Цебрикова М. К.
правитьПредисловие к книге Дж. Ст. Милля «Подчиненность женщины»
правитьПри медленности, с какой вообще книги серьезного содержания расходятся в публике, второе издание книги Милля «Подчиненность женщины» служит доказательством живого и глубокого участия, которое возбуждает в нашем обществе так называемый женский вопрос, и доказательствам тем более веским, что этот перевод не единственный. Это участие встречается очень многими с недоверием, и, надо сознаться, недоверием заслуженным, потому что мы искони отличались способностью увлекаться. По нашей широкой славянской натуре мы размахиваемся широко для того, чтобы сделать самый крошечный шаг, и часто, накричавшись досыта о размахе, отступаем самым постыдным образом даже перед этим шагом. Но настоящее увлечение женским вопросом составляет утешительное исключение из великого множества наших увлечений. Оно проводится в жизнь. Наши женщины, несмотря на затруднения и препятствия, сделали первый шаг, пробили себе узенькую тропинку к науке; шаг очень скромный, но он представлял все, что можно было сделать в данную минуту при данных условиях жизни. Этот шаг не должен возбуждать никаких преувеличенных надежд: цель его — свобода и равноправие — еще очень далека, и много труда и борьбы придется вынести нашим женщинам, чтобы достигнуть ее; а в этой-то цели, по словам Милля, и заключается «все то, что делает жизнь дорогой каждому отдельному человеку». Ни один вопрос не бывал встречен таким бессмысленным глумлением и ожесточенной враждой, не бывал так извращен непониманием, тупоумием или злонамеренной клеветой, как женский вопрос, потому что ни один вопрос не идет так вразрез всем предрассудкам и привычкам тех, которые забрали в свои руки власть и силу, не вырывает у них того, что каждый из них, самый последний идиот, самый отъявленный негодяй, привык считать своей неотъемлемой собственностью, — женщину, над которой закон и обычай поставили его бесконтрольным, безапелляционным властелином. Ни один вопрос не колеблет так глубоко веками освященных основ общественного быта. Конт называет его «одним из основных социологических вопросов, вопросов о главном элементарном основании всякой общественной иерархии». Так называемый женский вопрос есть вопрос о правоспособности и освобождении целой половины человечества и, следовательно, вопрос о разумном устройстве жизни всего человечества.
Милль жалуется на трудность бороться с укоренившимися предрассудками, которые не уступают логическим доводам. Эта трудность оказывается еще большей у нас, так как у нас даже почти не существует общества, в том смысле, как понимают в Западной Европе это слово, то есть в смысле самостоятельной силы с признанным влиянием. У нас существуют лишь разные круги, более или менее замкнутые. В Англии день, в который общество убедится в несправедливости и безнравственности законов, лишающих целую половину человечества всего того, чем дорога жизнь, будет днем уничтожения этих законов. Наши отдельные кружки могут поголовно убедиться в несправедливости и безнравственности порабощения женщин, и все-таки день ее освобождения будет далек. Но до дня этого так же далеко у нас, как и везде. Общество веками привыкло видеть в женщине помощницу и подругу мужчины, мать, то есть более или менее смышленую няньку и гувернантку, потому что мать-воспитательница — недостижимый идеал при настоящем положении женщины; а главное, оно привыкло видеть в ней низшее существо, без всяких прав на самостоятельное существование, обреченное всю жизнь, как дочь, как жена, быть собственностью другого. Правда, дух времени сделал свое дело, и многие властелины женщин, хотя крепко стоят за ее порабощение в теории, на практике держатся принципов Милля. Но есть, и не в одних заплесневелых уголках, которыми обильно отечество наше, еще много семей, где глава в отношении жен и дочерей следует принципу Кит Китыча: «Мое детище, моя кровь, хочу с кашей ем, хочу с щами хлебаю» — и требует, чтобы жена понимала, что его сапог хочет. А сверх этого взгляда, в той части общества, которую на иностранных языках зовут почему-то миром (monde, welt, world), а у нас светом большим и малым, существует еще и другой взгляд на женщину, который видит в ней одалиску балов и гостиных. Идеал этой женщины сложился под влиянием французского двора, и по нему образовывали наших теремных затворниц. Малый свет раболепно перенял его от большого. Женщина, для того чтобы отличиться в этом свете, должна руководствоваться известным ироническим советом, данным г-жою Сталь (де Сталь) дочери, которая с прискорбием жаловалась, что она, несмотря на недюжинный ум и замечательную красоту, не имела в обществе успеха, который имели ее недалекие и недурненькие подруги. «Cachez votre esprit et decouvrez vos epaules» — гласил как нельзя более практический совет. О взглядах этой части общества не стоило бы говорить, если бы члены ее по своему положению в общественной иерархии не имели сильного влияния на ход женского вопроса у нас. Но если вообще враждебное влияние господ, для которых женщина должна сасhег son еsргit еt decouvrir ses eраulеs, окажется бессильным, чтобы задавить вопрос в его будущем, зато для женщин, которые в настоящую минуту добиваются своих прав на науку, самостоятельность, это влияние может положить преграду к достижению этих прав на долгое время и даже на всю жизнь.
