ПРАХОМЪ ПОШЛО!
правитьТрофимъ Ховринъ, крестьянинъ лѣтъ 30, худощавый брюнетъ, съ маленькою бородкою.
Домна Устиновна, жена его, 25 лѣтъ, полная, статная, очень красивая женщина.
Аксюта, сестра Домны, дѣвочка по шестнадцатому году, худенькая, болѣзненная.
Марья, мать Трофима.
Дормидонтъ Ивановичъ Чухинъ, волостной старшина.
Кошкадавовъ, волостной писарь.
Козьма Ермилычъ Еркинъ, кабатчикъ, отставной солдатъ, среднихъ лѣтъ, съ усами, безъ бороды.
Алдошка (Евдокимъ) Шмыгалевъ, мужиченко спившійся съ кругу, въ лохмотьяхъ.
Борисъ, пасѣчникъ, старикъ за 80 лѣтъ, почтенной наружности.
Аннушка, крестьянка, сосѣдка Ховриныхъ.
Иванъ Подфилый, пожилой крестьянинъ.
Панька, Сёмка, парни.
Павликъ, мальчикъ лѣтъ семи.
ДѢЙСТВІЕ ПЕРВОЕ.
правитьТРОФИМЪ. Д-да, жалко мерина, страсть жалко!
МАРЬЯ. И съ чего пала лошадь? Крѣпкая была, молодая…
ТРОФИМЪ. Отъ чемеру надо-быть!
МАРЬЯ. Охъ-охъ, и такое-то намъ таперь горе!..
ТРОФИМЪ. Какъ не горе, коль взяться нечѣмъ… Эй и лошадь была, только держи! Подъ гору, бывало, какой ни будь возъ — сползетъ не уронитъ. Али въ мятель. Дай волю, ужъ она не ступитъ съ дороги, хоть эти не видать и слѣдъ замело въ-чистую.
МАРЬЯ. Что говорить! На дорогу страсть меринъ былъ памятливъ. Охъ, батюшки-свѣты, какъ безъ него-то намъ быть!?
ДОМНА. Который день плачемся!
МАРЬЯ. Поплачешься, моя милая, коли купить не на что лошадь-отъ. Чѣмъ станемъ работать? Вотъ сѣвъ подшелъ, подъ овесъ землю метать надо. Безъ лошади какъ безъ рукъ. И такъ годъ трудный вышелъ, хлѣбушко чуть не съ Козьмы-Демьяна покупать стали:
ТРОФИМЪ. До новины дотянуть бы, а тамъ справимся. На урожай покеда виды по всему есть.
МАРЬЯ. Охъ, дитятко, далеча до новины, какъ дотянутьто? Опять подати…
ТРОФИМЪ. Подати по осени. Таперь съ чего-жъ взять? Подождутъ.
МАРЬЯ. А какъ зачнутъ требовать? Одна бѣда не ходитъ. Опять лошадь… на что купить?
ТРОФИМЪ. Пенька есть. Вотъ поденщины не сыщешь нигдѣ. Все-бъ-таки посбился маленько.
ДОМНА. Богъ дастъ, справимся. А ужъ мамушка какъ зачнетъ причитать, какъ зачнетъ, аль ни въ тоску вгонитъ, право!
МАРЬЯ [съ ироніей]. И видать, что Домнушка изъ дворовыхъ взята. Докучаетъ ей мужицкая нужда наша.
ДОМНА. Дворовые небось побольше крестьянскихъ нужду видали. Безъ земельки отъ господъ отдѣлили дваровыхъ-то. Когда тятенька померъ, мать мало билась? А свалилась захворамши, на одной мнѣ вся забота легла. Спасибо еще Борисъ пчелякъ ослобонилъ: сестренку Аксюту взялъ къ себѣ, когда мамушка померла. Сжалился надъ сиротами, дай ему Богъ здоровья!
ТРОФИМЪ. Знамо дворовымъ послѣ воли супротивъ крестьянъ не въ примѣръ было труднѣе. Ни кола, ни двора, съ копѣечки живи, да подати плати съ чего знаешь.
МАРЬЯ. Ужъ ты завсегда по Домниному разсудишь. Плохая ей жисть была? Что пустое говорить, Бога гнѣвить! У господъ она жила въ работницахъ, два цалковыхъ на мѣсяцъ жалованья брала, на всемъ на готовомъ. Плохо? Замужъ ты ее бралъ: и наряды у ней, и шуба и всего нашлось. Ну-тко на крестьянской работѣ кѣмъ дѣвкѣ добра нажить безъ отца — матери? Гдѣ?
ДОМНА. Небось дѣла на мнѣ не на два рубля лежало. Коровы, и овцы и птица. За всѣмъ я одна…
МАРЬЯ. Милая, да чужое-то не свое вѣдь: что ни случись, не гребтитъ[1], не болитъ сердце. И уходъ за чужимъ нешто тотъ, что за своимъ добромъ? Привычки хозяйской у тебя и нѣтъ, оттого и сноровки той нѣтъ. Дѣло оказываетъ, милая моя, дѣ-ло! Кажедень видимъ это на все-емъ!
ДОМНА. Пошла пилить! [Сердито шваркнула въ поставецъ посуду].
ТРОФИМЪ. Э, не люблю свары! Оставь, мать.
МАРЬЯ. Мало ли я молчала! Молчалось, молчалось, да и сказалось. Какъ быть-то? [Кланяется]. Простите старуху. Не мнѣ съ Домной вѣковать, а тебѣ, Трохимушка. Такъ-то! [Кряхтя, ноетъ возлѣ печки кадочку]. Зато она пѣсни играть горазда, забавы затѣвать мастерица. Ты вотъ не такимъ росъ, не любилъ гулянокъ, да хороводовъ, отъ дѣвокъ подальше. Бирюкомъ звали, хе-хе!.. Ну, а жену взялъ развеселую…
ДОМНА. Маху далъ, Трохимъ, оженившись не по ейному выбору. Доньку бы тебѣ пучеглазую взять: и тебѣ бы жена, и Марьѣ-бъ невѣстка, ха-ха!
ТРОФИМЪ. Да съ чего вы? Полно, говорю, пустяки врать!
МАРЬЯ. Бываетъ, Трохимушка, и промежъ бабьихъ пустяковъ правда выскочитъ. Вотъ ты — въ заботахъ, какъ слѣдоваетъ по хозяйству, къ дому приверженъ, смирный, да больше молчишь. Ну какъ жена пѣсельница да соскучится съ такимъ мужемъ-то? Ась?
ТРОФИМЪ. Ну ужъ это не ладно… такое говорить… Домну обижать зря и мнѣ мутить душу. Ты, мать, не раздоръ. Слышала? и крѣпко это слово мое…
МАРЬЯ. Трохимушка, да съ чего я говорить-то стала, съ чего?
ТРОФИМЪ. Довольно! Впередъ, чтобы не было…
МАРЬЯ. Нѣтъ, ты постой! Съ чего? Съ сердцовъ-ли за Домну, али какъ? Въ сварливыхъ не была. Знаешь. А съ того говорю, что душенька моя вся изныла. Тамъ, видишь, не такъ, въ томъ недоглядъ, а что и вовсе не сдѣлано. Нешто такъ у насъ хозяйство-то шло, вспомни! Завидовали люди, счастье-де намъ, Ховринымъ. А въ томъ и счастье все было, что батька твой и я вотъ до старости, да и ты съ малыхъ лѣтъ — работали мы не покладаючи рукъ, да обо всемъ у насъ забота была, крохи не пропадало въ хозяйствѣ. И было все ладно и довольно было всего. А такъ ли таперь?
ТРОФИМЪ. Довольно, сказалъ!
МАРЬЯ. Ну-ну какъ себѣ знаете! [Выкатываетъ въ дверь кадочку, которую мыла, и уходить сама. Домна плачетъ.].
ТРОФИМЪ. Не плачь, Домна. Ну что!.. Брюзжитъ старуха потому больше, что бѣды на насъ… меринъ вотъ палъ… Всякъ отъ нужды такъ… [Подходить къ женѣ]. А ты полно-ка!
ДОМНА [быстро отерла слезы, раздражительно]. Съ чего они прицѣпилась? Я вѣдь тоже не смолчу, ужъ не смолчу-у!.. Тоже веселье попреки-то слушать!.. Не ко двору вамъ пришлась!
ТРОФИМЪ [садится рядомъ съ Домной. Она отвернувшись, смотритъ въ окно]. Э, говорю, съ досады она. Довольно кипѣть! Помекаемъ-ка лучше какъ сбиться на лошадь. Первое кожа. Кожа хорошая, рубля три съ полтиною, а то и больше дадутъ. Пенька. На хлѣбушко было берегъ, да видно на другую потребу идти ей. Пеньки безъ малаго восемь пудовъ, ежели по три рубля, выходитъ… Ай не слушаешь ты? домна [разсѣянно]. Въ хозяйскомъ дѣлѣ тебѣ виднѣе.
ТРОФИМЪ [всталъ и отходитъ]. Точно. И говорить незачѣмъ бы… Вижу… и другое что вижу въ тебѣ…
ДОМНА. А что-жъ я?..
ТРОФИМЪ. Развѣ я укоряю? Ни Боже мой! Не укоряю ни въ чемъ.
ДОМНА. Отъ свекрови наслушалась ихъ, укоровъ-то Будетъ!
ТРОФИМЪ. Это пустое… Никому тебя въ обиду не дамъ, ни въ жисть. Знаешь. Значить, о чемъ же тутъ толковать?.. О другомъ я.
ДОМНА. О чемъ же?
ТРОФИМЪ. Сама понимай.
ДОМНА. Не вдомекъ…
ТРОФИМЪ. Примѣтно мнѣ… Кха!.. [Осѣкся. Подходитъ къ стѣнѣ]. Сито-то, ай худое у насъ? [Снялъ его и внимательно разсматриваетъ].
ДОМНА. Во-на! давно. [Встала и уходить].
ТРОФИМЪ [ударяя кулакомъ по столу]. А!.. [Отшвырнулъ сито]. Нейдетъ съ языка, хоть ты что! Не та Домна, что по началу была, давно учуялъ — не та, а сказать про это не могу ей. И этакій нравъ у меня проклятый!.. Можетъ съ того въ ней перемѣна… Иной разъ вотъ какъ приластился бы, а ждешь — сама подойди; ты подойди, а мнѣ какъ можно!.. На нее-жъ осерчаешь, словно въ чемъ виновата… Эко карактеръ, Боже ты мой!.. Ежели нѣтъ въ ней этихъ понятіевъ, чтобы нутро мое видѣть? Есть ея вина въ этомъ? — Нѣту. Какъ же тутъ быть?.. Нѣтъ, прямо надо съ ней, по душѣ, совладать съ собой надо… Повеселѣетъ вотъ какъ!.. [Просіялъ и оживленно ходитъ]. По душѣ, вѣрно!.. [Входитъ Домна съ намычкою льна для пряжи и садится на прежнее мѣсто. Трофимъ, не глядя на нее, садится рядомъ]. Ну, вотъ, Домнушка, я-я…
ДОМНА [громко зѣваетъ]. Чего тебѣ? [Трофимъ быстро всталъ и угрюмо зашагалъ во избѣ. Домна, приладивъ донце, медленно прядетъ, съ апатичнымъ выраженіемъ лица].
АЛДОШКА. Здравствуйте!
ТРОФИМЪ. Евдокимъ?! [Сухо]. Здорово. Чего тебѣ?
АЛДОШКА. Не въ гости, небось! А ужъ ты рожу скорчилъ, ха-ха! Въ гости мы тоже съ разборомъ, глядя къ кому. Сдѣлай милость!
ТРОФИМЪ. Ладно. Чего-жъ тебѣ? [Садится на давку].
АЛДОШКА. И дуракъ же я право! Какого мнѣ чорта жалѣть васъ?.. хоть-бы тебя?
ТРОФИМЪ. Стало быть жалѣючи пришелъ? Такъ!
АЛДОШКА. Потому, какая мнѣ жисть промежъ васъ, анаѳемовъ, давно бы волкомъ стать надо; а я все доберъ, все желательно какъ бы къ пользѣ произвести…
ТРОФИМЪ. Какъ не доберъ! Ну?
АЛДОШКА. То-то «ну»! Вотъ меринъ у тебя палъ. Мнѣ что? Нѣтъ думается…
ТРОФИМЪ. Думается тебѣ. Такъ. [Усмѣхнулся]. Съ чѣмъ пришелъ-то?
АЛДОШКА. Таперь лошадь тебѣ покупать не минучее. А на что? Проѣлись въ-чистую. Изъ лица посѣрѣли ажъ, погорбились съ голодухи-то. Чай тоже съ конопляной жмакой хлѣбушко печете, а то и съ матушкой лебедой? Такъ что ли, Домна Устиновна?
ТРОФИМЪ. Къ чему клонишь-то?
АЛДОШКА. А прослышамши я, что требуется телка, дай думаю — Трохиму скажу. Много у насъ телокъ продажныхъ; нѣтъ, думаю, скажу Трохиму, хотя отъ него спасиба не жди, сдѣлай милость! Не такого карактера человѣкъ…
ТРОФИМЪ. Да. А кто покупаетъ? Ты вѣдь кабатчика Еркина приспѣшникъ. Не онъ ли?
АЛДОШКА. Ха-ха-ха! Ужъ и не любишь ты Еркина. А напрасно. Положимъ, что жила онъ, облущить не дуракъ…
ТРОФИМЪ. Съ того какъ у насъ его кабакъ завелся, всѣ обнищали.
АЛДОШКА. Изничтожилъ, вѣрно. Шельма онъ, а уменъ и при деньгахъ. Нужны денежки — поклонишься, братъ, не станешь разбирать какъ нажиты. Сдѣлай милость!
ТРОФИМЪ. Значитъ ты отъ Еркина, телку мою торговать?
АЛДОШКА. Не посылалъ онъ, а самъ, узнамши, что требуется телка…
ТРОФИМЪ. Такъ-ли-сякъ, а Еркину не отдамъ.
АЛДОШКА. Дѣловъ съ нимъ имѣть не желаешь? Напрасно! Умные мужики къ нему съ нашимъ почтеніемъ, потому — сила. Съ начальствомъ пріятель…
ТРОФИМЪ. Пущай.
АЛДОШКА. Ишь какой! Недаромъ тебя «упорнымъ» прозвали. Вотъ Домна твоя добрѣе къ Еркину. Повстрѣчаетъ, балакаютъ съ нимъ, балакаютъ…
ДОМНА. Съ чего же мнѣ огрызаться, коли человѣкъ честью къ тебѣ?
АЛДОШКА. Правильно, ха-ха-ха!
