1
Ехали, они легкой иноходью по узкой горной тропинке. Впереди — старший объездчик Глущук — Павел Авдеевич Глущук, за ним — помощник лесничего, молодой и красивый, с розовым девичьим лицом — Андрей Семенович. Полудикие, чолушманской породы их кони — с горячим взглядом, с бородкой и узкими крепкими копытами — дробно выстукивали по камню.
В горном Алтае Глущук объявился недавно, и его прошлое было никому неведомо; кто-то из местных влиятельных лиц настойчиво рекомендовал лесничему и тот принял. Глущук был средних лет, крепкого сложения, немного хмур и замкнут, с начальством держался независимо.
Неделю назад из таежного кордона приезжал лесник Антроп и предлагал помощнику.
— Если вам, Андрей Семеныч, вздумается пострелять в тайге, так вы ко мне: неподалеку маралы появились. Охота будет гожая. Гон у них теперь — самая пора…
Помощник и пригласил поехать с ним нового объездчика.
Сентябрь в горах сух и звонок; в прозрачном воздухе возбуждающая свежесть. И копытная дробь, и бег по откосу сорвавшегося камня, и свист ястребков над поляной — все воспринимается, входит в сознание значительным и радостным.
Едут теперь широким ущельем по берегу реки. Тропа идет по каменным откосам и узким долинам, поднимается и опускается. Справа и слева в небо крепко воткнулись вечные башни и неприступные крепости гор. А под ногами белым овечьим стадом с неутомимым ревом скачет вода, дымится каменное кружево берегов, по которым развешена чуть розоватая пышная пена. Иногда приходится объезжать водопады, — они шумят напряженно и буйно, наполняя ущелье звонким, радостным гулом. Издали водопады кажутся хрустальными; над ними в невидимых брызгах горит радуга.
— Хорошо! Чудесная у нас с вами поездка, Павел Авдеевич! — прерывает молчание помощник, ровняясь с Глущуком.
Но тот не отвечает. Мерно выстукивают копыта. Кони идут дружно в ряд, чутко поводят ушами и скашивают глаза; часто один к другому поворачивают голову.
— Павел Авдеевич, скажите, вам приходилось охотиться в тайге?
— На кого? — не поднимая взгляда и думая о своем, спрашивает Глущук.
— Ну, конечно, не на людей!.. На зверей, на дичь. В тайге есть на кого охотиться.
— Почему же не на людей? Люди тоже иногда неплохая дичь. — Глущук резко осаживает коня, достает самодельную трубку и алтайским огнивом начинает высекать огонь. Потом, сощурившись, пристально и тревожно всматривается в даль. Снова дробно и четко выстукивают копыта.
Перед помощником новый объездчик опять неожиданно вырастает в огромную героическую и жуткую личность, тянет к себе и пугает. Кто он? Зачем сюда попал и долго ли пробудет?
— Ну, вот хотя бы за оленями — вы не ходили?
— Нет, не ходил. Белых куропаток стреляя и, думаю, еще придется пострелять.
— Это здесь, на Алтае?
— Да, на Алтае. В предгорьях.
— Мне на белых ни разу не приходилось. Вот за каменными куропатками ходил; у нас их много, — говорит просто и немного по-мальчишески, наивно, помощник лесничего.
Спускаются к долине. Река отошла в сторону; справа начинается лес: березы, лиственницы, молодой осинник горят полированной медью; а дальше — хвойная тайга, темная и угрюмая. Невдалеке закурчавился дымок; видна одинокая постройка.
2
Антроп — коряжистый и волосатый, на этом кордоне живет больше тридцати лет, с самого его основания. Говорят, и поступил таким же, с такой же рыжей взвихоренной бородой, — время будто не касается его. Никто не знает, сколько ему лет: шестьдесят, семьдесят, а может быть, и больше. Он неутомим в работе, в ходьбе, и никак не может насытиться жизнью: пережил трех жен, — теперь четвертая, годится ему во внучки. Согнувшись, вытянув по острым коленкам жилистые руки, Антроп рассказывает о таежной охоте на медведей, россомах и маралов; жена у печки хлопочет с самоваром и закуской. Молодой помощник восхищенным взглядом следит за всеми ее движениями; хочется заговорить с нею и не знает, о чем.
Эта встреча неожиданна и для Глущука: здесь, в тайге, за многие десятки верст от человеческого жилья — и такая женщина. Странно! Словно сказочный колдун в своей потайной избушке прячет от людей похищенную им красавицу.
