Избранные произведения русских мыслителей второй половины XVIII века. Том I
Государственное издательство политической литературы, 1952
сякому народу необходимо надобно знать других форму правления, законы, обычаи, веру, добродетели и пороки, качество их земель, количество богатства и доходов, силу и слабость их оружия, одним словом, все и по всем обстоятельствам рассуждаемое их состояние. Сие знание полезно для двух причин: 1. Для подражания добрым их законам, полезным учреждениям и честным обычаям и для убежания и осторожности от противных сему обстоятельств; 2. Для слабости сердец человеческого рода, который в продолжение такого неизмеримого и почти вечного времени никогда не знал прямого своего благополучия или не умел искать его постоянным и разумным образом.
К несчастию человеческого рода и к крайнему об нем сожалению, самолюбие, поумеренное самолюбие1, тиран человеческого разума и начальник всех его пороков и несчастий, повелевает ему оставлять другие честные дороги и добродетельные средства к приобретению своего благополучия, а заставляет его иметь прибежище к оружию, полагать мнимое свое благополучие в несчастии и разорении своих ближних и на развалинах их созидать свою пышность до тех пор, пока дойдет и до сих наглецов очередь претерпевать такие же несчастия от других.
Сего неумеренного самолюбия, сей проклятой и страшной ехидны мерзкие и лютые исчадия суть корыстолюбие, роскошь, неправедное властолюбие, зависть, ненависть, вражда и другие, глубоко вкоренившиеся во всех вселенныя народах пороки наполняли, наполняют, и чаятельно, что и предбудущие веки не преминут наполнять весь свет беспокойствием, разорением и горестию.
Ежели только посмотреть в неизмеримую глубину времени и проникнуть великое пространство его истории, то сих моих речей истину ясно и откровенно увидеть можно; сколько ни было храбрых, победоносных и почти всею вселенною обладавших народов, но в продолжение времени все они претерпели разные несчастия, и почти все покоренным прежде ими народам попадали в рабство.
Напрасно иной скажет, что такие славные в военных делах народы попадали другим в рабство от потеряной храбрости и пренебрежения военной дисциплины. Это правда, что и сия бывала причина, но не начальная, а последующая и служащая только на малое время и по нужде неприязненного обхождения народов между собою; а самые главнейшие и в долготу времени вредящие были самолюбие и от того происходящие властолюбие, сребролюбие и пренебрежение законов и добродетелей; как то ясно видеть можно из того, что славные в военных долах спартанцы, афинейцы и другие греческие народы хоти и по самый конец цветущего их состоянии не потеряли нимало храбрости, ни дисциплины, однакож покорены были другими народами; а от чего, как не от излишнего самолюбия и других вредных пороков.
Также можно сказать, что как натура во многих своих делах непостоянна и подвержена переменам, то в согласие тому и род человеческий беспрестанно терпит такие перемены и несчастия; но я и сего не утверждаю, а полагаю, что род человеческий терпит такие несчастия единственно от собственных своих пороков.
От сего неумеренного человеческого самолюбия сделалась война необходимым и почти законным упражнением; и все истории наполнены военными делами, военными упражнениями и военными хитростьми, а о полезных законах, добрых учреждениях, честных обычаях и других добродетелях мало упоминается.
В сие пагубное для человеческого рода мастерство многие народы так влюблены, что хвастают знатностию своего происхождения от каких-нибудь военных героев, хотя справедливым образом ни один из них из такой ужасной пучины времени прямого своего начала почерпнуть не может.
В древние времена обладатели земные сами хаживали на войну, сами бивались с неприятелями народными и часто достигали до такого геройства, что вызывали своих соперников на поединок и дрались с ними, а иногда и отцов своих убивали и свергали с престолов. Ежели кто б то ни был посмотрит на такие дела прямыми и неповрежденными глазами, то не думаю я, чтоб он мог назвать их человеческими; им следовало лучше быть милосердыми отцами, верными экономами, важными и нелицемерными судиями своих народов, нежели вступать в такую, совсем непристойную им должность; на войну, хотя бы она была и законная, можно было определять им генералов, предоставляя сию должность для себя, разве в самой великой крайности.