ТРОФИМЪ [вставая]. Ну, некогда брехню твою слушать!..
АЛДОШКА [отступая къ двери, Домнѣ]. ЭЙ И балагуръ Еркинъ съ бабами, прахъ его возьми. Такія турусы подведе-етъ!..
ДОМНА. Глупостевъ не слыхали и слушать не станемъ. А на добрую рѣчь таковъ и отвѣтъ. Извѣстно.
АЛДОШКА. Козырь баба. Люблю! Потому, сдается мнѣ, и дастъ Еркинъ за телку вамъ цѣну та-ку-ю…
ТРОФИМЪ [сурово, подходя къ Алдошкѣ]. Ступай-ка, ступай!
АЛДОШКА [съ хохотомъ выскочилъ за дверь]. Трофимъ, тогда могарычъ. Ладно? [Захлопнулъ за собой дверь].
ТРОФИМЪ. Эко зелье, язвенный мужиченко какой! [Снялъ со стѣны шапку]. Пойтить поглядѣть, не стащилъ бы чего. И воръ-то и пьяница!.. [Уходитъ].
ДОМНА. Вѣрно, что Алдошка Кузьмой Ермилычемъ посланъ. Ужъ такъ!.. Да не телка ему нужна… Затѣйщикъ, шутъ этакій, право!.. Идешь мимо кабака, ужъ Еркинъ-те выслѣдитъ. Откуда ни возьмись, какъ листъ передъ травой — на!.. А этотъ дуралей распустилъ глотку. Правда что зелье!..
МАРЬЯ. Ишь какъ запыхалась. Съ чегой-то?
АКСЮТА. Да къ вамъ бѣгла… во весь духъ бѣгла… Дѣло есть… Домнушка, здравствуй! [Обняла и поцѣловала сестру].
ТРОФИМЪ [входя привѣтливо]. Аксюта!..
МАРЬЯ. Прибѣгла еле духъ переводитъ. По дѣлу, вишь.
ТРОФИМЪ. По дѣлу? Ахъ ты милая! Что за дѣло такое?
АКСЮТА. Я вотъ зачѣмъ: къ господамъ барчукъ пріѣхалъ… Рабочихъ въ садъ кличетъ, поденщиковъ… Ямки копать подъ древо, да дернъ подъ дорожки сымать… Полтинникъ на день, на господскихъ харчахъ… Какъ узнала, ударилась къ вамъ. И дѣдушка говоритъ: бѣги. Ступай, Трофимушка, поскорѣй, а то узнаютъ, повалитъ народъ, не возьмутъ.
ТРОФИМЪ. Вотъ спасибо! Ай да Аксюта! [Поспѣшно надѣваетъ кафтанъ и подпоясывается кушакомъ].
АКСЮТА. Работы, сказываютъ, Боже мой сколько затѣяно!.. барчукъ-то… Коли шесть денъ, и то тебѣ три рубля… И дѣдушка Борисъ говоритъ: пусть бы Трофимъ скорѣй шелъ къ господамъ-то. Право!
ТРОФИМЪ. Ну, спасибо тебѣ. Иду. [Уходите].
МАРЬЯ [Аксютѣ]. Чай рада?
АКСЮТА. Какъ не рада-то, бабушка! Въ нуждѣ вы, анъ все деньги. Рада.
МАРЬЯ [гладите ее по головѣ]. Ахъ ты касатка моя!
АКСЮТА. А ты, Домнушка, не печалься. Справитесь, Богъ дастъ. Я за васъ вотъ какъ молюсь!.. [Вынимаетъ изъ кармана платокъ, въ которомъ завязаны орѣхи]. Гостинчика. [Подаетъ ихъ Домнѣ].
ДОМНА. И-ишь! Откуда взяла? [Взяла орѣховъ и грызетъ ихъ].
АКСЮТА. У барышень была. Дали. Бабушка, орѣшковъ. [Предлагаетъ старухѣ].
МАРЬЯ. Не по зубамъ, дѣвонька. Гдѣ ужъ! спасибо тебѣ, кушай сама.
АКСЮТА. Ну, я тебѣ нагрызу. [Грыветъ орѣхи].
МАРЬЯ. Хе-хе, нагрызи, нагрызи! — Какъ у васъ на пчельникѣ-то?
АКСЮТА. Все слава Богу.
МАРЬЯ. Много колодокъ нонче дѣдъ выставилъ?
АКСЮТА. Дюжины съ три. Пчела сытая, да сильная. Шумъ въ ульяхъ-то стоить. Вотъ тебѣ, бабушка, ѣшь! [Сыплетъ старухѣ въ горсть нагрызенные орѣхи]. Нонче теплынь, играетъ пчела на солнышкѣ, а дѣдушка радъ.
МАРЬЯ. Ну, дай Богъ, дай Богъ! Борисъ мужикъ Богу крѣпкій, вотъ и задача ему. И дивное это дѣло замѣчено: не водъ пчелѣ у тѣхъ хозяевъ, гдѣ раздоръ завелся, либо что… Ишь вѣдь она, муха-то Божья! Недаромъ говорится: пчела — Божья муха, работаетъ на Святъ Духа.
АКСЮТА [пристально и грустно смотрѣвшая на Домну]. Домнушка милая! гляжу я на тебя и сердце щемитъ мнѣ. Съ чегой-то?
ДОМНА. Почемъ я знаю! Можетъ ты мнѣ бѣду сулишь. Ты вонъ судьбу, сказываютъ, гораздо угадывать. Къ цыганамъ бы тебѣ, ха-ха-ха! То-то бы денегъ ворожбой нагребла-а!..
МАРЬЯ. А ты, Домна, не смѣйся. Есть такія-то, есть… Господь умудряетъ. Вонъ въ Сныткиной живетъ одна… Такъ она, мать моя, все-те разскажетъ, да! Сболтаетъ въ ковшикѣ золу съ водою, выкинетъ на рушникъ, дастъ водѣ стечь, зола-то ей и окажетъ. И воровъ видитъ, гдѣ краденое видитъ, убійцу одново указала-а… Ничего не скрыто отъ ей. Вотъ ты и посуди!
ДОМНА. Аксюта чудная. Такой и росла. Бывало, звоны по ночамъ слышитъ, голоса, ни вѣсть что… Иной разъ такое скажетъ, что подивишься. Этакъ, дѣвка, я бояться стану тебя, право ну!
АКСЮТА [сидѣвшая, опустивъ голову, внезапно встаетъ съ подавленнымъ вздохомъ]. Прощайте!
МАРЬЯ. Куда-жъ ты, куда? Посиди съ нами, касатка.
АКСЮТА [заторопилась]. Нѣтъ, нѣтъ, мнѣ нужно. Прощайте!.. [Пошла къ двери, въ которую входитъ Еркинъ]. Ахъ! [Отступила и схватилась за грудь].
ЕРКИНЪ. Ха-ха! спужалъ дѣвчонку. Хозяюшкамъ почтеніе, все ли здоровы? [Аксютѣ]. Чего ты, глупая? [Хотѣлъ погладить ее по головѣ].
АКСЮТА [пронзительно]. Не трожь, не трожь! [Стремительно выскакиваетъ изъ избы].
ЕРКИНЪ. Недотрога какая! Какъ есть дикая дѣвочка. домна. Ужъ извините, Кузьма Ермилычъ!.. Милости просимъ… [Еркинъ садится]. Испугана еще махонькой. Мужикъ одинъ коломъ жену убилъ до смерти. На улицѣ было дѣло. Аксюта тутъ же играла въ камешки. Кровью ее обрызгало. Ну, спужалась и приключился съ нею родимчикъ. Съ тѣхъ поръ и пуглива.
ЕРКИНЪ. Вотъ оно что!.. А хозяинъ? иль дома нѣтъ?
МАРЬЯ. Ушелъ.
ДОМНА. Къ господамъ пошелъ.
ЕРКИНЪ. Не на поденщину-ль найматься? Тамъ требуется въ садъ. Слышали. Значитъ нужда, коли Трофимъ на чужой работѣ горбъ гнуть пошелъ!
МАРЬЯ. Охъ, какъ не нужда-то, Кузьма Ермилычъ! Проѣлись, а тутъ — Господь посѣтилъ — лошадка пала у насъ. Ужъ такая-то нужда-а!..
ЕРКИНЪ. Пѣсня, видно, у всѣхъ нонче одна: зубы есть, да нечего ѣсть, ха-ха! А Трофиму ко мнѣ бы толкнуться. Я-бъ подсобилъ. Поклономъ не надсадилъ бы спины Трофимъ вашъ. Да вишь, гордъ онъ, ха-ха!.. А я бы для васъ душой радъ, Домна Устиновна.
ДОМНА. Добрый какой! Словно какъ и не вѣрится.
ЕРКИНЪ [набивая изъ кисета трубочку и закуривая]. Охаяли меня передъ вами, вотъ и не вѣрите. Добраго слова мнѣ нѣту здѣсь. Знаемъ!
МАРЬЯ. Богъ съ тобой, батюшка! Нешто можно человѣка зря хаять, али какъ!.. За что про что? Худа мы отъ тебя не видали…
ЕРКИНЪ. Ну, ужъ знаемъ! Есть тутъ одинъ… Беретъ его задоръ на меня, да моченьки мало. И выходитъ шишъ изъ кармана, ха-ха!.. А я съ превеликимъ удовольствіемъ ежели подсобить… Да вотъ хоть телушку продайте. Хоша надобности не имѣю, а купить куплю, такъ и быть. Вамъ на лошадь и кстати.
ДОМНА [наклонившись надъ прялкой, въ которой что-то поправляетъ]. Трофимъ не продастъ.
МАРЬЯ. Съ чего не продать? Вотъ еще!.. Коли цѣна, да не продать!
ЕРКИНЪ. Такъ ты, бабушка, покажь телку-то. Вонъ къ окошку ее подгони, я погляжу.
МАРЬЯ. Изволь, батюшка, подгоню. Телка хо-ро-шая! гладкая, шерстка на ей словно шелкъ лоснится; природистая телка, Кузьма Ермилычъ, цѣльнымъ молокомъ поена…
ЕРКИНЪ. Полно расписывать-то! Гони.
МАРЬЯ. Погляди, батюшка, погляди! [Уходитъ].
ЕРКИНЪ [пересаживаясь на сундукъ, рядомъ съ Домной]. А Вамъ, Домна Устиновна, сестра кланяться приказала и къ намъ въ гости велѣла звать, чтобъ безпремѣнно.
ДОМНА [прядетъ, быстро вертя колесо]. Благодаримъ покорно.
ЕРКИНЪ. Это ужъ мы слыхали, да васъ у себя не видали. Вотъ въ чемъ досада! Не впервой званы, пора бы пожаловать-то. Развѣ что мужъ не пущаетъ, боитесь?
ДОМНА. Хмъ! Съ чего взяли!
ЕРКИНЪ. Охъ боитесь!
ДОМНА. Анъ не боюсь.
ЕРКИНЪ. Да ужъ вѣрно. Потому сдѣлай не по его, сейчасъ таска, ха-ха!
ДОМНА. Какъ бы не такъ! Руки коротки бить-то.
ЕРКИНЪ. До случая.
ДОМНА. И напрасно вы все!.. Трохимъ завсегда ко мнѣ ласковъ.
ЕРКИНЪ. Ха-ха-ха! Оно и видать по тому, какая жисть вамъ, этакой раскрасавицѣ!..
ДОМНА [охорашивается|. Вы ужъ наскажете!
ЕРКИНЪ. Вѣрно-съ. По всей округѣ приравнять не къ кому. Развѣ одинъ Трофимъ не доглядѣлъ этого. Извѣстно, мужикъ… Эхъ не на ту линію попали, Домна Устиновна, не за мужикомъ бы вамъ быть! Главная причина — мужику въ бабѣ что требуется? — Работница, только всего. Онъ и смотритъ на нее словно бы на скотину и обращеніе съ ней такое. Нешто у нашего брата, торговца, такое бабамъ житье? Дуй себѣ чай, да переваливайся на мягкой перинѣ. Прямо сказать — живутъ въ свое удовольствіе. Только и заботы, что имъ потрафлять.
ДОМНА. А сестра ваша съ чего же день-деньской въ хлопотахъ?
ЕРКИНЪ. То сестра!.. Да и карахтеромъ она непосѣда. — Значитъ, смѣлая вы, не боитесь Трофима?
ДОМНА [перестала прясть]. Смѣлая.
ЕРКИНЪ. Такъ-то лучше! По вашему уму иначе и быть не должно. А то разъ покорись, другой покорись, тамъ и съ волей простись. Тогда только и свѣту, что въ этомъ окошкѣ. Да… И удали, думается мнѣ, много въ васъ?
ДОМНА. Страсть!
ЕРКИНЪ. Ха-ха-ха! Важно!
ДОМНА. Веселье заслышишь, такъ тебя и подхватитъ.
ЕРКИНЪ. Словно перышко?
ДОМНА. И пѣсня въ тебѣ, ажъ вздрагиваешь, да плечи поводитъ…
ЕРКИНЪ. Какъ же плечами-то? Покажьте, Домна Устиновна!
ДОМНА. Съ чего взяли!
ЕРКИНЪ. Уважьте ужъ, что! Да ну же какая!..
ДОМНА [тихо напѣваетъ на голосъ плясовой, слегка поводя плечами].
По-сѣю лебеду на берегу,
По-сѣю… [оборвала и кокетливо на него смотритъ].
ЕРКИНЪ. Ну что же?.. Еще!.. Ну, пожалуйста!
ДОМНА. Ха-ха-ха-ха! Жирно будетъ.
ЕРКИНЪ. Ахъ и баба! Постой, именинникъ буду, вотъ какое веселье устрою для васъ! По нашимъ достаткамъ, это у насъ безъ сумнѣнія, потому все могимъ. [Придвигается]. Для этакой красавицы тоись что хошь! [Взялъ ее за руку].
ДОМНА [отнимаетъ руку]. Не трожь! Ишь какой! [Отодвинулась. Снаружи стучатся въ окно]. Вонъ телку пригнали. Глядите!
ЕРКИНЪ. А ну ее! Не глядя возьму. Сколько пожелаете, столько и дамъ. Въ задатокъ пятишницу, а остальныя сколько угодно, какъ пригоните телку. [Достаетъ бумажникъ]. Чуръ только самой вамъ пригнать. домна. Ха-ха-ха! Дожидайтесь!
ЕРКИНЪ [спрятавъ бумажникъ, встаетъ съ напряженной улыбкой]. Вотъ и Трофимъ! [Трофимъ смотритъ на него вопросительно. Пауза]. Желанный гость зова не ждетъ. Вотъ я и пришелъ, ха-ха! Али не радъ? [Трофимъ, не обращая вниманія, распоясывается, снимаетъ кафтанъ и вѣшаетъ его на гвоздь]. Можетъ ты мнѣ: милости просимъ мимо воротъ щей хлебать — такъ попривѣтствуешь гостя?
