В. Д. Катков
правитьПо поводу статьи в «Одесских новостях» (№ 9548): «Английская юриспруденция и русский ее апологет»
править[Если бы ты молчал, остался бы философом (лат.)]
Михелева «наука» даром не проходит, и я не надеялся в ответ на свою статью так скоро получить образчик ее влияния на русских юристов: читать и не понимать, смотреть и не видеть, терять дорогу в лесу из трех сосен.
Никогда в своей жизни и нигде, не исключая и своей статьи в «Русской Речи» (от 20 ноября), я не призывал отдать русских юристов на выучку к какому-либо иному народу, кроме «великого, первого и лучшего учителя, творца родного языка, русского народа», которому и посвящены обе наиболее обширные из моих работ («К анализу основных понятий юриспруденции» и «Iurisprudentiae Novum Organon»). В голове этого учителя несравненно больше света и порядка, чем в головах тех Савиньи, Пухт, Иерингов и прочих «великих» представителей Михелевой науки, у которых заставляют учиться русских юристов. Не науку, а с-л-о-в-о-б-л-у-д-и-е создали эти «великие» юристы, лизать пятки которых смолоду учат русскую молодежь. Только, чтобы научать понимать это, нужно было бы отнять у «ученых» юристов все их дипломы и послать учить азбуку той науки, которая учит нас различать действительную мысль от ее обманчивого подобия в непродуманном слове. То, что творится в настоящее время юристами Михелевой науки, представляет собою чистейшую схоластику, без научного и философского основания, схоластику, которая найдет себе, с прогрессом истинной науки, там же место, где и схоластика средних веков…
Ведь конечная цель для юриста-теоретика не в решении маленьких конкретных вопросов судебной практики (практического значения которых я, конечно, нисколько не думаю оспаривать), а в правильном философском понимании всей совокупности явлений государственной жизни. Этого-то Михелева наука и не может дать, ибо она споткнулась на пороге же такого философского понимания явлений. Не думаю я оспаривать способность юриста Михелевой науки различать собственность от владения, договора поклажи от найма, или даже конто-коррента от текущего счета, как не думаю сомневаться в том, что Михель из Михелей, когда ему захочется есть, купит себе фунт хлеба, а не фунт гвоздей… Я утверждаю другое: неспособность Михеля создавать научные идеи, свойственные царям мысли, вроде тех, которыми одаряла мир Англия, и неспособность его руководить, в мире мысли или в мире практической деятельности, с поста, требующего царственного полета мысли и ее научной глубины. Это ремесленники, подменяющие философию своей специальности косноязычным пустословием и тяжелым и туманным, но пустым словоблудием. Когда русские желают иметь бонну, они берут немку, когда им нужна гувернантка, они ищут француженку: так рассказывала своим западным собеседникам одна долго жившая в России немка… Иной роли нельзя давать Михелю как в науке, так и в практической государственной жизни… Наша внутренняя смута и важнейшие недостатки нашей государственной жизни имели источником, между прочим, то обстоятельство, что скрыто или открыто Михель или выросшие в его школе люди руководили нашей школой. Покойный профессор Зеленогорский, теоретически и практически немало занимавшийся вопросами педагогики, не раз говорил, что наши школьные мероприятия очевидный сколок с немецких: их можно исторически проследить шаг за шагом. А между тем, дара государственного строительства у Михеля совершенно нет: об этом свидетельствует вся его история… — Умрет Вильгельм I, умрет Бисмарк, и германская империя рассыплется или вернется к первобытному ничтожеству: эти слова, слышанные много лет тому назад от русских людей, не претендовавших на звание пророков, осуществляются в наши дни. У самих немцев можно найти правильную оценку ничтожества или Minderwertigkeit [неполноценность (нем.)] их политической истории на протяжении столетий до образования в 1871 году империи. Счастливое стечение обстоятельств может вызвать на время более упорядоченную политическую жизнь этого народа, но будущности у него нет: на одних броненосцах и пушках ее не построишь.