А ежели б человеческий род поубавил своего самолюбия и правящие его судьбою наблюдали больше правосудия, то бы не было в свете таких несносных и непростительных беспорядков, так что ежели кто может все сии человеческие нестройности, происходящие в разных временах и местах, мысленным своим глазам в одном времени и место представить, то в таком случае не останется ему сказать что другое, как ту Давыдову речь: господи! что есть человек, яко помнишь его.
К похвале нынешним некой, перестали уже владеющие особы искать себе той тщетной, бесполезной и низкой для них чести, чтоб ходить на войну и повелевать самим собою армиями; дай бог, чтоб они вздумали иметь такие же сожалительные и спасительные мысли и в рассуждении других.
Как мило, как приятно нежному и человеколюбивому сердцу вообразить себе хотя на минуту такую тишину и спокойствие человеческого рода, чтоб все в подсолнечной обитающие народы пребывали между собою во взаимной любви и союзе и пользовались бы невозбранно один другого земными плодами и произведениями, и ежели б государи и государства жили между собою в таком согласии, как та благополучная фамилия, в которой отцы любят друг друга, любят своих и других детей, милостиво содержат своих и чужих служителей, одним словом сказать: коль добро и коль красно, еже жити братии вкупе.
Но понеже сердца наши неисцелимы, или лучше сказать, что мы сами излечить их от сих порочных язв не стараемся, то для того пускай положить употребление войны, только б начинать ее по крайней мере так, как то делали древние индийцы, которые к войне за причину полагали строгую справедливость, а не силу.
Но то еще не чудно, что языческие народы стремились на войну, хищения и грабления: ложно обещанное за то вечное блаженство некоторых из них к тому побуждало; а чудно и весьма для христианских народов, что они, имея пред глазами своими священный закон божий, не стыдятся перенимать таких худых манеров. Самолюбие вещает им громким голосом: «при таких обстоятельствах не можно иметь превосходства, не можно иметь преимущества». Какого желать можно лучшего превосходства и преимущества, как быть добродетельным и довольным законною своею частию и управлять ею разумно. Я не говорю быть довольным малою и несходною с чьим достоинством частию. В таком случае самолюбие дозволительно, потому что оно умеренное и потому что оно имеет свое право, а говорю только о неумеренном самолюбии. Я повторяю опять: превосходство и преимущество быть добродетельным и довольным законною своею частию есть весьма велико; оно кроме временной похвалы, чести и славы ведет за собою вечное блаженство; напротив того, преимущество, силою и наглостию приобретаемое, влечет за собою злословия и проклятия народные, и сверх того подвигает к тяжкому отмщению нелицемерное правосудие божие, так что буде не сами такие преступники, то по крайней мере потомки их понесут несносные удары, заслуженные их предками.
Теперь я намерен, благосклонный читатель, продолжить речь мою о датском народе, коего истории составляет материю сей книги. Такие хищения и граблении, по объявлению истории, делывали в прежние времена и датчане, выходившие из Севера под именем цимбров, готов, норманнов и лонгобардов. Они наделали в Англии, Гишпании, Франции, Италии, Греции и почти во всей Европе много наглостей и кровопролития. Они но многих городах опровергли великолепные здания, которые там служили редким украшением; а некоторые города и до основания разорили, на коих пышное [со]здание истощены были многие веки. Правда, что это громкие и славные дела, но слава сия такие ведет за собою следствия, что ежели б все в подсолнечной находящиеся народы единовременно и постоянно ей следовали, или лучше сказать, ежели б промысл божий не полагал некоторых пределов ярости и неистовству человеческому, то бы уже давно перевелся весь род человеческий.