ТРОФИМЪ. Не ждалъ.
МАРЬЯ. Ну, видѣлъ телку, Кузьма Ермилычъ? Хороша?
ЕРКИНЪ. Первый сортъ.
ТРОФИМЪ. Съ чего о ней толкъ?
МАРЬЯ. Кузьма Ермилычъ торгуетъ.
ТРОФИМЪ. А! [Домнѣ]. При тебѣ Алдошкѣ сказано, что нѣтъ у насъ телки продажной?
ДОМНА. Съ чего-жъ было врать, когда есть? Вчера-съ говорено продать бы, а покупатель пришелъ — нѣту продажной?
ЕРКИНЪ. Хм-ха-ха! Такъ нѣту, Трофимъ?
ТРОФИМЪ [садясь]. Нѣтъ. [Марья развела руками].
ЕРКИНЪ. Сказалъ, словно топоромъ отрубилъ. А я съ бабами было поладилъ…
ТРОФИМЪ. У кулаковъ ужъ снаровка такая: бабъ зануздать…
ЕРКИНЪ. Точно лошадей, ха-ха-ха! Бабы — какъ ты про нихъ понимаешь? Можетъ онѣ умнѣй насъ съ тобой, бабы тѣ. По ихъ, вотъ, выходитъ: взять деньги, коли даютъ, да притомъ ежели въ одномъ карманѣ пусто, а въ другомъ ничего…
ТРОФИМЪ. Въ своихъ карманахъ считай.
ЕРКИНЪ. Въ нашихъ сосчитано. Кабы наровилъ я по вашей нуждѣ поприжать, а то, по пріятельству, настоящую цѣну дамъ.
ТРОФИМЪ. Пріятельство!? Съ коихъ поръ?
ЕРКИНЪ. Давно. Еще съ лѣтошняго года, когда ты изъ кожи лѣзъ, міръ подбивалъ, чтобы слупить съ меня за кабакъ вдвое. Триста рублевъ плачу. Мало! вдвое дери, шестьсотъ цѣлковыхъ дери! Моими деньгами вздумалъ мірскую недоимку покрыть. Ловокъ! Жалко, не выгорѣло твое дѣло-то! Выкатилъ я сходу ведра два лишнихъ, перепились, тебя же, радѣтеля, ругать стали, ха-ха!
ТРОФИМЪ. Какой ужъ толкъ, коли вино править міромъ, да всякъ только въ свою мошну носомъ тычетъ!
ЕРКИНЪ. «Смутьянъ, кричатъ, Ховринъ! Дуй его, ребята, чтобъ зря не оралъ!» Ха-ха-ха!
МАРЬЯ. И охота вамъ старое поминать!
ЕРКИНЪ. Правда что! Значитъ нѣтъ между нами пріятельства? Эко жалость какая! А я было тебя почиталъ, потому первый ты мужикъ у насъ по всему, умственный мужикъ, ха-ха-ха! Даромъ что никто слушать не хочетъ. Кто про Трофима скажетъ, что у него лобъ широкъ, а въ головѣ тѣсно? Опять и пользу свою ты понимаешь.
ТРОФИМЪ [встаетъ]. Ну, полно!
ЕРКИНЪ. Чтобы не было солоно? Тебѣ, али мнѣ? Хе-хе-хе! Ну, прощайте, хозяюшки! Разобидѣлъ, али распотѣшилъ меня Трофимъ вашъ — ужъ и не знаю. Обозначилось, напримѣръ, будто какъ онъ того… нырнулъ головой въ сваю, ха-ха!.. [Домна тихо засмѣялась]. Не тревожьте его, Домна Устиновна. Ишь онъ серчаетъ. [Съ ироніей]. Меня даже оторопь взяла…
ТРОФИМЪ [порывисто, сжавъ кулаки]. Да будетъ этому конецъ, али нѣтъ?! [Грозно шагнулъ къ Еркину].
МАРЬЯ [удерживая его]. Трохимушка!
ЕРКИНЪ [Ѣдко]. Гм! Конецъ-то? Повремени малость, отъ свово не уйдешь. Можетъ слыхалъ, пословица есть: «лошадь съ волкомъ тягалась, хвостъ да грива осталась?» Вотъ это самое на конецъ и пойдетъ. Помни! [Погрозился и пошелъ къ двери].
ДѢЙСТВІЕ ВТОРОЕ.
правитьАЛДОШКА [боязливо озираясь]. Одна ты?
ДОМНА. Одна.
АЛДОШКА. А Трохимъ?
ДОМНА. На господскій дворъ что ли пошелъ…
АЛДОШКА [вскакиваетъ въ избу и приплясываетъ, припѣвая].
Къ рѣшетѣ плыла-а,
Веретенами гребла-а!..
ДОМНА. Съ чего тебя разбираетъ?
АЛДОШКА. Празднуемъ. Именинникъ Кузьма Ермилычъ. Али не знаешь? И винца лаканулъ и студня во какой ломотъ отвалили. Съ голода оно и препорядочно хорошо. Такъ подошло — разу укусить нечего, вспухъ даже, а тутъ студень. Взыграешь, небось! — Ну-ка, собирайся, молодка, пойдемъ!
ДОМНА. Куда это?
АЛДОШКА. Догадки не хватаетъ. Вре-ешь! Еркинъ съ своими именинами тебя поздравляетъ, въ гости велѣлъ звать.
ДОМНА. Вотъ что!
АЛДОШКА. Тамъ пиръ затѣянъ — страсть! Снѣди, сласти, меды — чего-чего нѣтъ! Голодный за версту унюхаетъ. Сестра даже выговаривать Иркину стала: зачѣмъ, молъ, такую прорву денегъ на угощеніе сидишь? А онъ: чѣмъ же мы, говоритъ, Домну Устиновну поштовать станемъ? Ага! Почетъ тебѣ — Боже мой!
ДОМНА. Языкъ у тебя, вижу, мелево.
АЛДОШКА. Съ мѣста не сойти. Дура! да онъ для тебя что хошь. Этакій прямо сказать кремень, только и живетъ что въ свою кишку, а ты его всего растрепать можешь. Надо это въ понятіе взять, али нѣтъ?
ДОМНА. Нуждаюсь!
АЛДОШКА. Полно важничать, сдѣлай милость! Съ ржаной болтушки, чай, животъ подвело, а туда же!.. А онъ вотъ наказалъ какъ: ступай, говоритъ, къ Домнушкѣ, проси ее, кланяйся, въ ножки ей кланяйся… [Бухнулъ на колѣни). Чувствуешь это мое униженіе? домна. Чтобы пришла?
АЛДОШКА. Потому ему безъ тебя праздникъ не въ праздникъ. Дюже ужъ онъ на тебя обзарился, Домна. А не упросишь, сказалъ, не придетъ Домнушка, я-те удружу въ полномъ размѣрѣ. Меня, значитъ. Чуешь? Тады Алдошка клади зубы на полку. Не только по малости угостить, нюхнуть винца не дастъ. Тады прямо сказать — ложись въ канавку и помирай. [Кланяется]. Приходи, сдѣлай милость!
ДОМНА [посмѣиваясь]. Чтобъ тебѣ контовать?
АЛДОШКА [встаетъ]. Ну, дура. Говорилъ, что мужа боишься, на мое и выходитъ. А Еркинъ накинулся на меня: идолъ преображенный, кричитъ, много ты смыслишь! Ей, говорить, какое дѣло, что Трофимъ взъѣлся на меня? Плевать ей на это! Она, говоритъ, всю его глупость до ловкости понимаетъ. Да! Она говоритъ, козырь-баба, не такой подъ мужнинымъ кулакомъ шею гнуть"… Какъ расшелся-то — страсть, мой Ермилычъ! А вышло на мое. Воть-те и «идолъ преображенный»!
ДОМНА. Такъ, такъ! [Кончивъ, складывать бѣлье, подходить къ сундуку]. Что же у него — гости?
АЛДОШКА. Все поштенные, старшину ждутъ, писаря… Дѣвки скликаны пѣсни играть. Тебѣ запѣвалой. Не придешь, всѣхъ дѣвокъ разгонитъ.
ДОМНА [поднимая крышку сундука]. И тебя прибьетъ?
АЛДОШКА. А то нѣтъ? У него завсегда коротко и ясно. Сдѣлай милость!
ДОМНА. Ишь ты бѣдный! Видно идти мнѣ тебя выручать, Евдокимъ?
АЛДОШКА. И лукаво-жъ бабье это!
ДОМНА. Ну! [Роется въ сундукѣ].
АЛДОШКА. Недаромъ сказано: гдѣ чертъ не сладитъ, туда бабу шлетъ. [Озирается. Про себя]. Ишь долото какое лежитъ! Пригодится. [Взялъ его съ лавки и засовываетъ въ карманъ. Громко]. Приходи, матушка, выручи! Тамъ выпивку зададимъ за твое здоровье!..
ДОМНА [обертываясь]. Иди ужъ, иди!
АЛДОШКА. Вотъ какъ: сверхъестественную муху урѣжу, ха-ха! [Уходить].
И пойду… Тамъ пиръ, веселье, а мнѣ дома сидѣть? — Ну какъ же! Дома-то у насъ живого слова не слыхать, одно знаемъ — охаемъ… Небось всякому лестно къ Кузьмѣ Ермилычу въ гости попасть. Всякъ къ нему съ уваженіемъ… [Порывшись въ сундукѣ, достаетъ парады]. Этотъ, съ глазками платокъ надѣть, али съ разводами?.. И рѣчистъ же Кузьма Ермилычъ! Намедни: Трофимъ ему слово, а онъ десять, да такъ и рѣжетъ, такъ и рѣжетъ. Люблю! [Накинула на голову одинъ изъ платковъ и смотрится въ зеркало]. Этотъ наряднѣй кабыть… Кузьма Ермилычъ небось всѣ глаза проглядитъ меня дожидамши… Куда сережки запропастились съ каменьями? [Опять роется въ сундукѣ]. Серчай не серчай, а пойду. И правда, что разъ покорись и простись съ волюшкой… Монисты тѣ надѣть, что мнѣ въ дѣвкахъ барыня подарила. [Примѣриваетъ ихъ передъ зеркаломъ]. И хорошо же!.. Кузьма Ермилычъ говоритъ, во всей округѣ приравнять меня не къ кому. [Любуется собой]. Тоже мастеръ зубы-то заговаривать!.. Идутъ! [Поспѣшно закрываетъ сундукъ и складываетъ на его крышкѣ приготовленные наряды, прикрывъ ихъ полотенцемъ].
ТРОФИМЪ. Ну, слава Богу, раздобылъ лошадь!
МАРЬЯ. Кто далъ?
ТРОФИМЪ. Господа. Дали попахаться, овесъ отсѣять. Въ саду очень ужъ я барчуку работой потрафилъ. Ну и дали. Завтра поѣду землю метать. Славу Богу!
МАРЬЯ. Ну дай имъ Владыко небесный! У своихъ посовался туда-сюда — нѣту помощи.
ТРОФИМЪ. Сами пашутъ. Тоже пчелякъ Борисъ деньгами обнадеживаетъ. Говоритъ, достану тебѣ купить лошадь. Пеньку, значитъ, на хлѣбушко продадимъ.
МАРЬЯ. Вотъ и еще! Мы съ печалью, а Богъ съ милостью. Такъ-то вотъ!
ТРОФИМЪ. Таперь, Домна, на поправку пойдетъ. [Ласково взглянулъ на жену. Она, не измѣняя позы, смотритъ въ окно]. И куда это долото завалилось? Искалъ-искалъ!.. Не видала ты, Домна?
ДОМНА. Нѣтъ.
ТРОФИМЪ. Кажись ВЪ избѣ было… [Ищетъ долото, поглядывая на жену]. Я все наша Домна кабыть въ печали…
МАРЬЯ. Съ того, какъ ты знаться съ Еркинымъ не велѣлъ, и я замѣчаю: то-ли серчаетъ она, то-ли еще что — Богъ ее знаетъ!
ТРОФИМЪ. А что ей Еркинъ?
МАРЬЯ. Спроси. «Онъ, говорила, какъ добрый человѣкъ къ намъ, деньги какія давалъ за телку, а мы вонъ какъ отблагодарствовали»!
ТРОФИМЪ. Да.
МАРЬЯ. А я тогда и таперь то же скажу: не нашенское дѣло встрѣвать. Хозяину виднѣе какъ быть надо.
ТРОФИМЪ. Окромя всего прочаго, то одно взять: за что, скажутъ люди, Еркинъ намъ благодѣтельствуетъ, когда всякаго, какъ липку, ободрать норовитъ? Объ этомъ подумала?
ДОМНА [сняла платокъ и повязывается другимъ, яркаго цвѣта]. Онъ на раззаводъ племя торговалъ телку.
ТРОФИМЪ. Какой раззаводъ! Пустое.
МАРЬЯ. Ты, Домна, куда обряжаешься?
ДОМНА. Въ гости. [Искоса взглянула на мужа и надѣваетъ передъ зеркаломъ монисты].
МАРЬЯ. Къ кому?
ДОМНА. Къ добрымъ людямъ… на именины.
МАРЬЯ. Ужъ не къ Еркину ли? Именинникъ онъ нонче.
ДОМНА [взглянувъ на мужа, надѣваетъ сережки]. Сестра его звать приходила.
МАРЬЯ. А такъ вотъ ты куда? [Выразительно смотритъ на Трофима. Пауза]. И пойдешь?
ДОМНА. Пойду.
МАРЬЯ [сыну]. Чего-жъ ты глядишь?! Сбей съ нея шлыкъ-то, да за косы, дуру! Образумь! Противъ твоей воли идетъ. Дай острастку хорошую!
ДОМНА [накинувъ на плечи «шаль», смѣло подходитъ къ мужу]. Бей! [Трофимъ опустилъ голову и отвернулся. Домна схватила пальтишко и уходитъ, бросивъ Марьѣ насмѣшливый взглядъ].
МАРЬЯ. Вотъ хорошо, вотъ прекрасно! Супротивъ сдѣлала, накось! А ты хоть-бы слово!
ТРОФИМЪ. Тебѣ на зло она, въ обидѣ… Шлыкъ сорви, за косы!.. Э, Не совалась бы! [Зашагалъ въ волненіи].
