Призовая горячка (Дорошевич)/ДО
| Призовая горячка |
| Источникъ: Дорошевичъ В. М. Одесса, одесситы и одесситки. — Одесса: Изданіе Ю. Сандомирскаго, 1895. — С. 144. |
Иванъ Ивановичъ — милѣйшій человѣкъ въ мірѣ.
Но онъ пускаетъ на призы свояченицу.
Въ виду этого, съ нимъ нѣтъ возможности разговаривать.
О такомъ странномъ для каждаго человѣка занятіи я узналъ недѣлю тому назадъ.
Мы сѣли ужинать.
Иванъ Ивановичъ былъ задумчивъ.
Я заказалъ телячью котлетку.
— И мнѣ телячью котлетку! — задумчиво произнесъ Иванъ Ивановичъ.
— Съ чѣмъ прикажете?
— Гм… съ чѣмъ?..
Иванъ Ивановичъ пристально, хоть и разсѣянно, посмотрѣлъ на человѣка:
— Съ чѣмъ?.. Гм… А что если припустить слегка отдѣлочку изъ аграмантика…
— Какъ-съ?
— Изъ аграмантика. Не слышишь? Нѣтъ, стой! Лучше изъ горностайчика. Горностай нынче въ большой модѣ! Отдѣлаешь, братецъ, горностаемъ, и чтобъ съ хвостиками. Непремѣнно съ хвостиками!
У лакея лицо начало принимать испуганное выраженіе.
— Хвостики, понимаешь ты, должны идти такъ, чтобъ…
— Иванъ Ивановичъ!
— Такъ должны идти…
— Иванъ Ивановичъ! Милый! Что ты? Что съ тобой? Какая котлета съ хвостиками?
Иванъ Ивановичъ въ недоумѣньи посмотрѣлъ на меня.
— А? Что? Какая котлета? Какой котлетѣ? Объ какой котлетѣ?
— Да вѣдь ты котлету заказываешь! И вдругъ хвостики…
— Коклетку-съ изволили заказывать!
Иванъ Ивановичъ даже вскочилъ съ мѣста.
— Какую «коклетку-съ»? Никакой «коклетки-съ». Я о дѣлѣ, а онъ о глупостяхъ. Пошелъ прочь! Никакой «коклетки» мнѣ не нужно. Тьфу! Только сбили. Я объ горностаѣ, а онъ о «коклеткахъ»!..
— Да за что-жъ ты на него сердишься? Вѣдь ты самъ-же сказалъ.
— Ахъ, мало-ли что человѣкъ скажетъ, ежели онъ не въ себѣ!
Мы посидѣли молча.
— Иванъ Ивановичъ, милый, да что съ тобой?
Онъ только вздохнулъ.
— Влюбленъ, можетъ быть?
— Умнѣе ничего не выдумалъ?
— Въ карты проигрался? Желудокъ…
— Отстань. Не пью, не ѣмъ, въ винтъ даже не играю… Свояченица подлая изъ головы не идетъ!
— Какая свояченица? Почему подлая? Отчего изъ головы не идетъ?
— А, ничего ты не знаешь! Свояченицу на призы пускаю.
— Милый, милый Иванъ Ивановичъ! Да что съ тобой, наконецъ? Ты-бы того… съ докторомъ… Что ты говоришь? То телячью котлетку съ горностаевыми хвостиками заказываешь, то вдругъ свояченицу на призы!
— Ну, ну? Что-жъ-тутъ такого? Ну, свояченица на призы. Ну, что тутъ такого необыкновеннаго? Чего ты глаза выпучилъ?
— Да какъ-же такъ? Бѣга, что-ли, свояченицъ устраиваются? Лошадь она у тебя, что-ли, твоя свояченица?
— Очень тебѣ благодаренъ! Вижу, что другъ.
Иванъ Ивановичъ расхохотался желчнымъ смѣхомъ.
— Сразу видно! Свояченицу съ лошадью сравнилъ! Спасибо! Еще скажешь кому-нибудь, что моя свояченица на лошадь похожа. Жди тогда приза! Что-же, говори, говори, злоязычничай, сплетничай, труби на весь городъ: «вотъ, молъ, у Ивана Ивановича свояченица на лошадь похожа, а еще на призы идетъ». Труби, — конечно, не дадутъ. На балу, въ костюмѣ, и вдругъ на лошадь похожа! Конечно, гдѣ-жъ тутъ о призахъ думать!