Я пред сим объявил вам, благосклонный читатель, что каждому народу знание других областей необходимо нужно для двух причин, которые и описал я обстоятельно, и в рассуждении сего перепел пред сим Шведскую историю как близкого и смежного с Россиею народа, а и теперь принял на себя труд сообщить россиянам историю датскую, которую сочинил господин Голберг в трех томах и разделил ее на пять частей, из коих первая содержит в себе историю идолопоклоннических королей, вторая — историю христианских королей, начиная от Канута великого даже до северной монархии2, которую основала королева Маргарита; третья содержит в себе историю сей северной монархии даже до побега короля Христиана из своего государства, когда соединение между тремя северными государствами, то-есть Данною, Швециею и Норвегиею совсем кончилось; четвертая начинается с началом реформатской веры в Дании при владении короля Фридриха первого и простирается даже до великой перемены в правлении, последовавшей при владении короля Фридриха третьего, а пятая и последняя часть содержит в себе историю самодержавных датских королей далее до вступления на престол Фридриха четвертого.
Сей писатель сочинил свою историю из многих датских и других историков, разобрал в них сумнительные места и приписал при них свои мнения.
Такой его похвальный и полезный снегу труд много делает чести его отечеству. Желательно б было, чтоб, взирая на сие, и российскую историю писали природные россияне3; правда, что это несходно будет с философскими правилами для подозрения страха или любви к отечеству; но римляне и греки писали историю своих народов, да мы им верим. Правда, что иностранный писатель не может иметь страсти ласкательства, но он, напротив того, может иметь страсть ненависти. Он не умолчит порочных дел другого народа, но от незнания может пропустить много похвальных; по моему мнению, лучше пускай порочные дела потеряются (чему статься нельзя, чтоб хотя иностранные историки об них не написали), однако по крайней мере похвальные дела чрез природных писателей сберегутся; а в таком случае, когда природные и иностранные историки об одном народе пишут историю, яснее узнать можно справедливость.
Но как господин Голберг написал сию историю очень пространно, то я рассудил сократить ее; но при сем сокращении не пропускал я ничего нужного и достопамятного; и как некоторые места сей истории показались мне требующими особливых рассуждений, то для того я в тех местах приписал мои примечания.
Теперь я издаю, благосклонный читатель, первую часть сей истории, которая простирается по коней идолопоклоннических королей и Дании, а за сею частию имеют следовать и прочие. При сем я пребуду
ЯКОВ КОЗЕЛЬСКИЙ
[Из примечаний к переводу «Истории Датской» Голберга]
правитьСей писатель4 объявляет, будто бы император Валенций сделал великую погрешность в том, что пустил в римские земли на поселение такой храбрый народ, каковы были готы, и приписывает причину смерти его и падения Рима сему случаю; да и правда, что, смотря на расположение его истории, читателю без осторожного рассуждения можно согласиться с его мнением; но ежели принять и зрелое рассуждение, 1. То, что бы готы, будучи храбры, тогда сделали, ежели б Валенций их не принял, 2. Пространство Фракии и пространство прочих земель, коими тогда еще владели римские императоры, то думаю я, что можно произвесть заключения, совсем противные мнению сего писателя. Иной может сказать: да чем же бы отвратить падение Рима, ежели б не отказом готам; то я на то в ответ скажу, что всего бы лучше было, ежели б готы и не знали совсем об римлянах и их землях; когда римляне со столь многими землями не могли усмирить готов, вмещенных свободно и одной Фракии, то много ли бы могла им помочь Фракия, ежели б они и не дали ее готам; итак, из сего видно, что Валенций не погрешил в приеме готов, а погрешил в кондициях приема. Когда готы согласились принять христианскую веру, то уж они, не имея еще тогда у себя королей, согласились бы и на то, чтоб перемешать их с римлянами, как поселением в разных местах, так и союзом брачным, с пожалованием им таких же прав, как и римлянам, а чрез то можно бы было утвердить их во взаимной дружбе и любви. Но и сия погрешность одна, может быть, не довела б до падения римлян, ежели б императоры римские не имели погрешности в правлении. Не стыдно ли было для них то, что они привели народ римский, процветавший чрез толь многие веки, до той крайности и слабости, что спасение его зависело от одного только генерала Стиликона, ежели верить в том сему писателю; правда, я тому не верю, чтоб только один был тогда у римлян искусный генерал, а больше думаю, что он один был по выбору их обладателей. Сие обстоятельство одно доказывает, что выгнано было из их чертогов правосудие и добродетель, что достойные люди не получали достойной части. И сия слабость обладателей римских была причиною падения римлян, а не прием готов; одним словом заключить, что хотя бы готы были сильнее или слабее римлян, то Валенций, в рассуждении обеих сих обстоятельств, хорошо сделал, что их принял, потому что в первом случае готы достали бы то силою, чего не могли получить просьбою, а в другом случае ни по какому праву извинить не можно обладателей римских, что они, будучи сильнее, не могли усмирить готов, кои были их слабее.
