ его имя? Это вѣрно?

— "Да, — отвѣчалъ Деланэ, приходя въ совершенное смущеніе отъ этихъ разспросовъ.

"Онъ зналъ, что Гью умираетъ, и оставилъ его голодающимъ, страждущимъ, въ лохмотьяхъ? — продолжала Дартея.

— "Да, но…

— "Я хочу все знать, — воскликнула молодая дѣвушка рѣзко: — до меня это всего болѣе касается.

— "Дартея, — произнесла миссъ Винъ, испугавшись ея дрожащаго голоса и дико блуждающихъ взглядовъ.

"Но Дартея продолжала:

— "Вы увѣрены въ томъ, что говорите, сэръ? Это вопросъ серьезный, очень серьезный. Я… я… должна все знать. Вы повторите ваши слова предъ капитаномъ Виномъ?

— "Конечно, повторю.

— "Мистриссъ Винъ, — сказала Дартея вставая, — вы заманили меня сюда, чтобъ издѣваться надо мною передъ чужимъ человѣкомъ. Вы знали, что я слабое существо и не выдержу такого искуса. Что касается васъ, сэръ, то вы оказали мнѣ большую, хотя жестокую услугу, и я благодарю васъ за это. Прощайте, мистриссъ Винъ; неужели вы не могли поступить иначе — добрѣе, нѣжнѣе? Проводите меня домой, Джакъ. Я устала, я очень устала.

"Мы всѣ были въ большомъ смущеніи. Мистриссъ Винъ побагровѣла и только повторяла:

— "Дартея, Дартея…

"Деланэ съ удивленіемъ смотрѣлъ на насъ всѣхъ, не понимая, въ чемъ дѣло, а я не зналъ, что сказать.

"Между тѣмъ Дартея вышла въ сѣни и, обернувшись къ мистриссъ Винъ, произнесла:

— "Я никогда вамъ этого не прощу, вы гадкая, злая старуха. Я васъ знать не хочу.

"Я послѣдовалъ за ней на улицу, и мы молча дошли до дома, въ которомъ она жила съ теткой.

— "Благодарю васъ, Джакъ, — сказала она, останавливаясь у дверей своего жилища, мягкимъ, едва слышнымъ голосомъ: — вы не знали этой печальной исторіи?

— "Зналъ.

— "Но отчего же вы и Гью, отчего вы оба, мои старые друзья, не сказали мнѣ ни слова объ этомъ человѣкѣ?

"Я отвѣчалъ, что она такъ вѣрила Артуру, что нельзя было говорить ей о мистерѣ Деланэ, покуда онъ не нашелся, а только въ этотъ день онъ неожиданно явился въ Филадельфію.

— "Я вижу, что была дурой, но я любила его. Я искренно любила его. Знаете вы еще что нибудь о немъ?

— "Да, и много.

— "Такъ войдите; я должна знать все, все.

"И она нетерпѣливо постучала въ дверь.

"Когда мы вошли въ сѣни, она приказала негру, отворившему дверь, освѣтить гостиную.

— "Джакъ, — произнесла она, оставшись со мной наединѣ, — вы мой единственный другъ. Я вамъ вѣрю, вѣрю неограниченно. Въ чемъ дѣло? Я должна знать все. Отчего Гью Винъ молчалъ? Это на него не похоже.

— "Я уже вамъ объяснилъ, почему онъ молчалъ: вы не хотѣли насъ видѣть, а онъ не могъ подтвердить своего разсказа постороннимъ свидѣтельствомъ.

— "Ну, а еще что?

— "Я думаю, что Гью хотѣлъ, добившись свидѣтельства Деланэ, сказать всю правду въ глаза своему двоюродному брату и заставить его отказаться отъ вашей руки.

— "Это дѣло мое, а не Гью! — воскликнула Дартея: — я не ребенокъ.

— "Во всякомъ случаѣ это былъ болѣе честный и открытый путь. Теперь онъ сталъ не возможенъ. Гью будетъ очень сердитъ на свою тетку.

— "Тѣмъ лучше! Но все-таки вы что-то скрываете отъ меня.

— "Была еще сцена въ саду.

— "Да, я знаю, но тогда никто не могъ прійти въ себя.

— "Нѣтъ, двое пришли въ себя.

— "Не мучьте меня, Джакъ, говорите все, что знаете.

"Прижатый, такъ сказать, къ стѣнѣ, я передалъ ей разсказъ

Андрэ о томъ, какъ Артуръ изъ ненависти къ Гью впуталъ его въ такое дѣло, которое могло его погубить.

— "Да, да, я понимаю, но вѣдь онъ могъ не знать о заговорѣ, — произнесла Дартея.

"Я вышелъ изъ себя и отвѣчалъ на ея сомнѣнія откровеннымъ объясненіемъ всѣхъ низкихъ поступковъ Артура и не скрылъ отъ нея ничего: ни его ухаживанія за отцомъ Гью, ни того, что онъ взялъ у старика деньги и хотѣлъ похитить у него купчую на родовое помѣстье.

— "Дартея, — воскликнулъ я подъ конецъ, — какъ могъ такъ поступать честный и благородный человѣкъ? Но по мнѣ хуже всѣхъ его поступковъ — это попытка запутать Гью, своего родственника и врага, въ подломъ дѣлѣ. Хуже этого я не могу себѣ ничего представить.

— "Довольно, — отвѣчала Дартея: — я теперь достаточно знаю. Вы добрый и хорошій человѣкъ. Я не встрѣчала лучшаго существа на свѣтѣ и очень жалѣю, что полюбила не васъ. Впрочемъ, я недостойна васъ, Джакъ Вордеръ. Ну, теперь уходите.

"Я повиновался, и тѣмъ дѣло кончилось. Но меня безпокоитъ мысль о томъ, что скажетъ Гью своей теткѣ. Что касается до меня, то я нимало не сожалѣю о разоблаченіи негодяя, но все-таки я долженъ повторить ему въ лицо то, что я сказалъ о немъ за глаза.

«На слѣдующее утро я отправился къ мистеру Деланэ, но онъ уже уѣхалъ изъ Филадельфіи. Впослѣдствіи я узналъ, что онъ оставилъ письменное показаніе обо всемъ, что произошло въ тюрьмѣ».

XXVIII.

"Когда оказалось, — продолжаетъ Джакъ въ своемъ дневникѣ, — что Деланэ не было въ городѣ, то я не зналъ, что дѣлать. Я ни за что не хотѣлъ пойти одинъ къ капитану Вину и наконецъ рѣшилъ отправиться вмѣстѣ съ Гью. Поэтому я пошелъ къ нему и разсказалъ все, что случилось. Какъ я ожидалъ, онъ очень разсердился на тетку и долго не хотѣлъ мнѣ обѣщать, что онъ только будетъ сопровождать меня, предоставивъ мнѣ объясниться съ Артуромъ. Но все-таки я настоялъ на своемъ, и онъ далъ слово, что предоставитъ мнѣ полную свободу дѣйствій.

