Ю. Ф. Самарин
По поводу толков о конституции
править
Носится слух, что в Москве готовится какой-то адрес к подписанию с требованием конституции. Я, разумеется, отказываюсь этому верить и всем говорю, что это вздор, неправда. Но в наше время столько случается невозможного и бессмысленного, что, пожалуй, чего доброго, и на эту тему разыграют какую-нибудь дурацкую пародию. Если это правда, то я предлагаю подписать и пустить в ход нечто вроде следующего. Как ни ничтожны два, три голоса в массе голосов, поднявших современную разноголосицу, как ни несомненно, что эти одинокие голоса будут заглушены криком, топаньем, свистом и всеми орудиями убеждения современных прогрессистов, однако в настоящую минуту молчать грешно. Мы настолько устарели в своих понятиях, что для нас свист — не опровержение, рукоплескание — не доказательство, а успех — не мерило убеждений. Без всякой надежды на успех, мы просто считаем долгом совести гласно и без всяких недомолвок высказать то, что мы думаем по поводу современных толков об ограничении самодержавия в России.
Мы не признаем выработанной западной схоластикой и нашим духовенством повторяемой с чужого голоса теории de jure divino. Утверждать, что в силу Божественного закона верховная государственная власть принадлежит какой бы то ни было династии по праву, ей прирожденному, что целый народ отдан Богом в крепостную собственность одному лицу или роду, мы считаем богохульством. Закон Божественный благословляет власть государственную вообще и вменяет каждому лицу в обязанности покоряться ей, потому что государственный строй (тот или другой) как существенное условие общежития служит к достижению предназначенных человечеству целей. В этом смысле: «Несть власть, аще не от Бога». Но что такое власть и что признавать властью? Этого вопроса церковь не решает. Он до нее не касается. Спаситель и апостолы создали церковь и дали человечеству учение об отношении человека к Богу, но они не создавали государственных форм и не писали конституций. Выработать себе государственную форму, монархическую, ограниченную или неограниченную, аристократическую или республиканскую — это дело самого народа. Каждый народ создает себе власть по своим потребностям и убеждениям, и эта власть, им поставленная, получает значение власти, обязательной для каждого лица, к тому народу принадлежащего.
Высказав в этом отношении наше убеждение и устранив недоразумение, которое могло бы легко возникнуть из всего последующего, мы приступаем к современному вопросу и высказываем прямо, что всякую попытку ограничить самодержавие в настоящее время, в России, мы считаем делом безумным, потому что оно невозможно, а если бы оно и было возможно, то назвали бы его бедствием и преступлением против народа. Невозможным мы назвали это дело потому, что в земле Русской нет такой силы, на которую бы можно было опереться для ограничения другой силы — самодержавия. До какой бы степени помешательства ни дошли в настоящую минуту разгоряченные умы, нельзя считать казенных учебных заведений, университетов и литературных кружков того или другого цвета, — силою. Положим, все они могут сделать много зла, нагнав на Русскую землю тучу диких понятий, извратив общественный смысл, сбив с исторического пути и сделав негодными для жизни несколько поколений; но все это — проявления силы чисто отрицательной, а не творческой и не зиждущей. Яд есть тоже сила, но сила умерщвляющая, а не дающая жизнь. У нас есть одна сила историческая, положительная, — это народ, и другая сила — самодержавный царь. Последний есть также сила положительная, историческая, но только вследствие того, что ее выдвинула из себя народная сила, и что эта последняя сила признает в царе свое олицетворение, свой внешний образ. Пока этими двумя условиями обладает самодержавие, оно законно и несокрушимо. Не дай Бог дожить до испытания его силы на какой-нибудь площади против какой бы то ни было горстки недовольных; но пора заранее отдать себе отчет в последствиях схватки, на которую вызывают его задорные люди. Пусть соединяются в одну кучу несколько сот студентов и воспитанников военно-учебных заведений, пусть пристанет к ним дюжина дворян, еще не успевших помириться с мыслью об утрате крепостного права, пусть к ним примкнет десяток свистунов-газетчиков, да еще человек пять, спившихся с круга и до костей зараженных мещан и дворовых людей; одним словом: пусть все, что желает падения самодержавия, обступит Зимний дворец… Если вызванный криком царь приподнимется и через головы этой горстки людей только подмигнет народу, и если народ поймет, что царя обижают, то что произойдет тогда? Скажет ли он: «Поделом ему», — или двинется к нему стеной на выручку? Тем, для которых разрешение этого вопроса сомнительно, мы советуем обратиться за справкой к мировым посредникам, которые в продолжение шести месяцев толкаются в народе и более, чем кто-либо, выслушивают правдивых выражений его неудовольствий и надежд. Они скажут в один голос, что сочувствие народа электрическим током тянет прямо к царю, через все посредствующие сословия, учреждения, общественные слои, не останавливаясь на пути своем ни на чем и ни на ком; что вся эта посредствующая среда, в глазах народа, существует только как препятствие к его соединению с царем, и что между ними давно заключен невысказанный, а подразумеваемый и всеми понимаемый союз для взаимной защиты. Если, чего не дай Бог, им доведется встретиться в общем противодействии кому-нибудь, то не произойдет ли с этим кто-нибудь то же самое, чему подвергается жиденькая лодочка, попавшая между двух валов, идущих друг другу навстречу? Есть еще предположение: «Может быть, когда раздастся на площади крик и зазвенят разбитые окна, Зимний дворец оробеет и подастся на сделку, может быть, удастся в минуту страха исторгнуть какую-нибудь