ПРІѢЗДЪ ВЪ ПАРИЖЪ.
правитьПосвященіе господину Арепу, портному, въ Пирижѣ, № 17, улица Ришльё.
править"Каждый порядочный человѣкъ, къ какому бы онъ сословію ни принадлежалъ, обязанъ признавать превосходныя качества, находимыя имъ въ нѣкоторыхъ изъ своихъ собратій, и выставлять эти качества напоказъ для одобренія и подражанія со стороны другихъ людей.
"Нѣсколько мѣсяцовъ тому назадъ, когда вы пишущему сіи строки подали счетъ о сдѣланныхъ ему вами сюртукахъ и панталонахъ, и когда вашъ должникъ объяснилъ вамъ, что немедленная уплата по этому счету для него, должника, была бы крайне неудобна, вы отвѣчали:
«Ахъ, Боже мой, не безпокойтесь изъ-за такой бездѣлицы! если вамъ нужны деньги, какъ это часто случается съ джентльменами въ чужихъ краяхъ, то у меня есть дома банковый билетъ въ 1,000 франковъ, который совершенно къ вашимъ услугамъ.»
"Исторія и житейская опытность представляютъ намъ такъ мало поступковъ, которые могли бы равняться съ вашимъ — подобное предложеніе со стороны портнаго человѣку совершенно незнакомому кажется мнѣ столь удивительнымъ, что вы должны меня простить, что я такимъ образомъ обнародываю прекрасныя свойства вашей души и возвѣщаю англійской націи о вашихъ заслугахъ имени. Позвольте мнѣ, государь мой, присовокупить въ заключеніе, что вы живете въ нижнемъ этажѣ, что ваши прикладъ и кройка превосходны, что ваши счеты добросовѣстны и умѣренны, и позвольте мнѣ повергнуть эту рукопись къ вашимъ стопамъ, какъ дань моего къ особѣ вашей удивленія.
"Вамъ преданный и покорный слуга
I.
НАШЕСТВІЕ НА ФРАНЦІЮ.
править
Около полудня, именно въ ту минуту, когда колокольчикъ пакебота прощается съ лондонскимъ мостомъ и какъ бы даетъ сигналъ оборваннымъ, съ газетными листками въ рукахъ, мальчишкамъ, которые подставляютъ вамъ подъ носъ Times, Herald, Penny Paul-Prey, Penny Satirist, Flare-up и другія пошлости, и когда евреи, туристы и люди, пришедшіе проститься съ отъѣзжающими семействами, вмѣстѣ съ вышеупомянутыми оборванцами, тѣснятся во доскѣ, которая ведетъ съ парохода «Эсмеральда» на набережную, вы видите, что вдоль по улицѣ Терезіи ѣдутъ двѣ темныя кареты, о скорѣйшемъ прибытіи которыхъ вы уже съ полчаса безпокоились, испытали чувство надежды, отчаянія, страха, перенесли сильнѣйшую дрожь по всему тѣлу и наконецъ много такого, о чемъ не говорится въ хорошемъ обществѣ, и все это по поводу двухъ каретъ. Наконецъ эти кареты подъѣзжаютъ, и изъ нихъ выгружаются за набережную во множествѣ сундуки, дѣти, узлы, свертки, картоны съ чепцами и шляпками, капоты и салопы; въ заключеніе же является любящая супруга.
— Илизабетъ, посмотри за миссъ Дженъ, кричитъ расторопная женщина, которая передъ тѣмъ двѣ недѣли занималась приведеніемъ въ походное положеніе своей огромной свиты и необъятнаго багажа. — Да, ради Бога, не выпускай изъ виду малютку! Георгъ, Эдуардъ! если ты толкнешь этого носильщика съ сундукомъ, то онъ и самъ упадетъ и тебя убьетъ, негодный мальчишка! Возьми же, дитя мое, юбку и зонтикъ и проведи Фанни и Люси, да ужь поговори кстати и съ извощиками; они просятъ 15 шиллинговъ, кромѣ того, за вещи, всего 27 штукъ, и за нашу маленькую Фло. Гдѣ же Фло? Фло, Фло!
Фло тащится къ своей госпожѣ; этой хорошенькой собачкѣ нужно было сказать послѣднее прости черному пуделю, который остается на берегу.
Какъ въ тѣ критическія минуты, когда ястребъ угрожаетъ молодому поколѣнію чадолюбивой насѣдки, всякая мать, видя передъ собою такую опасность, каково путешествіе, внезапно пріобрѣтаетъ огромный запасъ душевной силы, мечется и кричитъ, предводительствуя своимъ потомствомъ, и ея мужеству удается отвратить опасность и разбить непріятеля. Въ подобномъ случаѣ, вы непремѣнно увидите, что ваша жена, если она дѣйствительно уважаемая дама, вы увидите, что она и упряма, и раздражительна, и угрюма. Только тогда, когда корыстолюбивые извощики удовлетворены, матушка становится впереди полка произведенныхъ ею пигмеевъ и, наконецъ, при помощи нянекъ, переправляетъ ихъ въ каюту; изъ двадцати-семи тюковъ вы насчитываете двадцать-шесть, и оставляете ихъ на палубѣ; страшный же лоцманъ, говорившій до тѣхъ поръ: «Скорѣе, сэръ!» теперь молчитъ, какъ будто успокоившись.
Я не замѣтилъ, когда именно двинулся пароходъ, потому-что въ продолженіе перваго получаса слишкомъ былъ занятъ сундуками и дѣтьми, чтобы обращать вниманіе на движеніе нашего судна. Лишь только вы успѣете сдѣлать эти касающіяся васъ распоряженія, какъ вы уже видите передъ собою прелестный, бѣлѣющійся издали Гриничъ, и спокойствіе начинаетъ водворяться у васъ въ душѣ.
Ваша жена впервые улыбается въ продолженіе недѣли; вы ѣдете мимо лѣса корабельныхъ мачтъ и высокихъ трубъ, испускающихъ столбы дыма, матросы поютъ на палубахъ судовъ, лоцмана бранятся между собою, скалятъ зубы, говорятъ остроты; передовой кричитъ: «припусти! убавь!» и эти таинственныя слова повторяются кѣмъ-то внизу пронзительнымъ голосомъ; на палубѣ цѣлыя группы пассажировъ, и солнце сіяетъ поверхъ всего этого.
Солнце сіяетъ, и буфетчикъ приходитъ въ вашу компанію и говоритъ: «Второй завтракъ, милостивые государи и государыни! Кому угодно кушать?»
Является съ дюжину желающихъ. Говядина, солонина и громадныя порціи честера утоляютъ голодъ пассажировъ. Выносятся маленькія пузатыя бутылки крѣпкаго пива, и такъ пѣнятся и брызжутъ, что вовсе нельзя бы было ожидать отъ нихъ такой бойкости, гладя на ихъ приземистую, плюгавую статуру.
Палуба, или, лучше сказать, находящіеся на палубѣ представляютъ довольно странный видъ. Дамы, престарѣлые, тучные кавалеры, няньки и дѣти составляютъ большую часть пассажирской компаніи англійскаго парохода. Три или четыре группы расположились сидѣть на полу. Кругомъ толпятся молодые люди, изъ которыхъ нѣкоторые отпустили себѣ усы лишь съ прошлой пятницы потому единственно, что ѣдутъ на континентъ, и теперь ихъ верхнія губы точно выпачканы въ табакѣ.
Оперная танцовщица возвращается въ Парижъ. Сопровождаемая своею нянькою и собачкою, она расхаживаетъ, дѣлая отъ времени до времени пируэты, и смотритъ на всѣхъ съ особеннымъ любопытствомъ. Какъ счастливы теперь двое англичанъ, которые умѣютъ говорить по французски, и которые пустились съ нею въ разсужденія! Какъ удивляютъ и восхищаютъ ихъ ея пріемы! Вотъ группа молодыхъ дѣвицъ, которыя ѣдутъ въ Парижъ, чтобы поступить въ гувернанки.
Эти двѣ щегольски одѣтыя дамы — модистки изъ улицы Ришльё, которыя привозили къ намъ и продали запасъ лѣтнихъ костюмовъ; Тамъ сидитъ достопочтенный мистеръ Снодграссъ съ своими воспитанниками, которыхъ онъ сбирается отдать въ заведеніе близь Булони, гдѣ они, вмѣстѣ съ классическимъ и математическимъ образованіемъ, въ томъ числѣ и съ мытьемъ бѣлья отъ хозяина, имѣютъ то преимущество, что могутъ изучить французскій языкъ между самими французами. Съ этою цѣлью, мальчики будутъ заперты, въ двухъ верстахъ отъ Булони, въ приличномъ домѣ, въ которомъ они не будутъ видѣть души человѣческой, кромѣ привратника и повара изъ французовъ.
Тутъ нѣсколько французовъ, которые приготовляются страдать отъ морской болѣзни. Я никогда не забуду того ужаснаго зрѣлища, котораго былъ свидѣтелемъ въ маленькой, темной, въ шесть кубическихъ футовъ, каютѣ доверскаго парохода. Четыре тощіе француза, разоблачившись совершенно и оставшись такимъ образомъ въ костюмѣ первобытнаго человѣка, натирались тамъ какими-то снадобьями противъ морской болѣзни. И теперь за пароходѣ много французовъ, но они по большей части съ особеннымъ, чисто-философскимъ спокойствіемъ, уходятъ въ передовую каюту; на палубу же они являются въ широкихъ пальто, фуражкахъ чудовищныхъ фасоновъ, и тутъ всѣ они сморкаются и кашляютъ помянутно, Сердятся, ворчатъ, блѣднѣютъ болѣе и болѣе, и вовсе не болтаютъ такъ, какъ привыкли ихъ единоземцы при другихъ обстоятельствахъ.
Есть и евреи въ числѣ пассажировъ. Да и кому же, кто ѣзжалъ за пароходахъ, по желѣзнымъ дорогамъ, въ дилижансахъ, съ эстафетой, въ носилкахъ или верхомъ на мулѣ, кому не случалось встрѣчаться съ представителями этого бродячаго племени?
Пока я дѣлалъ эти замѣчанія, буфетчикъ опять является на палубу и докладываетъ, что обѣдъ готовъ. Черезъ два часа является чай, потомъ джинъ съ водой, рекомендуемый какъ предохранительное средство противъ всѣхъ недуговъ, и во время чаю вы выходите въ открытое море; вѣтеръ начинаетъ дуть свѣжѣе, и группы уходятъ съ палубы; ваша супруга, переглянувшись съ вами значительно, уходитъ съ дѣтками въ дамскую каюту, и вы видите, какъ коммиссаръ но хозяйственной части, вмѣстѣ съ служителями, выносить изъ маленькой комнатки, находящейся у колесъ, круглые оловянные сосуды, напоминающіе плевальницы, употребляемыя въ Америкѣ.
Вѣтеръ дуетъ, вода становится все синѣе и прекраснѣе, вершины скалъ одна за другою проносятся мимо.
— Это Рамсгэтъ, говоритъ рулевой: — это вотъ Дральонъ — много потерпѣлъ отъ войны, а тамъ вонъ Доверъ!