"Мистеръ Артуръ Винъ оказался дома и тотчасъ принялъ насъ. Онъ сидѣлъ въ старомъ халатѣ, за письменнымъ столомъ и что-то писалъ, но по красному лицу его было видно, что онъ незадолго передъ тѣмъ выпилъ значительное количество крѣпкихъ напитковъ. Онъ не предложилъ намъ сѣсть, и мы, стоя, начали объясняться съ нимъ.

— "Любезный родственникъ, — произнесъ онъ первый: — вѣроятно, благодаря вамъ, миссъ Пенистонъ написала мнѣ ту записку, которую я получилъ отъ нея сегодня?

— "Вы совершенно не правы, — отвѣчалъ Гью.

— "Не вѣрю. Я надѣялся, что вы пришли съ цѣлью предложить мнѣ удовлетвореніе за всѣ распространенныя вами клеветы обо мнѣ. Мое здоровье теперь позволяетъ мнѣ держать въ рукѣ пистолетъ.

— "Простите, — сказалъ я: — это дѣло мое, а не мистера Вина. Я имѣлъ удовольствіе слышать отъ мистера Деланэ разсказъ о томъ, что произошло въ тюрьмѣ, гдѣ онъ сидѣлъ вмѣстѣ съ Гью.

— "Неужели? Это старая исторія, — замѣтилъ Артуръ.

— "Да, и прескверная. Я также имѣлъ честь объяснить миссъ Пенистонъ, что вы предложили измѣннику Арнольду послать моего друга, всѣмъ извѣстнаго своей честностью, какъ гонца съ депешей, трактовавшей, повидимому, о размѣнѣ плѣнныхъ, а въ сущности увѣдомлявшей сэра Генри Клинтона о согласіи Арнольда предать свою родину.

— "Какой вздоръ! Кто вамъ это сказалъ? — воскликнулъ Артуръ.

— "Майоръ Андрэ передалъ объ этомъ моему другу.

— "Это ложь!

— "Люди, ожидающіе смерти, не лгутъ. Это — истинная правда.

"Онъ измѣнился въ лицѣ и не сталъ болѣе спорить, а рѣзко сказалъ:

— "Ну, такъ чтожъ?

— "Ничего, — отвѣчалъ я: — только, сказавъ все это о васъ женщинѣ, я не хотѣлъ дать вамъ право обвинять меня въ заглазной клеветѣ. Вотъ и все.

— "Хорошо. А который изъ васъ почтитъ меня завтра своимъ обществомъ?

— "Ни одинъ изъ насъ: мы не стрѣляемся съ такими людьми, какъ вы.

— "Трусъ! — промолвилъ Артуръ.

— Вы знаете, какой я трусъ, и, вѣроятно, во всю жизнь не забудете объ этомъ, — произнесъ я: — прощайте.

— "Я этого не стерплю! — воскликнулъ онъ: — я обезславлю васъ обоихъ повсюду. Я не позволю, чтобы…

— "Довольно! — сказалъ Гью, впервые вмѣшиваясь въ разговоръ: — я не хочу срамить своего имени, которое, по несчастію, вы носите; но если вы посмѣете сдѣлать что либо подобное, то я напечатаю свидѣтельское показаніе мистера Деланэ, и васъ не пустятъ ни въ одинъ порядочный домъ ни здѣсь, ни въ Лондонѣ.

— "И вамъ ничего, если всѣ узнаютъ, что вы были агентомъ генерала Арнольда?

— "Если вы дойдете до такой низости, — воскликнулъ Гью, побагровѣвъ отъ злобы: — то я скажу всю правду генералу Вашингтону и тогда убью васъ, какъ бѣшеную собаку, не прибѣгая ни къ какой дуели!

— "Я могу также поступить, — отвѣчалъ Артуръ.

"Но мы не нашли нужнымъ болѣе съ нимъ разговаривать и молча удалились.

— "Дѣло такъ не кончится, — произнесъ Гью, когда мы очутились на улицѣ.

«Я былъ того же мнѣнія и твердо рѣшился самъ покончить съ Артуромъ при первой его непріятной выходкѣ. Но потомъ оказалось, что онъ, отрезвившись, сталъ благоразумнѣе, хотя, очевидно, Дартея порвала съ нимъ всякія отношенія».

Къ разсказу Джака я могу прибавить только, что мы болѣе не имѣли никакихъ извѣстій объ Артурѣ, кромѣ того, что онъ намѣренъ былъ отправиться въ Англію, подъ честнымъ словомъ, что не приметъ болѣе участія въ войнѣ съ американцами.

Дартеи я не видалъ, а съ теткой Генорой имѣлъ объясненіе, спустя три дня. Она встрѣтила меня словами:

— Давненько ты не бывалъ у меня! И я знаю почему. Твой товарищъ, красная дѣвица, не сумѣлъ держать языкъ за зубами, и ваша милость изволите сердиться, такъ же, какъ Дартея, за мою смѣлость сдѣлать то, на что ни одинъ изъ васъ не рѣшался.

— Если бы я и сердился, то не имѣлъ возможности высказать своихъ чувствъ, — отвѣчалъ я: — да и теперь вы не даете мнѣ говорить.

— А если ты не сердился, то очень напрасно. Нечего улыбаться, я говорю совершенно искренно. Дѣйствительно, на меня можно сердиться за то, что я, какъ дура, вынимала для тебя каштаны изъ огня. Вашъ генералъ былъ у меня надняхъ, и мы говорили съ нимъ обо всемъ, даже о генералѣ Арнольдѣ и о бѣдной Пеги. Но когда я упомянула объ Андрэ, то онъ быстро меня остановилъ, сказавъ: «мистриссъ Винъ, простите меня, но я никогда о немъ не говорю». И мы начали съ нимъ бесѣдовать о лучшемъ способѣ разводить табакъ.

— Ну, а что Дартея? — спросилъ я.

— Не знаю. Она не хочетъ меня видѣть, а я очень несчастна, потому что люблю ее, какъ свою дочь. Но будьте вы всѣ увѣрены, что я никогда болѣе не стану вмѣшиваться въ чужія дѣла.

И, поднеся къ глазамъ кружевной платокъ, она заплакала.

Въ эту минуту въ комнату вошла миссъ Маргарита Чью.

— Ахъ, простите. Я не знала, — произнесла она въ смущеніи, увидавъ слезы старой дѣвы.

Но тетка мгновенно оправилась и съ улыбкой произнесла:

— Это ничего. Кошка разбила банку съ вареньемъ. Вотъ и все.