МАРЬЯ. Такъ, такъ! Эхъ Трохимушка, пытала она тебя, пытала-а! Убирается, нѣтъ-нѣтъ и взглянетъ: какъ ты? А видитъ, что ты ничего, послабляешь, сна смѣлѣй, да смѣлѣй. И вывернулась къ тебѣ: бей, молъ! учуявши, что нѣтъ въ тебѣ на нее силы. [Трофимъ остановился]. Небось, не подскочилабъ, кабы трепку ждала. А то ишь фрёй какой выкатила! Таперь идетъ, да посмѣивается. И-ихъ!.. Ступай вороти! Не удержишь за возжи, за хвостъ не поймаешь. Ступай, говорю, вороти дуру! [Трофимъ ринулся къ двери и ушелъ]. Ахъ, Владыко небесный, ишь что затѣяла! Страху не знаетъ, вотъ что. — «Ней!» Ишь вывернулась! Ну я-бъ те, любезную, поучила! такую-бъ тебѣ выволочку задала… [Трофимъ медленно возвращается]. Одинъ?!
ТРОФИМЪ. Не срамить же ее при народѣ!.. На улицѣ народъ… Праздникъ.
МАРЬЯ. А какъ она тебя осрамитъ?.. Ой, вороти, да поучи хорошенько, на предбудущее время чтобъ помнила!
ТРОФИМЪ. Кулакомъ добра не вобьешь. Да и не по мнѣ это… [Сѣлъ и опустилъ голову на руки].
МАРЬЯ. Значитъ, дѣлай она что желательно? Ну, нѣтъ, Трохимъ. И ей во вредъ, и тебѣ въ грѣхъ, потому долженъ ты жену въ разумѣ соблюдать. По Домнину нраву, да своевольству, нешто можно ей волю? Бѣда ей въ волѣ-то. Да! А поучить ее — станетъ шелковая. Жену прибить — что щи посолить, Трохимушка. Посоломъ они сладки бываютъ. Вѣрь мому слову.
ТРОФИМЪ. Опять ты свое!.. Вида не покажу, что обидно мнѣ, вида!.. Послѣ битья ужъ что за любовь!..
МАРЬЯ. Напрасно. Иную бабу изъ послушанья сохрани Богъ выпущать; а въ рукахъ она хороша и свѣкуетъ хорошей. Да тебѣ ли не покориться, Владыко небесный! За такимъ мужемъ крѣпко женѣ жить, что у Христа за пазухой. А гордъ ты, Трохимушка, гордъ!
ТРОФИМЪ. Подлащиваться не стану, либо-что… Хоши по любви по моей вотъ какъ: въ гробъ за нее лягу, за Домну!
МАРЬЯ. Нешто понимаетъ она это? Эхъ, Трохимушка, не такая любовь ей нужна, милый ты мой!
ТРОФИМЪ. А какая-жъ?
МАРЬЯ. Веселая, да угодливая; чтобы смѣхъ, игра, да чтобы на красу ея любовались. Погляди, сколько разъ на день она къ зеркалу подбѣжитъ. И сбить Домну съ пути способнѣе всякой другой, особливо ежели въ веселый часъ, потому въ весельи она вся тутъ, все позабудетъ и нѣтъ ей отъ глупостевъ удержу. Опять другая къ дѣлу привержена, забота дурь выбиваетъ, а Домну, по лѣности ея, не къ тому клонитъ. Гдѣ ужъ!.. А ты приструнь ее, забери въ руки-то…
ТРОФИМЪ. Ну оставь, не учи. А первѣе всего — не раздорь. Кабы ты не раззадорила Домну, не ушла-бъ она къ Еркину.
МАРЬЯ. Все же я выхожу виновата. Эхъ, Господи! [Уходить]
ТРОФИМЪ [всталъ]. Ужъ какъ ты, Домна, этимъ меня обидѣла-а и сказать нельзя какъ!.. Точно, нѣтъ во мнѣ силы на нее, правда… Да что и возьмешь силой-то! По мнѣ не люба жена въ страхѣ… А ужъ кабатчика этого… тоись, какъ червя бъ раздавилъ!.. [Приглядывается въ окно, встревожился]. Никакъ ко мнѣ старшина!.. и писарь съ нимъ… Что за оказія?.. Ну, это недаромъ… тутъ не безъ каверзы!
ЧУХИНЪ [важно входитъ, не отвѣчая на поклонъ Трофима]. Подати!
ТРОФИМЪ. Подати?! Да съ чего же таперь, Дормидонтъ Иванычъ?.. Какъ передъ Богомъ, нечѣмъ отдать. Опять лошадь у меня пала, работать не на чемъ. По осени отдадимъ.
ЧУХИНЪ [разсаживается]. Слыхали мы разговоры эти. На то, на се деньги есть? Жену наряжать есть, а на подати нѣту? Знаемъ мы васъ, канальевъ. Распустились до того, ни какихъ способовъ нѣту. А я слышать ничего не хочу. Начальство велитъ взыскать подати, и взыщу.
КОШКАДАВОВЪ. Наистрожающій приказъ, на точку вида поставлено.
ЧУХИНЪ. И взыщу, потому я должбнъ побуждать… Лѣтось Игнашку порютъ, а у него въ кулакѣ деньги зажаты. Не отдавалъ, анаѳема, покуда мочи было терпѣть. Вотъ вы каковы на отдачу, канальи. Подати!
ТРОФИМЪ. Яви божескую милость, Дормидонтъ Иванычъ, потерпи! Малость справлюсь, отдамъ. На другихъ больше недоимки засѣло…
ЧУХИНЪ. Что ты мнѣ другими-то тычешь! Въ своемъ я правѣ требовать, али нѣтъ? Упорный ты мужикъ, вотъ что!
КОШКАДАВОВЪ. Вѣрно!
ЧУХИНЪ. И брешешь, что нечѣмъ платить. Поискать — живо найдется. Къ примѣру, телка. Тебѣ за нее сколько давали? Не знаю я, думаешь? а поешь — денегъ нѣтъ. Васъ, канальевъ, только послушай, развѣсь уши-то!
ТРОФИМЪ [усмѣхнулся]. Экъ нужна Еркину телка моя!
ЧУХИНЪ. Подати нужны. Слышалъ? А ты рыло-то посконное не вороти, не скаль зубы! Избаловался въ отдѣлку народъ!
КОШКАДАВОВЪ. Отъ послабленія все.
ЧУХИНЪ [возвышая голосъ]. Укціонъ, когда такъ. Все опишу и продамъ. Коли ты способовъ не находишь, да еще рыло воротишь — кончено: укціонъ!
ТРОФИМЪ. Ну, а лошадь на что я куплю? Али мнѣ въ конецъ разориться? Самъ знаешь, Дормидонтъ Иванычъ, можно ли по крестьянству безъ лошади. Слава Богу, завсегда справны были. Неужли же за мною застрянетъ? Пособьюсь, говорю, отдамъ. [Кланяется]. Богомъ прошу, потерпи!
КОШКАДАВОВЪ. Давалъ Еркинъ деньги, нѣтъ заломался, а таперь клянчитъ.
АЛДОШКА. Знаться мы съ Букинымъ не желаемъ, вотъ что! А Домна у того же Еркина сидитъ, винцо попиваетъ, да пряничкомъ заѣдаетъ, ха-ха!
ТРОФИМЪ [Алдошкѣ]. Уйди!
АЛДОШКА. Не къ тебѣ я, къ Дормидонту Иванычу.. [Низко кланяется старшинѣ]. Онадысь, какъ пришелъ къ нему Еркинъ, онъ его рру-гать!.. Ты, говоритъ, кровопивецъ, изничтожилъ насъ всѣхъ. И старшина, говоритъ, твою руку тянетъ. Такой же. Оба міроѣды вы, говоритъ, разбойники!..
ЧУХИНЪ [вставая]. Ка-акъ?! Вотъ ты какъ обо мнѣ понимаешь?!.
ТРОФИМЪ. Обносныя рѣчи.
АЛДОШКА. Старшина, говоритъ, разжился на насъ, когда намъ способіе вышло отъ земства. Сыта, говоритъ, свинья, а все жретъ…
ТРОФИМЪ. Да брешешь ты! Слова про старшину не было сказано! Брешешь ты, пьяница безсовѣстный! Вонъ, говорю!
АЛДОШКА [вырывается]. Къ Дормидонту Иванычу я, сдѣлай милость! [Чухину]. Лопни мои глаза, коли вру! Онъ не одному Еркину, онъ и инымъ прочимъ говорилъ то же.
КОШКАДАВОВЪ. Точно былъ слухъ.
ЧУХИНЪ. Такъ-то ты про начальство? Бунтовать?!
ТРОФИМЪ. Ужли же, Дормидонтъ Иванычъ, ты въ самомъ дѣлѣ вѣришь ему? Стыдъ и совѣсть человѣкъ потерялъ. Всякъ его за такого знаетъ. Первый воръ, первый каверзникъ и пропойца. И такому надо мной вѣру давать?!
АЛДОШКА. Послѣдняго и собаки рвутъ. Говори, говори'!
КОШКАДАВОВЪ. И мнѣ Еркинъ сказывалъ, что Трофимъ про Дормидонта Иваныча поносныя слова говорилъ.
АЛДОШКА. Ага!
ТРОФИМЪ. Значитъ вы съ Еркинымъ и пропойцей этимъ противъ меня заодно? Значитъ, подвохъ? Такъ и знать будемъ!
ЧУХИНЪ [кричитъ]. Какъ заодно? Съ кѣмъ я заодно?!
ТРОФИМЪ. Э, коли на то пошло, всю правду скажу. Да, заодно! Подручникъ твой Еркинъ, прячешься ты за него, а кровь изъ народа вмѣстѣ сосете. Народушко безъ хлѣба скудается, лебеду ѣстъ, а твой Еркинъ что? За безцѣнокъ все у насъ позабралъ: кожи, пеньку, овецъ, поросятъ, бабьи холсты, одежу, все! Чуть не задаромъ къ нему волокутъ и деньги у него-жъ пропиваютъ. Разоръ! На этихъ, что ободраны Еркинымъ, ты подати терпишь, потому самъ разорилъ, потому общая съ Еркивымъ торговля у васъ и общій кабакъ…
ЧУХИНЪ [задыхаясь отъ гнѣва]. А, такъ-то!.. Писарь, пиши бумагу!.. [Трофиму]. Бунтовщикъ, оскорбитель начальства!.. Я-те прроизведу!.. [Писарю]. Въ волостной судъ пиши… [Трофиму]. Я тебя сокрощу-у!..
КОШКАДАВОВЪ. Все обозначимъ, какъ слѣдоваетъ. [Достаетъ изъ кармана чернильницу, изъ книги перо и бумагу и начинаетъ писать].
АЛДОШКА. Ну, Трофимъ, и пропишутъ же тебѣ! Небо съ овчинку покажется, ха-ха-ха!
ЧУХИНЪ [Трофиму]. Въ Сибирь, каналью! Знаешь ты это? Приговоръ обчества и въ Сибирь! Закатаю!
ТРОФИМЪ. Что мудренаго! За ведро вина міръ тебѣ какой хошь приговоръ дастъ.
ЧУХИНЪ. Молчать!
АЛДОШКА. [Трофиму]. А еще сбирался старшину учесть съ писаремъ, галдѣлъ что, молъ, деньги мірскія растратили. Учтутъ тебя, погоди! Какъ вжикнутъ березою!..
КОШКАДАВОВЪ. Ха-ха-ха!
ТРОФИМЪ [схватываетъ Алдошку за шиворотъ и выталкиваетъ въ дверь]. Провалиться тебѣ, подлюга! [Черезъ распахнувшуюся дверь въ сѣняхъ видна Домна].
ТРОФИМЪ [отшатнулся]. Домна!
АЛДОШКА. [Проталкиваетъ ее въ избу]. Покажись, покажись, ха-ха-ха!
ДОМНА. Оста-авь! [Смущенная, прислонилась къ стѣнкѣ у двери].
АЛДОШКА. Пьяненькая, да румяненькая!.. Мужу отъ Еркина гостинчика принесла, ха-ха-ха! [Чухинъ и Кошкадавовъ громко захохотали. Трофимъ отвернулся и закрылся руками].
ДѢЙСТВІЕ ТРЕТЬЕ.
правитьТихо… пчелку, каждую козявку слыхать, а вверху все шумитъ, все шумитъ!.. Вѣтеръ въ листвѣ играетъ, ишь какъ макушки качаются… Хорошо!.. А небышко синее-синее!.. Тамъ Господь. Какъ дѣдушка сказалъ мнѣ вчерась?.. «Облачается Господь небесами, опоясывается зорями…» И все видитъ онъ, все!..
БОРИСЪ. Вотъ ты гдѣ!.. Ай спала?
АКСЮТА. Нѣту, дѣдушка. Думала.
БОРИСЪ [опускается возлѣ нея на траву]. Думала? И все-то ты думаешь, дитятко, одна, да одна! Чтобъ на селъ побывать, попѣть, да поиграть съ дѣвками. А то думаешь, тихая, невеселая… Что хорошаго?
АКСЮТА. Какія пѣсни! Горе тамъ… голодуха.
БОРИСЪ. Да, прогнѣвался Царь небесный на насъ. Противно Ему стало супротивъ свого рода христіанскаго. Развратился народъ. Во всѣхъ частяхъ дурныхъ дѣловъ прибыло. Страху Божьяго нѣтъ. Вотъ праздникъ нынче, былъ я у церкви. Пустуетъ храмъ Божій, не сталъ народъ ходить Богу молиться. А которые придутъ, такъ обрядятся, да дружка на дружку поглядываютъ. Какая въ церковь обряда? Господь приметъ и въ лохмоту… Да, супротивъ прежнихъ временъ совсѣмъ, совсѣмъ разница. [Грустно задумался].
АКСЮТА [приподнялась. Съ оживленіемъ]. И такъ мнѣ ихъ жалко, такъ жалко!..
БОРИСЪ. Лютуетъ надъ людьми горе-то. Правда. А ты зачѣмъ такъ ужъ тосковать, моя дѣвонька! Не очень къ сердцу примай… Не по лѣтамъ ты думчива. Съ того вотъ и хворенькая такая.
АКСЮТА. И всѣхъ мнѣ жальче Трофима.
БОРИСЪ. Да! ходила къ нему?
АКСЮТА. Ходила.
БОРИСЪ. Наказывала, чтобы ко мнѣ побывалъ?
АКСЮТА. Сказала, чтобъ безпремѣнно.
БОРИСЪ. То-то! Я деньжонокъ ему раздобылъ. Старшина податьми нажимаетъ. Да ничего, выручимъ.
АКСЮТА. Спасибо, дѣдушка миленькій! Все сказала. А онъ только рукой махнулъ… Онъ такой сталъ… скучный, молчитъ, губы бѣлыя, сжаты… [Заплакала].