Между тѣмъ солнце погрузило въ море свой рдѣющій обликъ, а съ противоположной стороны явился серебристый мѣсяцъ и сталъ подниматься по небесному своду; мистриссъ, вмѣстѣ съ дѣтьми, выбралась на свободу изъ страшной каюты, въ которой, по ея словамъ, нѣтъ средствъ дышать, и теперь учтивыя служанки и неутомимый коммиссаръ, разносившій плевальницы, снабжаетъ малютокъ охабками подушекъ, матрасовъ и одѣялъ, на которыхъ они кое-какъ размѣщаются, и изъ этой груды движущихся существъ во все продолженіе путешествія не перестаютъ исходить слабые крики и возгласы, выражающіе страданіе и неудовольствія разнаго рода.
Добрая, милая Марія! Неужели это та самая женщина, которая недавно съ такимъ невозмутимымъ хладнокровіемъ противостояла насмѣшкамъ и грубостямъ плутоватыхъ извощиковъ, которая презрѣла уловки еще болѣе хитрыхъ носильщиковъ, и умѣла обсчитать ихъ на восьмнадцать пенсовъ? Неужели это та самая женщина, голоса которой трепещутъ служанки, при звукѣ шаговъ которой дѣвичья и дѣтская приходятъ въ образцовый порядокъ? Посмотрите теперь за нее; она растянулась, разметалась, у нея нѣтъ силъ ни говорить, ни помогать своей крошечной, возившейся постоянно Розѣ, въ исполненіи нѣкоторыхъ житейскихъ потребностей.
Посреди всѣхъ этихъ безпокойствъ и томленій, на которыя остальные пассажиры, сами болѣющіе не менѣе — вы въ числѣ другихъ также лежите на койкѣ и, при малѣйшемъ движеній, чувствуете боль въ желудкѣ — смотрятъ равнодушно, будучи заняты собственными недугами, находится человѣкъ, который оказываетъ вамъ знаки самой изысканной учтивости и услужливости и который съ нѣжностью печется о странствующей семьѣ, оставленной даже отцомъ на произволъ судьбы. Онъ иностранецъ, и вамъ удалось въ продолженіи дня поговорить съ нимъ по французски, при чемъ онъ замѣтилъ, что вы говорите такъ хорошо, какъ природный французъ; потомъ вы завели англійскій разговоръ, находя послѣдній для себя все-таки удобнѣйшимъ. Чѣмъ вы можете отблагодарить его за его попечительность о васъ и вашемъ семействѣ? спрашиваете вы. Онъ служилъ въ войскахъ императора, и по всей вѣроятности, онъ человѣкъ съ душой, скромный и образованный. Онъ говоритъ впрочемъ о своемъ отечествѣ безъ особеннаго уваженія и отдаетъ британцамъ преимущество на моряхъ и въ чемъ угодно.
Намъ пріятно, разумѣется, найдти въ иностранцѣ такую добросовѣстность и безпристрастіе, и нельзя не уважать человѣка, который приноситъ тщеславіе въ жертву истинѣ. Онъ васъ распрашиваетъ, куда вы ѣдете, гдѣ намѣрены остановиться, навѣдывается, много ли съ вами поклажи, и усмѣхается, слыша о двадцати-семи тюкахъ; онъ увѣренъ, что у васъ есть знакомый въ таможнѣ, который можетъ избавить васъ отъ излишнихъ хлопотъ выкладывать то, что вы укладывали въ продолженіе нѣсколькихъ недѣль.
Бьетъ девять, десять, одиннадцать часовъ, а услужливый иностранецъ все еще возлѣ васъ. Вы, можетъ быть, по свойственному вамъ чувству черной неблагодарности, находите, что онъ слишкомъ докучливъ; но зато какое участіе оказалъ онъ къ маменькѣ и дѣткамъ! Наконецъ показываются огни въ Булони; вы видите ихъ въ тѣ минуты, когда пароходъ поднимается волнами вверхъ, булонская гавань все яснѣе и яснѣе обрисовывается на горизонтѣ, и иностранецъ говоритъ вамъ самымъ коверканнымъ англійскимъ языкомъ, какимъ только можно говорить:
— Сэръ, если у васъ нѣтъ въ виду какого-нибудь отеля, то я могу помочь вамъ въ этомъ случаѣ. Отель «Бедфордъ» близь купаленъ и таможни. Покойныя постели, прекрасный садъ, table d’hôte въ пять часовъ, завтракъ во французскомъ и англійскомъ стиляхъ. Я самъ коммиссіонеръ, сэръ, и все приготовлю къ вашему пріѣзду.
— Чтобъ провалиться совсѣмъ этому несносному надоѣдалѣ!
Тонъ вашего разговора тотчасъ мѣняется, и вы просите его оставить васъ въ покоѣ.
Но въ полночь, когда путешествіе ваше кончилось и таможенный осмотръ сдѣланъ, вы не знаете, куда дѣваться съ женою и четырнадцатью поблѣднѣвшими дѣтьми, которыя едва держатся на ногахъ и только и твердятъ, что о кровати, я въ заключеніе все-таки видите себя въ отелѣ «Бедфордъ»; лучшаго, впрочемъ, вы и не могли бы найдти; вотъ ласковыя служанки ведутъ уже вашихъ дѣтей къ чистымъ постелямъ, а вѣжливый буфетчикъ приносить вамъ холоднаго цыпленка съ салатомъ, бутылку бордосскаго и кувшинъ зельцерской воды.
Утро наступаетъ. Я не знаю болѣе пріятнаго чувства, какъ проснуться при восходѣ солнца, которое освѣщаетъ совершенно для васъ новые или, если вы сдѣлали этотъ переѣздъ ужей десять разъ, то все-таки нѣсколько чуждые предметы. Мистриссъ К. и вамъ досталась въ удѣлъ громадная кровать съ краснымъ каленкоровымъ пологомъ. Окна въ спальнѣ драпированы кисеей, подъ ногами у себя вы не видите половиковъ; все кажется такимъ веселымъ и уютнымъ, какъ только можно желать. Солнце блещетъ ярко, какъ вы не видали уже цѣлый годъ, небо въ тысячу разъ голубѣе, чѣмъ въ вашемъ отечествѣ, а что за веселый говоръ французскихъ голосовъ раздается въ кухнѣ и подъ окнами!
Вездѣ шумъ! Одно семейство уѣзжаетъ въ Парижъ вмѣстѣ съ почтой, потому тутъ ужасная суета между почтальонами, кучерами, прислугой и зрителями. Хозяинъ кричитъ:
— Четыре бифстекса съ яблоками въ тридцать-третій нумеръ.
О, милые мои соотечественники, какъ сочувствую я вашему вкусу и вашему аппетиту!
Служанка пищитъ и произноситъ:
— Перестаньте же, monsieur Pierre!
Что бы могъ онъ съ ней дѣлать?
Толстый англичанинъ съ шумомъ растворилъ окно и взываетъ:
— Мальчикъ, да скажи же мнѣ, пожалуйста, дашь ты мнѣ горячей воды, или нѣтъ?
Онъ уже съ полчаса звонитъ. Послѣдній энергическій крикъ сопровождается желаемыми результатами, и немного спустя, вашъ англійскій сосѣдъ могъ сойдти въ кофейную комнату, гдѣ онъ принимается за теплыя еще булки, жареную баранью ногу, холодную дичь и печеныя яйца, называя все это своимъ первымъ французскимъ завтракомъ.
Булонь странный, разнообразный, веселый городъ. Маленькіе ребятишки, дѣти рыбаковъ, всѣ прекрасивые, маленькіе французскіе солдатики, въ четыре фута ростомъ, въ красныхъ панталонахъ, съ большими помпонами на киверахъ, съ смуглыми лицами, живыми, выразительными глазами, несмотря на свою малорослость, кажутся воинственнѣе и смышленѣе тѣхъ неповоротливыхъ увальней, которыхъ видишь въ англійскихъ гарнизонахъ. Вотъ идетъ толпа рыбаковъ, засучившихъ себѣ панталоны по колѣни. Вотъ стоитъ всѣмъ извѣстный по городу дурачокъ, который хохочетъ надъ дамой, сидящей у окна гостиницы и распѣвающей визгливымъ голосомъ «Heure du Tage», съ аккомпанементомъ арфы, а надъ нимъ, въ свою очередь, потѣшаются столпившіеся кругомъ уличные мальчишки.
Тише! эти семь молодыхъ дамъ, съ рыжеватыми волосами и зелеными вуалями, пріѣхали изъ сосѣдственнаго Альбіона и идутъ купаться. Вотъ идутъ трое англичанъ, поселившіеся здѣсь совершенно; всѣ они отчаянные щеголи. Одинъ носить костюмъ моряка, другой охотничье платье, третій блузу и маленькія шпоры у сапоговъ. У всѣхъ у нихъ столько волосъ на лицахъ, сколько лишь можетъ произрастить природа и искусство, и всѣ носятъ шляпы, надѣтыя на бекрень.
По правдѣ сказать, въ цѣломъ свѣтѣ нѣтъ такихъ обиралъ, какъ между англичанами, нѣтъ такихъ оборванцовъ, какъ одинъ изъ этихъ мнимыхъ джентльменовъ, изъ которыхъ каждый, впрочемъ, въ своемъ родѣ низокъ, пошлъ, невѣжественъ и надутъ, пустъ и бездушенъ.
Но для чего же, милостивый государь, приходить въ такую запальчивость? Смотрите на вещи спокойно. Поэтъ сказалъ: «только тотъ настоящій джентльменъ, кто поступаетъ по джентльменски»; вотъ вамъ признакъ, по которому можно опредѣлять джентльмена, будетъ ли онъ рожденъ сапожникомъ или графомъ. Зачѣмъ — восклицаетъ читатель-патріотъ — зачѣмъ вы представляете намъ карікатуры нашихъ соотечественниковъ? Это всякій съумѣетъ сдѣлать; лучше продолжайте свой разсказъ въ томъ пріятномъ, остроумномъ, описательномъ родѣ, въ которомъ началось ваше письмо. Ваше замѣчаніе совершенно справедливо и дѣлаетъ честь вашему просвѣщенному уму и благородному сердцу.