Всѣ разсмѣялись, и миссъ Маргарита подала теткѣ карточку со словами:

— Я принесла вамъ приглашеніе отъ моихъ родителей къ обѣду, на которомъ будетъ мистеръ Вашингтонъ.

Лице тетки прояснилось, а когда неожиданная посѣтительница удалилась, то я совершенно успокоилъ ее, сказавъ, что въ сущности, рано или поздно, Дартея должна была узнать, что за человѣкъ былъ ея женихъ.

— Теперь, повидимому, все между ними кончено, — прибавилъ я: — онъ собирается уѣхать въ Англію, и мы, слава Богу, навсегда отдѣлаемся отъ него.

— Нѣтъ, — отвѣчала она: — мнѣ еще разъ надо поговорить съ вами обоими вмѣстѣ. Я отдала купчую Вильсону, а онъ посовѣтовался объ этомъ дѣлѣ съ нашимъ общимъ другомъ, генералъ-аторнеемъ Чью.

— Можетъ быть, вы и правы, тетя Тенора, — произнесъ я: — но онъ потерялъ Дартею, и я не желаю ему большаго наказанія. Положимъ, что не мѣшало бы выяснить вопросъ о нашемъ родовомъ помѣстьѣ, но если оно даже и въ дѣйствительности принадлежитъ моему отцу и мнѣ, то я, право, не нуждаюсь въ немъ и не хочу сдѣлаться англійскимъ сквайеромъ.

— Мы это еще увидимъ, — сказала тетка, очевидно не раздѣлявшая моего мнѣнія: — во всякомъ случаѣ приходи сюда завтра въ четыре часа. Тутъ будутъ Вильсонъ и Артуръ Винъ.

Мнѣ очень не нравилась новая встрѣча съ моимъ врагомъ, но я не могъ отказать въ этомъ теткѣ и обѣщалъ явиться въ положенный часъ.

XXIX.

Ровно въ четыре часа явился мой другъ, знаменитый юристъ. Онъ не отличался красивою наружностью, но, благодаря выразительному лицу, вполнѣ пропорціональной головѣ и напудренному парику съ косичкой, перевязанной черной лентой, — онъ производилъ пріятное впечатлѣніе. Войдя въ комнату, онъ любезно поздоровался съ теткой, понюхалъ табаку изъ предложенной ею табакерки и, усѣвшись въ кресло, положилъ на столъ передъ собою бумаги, которыя онъ принесъ въ шелковомъ мѣшкѣ.

Онъ прежде всего заявилъ, что предложенный на его заключеніе вопросъ былъ очень интересный, но мы напрасно такъ долго медлили съ представленіемъ купчей.

Я отвѣчалъ, что мой дѣдъ и отецъ не желали поднимать спора между родственниками, тѣмъ болѣе, что помѣстье не имѣло цѣнности, и только въ послѣднее время его стоимость возвысилась.

На дальнѣйшіе его разспросы мы съ теткой объяснили, что въ то время, когда отецъ передалъ мнѣ документъ, никто, кромѣ его, не зналъ о настоящемъ его значеніи, но что теперь нѣкоторые факты объяснили намъ смыслъ этой бумаги. Что касается лично меня, то я прямо заявилъ, что, несмотря на все желаніе тетки поднять дѣло, я нимало не склонялся въ пользу долгаго и сомнительнаго процесса въ Англіи. Конечно, я скрылъ отъ Вильсона свое тайное намѣреніе оставить это дѣло открытымъ на нѣкоторое время, чтобы имѣть въ рукахъ козырь, на случай новой игры со стороны Артура.

Напротивъ, моя тетка съ восторгомъ говорила о томъ, что слѣдуетъ начать, и какъ можно скорѣе, судебный процессъ.

— Въ дѣтствѣ, — говорила она: — я слышала, что мой отецъ передалъ своему брату Вильяму родовое помѣстье съ согласія властей, которыя выпустили его изъ тюрьмы подъ условіемъ, что онъ уѣдетъ въ Америку. Нѣтъ сомнѣнія, что эта передача была совершена законно, и, вѣроятно, у нашихъ родственниковъ въ Уэльсѣ находится этотъ актъ. Та же бумага, которую вы разсматривали, составляетъ, частнымъ образомъ совершенный, возвратъ помѣстья отцу, чтобы не лишить его родовыхъ правъ. Если бы ему когда нибудь вздумалось возстановить эти права, то этой бумагой ему открывался къ тому путь. Повидимому, это обстоятельство было хорошо извѣстно многимъ сквайерамъ въ Меріонетъ-ширѣ. Дѣло все заключалось въ томъ, что Вильямъ не хотѣлъ неправильно воспользоваться несчастьемъ брата, и съ этой именно цѣлью совершенъ былъ частнымъ образомъ второй актъ.

— Вы очень ясно излагаете все дѣло, — замѣтилъ Вильсонъ: — а какія у васъ еще есть свѣдѣнія?

— Немного. Намъ извѣстно, что отъ времени до времени братья переписывались, высказывая другъ другу свою любовь и уваженіе, но я не помню, упоминалось ли когда нибудь въ этихъ письмахъ о помѣстьѣ. Послѣ смерти Вильяма вступилъ во владѣніе его брать Овенъ, безъ всякихъ препятствій со стороны моего отца, и онъ, умирая, оставилъ Винкотъ своему молодому сыну Овену, который живъ до сихъ поръ. Сынъ этого Овена, капитанъ Артуръ Винъ, явится сюда сегодня. Между нимъ и моимъ племянникомъ происходили личныя непріятности, но онѣ къ дѣлу не идутъ. Наши уэльскіе родственники, конечно, желаютъ выяснить законность своего права владѣнія, но, считаясь владѣльцами помѣстья болѣе ста лѣтъ, они, естественно, не хотятъ разстаться съ нимъ. Надо отдать справедливость Овену Вину, что онъ долгое время находился подъ опекой и только въ послѣдніе годы началъ сомнѣваться въ законности своего права владѣнія. Что же касается до капитана Вина, то онъ во время войны странствовалъ по различнымъ мѣстамъ, наконецъ только недавно этотъ документъ попалъ къ намъ въ руки.

— А вашъ братъ не въ состояніи помочь намъ въ этомъ дѣлѣ? — спросилъ Вильсонъ.

— Онъ не только не въ состояніи объяснить что либо по дѣлу, — отвѣчала тетка: — но былъ бы противъ всякаго процесса, если бы былъ совершенно здоровъ.

— Понимаю. И не могу не сказать, что это дѣло очень трудное.

— А какого же вы мнѣнія о самомъ документѣ? — спросила тетка: — что это такое?

— Это простая купчая на продажу Винкота Вильямомъ своему брату Гью, за одинъ шилингъ, отъ 9-го октября 1671 года. Актъ совершенъ вполнѣ правильно и скрѣпленъ необходимыми подписями свидѣтелей. Что же касается до теперешняго значенія этого документа, то генералъ-аторней и я вполнѣ между собою согласны.