— Такъ ты вотъ про какіе призы?!
— «Вотъ про какіе»! Газетъ, что-ли не читаешь? Тутъ человѣкъ вторую недѣлю бьется, костюмъ для свояченицы выдумываетъ, а онъ вдругъ ее съ лошадью сравниваетъ. Не ожидалъ!
— Да я…
— Да ужъ довольно! Знаемъ мы васъ, друзей. Петръ Петровичъ, напримѣръ. Сколько лѣтъ друзьями считались. Хлѣбъ-соль водили, въ винтъ играли. И вдругъ! Могъ-ли я ждать такой гадости!
— Что-жъ такое?
— Бархатное платье женѣ шьетъ. Не низость?
— Да что-жъ тутъ такого?
— «Что такого»? А зачѣмъ оно птицами заткано? У моей жены птицами заткано, такъ чтобъ и у его тоже было. Не гадость? Гдѣ-жъ тутъ, какъ тутъ призъ взять, ежели всѣ дамы съ птицами придутъ? Вѣдь это птичникъ какой-то, а не балъ будетъ. Соперничай, — кто говоритъ, — но соперничай честно, а не дѣлай гадостей! Нѣтъ, братъ, шалишь! Я этого такъ не оставлю! Пусть, пусть покажется на балу въ платьѣ съ птицами! Полицію позову, протоколъ составлю…
— Иванъ Ивановичъ!
— Я давно Иванъ Ивановичъ! Я, братъ, знаю. Я съ адвокатомъ совѣтовался. Говоритъ, — притянуть можно! Даже пятьдесятъ рублей впередъ взялъ. Значитъ, ужъ вѣрно…
— Иванъ Ивановичъ!..
— Я вамъ покажу, какой я Иванъ Ивановичъ! Подъ судъ, въ тюрьму, на поселеніе! Адвокатъ говоритъ, что ежели по закону…
— Да въ какомъ-же такомъ законѣ о фасонѣ дамскихъ платьевъ написано? Ну, посуди ты, возможно-ли это?
— Значитъ, возможно. Въ законѣ про все есть. Не безпокойся! Адвокатъ говоритъ, что это наравнѣ съ похищеніемъ изобрѣтенія. «Плагіатъ», что-ли, чортъ тамъ его знаетъ, какъ это называется, но только вообще тюрьма. Руки не подамъ при встрѣчѣ! Въ физіономію плюну! Векселя скуплю!
— Иванъ Ивановичъ!
— На дуэль вызову! Въ животъ цѣлить буду. Пусть умретъ, — передъ смертью мучается. Я, братъ, человѣкъ по этой части опытный! Я бреттеръ. У меня двое знакомыхъ были, которыхъ чуть-чуть на дуэль не вызвалъ. Я человѣкъ отчаянный, мнѣ жизнь не дорога, я дѣтей у него зарѣзать могу!..
— Иванъ Ивановичъ!
— Ты посмотри, какой у меня складъ головы. Каторжникъ, совсѣмъ каторжникъ! Сильное развитіе затылочныхъ костей. Преобладаніе низкихъ инстинктовъ, кровожадность. Мнѣ все равно на каторгѣ быть, — но ужъ и его женѣ въ платьѣ съ птицами на балу не бывать.
Иванъ Ивановичъ былъ страшенъ.
Глаза налились кровью. Лобъ вспотѣлъ. Мокрые волосы прилипли къ вискамъ.
Въ общемъ, онъ напоминалъ мокраго воробья, въ состояніи крайняго бѣшенства.
— Убью!
— Иванъ Ивановичъ, да выпей воды.
Онъ залпомъ выпилъ стаканъ, стуча зубами о края.
— Спасибо! еще минута — со мной случился-бы ударъ. Спасибо. Дай, я тебя поцѣлую. Фу-у! Ты не повѣришь, братъ, какъ трудно призовые костюмы придумывать…
— Да зачѣмъ тебѣ?