БОРИСЪ. Съ чего ты, ясочка? Полно!
АКСЮТА. Охъ, чуетъ мое сердце невзгоду!.. Домнушка моя, что ты дѣлаешь, что дѣлаешь ты?!
БОРИСЪ. Полно, Аксюта, полно-ка! Этакъ ты совсѣмъ изведешься. Мнѣ-то каково будетъ? Тоже и дѣда вспомни коли. Безъ тебя облѣсѣлъ бы я, закорявѣлъ. Въ лѣсу надъ человѣкомъ знаешь сила какая. А ты душевьку мою что солнышко грѣла. [Гладить по ея головѣ]. Значитъ дорога ТЫ мнѣ, ась?
АКСЮТА [ласкается къ нему]. Не стану, дѣдушка, тосковать. Только бы Домнушкой не сухотиться, вотъ какъ повеселѣю!
БОРИСЪ. Да! что у нихъ съ Трофимомъ вышло такое?
АКСЮТА. А видишь ли… [Вздрогнула и вскочила].
БОРИСЪ. Чего испужалась?
АКСЮТА. Кабатчикъ. [Убѣгаетъ за пасѣку].
БОРИСЪ [поднимаясь]. Этого зачѣмъ нелегкая принесла, прости Господи! [Пошелъ къ пасѣкѣ].
ЕРКИНЪ [входя справа]. Здорово, старикъ!
БОРИСЪ [обертываясь]. Здравствуй.
ЕРКИНЪ. Ну, какъ твои пчелы? берутъ?
БОРИСЪ. Помаленьку.
ЕРКИНЪ. Пущай ихъ стараются. Медъ у тебя куплю.
БОРИСЪ. Свой у меня покупатель, всегдашній.
ЕРКИНЪ. Али брезгуешь нами, ветхій человѣкъ, а?
БОРИСЪ. Зачѣмъ брезговать! Не понадобится мому покупателю, можно и другому продать.
ЕРКИНЪ. Ну, а не слыхалъ ты, пріѣзжалъ ли кто садъ сымать у господъ? Иду снять хочу.
БОРИСЪ. Не слыхалъ. [Входитъ на пасѣку].
ЕРКИНЪ [смѣясь]. Ну, а голову лошадиную за коимъ чертомъ тугъ нацѣпилъ?
БОРИСЪ [въ воротцахъ]. Тутъ не чертъ… Знать дѣло нужно! тамъ и говорить, а то какъ разъ надъ собой посмѣешься. Видишь что: первую пчелу изъ-за моря принесъ въ посохѣ своемъ Никола-угодникъ. И посадилъ онъ пчелу ту въ такую-жъ вотъ лошадиную голову. И развелась пчела въ головѣ той и пошла, матушка, у насъ по Рассеи. Такъ вотъ! Кабы это ты зналъ, не поминалъ бы нечистаго и зря бы не гоготалъ. И выходишь ты совокъ, да не ловокъ, хе-хе!.. Ступай себѣ съ Богомъ, ступай!
ЕРКИНЪ. Тоже балагуръ, старый хрычъ! [Уходитъ влѣво]. Борисъ [усмѣхаясь ему вслѣдъ]. Эхъ ты сахаръ!
АКСЮТА [на пасѣкой, тревожно]. Дѣдушка!
БОРИСЪ. Аинька?
АКСЮТА. Трофимъ… Ушелъ этотъ?
БОРИСЪ. Ушелъ.
АКСЮТА. То-то! Трофимъ идетъ. [Указала вправо и уходить].
БОРИСЪ. Онъ и есть. Трофи-имъ!
ТРОФИМЪ [очнулся отъ задумчивости]. А?!
БОРИСЪ. Идешь на меня и словно не видишь. Здорово!
ТРОФИМЪ. Ай къ тебѣ я? [Осмотрѣлся]. Точно, пчельникъ. [Снялъ шляпу, поклонился и пошелъ дальше].
БОРИСЪ. Куда-жъ ты, куда?! Вѣдь ты ко мнѣ шелъ?
ТРОФИМЪ. Нѣтъ, я такъ… Ненарокомъ къ тебѣ вышло.
БОРИСЪ. Экъ ты какой! Я-жъ Аксюшу посылалъ. Ты прійти посулился.
ТРОФИМЪ. А, признаться, запамятовалъ.
БОРИСЪ. Э-эхъ! Какъ же, посылалъ! Сядемъ-ка тутъ. [Садится на пень]. Посылалъ, паря; нужно побалакать съ тобою. А ты мимо… Чудакъ! Ну же, садись!
ТРОФИМЪ. О чемъ балакать-то? [Нехотя садится на камень].
БОРИСЪ. Да ужъ найдемъ!
ТРОФИМЪ. Докука.
БОРИСЪ. Докука тебѣ? Гмъ!.. И кто жалѣючи съ тобой, по душѣ, опять же докука?
ТРОФИМЪ. И жалѣетъ кто — докучаетъ, все одно какъ тѣ, что смѣются.
БОРИСЪ. Съ кручины точно — бываетъ этакъ-то… Особливо коли человѣкъ въ горѣ Господа позабылъ. А помолишься, и въ сердцѣ просвѣтлѣетъ твоемъ и мысли прояснѣютъ. А безъ этого, какъ въ темномъ лѣсу человѣкъ. И зачнетъ его лѣшій водить, того гляди доведетъ и до худа. Такъ-то, Трофимъ. Ну, а про горе твое слыхалъ. И крѣпко пожалѣлъ я тебя; а пуще за то, что на все, сказываютъ, рукой ты махнулъ. Нѣтъ чтобъ усилиться, какъ бы справиться поскорѣе.
ТРОФИМЪ. Не въ утѣху.
БОРИСЪ. То-то и плохо! А въ работѣ знаешь какъ? Подними-ка ее во всю мочь, гляди сколько досады, обиды и думъ негожихъ уйдетъ въ нее, братъ! Анъ и полегчаетъ.
ТРОФИМЪ [угрюмо]. Пробовалъ. Нѣту спокоя.
БОРИСЪ. Ну!?
ТРОФИМЪ. Одна дума… клиномъ засѣла…
БОРИСЪ. А ты осиль себя, какъ учу. Послушай старика. Было время, старики міру и разумъ, и правду и помощь указывали.
ТРОФИМЪ [раздраженно]. Было. И міръ имъ держался. Не то таперь. Ты одинъ изъ такихъ, а прочіе какіе есть старики обмельчали, да никто ихъ слушать не станетъ. Міромъ таперь горланъ, да нахалъ верховодитъ, какой-нибудь Еркинъ, али Алдошка пропойца.
БОРИСЪ. Правда. Другая перемѣна во всемъ. Охъ и волокитный народъ сталъ!
ТРОФИМЪ. Больше потому, что въ разстройствѣ. А справно бы жить, и пьянства было бы меньше, міроѣдовъ и всякаго зла.
БОРИСЪ. Опять міроѣды, да дранье судомъ волостнымъ — нешто къ добру? Пуще народъ загрубѣетъ… Охъ-охъ! Слышалъ и у тебя съ старшиной что-то вышло?
ТРОФИМЪ [встаетъ]. А!.. Тошно вспомнить!
БОРИСЪ. Какъ же ты ему сгрубилъ-то, Трофимъ? Былъ ты мужикъ разсудительный, обходительный, а тутъ накось!
ТРОФИМЪ. Въ горячемъ часѣ человѣкъ безъ вина пьянъ. Главная причина — обида, подвохъ! Не заѣсть, не заспать той обиды! Лучше даромъ объ этомъ и говорить!
БОРИСЪ. Все-жъ-таки съ покорствомъ жить надо, на все добрый отвѣтъ надо имѣть…
ТРОФИМЪ. И все-то у васъ, стариковъ, поклонъ, да покорство!.. [Сломилъ вѣтку]. Тутъ горло перервать въ пору, а ты… [Изломалъ вѣтку въ куски и далеко отбросилъ ее отъ себя].
БОРИСЪ [встаетъ встревоженныя]. Помилуй Богъ, что ты?.. Полно-ка, полно! Богъ терпѣлъ, да и намъ велѣлъ. Вотъ что, Трофимушка. А съ старшиной, съ податьми какъ-нибудь сладимъ. Раздобылъ денегъ-то. Ну, пойдемъ на пчельникъ ко мнѣ. Угощу, чѣмъ Богъ послалъ, потолкуемъ и денегъ возьмешь.
ТРОФИМЪ. Спасибо, дѣдъ. А лучше того… отпусти ты меня.
БОРИСЪ. Ну, вотъ! Съ чего взялъ? Пойдемъ-ка, пойдемъ! [Взялъ его за плечо]. Много кой о чемъ нужно намъ побалакать. А ты не упорствуй, такъ со старикомъ не годится, не хорошо. Пойде-емъ! [Уводитъ его на пасѣку].
ДОМНА. Не видать… Тутъ ему съ барской усадьбы идти. Садъ, вишь, снимать пошелъ… До всего дѣло, глаза завидущіе!.. И съ самыхъ его именинъ не видѣлись мы. Идешь мимо кабака, нѣтъ чтобы встрѣтить, какъ прежде!.. И съ чего носъ задралъ? Что такое воображаетъ въ себѣ?.. Невидаль!.. Сказать бы — серчаетъ? Нѣту причины… Ума не приложу. [Вспыльчиво]. Ну и шутъ бы съ тобой! Нѣтъ, думается, ажъ досада грызетъ. Иной разъ къ сердцу подкатитъ… Приди онъ — кажется-бъ въ глаза наплевала… [Быстро смахнула руками набѣжавшія слезы. Приглядывается]. Никакъ онъ?.. Подумаетъ — дожидаю… Грибы ищу… [нагнулось и ищетъ ихъ]. На пчельникъ шла И ищу… [Искоса взглянула на дорожку] Идетъ. [Безпечно запѣла, продолжая, нагнувшись, искать грибы].
ЕРКИНЪ [про себя]. Домнушка!.. Гмъ!.. Али соскучилась? Такъ-то способнѣе, коли вашего брата безъ вниманія оставлять. [Къ ней]. Наше почтенье, Домна Устиновна!
ДОМНА. Кузьма Ермилычъ!.. Откуда? Вотъ не чаяла повстрѣчать!
ЕРКИНЪ [въ сторону]. Врешь! [Къ ней]. По ягоды, что ли? домна. Что вы, какія ягоды теперь! Къ сестренкѣ на пчельникъ шла… Ну, березовики попались…
ЕРКИНЪ. Березовики. Гмъ! Что же, станемъ вмѣстѣ искать?
ДОМНА [кокетливо]. Ха-ха! Съ вами наищешь!
ЕРКИНЪ. Это ежели дѣвка съ парнемъ, ну, точно, наищутъ немного. А намъ съ вами не очень что бы… [Безучастно]. Какъ живете-съ?
ДОМНА. Съ вашихъ именинъ такое у насъ завелось!.. Ужъ и жалѣла-жъ я, что пошла!
ЕРКИНЪ. Прибили?
ДОМНА. Глупость какая!
ЕРКИНЪ. Всяко бываетъ. Иной разъ ту бабу и бьютъ, которая эту амбицію имѣетъ въ себѣ, ха-ха-ха! Что же «завелось-то» у васъ?
ДОМНА [надулась]. А такъ… хмурость.
ЕРКИНЪ. Сердятся, значитъ, за вашу провинность? Такъ-съ! А вамъ бы заслужить постараться. Лукавству бабъ не учить. Анъ мужъ и опять съ лаской.
ДОМНА. Нуждаюсь!
ЕРКИНЪ. Эге-ге! Въ такомъ разѣ, кому антиресъ, мелкимъ бы бѣсомъ предъ вами… Кха!
ДОМНА. И любите вы зубы чесать!
ЕРКИНЪ. Посмѣхъ тѣшитъ, зубы чешетъ, а дѣла не спортитъ. Ништо-бы! Слободному человѣку, у кого это баловство на умѣ, таперь обаполо васъ самое способное дѣло, ха-ха!
ДОМНА. Плюнуть на эти ваши слова, да уйти!
ЕРКИНЪ. Ну, вотъ! Я объ васъ понятіевъ благородныхъ. А если что вольнаго говорю, такъ на послѣдяхъ это, потому слободу догуливаю, жениться хочу.
ДОМНА [ѣдко усмѣхнулась]. Часъ добрый!
ЕРКИНЪ. Старшина невѣсту сватаетъ. Боже мой, краля какая! До васъ не дойдетъ, а тоже не изъ послѣднихъ. Въ посаженыя пойдете ко мнѣ?
ДОМНА [зорко посмотрѣла на него и усмѣхнулась еще]. Часъ добрый, Кузьма Ермилычъ! [Медленно пошла въ глубину лѣса].
ЕРКИНЪ [про себя]. Лакома баба, страсть! А надо повременить, потому, по лукавству своему, сейчасъ къ мужу подобрѣетъ, ежели что… А таперь онъ сунься попробуй! [Домна, отойдя, остановилась и обернулась. Къ ней]. Покорно просимъ въ посаженыя-то! [Поклонился и уходитъ].
ДОМНА [выходя къ авансценѣ]. Такъ-то ты?.. Дура я, дура! [Грозитъ ему вслѣдъ]. Погоди!.. И я-жъ надъ тобою потѣшусь!.
АКСЮТА. Домнушка, ты опять съ нимъ!
ДОМНА [досадливо]. Съ къ-ѣмъ?
АКСЮТА. А съ кабатчикомъ. Издалеча примѣтила, стоите, балакаете…
ДОМНА. Повстрѣчались. Что-жъ съ этого?
АКСЮТА. А Трофимъ-то какой сталъ?!
ДОМНА. Чего ты ввязываешься, дѣвчонка ты глупая? Не хватало, чтобъ ты еще выговаривать стала! Дрянь ты этакая, право ну!
АКСЮТА [бросается Домнѣ на шею]. Домнушка, не серчай, милая, не серчай на меня ради Бога! Жалѣючи, любя говорю, и тебя и Трофима любя. Измучилась я, какъ пошли нелады у васъ, сердце мое изныло! Какъ не говорить-то мнѣ, Домнушка? Какъ же молчать?
ДОМНА. Ай рехнулись вы всѣ? Да что я дурного сдѣлала, что? Къ Кузьмѣ Ермилычу въ гости сходила, только всего. И Боже мой свара какая! Трохимъ волкомъ глядитъ… Войдетъ — словно камень на душу навалится. Терпишь-терпишь и такое-то разберетъ зло!.. А свекровь знай зудитъ да зудитъ, и охаетъ-то и вздыхаетъ!.. Охъ, и опостылѣли! И домъ и всѣ вы опос-ты-лѣли мнѣ-ѣ!