Общество, то есть мужчины, обрекая женщин на вечную зависимость и подчиненность, выработало свой идеал женщины. Из купленной или захваченной силой рабы оно сделало добровольную невольницу, которая повиновалась бы не из чувства страха, а из сознания долга и любви. Законы всегда скрепляли то, что было укоренено обычаем; религия, которая в свою очередь была отражением миросозерцания народа, освещала то, что было скреплено законом. Так, в древние века, когда отец и муж мог торговать дочерью и женой, в числе священных обрядов была торговля женщинами в храмах. Так, духовная власть первых пап освятила языческие законы о подчиненности женщин, принятые у римлян времен империи. Покорность, беззаветная, все выносящая преданность и нежность стали проповедоваться как первые женские добродетели. Высшим достоинством женщины была верность; полюбив раз, она должна была любить всю жизнь, любить, несмотря ни на что. Надо сознаться, что идеал был придуман очень ловко. От мужчины, для того чтобы сохранить эту любовь и самоотверженную преданность, не требовалось никаких стараний, никакой нравственной обязанности. Муж мог быть пошляком, негодяем, и жена была обязана любить его. Эта обязанность снимала с мужчин всякую заботу о собственном развитии, всякое тревожное раздумье о том, стоит ли он любви. Эта любовь была его неотъемлемой собственностью. И женщины верили в простоте души в этот идеал добровольной рабы. Воспитание, религия, их собственная выгода и естественная потребность любви и счастья — все подкупало их к этой вере. Они считали себя погибшими существами, когда становились хотя невольными изменницами ему. Жена каждого пошляка, каждого подлеца с ужасом осознавала, что ей невозможно любить мужа, и считала долгом своим удержать в себе умершее чувство. С изменой ему для нее закрывалась жизнь. Горе той женщине, которая захотела бы отказать мужу в любви, сбросить невыносимое иго. Он может мстить ей общественным позором; в Англии он может натравить на нее полисменов, во Франции — вернуть к себе жандармами и, во имя закона, подвергнуть ее Постыдному поруганию; он может у нас вернуть ее по этапу, вместе с преступниками, что делалось еще на памяти наших маменек. Но ничто живое не подчиняется насилию без протеста. Задавленные силы женщины прорывались, но не разумной борьбой, не стремлением к здоровой жизни, а мелочным озлобленным сопротивлением или вспышками дикой мести. Женщины, как более слабые и робкие существа, менее способны к нарушению законов, а тем более к насилию. Число убийц-женщин гораздо менее числа убийц-мужчин, а, несмотря на это, число женщин, убивших мужей, гораздо более, чем число мужей, убивших жен. Этот факт встречается в статистиках преступлений всех европейских государств с замечательным постоянством; он не нуждается ни в каких комментариях и как нельзя более красноречиво говорит о необходимости коренной реформы в положении женщин.