Мнѣ кажется, что уже нечего болѣе описывать добрый городъ Булонь, который описанъ снизу и сверху, съ своимъ новымъ маякомъ и гаванью, газовымъ освѣщеніемъ, мануфактурами и монастырями, англійскимъ и французскимъ населеніемъ, колонною въ честь великой англійской арміи, названной такъ, потому что она не доѣхала до Англіи, описанъ краснорѣчивымъ капелланомъ, докторомъ Миллингонъ, и безчисленнымъ множествомъ туристовъ. Я нахожу въ самомъ дѣлѣ особенное удовольствіе послушать какого нибудь престарѣлаго француза наполеоновскихъ временъ, когда онъ начнетъ разсказывать, какъ этотъ дерзкій корсиканецъ отправился бы противъ Лондона, послѣ того, какъ онъ проглотилъ Нельсона со всѣми его кораблями, и что только несчастная война и славный австрійскій походъ, приготовленный въ тихомолку деньгами Питта, отвлекъ его вниманіе отъ лишившагося чувствъ отъ ужаса государства. Нѣкоторые французы идутъ далѣе и клянутся, что они вовсе не терпѣли пораженія въ Испаніи, такъ-что если въ «Biographie des hommes du jour» читать статью подъ названіемъ: «Soult», то можно подумать, что дѣйствительно походы въ Испанію и Португалію, за исключеніемъ развѣ битвы при Витторіи, были рядомъ тріумфовъ. Только взглянувши на ландкарту, замѣчаешь, что отъ Вимейро до Тулузы, гдѣ мы находимъ маршала въ концѣ его достославныхъ побѣдоносныхъ годовъ, препорядочное разстояніе. Да и въ Тулузу онъ, изволите видѣть, пришелъ только для того, чтобы разбить англичанъ — дѣло извѣстное, не требующее дальнѣйшихъ комментаріевъ.
Но, такимъ образомъ, мы никогда не пріѣдемъ въ Парижъ! Простите же моей болтовнѣ и слѣдуйте за мной впередъ.!
Во время этого отступленія, снисходительный читатель успѣлъ бы расплатиться по счету въ булонской гостиницѣ, сѣсть въ дилижансъ Лафитта, Кальяра и Комп., и потомъ въ продолженіе двадцати часовъ катился бы по дорогѣ, при звукахъ бубенчиковъ я крикахъ кондуктора.
Французская модистка, которая сидитъ въ углу, начинаетъ снимать одну за другою грязныя бумажки, въ которыя въ продолженіе дня были завернуты ея локоны. Она скидаетъ шелковый бѣловатый платокъ, который въ теченіе сутокъ обвязывалъ ея голову и замѣняетъ его черною бархатною шляпкой, которая, задѣвая васъ по носу съ самаго выѣзда изъ Булони, висѣла на потолкѣ дилижанса Старая дама, сидѣвшая въ противоположномъ углу, сосавшая конфеты и сильно издававшая запахъ anisette, приводитъ въ порядокъ маленькія коробочки, положенныя въ мѣшокъ со всякою дрянью, который всѣ старухи носятъ обыкновенно за пазухой. Она вытираетъ себѣ ротъ и глаза пыльнымъ платкомъ, складываетъ свой ночной чепчикъ въ узелъ и вмѣсто его надѣваетъ красивую куафюру, усаженную полинявшими цвѣтами и истертыми лентами. Потомъ нѣсколько минуть она лукаво смотритъ на своихъ спутниковъ, закрывая ротъ платкомъ. Глаза ея вращаются страннымъ образомъ. Еще минута, и вы слышите слабый, но рѣзкій звукъ.
Старушка только-что привела въ порядокъ свой зубъ, который лежалъ у нея въ мѣшкѣ, вмѣстѣ съ конфетами, шпильками, апельсинами, помадой, сладкими пирожками, пеперментами, мѣдными деньгами и фальшивыми волосами. Господинъ изъ евреевъ, который всю дорогу былъ особенно внимателенъ къ модисткѣ, и который, по своей профессіи, постоянно занятъ разъѣздами и запаковкою товаровъ, спѣшитъ собрать свои вещи въ одно мѣсто. Юный англичанинъ, съ пожелтѣвшимъ лицомъ, который послѣ отъѣзда изъ Булони не успѣлъ еще протрезвиться, и который отправляется въ Парижъ для усовершенствованія себя въ медицинѣ, доказываетъ, что онъ совершенно въ своей тарелкѣ, что онъ радехонекъ выбраться поскорѣе изъ дилижанса и отдохнуть отъ этой несносной дороги.
— Наконецъ-то, говоритъ, зѣвая, вашъ сосѣдъ, и толкая васъ локтемъ: — nous voilà!
— Nous voilà! мы въ Парижѣ!
Вотъ причина снятія папильотокъ у модистки и вставленія зуба у престарѣлой дамы. Съ послѣдней станціи мы ѣхали чрезвычайно скоро. Почтальонъ размахиваетъ своимъ длиннымъ бичемъ и пронзительно кричитъ. Кондукторъ неумолимо трубитъ въ рогъ, звонъ бубенчиковъ и колецъ упряжи, стукъ и свистъ колесъ и удары огромныхъ лошадиныхъ подковъ о землю въ послѣднія десять минутъ чрезвычайно усилились. Дилижансъ, который до тѣхъ поръ дѣлалъ милю въ два часа, спѣшитъ теперь безъ оглядки, какъ будто желая пробѣжать по крайней мѣрѣ шесть миль въ такое же точно время. Здѣсь поступаютъ точно такъ же, какъ какой нибудь ораторъ, говорящій рѣчь. Онъ сосредоточиваетъ всю силу въ началѣ и въ концѣ. Сначала онъ галопируетъ, въ серединѣ ѣдетъ шагомъ, подъ конецъ снова возбуждаетъ слушателей, которые совсѣмъ было задремали. Онъ хлопаетъ бичомъ сатиры, сильно возвышаетъ голосъ, блещетъ всѣми цвѣтами краснорѣчія, такъ-что спящіе пробуждаются, утомленные обновляются силами, и всѣ восклицаютъ:
— Ахъ, какой удивительный ораторъ! Какой славный дилижансъ! Мы всегда будемъ ѣздить именно въ этомъ дилижансѣ и ни въ какомъ другомъ!
Но мы все-таки въ Парижѣ. Дилижансъ подъѣхалъ къ какому-то забору, называемому grille, съ двумя боковыми зданіями. Черезъ эту рѣшетку проѣзжали прежніе французскіе короли; и передъ нею происходили частыя схватки во времена революціи. Теперь она окружена телѣжками, мужиками и дѣятельными, одѣтыми въ зеленое, солдатами, которые пересматриваютъ кладь, пропуская ее въ городъ и прокалываютъ длинными иглами возы съ сѣномъ и соломой. Это застава Сен-Дени, а одѣтые въ зеленое люди принадлежатъ къ парижской таможенной стражѣ.
Если вы поселянинъ и желаете провести корову въ городъ, то городъ беретъ за это двадцать-четыре франка. Если у васъ сто фунтовъ сальныхъ свѣчъ, то вы платите три франка, за стадо свиней по девяти франковъ за штуку. Но мистеръ Бульверъ, мистриссъ Троллопъ и другіе писатели сообщили уже публикѣ обо всемъ этомъ. Въ настоящемъ случаѣ, одинъ изъ людей въ зеленомъ сюртукѣ садится къ намъ на козлы, и дилижансъ продолжаетъ свой путь.
Улица въ предмѣстьѣ Сен-Дени, въ которую мы теперь въѣхали, составляетъ совершенную противоположность съ однообразіемъ лондонской улицы, гдѣ все является въ какой-то неподвижной, туманной атмосферѣ, точно пейзажъ, нарисованный тушью — черные дома, черные люди, черное небо. Здѣсь, напротивъ, въ тысячу разъ болѣе жизни и цвѣтовъ. Вы видите передъ собою, при яркихъ лучахъ солнца, блестящую линію жолобовъ, предметъ не совсѣмъ приличный для города, но неоцѣненный для картины. По обѣ стороны стоятъ дома всевозможныхъ размѣровъ и характеровъ, одноэтажные, приземистые и высокіе, какъ вавилонская башня. Изъ нихъ-то мелочные торговцы, которые особенно любятъ эту улицу, вывѣшиваютъ длинныя полосы разноцвѣтнаго каленкору, который производитъ странный, но вмѣстѣ и оживляющій эффектъ. Молочницы, окруженныя болтливою толпою, продаютъ уже съ ранняго утра необходимый запасъ для парижскаго café-au-lait. Миловидные погребки, раскрашенные разными цвѣтами, съ бронзовыми гроздіями винограда и золочеными перилами, наполнены рабочими, уничтожающими тамъ свою утреннюю порцію. Это мрачное зданіе направо — тюрьма для женщинъ, на мѣстѣ бывшаго монастыря лазаристовъ. Теперь тутъ живутъ тысячи несчастныхъ особъ прекраснаго пола. Онѣ пекутъ, какъ извѣстно, хлѣбы для другихъ заключенныхъ, вяжутъ чулки, дѣлаютъ лопаты и сѣрныя спички, и всякое воскресенье ходятъ къ обѣднѣ. Если онѣ много выработываютъ, то пользуются нѣкоторымъ довольствомъ. Не правда ли, что это дѣло великой административной мудрости, пріучая эти несчастныя существа къ трудолюбію, и извлекая изъ ихъ дѣятельности прямую пользу, содѣйствовать ихъ нравственному возвышенію?
Но мы уже давно оставили за собою темницу, и теперь подъѣзжаемъ къ воротамъ Сен-Дени.
Мы можемъ бросить на нихъ только бѣглый взглядъ. Они напоминаютъ много славныхъ военныхъ подвиговъ Людовика XIV, и до сихъ поръ росписаны аллегорическими изображеніями нимфъ, морскихъ божествъ и пирамидъ, увѣнчанныхъ лиліями. Людовикъ переходитъ съ тріумфомъ черезъ Рейнъ, и германскій левъ въ лѣто 1682 испускаетъ духъ.
Германскій левъ опять ожилъ и нѣсколько лѣтъ спустя побѣдилъ героя, но, къ удивленію, надписи на воротахъ не говорятъ объ этомъ. Если вы проѣзжаете около воротъ, но никакъ не въ нихъ, потому что къ этому не допускаетъ всеобщій обычай почитанія тріумфальныхъ арокъ, то вступаете на бульваръ, который представляетъ вамъ смѣшеніе тѣнистыхъ аллей, открытыхъ тротуаровъ и бѣлыхъ зданій; потомъ тянется грязная улица Bourbon Villeneuve, которая, кажется, не имѣетъ конца, за нею улица св. Евстафія. Кучеръ въ послѣдній разъ трубитъ въ рогъ, и карета ваша вваливается на дворъ, гдѣ она видитъ уже настоящій конецъ своему странствованію.
Если до сихъ поръ васъ безпокоитъ крикъ почтальона и звукъ трубы, то все это было ничто въ сравненіи съ вавилонскимъ смятеніемъ, которое теперь васъ окружаетъ. Мы находимся на большомъ дворѣ, который Хаджи-Баба назвалъ бы отцомъ дилижансовъ. Въ эту самую минуту приходятъ съ полдюжины другихъ каретъ. Это не такіе легкіе, какъ игрушки, экипажи, какіе мы встрѣчаемъ въ Англіи, это тяжеловѣсныя колымаги, содержащія внутри до пятнадцати пассажировъ, еще нѣсколько въ кабріолетѣ и на верху цѣлкіе ворохи поклажи. Нѣкоторыя изъ колымагъ нагружены исключительно товарами. Дворъ наполняется путешественниками, которые пріѣзжаютъ и уѣзжаютъ; тутъ и услужливые носильщики, и крикливые коммиссіонеры. Послѣдніе овладѣваютъ вами, лишь только вы оставили свое мѣсто. Вамъ втираютъ въ руки до двадцати карточекъ и столько же голосовъ съ неуловимою быстротою говорятъ вамъ на ухо:
— Къ намъ, сэръ! Хотите въ Hôtel de Rhin? Hôtel d’Amirautc? Hôtel Bristol, сэръ? Hôtel de Lille, mousieur?
