В. В. Джекобс.
Принудительная работа
править
Констебль № 49 медленно проходил по Высокой улице в Уэппинге, наслаждаясь вечерней прохладой. Все лавки были уже закрыты, и улица почти пустынна. Мимоходом он высказал краткое, но сильное предостережение двум мальчишкам, дравшимся на тротуаре, и указал носком сапога — что край тротуара вовсе не подходящее место для отдохновения маленькой пятилетней девочки. Держа в руке свои белые перчатки, он медленно проследовал далее, чувствуя себя самодержавным властелином над всем своим участком.
Самодовольный вид, с которым он поглаживал свои рыжие бакенбарды, был прямо невыносим, и мистер Чарльз Пиннер, судовой кочегар, созерцал его с едва скрываемым бешенством. Дело в том, что неделю назад этот самый № 49 «сцапал» — по живописному выражению самого Пиннера — его лучшего друга за то, что он был причиной скопления народа, мешающего движению. Несправедливость заключения в участке мистера Джонсона, только потому, что толпа совершенно незнакомых ему людей, на которых он бросался, упорствовала в своем желании запруживать улицу, — несправедливость эта довела Пиннера чуть не до безумия. Несколько времени, однако, он держался позади № 49, ограничиваясь оскорбительными, но неслышными замечаниями, относительно цвета его бакенбард.
Констебль повернул в маленькую улочку между двумя небольшими пустырями, о пригодности и превосходстве которых для постройки тут же расклеенное объявление изобиловало прилагательными. Пиннер продолжал идти сзади. Он был из тех людей, которые считают, что от жизни следует брать все, что она дает в данную минуту, и какой-то голос нашептывал ему, что, проживи он еще хоть сто лет, ему никогда не представится более удобного случая рассчитаться с рыжим констеблем. Правда, в конце улицы стояло два-три маленьких домика, но единственным живым существом поблизости был только мальчик лет десяти. Но и он казался как раз таким мальчишкой, который должен был отнестись к задуманному Пиннером делу с одобрительной улыбкой.
Первой мыслью № 49 было, что на него свалилась дымовая труба, второй же мыслью — желание захватить ее сразу. Он сделал отчаянное усилие, высвободил каску и схватил Пиннера за руку.
— Пустите, — сказал Пиннер, вырываясь.
— Ага, — сказал № 49, весь красный от озлобления, поправляя свою каску, — теперь ты пойдешь со мною, молодец.
Раскаиваясь в своем естественном порыве, приведшем к таким печальным результатам, Пиннер вырвался и отошел, шатаясь, к забору. Потом он скользнул в сторону, и когда 49 повторил свое требование и указал на бесполезность всякого сопротивления, Пиннер неожиданно и сильно ударил его кулаком в висок.
Констебль свалился, как подстреленный. Каска слетела с его головы, и он тяжело ударился затылком о каменную мостовую. У Пиннера мгновенно испарилось всякое желание схватываться с полицией, он бросился бежать мимо восхищенного мальчишки, и, только, завернув за угол, слегка умерил свой шаг, чтобы не обращать на себя нежелательного внимания. Он прямо отправился домой, в маленький домик в узеньком переулке близ Кэбль-Стрита, и запыхавшись бросился на стул, между тем, как его жена, не привыкшая к столь ранним его возвращениям, не могла прийти в себя от изумления и засыпала его вопросами.
— Ты хочешь посидеть немного дома со мной? — воскликнула она в изумлении. Да ты здоров ли, Чарли?
— Разумеется, здоров, — угрюмо проворчал кочегар. Я просто подумал, что тебе бы хотелось видеть меня немножко дома, пока я не ушел в плавание.
— Та-ак! — сказала миссис Пиннер, — ты порядочно долго до этого додумывался.
— Лучше поздно, чем никогда, — проворчал ее супруг, — прислушиваясь с напряженным видом и полным ужаса ожиданием к каждому звуку на улице.
— Ну, что ж, я очень рада, что ты теперь так думаешь, — сказала миссис Пиннер. Это никогда не поздно. Я пойду наверх и принесу малютку.
— Зачем? — коротко спросил ее муж.
— Да чтобы и он повидал тебя немного, — отвечала жена. Он до сих пор говорит «папа» всякому мужчине, которого видит. Он в этом не виноват, бедняжка.
Пиннер, продолжая прислушиваться к шагам снаружи, пробормотал что-то сквозь зубы. Малютка был разбужен от первого сладкого сна и принесен вниз, причем родитель и младенец предались на некоторое время взаимному созерцанию с далеко недоброжелательным любопытством.