Литература наша в своих разнообразных органах с некоторого времени относится к женскому вопросу весьма сочувственно. Лучшие представители русской мысли были постоянно горячими проповедниками идей свободы и равноправия женщин. Женский вопрос был поднят «Современником», по случаю чего один тощий и убогий скончавшийся журналец, возникший в то время, когда лучшие голоса литературы принуждены были замолкнуть, заявил, что этот вопрос уже потому не может считаться вызванным потребностью и подхвачен обществом ради моды, которая пройдет вслед за закрытием неблагонамеренных журналов. Теперь, когда на миг умолкнувшая русская мысль начинает обращаться к исследованию насущных потребностей жизни, другой журнал, наследовавший отчасти традиции убогого журнальца, в свою очередь, обзывает женский вопрос модой, явлением отчасти привозным, отчасти присочиненным, завезенным иностранными книжками и присочиненным петербургскими сочинителями. Стремление женщин к свободе, к равному участию в науке, в общественных делах он считает наваждением лукавого духа властолюбивого Запада, утратившего нравственный идеал женщины, который может дать только русская натура, чуждая всякого властолюбия, не требующая никаких прав и непоколебимо верная духу «могучего смирения», воспеваемого в том же журнале. Не поздоровится от этих похвал русской натуре, а если бы «могучее смирение» было неотъемлемым, навеки привитым свойством русской натуры, а не несчастным свойством, развившимся под влиянием невыгодных условий, в которые она была поставлена, то ни у кого из защитников женского вопроса не поднялась бы рука на такое безнадежное дело, как пропаганда идей властолюбивого Запада обществу, обреченному коснеть в могучем смирении. Далее, этот журнал сравнивает доводы о способности и праве женщин на общественную деятельность с дележом шкуры медведя, который еще не убит. Но на охоту за медведем идут охотники равной силы, которые сумеют отстоять себе свою долю шкуры, и если бы на медведя пошла баба с мужиками, то она, наученная опытом своей жизни, наверное, выговорила бы себе заранее свою долю шкуры в уплату за свое участие в охоте. Следовательно, в этом сравнении была бы доля правды, если бы петербургские сочинители принимали на практике какие-нибудь меры к дележу; но все их «сочинения» не выходят из области теории, а для разъяснения каждого вопроса, тем более вопроса, имеющего такое неизмеримо важное влияние на судьбу человечества, необходимо обсудить все, что было высказано о нем лучшими мыслителями. Обществу, прежде чем приняться за осуществление на практике вопроса, необходимо разъяснить его со всех сторон в теории. Невыясненность этого вопроса в сознании общества была уже однажды причиной, что, когда медведь был убит, в 1792 году, сильные захватили себе всю шкуру, и когда женщины пришли заявить о своих правах на долю, то их, с приличным нравоучением о неприличии их требований, отпустили домой. А между тем для них доля шкуры была столь же и даже более необходима. «Для слабых, — сказал Брайт в своей речи о допущении женщины в парламент, — несравненно важнее существование справедливых законов, чем для сильных». Когда человека давят в тисках, бьют, то он сам собой, без всяких посторонних указаний, почувствует боль тисков и ударов. Никаких идей лукавого Запада не нужно для того, чтобы женщина, задыхающаяся под гнетом деспотизма, чувствовала себя несчастной. Не идеи лукавого Запада заставляют крестьянок наших бродяжничать и уходить в раскольничьи скиты или ссылку, как непомнящих родства, а потребность уйти от постылой жизни, от тяжкой неволи. В архивах судов и отчетах судебных следователей можно найти множество подобных примеров.
Против допущения женщин к научной и общественной деятельности приводят доводы об их неспособности к логическому мышлению, об их слабейшей физической организации, обусловливающей их умственную и нравственную слабость. Но все эти доводы доказывают только собственный недостаток логики мужчин. Чуть дело доходит до вопросов о правах женщин, как люди самых противоположных взглядов выказывают одинаковую непоследовательность и мучительное согласие в гонении идеи свободы и равноправия женщин. Мистики забывают свое учение о духе, который не знает плотских отличий и дышит, где хочет, глас которого слышен всеми. Фанатики религии забывают, что женщины наравне с апостолами шли проповедовать Евангелие во все стороны, совершали те же подвиги, переносили те же мучения. Историки забывают закон развития, управляющий жизнью человечества, и примеры, которые доказывают, что то, что было и есть, еще не ручательство, что будет всегда. Государственные люди не хотят знать, сколько раз в эпохи общественных бедствий и великих переворотов, когда силы мужчин оказывались недостаточными, женщины по собственной инициативе приносили свои труды, свои силы, свою жизнь на общее дело. В эти минуты не было вопроса о способности женщин; им доверяли дипломатические тайны, защиту опасных пунктов от неприятеля, а когда опасность проходила, то на женщин сыпались снова обвинения в неспособности. Примеры этому мы видели в революциях американской и французской. Материалисты и позитивисты забывают, что конечные выводы можно делать только на основании строго проверенных фактов, и ссылаются на меньший объем и вес женского мозга, хотя это факт еще не доказанный, да и вопрос об отношении количества мозга к его деятельности далеко не решен.