Правда, что сии законы5 основаны на справедливости, а особливо из воинских законов шестой: чтоб никто не прятал своего имения в сундуки, и из гражданских пятый: чтоб никто из датчан не отнимал ничего у другого. Сии законы подают понятие о короле Фроде, что он крепко наблюдал правосудие, как нужное и необходимое для монархов качество. Что же касается до одиннадцатого и четырнадцатого из гражданских законов, то они мне кажутся весьма несправедливы. Одиннадцатый закон гласит, что когда кто имеет с кем ссору, тот должен решить ее поединком; какое удовольствие может быть в такой разделке обиженному, когда он (как то часто случается) сверх прежней своей обиды может получить еще вновь хороший удар, а иногда и жизни лишиться. Король Фрод, в издании сего закона, позабыл свою должность и право в наказании виноватого и в доставлении праведного удовольствия обиженному, которое ему, как государственному судии собственно принадлежало; ему не только по следовало законом утверждать такой вредный для общества обычай, но еще и всеми предосторожными и разумными мерами надлежало стараться искоренить его. А в четырнадцатом законе (чтоб казнить за убийство одного датчанина двух иностранцев) сделал он я иную несправедливость: 1. Что правосудие не терпит разбору между разнопочтенными людьми, а делает суд между перинными, как бы между равными людьми6; 2. Что хотя бы и дозволить такой разбор, смотря по мнимой разности преимуществ разных народов, то и то не для чего, потому что всегдашние опыты уверяют нас, что бог определил дарования всем народам равные.
Сему странному и вредному обычаю7 по надлежит удивляться. Он был не и одни сии древние и отдаленные времена, а и ныне и силе. Нынешний свет, как ни хвастает себя политичным, однако он неважное перед прежними временами получил (да и получил ли?) приращение в добродетели, а разность только и том, что теперешние люди не так просто, как прежние, а искуснее обижают своих ближних.
Это похвальная и разумная добродетель, чтоб употреблять таким образом церковные сокровища8, как то делал и Иоанн Милостивый. Только жаль, что сему разумному примеру любви к богу, которая неоспоримо основана на любви к ближнему, мало есть последователей. Теперь на свете много водится титулярных чинов, так для чего не быть и христианам титулярным.
Вот какое награждение за грабежи9, наглости и убийства. Чаятельно, что датчане по неумеренному своему самолюбию никогда не надеялись такого приема от агличан. В таких-то случаях и самые добродетельные и человеколюбивые люди принуждены бывают против своей воли делать, а по крайней мере утверждать такие кровопролитные отмщения, так что наглецы в таком случае при всей своей крайней погибели не имеют и той последней отрады, чтоб хотя сожалели об них другие люди.
Король Канут назван от историков великим10. Я не знаю, какие будут другие его дела, а сия первая его поступка, которую он употребил в убивстве неповинных людей, представляет его больше великим тираном, нежели великим королем, потому что король, который стоит имени великого, такими тиранскими делами погнушается.
Правда, что мудрость, состоящая в чужих деньгах и беззаконно приобретенной силе, может решить и такие трудности, коих простым разумом никак преодолеть не можно.