Взгляд у молодой женщины покорный, усталый, и в то же время из-под густых бровей нет-нет да и блеснет тревожное любопытство. В углах ярких, полнокровных губ поминутно змеятся загадочные складочки. Она ходит по избе неторопливо, гибкая и вся напряженная; говорит спокойно и холодновато, но в тоне голоса чувствуется что-то скрытое, притушенное.
Едят жареную картошку со свининой, пьют густой, похожий на деготь, березовый чай и говорят о звериных повадках, а женщина сидит в сторонке, неподалеку от печки, безучастная и ушедшая в себя. Но помощник и Глущук чувствуют, что она прислушивается к каждому их слову, следит за каждым их движением, и все это глубоко входит в нее и останется надолго, может быть, на многие годы.
Спать ложатся оба на лавках, голова с головой, а старик Антроп с молодой женой — в углу на койке.
Помощник долго ворочается, тяжело дышит, ворчит какие-то ругательства.
— Вы что там бубните, не даете спать? — полушопотом, недовольно говорит Глущук, повертываясь к стене.
— Да… не знаю… Клопы, должно быть. Никак не могу заснуть…
— Если клопы, это очень плохо. А меня пока ничего… Спокойной ночи! — В голосе Глущука добродушный смешок.
Скрипнула койка, по полу осторожно затопали босые ноги, на печке зашуршало тряпье. Горячая волна прокатилась по телу Глущука от сердца до коленок и крепко ударила в голову. Он неслышно повернулся и в темноте душной избы нащупал взглядом мутно серевшую у печки женскую фигуру; сейчас же догадался: хозяйка смотрела поставленную с вечера квашню. И в тот же момент Глущук остро ощутил кислый и хмельный запах бродящего теста и вместе с ним другой запах, сразу взгорячивший кровь, — запах разогретого постелью женского тела. Овладевая собою, он сильно, до хруста в суставах, потянулся и шумно повернулся опять к стене. От помощника доносилось тяжелое, порывистое дыханье.
На дворе глухо прокричал петух…
С кордона вышли на заре. Дорога — тайгой, звериными, едва приметными тропинками. Впереди — Антроп: с ружьем, с топором, с сумкой, в которой сухари и копченая баранина. В тайге темно и сыро, ноги часто вязнут в жирном перегное, часто скользят на прелых листьях; ветви цепляются за одежду, за руки, хлещут по лицу. Идут молча, постепенно поднимаясь кверху. Дорога становится суше, лес поредел и посветлел, можно уже различать отдельные породы: кедр, пихта, изредка черемуха и рябина. На старых пихтах — длинные, седые, с прозеленью бороды ползучих лишайников; стволы деревьев опутывают хмель и алтайская лиана. На полях и открытых увалах шумят березы и осинник.
На привале, на небольшой полянке у родника, Антроп вскипятил чайник и развязал мешок с провизией. После многочасовой ходьбы в молчаливой сосредоточенности приятно вытянуть ноги, освежить горло горячим чаем и дружески поболтать. Только чем-то расстроен помощник: хмур и нелюдим с утра. Он неожиданно повертывается к леснику:
— А мы не заблудимся, Антроп? В какой стороне теперь кордон?
— Ну, заблудимся! Это в гору шли, показалось так далеко… Вон там, внизу, речушка бежит — прямо ко мне в долину, к самой избе… Я тут на сто верст знаю всю округу…
В костре потрескивают сухие кедровые сучья, поодаль, в бурой высохшей траве — размеренный, чуть слышный шопот родника. Антроп поднимает голову и долго прислушивается, — смотрит старческими дальнозоркими щелками из-под косматых бровей на соседнюю гору и все слушает.
— Там, — говорит он тихо, — на прошлой неделе слышал. Туда ходят драться. Высоко, круто, человеку недоступно, — ну, им и привольно…
Антроп достал из сумки деревянную дудку, бережно вытер, продул, приложив ко рту, изогнулся в дугу и, медленно выпрямляясь, потянул в себя воздух. Сильный металлический звук пронизал тишину тайги и замер далеко в горах.
Снова, уже все трое, прислушиваются. Тишина стала будто гуще и тяжелее.
— Чудная это штука! Что их тянет в драку — не пойму, — недоумевает Антроп. — Ломают рога, разбивают лбы, — и все из-за кого? Из-за самки. Мудрено на свете устроено.
Тихо догорает костер. Антроп выливает из чайника недопитый чай и завязывает мешок с провизией. Над поляной в безоблачном небе спокойно плавает широкими кругами ястреб. В кустах робко свистнула одинокая синица, на ближней березе хлопотливо закричала пестрая кедровка.