Конт в своих письмах к Миллю целым рядом ссылок на животное царство доказывает законность подчинения женщины как существа низшей расы. Но исключительное значение, которое он придает организму, опровергнуто Дарвиновой теорией, которая доказывает влияние среды на организм и вековой культуры применяемости и наследственности. Чем совершеннее организм, тем он способнее применяться к среде, тем сильнее на него действует культура. Нетрудно доказать, что влияние среды сильнее устойчивости организма. Способность говорить есть отличительное свойство человеческого организма, а между тем большая часть глухонемых немы оттого, что глухи, то есть, лишены органов слуха, а не органов голоса: глухота создала вокруг них искусственно немую среду и их способность говорить не могла развиться. Воля мужчин первоначально создала для женщин искусственную среду нравственной и умственной немоты и потом эту немоту сочла их прирожденным свойством, доказательством их неспособности, и их самих признала, как Конт, низшей расой. Южане-рабовладельцы приводили против освобождения своих рабов тот же довод неспособности их к свободе как низшей расы; но негры, добившись свободы, основали школы, и теперь безграмотность между свободными неграми редкое исключение, чего нельзя сказать даже про многие высшие расы, как, например, наша. И не только школы, но и высшие училища, да, сверх того, издают журнал, редактор и сотрудник которого — члены той же низшей расы и уже дали Америке несколько талантливых адвокатов и профессоров. Затем в доказательство неспособности негров, как и в доказательство неспособности женщин, приводились: быстрое развитие их способностей в первые годы детства и затем — остановка. Но ведь эта остановка происходит оттого, что в первые годы детства система обучения для мальчиков и девочек сходна, а с 14-15-летнего возраста мальчиков начинают готовить к их профессиям, девочку — в невесты; девочке твердят, что знание для нее не цель, и потому она занимается им небрежно, все мысли ее, разумеется, направляются к действительной цели ее жизни — замужеству. Сверх того, с этих лет мужчины из тех, для кого г-жа Сталь дала свой совет, начинают уже доказывать ей, что дальнейшее учение ей вовсе не нужно. Наконец, если в девушке или женщине позже проснется потребность развития, жажда знания, деятельности, то окружающая среда тянет ее назад; ее ждет почти всегда тяжелая борьба со своими привязанностями, с идеей долга и подчиненности, всосанной с молоком матери. Родители, муж, круг родных и знакомых ставят ей преграды на каждом шагу, встречают насмешками или оскорбительным недоверием. Если в родителях вместе с деспотизмом и предрассудками говорит и близорукая нежность, желающая оградить детище от трудовой, непривычной жизни, то в муже говорит постоянно одно мелочное властолюбие и эгоизм. Жена создана для него, следовательно, как же она смеет желать чего-нибудь другого в жизни? «Ты и так хороша для меня, чего же тебе еще нужно», — говорит муж; он понимает, что, развившись, жена уйдет вперед далеко и что поэтому гораздо покойнее насильно держать ее на одной ступени с собой, чем самому идти об руку с ней. Естественно, что при таких условиях только энергетическая и особенно даровитая натура может развиться, да и тут очень нетрудно определить, насколько это развитие было задержано и изуродовано этими условиями; масса же всегда бывает тем, чем ее делает жизнь. Теперь ясно, что то, что О. Конт признает естественным различием полов, оказывается, как говорит Милль, искусственным, «потому что естественными можно признать только те условия, которые не могут быть устранены никаким образом, а постоянно остаются одними и теми же, при всех обстоятельствах». Женщины еще не были поставлены в обстоятельства, благоприятные развитию их способностей, и, пока не будет сделан опыт, все ссылки на их неспособность оказываются голословными отзывами.
Наши благонамеренные писатели, соглашаясь с Миллем, что при настоящем порядке вещей общество может потерять в женщинах многих государственных деятелей или замечательных ученых, утверждают, что польза, принесенная ими, далеко не выкупала бы гибельных последствий искажения их идеала женщины. Но ведь наука и общественная деятельность в настоящее время находятся в руках мужчин; следовательно, только энергическая и даровитая женщина будет в состоянии выдержать с ними конкуренцию. Очень может быть, что первый пример вызовет несколько неудачных попыток, о которые разобьется жизнь более слабых натур, но это общий печальный закон жизни, и все-таки число этих слабых будет несравненно менее, чем число женщин, которые теперь мучают себя разными несбыточными стремлениями, порождениями мечтательности — этого неизбежного следствия жизни праздности и гнета. Пока деятельность невозможна, обольщенному самолюбию легко сказать самому себе: «И ты бы могла, если б была для тебя дорога», — но когда дорога откроется, то будет не так удобно хвастливо говорить: «И я могла», потому что на это скажут: «Попробуй». Наконец, женщины имеют право на общественную деятельность потому, что они несут тяготы, платят налоги наравне с мужчинами и имеют полное право знать, на что употребляется их собственность, часто заработанная трудом, — так говорит Брайт в своей речи. «Как дурные, так и хорошие законы оказывают свое действие на женщин, то их интересы, равно как и интересы мужчин, связаны с прогрессом законодательства и им равно важно иметь голос при составлении законодательства и им равно важно иметь голос при составлении законов». Но это теории властолюбивого Запада, до которых русскому люду с его могучим смирением нет дела, тем более что наши женщины, за исключением гувернанток, не платят ничего; платят только женщины народа свои последние трудовые гроши.