— Какъ зачѣмъ? Всѣ дѣлаютъ. Въ газетахъ пишутъ. Слава, чортъ побери! Да ты читалъ-ли, призы-то какіе? Вѣеръ, которымъ только слониху во время тропической жары обмахивать; гребень въ 600 рублей, сервизы, картины! И вдругъ все это зацапать! А? По стѣнамъ картины, вѣера, въ волосахъ гребни, на столахъ сервизы и по комнатамъ призовое семейство ходитъ. А? Въ газетахъ читаютъ. Кто взялъ вѣеръ? Жена Ивана Ивановича. Кто взялъ сервизъ? Свояченица Ивана Ивановича. Кто картины взялъ? Дочь Ивана Ивановича. Слава-то, слава какая! Отецъ призоваго семейства! Первый человѣкъ во всемъ городѣ! Популярность! Извѣстность! Въ городскіе головы могутъ выбрать!
— Такъ неужели-же ты всѣхъ на призы готовишь?
— Всѣхъ. Мамашу даже думаю, старушку, пустить!
— Какъ мамашу?
— Вѣдьмой одѣну. По возрасту — какъ разъ, къ тому-же, знаешь, у нея въ наружности есть что-то такое. Ты присмотрись къ ней въ профиль. Похожа моя мамаша на вѣдьму?
— Что ты, Иванъ Ивановичъ, что ты?
— Ну, вотъ, я знаю, ты всегда радъ только непріятное мнѣ что-нибудь сказать. Только, братъ, меня не проведешь. Я ее художнику одному показывалъ. Говоритъ: «вѣдьма». Одѣну въ лохмотья и пущу.
— Это родную-то мать?
— A la guerre, братецъ, comme à la guerre![1] Тутъ нечего разсуждать. За то слава-то какая! Мамаша-старушка — и та призы беретъ. Популярность — это, братъ, все. Мало-ли чего для популярности не дѣлалъ. Когда въ гласные выбирали, къ кому, къ кому только не ѣздилъ. Предъ членами управы почтенье свидѣтельствовалъ! А въ уполномоченные кредитки! Молдаванскимъ домовладѣльцамъ по грязи, съ опасностью для жизни, визиты дѣлалъ. Къ себѣ въ домъ звалъ, вечеринки для нихъ устраивалъ. У двоихъ дѣтей крестилъ, семи молдаванкамъ въ любви объяснялся, чтобъ только на мужей воздѣйствовали. Ну, достигъ! А что толку? Гласный! Уполномоченный! Мало-ли гласныхъ, мало-ли уполномоченныхъ? А тутъ одинъ на весь городъ. Отецъ призоваго семейства, сынъ призовой матери! Въ газетахъ… въ клубахъ что говорить будутъ!.. въ обществѣ!.. Дай я тебя отъ избытка чувствъ поцѣлую!
Иванъ Ивановичъ поцѣловалъ меня даже почему-то въ засосъ.
Вѣроятно, это ему доставляетъ удовольствіе. Мнѣ — никакого.
— Вотъ-бы только свояченицѣ костюмъ выдумать! Ахъ, ты не повѣришь, какъ трудно костюмы выдумывать. Я больше всего миѳологическіе. Откуда ихъ, остроумные-то, выдумаешь!
— Посовѣтовался-бы.
— Пробовалъ. Хроникера одного на вечеръ къ себѣ приглашалъ.
— Ну, что?
— Съѣлъ всю икру и говоритъ: «это мы только въ газетахъ народъ веселый, а такъ мы, премрачный народъ, пессимисты, — оттого и смѣемся надо всѣмъ, что пессимисты». Пессимистъ, а икру ѣстъ! Любому оптимисту впору. Чортъ знаетъ что за народъ! Молодыхъ людей пробовалъ спрашивать. Да нынче что за молодые люди. Какъ острятъ! Словно онъ въ ресторанномъ кабинетѣ сидитъ. «Какой, — говоритъ, — костюмъ поостроумнѣе? Да по моему, чѣмъ на хорошенькой женщинѣ меньше костюма, тѣмъ остроумнѣе». Выгналъ-бы.
— Ну, такъ что-же?
— Нельзя. Знакомыхъ, бестія, много имѣетъ. А вѣдь вторые-то призы по голосованью. Возьметъ, соберетъ у знакомыхъ билетики, да другой и отдастъ. Ну, и терпишь.
Иванъ Ивановичъ глубоко вздохнулъ.
— Тяжело, братъ, свояченицу къ призу выдерживать!
Послѣ этого знаменательнаго разговора я видѣлъ Ивана Ивановича каждый день.
И каждый разъ съ какимъ-нибудь необыкновеннымъ сюрпризомъ.