— Да убирайтесь вы, дайте пройдти хоть малюткѣ-то!
— Вамъ сколько комнатъ нужно, сэръ? и т. д.
Теперь, если вы въ первый разъ въ Парижѣ, послѣдуйте совѣту Теккерея! Если вы не умѣете сказать и двухъ словъ по французски и любите англійскій комфортъ, чистыя комнаты, обильный завтракъ, хорошую прислугу, если вы хотите имѣть сытный обѣдъ, не гоняясь особенно за виномъ, если вы хотите быть въ англійской компаніи, хотите пить родной портеръ и отечественную бранди съ водою, то не слушайте ни одного изъ этихъ господъ, но скажите съ свойственнымъ вамъ англійскимъ акцентомъ погромче: Mourise! и тотчасъ къ вамъ подойдетъ человѣкъ съ предложеніемъ проводить васъ на улицу Риволи.
Здѣсь вы найдете квартиру во всякую цѣну; очень чистенькую комнатку напримѣръ за три франка въ день, обильный англійскій завтракъ съ печеными яйцами и поджаренымъ окорокомъ ветчины, прекрасный обѣдъ, состоящій изъ холодныхъ блюдъ, и общество, которое вамъ придется по сердцу. Здѣсь и молодые люди изъ университета, образованные купцы, почтенныя семейства, состоящія изъ девяти дочерей, толстаго батюшки и матушки, здѣсь и драгуны, и адвокаты. Въ послѣдній разъ, когда мы обѣдали у Мориса, то всего болѣе болтали съ почтенною особой, мистеромъ Мозесомъ, знаменитымъ бэлифомъ Ченсери-Лэна. Лордъ Брумъ сидѣлъ у него по правую руку, а супруга одного пастора съ цѣлою свитою бѣлокурыхъ дочерей, которыя восхищались брилліантовымъ кольцомъ иностранца, по лѣвую руку.
Это лучшее средство увидать Парижъ, какъ можете себѣ представить, особенно если вы проведете день въ томъ, что будете читать у Галиньяни англійскія газеты, по примѣру многихъ образованныхъ туристовъ.
Но все это не идетъ прямо къ дѣлу. Если же вы требуете отъ отеля особеннаго спокойствія, большихъ счетовъ и самаго лучшаго стола, то ступайте въ «Hôtel des Princes». Это очень близко отъ бульвара и отъ Фраскати рукой подать. «Hôtel Mirabeau» едва ли также уступятъ, но вѣрное изображеніе этого отеля мы находимъ въ автобіографіи Пельгама, Бульвера. «Lawson’s Hôtel» имѣетъ свои преимущества, точно такъ же, какъ и «Hôtel de Lille», который во многомъ сходенъ съ Морисомъ.
Если вы не болѣе, какъ студентъ классической филологіи или пріятнаго искусства ампутацій, то ступайте на ту сторону Сены, въ «Hôtel Corneille», близь Одеона, или другой въ подобномъ же родѣ. Тутъ много такихъ, гдѣ вы будете жить бариномъ за четыре франка въ день, если вамъ не вздумается устроиться еще на болѣе дешевыхъ условіяхъ въ какомъ нибудь частномъ домѣ.
Пуще всего, дорогіе мои соотечественники, избѣгайте поступать на хлѣбы, особенно когда съ вами есть дамы, или, по крайней мѣрѣ, извѣдайте сначала характеръ и привычки вашихъ хозяевъ, прежде, чѣмъ вы введете къ нимъ свою дочь и ея маменьку. Тутъ у васъ будетъ и дурной столъ и дурное общество. Если вы играете въ карты, то подвергаетесь опасности встрѣтиться съ обманщикомъ, а если вы танцуете, то какъ разъ вамъ придется вальсировать съ такою особой, на которую вы не желали бы и смотрѣть.
II.
УРОКЪ ПУТЕШЕСТВЕННИКАМЪ.
править
Мильоны опасностей и обмановъ ожидаютъ путешественника, лишь только онъ успѣетъ выйдти изъ дилижанса, который мы недавно оставили, а такъ какъ вообще нѣтъ ничего благоразумнѣе, какъ разсказывать о непріятныхъ приключеніяхъ, съ цѣлію отвлечь тѣмъ неопытныхъ отъ опаснаго пути, то мы и пользуемся первымъ удобнымъ случаемъ, чтобы сообщить читателямъ плоды мудрости, пріобрѣтенной нами съ такимъ трудомъ.
Въ отношеніи Парижа должно замѣтить, во первыхъ, что въ этомъ городѣ столько туземныхъ и пріѣзжихъ сумасбродовъ, какъ вы въ одной изъ европейскихъ столицъ. Найдется ли хотя одинъ молодой англичанинъ, который бы, при посѣщеніи Парижа, не питалъ хотя въ самомъ отдаленномъ уголкѣ сердца желанія принять участіе въ парижскихъ веселостяхъ, можетъ быть съ единственною цѣлью получить объ нихъ понятіе?
Много ли было такихъ, которые, при существованіи игорныхъ домовъ, съумѣли устоять противъ ихъ обольщенія? А между тѣмъ, не гораздо ли лестнѣе для молодого человѣка быть приглашеннымъ въ салонъ, куда онъ идетъ съ полнымъ убѣжденіемъ найдти настоящее французское общество въ лицахъ какихъ нибудь герцоговъ или графовъ, которые тамъ обыкновенно собираются?
Мой другъ Погсонъ — молодой человѣкъ, который немного похуже собой, пожиже и попростоватѣе, чѣмъ его сосѣди по путешествію, и ѣдетъ въ Парижъ съ тѣмъ же самымъ намѣреніемъ, съ какимъ ѣдутъ въ этотъ городъ многіе изъ британскихъ юношей; впрочемъ, прошлою зимою ему случилось испытать здѣсь нѣкоторыя замѣчательныя приключенія, которыя съ полною достовѣрностью передаются читателямъ.
Погсонъ, прежде всего, юноша изъ Сити, — юноша, который уже два года разъѣзжаетъ по порученіямъ двухъ домовъ, торгующихъ москотильными товарами; онъ играетъ на флейтѣ, обладаетъ интереснымъ альбомомъ, ѣздитъ на родинѣ въ одноколкѣ, и какъ у себя дома, такъ и въ. столицѣ слыветъ за милаго, умнаго и достаточнаго человѣка. Единственный недостатокъ въ Погсонѣ есть особенная склонность къ хорошенькимъ женщинамъ. «Прекрасный полъ — говоритъ онъ обыкновенно — когда нибудь меня погубитъ». И въ самомъ дѣлѣ, Погсонъ всегда имѣетъ при себѣ въ дорогѣ миньятюрное изданіе «Донъ-Хуана»; самъ же онъ довольно смазливъ и юнъ на видъ.
Прошлымъ октябремъ, Погсонъ имѣлъ намѣреніе отправиться въ Парижъ, и тутъ склонность къ прекрасному полу вовлекла его въ большія непріятности. Дорога ему лежала черезъ Доверъ. Въ сосѣдственныхъ городахъ онъ набиралъ ревень, соду и другіе изысканные товары, по роду своихъ коммерческихъ занятій: напримѣръ, въ Кэнтербури, въ Рочстерскомъ кварталѣ, въ домѣ подъ № 28, онъ взялъ полтора оксофта бобровой струи, благовонной, какъ вешняя роза; переѣхалъ въ Кале, и оттуда въ почтовой карстѣ отправился въ Парижъ. Будучи одинъ, онъ заплатилъ за два мѣста, а причину этого обстоятельства вы не замедлите узнать.
Въ то время, какъ нашъ миньятюрный путешественникъ обѣдалъ за общимъ столомъ у Килльяка, лучшей гостиницѣ на цѣломъ континентѣ, ему случилось сидѣть возлѣ одной дамы, которая, какъ онъ замѣтилъ съ перваго взгляда, принадлежала къ высшему обществу. Это была почтенная на видъ особа, въ чорномъ шелковомъ платьѣ, съ глазами и волосами черными, какъ ночь, съ золотыми цѣпями, съ ароматомъ дорогихъ духовъ, кружевными маншетами, шитымъ носовымъ платкомъ и четырьмя блестящими кольцами на бѣлыхъ пухлыхъ пальцахъ. Щеки ея были такъ румяны, какъ только могли ихъ довести до того самыя лучшія китайскія притиранья, а Погсонъ зналъ въ этомъ толкъ, онъ, какъ говорится, стоялъ на томъ. Губы ея блестѣли какъ будто подъ вліяніемъ рубиновой губной помады. Несомнѣнно, что она употребляла высшій сортъ этой ароматической эссенціи.
Незнакомка имѣла очень скромный и нѣсколько строгій видъ, часто потупляла глаза и твердила, что ей тридцать-два года, а нашъ ловкій малый, Погсонъ, который не любитъ ухаживать за молодыми дѣвушками, потому будто бы, что онѣ слишкомъ еще пристрастны къ буттербродамъ, утверждалъ, что эта леди одинъ изъ предметовъ его склонности. Онъ говорилъ обыкновенно о ней такимъ образомъ: «она лакомый кусочекъ, увѣряю васъ; аппетитное существо; именно въ моемъ вкусѣ!» А Погсонъ въ коммерческихъ дѣлахъ получилъ такой кредитъ, что все, что было въ его вкусѣ, считалось превосходнымъ.
Послѣ обѣда мистеръ Погсонъ былъ необыкновенно учтивъ и внимателенъ къ своей сосѣдкѣ, и сообщилъ ей, какъ это дѣлаютъ всѣ благовоспитанные англичане, пріѣзжающіе въ первый разъ на континентъ, всѣ впечатлѣнія, произведенныя на него видомъ мѣстностей и лицъ. Подобныя замѣчанія, дѣлаемыя во время получасовой прогулки около городскихъ стѣнъ и на пути къ таможнѣ, вмѣстѣ съ разговоромъ съ наемнымъ лакеемъ, должны были показаться всякому природному французу чрезвычайно интересными; и дама не только очень внимательно и благосклонно выслушивала разсказы Погсона, но даже выразила ему, въ крайне милыхъ словахъ, испытываемое ею удовольствіе отъ подобной бесѣды. Мистеръ Погсонъ увѣрялъ, что во Франціи вовсе нельзя найдти порядочнаго обѣда, потому что всѣ кушанья приготовляются какимъ-то уродливымъ способомъ. Онъ видѣлъ много солдатъ, приходившихъ на рынокъ, и выразилъ англійскую антипатію къ вооруженной силѣ, не страшась впрочемъ вовсе этихъ капельныхъ воиновъ, которыхъ наши солдаты были бы въ состояніи проглотить. Тутъ дама замѣтила, что англійскіе солдаты дѣйствительно молодцы, но что она не желала бы слышать дурного отзыва и о французскомъ войскѣ, такъ какъ ея отецъ служилъ генераломъ въ императорской арміи.