Конт еще приводит то доказательство, что между женщинами не было гениев, ни в науке, и в искусстве; было, правда, создано несколько талантливых произведений, но без всякой оригинальности. Милль приписывает это не отсутствию в женщинах способности к оригинальным, то есть самостоятельным, добытым работой собственного мозга, мыслям, а только недостатками женского воспитания, в силу которого женщины разделяют участь тех самоучек, которые, по французской поговорке, во второй раз открывают Америку. Милль говорит, что много оригинальных мыслей, увеличивших сокровищницу знания, родились в голове женщин и были только переработаны мужчинами, и подтверждает слова примером жены своей и своим собственным. И если бы все ученые и государственные люди были так же честны, как Милль, то предрассудок о неспособности женщин давно бы рассеялся. Мы можем указать на несколько имен: Дашкову, Екатерину II, в древности на Марфу Посадницу и на графиню Ливен, которая вела дела посольства под именем мужа. Доводы Конта, что препятствия, положенные законами и обычаем, не настолько сильны, чтобы помешать проявлению гениальности в женщинах, если бы она была свойственна их природе, потому что гении мужчины пробивались через все препятствия, не выдерживают критики. Нашим женщинам тоже бросают в лицо имя Ломоносова. Правда, много изумительной энергии и гения нужно было мальчику из народа для того, чтобы через все препятствия пробиться к славе ученого. Но препятствия были внешние, препятствия были не в нем самом. Цель была далека и трудна, но не невозможна. Ломоносов уже слыхал, что для мальчиков открываются училища, и знал из своих книжек, что мужчина может быть ученым, если захочет; между тем грамота, эта первая ступень знания, еще и теперь считается в народе не женским делом. «Бабье дело горшок да ухват», — говорит народ. Ломоносов в самом себе не носил врага; в нем была вера в себя — этот главный источник деятельности. Без этой мужественной веры в себя нельзя сделать ничего. А откуда было взяться у женщин этому мужеству, этой бодрой вере в себя, когда все: религия, обычай, законы, весь строй их жизни — учило их, что для них только один путь, а все другие недоступны им.
Остальные обвинения: в слабости, непоследовательности, бесхарактерности, недостатке рассудительности, которые, по уверению Конта, делают их не способными к заведованию торговым домом и управлению имением, до того странны, что невольно спросишь: как может Конт считать такое слабое, жалкое, ничтожное существо способным быть матерью семейства, руководительницей подрастающего поколения? Ведь дело воспитания требует именно рассудительности, последовательности, способности к самообладанию и строго научного образования. За доказательствами справедливости этих слов я отсылаю читателя к статьям Спенсера о воспитании. Ужели следует признать воспитанием только то рутинное нянчанье и нелепую дрессировку, которыми матери уродуют своих детей? Вообще принято думать, что женщина должна жить одним сердцем. Но разве женщина не может положить то, что называется сердцем, на служение великим общественным интересам? Разве можно служить им без горячей любви к делу, без твердой веры в него? Как доказательство справедливости своих слов Конт приводит в пример свою жену, «которая хотя ничего не написала, но превосходит умственной силой большинство наиболее заслуженно прославленных представительниц ее пола и которая, несмотря на это превосходство, выказывала ту же слабую способность к обобщению, наклонность к произвольным выводам и перевес чувства над разумом». Этот перевес чувства над разумом оказался в самом Конте и довел его до измены принципам позитивизма и произвольного создания новой религии с преосвященником в собственной особе; женщина же, не способная к обобщению, осталась верна принципам позитивной философии, основанной на опыте знания и доводах разума.
