И. С. Аксаков
правитьПревратные понятия нашего общества об обязанностях государственной власти
правитьМы считаем необходимым остановиться несколько подольше на высказанной нами в последнем No мысли: о нашем современном общественном бессилии, развить ее подробнее и подтвердить, по возможности, примерами. Нам кажется, что сущность и важность этого недуга не только сознаются у нас недостаточно живо и ясно, — но, как можно заключить по некоторым признакам, даже совершенно ошибочно и превратно. Эти признаки следующие: во-первых, постоянное осуждение и обвинение правительства в тех случаях, когда вся вина лежит единственно на самом обществе и оно одно должно нести за нее ответственность; во-вторых, почти всеобщее у нас убеждение, что этой нашей беде, этому нашему нравственному недугу могут помочь внешние установления и распоряжения правительства, и что, надевши общественный мундир, мы станем вдруг и умны и образованы, и деятельны, и живы, и сведущи, и одушевлены искреннею любовью к благу, и обзаведемся вдруг глубокими убеждениями, сильными характерами, вообще богатым внутренним содержанием.
Обратимся к первому признаку. Вследствие нашей собственной лени и апатии, оправдываемой, впрочем, печальною историческою привычкою, мы взваливаем на правительство большую часть нам принадлежащих забот и обязанностей, и потом сами же первые порицаем его, если усилия не достигают цели, — забывая, что неизбежно присущий правительству элемент принуждения и формальной правды не может никогда заменить свободную и творческую, нравственную силу самого общества. Что выражается в этом постоянном порицании и в этом постоянном взваливании на правительство — ответственности за все про все, совершающееся в нашей общественной жизни? Ни больше, ни меньше, как признание за правительством прав и обязанностей, на которые в то же время, в отвлеченных досужих толках, мы сами предъявляем притязания, — ни больше ни меньше, как наше собственное отречение от принадлежащих нам прав и обязанностей. Невольно припоминаются слова Гоголя в «Ревизоре»: «Чему смеетесь? Над собой смеетесь!». Нам можно было бы точно так же сказать: «Кого браните? Себя браните!…».
Возьмем несколько примеров. Появится ли книга, газета, картина, оскорбляющая общественную нравственность или идущая наперекор общепринятым воззрениям, — кто первый требует запрещения, усердно доносит и всячески призывает вмешательство внешней официальной силы? Общество. Вместо того, чтоб благодарить правительство за то, что оно, не считая уже нас малолетками, предоставляет нам расправляться своими собственными силами и само воздерживается от употребления своей власти, — мы тотчас же гневаемся и негодуем, зачем правительство не избавляет нас от того, что нарушает наш мирный сон, нашу вялую негу, что будит и зовет нас к деятельности духа и мысли. Такое отношение к власти, конечно, удобно и покойно и поблажает нашей лени, — но ведь это удобство только видимое! Оно утверждает принцип правительственной инициативы в делах общественных, оно приучает наш общественный организм к бездействию, оно уничтожает всякое развитие общества, — а без общества, как мы сказали в последний раз, «бессилен народ и несостоятельно государство». — В 52 No «Сына Отечества» (30 декабря прошлого года) прочли мы статью, вообще недурную, священника Лебедева: «О духовной журналистике». В этой статье автор, между прочим, объясняет недостаток у нас хороших проповедников тем, что начальство не отличает хороших от плохих и не поощряет дар и подвиг духовной проповеди наградами. Эти слова знаменательны и выражают, кроме странного воззрения на служение церкви, то же самое неправильное понимание отношений общества к государству. Опять такой же призыв государственного вмешательства всюду! Опять отсутствие личной предприимчивости и начинания, опять незаконное требование, чтобы все совершалось через правительство, правительством и для правительства! Правительство награждай в нас любовь к Богу и ближнему, развивай талант, вселяй в нас веру и добронравность, забавляй нас, одевай, умывай, причесывай, думай, молись, сочиняй, веруй, надейся, люби, негодуй, даже наконец либеральничай за нас или поучи нас либеральничать, если либерализм оказывается нужным и полезным винтом в государственной машине! Правительство все это твори и делай, а мы будем, бездействуя, бранить, судить и рядить: — и зачем оно все это делает, и зачем не так делает! Превратные же понятия имеем мы об обязанностях государственной власти, и в странное положение ставим мы правительство подобными требованиями, отвлекая его от настоящего государственного дела и возлагая на него, несправедливо и недостойно, ответственность за наши собственные вины! Нам кажется, что иногда дают слишком много цены подобным общественным требованиям, слишком уступчивы, и напрасно не освобождаются от общественного влияния такого недоброго качества. Нам кажется, можно было бы отвечать обществу следующее: «вы хотите, чтоб правительство помогло вам остаться в вечном младенчестве и невежестве и чтоб, кроме великих, важных государственных обязанностей, на нем лежащих, оно обращало бы в государственное дело всякие ваши домашние делишки. Расправляйтесь сами, как знаете, стойте на собственных ногах: ребенок никогда не выучится ходить, если нянька не перестанет держать его за руку. Одинокое, без помощи, оно ничего не в состоянии совершить: — ему необходимы помощники; но какая же от вас помощь, если вы всю жизнь свою останетесь детьми, лентяями и невеждами?! Дело правительства только предоставить вам простор и свободу для вашего роста и развития»… Вот что, по-нашему, следовало бы и отвечать и сделать, в ответ на все порицания, протесты, оппозиции и требования!