Погсонъ получилъ о себѣ очень высокое мнѣніе, убѣдившись, что онъ обѣдалъ съ генеральскою дочерью, и велѣлъ подать тотчасъ бутылку шампанскаго, чтобы еще болѣе поддержать свое достоинство.
— Мистриссъ Биронъ, мадамъ, произнесъ онъ, слышавъ прежде, что хозяинъ гостиницы называлъ его сосѣдку такимъ образомъ: — если вы изволите принять отъ меня стаканъ шампанскаго, то сдѣлаете мнѣ этимъ великую честь. Говорятъ, что винцо хорошо и гораздо дешевле чѣмъ у насъ, хотя, впрочемъ, я за деньгами не гонюсь. Мистриссъ Биронъ, ваше здоровье!
Дама пріятно улыбнулась и выпила.
— Смѣю спросить васъ, сударыня, не состояли ли вы въ какомъ нибудь родствѣ съ нашимъ знаменитымъ бардомъ?
— Нѣтъ, сэръ.
— Извините, сударыня; но Биронъ и Байронъ вѣдь одно и то же имя, только вы выговариваете его по французски, и я думалъ, что вы были сродни этому знаменитому человѣку. Притомъ же онъ самъ былъ французскаго происхожденія.
И Погсонъ сталъ декламировать:
О, Ада, дочь моя, въ глазахъ твоихъ я снова
Взглядъ вижу матери твоей, моей жены покойной.
— О, сказала дама, улыбаясь: — вы говорите изъ лорда Байрона!
— Творца «Донъ-Хуана», «Чайльдъ-Гарольда» и мистеріи «Каинъ», прибавилъ Погсонъ. — А такъ какъ хозяинъ называлъ васъ мадамъ ла Биронъ, то я и осмѣлился думать, что вы были въ родствѣ съ лордомъ.
Вмѣстѣ съ этимъ пріятель мой раскраснѣлся и началъ перевивать свои длинныя кудри около пальцевъ или принимался особенно внимательно разсматривать свою тарелку и бывшую на ней снѣдь.
— Мнимая мадамъ ла-Биронъ — баронесса. Мой мужъ былъ баронъ и я, значитъ, баронесса.
— Ахъ, такъ стало быть, я имѣлъ честь…. прошу тысячу извиненій, сударыня, слѣдовательно, вы баронесса! Я этого не зналъ. Простите меня, что я не зналъ этого.
Баронесса улыбнулась очень милостиво и притомъ съ такимъ взглядомъ, какой бросала Юнона на Юпитера, когда желала ему понравиться. Баронесса еще разъ улыбнулась и, опустивъ руку въ черный бархатный ридикюль, вынула оттуда маленькій футляръ, изъ котораго достала гласироваиную карточку; на верху этой карточки была золотая корона, подъ которой золотыми же буквами было отпечатано слѣдующее:
Большой алмазъ Питта, собственная звѣзда королевы на орденѣ подвязки, баночка съ розовымъ масломъ, продающимся по гинеѣ за каплю, не были бы приняты Погсономъ съ такимъ восторгомъ и уваженіемъ, какъ эта гласированная карточка изъ рукъ баронессы. Дрожащими руками онъ положилъ ее въ свой черный кожаный портфель, и когда онъ осмѣлился взглянуть въ очи баронессы Флорваль-Дерваль, урожденной Морваль-Норваль, которыя блеснули отраднымъ, дружественнымъ лучомъ, чувство гордости запало къ нему въ сердце, и онъ сталъ считать себя счастливѣйшимъ смертнымъ на цѣломъ континентѣ.
Впрочемъ нѣкоторое время Погсону было рѣшительно невозможно соблюдать прежнюю остроумную и изящную короткость въ отношенія баронессы — короткость, которая сообщала столько прелести бесѣдѣ съ нею. Онъ слишкомъ робѣлъ въ присутствіи такой особы, и поэтому въ продолженіе нѣсколькихъ минутъ послѣ сдѣланнаго имъ открытія, онъ ограничивался пріятными и почтительными наклоненіями головы, а также замѣчаніями и восклицаніями въ родѣ слѣдующихъ: «точно такъ, миледи», или «никакъ нѣтъ-съ, миледи». Погсонъ, впрочемъ, въ то же время оправдывался въ этомъ передъ собою. «Конечно я не люблю аристократовъ — говорилъ онъ самъ себѣ — но все это не должно мнѣ мѣшать держать себя джентльменомъ».
Какой-то молчаливый, малорослый господинъ, который сидѣлъ въ одномъ дилижансѣ съ Погсономъ, и который теперь не принималъ участія въ его разговорѣ и не пилъ его шампанскаго, взялся за шляпу и съ ворчаньемъ оставилъ комнату, такъ-что счастливый москотильный торговецъ испыталъ всѣ прелести tête-à-tête. Баронесса не показывала намѣренія уйдти прочь. Было холодно; огонь, разведенный въ комнатѣ, благотворно согрѣвалъ члены, а у баронессы не было такого уютнаго уголка. Должно ли было Погсону предложить теперь своей дамѣ еще стаканъ шампанскаго, или лучше было напиться чего-нибудь горяченькаго? Дама сухо отвѣчала, что она не любитъ ничего горячаго.
— Итакъ, еще немножко шампанскаго, еще капельку!
Она сдѣлала знакъ согласія.
Какъ билось сердце у Погсона, когда онъ наливалъ стаканъ и подавалъ его своей собесѣдницѣ!
Что случилось въ продолженіе этого вечера, всего лучше можетъ описать самъ мистеръ Погсонъ, который позволилъ намъ сообщить читателямъ написанное имъ объ этомъ предметѣ письмо.
"Я пріѣхалъ въ Кэлли, какъ мы привыкли называть его, сегодня, или, лучше сказать, вчера, потому что полночь уже прошла, а я все еще сижу на мѣстѣ, и думаю о необыкновенномъ происшествіи, бывшемъ со мною. Оно касается женщины. Впрочемъ, другихъ со мною не бываетъ, какъ ты это знаешь. Но ахъ, Теодоръ, если бы только ты видѣлъ ее! Принадлежа къ первой во Франціи фамиліи Флорваль-Морваль, она удивительно какъ хороша собою и такъ же цѣнитъ деньги, какъ я орѣховую скорлупу. Я разскажу тебѣ все ажъ было. Насъ обѣдало трое: баронесса, я и еще какой-то баринъ, который не говорилъ ни слова, и который намъ вовсе не былъ нуженъ. Ты понимаешь меня? Тебѣ извѣстно мое обращеніе съ женщинами. Шампанское въ такихъ случаяхъ главное; когда дойдетъ до него дѣло, и разговоръ болѣе вяжется, а начавши разговоромъ, можно все дальше да больше. Я приказываю подать бутылку, какъ будто для себя, да самъ и говорю: «сударыня, неудостоите ли насчетъ стаканчика, только одного стаканчика?» Она согласилась, потому что, понимаешь, здѣсь считается это за особенный шикъ; здѣсь всякій обѣдаетъ за table-d’hôte, и подчуетъ виномъ своихъ собесѣдниковъ. Робертъ Эйронзъ, который попашимъ же дѣламъ поѣхалъ въ Линнъ, говорилъ мнѣ, что онъ сводилъ знакомства во Франціи съ людьми самаго высшаго общества именно тѣмъ, что подчивалъ ихъ стаканомъ шампанскаго.
"Итакъ, моя баронесса взяла стаканъ, другой, третій; сидѣвшій съ нами господинъ уходитъ; мы болтаемъ нѣкоторое время — надо замѣтить, что она приняла меня за военнаго; странно, что многіе на этотъ счетъ ошибаются — и къ десяти часамъ мы сдѣлались такъ откровенны другъ съ другомъ, что она мнѣ разсказала всю свою исторію, откуда она происходитъ, откуда и куда ѣдетъ, и проч. Оставь меня на полчаса съ женщиной, и я непремѣнно узнаю исторію ея жизни.
"А куда она ѣдетъ, какъ ты думаешь? Разумѣется въ Парижъ. У нея мѣсто въ купэ, въ которомъ вовсе не такъ душно, какъ въ нашихъ кэбахъ; я самъ былъ на почтѣ и смотрѣлъ въ окна кареты. Итакъ, у нея мѣсто въ купэ, въ которомъ могутъ усѣсться трое. Что же дѣлаетъ Самуэль Погсонъ? Онъ идетъ, и беретъ два другія мѣста. Такимъ образомъ всю дорогу мы будемъ съ глазу на глазъ съ вгоей спутницей.
"Мы пріѣдемъ въ столицу Франціи спустя день послѣ того, какъ ты получишь это письмо. Пріищи же мнѣ хорошенькую квартиру и не скупясь на деньги. Еще мнѣ приходитъ въ голову, что если ты встрѣтишь насъ у кареты, то хорошо, если назовешь меня капитаномъ Погсономъ: это какъ-то выгодно звучитъ для уха, само собою разумѣется, когда она меня спросила, не военный ли я, мнѣ нельзя было отвѣчать отрицательно. Будь здоровъ, мой милый другъ, до завтра и vive le joy, какъ выражаются французы. Баронесса увѣряетъ, что я прекрасно говорю по французски, она же по англійски говоритъ такъ же хорошо, какъ ты и я.
"С. Погсонъ".
Это письмо пришло къ намъ во время, и мы тотчасъ же наняли для мистера Погсона квартиру, которая была прилична джентльмену съ его положеніемъ въ свѣтѣ и въ арміи. Въ назначенный часъ мы отправились въ контору дилижансовъ и стали дожидаться поѣзда, который заключалъ въ себѣ моего пріятеля и любезную баронессу. Кому случалось бывать въ обществѣ людей одного сословія съ Погсономъ — а что можетъ быть пріятнѣе такого общества? — тотъ согласится, что въ то время, какъ всѣ прочіе пассажиры, послѣ двадцати-четырехъ часовой ѣзды въ дилижансѣ, кажутся заспанными, грязными, запыленными и измятыми, подобный ему коммиссіонеръ москотильныхъ торговцевъ является такимъ чистенькимъ и свѣженькимъ, какъ будто онъ сейчасъ отошелъ отъ домашняго туалета, а это потому, что у него есть съ собой всѣ содѣйствующіе удобству снаряды, которыхъ лишены прочіе путешественники. У Погсона былъ ручной несессеръ, который онъ безпрестанно употреблялъ въ дѣло, и съ своими длинными, вьющимися, мягкими какъ ленъ волосами, съ шапочкой изъ тюленьей кожи, украшенной золотой кистью, на головѣ, съ голубымъ шелковымъ платкомъ на шеѣ, въ пунцовомъ бархатномъ жилетѣ, коротенькомъ свѣтлозеленомъ сюртучкѣ, полосатыхъ кирпичнаго цвѣта брюкахъ и красивомъ макинтошѣ, онъ казался такимъ наряднымъ и изящнымъ джентльменомъ, какому подобнаго трудно и сыскать за завтракомъ; онъ повязалъ себѣ на шею воротнички, а когда подъѣхалъ къ заставѣ, то надѣлъ пару бѣлыхъ перчатокъ, такъ-что когда онъ упалъ въ мои объятія, всякій бы принялъ его скорѣе за конфетную куколку, привезенную въ коробочкѣ, чѣмъ за путника, только что оставившаго дилижансъ, который сдѣлалъ одинъ изъ скучнѣйшихъ, несноснѣйшихъ, противнѣйшихъ переѣздовъ въ Европѣ. Къ моему изумленію, съ пріятелемъ моимъ сидѣли въ каретѣ двѣ дамы, а не одна, какъ я ожидалъ. Одна изъ нихъ плотная женщина, которая вынесла ларчики, узлы, зонтикъ и салопы, казалась служанкою, другая, одѣтая въ черное, была, по видимому, избранницей сердца Погсона. Я замѣтилъ надъ ея желтоватымъ лицомъ нѣсколько папильотокъ изъ газетной бумаги, поверхъ ихъ ночной чепчикъ, но все это драпировалось кружевными оборками и пряталось подъ черную бархатную шляпку, на которой перья райской птицы, служившія ей украшеніемъ, сильно уже полиняли. На дамѣ было нѣсколько шалей и манто. Вотъ она медленно выставила изъ кареты ножку. Погсонъ тотчасъ очутился возлѣ нея и, придерживая ее за талью одною изъ своихъ бѣлыхъ перчатокъ, помогъ этому интересному существу сойдти. По ея походкѣ я убѣдился, что ей лѣтъ сорокъ-пять и что мой бѣдный Погсонь погибшій человѣкъ.