Доказав законность прав женщины на равенство, Милль доказывает и необходимость ее освобождения. Но тут он останавливается на полдороге. Доказав необходимость ограничить законами произвол мужа, он осторожно скользит по жгучему для предрассудков англичан вопросу о разводе и вторичном браке. Русская женщина, как жена, поставлена в более выгодные условия в том, что касается ее собственности; но относительно подчиненности мужу закон, ограждающий неприкосновенность ее имени, оказывается мертвой буквой. Как дочь, женщина у англичан свободна по закону с совершеннолетием, но порабощена общественным мнением; у нас она порабощена и тем, и другим. Надо, чтобы какой-нибудь вопиющий случай жестокости и насилия поразил общество до того, чтобы оно убедилось в несправедливости законов, отдающих жизнь одной половины человечества на произвол другой. Но ни одного примера такой жестокости (а сколько найдется примеров жизни, загубленной медленно, ежедневно безвыходной пыткой, не выходящей из границ законности!) никакой самый мудрейший закон не может ни предвидеть, ни устранить. Единственное средство против подобных примеров есть признание свободы женщины.
Доказывать женщинам необходимость свободы было бы напрасным трудом: жизнь научит их несравненно лучше самых красноречивых и убедительных доказательств; тех же, которых еще не научила жизнь унижения и страданий (она должна казаться еще ужаснее ввиду деятельной и свободной жизни, добытой путем труда и энергии немногими женщинами), не научат никакие теоретические доводы. Освобождение женщин находится в руках мужчин, и, следовательно, нужно доказать, что с этим освобождением выиграет сам мужчина. С открытием для женщин карьеры и промыслов брак перестанет для нее быть промыслом и карьерой. Мужчина будет уверен, что женщина вышла за него, любя его, а не потому, что некуда было деться, как выходят теперь более половины женщин; следовательно, одним важным поводом к упрекам и сценам ревности будет менее. Брак как промысел — та же проституция, хотя прикрытая уважением общества. Брак-промысел осуждает женщину на жизнь притворства, лжи и лицемерия. Каждый порядочный мужчина вместо продажной, льстивой содержанки с притворными словами любви или безмолвно покорной рабыни-наложницы, отданной ему в руки волей родителей или нищетой и закрепленной ему законом, захочет иметь любящую подругу и быть уверенным, что она жена его не потому, что ей некуда деться, а потому, что ее счастье заключается в том, чтобы делать его жизнь и вместе с ним воспитать семью. Большинство супругов не подозревают, что вследствие воспитания, подготовлявшего девушек к одному замужеству, жены их были обезличены до того, что готовы были воспылать любовью к первому, кто явился бы к ним в качестве жениха, и явись вместо одного другой, то девушка с той же радостью пошла бы за этого другого, хотя бы он был человек других взглядов, другого характера, склада ума. При настоящей экономической беспомощности женщины жениться может только тот мужчина, у которого есть средства содержать жену; а большинство из них, если не одарено особыми способностями, добиваются этих средств лишь в период от 40 до 50 лет, когда им приходится искать невест между девушками, для которых брак — промысел. Наконец, с допущением женщин ко всем родам деятельности поднимется нравственный уровень общества. Для кого берутся взятки, для кого торгуют законом, продают убеждения, как не для жены и детей, которым грозит нищета, потому что мать лишена возможности прокормить их трудом. Недаром было сказано, что жена и дети большое зло. Только с признанием свободы и равноправности женщин они перестанут быть этим злом. Против этого признания могут быть только те господа, которые не уверены, что могут внушить любовь честной самостоятельной женщине, для которой брак будет делом свободного выбора. Но в утешение им можно сказать, что долго еще не переведутся женщины, для которых всякий труд тягость, — невесты, готовые воспылать любовью к каждому, кто пообещает им готовое содержание и обеспеченную жизнь, и отдаться без всякой любви.