Въ первый разъ онъ прилетѣлъ ко мнѣ утромъ.
— Вообрази, а вѣдь ты былъ вчера совершенно правъ, когда говорилъ, что моя свояченица похожа на лошадь!
— Да никогда и не думалъ…
— Ну, все равно! Но только лошадь! Совершенная лошадь! Я вчера, какъ вернулся, нарочно присматривался: есть что-то лошадиное. Я ее сначала думалъ Минервой одѣть. Но теперь передумалъ. Пусть будетъ лошадью.
— Что-о?
— Великолѣпный костюмъ. Волосы, понимаешь, распущены, какъ грива, на затылкѣ эгретъ, какъ у лошадей въ циркѣ. Платье въ обтяжку, плюшъ такого гнѣдаго цвѣта, сзади трэнъ изъ искусственныхъ волосъ, какъ хвостъ. Черныя перчатки, черныя ботинки. А? совсѣмъ лошадь!
— Иванъ Ивановичъ!
— Оригинально! Думаю даже такъ и жену одѣть. У нихъ фигуры похожи. Пусть ходятъ! «Пара гнѣдыхъ». Авось, хоть вдвоемъ гребень заработаютъ.
— Иванъ Ивановичъ!!!
— Нехорошо, думаешь?
— Ничего хорошаго.
— Ну, ладно, что-нибудь другое придумаю! Главное, никакъ, чортъ возьми, не узнаешь, что другіе себѣ шьютъ? Въ секретѣ держатъ. Вотъ канальство!
Въ другой разъ Иванъ Ивановичъ влетѣлъ озабоченный.
— Вообрази, дома чуть-чуть несчастія не случилось. Тетка, было, съ голоду померла.
— Какъ съ голоду?
— Кормить позабыли. Два дня пищи не давали.
— Какъ кормить забыли?
— Я развѣ тебѣ не говорилъ? Она вѣдь у меня въ чуланѣ сидитъ. Какъ-же! Вторую недѣлю. Вообрази, этакая проклятая женщина! Пошла въ гости и принялась разбалтывать, какіе у насъ костюмы дѣлаютъ. Къ счастью, во-время узналъ. Костюмы перешили, а тетку въ чуланъ. Чтобъ не разбалтывала. Тамъ и сидитъ. Сначала кричала, теперь ничего, стихла, только прокуроромъ стращаетъ. Ну, да мнѣ послѣ бала хоть двадцать прокуроровъ — и то не страшно. Вѣдь войдетъ-же и прокуроръ въ мое положеніе. Тѣмъ болѣе, что мы ее кормимъ. Это только вотъ послѣдніе два дня въ пищѣ задержка вышла — свояченицынымъ костюмомъ были заняты. Не до того было, ну, и забыли. А то каждый день кормимъ. Мы вѣдь не истязать, а только предохранительныя мѣры, чтобъ не болтала.
Въ слѣдующій разъ Иванъ Ивановичъ влетѣлъ весь сіяющій.
— Поздравь!
— Что случилось?
— Самое позднее послѣ-завтра половину костюмовъ знать буду!
— Какимъ образомъ?
— Дочь младшую къ портнихѣ въ ученье отдалъ. По подложному паспорту, чтобъ не знали, что это изъ нашего семейства.
— Ваня!!!
— A la guerre, братъ, comme á la guerre[1] Оно, конечно, немножко противъ уложенія о наказаніяхъ, — за то всѣ чужіе секреты знать буду. Подсмотритъ, узнаетъ и скажетъ.
Въ четвертый разъ Иванъ Ивановичъ былъ огорченъ.
— Сонъ, братъ, видѣлъ.
— Какой?
— Пророческій.
— Да что ты?
— Ей Богу. Является мнѣ покойница бабушка и говоритъ: «Иванъ Ивановичъ, внукъ мой любезный, хочешь, чтобъ твоя свояченица первый призъ получила?» — «Желаю», — говорю. — «Внимай мнѣ, — говоритъ, — одѣнь ее въ листики изъ плюша и больше чтобъ ничего не было». Сказала и исчезла. Я даже проснулся. Оно, конечно, заманчиво. Свояченица, надо тебѣ сказать, въ этомъ костюмѣ была-бы весьма того… Я нарочно разъ въ замочную скважину подсматривалъ. Бабушка говоритъ дѣло. Но, вѣдь, это у нихъ тамъ на томъ свѣтѣ это можно. А у насъ, къ сожалѣнію, выведутъ. Только раззадорила меня старушеньція. И къ чему было являться? Тьфу!
