Н. А. Некрасов. Полное собрание сочинений и писем в пятнадцати томах
Том двенадцатый. Книга первая. Статьи. Фельетоны. Заметки 1841—1861
СПб, «Наука», 1995
ПРЕФЕРАНС И СОЛНЦЕ
правитьСцена 1
правитьСуббота. Чиновник идет по Невскому проспекту от Полицейского к Аничкину мосту и рассуждает сам с собою.
Вот в Петербурге и солнце! Надо отдать справедливость петербургскому климату: он с характером и любит более всего озадачивать почтеннейшую публику. Летом, когда все ждут солнца и тепла, он наряжается в темную мантию, подбитую холодным ветром и дождевыми тучами, и величественно раскидывает ее над всею столицей. Несчастные жители, желающие пофрантить новыми летними нарядами, никак не могут понять, отчего так долго висит над их головами какое-то мглистое, серо-темное покрывало, из которого каждый день сочится мелкий, убористый и проёмистый дождь, наводящий уныние, как скучная статья, напечатанная мельчайшим и сжатым шрифтом; они, обученные разным наукам, очень хорошо знают, что по календарю на дворе должно стоять лето, и ждут лета с постоянством и терпением, составляющими отличительную черту их характера. Но петербургский климат, как уже выше сказано, себе на уме: он тоже воспитан в школе терпения и не снимает с себя осеннего наряда. Жители ждут неделю, другую, третью, месяц, два, наконец, выезжают на дачи, нарочно не топят, нарочно ходят в летних костюмах, едят мороженое, все это делают нарочно для того, чтоб показать, что они не замечают штук климата, не переставая, однако ж, втайне ждать «лучших дней», посматривать на горизонт, томиться, гадать… а он всё-таки не дает и признаков лета! Вот уж на дворе и сентябрь месяц, пора расстаться с природой, т(о) е(сть) с дачами, пора в город, пора к занятиям и развлечениям комнатным. «Баста! верно, в нынешний год не будет лета. Так и быть, насладимся в будущее. А теперь — приготовимся к осени! Уж если лето было так пасмурно и дождливо, что ж будет осень?» И все воображают себе в приманчивой перспективе слякоть, холод, грязь и тот винегрет, который с особенным искусством приготовляется в Петербурге из дождя, снега, тумана, крупы, изморози и иных других материалов, совершенно необъяснимых уму смертного. Но ничего не бывало: климат опять отпускает штуку. Он дает небольшое тепло и выводит на небо солнце… Петербург в изумлении: скорее одевается, наряжается, летит на Невский, ловко соскакивает с экипажа на тротуар и, натягивая желтую перчатку, стремится от Аничкина до Полицейского и обратно, неся на себе все убеждения собственного достоинства… «Bon jour! Quel beau temps!».[1] — Прекрасное: надо пользоваться. — «О, да! Это, верно, не надолго». — Но назавтра — опять солнце и тепло; так стоит целая неделя. Все удивляются, чиновники говорят, кладя за ухо перо: «Хорошо бы прогуляться»; журналисты, обрадовавшись находке, воспевают погоду; дворники отдыхают; но все вместе и каждый порознь думают про себя: «Оно-то теперь хорошо: зато что будет дальше! Ох, ох, ох… А уж приударит на славу: по всему видно». И опять ожидания обмануты! Кто купил себе новый зонтик, или резиновые калоши, или непромокаемый плащ, те начинают уж опасаться за издержку капитала, брошенного на полгода без процентов… На дворе каждый день сухо, на дворе тепло, на дворе светло, «как в сердце женщины», мог бы я прибавить, если б не было уже достоверно известно, что там «темно». «Что это значит? Вот ноябрь! Начались морозы — зима; следовательно, осени не будет?» — спрашивает один молодой человек с пожилой наружностью у другого, которого наружность неизвестного возраста. — «Не знаю, mon cher![2] А, может быть, отложили до зимы…» — «Quelle idée!..»[3]
Таков-то петербургский климат!
Что до меня лично, я потому только не люблю осенью солнца, что оно пробуждает в душе совершенно неуместные и несвоевременные стремления —
В оный таинственный свет
и кроме того рождает какую-то тень укоризны и раскаяния… «Как! — думаешь себе, — вот взошло великолепное солнце; природа пробудилась от летаргического сна; она ликует; надо бы по чувству долга человека идти в поле и праздновать там сей радостный праздник; по крайней мере надо бы идти хоть на Невский: а ты куда идешь? а? куда ты идешь?.. Ты идешь заключиться в душные четыре стены, между мертвых хартий и вековой пыли, ты идешь в архив!..» и пр. и пр. Или еще и такие мысли приходят в голову: «Вот взошла бледноликая луна; ночь тиха, и природа дремлет в величественном покое… Успокойся и ты, человек; ты, дитя природы… Но увы!.. Вместо успокоения, вместо сна, к чему ты стремишься, человек?! Куда ты направляешь поспешные шаги свои?.. Туда, где в душной комнате расставлены зеленые столики, зажжены свечи, разложены мелки… Не звезды бледно мерцают в очах твоих: тебе мерещатся взятки, висты, консоляции… О, человек, человек!»