Беременность и рождение детей, на которое обыкновенно указывают как на препятствие, может быть препятствием только для больных и слабых женщин, и если и теперь здоровье некоторых женщин страдает от занятий, то это доказывает только их непривычку к занятиям. Крестьянки зажиточных подгородных деревень работают в последние дни беременности и несравненно здоровее большинства праздных светских барынь. Не работа вредна сама по себе, вредна работа непосильная; вот отчего крестьянка русская, за немногими исключениями, под сорок лет смотрит такой заморенной старухой. Кормление ребенка для здоровой женщины тоже не может быть помехой работе; заставляют же кормилиц мыть полы, стирать без ущерба для здоровья ребенка. Умеренный умственный труд имеет то же благодетельное действие на организм, как и физический. Разумеется, слабую изнеженную барыню обязанность проснуться раза два ночью покормить ребенка измучит до того, что она не будет в состоянии приняться за что-нибудь днем. Наконец, эта болезненность и нервность очень часто бывают следствием брака-карьеры и промысла; жизнь унижения, рабства, насилия женской природы неизбежно расстроит организм; матери передают этот расстроенный организм дочерям, которых ждет та же жизнь. С разумным воспитанием, с освобождением женщины исчезнет и эта нервность и болезненность. Разумеется, если женщина способна заняться сама воспитанием детей, то это дело поглотит все ее время, но это время не может быть продолжительно, потому что замкнутое домашнее воспитание так же не годится для детей, как и замкнутое общественное, и педагогика детскими садами доказала необходимость общественного воспитания даже для детей младшего возраста. Мать свободна, пока дети в саду. Женщина, не употребляющая это время на заботы по хозяйству, может употребить его на занятие какой-нибудь профессией и поручить хозяйство другому лицу. Правда, в таком случае не жена нальет мужу чай и перечинит его белье, что будет прискорбно для супругов, привыкших видеть в жене свою прислужницу, но это докажет только то, что между супругами должна быть связь покрепче наливания чая и чинки белья.
Милль решает этот вопрос иначе. Женщина, выходя замуж, этим самым уже выбирает себе профессию и отказывается от всяких других. Общественной и научной деятельности могут посвящать себя только незамужние женщины или вдовы. Из этого следует, что женщина, которая имеет способности к тому или другому роду деятельности, должна отказаться от личного счастья. Мужчина может вместить и потребность деятельности, и личное счастье. Женщина должна вести жизнь аскета. Положим, что аскетизм, сосредоточивая все стремления человека на одной цели, может придать ему страшную силу на дело, но фанатики-аскеты оставили мрачную память в человечестве; правда, что в эпохи переворотов, когда приходится рвать дорогие связи, тому, у кого их нет, легче идти на борьбу: но аскетизм, тем более вынужденный, все-таки будет извращением человеческой природы, а для общественной деятельности нужны здоровые люди, со свежими силами. Наконец, способности к тому или другому роду деятельности могут обозначиться только к зрелому возрасту. Сколько известных писателей, ученых начинали свою деятельность с 30-летнего возраста; эти способности тем позже могут обозначиться у женщин, потому что весь склад женской жизни направлен на то, чтобы заглушать их. В эти годы большинство женщин замужем. Что же им делать? Задавить ли в себе способности для личного счастья или отречься от него? Но никто не станет спорить, что общественный деятель или талантливый писатель принесет несравненно более пользы обществу, чем воспитатель нескольких детей. Отдавшись общественной или другой деятельности, женщина, конечно, не будет в состоянии исключительно учить детей или смотреть за хозяйством, но воспитательное влияние ее на семью остается то же. Общественная деятельность не мешает же иным мужчинам заниматься воспитанием своих детей. Общественная и научная деятельность — не фабричная работа, которая занимает 10-12 часов в сутки; она займет при разумном устройстве общества не более 6-8 часов, то есть менее того времени, которое с туалетом, визитами занимают у женщин их так называемые обязанности к обществу. Общественная же деятельность вроде нумеровки писем, сдавания депеш на телеграфе или ведения журнала входящих и исходящих бумаг так мало привлекательна, что предпочесть их семейным обязанностям и воспитанию детей может одна пошлая дура. Благонамеренные защитники порабощения женщины, опасаясь, что женщина предпочтет эту деятельность, сами того не подозревая, наивно высказывают весь ужас ее домашнего быта. Против общественной и научной деятельности для женщин приводят еще возражение, будто борьба страстей, зависти, самолюбия, которую эта деятельность неизбежно вызовет, принесет им много страданий, которые вредно отзовутся на семье. Но разве бесплодные стремления, сознание сил, которым нет выхода, принесут им меньше страданий? Разве недовольство жизнью, вызванное ими, может благотворно отозваться на семье? Сознание достигнутой цели, приносимой пользы, даст женщине силы перенести и трудности борьбы, и мелочную зависть соперничества, и все неудачи, неизбежные на каждом пути, даст ей спокойствие и силу. Женщина с этим сознанием всегда будет иметь благотворное влияние на окружающих. Богатым женщинам легко согласить свои стремления к науке и общественной деятельности с семьей; но что делать бедным? Милль не ставит этого вопроса, потому что ответ на него дают только мыслители, которых благонамеренные писатели зовут утопистами, а Милль, как англичанин, не способен утопиями оскорбить предрассудки своего народа.