Иванъ Ивановичъ ушелъ, окончательно разстроенный.
Дальше онъ началъ являться ко мнѣ по нѣсколько разъ въ день съ самыми странными просьбами:
— Напиши, братъ, будь добръ, отъ моего имени записку тутъ одной горничной.
— Какой горничной? Какую записку?
— Любовную.
— Иванъ Ивановичъ, какъ тебѣ не стыдно?
— Да, вѣдь, для пользы семейства. Понимаешь, Семеновы портниху взяли и дома костюмы шьютъ. Ну, я ихъ горничную теперь и соблазняю. Надо написать, чтобъ на свиданіе пришла. Я ее обѣщалъ въ «Альказаръ» свозить. Можетъ, разскажетъ про костюмы. Неловко, знаешь, въ «Альказаръ» какъ-то ѣхать. Еще танцовать, пожалуй, заставитъ. Ну, да ужъ все равно. Напиши.
— Зачѣмъ-же я-то писать буду?
— Нескладно: записка можетъ хозяевамъ въ руки попасть. Мой почеркъ знаютъ. Скандалъ на весь городъ. А твоего почерка не знаютъ. Напиши, будь добренькій!
Въ другой разъ — новая просьба.
— Ты съ Карповымъ знакомъ?
— Отлично.
— Не намекнешь-ли ты ему, что, молъ, «свояченица Ивана Ивановича въ васъ влюблена до безумія». Бредитъ, — молъ, будто я тебѣ жаловался. Онъ, дуракъ, растаетъ, столько билетиковъ у знакомыхъ наберетъ — ужасъ! А?
— Иванъ Ивановичъ, да развѣ-жъ можно…
— Ничего, валяй! Лишь-бы лицомъ въ грязь предъ другими не ударить! Ему, я знаю, свояченица нравится. Кстати, онъ говорилъ какъ-то, — я слыхалъ, — что-то на счетъ ея бюста. Такъ, въ холостой компаньи. Что, молъ, вата и все такое. Такъ ты его, будь добръ, разувѣрь! Скажи, что въ щелочку видѣлъ, что-ли…
— Иванъ Ивановичъ!
— Не Иванъ Ивановичъ, а отецъ призоваго семейства!
Въ послѣдній разъ я видѣлъ его вчера.
— Цѣлая баталія!
— Что такое?
— Только-что сейчасъ отъ себя Сидоровыхъ выгналъ. Какъ я ихъ ругалъ. Бить даже хотѣлъ.
— За что? Вѣдь вы, кажется, такіе пріятели?
— Вообрази. У насъ по комнатамъ костюмы разложены, а они вдругъ всѣмъ семействомъ. «Мы, — говоритъ, — къ вамъ запросто!» Ну, тутъ я не выдержалъ. «Что? — кричу, — шпіонить, подсматривать, секреты узнавать, костюмы подглядывать?» И пошелъ, и пошелъ. Какъ я ихъ ругалъ! Не суйся.
— Иванъ Ивановичъ, что ты дѣлаешь?
— Пустяки. Нѣтъ, ты лучше послушай, что я съ Петровой сдѣлалъ.
— Ну?
Иванъ Ивановичъ весь просіялъ.
— Такая штука! Прямо геніально! Петровой завтра на балу не будетъ!
— Почему?
— Вотъ пойди, догадайся! Кухарку, братецъ, подкупилъ! 25 рублей далъ, чтобъ она завтра въ какое-нибудь блюдо…
Иванъ Ивановичъ нагнулся къ самому моему уху и прошепталъ.
— Иванъ Ивановичъ!!!
— Вотъ тебѣ и Иванъ Ивановичъ! Пусть-ка послѣ этого поѣдетъ на балъ! Вотъ тебѣ и бархатный туалетъ съ птицами!
Онъ залился счастливымъ смѣхомъ.
Сегодня я не видѣлъ Ивана Ивановича.
Я видѣлъ только тѣнь Ивана Ивановича.
Блѣдную тѣнь, которая выходила изъ моднаго магазина и увидѣвъ меня, прошептала своими блѣдными губами:
— Сегодня начинается!