— Что же вы полагаете? — нетерпѣливо спросила тетка.

— Мы полагаемъ, что давность, вѣроятно, уничтожила дѣйствительность документа. При немъ нѣтъ никакой довѣренности отъ Гью Вильяму на управленіе помѣстьемъ, и, такимъ образомъ, оно находилось въ фактическомъ владѣніи вашихъ родственниковъ болѣе ста лѣтъ, а потому очень трудно лишить ихъ теперь права владѣнія. Я выражаюсь ясно?

— Слишкомъ ясно, и значить, дѣло потеряно?

— Нимало. Я сказалъ, что трудно лишить ихъ права владѣнія, а не сказалъ, что это невозможно. Напримѣръ, если братья, а затѣмъ ихъ наслѣдники, переписываясь, ясно высказывали, что за Вильямомъ и его преемниками сохраняется право владѣнія, или если уэльскіе Вины платили, хоть по временамъ, какія либо деньги, въ видѣ ренты, своимъ американскимъ родственникамъ, то эти обстоятельства могутъ дать вамъ нѣкоторыя права. Но въ подобномъ случаѣ должны существовать письменныя доказательства.

Тетка Тенора тотчасъ просіяла и объявила, что она поищетъ въ семейныхъ бумагахъ, гдѣ, вѣроятно, найдутся требуемыя доказательства. Но Вильсонъ сомнительно покачалъ головой.

— Дѣло въ томъ, сударыня, что, повидимому, ваши американскіе родственники совершенно упустили изъ вида свои интересы, и, благодаря тому, что никто изъ нихъ не обращался къ адвокатской помощи, давность лишитъ вашего племянника всякаго права на Винкотъ.

— Погодите, я такъ не сдамся, — отвѣчала тетка: — я поищу въ бумагахъ и даже если ничего не найду, то все-таки пойду въ судъ,

— И потеряете даромъ много денегъ. Впрочемъ теперь до окончанія войны нельзя ничего и сдѣлать. Вѣдь это дѣло могутъ рѣшить только англійскіе суды. Признаюсь, я считаю, что его можно только покончить миролюбивой сдѣлкой.

— Я не согласна ни на какую сдѣлку! — отвѣчала тетка.

— Значитъ этотъ документъ не даетъ намъ никакихъ правъ?

— Онъ дозволяетъ вамъ начать процессъ, но ваши шансы на успѣхъ слабы, и вы можете всю свою жизнь бѣгать по судамъ безъ всякаго результата. Поэтому, какъ вашъ адвокатъ и другъ, я не совѣтовалъ бы вамъ начинать этого дѣла, тѣмъ болѣе, что, какъ мнѣ извѣстно, вы не нуждаетесь въ этомъ помѣстьѣ. Однако, кажется, это мистеръ Винъ.

Въ наружную дверь послышался громкій стукъ, и Вильсонъ поспѣшно сказалъ, что надо отложить до другого раза его окончательное заключеніе по дѣлу.

Дѣйствительно, черезъ минуту въ комнату вошелъ мистеръ Винъ. Онъ никогда не казался такимъ красавцемъ и такимъ блестящимъ франтомъ, какъ въ эту минуту. Онъ былъ одѣтъ по послѣдней модѣ, и одного взгляда на него было достаточно, чтобы понять, почему онъ такъ легко побѣждалъ женскія сердца.

Онъ любезно поклонился теткѣ и мистеру Вильсону и поздоровался съ ними самымъ учтивымъ образомъ. Мнѣ же онъ только кивнулъ головой. Вообще онъ велъ себя очень спокойно, безъ малѣйшаго смущенія и съ большимъ достоинствомъ.

— Садитесь, — сказала тетка: — я просила моего друга и адвоката, мистера Джемса Вильсона, безпристрастно изложить передъ вами свое мнѣніе объ одномъ семейномъ вопросѣ, который можетъ интересовать вашего отца. Я также просила моего племянника Гью Вина присутствовать при этомъ объясненіи. Мистеръ Вильсонъ будетъ такъ добръ, что изложитъ вамъ сущность дѣла.

— Къ вашимъ услугамъ, сударыня, — отвѣчалъ Вильсонъ и только что хотѣлъ начать свое изложеніе дѣла, какъ я перебилъ его:

— Будьте такъ добры, мистеръ Вильсонъ, выясните вполнѣ откровенно, какъ наши права, такъ и мистера Овена Вина. Мы не желаемъ нарушать чьихъ бы то ни было правъ, тѣмъ болѣе нашихъ родственниковъ.

— Я васъ понимаю, — отвѣчалъ Вильсонъ: — дѣло въ томъ, что мистриссъ Винъ и ея племянникъ представили генералъ-аторнею Чью и мнѣ одинъ старый документъ, съ просьбой высказать наше мнѣніе о дѣйствительномъ значеніи этого документа.

— Извините, — сказалъ Артуръ: — но, мнѣ кажется, мой родственникъ Джонъ Винъ долженъ прежде всѣхъ высказаться въ этомъ дѣлѣ.

— Конечно, — отвѣчалъ Вильсонъ: — если бы онъ только могъ высказать какое либо мнѣніе, но это невозможно по его болѣзненному положенію. Впрочемъ, ничьи интересы не будутъ нарушены его отсутствіемъ, такъ какъ я выскажу лишь мнѣніе двухъ юристовъ по дѣлу.

— Понимаю, — сказалъ Артуръ: — и прошу васъ продолжать.

— Документъ, о которомъ я говорю, заключается въ актѣ передачи отцу мистриссъ Винъ и дѣду Гью Вина помѣстья въ Меріонетъ-ширѣ, въ Уэльсѣ. Если я не ошибаюсь, сэръ, вы являетесь представителемъ теперешняго владѣльца Винкота.

— Я сынъ теперешняго владѣльца Винкота, — отвѣчалъ Артуръ: — и имѣю полное довѣріе дѣйствовать за него. Если вы желаете знать, по какому праву…

— Нѣтъ, нѣтъ, намъ ничего не надо, — перебилъ его Вильсонъ: — вашего присутствія совершенно достаточно. Вѣдь это частное совѣщаніе, и больше ничего.

— А позвольте узнать, когда совершенъ этотъ актъ? — спросилъ Артуръ.

— Сдѣлайте одолженіе, взгляните сами, — отвѣчалъ Вильсонъ, открывая документъ и подавая его Артуру: — это купчая на имя Гью Вина и подписана Вильямомъ Виномъ и двумя свидѣтелями: Генри Овеномъ и Томасомъ Робертсомъ. Желаете, чтобы я прочелъ всю бумагу?

— Нѣтъ, продолжайте.

