Кузьмина-Караваева Е. Ю. (Мать Мария) Жатва духа: Религиозно-философские сочинения.
СПб.: «Искусство--СПБ», 2004.
Православное дело
правитьМучительно слушать или читать любые теоретические рассуждения об устройстве жизни. С университетских кафедр, в горячих спорах на различных собраниях люди стараются вместить жизнь в схемы и образцы, вколотить не-вместимое ее многообразие в заранее определенные формы. И политики, предвидящие, что будет через десятилетие, теряются и путаются в мелочах сегодняшнего дня; экономисты, знающие, как разрешить все конфликты и кризисы, не умеют свести концы с концами в своем скромном бюджете; человеколюбцы, желающие облагодетельствовать вселенную, не замечают рядом с ними живущего человека.
Поистине только в молодости можно не видеть этой нелепой насмешки, этого кричащего противоречия. С возрастом растет наблюдательность, рождается ирония, возникает абсолютная невозможность воспринять все эти точные диагнозы и рецепты врачей, к которым относятся слова: «Врачу, исцелися сам»1.
Но если в области политики, экономики — всех видов общественности — это верно, то особенно мучительно сейчас слушать разговоры о христианстве: о Христе и о Церкви.
В аудиториях, салонах, кафе с какой-то изумительной безответственностью вырастают теории, мнения, острые парадоксы, кружева мысли. Сегодня мы исповедуем принципы крайнего аскетизма, а завтра, как будто что-то уже приобретено и пережито из этого чисто словесного опыта, ищем новых впечатлений в теориях всеобъемлющего жизненного эксперимента. И повсюду на все лады звучит одно слово — кризис. По существу же, в самом этом дробном, нецелостном ответе на вопросы современности демонстрируется самое главное существо кризиса — кризис целостной жизни, самой сердцевины ее.
Попытаемся, начав с самого большого и абсолютного, перекинуть мост к нашей повседневной жизни. К тому же она еще и эмигрантская — наша жизнь, а это значит как будто, что ни о каких больших перспективах нам, беспочвенным, случайным, усыхающим, говорить и не приходится.
Однако каждому из нас дана судьба, которая ничуть не более и не менее трагична оттого, что дана она нам в Париже, а не в Москве.
Каждому из нас было дано рождение, любовь, дружба, жажда творчества, чувство сострадания, справедливости, тоска о вечности — и каждому будет дан смертный час. Мы стоим перед правдой и хотим понять ее веление.
А правда говорит нам, что ее не может вместить небо — и вмещают Вифлеемские ясли2, что она созидает и держит мир и падает под тяжестью креста на Голгофском пути, что она больше вселенной — и вместе с тем не гнушается чаши воды, поданной ей сострадательной рукой. Правда Господня упраздняет различие между необъятным и ничтожным.
Попробуем строить нашу маленькую, нашу ничтожную жизнь так же, как великий зодчий строил планетные системы, проводил черту по лику вселенной.
Прежде всего надо строго отмежеваться от предрассудка, свойственного самым разнообразным людям. В среде ортодоксальных богословов мы можем услышать, что строить жизнь — ни к чему. Нам дано единое задание — спасать нашу душу, а социальная правда, художественное творчество, научная работа и т. д. — это все нас не касается, это только «подделка», послушание, не имеющее решающего влияния на нашу внутреннюю жизнь. Видимо, эти ортодоксальные мнения вдохновили Розанова на известные комментарии к христианству. Во Христе мир прогорк — выбирайте между его скорбным ликом и радостию жизни. Розанов же, и это удивительно, для целого ряда людей является чуть ли не единственным экзегетом3 и комментатором христианства, он как бы некий отец Церкви, определивший собою должное отношение к христианскому учению. Тут сразу же намечается тупик. Все благополучно, пока человек, отрешившийся от скорбного лика Христова во имя радостей жизни, верит в эти радости. Но трагедия начинается с момента, когда обнаруживается, что радости эти не очень радостны. Не дает радостей наш подневольный и механизированный труд, не дают радостей и развлечения более или менее однообразные, в разной мере треплющие нервы, и только. Не дает радостей и вся современная жизнь, горькая, хотя в ней-то отнюдь и не отражается сейчас горький и скорбный лик Христа. Как будто именно без него мир достиг максимальной горечи, потому что — максимальной бессмысленности.
Тут надо выдать маленькую тайну: Розанов был очень замечательным и талантливым человеком, но решительно ничего не понимал в христианстве, как, впрочем, мало понимали в нем и многочисленные христианские начетчики, сухостью своей высушившие мир.