Необыкновенное объяснение Пиннером своего пребывания дома оставалось в силе лишь до следующего утра; но когда он и после завтрака продолжал спокойно сидеть дома, выказывая явное желание и далее продолжать в том же духе, тогда жена потребовала от него другого разъяснения, менее ошеломляющего и более понятного ее разуму. На это Пиннер заявил в виде вступления о своей ненависти к рыжим бакенбардам вообще и закончил полным незнанием.
— Ему это поделом, — убежденно решила его жена, — но тебе это обойдется в шесть месяцев тюрьмы, если тебя накроют, Чарли. Тебе придется сидеть дома и ухаживать за мной и за малюткой, покуда твое судно не выйдет в море.
Пиннер непочтительно оглядел своего сына и наследника и издал унылый стон.
— Свидетелей ведь не было, — заметил он, — т. е. был только один мальчишка, да и он выглядел так, что видно не особенно полюбилась ему полиция.
— Ну, чужая душа — потемки, — ответила жена, — причем в мозгу ее медленно созревал план, как ей извлечь наибольшую пользу из всего приключения. Мне бы очень не хотелось, чтобы тебя засадили в тюрьму.
— Да и мне тоже, — объявил Пиннер с глубоким убеждением. Интересно, было ли про это написано в газетах?
— Разумеется, — кивнула головой жена.
— Поди-ка, купи одну газету и прочитай, — сказал кочегар, — и прибавил покосившись на ребенка: «я за ним пригляжу, только возвращайся поскорее».
Жена вышла и скоро вернулась с газетой, причем Пиннер, не знавший грамоты, с тревогой следил за ней, пока она просматривала столбцы. Впрочем, вскоре выяснилось, что его вчерашний поступок избежал чести быть увековеченным в печати, и Пиннер начал набираться храбрости.
— Я думаю, с ним ничего особенного не случилось, — сказал он. Должно быть, ему и самому-то неприятно рассказывать в участке про то, как его вздули. Не все любят про это говорить. Я же буду глядеть в оба, когда выйду на улицу.
— Тебе бы лучше все-таки не выходить, — сказала жена. Она снова взяла газету и принялась ее просматривать, не переставая исподтишка следить за ним. Вдруг она нагнулась и внимательно уставилась на строчки; внезапный испуганный возглас ее согнал розы с ланит Пиннера и заставил его ожидать самого худшего.
— Что такое?.. — пробормотал он.
Миссис Пиннер сложила газету пополам, знаком велела ему молчать и прочла следующее:
«Вчера вечером в Уэппинге произведено злодейское нападение на констебля; его свалил с ног какой-то матрос, и он получил сотрясение мозга. Пострадавший констебль утверждает, что он легко узнает преступника в лицо и дал его полное описание в полицейской конторе.
Поиски начаты. За всеми трактирами зорко следят».
— Эге, вот так штука! — смущенно сообразил Пиннер. И так тут все и написано?
— Да, и это все, — отвечала его жена и отложила газету в сторону.
— Все! — воскликнул рассерженный кочегар. А тебе бы еще чего-нибудь хотелось? Нечего сказать, попался я в тиски! Право, я бы также охотно сидел в тюрьме, как и здесь.
— Ты не будешь так думать, когда опять уйдешь в море, — ответила жена.
Пиннер вздохнул и начал бестолково метаться по комнате; потом снова бросился на стул, покачал головой и закурил трубку.
— Дома ты можешь быть совершенно спокоен, — сказала его жена, вполне выработавшая тем временем свой план. Одно только нехорошо, что люди станут удивляться, зачем ты целыми днями сидел дома.
Пиннер вынул трубку изо рта и тупо смотрел на нее.
— Мне кажется, что тебе бы надо иметь какое-нибудь дело, из-за которого ты бы оставался дома, — продолжала она.
— Ну, так разве это не дело? — спросил несчастный.
— Да, но об этой причине ты ведь не можешь говорить всем, — сказала его жена. Ты должен иметь занятие, которое все бы видели, а потому и болтать бы пустого не могли.
— Да, вам ведь все годится, что-бы болтать, — сказал Пиннер. Вот если бы ты что-нибудь выдумала, это было бы умнее.
Миссис Пиннер, у которой уже наготове было несколько занятий, глубокомысленно задумалась, царапая себе подбородок вязальной спицей.