— Мы полагаемъ, — продолжалъ Вильсонъ: — что этотъ актъ потерялъ свою силу, благодаря давности и, повидимому, безспорному владѣнію, въ продолженіе долгаго времени младшей линіей. Къ тому же, при купчей нѣтъ довѣренности на управленіе помѣстьемъ, отъ имени покупщика.

— Конечно, не можетъ быть сомнѣнія, что моя семья безспорно владѣла помѣстьемъ цѣлыхъ сто лѣтъ! — воскликнулъ Артуръ.

— Я въ этомъ не увѣренъ, — отвѣчалъ Вильсонъ: — меня просятъ изложить безпристрастно свое мнѣніе, и я долженъ сказать, что ваши права могутъ оказаться вовсе не такими безспорными, какъ вы думаете. Вѣдь могутъ существовать письма, въ которыхъ признавались права американскихъ Виновъ, или могли быть взносы денегъ за Винкотъ, а то и другое обстоятельство нарушало бы давность. Все это могутъ разрѣшить только англійскіе суды, взвѣсивъ всѣ представленныя доказательства.

— Я очень обязанъ вамъ за ваше откровенное мнѣніе, — сказалъ Артуръ: — я всегда надѣялся, что это дѣло окончится миролюбиво.

— Никогда, — воскликнула тетка: — я поведу это дѣло въ англійскихъ судахъ и пройду всѣ инстанціи.

— Какъ вамъ угодно, — отвѣчалъ Артуръ.

— Мистеръ Винъ, — сказалъ я: — пока мой отецъ живъ, мы не начнемъ этого дѣла, а, можетъ быть, оно никогда не возникнетъ. Я не желаю ни денегъ, ни помѣстья, а мои дальнѣйшіе шаги въ этомъ дѣлѣ будутъ зависѣть отъ вашего собственнаго поведенія, сэръ.

Какъ Артуръ, такъ и Вильсонъ посмотрѣли на меня съ удивленіемъ, но я спокойно продолжалъ:

— Если бы вы съ самаго начала откровенно объяснили, зачѣмъ вы явились къ намъ, то я далъ бы вамъ уже давно этотъ отвѣтъ, а, быть можетъ, сказалъ бы и нѣчто большее. Но теперь все кончено.

Тетка подняла руку, но я остановилъ ее:

— Пожалуйста, тетя, ни слова болѣе!

Къ моему удивленію, она замолчала.

Артуръ также хотѣлъ что-то сказать, но удержался и, молча поклонившись намъ всѣмъ, вышелъ изъ комнаты.

Это было наше послѣднее свиданіе съ нимъ.

XXX.

Въ мартѣ 1782 гада Джакъ и я пришли къ тому заключенію, что война была кончена, или приметъ характеръ выжидающей игры, что дѣйствительно и оказалось. Здраво обсудивъ наше положеніе, мы оба подали въ отставку, а такъ какъ начальство желало уменьшить число офицеровъ, то насъ охотно уволили отъ службы.

22-го числа Вашингтонъ уѣхалъ изъ города, подъ прикрытіемъ отряда легкой кавалеріи, подъ начальствомъ капитана Мориса. Я проводилъ его до Бурлингтона, гдѣ онъ простился со мной, поблагодарилъ меня за службу подъ его личнымъ начальствомъ и заявилъ надежду, что я найду свободное время посѣтить его въ Маунтъ-Вернонѣ.

Такимъ образомъ въ апрѣлѣ мы съ Джакомъ вернулись къ своимъ частнымъ дѣламъ. Главнокомандующій окружилъ сэра Гая Карльтона въ Нью-Іоркѣ и ждалъ его капитуляціи. Конгрессъ велъ внутреннія распри, общество веселилось и танцовало, а война такъ притихла, что всѣ ожидали скораго мира, хотя прошла еще зима, прежде чѣмъ упрямый ганноверецъ на англійскомъ престолѣ прекратилъ уже давно проигранную игру.

Въ іюлѣ мѣсяцѣ мой отецъ умеръ отъ прилива крови къ головѣ. Это не было чувствительной для меня потерей, такъ какъ отецъ уже давно для меня умеръ. Я заперъ двери нашего стараго жилища и перебрался на ферму къ теткѣ.

Уже давно я не видалъ Дартеи. Тетка совѣтовала мнѣ оставить ее въ покоѣ, а Джакъ, хотя, кажется, и часто видался съ нею, но умѣлъ держать языкъ за зубами. Наконецъ, спустя недѣлю, послѣ похоронъ отца, я получилъ отъ нея слѣдующую записку:

«Сэръ, я только что узнала о вашей тяжелой потерѣ, и хотя вашъ отецъ уже давно не былъ кивымъ элементомъ въ вашей жизни, все-таки отсутствіе любимаго лица наполняетъ сердце горемъ. Вы знаете, что ваша тетка поступила со мною очень нехорошо, но теперь я не сожалѣю о томъ, что случилось. Я многое передумала въ послѣднее время и сегодня поѣду къ мистриссъ Винъ. А вы, когда можете, навѣстите меня. Я теперь живу въ Стентонѣ, у мистриссъ Логанъ».

Черезъ нѣсколько часовъ я уже былъ у нея и, подъѣзжая къ дому Джемса Логана, увидалъ у подъѣзда двухъ лошадей и выходившую изъ дверей Дартею.

Она снова сіяла здоровьемъ и покраснѣла, когда я подошелъ къ ней.

— Какъ я радъ васъ видѣть! — сказалъ я: — если вы ѣдете къ теткѣ Тенорѣ, то позвольте васъ проводить, а вашъ грумъ можетъ остаться дома, такъ какъ я съ удовольствіемъ провожу васъ и назадъ. Мистриссъ Логанъ, стоявшая на порогѣ, объяснила, что она этому очень рада, такъ какъ ей надо послать грума по дѣлу.

Въ концѣ концовъ мы поѣхали съ Дартеей по Джермантаунской дорогѣ. Сначала она скакала впереди, и я не могъ держаться съ ней рядомъ, такъ какъ моя старая Люси все отставала, но потомъ молодая дѣвушка, по моей просьбѣ, умѣрила шагъ своей лошади, и мы поѣхали почти шагомъ.

Минуя тѣ мѣстности, которыя были прославлены недавними военными дѣйствіями, Дартея спрашивала у меня подробности битвы подъ Джермантауномъ и въ особенности интересовалась, гдѣ я былъ раненъ, и гдѣ находился во время боя Джакъ. Вообще она была очень въ духѣ, и то весело смѣялась, то серьезно разсуждала о событіяхъ войны.

Поднимаясь въ гору Эри, мы молчали.

— Дартея, — сказалъ я неожиданно: — все нѣтъ, или да?

— А вы никакъ не можете успокоиться, — отвѣчала она: — право, не хорошо такъ приставать ко мнѣ. Я, право, кончу тѣмъ, что выйду замужъ за Джака, чтобы отдѣлаться отъ васъ обоихъ.