АКСЮТА. Да вѣдь ворогъ Еркинъ Трофиму-то. А ты въ гости къ нему и сейчасъ съ нимъ… Ужли-жъ не обидно Трофиму?
ДОМНА [съ большимъ раздраженіемъ]. Какъ же я — законъ позабыла, иль что? Тьфу пристали! А коли съ сердцовъ на мени Трохимъ носъ повѣсилъ, такъ мнѣ даже смѣшно. Черезъ бабу, ха-ха! Пуще онъ хмурится, пуще меня досада беретъ.
АКСЮТА. Души онъ не чаетъ въ тебѣ, а ты вотъ какъ!..
ДОМНА. Да что ты смыслишь въ этихъ дѣлахъ-то, блаженная? Суется въ совѣтчицы! Я ли ему жена, другая ли будь, ногтя мово не стоющая, все-бъ такой былъ.
АКСЮТА. Очерствѣла душа твоя къ мужу. Съ того и пылишь и говоришь такъ… Охъ, Домнушка, на погибель ведешь ты его и сама идешь на погибель. Чуетъ мое сердце бѣду! [Заплакала].
ДОМНА [презрительно]. Заголоси еще! [Повернулась уйти|.
АКСЮТА. Обошелъ тебя Еркинъ…
ДОМНА [обернулась; вызывающимъ тономъ]. Ну, Обошелъ!
АКСЮТА. Значитъ милъ, если…
ДОМНА [перебиваетъ]. Милъ!
АКСЮТА. И пойдешь ты изъ-за него на грѣхъ и на срамъ…
ДОМНА [пылко]. И пойду, пойду, да! На все пойду! Мнѣ чтобы жисть была, а не канитель, какъ у насъ. Пойду куда душа клонитъ, на все! [Пошла въ глубину сцены]. Опостылѣли, право!
ТРОФИМЪ [про себя]. Вотъ что-о!
АКСЮТА [бросилась за Домной]. Бога побойся, что говоришь ты! Опомнись, Домнушка, милая!.. [Скрылись обѣ].
ТРОФИМЪ [выходитъ, пошатываясь изъ пасѣки и грузно садится за пень. Пауза]. «Куда душа клонитъ»! [Лицо его искривилось усмѣшкой]. Все прахомъ, все!.. [Опустился всѣмъ тѣломъ и поникъ головой].
БОРИСЪ [выходитъ изъ пасѣки. Удивленно]. Трофимъ!.. Я думалъ — ушелъ, а ты здѣсь?! [Наклонился къ нему]. Что попритчилось тебѣ? Ай не по себѣ?.. [Качаетъ его за плечо]. Трофи-имъ!
ТРОФИМЪ [вдругъ сталъ и выпрямился во весь ростъ]. На, дѣдъ, твои деньги. Спасибо! [Отдалъ ихъ и пошелъ прочь].
БОРИСЪ. Какъ?! Куда-жъ ты?.. Возьми же, вѣдь нужны!
ТРОФИМЪ. Ничего мнѣ не нужно таперь! Прахомъ все! [Уходитъ. Борисъ въ недоумѣніи развелъ руками].
ДѢЙСТВІЕ ЧЕТВЕРТОЕ.
правитьМАРЬЯ [входитъ изъ глубины справа и, кряхтя, несетъ на коромыслѣ деревянныя ведра съ водой]. Охъ, господи помилуй!
АННУШКА [входить справа, по сю сторону половня]. Здравствуй бабушка!
МАРЬЯ. Здорово, родная!
АННУШКА. Чтой-то ты сама съ ведрами? Трудно. Дай пособлю!
МАРЬЯ [спуская ведра на землю]. И то трудно, родная. Охъ, ссадила меня поясница съ ногъ долой! Моченьки нѣтъ.
АННУШКА. А сама ходишь по воду! Невѣстка что же твоя? Ай у нея руки отсохли?
МАРЬЯ. Не поминай лучше!
АННУШКА. Да права. Статочное ли дѣло старухѣ во всякую работу идти! А она чего гладкая, Домна? Проклаждаетси, руки сложимши? Мужъ послабляетъ.
МАРЬЯ. На свою головушку нослабляетъ-то. Что будешь дѣлать!
АННУШКА. Мово бы Аксена ей, стала бы опасаться, небось. У насъ не догляди что касаемое по хозяйству — такого леща влетитъ! Такъ вотъ и Домну бы! Не стала бы свекровь спину гнуть подъ ведрами-то. А то вездѣ ты, да ты, мученски мучаешься.
МАРЬЯ. Въ послѣднія попала на старости лѣтъ. Словно пришибленная стала какая
АННУШКА. И чего Трохимъ смотритъ?.. [Марья махнула рукой]. И все-то у васъ позапущено, плетень завалился, крыши раскрыты стоятъ…
МАРЬЯ. Все прахомъ пошло, мать моя!.. Къ прежнему житью нашему прировнять — легко ли, скажи? Охъ-охъ-охъ!
АННУШКА. Справно жили, что говорить! Хлѣбъ завсегда довольный, боровьевъ даже выкармливали…
МАРЬЯ. А таперь? [Опять махнула рукой]. Въ мысляхъ стала мѣшаться, милая моя. Вотъ до чего! Впередъ и не загадываешь. Боязно. Ночью раздумаешься такъ-то, нападетъ на тебя страхъ, да такой страхъ, что лежишь точно скованная, руки не поднять. А ужъ съ Трохимомъ что сталось!..
АННУШКА. Да, ажъ сѣдиною прошибло. Увидала я, такъ и ахнула! Слышно рѣшеніе ему вышло изъ волости, къ наказанію приставить…
МАРЬЯ [залилась слезами]. Какъ услыхалъ онъ про это, голубчикъ мой, альни трясъ его взялъ… Охъ, подвели лиходѣ-и!
АННУШКА. Еркинъ, сказываютъ, судьевъ угощалъ, чтобы подвести Трохима подъ розги. Жила собачья! [Старуха горько плачетъ]. А Трохимъ, вишь, не хочетъ въ волость идти…
МАРЬЯ. И не пойдетъ. [Силится поднять ведра].
АННУШКА. Сёмъ я снесу.
МАРЬЯ. Спасибо, касатка. Свои не жалѣютъ, такъ хоть чужіе. [Аннушка подняла коромысло себѣ на плечо]. Охъ и сонъ мнѣ нынче привидѣлся!..
АННУШКА. Дурной?
МАРЬЯ. Вижу я, милая, змѣиную голову, да большущую, примѣрно съ аршинъ. Лежитъ она отрублена у насъ въ хатѣ. Съ шипами, съ колючками, а глаза что огонь. И нужно мнѣ будто изъ той головы мозги взять, стереть калачъ съ ними и съѣсть…
АННУШКА. Ишь вѣдь что! [Медленно пошли черезъ сцену налѣво].
МАРЬЯ. Гляну я на нее, такъ меня альни морозъ позакожей пройметъ. Какъ подступиться? А нужно. Только вдругъ эта самая голова скокъ на меня. Я ка-акъ крикну! Съ тѣмъ И проснулась. [Ушла].
АННУШКА. [Уходя за нею]. Не хорошъ сонъ, не хорошъ!..
ЕРКИНЪ [вышелъ изъ лѣсу, осмотрѣлся; подходитъ ближе въ овину и смотритъ вправо]. Гдѣ-жъ запропалъ Алдошка, лохматый песъ?.. А мнѣ Домну, чтобъ безпремѣнно нынче добыть. Съ того, какъ повстрѣчались въ лѣсу, лѣзетъ она мнѣ въ башку и шабашъ. Вотъ вѣдь глупость какая!.. И то сказать; ужъ и баба! [Прищелкнулъ языкомъ]. Прежде опаска брала, потому Трофимъ ежели что — хуже чорта. Ну да недолго у меня нагуляешь, голубчикъ! упрячу!.. [Глядитъ въ ту же сторону]. Вонъ и Алдошка… Ишь ноги волочитъ, словно на поденщину. [Машетъ къ себѣ рукой]. Къ водкѣ собачьей рысью небось!.. [Громко]. Ну-жъ скорѣй! [Алдошка входитъ]. Идетъ не идетъ!
АЛДОШКА [съ усмѣшкою]. А тебѣ не терпится?
ЕРКИНЪ. Ну?
АЛДОШКА. Выглядѣлъ.
ЕРКИНЪ. Гдѣ-жъ она?
АЛДОШКА. Въ огородѣ сидѣла.
ЕРКИНЪ. Дѣлала что?
АЛДОШКА. Нѣтъ, такъ сидѣла. Надо полагать, о тебѣ думала, ха-ха-ха!
ЕРКИНЪ. Языкъ-то не распускай!
АЛДОШКА. Ну, сталъ за плетнемъ, окликнулъ. Молчитъ. Я громче: «Домна, аль ты оглохла?» — Молчитъ. Взялъ, да камешкомъ запустилъ, прямо въ плечо ей. Спужалась. Ну, подранилъ. — «Чего тебѣ?» спрашиваетъ. — Такъ молъ и такъ, Кузьма Ермилычъ изсохъ по тебѣ…
ЕРКИНЪ. Смотри, какъ бы ты у меня не изсохъ! Чучело.
АЛДОШКА. Ха-ха-ха! Ну, «дожидаетъ говорю, иди».
ЕРКИНЪ. Что же она?
АЛДОШКА. «Незачѣмъ» сказала и уходитъ. Я опять: «очень, молъ, видѣть желаетъ. За овиномъ стоитъ, мошною звенитъ…»
ЕРКИНЪ. Дуракъ! [Замахнулся на него палочкой]. Сказывай толкомъ.
АЛДОШКА. Ха-ха! Ну, буду толкомъ. — «Очень, говорю ей, проситъ Кузьма Ермилычъ, чтобы пришла, потому надобность».
ЕРКИНЪ. Ну?
АЛДОШКА. Къ черту послала.
ЕРКИНЪ. Туда тебѣ и дорога. Пошелъ!
АЛДОШКА. Сдѣлай милость! Я сполнилъ свое, значитъ — косушка. Главная причина — не тебѣ бабъ смущать. Развѣ смамонишь какую… А Домна не очень чтобы!..
ЕРКИНЪ. Много ты смыслишь! [Повертывая иго за плечи указываетъ вправо]. А энто идетъ кто?
АЛДОШКА. Ахъ, въ ротъ-те шило! и то она. Ну, ставь, значитъ, полштофъ.
ЕРКИНЪ. Чтобъ духу твоего не было, не то капли не дамъ!
АЛДОШКА. Ушелъ я, ушелъ! [Побѣжалъ за овинъ, выглядываеть изъ-за него; вида, что Еркинъ смотритъ въ противоположную сторону, крадется по стѣнкѣ и прячется въ овинъ чрезъ окно].
ЕРКИНЪ. Иди, иди, лебедка моя!.. И лицемъ, и походкой и статью — всѣмъ взяла. Важнецъ баба!
ДОМНА. Ну, чего тебѣ? зачѣмъ звалъ?
ЕРКИНЪ. У, гнѣвная какая! Даже спужала. Въ бровяхъ туча, изъ глазъ молніей палитъ… А вѣдь хорошо такъ, ей-ей!
ДОМНА. Зачѣмъ?
ЕРКИНЪ. Позвалъ-то? А соскучившись значитъ, ну и любя. Чего никогда не бывало, стало мои мысли путать: Домна, да Домна въ нихъ… Эге, вижу, дѣло-то вонъ означаетъ какое!..
ДОМНА. Мысли путать! Ха-ха! [Пошла прочь].
ЕРКИНЪ. Постой ты! куда? [Нагналъ и удерживаетъ]. Коли за намеднишнее серчаешь… Посмѣялся, что сбираюсь жениться…
ДОМНА. А нужно!
ЕРКИНЪ. Питалъ я тогда, въ какомъ то-есть ты расположеніи ко мнѣ состоишь, потому какъ вижу, что тебѣ судьбу мою порѣшить, и выходило мнѣ дѣйствовать въ существѣ…
ДОМНА [перебиваетъ]. А такъ порѣшу, что кончено все и весь сказъ! И чтобъ не тревожить меня… и не срамить, какъ нынче Алдошкой. Затѣмъ и пришла. [Повернулась уйти].
ЕРКИНЪ. Алдошка гдѣ ни шляется, а мнѣ около вашего двора не идетъ. Опять же Алдошка въ кулакѣ у меня, потому и послалъ. А чтобы тебя не тревожить — отчего же? Это мы съ своей амбиціей можемъ… [Съ усмѣшкой]. Значить, съ Трофимомъ поладила?
ДОМНА. Молчи ты ради Христа!.. Трохимъ… Тоже не каменная… Таперь онъ поглядывать сталъ — вотъ-вотъ ножемъ полоснетъ… [Пугливо озирается]. И ступай ты отселева, ради Христа ступай! И такъ про насъ сплетки…
ЕРКИНЪ. А чего тутъ стоять? Пойдемъ въ лѣсъ.
ДОМНА [замахала руками]. И-и нѣтъ, нѣтъ!
ЕРКИНЪ. А я еще за смѣлость тебя полюбилъ. Ужли ты какъ другія прочія бабы? [Порывисто]. Эхъ, Домнушка, и заживемъ мы съ тобой!.. Кому сережки припасены? [Вынимаетъ изъ кармана завернутый въ бумажку серьги и развертываетъ ихъ]. Плохи? Такъ и горятъ! [Суетъ серьги ей въ руки]. Носи.
ДОМНА [не беретъ ихъ]. Не нужно мнѣ.
ЕРКИНЪ. Вотъ не нужны! То ли будетъ, постой! [Вдругъ обнялъ ее и поцѣловалъ].
ДОМНА [вырываясь]. Оставь! Ему свое, а онъ вонъ что!.. Безстыжіе глаза, право!
ЕРКИНЪ [подбоченился]. А коли въ полномъ размѣрѣ она во мнѣ, любовь эта? Ну?
ДОМНА. Оставь, Кузьма Ермилычъ, меня, дай одуматься! Перепуталось въ головѣ, никакого мнѣ нѣтъ спокоя… На всякіе лады поворачиваетъ и такъ и сякъ — не знаю какъ быть. И дома-то опостылѣло, и Трохима жалѣешь, и страхъ-то беретъ и себя клясть зачнешь… Ноетъ въ тебѣ, словно душу вонъ тянутъ, заливаешься — плачешь… А то сидишь, точно безчувственная какая. Громъ надъ головою вдарь — не шелохнешься…
ЕРКИНЪ. А я тебя сразу на линію произведу. Ужъ повѣрь!.. Не ладно балакать вотъ здѣсь, на виду. Пойдемъ! [Взялъ ее за руку и отступаетъ къ лѣсу].