— Выбелить потолок в кухне, — сказала она, наконец.
— А сколько времени это возьмет? — кисло спросил ее господин и повелитель, которого перспектива беления вовсе не очаровала.
— Потом ты бы мог оклеить обоями эту комнату, — продолжала миссис Пиннер, — и приколотить вон те полки в углу, про которые ты говорил. Все это заняло бы несколько времени.
— Да, я думаю, — подтвердил Пиннер, ядовито глядя на жену.
— А потом, я думаю, — сказала она, — что если мне удастся достать ящик из-под сахара от бакалейщика и две пары колес, то ты бы мог смастерить отличную колясочку для малютки.
— Я полагаю… — начал изумленный Пиннер.
— Пока ты будешь этим заниматься, я постараюсь придумать еще что-нибудь, — перебила его жена.
Пиннер некоторое время глядел на нее, вытаращив глаза; потом проговорил, наконец: «покорно благодарю», не без ядовитости, и погрузился в мрачные размышления.
— Это самый разумный план, — убеждала его жена серьезно, — и это тем надежнее, что все эти работы необходимо сделать, а потому ничего не может быть понятнее того, что ты будешь сидет дома и заниматься этим. Никто не найдет в этом ничего странного.
Она продолжала прилежно вязать, искоса поглядывая на мужа. Он сидел и курил некоторое время; потом поднялся со вздохом, послал ее за необходимыми материалами и провел весь день, беля потолок кухни.
К вечеру он до того был утомлен непривычным усердием, что был рад просидеть вечер дома, занимаясь курением. Но следующее утро было такое ясное и соблазнительное, что его затворничество показалось ему более чем возмутительным. В надежде, что какое-нибудь чудо спасет его от столь низменных занятий, он снова послал жену за газетой.
— Тут немного про это написано сегодня, — сказала она.
В это время заплакал малютка, потом надо было вымыть посуду после завтрака, потом являлись все новые помехи к чтению газеты.
— Читай, — строго сказал кочегар.
— «Пострадавший констебль, — бойко прочла миссис Пиннер, — чувствует себя довольно хорошо; за трактирами продолжают наблюдать».
— Они, кажется, прямо таки влюблены в трактиры, — нетерпеливо заметил Пиннер. Я рад, что парень поправляется, но надеюсь, что он не встанет раньше, чем я не уйду в море.
— Конечно, не встанет, — отвечала жена. Но теперь мне, пожалуй, лучше пойти купить обои. Какого цвета ты бы лучше хотел?
Пиннер ответил, что для него все обои одинаковы, и погрузился в мрачные размышления на тему о том, откуда возьмутся на это деньги. Миссис Пиннер, отлично знавшая, какую большую экономию делали они теперь, благодаря его невольному заключению, только улыбнулась на его уныние.
В этот день он оклеил комнату, потолковав предварительно о ценах на обои и высказав свое твердое убеждение, что в благоустроенном государстве не должно быть вовсе констеблей с рыжими бакенбардами. Ко всем комплиментам насчет его работы, которыми осыпала его благодарная миссис Пиннер, он притворялся глухим.
На следующее утро в газетах не было ничего нового, ибо фантазия миссис Пиннер несколько истощилась, но она быстро омрачила радость мужа, заметив, что полицейские власти нарочно держатся в тени, чтобы убаюкать его ложной безопасностью. Она нарисовала ему такую забавную картину того, как полиция обыскивает улицы и трактиры, в то время, как Пиннер скромненько сидит дома и мастерит детскую колясочку, что сама расхохоталась чуть не до удушья, между тем как Пиннер сидел, вытаращив на нее глаза в гневном изумлении.
Для Пиннера далеко не было источником радости сообщение, что все другие жены в их доме ставили его в пример своим мужьям и стремились убедить этих упрямых людей последовать по его стопам. Миссис Смит, жившая этажем выше, прославляла его в таких выражениях, что он краснел от стыда, а миссис Хаук (двумя этажами выше) рассыпалась перед ним в таких комплиментах, что мистер Хаук, недавно только женившийся, спустился вниз, желая во что бы ни стало устроить небольшую потасовку с ним на заднем дворе.
Когда детская коляска была окончена, терпению его тоже настал конец, и он решился, рискуя всем, вернуть себе свободу. Никогда улица не казалась ему такой заманчивой, как в эту минуту, когда он глядел на нее из своего маленького окошечка. Он набил свою трубку и сообщил испуганной миссис Пиннер свое намерение выйти и пройтись немного.