уступку; или, если уж народ не способен воспламениться за прогресс, за цивилизацию и за тех, кто считает себя передовою дружиною, то нельзя ли чем-нибудь другим подогреть его, хоть, например, обещать ему, что не будет рекрутства, что податям конец и т. п.?» Иными словами: можно обойтись без народа и можно обмануть народ. Но и эти два средства испробованы. Анна Иоанновна подписала подвернутую ей конституцию и на другой день изорвала ее в клочки, а люди, в то время стоявшие за конституцию, были покрупнее нынешних; закал был надежнее. Это они доказали в ссылке. Был и другой пример: 14 декабря, обманом, вывели на Дворцовую площадь два гвардейских полка. Что ж из этого вышло? К тому же не надобно забывать одного: нынче на русском престоле сидит Александр II, который известен народу не по одним манифестам о ревизиях и рекрутских наборах. Он известен как освободитель крестьян. Народ на обман не поддастся. Итак, ограничение самодержавия — дело невозможное. Кроме того, мы сказали, что если б оно и было возможно, то мы сочли бы его бедственным и вот почему. Все современные недуги Русской земли сводятся к одному: наш государственный строй нам не по силам и не по возрасту; государство потребляет больше, чем вырабатывает земля, и мало-помалу заедает землю. Против этого зла конституционная форма правления не только не принесла бы врачевания, а, наоборот, усилила бы недуг. Мы знаем по опыту, что где конституционная форма возникает не как самородный плод свободного развития народной жизни, а заимствуется извне, как готовая форма, как покрой платья, — там прямое и неизбежное ее последствие: усиление централизации, не только административной, — в области правительственной, но и умственной — в развитии народного просвещения. Одна точка, один город делается самодержавным властелином целой земли. Туда, к этому средоточию политического движения, устремляются массы народа, капиталов, способностей, привлеченных заманчивой деятельностью на видном поприще; а между тем областная жизнь замирает, самодеятельность оскудевает, и мало-помалу все подпадает общей зависимости от направления, данного свыше. Первоначально централизация устанавливается вследствие этого сильного прилива народных сил к одному средоточию; потом она усиливается поневоле, вследствие постепенного истощения всего организма, как единственное средство восполнить пустоту и мертвенность в его оконечностях. Петербург, центр самодержавия, тяжел для России; Петербург, центр конституционного правительства, задавил бы ее окончательно.
Далее, первое условие правильного исторического развития есть искренность и правдивость. Под этим мы разумеем согласие того, что проявляется словом, делом, учреждением, обычаем, с тем, что есть, что составляет сущность народной жизни. Всякая конституционная форма правления основана на праве большинства, признанном как факт законного преобладания несомненной силы над слабостью и предполагаемой разумности — над частными увлечениями и интересами. Но если бы название и права большинства присвоило себе меньшинство, то очевидно, что вся конституционная обстановка превратилась бы в возмутительную ложь. Таков бы был у нас характер ограниченной монархии; ибо какую бы ни придумали для нее форму, вся масса народная осталась бы вне ее, как материал, как орудие или как мертвое вещество. Что народ не может быть ни непосредственно, ни посредственно действующим лицом в какой бы то ни было конституционной форме правления — это, кажется, очевидно. Во-первых, народ не желает конституции, потому что он верит добрым намерениям самодержавного царя и не верит решительно никому из тех сословий и кружков, в пользу которых могла бы быть ограничена самодержавная власть; во-вторых, народ безграмотный, народ, разобщенный с другими сословиями, народ, реформами Петра выброшенный из колеи исторического развития, не способен, не может принять участия в движении государственных учреждений. Народной конституции у нас пока еще быть не может, а конституция не народная, то есть господство меньшинства, действующего без доверенности от имени большинства, есть ложь и обман. Довольно с нас лжепрогресса, лжепросвещения, лжекультуры; не дай нам Бог дожить до лжесвободы и лжеконституции. Последняя ложь была бы горше первых. Теперь едва ли нужно объяснять, почему всякую попытку изменить форму правления у нас, в настоящую минуту, мы назвали преступлением против народа. Кто предъявляет подобные требования, воображая себе, что он говорит за народ и от его лица, о том мы можем только жалеть. Кто знать не хочет того, что думает и чувствует народ, кто сознательно пренебрегает им и от своего лица заносит руку на то, что создано народом и чем народ дорожит, — тот самозванец.
Мы твердо убеждены, что все современные толки о перемене формы правления не что иное, как пустая болтовня, чуждая не только правды, но даже искренности. России нужно не то. После освобождения крестьян, которое могло быть исполнено успешно и мирно только самодержавной властью, нам нужны: веротерпимость, прекращение полицейской проповеди против раскола, гласность и независимость суда, свобода книгопечатания как единственное средство выгнать наружу все зараженные соки, отравляющие нашу литературу, и через это самое вызвать свободное противодействие искренних убеждений и честного здравомыслия. Нам нужны: упрощение местной администрации, преобразование наших налогов, свободный доступ к просвещению, ограничение непроизводительных расходов, сокращение придворных штатов и т. д., и т. д. И все это не только возможно без ограничения самодержавия, но скорее и легче совершится при самодержавной воле, чуждой страха и подозрительности, понимающей свою несокрушимую силу и потому внимательной к свободному выражению народной мысли и народных потребностей.
Впервые опубликовано: «Русь», 1881, № 29.