M. M. КОВАЛЕВСКИЙ
править<Предисловие к книге: Виллари П. Никколо Макиавелли и его время. Т. 1>
правитьНикколо Макиавелли: pro et contra
Личность и творчество Никколо Макиавелли в оценке русских мыслителей и исследователей. Антология
Серия «Русский путь»
Издательство Русского Христианского гуманитарного института, Санкт-Петербург 2002
Издаваемое сочинение Виллари1 выходит за пределы биографии и оценки произведений Макиавелли. Первый том главным образом посвящен характеристике той среды, в которой пришлось действовать автору «Князя»2, «Диалогов на первую декаду Тита Ливия»3 и «Истории Флоренции». Во втором и третьем — идет речь об исполненных им дипломатических поручениях и дается изложение и разбор его литературных произведений.
Несомненно, однако, что со времени его жизни и по настоящий день центр интереса представляет вопрос: как мог республиканец Макиавелли, сторонник демократии, каким он выступает в двух своих важнейших сочинениях, выше поименованных, сделаться одновременно автором «Князя», ставящим себе открыто задачу — научить узурпаторов сохранению и приумножению своих владений. Над этой задачей в течение веков останавливались и итальянские, и иностранные истолкователи Макиавелли. Одни обвиняли его в измене своим принципам, другие видели в «Князе» скрытую сатиру на современных ему тиранов, третьи — простое описание практики, какой следовали в захвате власти основатели первых итальянских княжеств. Можно написать целые тома об одном понимании Макиавелли и макиавеллизма. Кое-что в этом отношении сделано уже Орестом Томмазини в трактате «Жизнь и сочинения Никколо Макиавелли в их отношении к макиавеллизму». Анализ различных взглядов, высказанных на причины, побудившие Макиавелли к написанию «Князя», и на действительный характер этого трактата, дан Гаспаром Амико в сочинении, вышедшем еще в 1875 году[1].
При знакомстве со всей этой литературой меня поражает один факт: никем не обращено внимание на сходство «Князя» по его задачам и отчасти по исполнению с теми главами «Политии» Аристотеля, которые посвящены изложению практики греческих тиранов. Вот некоторые черты этой практики, которые выдержат сравнение с указанными Макиавелли приемами узурпаторов: подавлять всякое возникающее превосходство, устранять людей храбрых, запрещать общие трапезы и сообщества, препятствовать распространению между людьми образования с целью лишить их веры в самих себя, все направлять к тому, чтобы подданные не сближались друг с другом, запрещать ввиду этого всякие собрания, устраиваемые даже с целью совместного увеселения, в том расчете, что частое и близкое общение людей вызывает в них взаимное доверие, способное повести к заговорам. К этому кодексу правил, какого держатся в своем поведении тираны и составление которого Аристотель приписывал афинскому тирану Периандру4, в трактате «Полития» присоединяется еще несколько других не менее характерных: следить за перемещениями граждан, препятствовать их выходу за стены города, чтобы всегда знать, что делается ими, и этим постоянным надзором порождать робость в их душах, знать все, что делается в городе и государстве, держать с этой целью шпионов и шпионок, порождать раздоры и распространять клевету, восстанавливать людей против друг друга и простонародье против высших классов, содействовать всячески обеднению подданных в расчете, что забота о насущном хлебе не оставит им времени для заговоров, облагать их с этой целью высокими земельными податями и издержками на общественные постройки, занимать подданных войной, чтобы дать тем исход их запросу на деятельность, и поставить их в необходимость иметь постоянного высшего предводителя, поощрять разум женщин и свободу рабов: тех и других тирану, очевидно, нечего опасаться; и те и другие могут сделаться даже выгодными для него орудиями, а именно: жены доносами на мужей, а рабы на господ. Аристотель отмечает также ту подробность, что тираны предпочитают иметь ближайшее общение скорее с иностранцами, нежели с туземцами, первые не имеют никаких причин восставать против их власти, а вторые — их прирожденные враги. Все эти правила, которые заимствованы столько же из практики персов, сколько и из поведения Гиерона и Дионисия сиракузских, афинских, Пизистратидов и Поликрата из Самоса, могут быть сведены, говорит Аристотель, к трем основным: вносить рознь между гражданами, разорять их имущественно и вызывать в их среде упадок нравственного уровня[2].