Такие слабые и непростительные сего автора11 рассуждения могут и самого флегматичного человека вывесть из терпения; когда он, будучи историк и потому отличный в знании от многих других человек, мог произвесть такие малодушные и вредные рассуждении, то чего уж ожидать от простых людей? Когда король Олав был добронравен и искусен, когда он вывел из Норвегии обычай разбойничества, когда он строго наблюдал правосудие, то он делал то, что пристойно истинному поверенному божиему, и был такой король, которого за такие великие качества, без явного нарушения справедливости, титула великости лишить не можно. Но сей автор, по явному пристрастию, не только не удостоил такого прямо великого короля, каков был Олав, имени великого, но еще скрытным образом называет его не знавшим обхождения; а предпочитает в том короля Кнуда и Ярла Гагена12; а для чего? Для того, что они потакали разбойникам, делали им соблазнительную и вредную человеческому роду милость и разделяли с ними такие подлые и мерзкие корысти. Всякий народ разделяется на добродетельных и порочных людей. Добродетельные люди не пожелают, не должны и не могут, ежели они прямо добродетельны, желать милости13, а напротив того, правосудия; итак, милость нужна только одним порочным людям; свет ежедневными опытами узнает то, что почти всегда порочные люди обижают добродетельных, а добродетельный человек никогда не хочет обидеть; и таким образом милости кое правительство предпочитает порочных людей добродетельным; и в таком случае и самые добродетельнейшие люди принуждены соблазняться и попускаться В пороки для трех нижних причин: 1. Что натурально легче человеку делать пороки, нежели добродетели; 2. Что он имеет надежду неправосудной милости и прощения своих пороков; 3. Что он, обижая своих ближних, может отвращать собственные свои обиды, потому что все добродетельные люди бегают и боятся обидчиков. Вот какие плоды милости. Но чудно, что многие властвующие особы стараются приобресть сие качество, а о правосудии не заботятся. Бог знает, откуда они взяли себе право милости к порочным людям и обидчикам. Надлежало бы им и таком случае прежде справиться, прощает ли и милует ли обиженный своего обидчика. Сам всемогущий творец, вечно неоскудевающий благодетель человеческого рода, обещает вечное блаженство одним только добродетельным людям, а порочным, напротив того, грозит жестоким отмщением. Сей автор к похвале короля Кнуда так был пристрастен, что за одни его беззаконные и кровавые дела назвал великим. Желательно бы знать, назвал ли бы он такого короля великим, который бы без всякой причины устремился с великою силою на его отечество, который бы причинил в нем ужасные кровопролитии и убийства, который бы наделал в нем множество вдов и сирот и который бы и собственной его фамилии оказал несносные наглости и ругательства, так чтоб отечество его не представляло ему другого вида, как только поражение и убивство его одноземцев, хищение и ограбление их имений, воздыхание, рыдание и вопль бедных людей о потерянии своих родственников, которые погублены острием меча? Нет, я думаю, что скорее бы он назвал его великим тираном, великим похитителем и бесчеловечным кровопивцем, а не великим королем; такого титула стоил и король Кнуд, а не имени короля великого, потому что история не представляет нам нимало таких и нем дел, которые б сие имя заслуживали, кроме великих его хищений, граблений и убивств; а это уж и самый простой человек понять может, что такие дела худы и поносны.
Хотя сей автор и много выхваляет короля Валдемара, однако сей государь поступил в том худо, что сделал дворянское достоинство наследным. Такие случаи служат хорошими предводителями к порокам; а ежели где такие достоинства простираются на одних только заслуживших особ, то там добродетели беспрепятственно приходят в силу.