— Погоди, покуда я загляну в газету! — просила она.
— Да зачем читать газету? — отвечал Пиннер. Мы и так знаем, что он лежит в постели, и я думаю, что как раз тогда, когда он встанет, мой срок и кончится. Я буду глядеть в оба. Вдобавок, мне пришла в голову хорошая мысль: я сбрею себе усы. Мне бы раньше надо было догадаться это сделать.
Он отправился наверх, оставив жену ломать руки в отчаянии. Рыжий констебль и не думал лежать в постели, она это отлично знала; он распоряжался в этой местности со всей своей зоркой наблюдательностью, стремясь отомстить за перенесенное унижение. Было необходимо спасти мужа во что бы то ни стало, и пока он возился наверху с бритвой, она выскользнула на улицу и купила газету.
Когда она вернулась, он только-что сошел вниз и обернулся к ней с самодовольной гримасой, но, взглянув на ее лицо, он сразу переменился, с лица его сбежала улыбка, и он стоял молча, нервно ожидая дурных вестей.
— О, Боже мой! — простонала его жена.
— Что написано? — тревожно спросил Пиннер.
Миссис Пиннер оперлась на стол и в отчаянии качала головой.
— Нашли меня? — спросил Пиннер.
— Хуже, — отвечала жена.
— Хуже? — спросил Пиннер, чья фантазия не была из особенно богато одаренных. Что же еще может быть?
— Он умер, — торжественно провозгласила миссис Пиннер.
— Умер! — воскликнул Пиннер, подскочив на месте.
Миссис Пиннер с тихим рыданием взяла газету и медленно прочла, прерываемая временами восклицаниями мужа:
"Несчастный констебль, сделавшийся на днях жертвой злодейского нападения в Уэппинге, тихо скончался вчера вечером. Лэди Веракс, вне себя от отчаяния и отказывается отойти от тела. Многие из членов королевской семьи выразили телеграммами свое…
— Что? — перебил ее изумленный слушатель.
— Я перепутала строки, — сказала миссис Пеннер, которая была слишком заинтересована тем, что она читала о смерти известного аристократа, чтобы вспомнить необходимости некоторых изменений в тексте, для того, чтобы все оказалось пригодным для констебля. — Вот я нашла:
«Несчастный констебль, сделавшийся на днях жертвой злодейского нападения в Уэппинге, тихо скончался вчера вечером на руках своей жены и детей. Полагают, что преступник ушел в море.»
— Я бы хотел, чтобы так и было, — жалостно сказал мистер Пиннер. Я бы хотел быть где угодно, только не здесь. Тоже фантазия была назначать констеблем этакую яичную скорлупу! Я ведь едва до него дотронулся.
— Обещай мне, что ты не выйдешь на улицу! — просила его жена с рыданием в голосе.
— Выйти? — энергично воскликнул Пиннер. — Выйти?… Да что ты думаешь, что я помешался, что-ли? Я буду сидеть дома, пока судно не уйдет, и то я проеду туда на извозчике. Чего я, спрашивается, не видал на улице?
Совершенно перепуганный, он уселся в самом темном углу комнаты, обмениваясь с женой горькими замечаниями о необычайной хрупкости полицейских чинов.
— Никогда больше во всю мою жизнь я не дотронусь ни до одного из них, — уверял он. Если мне даже принесут его сюда и посадят сонного на стул, я его и пальцем не трону.
— Тебя довело до этого пьянство, — сказала жена.
— Я никогда больше не выпью ни одной капли, — убеждал он ее с содроганием.
Трубка утратила для него всякий вкус, и он сидел молча и размышлял, как вдруг его осенило, что ему необходимо начать новые работы, чтобы иметь повод сидеть дома.
Миссис Пиннер вполне с этим согласилась, и они вместе составили список починок и улучшений, которые должны были занять каждую минуту из остающегося у него времени. Он работал с таким лихорадочным жаром, что вошел в поговорку у всех остальных жильцов, и единственные минуты, когда он себя чувствовал спокойным и счастливым, были те, что проводил за работой в спальне, крепко заперев двери. Мистер Смит приписывал это болезни и целый час обсуждал с мистером Хауком, не заразительна ли она, Боже упаси!
Время, между тем, медленно шло, и, наконец, до отъезда осталось всего два дня, и он был в таком нервном и возбужденном состоянии, что миссис Пиннер ожидала его отъезда почти с такой же тревогой, как и он сам.