Изображая практику итальянских тиранов и во главе их Цезаря Борджиа, Макиавелли таким же образом говорит о вероломстве, о сеянии розни между гражданами, о восстановлении богатых против бедных и бедных против богатых, об актах явной жестокости, имеющих задачей устрашение, и т. д. Подобно тому как Аристотель имел в виду построить, так сказать, кодекс тирании в Древней Греции на основании поведения обоих тиранов Сиракуз и афинских Пизистратидов, Поликрата из Самоса, Периандра, так точно Макиавелли имеет в виду не одного Цезаря Борджиа, но и таких более мелких, но еще более жестоких угнетателей своих же соотечественников, как Оливеретто из Фермо. Всего более возмущают читателя такие отрывки, как, например, следующие: «Кто думает, что при установлении новой державы необходимо овладеть новыми врагами и завоевать себе друзей, удалить противников силою или обманом, внушить к себе любовь и страх в народе, вызвать в солдатах готовность следовать за собою, упразднить тех, кто может и должен быть вредным, обновить старые порядки, быть строгим и признательным, великодушным и щедрым, рассеять неверные дружины, создать новые, удержать дружбу королей и правителей, ставя их в необходимость искать союза с ним, тот не может найти в близкое к нам время лучшего примера, чем тот, какой представляют нам поступки великого герцога» (Цезаря Борджиа). Так как этому отрывку предшествует еще следующая общая оценка: «Обозрев все его поступки, не вижу, в чем возможно упрекнуть его, наоборот, мне кажется, что я вправе поставить его в образец всем, кто благодаря удаче и с помощью чужого оружия добился верховной власти», — то может явиться мысль, что Макиавелли вполне положительно относился к Цезарю Борджиа, говоря: «Имея великую душу и высокие намерения, герцог не мог поступать иначе, как поступал». Но, сопоставив эти показания с теми, какие Макиавелли дал о Цезаре Борджиа в своих депешах к Флорентийскому Сенату, нам легко прийти к тому заключению, что он нимало не переменил своего прежнего мнения о герцоге, ни в чем не обнаруживает своих личных симпатий к нему. В депеше от 28 ноября 1502 года Макиавелли говорил, что проступки Борджиа привели его к каре и что папа Юлий II «честным образом собрался казнью Борджиа расплатиться со всеми своими кредиторами». В «Князе» Макиавелли оценивает поведение Борджиа не с точки зрения реалиста, политика, оценивающего поступки противника, признающего их ошибочными, или наоборот — признающего их безупречными. Недаром, открывая свой трактат, Макиавелли обещал рассматривать в своей книге поведение не воображаемых князей, а таких, какими они являются на самом деле.
Ближайшие современники Макиавелли не сомневались в том, что его задача лежала в верном изображении практики итальянских тиранов. Бьяджио Бонаккорси (Biagio Buonaccorsi), горячий сторонник свободы, посылая Пандольфо Беллячио копию с рукописи «Князя», до ее напечатания, пишет: «Шлю тебе маленькую работу, недавно составленную Макиавелли, о принципате5. Ты найдешь в ней коротко и ясно описанными все качества княжеств, все способы их сохранения, все обиды, ими причиненные. Эти описания сопровождаются точными данными из древних и новых историй и других полезнейших документов»[3]. Макиавелли сам говорит, что не хотел следовать примеру тех, кто рисует себе княжества и республики, никогда не существовавшие и никому неведомые, а имел в виду князя в данных условиях Италии и Европы, в которых человек, желающий во всем оставаться добрым среди злых, необходимо готовит себе гибель. Отвлекаясь от всяких соображений религиозных и нравственных, Макиавелли ставит себе одну только задачу — указать путь, каким следуют правители при упрочении своего владычества в современных ему условиях. Он отмечает также те психологические черты, какие должны быть присущи такому правителю для удачного исполнения своей задачи. Советы, которые он в конце концов преподает Медичи, далеко не из тех, какие может дать желающий подделаться к их вкусам и желаниям честолюбец-карьерист. Он учит новых сеньоров Флоренции необходимости оставить возможно большие влияния в делах за народом, воздерживаться от изменений в законах и учреждениях, не править исключительно со своими приверженцами, избегать сосредоточения власти в руках оптимата6, сторониться льстецов, не сорить народными деньгами, избегать посягательств на частную собственность, не оскорблять чести жен и дочерей, не бояться вручения оружия подданным и оказывать предпочтение гражданской милиции и народному войску. Макиавелли советует им также осторожно и умело выбирать советников и наделить их полной свободой судить и рядить по делам государства. Одним словом, Макиавелли дает князьям совет править народом при его участии, согласно с законом и справедливостью и с постоянной заботой о сохранении внешнего мира и безопасности.
