В. В. Розанов
правитьПрава семьи в браке
правитьПравовая сторона в браке распределяется, очевидно, между
1) церковью,
2) государством,
3) семьею.
Церковь нечто дала от себя, именно — обряд, благословение, торжество, красоту, «славу». За это ею данное она пользуется правом в семье: но именно в пределах данного, т. е. ритуала. Кому его давать, кому не давать; в какое время года (посты) не давать; в какие часы (не вечером) давать. Право прибавлять молитвы, убавлять их.
Государство вмешивало сюда заботу, хлопоты, труд. Писало законы, правила. Давало второстепенным чиновникам «инструкции». За эту работу оно потребовало себе тоже «право» и пользуется им.
Нужно заметить, одно и другое право есть просто «взятое право». Все живущие «в браке» люди весьма похожи на овец: темные, кроткие! Ведь «весь народ» сюда входит: и в нем естественно темных и кротких всегда было больше всего. Поэтому как церковь, так и государство просто «взяли себе право» без всякого возражения, без спора. Но совершенно очевидно, что спор и возражения здесь возможны; что все «состоящие в браке люди» только забыли о своем праве, но в существе дела это право у них есть.
В самом деле:
1) Церковь дала ритуал.
2) Государство дает заботу.
Но ведь «живут-то в браке» именно эти люди: и перед этою жизнью, для всякой четы тянущейся 40 лет, что значит «ритуал», один раз на все времена сложенный и затем только повторяемый, причем каждое повторение занимает не более 1 1/2 часа; и что значат «заботы государства», — ну, неделя хлопот какого-нибудь пристава с такою-то неулаженною семьею.
Сорок лет жизни: «вместе голод», «вместе богатство»; болезни детей, умирания детей; колебания верности и неверности. «Жизнь» эта до того полна, насыщена смыслом, что, поистине, «до брака» люди как бы еще не существуют, полуродились только: а настоящее и полное рождение человека, «рождение его в жизнь», т. е. серьезную, ответственную, страшную, трагическую, — и происходит в минуту, как они «повенчиваются» и «вступили в брак». Доселе — подготовление; отсюда — жизнь. Это хорошо ощущалось в старину и в крестьянстве: человек принимал на себя «тягло», только женившись. До этого он был «паренек», «парубок», гулял, веселился; и ни родители, ни община деревенская в серьезную работу и серьезное дело его не ставили.
Вот эта «слюбившаяся и поженившаяся чета» приносит государству и церкви неизмеримо больше, чем сколько от них получает. Оттого, что масса народная живет такими «четами», а не холостым бытом и «до старости гуляками», происходит, в сущности, все благоустройство государственное. А ведь они могли бы это: быть «до старости гулякою» никому не запрещено; и быть «флиртирующей девицей», — «ищущею приключений», тоже никому не запрещено. Представьте же себе целый город или даже небольшое государство, состоящее исключительно из таких гуляк: этот необозримый трактир нельзя даже и наименовать «городом», «государством». При первой опасности он разбежался бы; «ни на что в нем положиться нельзя»… Все представляло бы собою такую неустойчивость, что, поистине, нельзя было бы назвать это «народом», «нациею».
«До старости холостые люди» и до сих пор представляют собою, в сущности, кочующих номадов, не опасных лишь настолько, насколько их мало, насколько они тонут до незаметности среди «семейного быта».
Таким образом, семья дает государству устойчивость, порядок, крепость, «верность»… Верные подати, регулярный труд, непроматываемое состояние. «День» государства она превращает в «век» государства. «Мгла веков» оттого и стоит над каждым царством, народностью, что оно живет в форме «семейств», «семейственною жизнью»: т. е. что вот «как стукнет 17-19 годков — влюбляются друг в дружку и женятся». «Песенка Кольцова» о золотом колечке, народная песенка о том же — это-то вот самое и крепит государство, крепит его более, чем все крепости и пушки, корабли и армии. Недаром «Венере», сей якобы «блудной богине», возводили храмы. Стоило: без «песенки Кольцова» все превращается в хаос, в разрушение, в гибель; без «Венеры» все Юпитеры валятся кувырком с Капитолия.
Нет «Венеры» — померк мир; прямо — разрушился. А «Юпитер» — вроде только декорации.