Снова идут. Впереди Антроп, за ним Глущук и немного подальше — помощник; он стал прихрамывать и отставать. Иногда сорвет кисть рябины — пожует и бросит; ковырнет ногой гриб-поганку или со злостью ударит палкой по дереву — и шагает нехотя, утомленно, тяжело раскачивая тело. Дорога все в гору, кедровым лесом. Изредка — одинокий скрипучий стук красноголового дятла. Невидимые паутинки липнут к лицу, стягивают глаза, щеки. Чуть не у самых ног выскочил пестрый бурундук и с недоумением смотрит на людей. Антроп крикнул на него, и маленький зверек испуганно нырнул в норку. Подходили к краю огромного ущелья. Широко раскрылся горизонт, обрезанный соседними вершинами; на ближней белели полосы первого снега. Глущук остановился, поджидая помощника.
— Андрей Семенович, вы что-то стали отставать!
— Ногу натер, боюсь, не дойду, — ответил помощник, не поднимая головы.
— Что же, назад думаете?
— Пожалуй, придется. Очень неприятная штука.
— Гм. Придется… — Глущук иронически повел бровью и вдруг почувствовал нарастающую враждебность, вместе с которой неожиданно вспыхнуло и другое — знакомое чувство томления. Он только сейчас обнаружил, что оно скрыто владело им со вчерашней встречи; что он все время думал о жене лесника. Если вы натерли ногу, то почему я не могу себе натереть? Вы понимаете, что я говорю? — Глущук посмотрел на помощника в упор и глухим, необычным голосом добавил: — Я не советую вам возвращаться: одному опасно, можно сорваться в пропасть, а то и чья-нибудь пуля угодит; в тайге все возможно. Он отшвырнул с дороги обломок сучка и медленно зашагал.
Помощник неожиданно вспылил:
— Объездчик! Вы забываетесь! Я понимаю, о чем вы говорите!..
Глущук обернулся; по лицу пробежала усмешка:
— Я только даю вам благоразумный совет. Товарищеский совет. А поступать вы можете, как хотите.
Шли в сосредоточенном молчании, охваченные одним. Впереди, между редких деревьев, мелькала спина Антропа. А позади, далеко внизу, в Антроповой избе — прекрасная и желанная, одинокая сейчас ходила женщина. В возбужденном сознании обоих это последнее стояло ярко и опьяняюще. Чувствовали друг к другу острую ненависть. Помощник торопливо нагнал объездчика и неуверенно протянул к нему руку.
— Вытягивайте: длинная идет, короткая остается.
Глущук взглянул на руку: в пальцах торчали две зажатые спички.
— Хорошо. Согласен. — Он потянул правую спичку.
— Длинную вытащили! Проиграли! — радостно воскликнул помощник, показывая вторую, обломанную.
— Почему я проиграл? Я вытащил длинную, следовательно, я иду туда, обратно! — удивился Глущук.
— Ничего подобного, Павел Авдеевич! У меня было сказано: короткая остается, то есть здесь, на месте, а длинная идет с ним, с Антропом. Кажется, ясно! О чем же толковать? Я выиграл! — Помощник говорил взволнованно, раскрасневшийся; нижняя губа его нервно вздрагивала.
Глущук посмотрел на него продолжительным взглядом, будто всего измеряя, и сказал с внезапной злобой:
— Можете отправляться, куда вам вздумается! Хоть к самому чорту! Убирайтесь! — Он повернулся и пошел быстро, не оглядываясь, вслед за Антропом.
Некоторое время шли узкой каменной тропинкой, огибая откос скалы. Солнце скатилось в междугорную щель и погасло, небо стало медленно остывать. Когда вошли в лес, сделалось совсем темно. Итти пришлось тише.
— А где у нас помощник? Далеко отстал? — спросил Антроп, оборачиваясь назад.
— Он сейчас шел за мной; должно быть, по нужде остановился, — ответил Глущук.
— Пожалуй, подождать, а то еще заблудится. — Антроп остановился и стал закуривать. — Теперь говорить надо тише: скоро дойдем. Курить там тоже нельзя.
Постояли.
— Идем! — предложил Глущук. — Не заблудится. В крайнем случае разведет костер и просидит до утра.
Антроп подумал немного и молча закриулял между деревьев, держа впереди себя согнутую руку, чтобы не хлестнуло веткой. Мутно засерел просвет: выходили к поляне. Антроп повернулся и едва слышно над самым ухом выдохнул:
— Здесь… Только ни слова и ступать неслышно.