Свойственное в высокой степени русскому человеку терпение и миролюбие заставляли поддерживать его дружественные сношения со своим в сущности мало почтенным соседом… пока он не вышел на разбой, обнаружив свою истинную природу. Теперь, когда полмира в возмущении смотрит на новых Гуннов или активно помогает нам в борьбе с ним, мы имеем право говорить то, что давно лежало у нас на сердце, но о чем лучше было молчать по многим соображениям. Нужно указать Михелю его настоящее место.
Военный успех в 1870—1871 годах создал среди толпы наших юристов культ не существующей немецкой науки — юриспруденции, ибо успех в глазах толпы всегда самый сильный аргумент даже в тех областях, которые весьма далеко отстоят от муштры. Их «наука о праве» — чистейшая мифология, и вот этой-то мнимой науки у английских юристов и нет: это слишком реальные и умные люди, чтобы поддаться влиянию немецкого словоблудия. У народа, который создал величайшее в мире государство и учреждения, которые (по большей части не умно) копировались другими европейскими народами, нет ни «науки», ни «философии права»: нет, потому что такая наука и такая философия невозможны, ибо это невежественное словосочетание, свидетельствующее о том, что человек, его употребляющий, споткнулся на самом пороге юриспруденции. У англичан есть наука о законе (law): термине, приобретающем в различных случаях его употребления и в различных контекстах то более широкое, то более узкое, но всегда самостоятельное, значение. У англичанина есть слово «the right», соответствующее слову «право», но он никогда не станет говорить о «науке права», потому что инстинктивно чувствует его несуразность. «Право» есть относительный термин, коррелят слова «обязанность» и смысл свой скрывает до тех пор, сока не будет указан fundamentum relationis [основа отношений.], каковым может быть как этическая норма, так и легальная. Не юристы, а народный язык создал слово «право» и назначил ему определенную роль, которую изменить, вопреки воле народа, никто не может. Беря этот термин из арсенала народной мысли и народного языка, юристы не позаботились уяснить себе его значение и создали фантастическое «право в объективном смысле», никакого смысла на деле не имеющее. Ибо это что-то «великое, великое», но никем из них в значении не уловленное: то это синоним закона, то что-то другое, выше закона стоящее, так как закон, де, может и соответствовать и быть противным «праву»; то это синоним справедливости, то что-то другое, ибо «право» может быть как справедливым, так и несправедливым… Они не понимают, что народ в юриспруденции своего языка создал «право» не для того, чтобы другие понятия вращались вокруг него, как вокруг своего солнца, а для того, чтобы оно, как планета, получало свой свет от той (нравственной или легальной) нормы деятельности, которую человечество считает необходимой для своего блага. Желая играть роль вождей народа в развитии его мышления, немецкие и онемеченные юристы потеряли способность разбираться в элементарных понятиях, а их писания за пределами простого пересказа содержания законов и развития их деталей, превратились в сплошное и бьющее в глаза словоблудие… И это еще полбеды. Большая беда лежит в том, что их своего мифического права они сделала «научное» «чего изволите», которым можно играть с ловкостью шулера, обыгрывающего наивную публику, воображающую, что она имеет дело с наукой и ее жрецами.
«Право», в языке Михелей и лижущих их пятки, то старая износившаяся кокотка, от которой нельзя ждать ни сопротивления, ни радости, то утонченный плут, который берется все оправдывать и все опровергать, смотря по обстоятельствам, то обыкаовенный! прозаический огурец, из которого горе-ученые Михелевой юриспруденции стараются извлечь солнечные лучи понимания.
Вот этой-то псевдо-науки о мифическом «праве» у создателей величайшего в мире государства и самого сложного гражданского и коммерческого оборота, которые немыслимы без юриспруденции, у англичан, к их чести, и нет. Это умные люди, по инстинкту чувствующие разницу между словоблудием и наукой: люди, которые готовы поучиться всегда и везде, где действительно можно поучиться, но равнодушно взирающие на кривляющихся сирен Михелевской «науки» и голосами своих юристов заявляющие, что они лучше разбираются в юридической азбуке: в law a right (см. например, Lectures on jurisprudence Austin’a. 1869, стр. 294).