— Да, или нѣтъ, Дартея? — повторилъ я.

— Да! — отвѣчала она, взглянувъ мнѣ прямо въ лице.

Я вздрогнулъ, голова у меня закружилась, и я едва не упалъ.

— Что съ вами? вы нездоровы? — спросила она.

— Нѣтъ, нѣтъ! — воскликнулъ я: — я такъ счастливъ, что не вѣрю своему блаженству. Слава Богу, Дартея, что ты, наконецъ, меня любишь.

— О Гью, — произнесла она: — неужели вы мнѣ прощаете? Но я не похожа на другихъ женщинъ, мое слово… Но вы сами увидите и тогда мнѣ простите.

Ея лице пылало, глаза были полны слезъ.

— Мнѣ нечего вамъ прощать!

— Я была такъ глупа, такъ глупа.

— Забудемъ обо всемъ, Дартея, ты меня любишь, и этого довольно.

— Благодарю васъ, Гью. Но дайте мнѣ успокоиться и не говорите болѣе со мной.

Мы молча доѣхали до дома тетки.

Добрая старуха горячо обняла Дартею, но потомъ отступила на шагъ и, пристально взглянувъ на нее, сказала:

— Онъ заставилъ васъ плакать, голубушка? Онъ всегда былъ дуракомъ. Ну, я очень рада. Нечего вамъ краснѣть, я все поняла по глупому лицу Гью. Боже мой, какая вы хорошенькая! Хотя я никогда сама не была влюблена, но знаю признаки любви.

Дартея съ трудомъ освободилась отъ объясненій тетки и быстро побѣжала въ ея комнату. Спустя нѣсколько минуть, она вернулась, и хотя румянецъ горѣлъ на ея щекахъ, но она радостно улыбалась.

Вскорѣ явился Джакъ, и тетка была такъ довольна, что разболтала ему обо всемъ. Дартея при этомъ бросила на него нѣжно-печальный взглядъ, смысла котораго я тогда не понялъ. Джакъ посидѣлъ не много и ушелъ подъ предлогомъ важнаго дѣла.

Вотъ что онъ въ этотъ день вечеромъ записалъ въ свой дневникъ:

«Итакъ она достается Гью, и его женой будетъ лучшая женщина на снѣгѣ. Я молю Бога, чтобы онъ сохранилъ ихъ отъ всякихъ несчастій. Если онъ любить ее такъ, какъ я люблю, то она будетъ счастлива; а онъ не можетъ не любить ее. Моя жизнь теперь кончена, и я не буду больше продолжать дневника. Прощай, Дартея, да благословитъ тебя Господь!».

Вотъ какъ любили благородные люди въ ту бурную эпоху. Дѣйствительно, подъ дневникомъ Джака поставлена была черта и подписано «1-го августа 1782 года».

Благодаря нашему предстоящему браку, мистриссъ Пенистонъ стала видаться съ теткой Генорой. Имъ приходилось разрѣшить всѣ вопросы о приданомъ, и такъ какъ нельзя было получить заказы изъ Франціи ранѣе полугода, а съ Англіей были закрыты всякія сношенія, то наша свадьба была отложена. Я пламенно протестовалъ, но Дартея не хотѣла и слышать ни о чемъ, увѣряя, что не могла сохранить моей любви безъ большого запаса лентъ, кружевъ и такъ далѣе. Даже тетка Тенора поддержала ее, и мнѣ пришлось уступить.

Между тѣмъ мистриссъ Пенистонъ перестала оплакивать потеряннаго блестящаго жениха съ громаднымъ помѣстьемъ, хотя громадность этого помѣстья ничѣмъ не была доказана. Изрѣдка она намекала теткѣ о своемъ сожалѣніи, но та рѣзко опровергала ее и не могла отказать себѣ въ удовольствіи разсказать ей о существовавшемъ документѣ, по которому настоящимъ владѣльцемъ Винкота былъ я, а не Артуръ. При этомъ тетка, конечно, просила мистриссъ Пенистонъ не говоритъ объ этомъ ни слова Дартеѣ, такъ какъ я не хотѣлъ давать хода этому дѣлу до отысканія новыхъ доказательствъ. Но старуха проговаривалась не разъ при Дартеѣ, которая, наконецъ, спросила меня объяснить ей какую-то тайну, которую отъ нея, повидимому, скрывали.

Я объяснилъ ей въ двухъ словахъ, что дѣло шло о спорномъ имущественномъ вопросѣ между моей семьей и семьей Артура Вина, но что по различнымъ обстоятельствамъ разрѣшеніе его было отложено. Она покраснѣла, какъ всегда дѣлала, когда упоминали о прежнемъ предметѣ ея любви, и охотно исполнила мою просьбу болѣе не говорить объ этомъ предметѣ. Я умолялъ о томъ же тетку Тенору, но она продолжала постоянно разсуждать о найденномъ документѣ со всѣми, за исключеніемъ Дартеи и мистриссъ Пенистонъ, такъ какъ я взялъ съ нея слово не упоминать при нихъ объ этомъ, очевидно непріятномъ для Дартеи, вопросѣ.

Все обстояло благополучно до 1-го октября, когда, придя въ сумеркахъ къ теткѣ, я засталъ у нея Дартею. Молодая дѣвушка радостно бросилась ко мнѣ на встрѣчу, а тетка едва со мной поздоровалась и быстро вышла въ сосѣднюю комнату, откуда черезъ минуту вернулась съ злополучнымъ документомъ и связкой писемъ.

— Я съ нетерпѣніемъ ждала тебя, — сказала тетка: — я сдѣлала важное открытіе и хочу объ этомъ сообщить вамъ обоимъ.

— Не надо, — отвѣчалъ я.

— Что такое? — спросила съ удивленіемъ Дартея.

— Пустяки, — отвѣчалъ я: — мы поговоримъ съ вами объ этомъ потомъ. Время терпитъ, тетя.

— Нѣтъ, твоя невѣста должна знать обо всемъ.

— Да, да, Гью, я хочу обо всемъ знать, — произнесла Дартея.

— Хорошо, такъ говорите, — произнесъ я, обращаясь къ теткѣ, и впервые въ жизни дѣйствительно разсердился на нее.

— Какъ ты хочешь, — произнесла она рѣзкимъ тономъ: — но это дѣло надо порѣшить. Война скоро кончится, и настанетъ время дѣйствовать. Я нашла письма, которыя измѣняютъ все дѣло. Я еще не всѣ прочла, но уже видѣла нѣсколько очень важныхъ писемъ, полученныхъ твоимъ дѣдомъ.

— Я никогда не сомнѣвался, — возразилъ я гнѣвно: — что при жизни дѣда его имущественныя права признавались, но въ продолженіе всей долговременной жизни моего отца объ этомъ не было и помину, и тѣмъ создана давность.