Как можно снесть без роптания такие тяжкие пороки14, в тех людях, на коих верность полагались почти все европейские народы в рассуждении попечения о всеобщем их благо[со]стоянии. Из истории известно, что в прежние времена римские папы так сильны были, что иногда самых сильных обладателей лишали престолов, да еще за партикулярные свои озлобления. Из сего ни деть можно, сколь велика их была власть, подкрепленная таким страшным орудием, каково есть проклятие и отлучение непослушных их воле от общества христианского; и когда им можно было употреблять сию власть неправедно, то уж праведным и законным образом тем паче. Всякий человеколюбием и здравым разумом одаренный человек ежели представит мысленным своим глазам военные происхождения, то чистосердечно признаться должен, что за какое бы ни было дело предпринималась чародейственная война и каким бы образом ни оканчивалась, то однакож почти всегда она предпринимается с крайнею неправдою предпринимающих и с великим вредом воюющих народов, потому что в таких случаях великое множество неповинных людей для отмщения за неудовольствие, и часто мнимое, малого числа других жертвуют пролитием своей крови и потерянием живота, чего бы они и полном-разуме отнюдь не сделали. Сия заразительная и лишающая человеческий род здравого разума язва наполняет все пеки и времена разорением, убивством, воздыханием, слезами и рыданием. На такие проклятые и человеколюбивому взору гнусные и несносные кровавые дела взирая, кажется, что римским палам больше всех пристойно было приходить и сожаление и всеми мерами стараться отучивать христианских народов от такого ядовитого и смертоносного обычая, чтоб отмщевать за свое неудовольствие вооруженною рукою, а приводить их помалу до того, чтоб они и обладатели их решили свои раздоры спокойным и миролюбивым образом, чрез посредство других беспристрастных людей, что им, смотря по другим происхождениям, и весьма нетрудно было сделать, потому что когда в прежние времена многие народы к воле их так подобострастны были, что и в самых их пристрастных и неправедных прихотях послушны им были, то уж бы в миролюбивых и богоугодных делах и больше могли повиноваться. Но сии мнимые пастыри и опекуны христианских народов вместо того оказали себя во многих случаях начальниками и предводителями всех мятежных, кровавых, властолюбивых, сребролюбивых и других безбожных дел, как то видеть можно из того, что здесь упомянутый папа простер свое беззаконие так далеко, что лишил архиепископа его сана за одно только его неискусство в военных делах; и когда уж исполнились на сих почтенных отцах те Христовы словеса: аще свет тьма, то тьма кольми паче, то должно ли удивляться тому, что другие, простые люди, завязавши глаза, стремятся к оказанию пагубной геройской храбрости и зверского неистовства и давят своих ближних, как волки овец. Грозящий гром пристрастной папской клятвы подверженных им по закону людей уж больше не устрашает, и ослабевшие их преимущества и упадающая их власть, данная им на искоренение беззаконных дел, служат им за такие дола довольным наказанием, и чудно, что в рассуждении таких их дел движутся еще слабые остатки умирающей их власти.
Хорош был этот губернатор15, что не знал прав подчиненного себе народа, а хотел было заставить собаку пролаять их. Он в сом случае предпринимал излишнее дело. На что ему тут было употреблять собаку, когда он сам не только не по-губернаторски, но ниже просто по-человечески, а точно по-собачьи их отправил. Потому что такую встречу делать людям одним собакам пристало, а наипаче когда голштинцам обещано было судить их по собственным их правам. Правда, сказать можно, что какое б то ни было право, только б оно было право, а не криво, служить может всякому человеку, и всякий закон, уставленный с добрым намерением, не может быть никому отяготителен. Но при сем рассуждении надобно знать, сколь трудное и опасное дело, чтоб предприять вдруг вывесть предрассуждение и суеверие народное. От таких-то предприятий, хотя они иногда и самые праведные бывают, страдали многие великие обладатели. Когда датчанам хотелось, чтоб голштинцы судились по их правам, то следовало ль им так вдруг их переламывать, а не лучше ль бы было, чтоб заласкать охотников посредством чинимых им награждений или каких выгод, которые правящим особам разными образами делать без дальнего убытку можно, к брачному сочетанию с датчанами и чрез то приведши во взаимный союз и любовь, или, лучше