Послѣ непродолжительнаго разговора между ними, во время котораго я съ удовольствіемъ прислушивался, какъ мой пріятель Самуэль употребляетъ въ дѣло то, что онъ называлъ умѣньемъ объясниться по французски съ дамой, которая, кажется, не понимала ни слова изъ его коверканныхъ фразъ, дилижансы уѣхали въ разныхъ направленіяхъ, и баронесса, обращаясь къ капитану, произнесла благозвучную французскую прощальную фразу.
— Adyon! сказалъ Самуэль, дѣлая знакъ своею лилейною рукою. — Adyon addimansel!
Какой-то проворный маленькій ростомъ господинъ, который прежде ѣхалъ вмѣстѣ съ Погсономъ, потомъ изъ деликатности взялъ мѣсто на имперіалѣ, прошелъ теперь мимо, насъ и поклонился мнѣ. Онъ несъ самъ на плечахъ свой маленькій чемоданчикъ, потомъ отправился въ противоположную отъ насъ сторону, едва будучи въ состояніи продираться сквозь толпу носильщиковъ, которые предлагали ему свои услуги, чтобы избавить его отъ этой ноши.
— Ты знаешь его? спросилъ Погсонъ. — Я думаю, это лакей.
— Это первый храбрецъ въ свѣтѣ, отвѣчалъ я. — Здѣсь всякій знаетъ маленькаго майора Бритиша.
— Такъ онъ майоръ? Въ самомъ дѣлѣ? Въ такомъ случаѣ это тотъ самый господинъ, который обѣдалъ съ нами у Килліака. Хорошо, что я въ его присутствіи не называлъ себя капитаномъ, а то изъ этого могли бы выйдти непріятныя недоразумѣнія.
Вслѣдъ за тѣмъ Погсонъ погрузился въ размышленія; что было предметомъ ихъ, вскорѣ оказалось.
— Видалъ ты когда нибудь такую маленькую ножку, такую узенькую пятку? спросилъ онъ, сидя все это время неподвижно и вовсе не развлекаясь новостью окружавшихъ его предметовъ. — Не правда ли, это очаровательное существо? продолжалъ онъ, исчисляя всѣ разнообразныя достоинства своей спутницы, съ такимъ званіемъ дѣла, съ какимъ иной конскій охотникъ разбираетъ стати своей любимой лошади.
— А мнѣ кажется, сказалъ я: — что ты довольно далеко зашелъ съ ней; ты ей обѣщалъ, если не ошибаюсь, быть у нея завтра.
— Далеко? Кабы твоими устами да медъ пить! Въ самомъ-то дѣлѣ вовсе не далеко.
— Но я думаю вѣдь, что вы только вдвоемъ сидѣли въ купэ, она да ты, мой маленькій извергъ.
— Какъ не вдвоемъ! Хорошо, если бы такъ! Я съ проста-то вовсе не предполагалъ, чтобы у нея была служанка, хотя надо бы кажется понять, что такая благовоспитанная дама не можетъ-же обойдтись безъ прислуги; потому я и не посмѣлъ отказать ей, когда она спросила меня, можно ли взять съ собою дѣвушку.
— Такъ значитъ вы были не одни?
— Увѣряю тебя честью, что нѣтъ; я не могъ ей отказать, но все-таки я употребилъ тутъ славную уловку, прибавилъ Погсонъ, подмигнувъ глазомъ и ущипнувъ себя за кончикъ носа съ самымъ плутовскимъ видомъ.
— Какую же уловку?
— Неужели не догадываешься? Я помѣстился между ними и высидѣлъ такъ всю дорогу, хотя, сказать правду, порядочно натеръ себѣ шею.
Вслѣдъ затѣмъ мы пришли въ гостиницу, гдѣ этотъ молодой человѣкъ съ натертой шеей долженъ былъ жить во время пребыванія своего въ Парижѣ.
На слѣдующій день, часовъ въ пять, мы опять сошлись съ нимъ. Мистеръ Погсонъ видѣлся уже съ баронессой и описалъ мнѣ ея жилище, по своему обыкновенію, «великолѣпнымъ, очаровательнымъ». Она приняла его, какъ стариннаго знакомаго, подчивала его сахарною водой, къ которой онъ выразилъ особенную склонность, а за другой день пригласила его обѣдать. Но какое-то облако какъ будто оттѣняло теперь дотолѣ ясное чело юноши; я спросилъ о причинѣ этой перемѣны.
— Ахъ, отвѣчалъ онъ со вздохомъ: — я думалъ, что она вдова, а на самомъ дѣлѣ тутъ вмѣшался господинъ, съ которымъ трудно ладить. Мужъ ея, баронъ, прегадкій человѣкъ, усачъ, въ голубомъ сюртукѣ съ красной ленточкой.
— Впрочемъ, я надѣюсь, что онъ тебя не выгналъ? спросилъ я.
— Боже избави! Напротивъ, онъ былъ учтивъ, какъ нельзя болѣе. Сказалъ, что онъ особенно уважаетъ англійскую армію, спросилъ меня, въ какомъ корпусѣ я служу, присовокупилъ, что онъ сражался противъ насъ въ Испаніи, и наконецъ просилъ меня посѣщать ихъ домъ.
— Ну, чего же тебѣ болѣе?
Тутъ мистеръ Погсонъ пробормоталъ что-то. Если бы при этомъ случился какой нибудь глубокій наблюдатель человѣческой природы, могущій читать въ сердцѣ маленькаго нашего путешественника, то онъ вѣроятно нашелъ бы, что появленіе усатаго супруга совершенно не соотвѣтствовало какимъ-то планамъ, которые устроивалъ юный волокита.
Я, пишущій сіи строки, живу въ отдаленномъ отъ центра города люксембургскомъ кварталѣ; ко мнѣ надо подняться по 127 ступенькамъ; потому я никакъ бы не подумалъ, что такой модный кавалеръ, какъ Самуэль Погсонъ, у котораго кошелекъ полонъ золота и который пріѣхалъ посмотрѣть новый городъ, что такой кавалеръ забредетъ въ мой уединенный уголокъ, и, признаюсь, если бы намъ случилось долго не видаться другъ съ другомъ, я все-таки не сталъ бы обвинять его въ недостаткѣ искренняго ко мнѣ расположенія.
Его не было дома, когда я зашелъ навѣстить его въ отелѣ, но разъ мнѣ удалось видѣть, какъ въ шляпѣ на бекрень и съ радостнымъ лицомъ онъ проѣзжалъ въ открытомъ кэбѣ по Елисейскимъ полямъ.
— А я сдѣлалъ славное знакомство, сказалъ онъ мнѣ при первой встрѣчѣ. — Какого мнѣнія ты насчетъТома Рингвуда, сына Карла Сенбара? Что скажешь ты объ немъ, а?
Я подумалъ, что онъ вѣрно попалъ въ очень хорошее общество. Самуэль былъ ловкій малый и любилъ садиться не въ свои сани. Онъ встрѣтилъ мистера Рингвуда у барона, они вмѣстѣ играли, и благородный лордъ, какъ называлъ его Самуэль, все шутилъ съ нимъ, говоря, что въ другомъ кварталѣ города можно провести время не хуже: потомъ они сошлись въ эстамине, очень хорошемъ заведеніи, гдѣ курятъ всѣ порядочные люди и курятъ что-то особенное, куда приходить самая избранная аристократія. Такимъ образомъ они сдѣлались друзьями; въ тотъ же день обѣдали у Рингвудовъ, а на другой день вечеромъ ужинали съ баронессой.
— А какъ ни говори, ты, я думаю, подивишься моимъ похожденіямъ? сказалъ Самуэль.
И въ самомъ дѣлѣ нельзя было не удивляться, потому что мистеръ Погсонъ дѣлалъ успѣхи, свойственные не всякому торгующему субъекту.
Мы условились на другой день вмѣстѣ завтракать и сдѣлать нѣкоторыя покупки въ дамскомъ вкусѣ, которыя Самуэль готовилъ своимъ родственницамъ по возвращеніи въ Англію. Семь игольниковъ для своихъ сестеръ, золоченый наперстокъ для матери, прекрасный французскій кашмировый платокъ и чепчикъ для тетки, престарѣлой дамы, содержавшей гостиницу въ предмѣстьи, имѣвшей много денегъ и никого изъ прямыхъ наслѣдниковъ, и наконецъ футляръ на зубочистку для своего отца. Самуэль очень почтителенъ и нѣженъ ко всѣмъ своимъ родственникамъ; а что касается до тетки, то онъ въ ней души не чаетъ. Такимъ образомъ мы собрались сдѣлать эти покупки, и я пришелъ къ нему какъ разъ въ назначенное время. Но Самуэль лежалъ на софѣ блѣдный и изнеможенный.
Я тотчасъ придумалъ, въ чемъ дѣло.
— Ты, видно, братъ, не въ мѣру перепустилъ бордосскаго у мистера Рингвуда. Не такъ ли? спросилъ я.
Онъ только печально посмотрѣлъ на меня.
— Какъ поживаетъ благородный Томъ? спросилъ я снова.
— Благородный! произнесъ Самуэль съ принужденною, саркастическою улыбкой. — Скажу тебѣ, мой другъ, что онъ такой же дворянинъ, какъ и мы съ тобой, ни на волосъ не выше.
— Значитъ, онъ обманщикъ?
— Э, нѣтъ, все не то. Онъ въ самомъ дѣлѣ дворянинъ, только…
— Ха, ха, ха, понимаю!… немножко ревнивъ; правда?