Впрочем, в настоящее время толки о праве женщин на труд совершенно излишни — практика решила спор в их пользу. Такое решение было вызвано необходимостью. Все правительства Европы оказываются несостоятельными содержать свои армии чиновников; угрожающие финансовые кризисы заставляют их прибегать к экономическим мерам: замене мужского труда более дешевым — женским.
Разумеется, это спекуляции на беспомощности женщин, но женщины рады и ей и за ничтожную плату исполняют работу не хуже мужчин. При дарвиновском законе борьбы за существование, управляющем общественной жизнью, допущение женщин к занятиям, считавшимся исключительно мужскими, может усилить конкуренцию, но зло для рабочего люда от этой конкуренции не может быть так велико у нас, как на Западе. У нас беспрестанно слышатся жалобы на недостаток способных людей по всем отраслям промышленного производства; а допущение женщин к научной деятельности необходимо, потому что у нас ощущается положительный недостаток в деятелях по разным отраслям наук. Но если в настоящее время конкуренция не страшна, то нам не избежать ее в будущем. Сопротивление и вражда, с какими встречали мужчины участие женщин в их работе, уступят со временем место более разумным отношениям. Если чужие жены и дочери по закону конкуренции перебьют у некоторых неспособных заработки, зато их жены и дочери сделают то же по другой отрасли труда: заработок женщин будет относиться в семью, увеличивать общее довольство. Правда, что соображения, которые заставят мужчин примириться с конкуренцией женщин, не будут отличаться ни особенным великодушием, ни бескорыстием, но нелепо требовать от людей, которые бьются из-за куска хлеба, великодушия, самоотвержения и прочих идеальных добродетелей. Прежде всего, нужно жить. Всякий за себя и своих — вот девиз конкуренции. Но есть конкуренция вполне безнравственная — это та, которую многие обеспеченные женщины делают женщинам, которые живут своим трудом. Это большей частью слабоголовые барыни и барышни, которые, не переварив смысл о женском труде и самостоятельности и добыв, благодаря связям своих родителей или мужей, место, в котором отказали бедной девушке, считают себя самостоятельными, трудящимися с пользой женщинами, когда прибавят немного сотни своей платы к тысячам домашнего бюджета, или избалованные барыни и барышни, которые в женском труде видят средство удовлетворять разным прихотям и тратят на ложи в опере, вечеринки и наряды заработную плату, которая дала бы кусок хлеба бедной работнице. Благодаря этим трудящимся и самостоятельным женщинам плата, например, за переводы упала так низко, что нужно сидеть целые дни, не разгибая спины, для того чтобы прокормить себя; благодаря этим труженицам и самостоятельным женщинам бедным работницам без протекции приходится постоянно слышать убийственные слова — «нет вакансий». Но что же делать и обеспеченным женщинам, которые захотят работать? Наука требует особенных способностей, без которых она будет бесцельным дилетантизмом, не удовлетворяющим истинно дельных женщин. Но есть работа, которая доступна большинству после известной и добросовестной подготовки, эта работа — обучение детей. Молодые американки достаточного и богатого сословия занимаются преподаванием в высших и низших классах школ. Наши женщины могли бы заняться бесплатно обучением бедных детей и народа для того, чтобы не увеличить и без того сильную конкуренцию преподавательниц. Но эта конкуренция опасна только для столицы; в провинциях, напротив, оказывается недостаток в способных преподавателях, и там могли бы достаточно женщин занять эти места в училищах и гимназиях и даже с большей пользой, нежели учителя, уже потому, что их обеспеченное положение давало бы им возможность сохранять в отношении начальства гимназий и училищ достоинство преподавателей, что так трудно для провинциальных учителей и за что они часто платятся отставкой. Бесплатное обучение детей народа будет со стороны обеспеченных женщин только уплатой долга. При дарвиновском законе, управляющем обществом, все преимущества сильных были куплены за счет слабых. Женщины, обязанные развитием своим этому закону, употребив это развитие на служение народу, уплатят ему свой долг. Кроме педагогической деятельности, есть еще другие: распространение в затхлых углах России светлых идей, борьба с предрассудками словом и примером, устройство обществ для просвещения народа, для уменьшения проституции, открытие для женщин новых источников труда, для народа мастерских… Работы найдется много, нужны работницы. Отдав с пользой свое время и способности избранной деятельности, женщина делом докажет, что для нее прошло время быть одалиской и бесправной рабой.
С.-Петербург,
1870 год