Несколько десятков шагов сделали по-собачьи, изгибаясь, стараясь не хрустнуть, и осторожно присели за деревьями, неподалеку один от другого. Вокруг — ни звука, лишь вдалеке изредка вспыхивает шорох леса. Это на бровке горы шумит кедрач. Глущук всматривается в даль. На поляне кой-где блестят лужицы, подернутые тонкой пленкой льда. За редким лесом видны массивы гор, они полукольцом окружают долину, и похожа она на чашу, расписанную затейливым рисунком. Из нее поднимается легким сквозным облачком пар. В этой тишине Глущуку чудятся никогда им не слыханные звуки: застывание творческих соков земли, тяжелые вздохи утомленных пространством гор и мертвящая неумолимая поступь близящихся горных морозов. Небо мутное, полинявшее. В расщелину двух горных кряжей робко вылился поток вечерней зари и розовыми струями медленно потек по небу.
И в этот момент, совсем рядом, кто-то внезапно загудел нарастающей призывной серебряной нотой. Глущук вздрогнул от неожиданности и загорелся радостным волнением, но тут же разочарованно вспомнил: это Антроп заиграл в свой манок. Несколько мгновений звук будто висел в сухом, холодном воздухе и потом приглушенно дважды повторился эхом. После него стало сразу как-то тревожно и пусто, сердце защемило ожиданием. Глущук стоял на коленях, положив винтовку на сучок, прицелом на поляну, напряженно ощупывал взглядом черные силуэты деревьев. Казалось, они начинали шевелиться, потом медленно сближались, неслышно вели между собой таинственный, безмолвный разговор, зорко всматриваясь в ночную зыбучую темь, и опять бесшумно, осторожно раздвигались по местам.
Через некоторое время снова тот же призывный звук самодельного Антропова инструмента, и вслед за ним, опережая горное эхо и потрясая окрестность, разлился мощный и необыкновенно приятный крик невидимого существа. В следующее мгновение на поляну легкими, сильными прыжками выскочил марал. Он грациозно повернулся, осматриваясь по сторонам, поднял украшенную ветвистыми рогами голову и вторично затрубил, вызывая на бой соперника.
Глущук, взволнованный, трясущимися руками наводил дуло винтовки; гудело в голове и учащенно колотилось сердце. Олень находился всего в нескольких саженях, и Глущук видел, как дрожали его широко раздутые ноздри и из них клубами выбрасывался пар; как мягкие, острые уши чутко настораживались. Он дважды ударил точеной и крепкой, будто стальной, ногой в землю, — ему никто не отвечал. Олень снова легко и грациозно протанцовал по поляне и опять вскинул кверху голову, — и в эту минуту с противоположной стороны, из горных складок бесшумно выскочил другой зверь, большей сильнее первого, один из отростков его огромных рогов был сломан. Увидев перед собой врага, первый марал как-то съежился, низко пригнул голову, — точно свертывался в тугую пружину, — и угрожающе замычал. А вновь прибежавший стоял недвижимо, похожий на изваяние, и спокойно, с превосходством разглядывал своего соперника. Вид обоих зверей был настолько великолепен, что в первую минуту Глущук, забыв о ружье, жадно следил за каждым их движением. В одном были: молодость, изящество и огонь; в другом — сила, опыт и холодная уверенность в победе. Подчиняясь неясному порыву, Глущук перевел прицел на второго, дальнего, заранее радуясь, что его победное торжество не осуществится. Но в этот момент перед ним с поражающей яркостью встала картина: полутемная изба, жена лесника и помощник… Палец замер на спуске.
Ближнего, молодого марала точно подбросило; тремя огромными прыжками, без крика, без шума он перемахнул поляну и потонул в черном ущельи. Когда скрылся второй олень, объездчик не заметил да и не успел подумать о нем, — разгневанный Антроп возле самого носа размахивал кулаками:
— Леший бы вас ободрал! Растяпа! Нужно было стрелять! — Глущук молчал.
— Ведь нужно же случиться: ни того, ни другого нельзя навести на мушку! — ворчал остывший Антроп. — Один за скалой, другой за деревьями… Из-под носа двух оленей упустить! Чорт знает что! — Он плюнул и пошел во тьму.
Глущук походил немного, чтобы размять ноги, закурил. Что делать? Ждать, когда снова набежит зверь — бесполезно, да и нет желания. Итти к Антропу — не хочется, скучно. Овладело состояние тупости и безразличия. Он медленно двинулся по ущелью, по которому они шли сюда, — шел и не знал, зачем и куда. Ружье держал наготове; левой рукой отгибал встречные ветки.