Но вот «пошли дети»… один, другой, третий, при благополучии — десятый. Каждый год — «поп, окрести!». Умер — «поп, схорони!». Холостому человеку «зачем в церковь»? Разве на rendez-vous (постоянно в губернских городах). Но едва люди «слюбились и поженились», вошли в трагедию и серьезность жизни, как они «всем телом» приваливаются к церкви, без уговоров, без понуждений, без зазывания, «само собою». «Тут никакой Вольтер ничего не поделает»… Вольтеры и Ренаны все отлетают как щепки в сторону, и «поп» может на них не обращать ни малейшего внимания, пока всякая отстонавшаяся в родах женщина говорит: «Позовите попа — наречь имя новорожденному», и через семь дней — «окрестить младенца», и через десять лет — «поп, вразуми этого ребенка Закону Божию», и через 40 лет — «поп, пособоруй меня, тяжко, умираю». Вот где сила церкви: а не в «систематических курсах богословия» и не в «опровержении Дарвина и материалистов». Крепость церкви невероятна, и поистине «врата адовы не одолеют ее»: но не по тем мотивам, как думают, а по этому вечному пульсу, которым бьется человеческая жизнь, — «родился», «влюбился», «рождаю», «умер», — и по тому, насколько церковь успела и сумела связать себя с этим пульсом.
Суть-то вся и лежит в этом пульсе. «Становая жила человечества»… Кто до нее дотронулся или за нее держится, тому вечно жить; а кто вовремя не ухватился за нее — летит в бездну и безвестно погибает.
По этим многоценным и полновесным плодам, которые семья несет и государству, и церкви, — и государство, и церковь должны бы каждое «слюбились-поженились» встречать каким-то ореолом. И поистине каждым «молодым» выходить навстречу и кланяться до земли: «Вот опять идет мое богатство, моя честь, моя стойкость в веках; идет — крепость церкви, неопровержимость церкви, защита от господ вольтерьянцев». «Не надо полемик, замолкните голоса. Пусть каждые полвека рождается по десяти Вольтеров, по десяти Штраусов — и пусть они все пишут что угодно: с другой стороны подходят с задумавшимися глазами парни и с цветами в руках девушки, подходят десятками тысяч, валят валом, народно… И пока вот это есть, мне ничего не страшно, я стою, вросла в землю и голова моя высится до неба».
Семье, т. е. конкретно каждым двум «слюбились-поженились», принадлежит так много в религии и государстве, что ни рассказать, ни исчислить этого нельзя. Не вытекает ли из этого чего-нибудь, какого-нибудь права?
Да если она «всем дает взаем», «всех обеспечивает», «все обезопашивает», то явно, что долг всего перед нею неисчислим; т. е. что неисчислимы права ее; права «потребовать и взять»… или — «спросить, указать и взять».
То-то в древности перед беременною женщиною сходили с тротуара консулы; ликторы опускали свои секиры. Весталки, хранительницы священного огня Весты, «покровительницы домашнего очага», т. е. мира и покоя семейного, пользовались уважением наравне с царями. И, кажется, случайная встреча с весталкою ведомого на казнь — избавляла от казни. «Идет — чистота, идет — святость, идет — величие и религия».
Раз я бросил только эти примеры, не ясно ли каждому, что «семья» совершенно померкла к нашему времени; спущена куда-то «в трубу» и провалилась куда-то «в дыру». Не «беременная», а «в таком положении». Даже «совестно сказать вслух»… Явно, что холостой, номадный быт если количественно еще и не преобладает, то преобладает авторитетом, весом, прерогативами, блеском, богатством и всем вообще «положением в обществе». Дает «блеск обществу», «украшает» общество… Да и в самом деле: вся, собственно, «духовная жизнь страны», ее «интеллигентность» и интеллигенция, все ее образование, споры и волнения умственные, науки, литература и проч. и проч., ее музыка и театр, живопись и стихи — теперь типично холостые явления, хотя бы производились, создавались и семейными людьми. Семья как бы потеряла лучи около себя, дух свой: и лежит фактом с одной стороны индивидуума, противоположной его творчеству; а это «творчество» вырастает из другой, холостой его стороны. Цивилизация вся в сущности стала «холостою»…
Но это — не «само дело», не «натура дела такова»: а «дело» поставлено «в такое положение». Страшно покачнулось, пошатнулось положение семьи: и впереди всех других обстоятельств сам закон, церковный и государственный, и подкопал почву под своею же твердынею.
Посмотреть на эти нищенские, убогие, испуганные лица приходящих «в гражданский или духовный суд» мужей и жен, отцов или матерей, искать «суда и милости» в какой-нибудь напасти семейной… искать при невозможной жизни «развода», «усыновить детей», «узаконить детей», «выправить метрику». О Боже: достаточно взглянуть на эту испуганность, застенчивость, готовность платить деньги, во-вторых, платить и, в-третьих, платить, чтобы сразу же, одним взглядом понять, что тут совершилось что-то чудовищное в веках, кто-то что-то разоряет… И в великом томлении воскликнуть:
— Да где же огонь Весты? Зажгите огонь Весты!
Впервые опубликовано: Новое время. 1910. 17 нояб. № 12459.