Христианство — это пасхальная радость, христианство — это со-трудничество с Богом, христианство — это вновь принятое человечеством обязательство возделывать Господень рай, однажды отвергнутое грехопадением. И в дебрях этого рая, заросшего многовековым бурьяном греха и колючками нашей сухой и безлюбой жизни, христианство велит нам корчевать, пахать, сеять, полоть, собирать урожай.
Подлинное, богочеловеческое, целостное, соборное, православное христианство зовет нас пасхальной песней: «Любовью друг друга обымем» — и ежедневно учит нас за литургией: «Возлюбим друг друга, да единомыслием исповемы»4.
«Возлюбим» — это значит не только единомыслие, но и единодействие, это значит — общая жизнь.
Принято думать, что христианство, обращенное к миру, это какой-то второй сорт христианства. Подлинное же благоговейно обращено к Богу, ищет богообщения, и ничем подменить и заменить сладости богообщения нельзя и не надо.
Может быть, отчасти и верно, что все виды общественного христианства, возникшего на почве католичества и протестантизма, действительно страдали какой-то непреодолимой второсортностью. Но происходило это оттого, что они обращались к миру по-мирскому, принимая мирской метод отношения ко всем явлениям жизни, даже к человеку. В них отношение к Богу определялось заповедью о любви к нему, а отношение к человеку — имманентными человечеству законами и правилами. Необходимо отношение к человеку и к миру строить не на законах человеческих и мирских, а на откровенной заповеди Божией, то есть видеть в человеке образ Божий и в мире — создание Божие.
Необходимо понять, что христианство требует от нас не только мистики богообщения, но и мистики человеко-общения, что, по существу, приводит нас к раскрытию богообщения. Только при такой установке исчезает второсортность христианства, обращенного к миру.
Таким образом, начиная с самого категорического отрицания всяких теоретизирований, особенно христианских, о жизни, мы утверждаем необходимость в ответ на все кризисы современности просто строить жизнь.
Теория есть тут только некая рабочая гипотеза, позволяющая правильно и быстро разбираться среди жизненного многообразия, и она необходима лишь постольку, поскольку мы стремимся это многообразие преобразить (и христианизировать).
Как будто бы законно и само собою разумеется, что журнальная статья ставит своей целью только убедить в известных теоретических положениях, только внушить свои мысли и обосновать их. Мне хочется нарушить такую общепринятую традицию и поставить целью этой статьи не раскрытие известного ряда мыслей, а призыв к общему деланию. В такой постановке есть известная трудность, связанная с предрассудком, общим всем нам. Нам стыдно и неудобно говорить о малых делах.
Мы так привыкли теоретизировать в планетарных масштабах, мы так легко на словах кромсаем границы государств, находим средства от безработицы, оперируем с философскими системами всех эпох и народов, взвешиваем и расцениваем истины религий — и при всем этом ничему не удивляемся и ничему не отдаем нашей жизни, — что звучит почти непростительной и недопустимой наивностью заговорить о чем-то, что не имеет планетарного размаха (а одновременно, может быть, жизни требует). Так вот, заранее принимая упрек в любви к малым делам, я все же хочу именно о них говорить — о нашей маленькой, скудной, нищей нашей жизни.
К каждому читателю этих строк я обращаюсь с вопросом: вы знаете, как трудно, нелепо, одиноко и бесцельно идет наша общая с вами эмигрантская жизнь? Вы испытали, наверное, на своей собственной судьбе, что значит слово «кризис». Всяческий кризис, не только тот, который сократил или уничтожил наш заработок, выселил вашего приятеля в другую страну искать счастья. Нет, но и другой кризис, который опустошил вашу душу, опустошил душу человечества, обессмыслил жизнь, вынул из нее какой-то основной стержень. Знаете ли вы, что такое кризис жизни, кризис веры в Бога и в человека, кризис веры в осуществление образа Божия в себе и к раскрытию его в своем брате? Если вы знаете это, то мы с вами имеем целый огромный запас общих знаний, из которых надо сделать и общие выводы. Вот они: давайте строить новую жизнь.
Давайте преодолеем кризис внутри себя, давайте преодолеем наше эмигрантское захолустное убожество и со всей серьезностью не только в области теоретических построений, но и в области ежедневного нашего быта попробуем осуществить подлинную христианскую соборность, общую жизнь — «любовью друг друга обымем».
Может быть, мне было бы гораздо труднее писать такой призыв, если бы я не чувствовала около себя значительную группу лиц, уже сговорившихся и вошедших в общее дело, которое мы называем «Православное дело». Мы не только теоретизируем, но по мере наших слабых и очень недостаточных сил стремимся осуществлять наши теории на практике. Мы имеем общежитие, мужское и женское, мы имеем дешевую столовую, мы стараемся обслуживать русских больных как во французских госпиталях, так и на дому, мы думаем в ближайшее время устроить дом выздоравливающих, мы организуем церковные службы, где их нет, воскресно-четверговые школы, доклады, собрания, конференции. Мы раздаем книги. Мы мечтаем среди огромного и чужого Парижа создать русский, православный городок.