По мере того как Глущук уходил от поляны и от Антропа, чувство безразличия и пустоты выветривалось и на смену ему входило другое, — образ красивой жены лесника все больше овладевал его волею. Когда выбрался на открытое место, пошел быстрее и увереннее — уже знал, куда и зачем…
Добрался Глущук до сторожки лесника поздней ночью; в окнах еще светился огонь, растекаясь двумя бледными ручейками в черной молчаливой пустоте. Прислушался. Только стук собственного сердца да дрожь под коленками — от продолжительного спуска с горы. Схватился руками за верхнюю жердь изгороди, ощупывая ее крепость, — и сильным, быстрым толчком легко перекинул тело на другую сторону. Под ноги с громким лаем неожиданно подкатился большой серый клубок. Глущук налету схватил его за лохматую гриву и поднял на воздух. Следующим движением он сорвал с себя брезентовую сумку и накинул на собачью голову. В сенях послышались тревожные голоса. Глущук метнулся к сараю, влипая в черный угол.
На крыльцо первым вышел помощник, раздетый, с ружьем наготове.
— Это просто так залаял, — сказал он успокаивающе. — Может быть, лиса или хорек пробежали. — Шарик! Шарик, — закричала хозяйка, спускаясь со ступенек и оглядывая двор.
Шарик беспомощно дергал головой и дрыгал ногами, пытаясь освободиться или подать голос, но Глущук держал его надежно.
Из-за горного хребта показался край луны; по крыльцу и по стене широкой полосой пролился мягкий, зеленоватый свет. Помощник стоял, красивый и стройный, рисуясь перед женщиной, с юношеским задором покачивал изготовленной винтовкой.
— Шарик! Шарик! — еще раз позвала хозяйка и повернулась к.помощнику. — Идите, я сейчас приду… Убежал куда-нибудь. Вернется.
— Куда же вы? — не понял он.
— Идите, я вам говорю!.. Я сейчас!..
Дверь за помощником захлопнулась. Глущук выждал минуту, и когда женщина из-за угла вновь показалась, он, отшвырнув собаку, выскочил навстречу:
— Не пугайтесь! Это я!
Женщина сделала было движение бежать, но Глущук схватил ее за руку:
— Ни с места! Хотите туда к нему? Не пущу!
Он быстрым, ловким движением поднял ее, как девочку, и метнулся с нею к сеновалу. Тело женщины извивалось, стараясь выскользнуть, пальцы ее царапали ему шею и щеки, но он не обращал внимания. Вырвался слабый крик и сейчас же погас; белая юбка мелькнула и скрылась в черноте навеса, — на дворе снова стало тихо и пусто. Бесстрастно смотрела луна…
Помощник лесничего, обеспокоенный долгим отсутствием хозяйки, вышел на крыльцо; в руках так же поблескивало дуло ружья.
— Аксинья! — окликнул он взволнованно. Ответа не было. Только из-за сарая с сердитым лаем выскочила собака, но, увидав знакомое лицо, дружески завиляла хвостом. Не спускаясь с крыльца, он осмотрелся по сторонам и снова закричал: — Аксинья! Ты где? Если спряталась, то я все равно найду. Смотри, хуже будет!
Помощник опять подождал ответа. И опять никто, не откликнулся. Он сделал два выстрела в воздух, в ответ им на дворе заржали лошади и отозвались ближние горы.
— Чорт с тобой! — он злобно толкнул ногой калитку и, войдя, запер ее.
Уехал помощник лесничего при первых проблесках зари. Молча вышел из избы, молча оседлал лошадь и, оставив раскрытым двор, поскакал по дороге.
После его отъезда Аксинья затопила печку и стала приготовляться печь шаньги; потом поставила самовар…
В то самое время, когда Глущук, сойдя с сеновала, плескал себе на лицо холодную родниковую воду, — наверху, в горную долину, на призывный звук Антропова манка, прибежал новый марал. Бежал он, как и два первых, тоже затем, чтобы сразиться со своими соперниками за право любви. Был он так же горяч и полон отваги, так же широко и страстно раздувались его ноздри, выбрасывая белыми пучками пар. После выстрела, угодившего прямо в грудь, зверь с тяжелым хрипом упал на землю и судорожно забил ногой. Большие мягкие губы его вздрагивали предсмертной дрожью, а глаза, влажные от слез, смотрели с мольбою и укором. Антроп, радостно взволнованный, вышел из засады и неторопливо, привычно воткнул зверю в горло свой охотничий нож.
1927