Да, право, такие всегда рождаются у меня печальные мысли, когда я не в свое время увижу на небе солнце… То ли дело, как еще с ночи зарядит на дворе этакое — какое-то такое: и дождь, и снег, и ветер — любо! Проснешься и, взглянув в тусклое окно, думаешь сам себе: нынче на дворе прегадкая погода, то есть такая гадкая, что, кроме преферанса, ничем нельзя и заняться… Нельзя! ну, чем вы можете убить тоску такой погоды?.. А в преферанс, должно быть, хорошо…
Да; преферанс как нарочно создан для такой погоды… Уж не заняться ли им с утра?.. В самом деле, куда деть время!.. Кто в этакую погоду станет выходить в архив?.. Не пойду… нет, лучше я отправлюсь к Петру Тихоновичу; он же кстати живет с братом: вот и партия.
Сцена II
правитьА когда на небе солнце, совсем не то… вот и сегодня у меня такие мысли, такие мысли… всё преферанс да преферанс, думаю я… Как будто нельзя ничем дельным заняться? Стыд! срам!.. Недаром и в книгах смеются, и комедию сочинили. Правда, приятно, но я совершенно согласен с учеными: для души ничего нет… не буду-ка я играть в преферанс! не буду!.. Оно и денег больше останется, и времени, — ну и то и другое… Прощай, преферанс! прощай навсегда… знаешь ли? мне даже хочется сочинить на тебя стихи.
Как, на меня… стихи? и, конечно, похвальные?
Увы! нет! Таков уже человек, что если он пишет стихи, то непременно напишет их и на дядю, и на тещу, и на приятеля… я уж на всех написал, и теперь…
Но на меня?.. Подумал ли ты, на кого поднялось дерзкое перо твое, подумал ли ты?.. На меня?..
Да, на тебя.
Замолчи, дерзновенный! подумал ли ты, что говоришь?.. Против кого вооружаешься ты? Что бы ты был без меня, и был ли бы ты без меня?.. Не я ли тысячу раз выручал тебя в тяжелые минуты? Не ко мне ли бежал ты, когда нападала на тебя черная немочь и был ты чернее тучи, и уже ясно становилось тебе, что нечего делать… Не ко мне ли бежал ты, как сын, припадающий в скорбный час на теплую грудь матери, и не всегда ли спасал я тебя?.. Не я ли учил тебя переносить терпеливо удары судьбы, быть смиренным в счастии, спокойным в несчастии, брать взятки хладнокровно, осторожно и ни на минуту не забывать, что скоротечно и несчастье и счастье, что рушатся города, тонут пароходы и корабли, изменяет любовь, обманывает слава, улетает, как призрак, радость, — и остаются одни только ремизы, холодные и неумолимые, как судьба, — остаются вечными пятнами упрека на кармане и на душе, ночью, подобно бледным и страшным привидениям, приходят будить человека от сладкого сна, вырывают его из объятий любимой матери, нежной супруги, достойных друзей, подливают отравы в его утренний кофе, в семейное счастие, в обязанности служебной деятельности?.. И ты вооружаешься против меня, ты, человек благоразумный!.. Отрекись, отрекись от дерзостных слов твоих, или на главу твою, подобно льдистым лавинам, стремящимся с высоты гор, низвергнутся бедствия, какие только есть во власти моей!.. Огненным дождем ослепленные, в ужасе закроются очи твои, туман помрачит слабый рассудок твой, и от края до края, в безумном смятении, испишешь ты весь зеленый стол цифрами собственного своего приговора… и не стереть тебе их, не стереть до конца дней твоих… Жена не узнает тебя, когда ты вернешься домой; собственные дети отвернутся от своего отца, самый пес твой, который, бывало, встречал тебя радостным виляньем хвоста, завоет при входе твоем, как будто чуя покойника!.. Отруби, отруби скорей нечестивую руку свою, посягнувшую на дело позорное, ты — мой сын, мой единственный сын, потому что я не уступлю тебя никакому другому делу (да, благо, и нет его у тебя!). С помощию одной, которая останется у тебя, руки ты еще можешь сдавать карты, брать взятки, записывать ремизы… но когда отречешься от меня позорно и неблагодарно — что будешь делать ты? Страшная, страшная участь ожидает тебя!..