Кто это просмотрел у англичан, тот ничего не поймет ни в их юриспруденции, ни вообще в явлениях государственной жизни. Букашки, мушки и таракашки положения не спасут.
Характерная черта всякой посредственности это — способность замечать некоторые мелочи и не видеть большого и наиболее важного. Такая способность видеть большие вещи дается только природой и дается очень немногим: корифеям мысли или практическим гениям, перед которыми мы, конечно, все являемся посредственностями. Но очень много среди нас и посредственностей школьной выделки: при лучших условиях воспитания и образования из них вышли бы разумные и полезные для государства деятели. Таково большинство наших юристов. Не в школе Михеля, а в Англии из них выработалась бы другие, лучшие люди, ибо школа английского юриста национальная и глубоко консервативная, не оставляющая так легко здорового достояния мысли отцов, воплощенного в народном языке, ради пустословия новых лжепророков.
Не менее представителей других профессий юрист должен обладать здравым смыслом. В большей мере, чем они, он должен обладать знанием законов, и притом и по научным, и по практическим соображениям, не только отечественных, но и других народов и других времен. Если он желает быть чем-либо большим, нежели простым ходатаем по чужим судебным делам, ему нужно иметь и более разностороннюю научную и философскую подготовку. Чем выше его стремления, тем солиднее должна быть эта подготовка. Англичане это прекрасно понимают. Глубокое заблуждение скользит в словах автора статьи, будто в Англии можно сделаться юристом простым «позлубриеванием» каких-то книжек. Я видел вопросы, предлагаемые аспирантом на гражданскую службу (civil service examinations [экзамены для поступления (англ.)]), не из области законоведения в тесном смысле, а философской подготовки лица и должен сказать, что вопросы эти такого характера, что требуют от лица не только усвоения известных знаний, но и самостоятельного мышления, равным образом и то, что ни один из выдержавших докторский экзамен на юридическом факультете немецкого университета не дал бы за них удовлетворительного ответа: «научной атмосферы» вокруг сухого знания законов в Англии гораздо больше, чем на континенте.
Получив юридическое образование в России на юридическом факультете, построенном по системе Михеля, я в действительности учился по системе английской, а потому и знаю на опыте ее превосходство. По английской мысли с успехом можно заниматься юриспруденцией только после получения высшего образования, ибо, как говорили еще римские юристы, юриспруденция сама по себе только искусство (ars aequi et bom [искусство добрых и справедливых поступков (лат.) ]), а по усвоенной у нас системе Михеля — без подготовки, окончив только среднюю школу. Я записался на юридический факультет, но при системе (гибельной для большинства, и весьма полезной для того, кто пришел в университет с искренним желанием учиться) полной академической свободы того времени я посещал лекции как историко-филологического факультета, давшего мне нужную для юриста философскую подготовку, так и лекции юридического факультета, игравшего для меня роль английского Inn’a с тем большим минусом, что вместо дела здесь очень много занимались словоблудием. Что лучше: система Михеля, дающая никуда в большинстве случаев негодных людей, по неподготовленности их, или система английская, судить не трудно. Возможны, конечно, исключительные случаи, когда человек достигает высокой степени развития без школы, во по общему правилу было бы лучше, если бы юристы получали более широкую подготовку на философских, по существу, или историко-филологических, по имени, (с некоторым изменением программы) факультетах. Тогда не было бы жалоб, что юридические факультеты поставляют стране неучей.
Солидность английской юридической мысли ставит государственных деятелей Англии выше государственных деятелей страны Михеля, но та же солидность и глубина делают ее часто недоступной пониманию заурядного юриста континента: ей стараются подражать, но… так, как недалекая горничная подражает в нарядах своей барыне.