Чтобы хоть немного его утешить, она прочла ему сообщение, что полиция отказалась от безнадежных поисков. Но Пиннер только покачал на это головою и сказал, что все это только уловки, чтобы его выманить. Чтобы парализовать намерения полиции, он принялся с жаром приделывать свистульку к детской колясочке.
Жена оставила его за этим занятием, уходя за покупками. Когда она вернулась домой, все было тихо, и ничто не указывало на то, что случилось нечто необыкновенное, но, войдя в комнату, она не могла удержаться от восклицания при виде картины, представившейся ее глазам. Пиннер лежал съежившись на диване, зарывшись головой в подушки, и одна его нога судорожно дрыгала в воздухе.
— Чарли! — воскликнула она. — Чарли!
Из подушек вместо ответа послышался глухой стон.
— Что случилось, — спрашивала она с беспокойством.
— Я видел это! — сказал Пиннер дрожащим голосом. — Я видел привидение. Я как раз выглядывал из-за занавески на улицу, когда оно прошло.
— Глупости!
— Его привидение! — продолжал Пиннер, принимая более естественную позу, но продолжая трястись; — рыжие бакенбарды, белые перчатки и все такое. Оно ходит взад и вперед по улице. Я с ума сойду! Я уже два раза его видел.
— Воображение! — возразила жена, совершенно пораженная таким оборотом дела.
— Я боюсь, что он пришел за мною, — продолжал Пиннер, вращая глазами. Я каждую минуту жду, что он покажется в дверях и поманит меня за собою в участок. Каждую минуту я жду, что его бледное лицо покажется в окошке, страшно на меня глядя.
— Тебе, право, не следует об этом всем думать, — сказала жена.
— Я видел его так же ясно, как вижу тебя, — упорствовал в конец струхнувший кочегар. — Оно ходило взад и вперед такое-же надутое, как и при жизни.
— Я спущу занавески, — сказала жена, и подошла к окну, чтобы исполнить это намерение, как вдруг неожиданно откинулась назад с невольным возгласом.
— И ты его видишь? — воскликнул ее муж.
— Нет, — сказала миссис Пиннер, оправившись от испуга. — Закрой глаза!
Кочегар вскочил на ноги.
— Не подходи, — говорила она, — не гляди сюда!
— Нет! я хочу!
Жена бросилась к нему, но он оттолкнул ее и рванулся к окну. Здесь он остановился как вкопанный, вытаращив глаза и бормоча какие-то не связные слова, между тем как привидение рыжего констебля все еще было на виду. Только его напыщенное спокойствие и маятникообразное покачивание рук на ходу исчезли, и оно самым, очевидно, пракгическим манером старалось довести до участка сопротивлявшегося рыбака.
— Удивительно! — нервно заявила миссис Пиннер. — Он выглядит совершенно живым!
Кочегар все продолжал глядеть на толпу, подвигавшуюся по улице, потом обернулся к жене и взглянул на нее.
— Хочешь ты, я тебе скажу, что я обо всем этом думаю? — прогремел он.
— Только не при малютке, Чарли, — пролепетала миссис Пиннер, — отступая к стене.
Кочегар продолжал молча смотреть не нее, и вид его был настолько угрожающий, что она внезапно выхватила из люльки Чарльза Пиннера младшего и подняла его перед собою.
— Ты продержала меня дома почти три недели, — начал Пиннер голосом, дрожащим от сочувствия к собственным несчастьям. Три недели моего короткого отпуска потратил я на то, чтобы делать детские коляски, белить потолки, наклеивать и все такое. Я был посмешищем всего дома и работал, как каторжник. Что ты можешь сказать и свое оправдание?
— Что ты хочешь сказать? — спросила миссис Пиннер, успевшая оправиться от своего смущения. Разве я виновата в том, что пишут в газетах? Почем я могла знать, что тот констебль, который умер, был не твой констебль.
Пиннер уставился на нее, но она встретила его взгляд глазами столь правдивыми и ясными, как у ребенка. Он же внезапно сообразив, что только даром теряет золотое время, схватил свою шапку, и в то время, как № 49 завернул со своей жертвой за угол, он бросился бежать в противоположном направлении, чтобы провести обычным образом остающиеся у него последние часы отпуска.
Источник текста: «Принудительная работа» — «Новый журнал иностранной литературы, искусства и науки». Март 1903 г. Перевод Е. М. Студенской.