В самом деле, какие бы ни были тому исторические причины, — настоящее положение наше довольно безотрадно. Мы по пали в какой-то безвыходный круг, — un sercle vicieux, как говоря! французы. Куда ни оглянешься — везде отсутствие общественной силы, — везде и всюду присутствие громадной, могущественной силы государственной, исполняющей в то же время должность силы общественной. Бездействие или, говоря техническим языком медицины, инерция общественного организма необходимо и неизбежно вызывает деятельность государства, которая, в свою очередь, приучает общественный организм к инерции — вредной и для общества и для государства! Повторяем: пустота, образуемая отсутствием общественной силы, не может оставаться пустотою, и потому тотчас же наполняется деятельностью силы правительственной, которая, однако, по самому существу своему, не в состоянии заменить могущество органических отправлений… Вот еще несколько примеров:
В Западно-Русском крае происходит, как известно, постоянная борьба двух народностей: польской и русской, двух начал веры: католического и православного. Полонизм и католицизм опираются в тех странах, как уже было справедливо замечено нашим сотрудником, г. Елагиным, не на правительственную власть, не на мощь государственную, — а на нравственные силы польского общества, на его патриотизм и преданность религии, на его убежденность и готовность — жертвовать состоянием и жизнью за успех своих помыслов. Русский народ стоит там — именно в Литве и Белоруссии — на низкой степени развития, и одною пассивною силою не в состоянии долее бороться с деятельностью предприимчивого, образованного, богатого, убежденного польского общества. Спрашиваем: кто должен был бы, прежде всех, явиться на помощь этому бессилию русской народности и православия: Кто должен был бы противопоставить нравственным силам — нравственные силы, убеждениям — убеждения, проповеди проповедь, — готовности самопожертвования — еще пламеннейшую готовность: Кто, за отсутствием туземного русского общества в Западном крае, или, вернее сказать, ввиду совершившегося превращения туземного русского общества в польское — кто должен был бы принесть бедному, ослабленному таковою изменою, простому русскому народу — необходимое содействие родного, просвещенного, могучего духовными силами общества? Кто, как не наше русское или великорусское общество? Ему бы следовало стать лицом к лицу с обществом польским и вступить с ним в общественную борьбу, свободную от вмешательства внешней, принудительной силы… но вместо того, что оно делает? Оно знать не знает и знать не хочет о том, что творится в Западно-Русском крае, и своим бездействием и безучастием само вынуждает правительство придавать деятельности общественной — характер государственный; оно предоставляет правительство своим собственным правительственным силам и средствам, — разумеется, недостаточным. Благодаря нашему равнодушию и апатии, правительство истощается в усилиях, большею часть невознаградимых, и все-таки не достигает результатов желанных, да и достигнуть не может, потому что действует официальною силою за нравственную силу общества.
Так, против тысячи убежденных и фанатизированных польских пропагандистов, учителей народных школ, распространяющих польское и католическое влияние, мы — общество русское — должны были бы выставить и с нашей стороны столько же или еще вдвое больше — миссионеров-ревнителей русской народности и народной веры… Но мы этого ничего, ничего не делаем; а так как делать в том краю что-нибудь да необходимо, и так как правительство не может же создавать миссионеров по указу, а сами они ниоткуда не являются, — то правительству поневоле приходится прибегать к силе принудительной, и за отсутствием русских убежденных общественных деятелей, объявлять известные убеждения обязательными для своих чиновников… Никто, кажется, не станет спорить, что вера русского народа, для России, есть прежде всего и исключительно интерес народный, общественный. Но по милости нашего, равнодушного ко всем возможным интересам общества, православие в том краю получает значение интереса чисто государственного, официального, казенного, — оберегать который одинаково обязательно для католика, лютеранина или мусульманина, если они состоят в том краю на службе. — Православные храмы в Литве и Белоруссии находятся в такой бедности, в таком виде, что подобное их состояние ложится позором на сравнительно богатую Великороссию. Но мы совершенно хладнокровно относимся к этому позору и предоставляем строить церкви в Западно-Русском крае… кому же? самому правительству!! Спрашивается, где в мире слыхано и видано, чтобы правительство строило церкви целому народу? Не говорим уже о том, что для такого предприятия не может достать никаких средств у государственного казначейства, но самый способ этой постройки, процедура этого действия, казенный характер благотворения, элемент официальности, вносимый в такое дело, которое должно быть делом любви и веры, а не «казенного интереса», — необходимость приставлять к этому предприятию чиновников, давать им награды за усердие к вере, — все это разве способно принести те живые плоды, которые бы могла и должна была бы принесть общественная деятельность? — Точно так же, и по воссоединении унии с православною церковью, государственная инициатива, вызываемая постоянным бездействием общества, — вынуждена была учредить в Западном крае «чиновников для наблюдения за православием» и поручить, сверх того, охранение интересов веры становым и исправникам!… Мы согласны, что это великое неудобство, — но кто же в том виноват? Не правительство же, которое, с своей стороны, вероятно, делает что может, и более, чего сделать не в силах: оно может поставить солдат и чиновников, и только, — но никак не проповедников, никак не людей, искренне верующих и убежденных!