ДОМНА [уперлась]. Не пойду. Глупостевъ не хочу и не хочу!.. И слушать не стану.
ЕРКИНЪ. Насчетъ этого ты завсегда въ своемъ правѣ. Зачѣмъ глупости? Говорю на линію произведу. Развѣ тебѣ своимъ умомъ разобраться? Бабій умъ, что коромысло: и криво, и зарубисто и на оба конца. Сама говоришь — тошно. А я тебѣ такую першпективу устрою — малина! [Домна въ задумчивости отрицательно покачала годовою. Онъ взялъ ея руку]. Ужъ такъ! Достоимся здѣсь того, что увидятъ. Никакъ парни идутъ…
ДОМНА [съ испугомъ, отнимая руку]. Гдѣ?
ЕРКИНЪ. А вонъ! Идемъ, говорю, увидятъ! [Уводитъ ее въ лѣсъ вправо].
АЛДОШКА [высунувшись изъ овина, провожаетъ ихъ взглядомъ, потомъ выскакиваетъ]. Ха-ха-ха-ха! Охъ, чтобъ васъ! чуть не pазорвало со смѣху, ха-ха!.. Ахъ ты, сошка корявая! Ну, дѣла-а!.. [Громко]. Эй, ребята!.. Панька, подь поскорѣй!.. швыдче идите! Оказія! Ха-ха-ха! Ай да Еркинъ!
ПАНЬКА. Чего ты гогочешь, какъ тотъ?..
АЛДОШКА. Ребята, волкъ овцу уволокъ [махнулъ на лѣсъ]. Еркинъ Домну.
СЕМКА. Ну?!
АЛДОШКА. Вотъ те и ну! Ступай погляди.
СЕМКА. Давай ихъ, ребята, травить. Вотъ будетъ потѣха!
ПАНЬКА [Семкѣ]. Развѣ Алдошка въ соображеніе примаетъ? У него срыву.
АЛДОШКА. Эхъ вы! У голыша тоже душа. Такъ, аль нѣтъ?
ПАНЬКА. Такъ что-жъ?
АЛДОШКА. А то, что Еркинъ итого въ расчета, не беретъ, жила собачья. Куда!
ПАНЬКА. Не уважаетъ тебя?
СЕМКА. Ономянсь шею накостылялъ.
АЛДОШКА. Уваженье! Ты доброе слово имѣй. Иной разъ вотъ какъ его требуется, альни душа тоскуетъ. Да! А тебѣ замѣсто того обида. Проглоти-ка! Онъ куражится, чертъ, вотъ и ожгу. Охъ, и ожгу!.. Слушь, ребята, мы вотъ сдѣлаемъ какъ… [Продолжаетъ тихо, съ жестикуляціей. указывая на лѣсъ. Парни обступили его. Всѣ сгрупировались у половыя].
АКСЮТА. Ты, дѣдушка, поговори Домнѣ. Меня она и слушеть не хочетъ, серчаетъ. Поговори, родимый! Тебя всякъ послушаетъ.
Борисъ. Да ладно ужъ, ладно!.. Хотя по мнѣ немного въ ней толку, въ Домнѣ твоей… Значитъ, ты въ лѣсу ихъ видѣла, съ Еркинымъ-то?
АКСЮТА. Въ тотъ день, какъ Трофимъ къ тебѣ приходилъ.
БОРИСЪ. Возлѣ пчельника?
АКСЮТА. Недалечко.
БОРИСЪ. Охъ, надо быть запримѣтилъ онъ ихъ… Деньги-то маѣ швырнулъ!..
АКСЮТА. Что ты?
БОРИСЪ Да ужъ вѣрно. Эхъ-ма! [Поровнялись съ овиномъ]. Вонъ и хата Трофима. [Алдошка и парни громко захохотали].
АКСЮТА [въ страхѣ прижимается къ старику]. Слышалъ? (Остановились].
БОРИСЪ. Что за шумъ, за веселье такое?!. Народъ… [Алдошка, увидѣвъ пришедшихъ, указалъ за нихъ и всѣ трое захохотали опять].
АКСЮТА. Дѣдушка, страшно мнѣ!
БОРИСЪ. Погоди. Ребята, что у васъ тутъ?
АЛДОШКА [подскочилъ къ нему]. Ты лѣсомъ шелъ, никого не видалъ?
БОРИСЪ. Нѣтъ.
ПАНЬКА. Домнушку не встрѣчалъ?
БОРИСЪ. Никого не встрѣчалъ.
СЕМКА [Панькѣ]. Чудакъ! Нешто они на дорожкѣ станутъ стоять!
БОРИСЪ. Кто они? Про кого вы?
АЛДОШКА. А Домна съ кабатчикомъ.
АКСЮТА. Ахъ!
ПАНЬКА [Сёмкѣ]. Глянь, Аксюту какъ громомъ вдарило!
АКСЮТА. Дѣдушка, пойдемъ!.. пойдемъ искать ихъ, родимый!.. [Ломаетъ руки]. Охъ, Домнушка!.. Охъ, милая ты моя!.. Пойдемъ поскорѣй! [Тащить Бориса къ лѣсу].
БОРИСЪ. Да постой! Зубоскальство гляди, а ты и повѣрила. Надо знать кого слушать…
АЛДОШКА [парнямъ]. Не вѣритъ! [Борису]. У нихъ эта музыка еще здѣсь зачалась, до лѣсу. Тутъ обнимались, тутъ цѣловались!.. Я въ овинѣ сидѣлъ, чуть не лопнулъ, ха-ха! [Панька и Сёмка захохотали].
АКСЮТА. Домнушка, что ты надѣлала!! [Въ рыданіяхъ упала Борису на грудь].
БОРИСЪ [обнимая ее]. Чего смѣетесь, чего грохочете, озорники непутевые? Ишь заржали! Пошли-ка, пошли отсюдова! Ну! [Аксютѣ]. Эхъ, да полно, касатка, не надрывайся ты такъ!
АЛДОШКА. Вонъ и Трохимъ. [Указалъ влѣво]. Въ самый разъ!
ПАНЬКА. Пущай поищетъ жену-то, ха-ха!..
ТРОФИМЪ [на Алдошку съ парнями]. Что за сборище? Вонъ!
АКСЮТА [стремительно бросилась къ нему]. Трофимушка, не ходи! миленькій, не ходи!.. Злые они… осрамятъ… Не ходи-и!
АЛДОШКА. Сдѣлай милость! Не мы срамимъ, а жена.
ТРОФИМЪ [отстраняя Аксюту, которая, судорожно ухватившись за него, не даетъ идти]. Ка-акъ? Что сказалъ?
АЛДОШКА [попятился]. Очень просто, что видѣлъ, то и сказалъ. Въ лѣсъ Домна ушла съ кабатчикомъ.
СЕМКА. Ягоды искать.
ПАНЬКА. А то въ гулючки играть, ха-ха! [Алдошка и парни сбились въ кучу].
ТРОФИМЪ [внѣ себя, вырываетъ изъ половня колъ и заноситъ его надъ годовою обѣими руками]. Пикни — убью!!
АКСЮТА [съ раздирающимъ крикомъ упада на землю]. Въ крови колъ, въ крови!!
БОРИСЪ [Трофиму]. Брось колъ-отъ! Испугана она… [Наклоняясь къ Аксютѣ, чтобы ее поднять]. Эхъ, Господи!
АКСЮТА [вскакиваетъ въ ужасѣ]. Уби-ли! [Схватившись за голову, убѣгаетъ влѣво].
БОРИСЪ [спѣшитъ за нею]. Опять о земь вдарилась! Эхъ, уходятъ мою дѣвочку!.. [Ушелъ].
АЛДОШКА [отошедшій съ парнями подальше]. Слышь, ребята, колокольцы звенятъ. Трофимъ, надо быть къ тебѣ, право къ тебѣ.
ПАНЬКА. Становой.
АЛДОШКА. Старшины колокольчикъ, не становой. Знаемъ. Судъ волостной пріѣхалъ къ нему.
СЕМКА. Поглядѣть! [Торопливо уходитъ вправо].
АЛДОШКА. Трохимъ, чѣмъ это пахнетъ-то? Сейчасъ розги-и…
МАРЬЯ [вся дрожитъ и еле выговариваетъ слова]. Трохимушка.. Старшина… старшина!..
АЛДОШКА. Ну такъ! Говорю: наказывать. Звали въ волость, не шелъ… Произведутъ, сдѣлай милость!
МАРЬЯ. Трохимушка… тебя зовутъ… тебя, мой родимый!.. Разбойники они!.. Охъ, за этимъ они, злодѣи!.. [Бросилась къ сыну съ рыданіями].
ТРОФИМЪ [отстраняя ее]. За этимъ?.. Чтобъ я надругаться надъ собой далъ?!. Аспиды!.. Ищите-жъ… [грозится коломъ], ищите меня!! [Большими шагами пошелъ къ лѣсу].
МАРЬЯ [побѣжала за нимъ съ голосьбой]. Трохимушка, кудажъ ты, куда?!
ДѢЙСТВІЕ ПЯТОЕ.
правитьДОМНА. Ахъ, Аксюта, Аксюта! Сокрушила ты меня, сестричка родимая!.. [Заплакала]. Вспомню — такъ и зальюсь… [Утираетъ глаза фартукомъ]. Не пережила мово сраму… Загубила я тебя, окаянная!.. Даже боязно къ могилкѣ ея подойти… [Задумалась и тяжело вздохнула]. Надѣлала я дѣловъ!..
ЕРКИНЪ. Опять!.. Коли носъ вѣшать у меня, да ревѣть, не очень намъ это по нраву. [Пошелъ за стойку и убираетъ на полкахъ].
ДОМНА [встала. Торопливо]. Не буду, не буду!
ЕРКИНЪ. Горница не метена, со вчера соръ; а намъ бы гулянки. [Сердито гремитъ пустою посудою].
ДОМНА. Сейчасъ подмету. [Проворно взяла въ углу вѣникъ и подметаетъ полъ].
ЕРКИНЪ. Опять стирка вчерась… Нѣтъ чтобы сестрѣ подсобить. Руки сложимши сидимъ.
ДОМНА. Я бы за мѣсто нее и на рѣчку пошла. Нешто лѣзь? Да стыдно. Увидятъ — «вонъ, скажутъ, Домна пошла солдатовы рубахи стирать». Засмѣютъ.
ЕРКИНЪ. Ничего стыднаго нѣту. Въ работницахъ живешь у меня, вотъ и все. Мужъ коли пропалъ, не съ голоду-жъ тебѣ помирать! А послѣ того, какъ случился поваръ, хата и добро ваше сгорѣло, куда было дѣться? Свекровь къ дочери уѣхала жить, а тебѣ куда? — И пошла въ работницы ко мнѣ, потому какъ должна ты прокорму себѣ искать и пристанища. Гдѣ же стыдъ?
ДОМНА [вымела соръ за порогъ и ставитъ вѣникъ въ уголъ]. Развѣ-жъ не знаютъ люди, какъ было у насъ?.. и мужъ отчего убёгъ и все?.. Мало сраму на мнѣ?
ЕРКИНЪ. Онъ отъ дёрки въ бѣгахъ. Бунтовщикъ. Постой поймаютъ, эй и зададутъ ему перцу!.. Управимся!.. Туда же бунтовать, пакля нечесаная!.. Ужъ эти, кои послѣ воли повыросли — и народъ же! Безъ страха, безъ почтенія, передъ начальствомъ шапки не ломятъ, анаѳемы! Драть ихъ, канальевъ, дррать!.. Такой и Трофимъ. Да чертъ съ нимъ, пущай бы пропалъ, подохъ гдѣ-нибудь!
ДОМНА. Бога ты не боишься, Кузьма Ермилычъ!
ЕРКИНЪ. Разговаривай у меня! Я тебѣ не Трофимъ. Ай не знаешь? [Выколачиваетъ о стойку золу изъ трубки]. Желательно жить въ удовольствіе, должна ты мнѣ всячески потрафлять, слово мое почитать должна.
ДОМНА. Да вѣдь только и мыслей, чтобъ тебѣ угодить. Господи! кажется битой собаки послушнѣй. Даже дивлюсь на себя. Только и надо — добромъ бы ты со мною, да лаской, а ты… [уныло]. Другія таперь у тебя пошли рѣчи.
ЕРКИНЪ. Касаемое ласки мы что-жъ? — завсегда можемъ, даже препорядочно — хорошо, потому баба-ти… гмъ!.. ниче-то! [Закурилъ и ласково на нее смотрятъ].
ДОМНА. Клиномъ моя жисть-то сошлась…
ЕРКИНЪ [обнялъ ее]. Дура! Тебѣ бы все миловаться, да пустяки; а у меня сколько дѣдовъ, расчетовъ въ головѣ! На все соображеніе положить нужно, потому доходъ не живетъ безъ хлопотъ. — Ну?.. [Поцѣловались]. Добрая-то баба — какъ? въ работѣ ей быть по уши, а ты на иной складъ, не тѣмъ голова набита. Въ тебѣ къ дѣлу нѣтъ того вниманія, потому дѣлаешь одно, а думаешь о другомъ, мысли-то съ галками летаютъ твои.
ДОМНА. Точно, что мысль безпокойная… Завсегда было.
ЕРКИНЪ. Успокою, небось!.. Ну нечего растобаривать-то! Нащипи лучины, да наставь самоваръ. Живо!
ДОМНА. Сейчасъ. [Уходить].
ЕРКИНЪ [беретъ старыя, засиженныя мухами счеты]. И вѣрно, что не мужицкой она породы. Мать въ дворовыхъ была. Ну обаполо господа, баловники извѣстные!.. [Сѣлъ за столъ, прикинулъ на счетахъ, стряхнулъ итогъ и нетерпѣливо бросилъ счеты на лавку]. Сказываютъ, видѣли нынче Трофима… Кузнецъ, вишь, чѣмъ-свѣтъ видѣлъ его въ Кощеевомъ верху, у колодца… Можетъ и враки… А объявится, сцапать его въ тотъ же часъ. Скрутить и безъ промедленія въ темную… Да покрѣпче запоръ!.. А тамъ въ Сибирь заслать, потому неровенъ часъ… Сходу ведра три вина, катай, братцы, приговоръ: Трофима за безпокойство и бунтъ — въ Сибирь ха-ха-ха! Дормидонтъ Иванычъ живо мнѣ это сварганитъ. А тамъ въ крестьянское присутствіе смазку, чтобъ безъ задержки… [Всталъ съ озабоченнымъ видомъ]. Нынче-жъ съѣздить къ старшинѣ по этому дѣлу.
ПОДФИЛЫЙ. Какъ же, Кузьма Ермилычъ, отдашь одёжу-то?