— Что мнѣ за дѣло до его ревности! убирайся онъ съ нею совсѣмъ! Увѣряю тебя, что онъ разбойникъ и баронъ также разбойникъ, и я отвѣчаю, чѣмъ хочешь, что баронесса немногимъ ихъ лучше. Онъ у меня выигралъ вчера тридцать-восемь фунтовъ передъ ужиномъ, напоилъ меня и отослалъ домой. Развѣ это благородно? Развѣ я въ состояніи проигрывать по сорока фунтовъ? Я копилъ ихъ въ продолженіе двухъ лѣтъ? О, если моя старая тетушка Уиндъ узнаетъ объ этомъ, она просто вычеркнетъ меня изъ своего завѣщанія!
И съ этими словами Самуэль сталъ рвать свои прекрасные волосы.
Пока онъ жаловался такимъ образомъ на судьбу, раздался звонокъ, и когда въ прихожей кто-то произнесъ: «войдите!» передъ нами предсталъ господинъ въ щегольской бекеши и съ огромнымъ пучкомъ волосъ на верхней губѣ.
— Любезнѣйшій Погсонъ, какъ поживаете? спросилъ онъ дружескимъ тономъ и бросилъ взглядъ на меня.
Я взялся было за шляпу.
— Не уходи, сказалъ Самуэль съ досадой.
И я остался.
Благородный мистеръ Рингвудъ проворчалъ что-то и потомъ сказалъ, что онъ желалъ бы переговорить съ мистеромъ Погсономъ наединѣ.
— У меня нѣтъ тайнъ отъ моего друга, возразилъ Самуэль.
Мистеръ Рингвудъ помолчалъ немного, потомъ вдругъ вскричалъ:
— Однако, вѣдь это прегнусная исторія, что случилась въ нынѣшнюю ночь!
— Я съ вами согласенъ, что гнусная, сказалъ Погсонъ сухо.
— Вашъ проигрышъ очень огорчилъ меня.
— Премного благодарю.
— Вы должны остерегаться и не пить много вина, потому что когда вы выпьете лишнее, тотчасъ начинаете играть въ большую игру. Въ самомъ дѣлѣ, вы насъ завлекаете, а не мы васъ.
— Что объ этомъ толковать? проиграннаго не воротишь! сказалъ Самуэль съ неудовольствіемъ. — Къ чему повторять одно и то же, когда дѣло кончено и деньги заплачены.
— Заплачены? сказалъ мистеръ Рингвудъ съ признаками сильнаго удивленія. — Какъ такъ, милѣйшій? неужели сладили? Развѣ Флорваль былъ уже у васъ?
— Убирайтесь, вы съ своимъ Флорвалемъ! вскричалъ Самуэль. — Я его съ прошлой ночи не видалъ, да желалъ бы никогда не видать.
— Это совершенно въ вашей волѣ. Но какъ же вы заплатите ему по векселямъ, даннымъ ему вами въ прошедшую ночь?
— Векселя! что вы хотите этимъ сказать?
— Я разумѣю вотъ эти векселя, сказалъ благородный мистеръ Рингвудъ, вынимая два документа изъ своего бумажника и смотря кругомъ съ мрачнымъ видомъ голоднаго льва. — «По предъявленіи сего, обязуюсь заплатить барону Флорвалю сумму въ четыреста фунтовъ, 20 октября 1838.» — «Черезъ десять дней отъ нмжеписаннаго числа, обязуюсь заплатить барону и т. д. сто-девяносто-восемь фунтовъ. Самуэль Погсонъ.» Вы только не выставили имени полка, въ которомъ вы изволите служить.
— Что-о! вскричалъ Самуэль, спрыгнувъ съ софы и страшно поблѣднѣвъ и позеленѣвъ въ эту минуту.
— Полноте, сударь мой, не прикидывайтесь, что вы объ этомъ будто бы въ первый разъ слышите. Неужели вы отопретесь, что писали эти векселя на проигранныя вами въ моемъ домѣ деньги — деньги, которыя, по вашей просьбѣ, госпожа Морваль дала вамъ взаймы и которыя вы затѣмъ спустили ея мужу? Вы, конечно, не думаете, что я такой дуракъ, что повѣрю вамъ, или что я такой олухъ, что удовольствуюсь вашими нелѣпыми возраженіями? Угодно вамъ заплатить, сэръ, или нѣтъ?
— Не могу, сказалъ Самуэль съ твердостью: — это ничто иное какъ мошенничество;
Тутъ мистеръ Рингвудъ совершенно взбѣленился, сталъ хлопать бывшимъ у него въ рукѣ хлыстомъ и состроилъ такую ужасную физіономію, что мы съ Самуэлемъ отскочили въ другой уголъ комнаты.
— Произнесите еще это слово, и я клянусь вамъ, что я положу васъ на мѣстѣ, кричалъ мистеръ Рингвудъ, показывая совершенную готовность исполнить свое намѣреніе. — Еще разъ повторяю, хотите вы заплатить или нѣтъ?
— Я не могу заплатить, произнесъ Самуэль уже гораздо тише прежняго.
— Въ такомъ случаѣ, я черезъ часъ возвращусь, капитанъ Погсонъ, и если вы въ это время не уладите дѣла, то вы должны драться съ другомъ моимъ, барономъ Флорвалемъ, иначе я называю васъ плутомъ и старой бабой.
Съ этими словами онъ удалился, дверь хлопнула за нимъ, и когда стукъ шаговъ его замолкъ, я взглянулъ на моего бѣднаго, миніатюрнаго Погсона: онъ сидѣлъ, положивъ локти на мраморный столикъ, подперши голову, и походилъ въ эту минуту на людей, которыхъ видишь на пароходѣ въ Рамсгэтѣ, когда вѣтеръ начинаетъ разыгрываться. Наконецъ онъ разразился жалобами.
— Если бы твоя тетушка услыхала объ этомъ, сказалъ я, желая ему дать порядочный урокъ: — что тогда вышло бы изъ ея трехъ бочекъ съ золотомъ? Если бы твоя маменька, которая такъ нѣжно любитъ тебя и смотритъ за твоею нравственностью, если бы она узнала, что ты ухаживаешь за замужними женщинами, если бы твои хозяева, Дрейшъ, Глоуберъ и Ко провѣдали, что ихъ довѣренный агентъ игрокъ и потому не заслуживаетъ ни малѣйшаго кредита, долго ли бы они тебя продержали, и кто тогда пристроилъ бы тебя?
На это бѣдный Потсовъ не нашелся сказать ни слова. Онъ сидѣлъ все на софѣ и хныкалъ такъ горько, что самый строгій моралистъ смягчился бы и былъ бы тронутъ его слезами. Въ самомъ дѣлѣ, должно сказать въ оправданіе этого несчастнаго коммисіонера, что если онъ вздумалъ назваться капитаномъ, то потому лишь, что питалъ особенное уваженіе къ чинамъ, что если онъ влюбился въ баронессу, то потому, что «Донъ-Хуанъ» лорда Байрона научилъ его, что влюбиться есть дѣло совершенно приличное и натуральное, а что если онъ игралъ въ карты, то это потому, что онъ былъ привлеченъ къ зеленому столу очаровательными глазками женщины и примѣромъ барона и баронессы. О, вы, англійскіе бароны и баронессы, если бы вы только знали, сколько людей изъ мелкихъ гражданъ заняты ежедневно тѣмъ, чтобы изучить вашъ образъ жизни и перенять ваши пріемы, какъ осторожно вы стали бы охранять отъ нескромныхъ взоровъ и ушей ваши нравы, поступки и разговоры!
Сердце мое было исполнено состраданія къ Погсону, и я выдумывалъ разнаго рода планы къ спасенію его; во какъ ни одинъ изъ нихъ не казался примѣнимымъ, то мы остановились наконецъ на самомъ благоразумнѣйшемъ изъ нихъ и рѣшились обратиться съ совѣтомъ ни къ кому другому, какъ маіору Бритишу.
Къ счастію, пріятель мой былъ знакомъ съ маіоромъ Бритишомъ, и само небо макъ будто внушило мнѣ мысль о маіорѣ въ то время, какъ я убѣждался въ затруднительности положенія бѣднаго Погсона. Маіоръ получаетъ половинную пенсію и занимаетъ маленькую комнатку въ четвертомъ этажѣ того же самаго отеля, который Погсонъ избралъ по моей рекомендаціи, причемъ и я руководствовался указаніями маіора.
Нельзя выбрать себѣ лучшаго наставника, какъ человѣка съ такимъ характеромъ, какой былъ у храбраго маіора. Подобныхъ людей теперь много распространилось по Европѣ — людей, которые умѣли бы наслаждаться жизнью, но которые должны по обстоятельствамъ себя ограничивать. Вообще, однако, англичане внѣ своей земли въ тысячу разъ пріятнѣе, веселѣе и общительнѣе, чѣмъ у себя дома. Я самъ, выступая на берегъ въ Кале, всегда чувствовалъ, что огромный запасъ заботъ мною оставленъ по ту сторону моря, и эти тяжелыя заботы возвращались ко мнѣ вмѣстѣ съ приходомъ таможенныхъ чиновниковъ на палубу парохода въ Грэвэендѣ и сопровождали меня затѣмъ по пути къ темнымъ, мрачнымъ башнямъ дѣловаго, угрюмаго, пространнаго Лондона.
Бритишъ всякому другому, кто осмѣлился бы ему высказать подобное мнѣніе, непремѣнно, нимало немедля, свернулъ бы шею, между тѣмъ онъ то же самое испытывалъ на себѣ, потому что проводилъ аккуратно по одиннадцати мѣсяцевъ въ году за границею, назначая главною квартирою Парижъ, и только на мѣсяцъ пріѣзжалъ поохотиться въ имѣніе своего прежняго полковника, теперь уже престарѣлаго лорда, котораго знакомствомъ маіоръ особенно гордился.
Какъ прямой, истый тори, онъ любилъ и чтилъ всякаго дворянина, приписывалъ и себѣ нѣкоторую дозу значительности, что, впрочемъ, не дѣлало его непріятнымъ, и охотно былъ принимаемъ англійскою аристократіею, съ которою онъ встрѣчается во время своихъ поѣздокъ въ германскія столицы, Италію и Парижъ, гдѣ онъ не пропускалъ ни одного вечера у посланника. Онъ разсказывалъ потомъ намъ, не посѣщавшимъ этотъ кругъ, но сильно интересующимся имъ, все происходившее тамъ при важныхъ обѣдахъ, придворныхъ выходахъ, не забывая и скандальныхъ приключеній.
Кромѣ этого, онъ чрезвычайно полезная личность для общества, потому что будучи самъ по себѣ превосходнымъ дуэлистомъ, онъ еще услужливый и миролюбивый посредникъ между враждующими, и многимъ изъ своихъ друзей онъ помогъ при подобныхъ случаяхъ, предотвративъ больше убійствъ, чѣмъ удавалось иному гуманному полисмэну. Бритишъ не купилъ ни одного чина, служа въ арміи, какъ это случается со многими. Въ 1814 году онъ убилъ какого-то знаменитаго французскаго забіяку, который застрѣлилъ одного изъ его друзей. Теперь онъ проводитъ время по большой части въ кругу веселыхъ юношей, а также не менѣе веселыхъ пожилыхъ холостяковъ или семейныхъ людей, потому любимъ старымъ и малымъ, и одинаково бываетъ въ своей тарелкѣ и на какомъ нибудь ужинѣ у молодежи въ café anglais и на торжественномъ обѣдѣ степенныхъ вдовцовъ въ предмѣстьѣ Сент-Оноре. Эти старинныя и тѣмъ неменѣе пріятныя знакомства чрезвычайно полезны, и счастливъ молодой человѣкъ, который можетъ назваться пріятелемъ маіора.