— Неправда! — воскликнула тетка, — не слушайте его, Дартея: вы будете хозяйкой Винкота.

— Я, хозяйка Винкота? — промолвила въ смущеніи Дартея.

— Полноте, тетя, отложите этотъ разговоръ до другого времени, — произнесъ я, надѣясь все-таки избавить Дартею отъ непріятнаго упоминанія при ней о ея первомъ женихѣ.

— Нѣтъ! я не хочу ждать. Я сейчасъ все объясню тебѣ и при Дартеѣ.

— Передайте лучше эти письма мистеру Вильсону, хотя я увѣренъ, что они нисколько не измѣняютъ положенія дѣла.

— Увидимъ. Я сама поѣду въ Англію и поведу дѣло въ судахъ. Ты все-таки будешь владѣльцемъ Винкота, хочешь ли ты этого, или нѣтъ!

— Что все это значитъ! — воскликнула Дартея: — скажите мнѣ, Гью, всю правду. Что-то отъ меня скрываютъ.

Дѣлать было нечего, и приходилось ей все объяснить.

— Тетка полагаетъ, что Винкотъ принадлежитъ намъ, — сказалъ я: — найденъ старый документъ, на основаніи котораго она хочетъ затѣять процессъ. Но успѣхъ сомнителенъ, и къ тому же я вовсе не желаю отбивать у родственниковъ помѣстье. Да если бы дѣло и было выиграно, то я не желалъ бы покинуть мое отечество.

— Это документъ? — перебила меня Дартея, взявъ со стола почернѣвшій пергаментный листъ.

— Да, да, — отвѣчала тетка: — и вы должны уговорить Гью, чтобы онъ не дѣлалъ глупостей. Винкотъ громадное богатое помѣстье, и когда вы будете его хозяйкой, то я пріѣду къ вамъ погостить.

— Я ничего не понимаю, — промолвила Дартея, не спуская глазъ съ документа.

— Погодите, — сказала тетка: — я велю подать свѣчей и прочту вамъ, какъ этотъ документъ, такъ и письма.

Она позвонила и сдѣлала соотвѣтствующія распоряженія.

Я былъ очень смущенъ и не зналъ, что дѣлать.

— И этотъ актъ можетъ передать вамъ, Гью, то-есть намъ, уэльское помѣстье? — спросила Дартея.

— Мнѣ ничего не надо! — воскликнула тетка: — оно будетъ вашимъ, милыя дѣти.

— Если, — продолжала Дартея, — старшій брать умретъ, что, конечно, случится скоро, то Артуръ Винъ наслѣдуетъ помѣстье послѣ смерти отца.

— Этому не бывать! — воскликнула тетка: — помѣстье нате, то-есть ваше.

— Оно было бы наше, — произнесла Дартея: — если бы…

— Я не допускаю никакъ «если»! — перебила ее тетка.

— А вы желаете получить эти уэльскія земли, Гью? — спросила Дартея, смотря на меня съ какимъ-то страннымъ безпокойствомъ.

— Нисколько, особенно теперь.

— Еще бы, — продолжала она: — вы отняли у него невѣсту, ко торую онъ по-своему любилъ, и вы не можете отнять у него еще и помѣстья. Не правда ли, Гью?

— Конечно.

— Да что же, Дартея, вы съ ума сошли! — воскликнула тетка.

— Я этого не хочу, — отвѣчала Дартея, гнѣвно смотря на тетку: — я этого не допущу; дѣло касается меня больше, чѣмъ васъ. Любите вы меня, Гью Винъ?

— Дартея!

— И будете вѣчно любить?

— Что съ вами?

— Отдайте мнѣ документъ, — сказала съ неудовольствіемъ тетка: — вы оба безмозглые дураки!

— А вы злая женщина, — отвѣчала Дартея и, обращаясь ко мнѣ, прибавила, держа въ рукахъ документъ: — я никогда не вышла бы замужъ за Гью, если бы онъ сдѣлалъ такую несправедливость, а я хочу быть его женой.

Съ этими словами она скомкала пергаментный листъ и бросила его въ каминъ, гдѣ весело пылалъ огонь.

Тетка хотѣла вытащить документъ изъ камина, но поскользнулась и едва не упала. Она съ трудомъ удержалась и, упавъ въ кресло, воскликнула:

— Дура! Идіотка! тебѣ никогда не быть его женой!

Я подбѣжалъ къ Дартеѣ, обнялъ ее и горячо поцѣловалъ.

— Молодецъ, — произнесъ я шепотомъ: — ты хорошо сдѣлала, и я благодарю тебя.

Тетка продолжала бранить Дартею и наговорила ей такихъ непріятностей, что я не вѣрилъ своимъ ушамъ, и всѣ мои старанія заставить ее замолчать были тщетны.

Наконецъ источникъ ея ругательствъ изсякъ, и тогда Дартея спокойно сказала:

— То, что я сдѣлала, Гью долженъ былъ сдѣлать уже давно. Я васъ люблю и надѣюсь, что мы будемъ жить съ вами вмѣстѣ многіе годы, но вы наговорили мнѣ такихъ вещей, которыя не легко забываются. Я требую, чтобы вы передо мной извинились, сударыня.

И моя маленькая, нѣжная, граціозная Дартея съ гордымъ достоинствомъ смотрѣла на громадную, грозную, рослую тетку.

— Никогда! — воскликнула она: — меня оскорбили и осрамили въ моемъ собственномъ домѣ, и кто же — глупая дѣвченка.

— Такъ прощайте, — произнесла Дартея и быстро выбѣжала не только изъ комнаты, но даже изъ дома, прежде чѣмъ я успѣлъ опомниться.

— Она ушла! — воскликнулъ я: — о тетя, тетя, что вы надѣлали!

— Что я сдѣлала? Что я сказала? — произнесла тетка, какъ бы не сознавая происшедшаго, и поспѣшно выбѣжала на улицу вслѣдъ за Дартеей.

Я видѣлъ, какъ она догнала молодую дѣвушку, но не знаю, въ чемъ заключалось ихъ объясненіе. Только черезъ нѣсколько минутъ онѣ возвратились друзьями и въ слезахъ. Я хотѣлъ было уйти, чтобы не помѣшать ихъ примиренію, но тетка воскликнула:

— Останься! Я старая дура, но все-таки увѣрена, что вы когда нибудь оба пожалѣете объ этомъ. Ну, да это ваше дѣло, а не мое. Только смотрите, никому объ этомъ ни слова, а то я сверну вамъ обоимъ шею.

— Будьте покойны. Никто объ этомъ не узнаетъ, — отвѣчала Дартея: — я очень сожалѣю, что обидѣла васъ, но это было необходимо, другого выхода не оставалось, а теперь, милая мама, мы будемъ васъ вѣчно, вѣчно любить, и ни одно облачко не омрачитъ нашего счастья.