Как все это ничтожно по сравнению с возможностью точно высчитать сроки падения большевиков или пути мирового кризиса. И как это много по сравнению с одинокими, заблудившимися тропами, на которых бродят опустошенные человеческие души!
Мы не хотим быть благотворителями — мы строим общую жизнь. Не наша вина, что это не жизнь огромного государства или всего человечества.
Мы приставлены к малому и хотим в малом быть верными. И мы зовем: помогите нам — и не только потому, что нам действительно и реально нужна помощь каждого живого человека, но и потому, что [и сами мы должны помогать другим, чтобы] этим приобщиться к нашему радостному и братскому делу.
Утопично и наивно звучат мои слова? Может быть. Но вы можете говорить о их наивности и утопичности только в том случае, если у вас есть собственный точный способ победить свое маловерие, равнодушие, отсутствие цельности, заполнить пустоту жизни — и не только заполнить, но и подлинно создать настоящие, реальные ценности. Если же, вглядевшись в себя, вы почувствуете, что душа ваша нища, то придите к нам, чтобы дать нам возможность заполнить ее любовью к таким же душам, из которых каждая подлинный и прекрасный образ Божий.
Примечания
правитьММ — Мать Мария (Скобцова). Воспоминания, статьи, очерки. Paris, YMCA-PRESS, 1992. T. 1, 2.
БА — Бахметьевский архив Колумбийского университета в Нью-Йорке.
ДП — Древний Патерик, изложенный по главам. М., 1899 (репринт; М., 1991).
Дар (1955 г.) С. Б. Пиленко, матери Е. Ю. Скобцовой, собравшей и переписавшей многие сочинения дочери после ее гибели. Отдельные слова ей не удалось расшифровать, отсюда — встречающиеся в текстах пропуски.
Православное дело
правитьВпервые опубл. в парижском журнале «Новый Град». 1935. № 10. Переизд. в кн.: Кузьмина-Караваева Е. Ю. Избранное. М., 1991. В наст. томе — по первопубликации.
Еще в первых числах июня 1935 г. на заседании расширенного совета РСХД м. Мария высказала мысль о необходимости создания в Париже «Православного городка». 27 сентября 1935 г. такая благотворительная и культурно-просветительная организация была создана и утвержден ее устав. Она получила название «Православное дело». Председателем была избрана м. Мария, ее заместителем — К. В. Мочульский, секретарем — Ф. Т. Пьянов. Новое объединение благословил митр. Евлогий, согласившийся стать его почетным председателем.
Название «Православное дело» было предложено Бердяевым. По свидетельству П. Ф. Авдерсона, якобы — по образцу известного во Франции «Католического дела» (Action Catolique). Действительно, обе организации были в чем-то схожи. «Католическое дело» было создано в 1904 г. с целью «призвать мирян соединением всех живых сил поставить Иисуса Христа в центре семейной, школьной и общественной жизни». Но название «Православное дело» Бердяев заимствовал не у французов, а у Вл. Соловьева, в свою очередь нашедшего его у Достоевского.
В 3-й речи о Достоевском (опубл. в 1883 г. под характерным названием «Об истинном деле») Соловьев писал: «Только отказавшись от своего ложного положения, от своей безумной сосредоточенности в себе, от своего злого одиночества, только связав себя с Богом в Христе и с миром в Церкви, можем мы делать настоящее Божье дело — то, что Достоевский назвал православным делом» (Соловьев В. С. Соч.: В 2-х т. Т. 2. М., 1990. С. 315; о том же он упомянул и во 2-й речи о Достоевском).
Номер журнала, в котором опубликована статья м. Марии, вышел в свет в самом конце 1935 г., т. е. уже после официального создания «Православного дела», и то, что заглавие ее написано без кавычек, свидетельствует о том, что м. Мария в первую очередь имела в виду не организацию, а именно дело в понимании Достоевского — Соловьева. См. также статьи м. Марии: «Первый сборник „Православного дела“» и «Итоги семи лет» в наст. томе.
1 «Врачу, исцелися сам» — поговорка, восходящая к тексту Евангелия (Лк 4:23 церк.-слав.).
2 Вифлеем — место рождения Иисуса Христа.
3 экзегет — тот, кто занимается толкованием смысла и содержания Библии.
4 «Возлюбим друг друга…» — см. примеч. 23 к статье «Типы религиозной жизни».