Такимъ образомъ, одѣвши кое-какъ растеряннаго и дрожавшаго всѣмъ тѣломъ Погсона, я повелъ его къ маіору, который принялъ насъ очень радушно. Этотъ маленькій человѣчекъ былъ въ дорожной жакеткѣ и чистилъ въ настоящую минуту пару тусклыхъ сапоговъ, въ которыхъ онъ прохаживался по бульварамъ. Вообще никто не одѣвался такъ опрятно, никто не носилъ такъ глянцовито выглаженной шляпы, такъ изящно завязаннаго галстуха подъ полнымъ, красноватымъ личикомъ, и синяго, коротенькаго сюртука, который бы такъ гармонировалъ съ статурою носившаго, какъ маіоръ Бритишъ, котораго я описалъ. Онъ взглянулъ на моего спутника нѣсколько сурово, мнѣ же дружески пожалъ руку, и вслѣдъ затѣмъ мы приступили къ дѣлу.
— Маіоръ Бритишъ, сказалъ я: — мы хотимъ просить у васъ совѣта по случаю очень непріятнаго происшествія съ моимъ пріятелемъ, Погсономъ.
— Погсонъ, прошу садиться.
— Надо вамъ сказать, сэръ, что Погсонъ, отправляясь изъ Кале, нашелъ въ своемъ дилижансѣ прелестную собой даму.
Бритишъ взглянулъ на Погсона, который, несмотря на свое несчастіе, не могъ скрыть самодовольнаго вида.
— Мистеръ Погсонъ столько же понравился этому прелестному существу, сколько самое существо мистеру Погсону. Дама вручила ему свою карточку и пригласила его къ себѣ въ домъ, гдѣ онъ часто бывалъ и былъ принимаемъ съ чрезвычайнымъ радушіемъ.
— Я начинаю догадываться, сказалъ Бритишъ.
— Ея мужъ, баронъ…
— Ну, такъ и есть, прервалъ маіоръ, ухмыляясь: — мужъ ея, безъ сомнѣнія, ревнивъ, и теперь рѣчь ждетъ о булонскомъ лѣсѣ. Ну что же, сударь, вамъ нельзя отказываться!
— Вовсе не то, отвѣчалъ Погсонъ, отрицательно покачавъ головою.
— Ея мужъ, баронъ, по видимому, такъ же ласково принималъ Погсона, какъ и она сама, и ввелъ его во многіе дома изъ своего круга. Въ прошедшую ночь одинъ изъ этихъ новыхъ знакомыхъ далъ въ честь моего пріятели, Погсона, вечеръ, на которомъ молодой человѣкъ проигралъ въ карты 48 фунтовъ, прежде чѣмъ его напоили пьянымъ, и Богъ вѣсть сколько послѣ того.
— Ни шиллинга, клянусь чѣмъ угодно! Ни шиллинга! вскричалъ Погсонъ звучнымъ голосомъ. — Послѣ обѣда у меня сдѣлались такія спазмы въ желудкѣ, что я все время провалялся на софѣ.
— Бѣдный молодой человѣкъ, совершенно уже отуманенный, былъ принесенъ домой часа въ два и уложенъ въ постель, а когда онъ проснулся, то получилъ визитъ отъ господина, у котораго былъ вчера; это сынъ какого-то лорда, маіоръ, значительнаго человѣка, и тутъ-то онъ представилъ Погсону два векселя, подписанные будто бы имъ, моимъ пріятелемъ.
— Хорошо, хорошо, дѣло очень просто; онъ долженъ заплатить деньги.
— Но я не въ состояніи заплатить ихъ.
— Онъ не можетъ заплатить, повторилъ я вслѣдъ за моимъ пріятелемъ. — Погсонъ ничто иное какъ купеческій прикащикъ, получающій въ недѣлю по тридцати шиллинговъ: какое же средство ему заплатить 500 фунтовъ?
— Такъ онъ значитъ въ родѣ разнощика! Какъ же смѣетъ разнощикъ играть въ карты? Торговцамъ нечего дѣлать съ важными господами. Какія же сдѣлки могли быть у васъ съ баронами и дѣтьми лордовъ, сэръ, а?
— Сэръ, отвѣчалъ Погсонъ не безъ достоинства. — Личныя качества, а не права рожденія опредѣляютъ человѣка. Я не признаю наслѣдственной аристократіи и уважаю лишь джентльменовъ по самой природѣ своей. Такимъ образомъ, я полагалъ, что англійскій купецѣ…
— Поудержите свой языкъ, сэръ, и не извольте мнѣ давать уроковъ! Не толкуйте мнѣ о вашихъ джентльменахъ по природѣ. Все это вздоръ, глупости, сэръ! Дала ли вамъ природа вмѣстѣ съ джентльменствомъ векселя къ какому нибудь банкиру, сэръ? Дала ли она вамъ надлежащее воспитаніе? Какъ же вы осмѣлились мѣряться съ людьми, которые все это получили отъ природы? Придерживайтесь-ка лучше своихъ воробьевъ и тюковъ, мистеръ Погсонъ, и оставьте всѣхъ бароновъ въ покоѣ.
— Очень охотно, маіоръ, вскричалъ другъ Погсона, стоявшій возлѣ него: — но оставятъ ли они теперь его въ покоѣ?
— Благородный джентльменъ этотъ говоритъ, что я долженъ драться, если я не въ состоянія заплатить.
— Что-о? Вамъ съ нимъ драться! Да неужели вы думаете, что благородный джентльменъ, какъ вы его называете, станетъ драться съ торгашемъ?
— Онъ вѣдь не знаетъ, что я торговый человѣкъ, сказалъ Самуэль: — онъ воображаетъ, что я военный офицеръ.
Маіоръ не могъ долѣе удерживать серьёзнаго вида, и разразился тутъ самымъ искреннимъ хохотомъ.
— Дѣло именно въ томъ, сэръ, сказалъ я: — что мой пріятель Погсонъ, который знаетъ важность званія капитана, и который получилъ отъ баронессы комплиментъ за свою воинственную будто бы наружность, сталъ смѣло утверждать, что онъ также служитъ въ арміи. Онъ присвоилъ себѣ этотъ чинъ съ единственною цѣлью польстить капризамъ баронессы, никакъ не предполагая, что тутъ найдется мужъ и цѣлый кружокъ друзей, съ которыми ему нужно будетъ познакомиться. Потомъ уже поздно было отступать назадъ.
— Вы славно свели свои дѣла, мистеръ Погсонъ, а все оттого, что ухаживали за замужней женщиной и присвоили себѣ чужое званіе, сказалъ маіоръ, который опять пришелъ въ веселое расположеніе духа. — Но кто же этотъ благородный джентльменъ?
— Сынъ графа Синбара, сказалъ Погсонъ: — благородный Томъ Рингвудъ.
— Я такъ и думалъ, что никто другой. А баронъ этотъ вѣрно баронъ Флорваль-Дерваль?
— Именно.
— А жена его, черноволосая дама, съ хорошенькими ножками, которая называетъ себя Атенаидой и безпрестанно твердитъ о своихъ 32 годахъ? О, сэръ, это дама была актрисой на бульварныхъ театрахъ, когда мы здѣсь были еще въ 1815 году. Она столько же жена барону, сколько и я. Настоящее имя Дерваля Шико. Она ѣздитъ взадъ и впередъ изъ Парижа въ Лондонъ. Я замѣчалъ, какъ она ловила васъ въ Кале. Такимъ же образомъ въ продолженіи двухъ лѣтъ она завела уже до десятка молодыхъ людей. Она дала вамъ денегъ взаймы, не такъ ли? Потомъ оперлась къ вамъ на плечо и сказала: «играйте, пожалуйста, въ половину со мной»; при перемѣнѣ шансовъ она безпокоится за васъ какъ за себя, мужъ ея шумитъ и сердится, требуетъ удвоить кушъ; она опять опирается на васъ и показываетъ вашимъ противникамъ всѣ ваши карты; такъ дѣло идетъ до самаго конца, мистеръ Погсонъ.
— Да, да! именно такъ, отвѣчалъ Погсонъ уныло.
— Итакъ, сэръ, сказалъ маіоръ: — во уваженіе не вашей особы… извините, потому что вы въ моихъ глазахъ маленькій негодяй, много лишь обѣщающій въ будущемъ… а во уваженіе лорда Синбара, съ которымъ я имѣю честь быть коротко знакомымъ, я не откажу вамъ при этомъ въ помощи. Ваше проклятое тщеславіе, сэръ, и недостатокъ въ солидныхъ правилахъ привели васъ къ тому, что вы вздумали заводить интриги съ замужними женщинами, и если бы васъ застрѣлили за это, то совершенно подѣломъ. Вы, какъ лжецъ, втерлись въ высшее общество, и за свое плутовство наказаны тѣмъ, что васъ перехитрили и обобрали; но такъ какъ этого наказанія, по моему мнѣнію, достаточно, то для пользы моего друга, лорда Синбара, я хочу, чтобы дѣло это не пошло далѣе, а потому не угодно ли вамъ будетъ убираться изъ Парижа какъ можно скорѣе. Теперь прощайте!
Тутъ Бритишъ величественно поклонился намъ, и принялся сообщать своимъ сапогамъ окончательную глянцовитость.
Мы отправились; бѣдный Самуэль шелъ молча и повѣсилъ голову, а я между тѣмъ удивлялся мудрости философа-маіора и недоумѣвалъ, какимъ образомъ онъ успѣетъ спасти Погсона.
Какими средствами онъ достигъ этого, я не знаю. Мистеръ Рингвудъ не явился впрочемъ въ шесть часовъ; въ восемь часовъ принесли письмо съ адресомъ: мистеру Погсону, отъѣзжающему и т. д. Въ конвертѣ не было ничего, кромѣ двухъ векселей. Мистеръ Рингвудъ вслѣдъ затѣмъ отправился въ Вѣну, причину чего маіоръ не объяснилъ хорошенько, а упомянулъ что-то объ извѣстныхъ мошенничествахъ, угрозахъ полиціи и поспѣшной развязкѣ.
Мистеръ Рингвудъ какъ будто до сихъ поръ новичокъ въ своихъ продѣлкахъ, и мнѣ часто приходило потомъ въ голову, что ему не слѣдовало выдавать векселей маіору, который, изъ уваженія къ своему другу Синбару, никакъ не довелъ бы дѣла этого до свѣдѣнія полиціи.
Dedicatory Letter to M. Aretz, tailor, etc., 27, Rue Richelieu, Paris