ЕРКИНЪ. Какую?
ПОДФИЛЫЙ. А закладъ-то?
ЕРКИНЪ. Экій ты, братецъ, невнятный! Вчерась сколько разговора было, а ты опять. Просрочилъ. Какая-жъ тебѣ отдача? Уговоръ позабылъ? Съ тѣмъ деньги браты, чтобы отдать въ срокъ.
ПОДФИЛЫЙ. Стало намъ раздѣтымъ ходить?
ЕРКИНЪ. Твоя забота. Я съ деньгами не набивался. Ты же въ ногахъ валялся — просилъ: дай Христа ради мучицы купить, съ голоду помираемъ.
ПОДФИЛЫЙ. Приносилъ же я деньги твои. Вотъ бери, а одёжу отдай.
ЕРКИНЪ [не беретъ денегъ]. Просрочилъ.
ЕРКИНЪ. Тебѣ чего, шишъ?
ПАВЛИКЪ. Тятька за водкой пьисьяль.
ЕРКИНЪ. А давешній полштофъ или выпили?
ПАВЛИКЪ. Усё.
ЕРКИНЪ. Гости у васъ?
ПАВЛИКЪ. Нѣтути. Мамуску бьеть!.. [Подаетъ Кркину мѣдныя деньги].
ЕРКИНЪ [считая]. Сбилъ да поволокъ, альни брызги въ потолокъ… А тебѣ жалко?
ПАВЛИКЪ. Онъ ее казедёнъ бьеть… И меня бьетъ и Малфуску-у…
ЕРКИНЪ [доставая съ полки вино]. Значитъ всѣхъ бьетъ?
ПАВЛИКЪ. Усѣхъ.
ПОДФИЛЫЙ. Какъ нажрется винища, такъ драться. Э-эхъ!
ПАВЛИКЪ. Мамуска клици-ить!
ЕРКИНЪ. Кричитъ. На, шишъ, неси. [Даетъ ему полуштофъ.]. Да смотри не разбей!
ПАВЛИКЪ. Небось не впелвой! [Убѣгаетъ].
ПОДФИЛЫЙ. Значитъ, за трёшницу достоянію нашему у тебя пропадать? Тоже хорошо!
ЕРКИНЪ. Тамъ и «достояніе»!
ПОДФИЛЫЙ. Мало-мало на красненькую тебѣ принесъ. Шубенку, женины лохмоты каки были — все дочиста. Почитай нечѣмъ перемѣниться. Нѣтъ ужъ ты отдай, сдѣлай милость, Ермилычъ. Вотъ твои деньги. На!
ЕРКИНЪ. Сказалъ ужъ просрочено.
ПОДФИЛЫЙ. Тьфу ты! недѣли противъ уговора не вышло лишку. Ну начитай проценту, жила собачья, а одёжу отдай. [Наступаетъ горячась]. Отдавай говорю, отдавай! [За сценой гармоника и орутъ пѣсню. Дверь шумно распахнулась. Вваливаются Нянька и Сёмка].
НАНЬКА И СЕМКА [орутъ подъ гармонію].
Волокеть въ кабакъ Ерема
Что ни попадя изъ дома;
А какъ подать отдавать
Такъ Еремушку стега-ать!..
ПОДФИЛЫЙ. Ну какъ знаешь, а безъ одёжи я не уйду. (Садится на скамью у двери съ видомъ упорной рѣшимости].
ПАНЬКА. Полштофъ! [Садится на лавкѣ, вынулъ горсть мѣди и брякнулъ ее на столъ]. У насъ на чистыя. Получай! [Еркинъ взялъ деньги и ставитъ передъ парнями полштофъ и стаканы].
ПАНЬКА И СЕМКА [пока подаютъ вино]:
Чики-чики-чики-чокъ!
Скокъ Ерема въ кабачокъ —
«Не моя, кричитъ, вина,
Что зудитъ моя спина!»…
ПАНЬКА [наливая стаканы]. Ну-ка, Сёма, урѣжемъ!.. Друугъ!.. скотина ты этакая… пей! [Выпили]. Влетѣла!.. Кузьма, а гдѣ же твоя кухарка?
ЕРКИНЪ. Какая еще тамъ кухарка?
ПАНЬКА. А Трохимова Домнушка? ха-ха-ха! [Захохоталъ и Сёмка. Ребята пошептались и захохотали опять].
ЕРКИНЪ. Черти!
ПАНЬКА. Ну и ловкачъ ты! Говорятъ же любовь зла, полюбишь и козла. [Наливаетъ стаканы]. И полюбился козелъ нашей Домнушкѣ, ха-ха-ха!.. Сади, Сёмка! [выпилъ], сади до зеленаго змѣя, дурашка моя! [Сёмка пьетъ] Ермилычъ! а Алдошка-то тебя какъ поддѣлъ, ха-ха-ха!
АЛДОШКА [войдя, сталъ у двери и почесываетъ затылокъ]. Честной Компаніи!.. [Еркинъ отвернулся].
ПАНЬКА. Помяни черта, а онъ и тутъ.
АЛДОШКА [мигнулъ на полштофъ]. Пьете?
ПАНЬКА [наливая въ стаканы остатокъ]. Все выпито. Лакай, Сёмка, послѣдки. [Пьютъ].
АЛДОШКА. Все сожрали: нѣтъ — хоть бы мнѣ каплю оставилъ!
ПАНЬКА. Плоти убытокъ — душѣ барышъ… Много его вонъ… [Кивнулъ на полку]. Вынай деньги Ермилычу.
АЛДОШКА [Еркину, почесывая затылокъ]. Ужли не дашь?.. [Парнямъ]. Серчаетъ на меня Кузьма Ермилычъ… И занапрасну, ей-ей занапрасну!.. [Сплюнулъ].
ПАНЬКА. Ай съ виннаго духа слюни текутъ? [Тихо наигрываетъ на гармоніи. Сёмка посоловѣлъ, дремлетъ].
АЛДОШКА. Что-жъ, братцы, мочи моей нѣтъ, растомило! Голова трещитъ… того гляди разскочется, право… Слышь, Ермилычъ?.. [Еркинъ не обращаетъ на него вниманія]. Дай опохмелиться, ради Христа!
ЕРКИНЪ. Проваливай!
АЛДОШКА. Хоть стаканчикъ!.. Вѣришь ли, вотъ до чего — трясъ беретъ… Ну?.. Яви Божескую милость!.. Ермилычъ!..
ЕРКИНЪ. Прощалыжная душа. Вонъ!
АЛДОШКА. Ну что хошь!.. Говорю, мочи нѣтъ… Какъ же быть?.. Ну?.. Ермилычъ, ужъ я тебѣ вотъ какъ: по гробъ!.. [Становится на колѣни]. Ну вотъ какъ прошу!.. А?..
ПАНЬКА. Ха-ха-ха! И чего только Алдошка изъ-за винища не сдѣлаетъ!
АЛДОШКА [вскочилъ и приплясываетъ]. Колесомъ пройду Да пѣтухомъ пропою-ю!.. Такую отмочу штуку — на карачки попадаете. Эхъ, братцы, кабы не вино это, чтобъ и за жисть на свѣтѣ!.. Ермилычъ, ну какъ же?.. Поднесешь, а?
ЕРКИНЪ. Ищи въ другомъ мѣстѣ.
АЛДОШКА [озлился]. Ну чертъ! [Сѣлъ на лавкѣ. Панькѣ]. Дай хоть трубки пососатъ. [Набиваетъ трубку изъ Панькинаго кисета].
ПОДФИЛЫЙ. Кузьма Ермилычъ, ну же отдай закладъ-то!
АЛДОШКА. Не отдаетъ? Облущилъ: Ему, братъ, только попади въ лапы — изничтожитъ въ чистую. [Нюхаетъ изъ пустого полштофа]. Вотъ и виномъ надуваетъ. Первое стаканчики у него маломѣрные, ну и водою разводитъ вино. [Еркину]. Дай акцызный пріѣдетъ, ужъ доведу!
ЕРКИНЪ. Доведи, доведи!
АЛДОШКА. Ужъ сдѣлай милость! Крѣпость въ винѣ тоже закономъ положена. Знаемъ! А ты воды въ него… За это вашего брата по головѣ не гладятъ. Пакентъ отберутъ, вотъ и знай!.. Пріѣдетъ, доведу безпремѣнно.
ЕРКИНЪ. А ты крѣпость мѣрилъ? Снарядъ есть у тебя?
АЛДОШКА. Мы брюхомъ, братъ, чуемъ, вѣрнѣй штрументу акцизнаго предѣлить можемъ. Сдѣлай милость! А съ твово вина озябнетъ нутро-то, словно болото въ немъ развели, да! Ужъ доведу-у!
ПАНЬКА. Вино слабое, точно.
ЕРКИНЪ [съ досадой, къ Аддошкѣ]. И этакая въ тебѣ природа поганая! На все золъ, каждому норовишь навредить. И воръ-то, и кляузникъ, пьяница… Быть тебѣ въ острогѣ, прощалыжная душа, бы-ыть!
АЛДОШКА. Золъ? — Хорошо. Пьяница, воръ… Хорошо. Ну, а ты? ты лучше выходить?.. Мі-ро-ѣдъ!!. Коли я кралъ, такъ мелочами кралъ, нестоящее вниманія, по нуждѣ. Боя и дёрки принялъ во сколько за это! [Проводитъ рукой по горлу]. А ты не воръ? Кровопивецъ ты, разоритель ты обчества, вотъ ты кто!
ПОДФИЛЫЙ. Вѣрно, Евдокимъ, вѣрно!
АЛДОШКА. Ты потроха изъ насъ вымоталъ, жила собачья, лѣзешь въ почетъ!
ПАНЬКА. Справедливо.
ЕРКИНЪ. Васъ же, канальевъ, изъ нужды вызволяю.
АЛДОШКА. Ха-ха-ха! Вызволяетъ онъ, братцы!.. Кровопивецъ!.. Мы-те… постой!.. мы-те своимъ средствіемъ произведемъ! Погоди!
ЕРКИНЪ. Грозить?! Помни! Свидѣтели были.
АЛДОШКА [злобно ударяя по столу]. Прроизведемъ!!. Я воръ! Я унесу — подъ полу, да озираешься, какъ бы не пришибли до смерти. А къ тебѣ сами волокутъ на разживу, послѣднее волокутъ…
ПОДФИЛЫЙ. Такъ, Евдокимъ, такъ!
ПАНЬКА. Жжарь, его, ха-ха-ха!
АЛДОШКА. Отъ начальства я удирать. Окромя боя, никакой мнѣ отъ него благостыни не полагается; а ты съ старшиной въ дружбѣ, вмѣстѣ коммерцію водите; уряднику — пріятель, писарю — кумъ и отъ станового тебѣ уваженіе. А кто изъ насъ хуже-то, ась?
ЕРКИНЪ. При всемъ томъ мнѣ глупости твои слушать неохота. Пошелъ пока цѣлъ!
АЛДОШКА. Ай не люби-ишь?
ПОДФИЛЫЙ. Справедливо говоритъ. Говори, Евдокимъ, говори!
ПАНЬКА. Натеши ему въ затылокъ-то хорошенько!
АЛДОШКА. То ли, братцы, я сдѣлаю съ нимъ! Погоди!.. Золъ я. Хорошо. А какая причина? Первое, со злости на себя золъ, потому ослабъ, изъ градуса вышелъ. И золъ. Тоже не хуже были людей-то. Отцы мои изъ первыхъ мужиковъ были. Подфилый вотъ помнитъ.
ПОДФИЛЫЙ. Это точно.
АЛДОШКА. Да-а! А съ чего эта язва во мнѣ завелась? Также вотъ, не хуже Трохима прижали, да совѣсть отняли, стыдъ выбили, ну и… Да что поминать!.. А ты? Ты по душѣ своей аспидъ изъ аспидовъ, ты…
ЕРКИНЪ [наступаетъ на Аддошку, выведенные изъ терпѣнія]. Что-жъ это?! Вонъ!.. Вонъ, не то я — я!.. [Подфилый и Панька подходятъ къ Алдошкѣ].
ПОДФИЛЫЙ. Аспидъ и есть!
ПАНЬКА. Жарь, Алдошка, его!
СЁМКА [проснувшійся]. Въ обиду не дадимъ. Жарь!
ДОМНА. Батюшки, что здѣсь такое?.
АЛДОШКА. А-а! вотъ она милая-то! [Схватилъ ее за руку и втащилъ на середину избы].
ДОМНА [отталкиваетъ его]. Потише!
ПАНЬКА. Не замай, приревнуетъ, ха-ха!
АЛДОШКА [Еркину]. Ну-ка ты… добрый! это таперь какъ будетъ? [Указываетъ на Домну]. Что ты надъ мужемъ ея сдѣлалъ, на какую линію навелъ, а? Облютѣлъ, что Трофимъ противъ тебя за правду стоялъ, и ну жать? Старшину натравилъ, разорилъ, подъ розги подвелъ и, окромя всего, жену отбилъ, вѣнчанную!
ДОМНА. Не силкомъ я. Сама.
ЕРКИНЪ. Ступай Домна!
ДОМНА. На то пошло, срамить при народѣ — моя вина, говорю, мой и отвѣтъ! Сама я къ Кузьмѣ шла, охотой. Ну и ругайте! Ну, безстыжая, ну?..
ПОДФИЛЫЙ. Какова пава, такова ей и слава.
ЕРКИНЪ. Оставь, Домна. Иди!
ДОМНА. Хуже, Кузьма, ежели мнѣ брань примять со смиренствомъ-то! Проходу не будетъ. И тебѣ опостылѣетъ, ежели всякая дрянь, какъ Алдошка, али эти ребята, станетъ травить меня, какъ собаку!
ПАНЬКА [толкаетъ локтемъ Алдошку]. Вонъ она какъ разговариваетъ!
АЛДОШКА. Въ ражъ вошла.
ДОМНА. И вошла. Плюйте на меня, а я на васъ вдвое!.. горло перегрызу!.. [Еркину]. Они разверта мово не видали. Я покажу! Смѣютъ судить-рядить, зубы скалить собачьи!..
ТРОФИМЪ [шагнулъ на середину, искоса бросилъ взглядъ на жену и уперся въ Еркина. Хриплымъ голосомъ]. Молись Богу!
ЕРКИНЪ [съ лицомъ искаженнымъ усмѣшкою]. Помолившись…
ТРОФИМЪ [въ одно мгновеніе выхватилъ ножъ и по рукоять всадилъ его Еркину въ грудь]. Издохни, зелье поганое!
ПОДФИЛЫЙ [робко]. Сразу духъ вонъ!