Впервые Дартея назвала мою тетку мамой, хотя впослѣдствіи это вошло у нея въ привычку, и сердце старухи растаяло.

— Да, да, ты права — я твоя мать и всегда буду ею.

Съ этой минуты у нихъ уже никогда не было непріятныхъ сценъ, и мнѣ казалось, что тетка побаивалась Дартеи.

Когда въ этотъ вечеръ тетка ушла спать, и мы остались вдвоемъ, то Дартея, усѣвшись на подушкѣ у моихъ ногъ, долго молчала, а потомъ неожиданно спросила:

— Гью, я была права, что сожгла эту бумагу?

Я не сразу отвѣчалъ, но, рѣшившись быть всегда откровеннымъ съ моей будущей женой, я рѣшительно отвѣчалъ:

— Нѣтъ, Дартея, ты не была права. Эта бумага не твоя, а моя, и въ сущности она болѣе всего принадлежала отцу. Я говорю это тебѣ для того, что не хочу скрывать отъ тебя правды. Дѣло нисколько не измѣнилось бы, если бы бумага осталась на лице, и ты могла бы убѣдиться, что я, даже при доказанности нашихъ правъ на землю, ни за что не согласился бы быть владѣльцемъ Винкота. Но ты лишила меня возможности доказать тебѣ это. Я не сержусь, но желалъ бы, чтобы въ другой разъ ты болѣе довѣряла мнѣ.

— Вижу, вижу, — сказала она со слезами на глазахъ: — что я поступила глупо и несправедливо. Тетка Генора вполнѣ основательно разсердилась на меня. Но какой ты добрый и вмѣстѣ мужественный, благородный человѣкъ! Я на твоемъ мѣстѣ сказала бы, что я поступила правильно. Поцѣлуй меня, Гью, я люблю тебя за твою откровенность вдвое болѣе, чѣмъ прежде.

Поцѣловавъ ее, я отвѣтилъ:

— Забудемъ объ этомъ, Дартея. Правильно, или нѣтъ ты поступила, но я очень радъ, что, благодаря тебѣ, этотъ вопросъ поконченъ навсегда. Ну, доброй ночи, или спать.

Она взглянула мнѣ прямо въ глаза и молча удалилась, но я боюсь, что въ эту ночь она спала не лучше тетки Теноры.

XXXI.

Въ первыхъ дняхъ февраля 1783 года пасторъ Вильямъ Вайтъ обвѣнчалъ насъ въ церкви Христа. Всѣ наши старые друзья присутствовали при священномъ обрядѣ: на первой скамейкѣ сидѣли тетка Тенора, въ великолѣпномъ платьѣ, мистриссъ Пенистонъ и Джакъ, а посаженымъ отцомъ у Дартеи былъ Джемсъ Вильсонъ. Послѣ вѣнчанія мы отправились въ приготовленное для насъ жилище въ Меріонѣ.

Этимъ кончается длинный разсказъ о моихъ приключеніяхъ, который я написалъ въ этомъ старомъ. сельскомъ домѣ въ назиданіе моимъ дѣтямъ.

Въ апрѣлѣ 1783 года былъ заключенъ миръ, а въ ноябрѣ я узналъ отъ полковника Тампльтона, что 4-го декабря нашъ любимый главнокомандующій будетъ прощаться со своими офицерами. Такъ какъ онъ выразилъ желаніе, чтобы при этомъ присутствовалъ его старый штабъ, то я съ удовольствіемъ отправился на это печальное торжество.

Въ назначенный день въ Нью-Іоркѣ, въ тавернѣ Фраунса, я нашелъ въ полномъ сборѣ всѣхъ дѣятелей національной борьбы, которая довела до униженія гордую Англію. Вашингтонъ вышелъ къ намъ ровно въ двѣнадцать часовъ и, увидавъ вокругъ себя прежнихъ товарищей, пришелъ въ такое волненіе, что долго не могъ говорить. Наконецъ, онъ сдѣлалъ надъ собою усиліе и съ добрымъ, хотя торжественнымъ выраженіемъ лица сказалъ:

— Съ сердцемъ, полнымъ любви и благодарности, разстаюсь съ вами и надѣюсь, что въ будущемъ вы будете также счастливы и благополучны, какъ были въ прошедшемъ славны и безупречны.

Съ этими словами онъ налилъ себѣ стаканъ вина и выпилъ за здоровье всѣхъ присутствующихъ. Потомъ мы одинъ за другимъ подходили къ нему и молча пожимали ему руку, такъ какъ никто не рѣшался произнести ни слова.

Послѣ этого трогательнаго прощанія мы всѣ вышли на берегъ, гдѣ были выстроены полки, и въ виду всѣхъ своихъ старыхъ товарищей, начиная отъ генерала до простыхъ солдатъ, Вашингтонъ тихо, съ непокрытой головой, прошелъ къ катеру. Тамъ онъ не сѣлъ, а продолжалъ стоять со шляпой въ рукахъ, пока не исчезъ изъ вида.

Мои внучата очень любятъ, чтобы я имъ читалъ въ слухъ старинную поэму о смерти Артура, и часто, читая имъ разсказъ о томъ, какъ король Артуръ простился въ послѣдній разъ со своими рыцарями Круглаго Стола, я вспоминаю патетическую сцену 4-го декабря 1783 года. Передъ моими глазами какъ бы возстаютъ длинные ряды солдатъ и толпа офицеровъ, а вдали въ лодкѣ — высокая фигура благороднѣйшаго рыцаря нашихъ дней.

Теперь мнѣ остается сказать очень немного. Мы живемъ съ Дартеей счастливо и мирно, а средства позволяютъ намъ не отказывать себѣ ни въ чемъ, даже въ роскоши.

Эти послѣднія строчки я пишу вечеромъ, въ рождественскій сочельникъ, въ большомъ каменномъ домѣ, въ Моріонѣ. Внизу слышны шумъ и смѣхъ, который мало-по-малу стихаетъ. Старшіе въ семьѣ приходять со мной проститься: это Дартея и Тенора, матери многочисленныхъ дѣтей, которыя уже ложатся спать, а также Джакъ — мой старшій сынъ и Гью — младшій.

Они уходятъ, и въ домѣ воцаряется тишина. Я устремляю глаза въ каминъ, гдѣ пылаетъ веселый огонь, и передо мной проходятъ, какъ въ панорамѣ, картины всей моей, долговременной жизни.

Неожиданно двѣ руки закрываютъ мнѣ глаза, и нѣжный голосъ произноситъ:

— О чемъ ты думаешь, Гью Винъ?

— О томъ, что, благодаря тебѣ, я такъ счастливъ.

— Слава Богу!

"Историческій Вѣстникъ", тт. 69—70, 1897