Знаю, всё знаю… но уже поздно: стихи готовы! бес вдохновения овладел мною; уже он держит меня в своих страшных когтях и щиплет за язык раскаленными щипцами… Мне скучно! мне грустно! мне надобно разрешиться стихами… а там — будь что будет!
Молчи!
Не могу молчать… я тебя ненавижу, я тебя проклинаю!.. (Становится в позицию и начинает декламировать)
И скучно, и грустно, и некого в карты надуть
В минуту карманной невзгоды…
Жена?.. но что пользы жену обмануть —
Ведь ей же отдать на расходы!
Засядешь с друзьями, но счастия нет и следа,
И черви, и пики, и все так ничтожно.
Ремизиться вечно не стоит труда,
Наверно играть невозможно!
Крепиться!.. но рано иль поздно обрежешься вдруг, —
Окончишь — ощипан как утка…
И карты, как взглянешь с холодным вниманьем вокруг,
Такая пустая и глупая шутка!..
Свершилось! Пустая и глупая шутка?.. и ты не шутя говоришь это? не шутя?.. Подумай еще о том, что ты сделал… день даю тебе на размышление: я добр! Завтра зван ты к Кручинину… не придешь — ты погиб! Уже на весах судьбы давно жизнь и смерть твоя… уже весы колыхаются… приходи… мне жаль тебя… «Не приду… У меня есть дело»… Какое дело?.. нет у тебя дела! ну, что ты будешь делать?
А в самом деле, что я буду делать?
Сцена III
править…Проигрался! у этого Кручинина мне всегда несчастие… Вот завтра пойду к другому, авось там отыграюсь…
Грешник великий,
Ты обратился!
В черви и пики
Снова влюбился!
Вновь предо мною
Клонишь ты выю…
Ты ль, дерзновенный,
Думал спастися?..
Раб мой презренный,
Впредь берегися!
Жатвы богаты,
Жать не умеешь!..
Если врага ты
Злого имеешь, —
Дерзки поступки
Брось и смирися!
Тайны прикупки,
Тайны ремиза,
Вражьи уловки,
Сердце их, душу,
Сколько ни ловки, —
Всё обнаружу!..
Спи же спокойно!
Раньше проснися,
Благопристойно
Принарядися.
Минет день скучный,
Мрак воцарится;
Року послушный,
Сядь равнодушно —
Бойся сердиться!
Бойся свихнуться,
Бойся ремизов…
Можешь вернуться
С тысячью призов!..
КОММЕНТАРИИ
правитьПечатается по тексту первой публикации.
Впервые опубликовано: ЛГ, 1844, 30 ноября, № 47, с. 807—808, без подписи.
Авторство Некрасова отмечено К. И. Чуковским (ПССт 1927, с. 480). Основанием атрибуции является включение стихотворения Некрасова «И скучно, и грустно, и некого в карты надуть…» (см. это стихотворение и примечание к нему: наст. изд., т. I, с. 409 и 683).
В собрание сочинений впервые включено: стихотворение «И скучно, и грустно, и некого в карты надуть…» — Ст 1920, с. 525; стихотворение «Грешник великий!» — ПССт 1931, с. 484; полностью фельетон — Некрасов H.A. Соч. Ред. К. Чуковского. Л., 1937, с. 465—468.
Автограф не найден.
С. 176. В оный таинственный свет… — цитата из посвящения к «Двенадцати спящим девам» В. А. Жуковского (1817); у Жуковского: «Стремленье в оный таинственный свет…».
С. 177. …комедию сочинили.-- Имеется в виду водевиль П. И. Григорьева «Герои преферанса, или Душа общества» (1843).
С. 179. Ремиз — недобор взяток в некоторых карточных играх.
С. 179. И скучно, и грустно, и некого в карты надуть".-- Перепев стихотворения Лермонтова «И скучно, и грустно» (1840). Некрасовский перепев был перепечатан в альманахе «Первое апреля» в виде отдельного стихотворения, причем ст. 10 был переделан: «Забыв увещанья рассудка…» (см. наст. изд., т. I, с. 409). Вариант «Литературной газеты»: «Окончишь — ощипан как утка…» находит близкую аналогию в некрасовском стихотворении того же 1844 года «Чиновник» (также о проигравшемся картежнике — ст. 121: «Ощипанной подобен куропатке…» — наст. изд., т. I, с. 416).