Если сопоставить в этом отношении книгу Макиавелли о «Князе» с его же «Рассуждениями на первую декаду Тита Ливия», то можно прийти к тому заключению, что Макиавелли при установлении принципата озабочен был сохранением возможно больших черт республиканских порядков. При чтении «Князя» не следует забывать того места «Рассуждения на первую декаду Тита Ливия» (Кн. 1. Гл. 18), где говорится, что в республиках испорченных, в которых исчезло равенство состояний, тот, кто пожелал бы сделать опыт реформы внутренних порядков, должен прибегнуть к чрезвычайным мерам, к насилию, и с помощью его приобрести единовластие и, таким образом, перестроить порядки республики. Многие писатели уже указали на то, что и в «Рассуждении на первую декаду Тита Ливия» республиканец Макиавелли, желая опять-таки говорить не о вымышленных, а о реальных порядках, не отступает перед самыми крутыми мерами. В случае беспорядков, вызванными внутренними усобицами, пишет он, не следует отступать перед мыслью перебить (ammazzare) предводителей движения. Макиавелли жалеет, что слабость его современников, вызванная несовершенством воспитания, заставляет их считать бесчеловечными те меры, которые в древности употреблялись сплошь и рядом и которые сам он рекомендовал по отношению к восставшим против Флоренции жителям Вальдикиана (Кн. III. Гл. 27). Не следует терять из виду тех условий, в каких Макиавелли, не напечатавший при жизни своей работы о «Князе», решился представить ее с посвящением сперва Юлию, а затем Лоренцо Медичи — двум сыновьям изгнанного из Флоренции Пьеро, снова вернувшимся на родину после насильственного свержения Пьеро Содерини, пожизненного знаменосца (gonf aloniere) республики. Будучи вторым лицом после этого своего рода президента, Макиавелли не только лишен был всякой должности, но подвергнут пытке и послан в изгнание в Санкасиано. Здесь, живя без средств и посвящая свои досуги занятию политической литературой, он мечтает о том, как бы вернуться к государственной деятельности. Им овладела мысль избавить Италию от владычества иноземцев, — он уверен, что ни Медичи, и никто другой не может взяться за осуществление этого патриотического желания; несмотря на полученные им шесть ударов плетьми, несмотря на память о «вшах, похожих размерами на бабочек», и на вонь своей тюрьмы, он посвящает свою книгу членам угнетавшего его рода. Во Флоренции еще не произошло никаких существенных перемен, кроме удаления прежнего правительства. Республика стоит по-прежнему на ногах, и есть основание думать, что наследники князя Пьеро не решатся на открытый переворот в пользу принципата. Макиавелли думает, что ему не отрезаны еще все пути к возобновлению его государственной карьеры и так как он, по собственному признанию, не может думать ни о чем другом, как о политике, то он не прочь использовать написанную им книжонку in opusculo principatibus7 для того, чтобы обратить на себя внимание могущественной семьи Медичи. Посылая ее своему другу Веттори, он говорит, что в этой брошюре он углубился в свой предмет и что брошюра эта должна, вероятно, понравиться его корреспонденту.
При жизни сочинение это не было издано и появилось впервые в 1513 году8. Практические результаты, достигнутые Макиавелли, были весьма скромны. Не воспротивились тому, чтобы он сделан был историографом Флоренции, но его политическая карьера была прервана навсегда. Очевидно, те, кому поднесена была рукопись, не увидели в ней готовности Макиавелли изменить принципам его жизни и преданности республике.
ПРИМЕЧАНИЯ
правитьВпервые: Виллари П. Никколо Макиавелли и его время. М., 1914. Т. 1. С. VII—XIII. Печатается по первой публикации.
Максим Максимович Ковалевский (1851—1916) — историк, социолог и правовед, основатель Русской высшей школы общественных наук в Париже, издатель журнала «Критическое обозрение». Подробнее о нем см.: Русская философия. Словарь. М., 1995. С. 229—230 (статья Б. Г. Сафронова).
1 О судьбе издания см. примеч. 3) к работе А. С. Алексеева, с. 629 наст. изд.
2 См. примеч. 5) к работе А. С. Алексеева, с. 629 наст. изд.
3 Так в издании 1914 г.; вероятно, опечатка, ибо ниже (с. 422) М. Ковалевский пользуется общепринятым переводом названия этой работы Макиавелли.
4 Периандр, по словам Аристотеля в «Политии», «вырывая те колосья, которые слишком выдавались своей высотой, сравнял засеянное поле». Это означало, что «следует убивать выдающихся людей» (Аристотель. Соч.: В 4 т. М., 1984. Т. 4. С. 472).
5 принципат — калька итальянского principatibus — княжество.
6 оптиматы — социальное движение знати в Риме — сенаторов, высшей части всадников и спокойной части плебса, старавшееся устранить от высших государственных должностей всех не принадлежащих к ее среде с целью влиять на государственную политику против демократических реформ.
7 В небольшом сочинении о принципатах (итал.). «De principatibus» («О принципатах») — первоначальное название книги Макиавелли «II Principe». Русские переводы — «Князь», «Государь», «Монарх» — не совсем точно передают его буквальный смысл: «принцепс» — тот, кто первым захватил власть.
8 Вероятно, опечатка; первое издание «Государя» вышло в 1532 году.
- ↑ Амико Г. Жизнь Никколо Макиавелли: Комментарии историко-критические. Флоренция, 1875. Еще ранее тем же вопросом занялся в Германии Роберт фон Моль в особой статье, вошедшей в состав его трехтомной истории и литературы государственных наук.
- ↑ См. мое сочинение: Ковалевский М. От прямого народоправства к представительному. Т. 1. С. 62—63.
- ↑ См.: Амико Г. Жизнь Никколо Макиавелли. С. 459.