сказать, в один народ, легко бы можно было ввесть в них одни права, одни законы и одни обычаи. Такие погрешности и происходящие от того печальные приключения по справедливости приписывать должно не кому другому, как только ближайшим при обладателях особам, что они при выборе способных людей к управлению над покоренными народами мало употребляют старания. Ежели прочесть со вниманием историю персидской монархии, то по прилежном исследовании увидеть можно, что к покорению ее под греческую власть нападение Александра Македонского и храбрость его солдат не послужили ни в десятую долю против того, сколько к падению ее поспешествовали неверность, сребролюбие и наглость сатрапов или губернаторов персидских к подчиненным им народам. Кто только знает военную науку, тот рассудит, что такого сильного государства, в котором было много укрепленных городов, никакими человеческими силами в толь краткое время покорить не можно, ежели б были в нем генералы честные и искусные люди, для того что были такие образцы, что самый храбрый народ брал десять или и больше лет один город. Также и в новейшие времена отпадемте швейцарской республики от цесарского владении16 произошло не от чего другого, как только от наглости и тиранства глупого и негодного губернатора. Да и много таких примеров в истории находится. Такие печальные случаи, всеконечно б, быть не могли, ежели б при поручении губернаторских постои употребляемо было больше осторожности и не давались бы сии чины таким людям, которые больше способны играть комедиантский роль на театре, нежели отправлять губернаторскую должность17, каков был и сей датский губернатор в Голштинии.
Вот самое похвальное дело, чтоб употребить анафему в таких случаях, где она служить может к укрощению неистовства человеческого18, а не так, как то другие делывали, что употребляли ее в отмщение за партикулярные свои озлобления, где она служит больше в соблазн, нежели в исправление.
В рассуждении некоторых дел сего короля19 должно согласиться всякому на приписываемые ему от сего историка похвалы. Правда, что он достоин великой похвалы, редкой чести и бессмертной славы за то, что поднял у падшую Данию, что присовокупил к ней отнятые провинции, что привел ее из бедности в цветущее состояние; и хотя он на то употреблял мирные или и поенные средства, то они были дозволительны, потому что того требовала государственная нужда, польза и очевидно грозящее крайнее разорение Дании. Но понеже история объявляет, что сей король приобрел Дании сверх отнятых у нее провинций, еще некоторые и чужие и как такие приобретения редко случаются без крайней несправедливости, а лучше сказать, что они почти всегда покупаются на чистую человеческую кровь, то сей случай стоит осторожного рассуждения. Всякий народ хвалит такого государя, который распространяет пределы своего государства; только надобно знать, что всякий народ хвалит один, а не все народы, и своего, а не чужого государя. Но известно, что похвалы самому себе собственно приписываемые подвержены подозрению; итак, не надежнее ли будет послушать того, что скажут все другие народы и о чужом государе? Ежели рассмотреть со вниманием всемирную историю, то там довольно увидеть можно примеров, какими немилосердыми способами и какими кровавыми средствами распространяемы были области, так что ежели кто представит себе живо происходящие при таких случаях кровопролития и убийства, тот узнает, что пот такого на свете человеколюбивого сердца, которое б и состоянии было вместить в себе пропорциональную жалость в рассуждении тех несчастий и разорений, которые претерпевал во все времена человеческий род от военных распространителей своих областей. В рассуждении чего и Валдемар по неумеренному своему властолюбию подвержен подозрению. Я, несмотря на всю похвалу, приписанную от историка сему королю, примечаю в нем много неумеренности; а сей порок непристоен больше всех владеющим особам. Ответ его на папское увещание, чтоб он имел больше человеколюбия к своим подданным, доказывает истину моего мнения. Хорошо, что он напал на такого добродетельного папу, который прямо наблюдал свою должность и который под покровом ее не хотел производить духовной тирании. Но ежели б он поступил так с папами Григорием девятым и Онорием третьим и другими сим подобными, которые безвинно и по одним своим прихотям делали тяжкие озлобления и коварные подлоги великим обладателям, то чаятельно, что такая шутка стала б ему дорого.