Всякое государство по существу эгоистично. Эгоизм английского государственного организма не раз давал себя чувствовать нашей родине. В данную минуту мы, к счастью, боремся рука об руку с Англией против возомнившего себя господином вселенной сильного волею, дисциплиной и прилежанием, но недалекого в интеллектуальном отношении Михеля, с которым мы так хотели жить в добром соседстве, завещанном своему неразумному внуку и создателем германской империи, Вильгельмом I.
Спорные вопросы, разделявшие Россию и Англию, по-видимому, устранены. Нам нужно стремиться к более прочному союзу, а для этого прежде всего необходимо взаимное понимание. Англия — страна сильной синтетической философской мысли, политической мудрости и глубокого философского понимания закона, равно как и крепкого чувства законности. Это дает ей право на особое внимание юристов. Не зову я их идти к вам на выучку. Этой последней я обязан своему первому и лучшему, великому учителю, воплотившему в родном языке свою мудрость, русскому народу. Повторяю это, отсылая читателя к своим сочинениям; «Наука и философия права…?», «К анализу основных понятий юриспруденции», «Iurisprudentiae Novum Organon». Домой зову я, к себе на родину, к общению с мыслью народа и к самостоятельному творчеству на этой основе. Но, делая так, я сознаю, что я не совсем справедлив. Этот призыв к самостоятельному творчеству похож на то, как если бы, положим, Чайковский или Глинка обратился ко всем, не исключая и моей малости, не имеющей при всей любви к музыке ни малейшего к ней таланта, с предложением развивать самостоятельно русскую музыку на национальной основе. Только исключительные люди могут отозваться на такой призыв. Только немногие в состоянии усвоить себе глубокие мысли, сделавшиеся уже достоянием человечества. Огромное большинство живет повторением чужих правильных или неправильных мыслей. А толпа читает в не понимает, смотрит и не видит. Этой толпы не под силу и готовые идеи. Ей нужны помощи если не Михеля, то кого-нибудь другого. Так странно устроен мир. Не переделаешь. И если нет собственных сил, то, в конце концов, «хорошему не зазорно поучиться и на стороне»! Бойтесь только Михеля! Ибо, как говорят англичане об этом господине, «чувства реальности у него нет»: разницы между словоблудием и мыслью он не проведет, откроет через кривые очки «науку права», где ее нет, а «научной юриспруденции» там, где она только и есть, не заметит.
Дай Бог всем, создав мировую империю, иметь таких судей, чиновников, дипломатов, адвокатов, министров и вообще юристов, каких имеет Англия!
Печальные события, ныне переживаемые Европой вообще и нашей родиной в частности, заставляют меня сделать еще одно замечание о роли в них юристов школы Михеля. Перед нашими глазами развертывается ужасная картина: целые области обращаются в пустыню или болото, по правилам науки зажженные инженерами и генералами пожары истребляют библиотеки, возвышенные памятники искусства и столетиями выросшую промышленность; когда кончится война, целые страны останутся без мастерских, без плуга и без книги; море страданий и море слез, миллионы сирот и вдов!.. И это все труды рук Михеля, который, создав после столетий политического ничтожества эфемерную империю, вообразил, что миссия его — повелевать другими. Растущее высокомерие, как характерная черта немецкого общества, била в глаза и лучшим людям из немцев. Я помню проповедь в берлинском соборе «придворного проповедника» о необходимости смирения. Никто так не поддерживал это растущее высокомерие, как русские юристы, с головою потонувшие в реке немецкого словоблудия, наивно принятого ими за науку. Их холопство поощряло Михеля, находившего в нем подтверждение своей теории, будто Slaven (славяне) это в сущности испорченное Sklaven (рабы): их миссия в этой подчиненной роли. Юристы школы Михеля должны теперь взять на себя долю ответственности за подвиги взбесившегося пангерманизма. Этого упрека нельзя сделать всегда строго стоявшим на национальной почве английским юристам.
Впервые опубликовано: Русская речь. 1914. 3 декабря.
Оригинал здесь: http://dugward.ru/library/katkov_v_d/katkov_v_d_po_povodu_statyi.html