Толкуем мы много о школах и доказываем, что духовенству по преимуществу принадлежит обязанность учить и просвещать русское простонародье: духовенство даже добивается этого, как своего права и чуть-чуть не исключительной привилегии. А кто же мешает ему, без всякого официального побуждения, заводить школы в селах при церквах и просвещать народ поучительною проповедью? Разумеется, никто. Многие ли священники занимаются распространением грамотности и образования сами собою? Очень немного найдется у нас примеров такой высокой личной духовной предприимчивости. Напротив того: у нас тотчас же поднялись споры и толки о материальных условиях, об унизительности и неудобствах поступать в учителя-причетники (как предлагалось проектом г. Беляева) и т. п. Отчего все это происходит? Разумеется, кроме некоторых внешних причин, главным образом — от недостатка внутренних живых побуждений, от отсутствия святого, всепобеждающего двигателя в душе, не справляющегося с удобствами и неудобствами, — как не справлялись с ними, например, английские миссионеры, проникшие недавно с христианскою проповедью в самую глубь Африки и на острова к людоедам! И что же выходит? Выходит, что дождутся священники указа, инструкций, таблиц и тому подобных официальных распоряжений: дело по указу станет клеиться не так, как бы следовало, и мы же сами начнем негодовать на притязание казенных регламентации заменить силу жизни!…
Наше общественное бессилие, вынуждая правительство к постоянной, непрерывной деятельности в сфере общественной, налагает на него какую-то правительственную обязанность — отзываться на всякий призыв, сделанный к обществу, — потому что само общество молчит; приводить немедленно в дело, своими готовыми силами, всякую полезную для общества мысль, — потому что само общество бездействует! Доходит до того, что бывает неудобно высказать во всеуслышание какое-нибудь предположение, — потому что дремота и апатия общества как раз вызовут деятельность официальных ведомств, которая, при самой искренней благонамеренности деятелей, может в некоторых случаях — дать вашей мысли совершенно не желанный вами характер… Мы, например, напечатали у себя лекции г. Кояловича о церковных братствах, и не без смущения увидели, что мысли его — уже так скоро приводятся в исполнение епархиальным начальством. Написать устав и послать указ из консистории, конечно, ничего не значит и требует времени немного, — но подобная поспешность и принудительность в деле, которое должно возникать органически и само собою — может погубить надолго самую мысль о братствах — прекрасную и плодотворную. Мы будем очень рады, если узнаем, что братство в Райгороде Киевской губернии не принадлежит к числу искусственных начальственных насаждений — но подобный случай возможен.
Убедили ли мы, наконец, читателей? Ясно ли им наше общественное нравственное бессилие?
Мы очень хорошо знаем, что такое странное положение дел может быть объяснено ходом нашей истории и всеми обстоятельствами нашего развития. Изложение этих исторических причин было бы чрезвычайно интересно, и не один раз найдет себе место в нашей газете, но надобно признаться, что мы уже слишком часто и бесцеремонно сваливаем наши личные грехи на историю, и прячемся с своею собственною апатией, за историческое оправдание. Конечно, не мы одни виноваты, но мы-то правы ли?
И так, что же делать, как быть, при этом постоянном смешении двух начал, общественного и государственного, при этом развитии — государственной инициативы, обуславливаемой бездействием общества, — и бездействия общественного, обуславливаемого постоянною, везде и всюду действующею государственною инициативою? Положение, как мы сказали, крайне невыгодное для нашего народного преуспеяния, для правильности отправлений всего нашего организма. — Эта невыгодность чувствуется и правительством, учреждающим теперь для нашего ленивого и за наше ленивое общество — разные либеральные учреждения, в которых бы последнее могло жить и двигаться. Но тут возникает вопрос: могут ли эти учреждения сами по себе возвратить нашему обществу жизнь и деятельность, или же требуется и еще нечто, без чего эти учреждения, несмотря на все усилия правительства, несмотря на весь их либерализм, не дадут самостоятельности, не освободят нашего общества от его — до сих пор чисто правительственного — характера? На этот вопрос мы будем отвечать в другой статье, а теперь заметим только, что нужно было бы, прежде всего, и обществу и правительству, убедиться в справедливости принципа — обоюдной самостоятельности и свободы. Мы, общество, можем и должны винить себя сами, — но только предоставив обществу свободу жизни и развития; только тогда вправе государство обвинять общество в недеятельности и требовать от него полного и дружного, нравственного и вещественного содействия — во всех своих начинаниях на пользу и благо Русской земли…
Впервые опубликовано: «День». 1863. N 2, 12 января. С. 1-3.