ПРИМЕЧАНИЯ
правитьКнига издана в двух частях под таким заглавием: «История датская, сочиненная господином Голбергом, которую сократил и приписал к ней свои примечания артиллерии капитан Яков Козельский». Первая часть вышла в Петербурге в 1765 г., вторая — в 1766 г.
Предисловие и примечания воспроизводятся по первопечатному изданию.
1 Неумеренное самолюбие. — Как просветитель, Козельский ошибочно видит причины войн прежде всего в моральных несовершенствах народов и их правителей.
2 До северной монархии — то-есть до создания королевой Маргаритой в конце XIV века объединенного королевства Дании, Норвегии и Швеции.
3 Писали природные россияне. — Здесь Козельский высказывается против немецкого засилья в исторической науке.
4 Сей писатель — то-есть автор книги, Голберг.
5 Имеются в виду законы, изданные королем Фродом Миролюбивым в XV веке.
6 Козельский критикует законодательство Фрода не только потому, что оно разрешило дуэли, но особенно потому, что оно узаконило неравенство народов, чего Козельский как передовой мыслитель никак не мог признать справедливым.
7 Имеется в виду пиратство, каким занимался по приказу своих королей датский морской флот.
8 Это примечание сделано к эпизоду, описанному Голбергом, где он указывает, что один архиепископ выкупал на церковные ценности полоненных жестокими норманнами христиан, считая, что человек дороже церковных украшений и сокровищ.
9 Вот какое награждение за грабежи. — Это примечание сделано к эпизоду, где описывается жестокая расправа англичан в конце XI века с датскими захватчиками. Козельский использует этот эпизод, чтобы высказать свое мнение о справедливости борьбы с захватчиками и поработителями родины.
10 Козельский не соглашается с титулом «великий» датского короля XI века Канута, так как многочисленные войны, которые он вел, ни в коем случае не делают его достойным такого почета. Вопрос о несправедливости именования «великим» завоевателей неоднократно поднимался в русской литературе XVIII века, в частности он был затронут в отношении Александра Македонского Ломоносовым в оде «На счастье» (1760), Радищевым в «Путешествии из Петербурга в Москву». Козельский также осуждает Канута за неблаговидные личные поступки.
11 Сего автора — то-есть автора книги, Голберга.
12 Короля Кнуда и Ярла Гагена — то-есть короли Капута и его наперсника.
13 Желать милости. — Козельский, сторонник независимого суда, считал, что милость монарха не является истинным правосудием, так как решение судьбы граждан делается зависимым в таких условиях от воли и настроений «властвующей особы», то-есть самодержца.
14 Примечание относится к тому месту в книге, где укапывается, что папа римский отрешил в 1251 г. от сана Майпцского архиепископа из-за отсутствия у него поенных способностей. Козельский осуждал военные насилия, особенно если организаторами их были церковники. Он беспощадно изобличает глав римско-католической церкви, пап, которые не раз являлись поджигателями кровавых войн между народами.
15 Имеется в виду датский губернатор в Голштинии, который оскорбил голштинцев и за то был убит ими.
16 От цесарского владения — то-есть освобождение Швейцарии от австрийского владычества в XIV веке.
17 Козельский имеет здесь в виду и современные ему случаи, когда царское правительство назначало губернаторами лиц, неспособных исполнять эту должность.
18 К укрощению неистовства человеческого. — Примечание сделано к описанию эпизода, когда в начале XIV пека датский и норвежский короли при заключении мира поручили церковным властям предавать анафеме тех своих подданных, которые нарушат мир. Козельский в соответствии со своими демократическими взглядами считал, что это единственный случай, когда наложение церковного проклятия было оправдано ходом событий.
19 Сего короля. — Имеется в виду датский король Вольдемар (XIV век), которого Козельский вопреки Голбергу, превозносившему этого короля, резко осуждает за захватнические и разорительные войны.