И. С. Аксаков
правитьПо поводу празднования тысячелетия России
правитьНынешний день назначен днем празднования тысячелетия России. Нынешний день Россия из собственных уст воздает себе хвалу и собственными руками ставит себе памятник славы в Великом Новгороде. Такова официальная программа официального торжества, которого значение, впрочем, едва ли доступно пониманию простонародной России. Она не ведает наших археологических вычислений, она непричастна западной юбилейной сентиментальности; ей, живущей непрерывным историческим преемством народного духа, малоизвестны времена и лета минувшего, внешние грани внешней истории. Но и внешняя история не была ей чужда, пока сохранялась связь между землею и государством, пока переворот, положивший начало нашей новой истории, не нарушил цельности общественного организма, пока Петр I не воздвиг гонения против народной исторической памяти одного из могущественнейших образовательных элементов русского народа, запретив, под страхом жестоких казней, этот древний прекрасный обычай монастырского уединения, в силу которого тщательно собирались — и записывались сказания о судьбах родного края, и в тишине келий, в часы отдыха между молитвами, велась непрерывная летопись русской земли!..
Но мы, знакомые с историей России не по внутреннему ведению, как народ, а путем научного изучения, мы не можем оставаться совершенно равнодушными к обычным человеческим делениям времени, и мера годов, прожитых нами, становясь предметом внимания, сама собою наводит нас на суд и размышление.
Мы невольно спрашиваем себя, чем бы в настоящую минуту проявил себя русский народ, если бы, обладая нашей наукой, он сознавал в то же время всю историческую ценность тысячелетнего пространства времени в жизни гражданских обществ?
Он почувствовал бы потребность подвести итог десятивековому своему существованию, обнять сознанием все прожитое им тысячелетие и, силою мысли и памяти воссоздав в своем представлении эту тысячу лет яко день един, призвать самого себя к неумолимо строгому суду всенародной совести. Постоянно знаменуя присутствие Бога в истории, постоянно преднося в своих бытописаниях созерцание глубоко верующего духа и простирая устами своих летописцев нравственные требования ко всем деятелям историческим, русской народ и теперь, как и в прежние времена, не стал бы ублажать себя горделивыми самовосхвалениями, легкомысленными славословиями и вообще превозноситься земною славою: он понял бы, что такой минуте, какая проживается теперь, такому действию народного самосознания приличны важность и трезвое слово. Он не соорудил бы себе памятника, восхищая прежде времени приговор истории, а воздвиг бы храм тому, в чьей руке времена и лета, и в этом храме покаяния принес бы всенародную исповедь всех своих исторических неправд и прегрешений!
Если история вообще считается наставницей народов, то ни для кого не имеет она такого жизненного значения, как для племен славянских, и для русского в особенности. При ее помощи совершается возрождение славянских народностей тяжким подвигом самосознания, обретается мыслию — утраченное жизнью, и вновь усваивается жизнию вооруженное всею крепостью разумного ведения; она возвращает нас к нашим основным органическим началам и предносит путеводный свет нашему историческому шествию. Ни один европейский народ не состоял никогда и не имел надобности состоять в таком сознательном отношении к своей истории во всем ее целом объеме; ни один не искал в ней ответов на такие жизненно нравственные запросы, как народы славянские, ни у кого из них литература исторической науки не представляет такого пытливого суда, такого строгого следствия над своей историей, как русская историческая литература. Действительно, какими бы ближайшими побуждениями ни руководствовались наши деятели на поприще исторической науки, как бы некоторые из них ни отрицали в принципе нравственный элемент и его духовно-производительную силу в истории, как бы ни уклонялись, по-видимому, от христианского созерцания, все они невольно, бессознательно, движимые тем же народным инстинктом, к которому большая часть из них выражает такое высокомерное презрение, — все они предъявляют прожитому тысячелетию такие нравственные требования, которые свидетельствуют о живучести нравственного начала в народе и о живом значении истории. Даже для английской исторической науки история представляется, кажется нам, скорее суммою жизненного внешнего опыта, чем нравственным судом над жизнью народа и государства. Конечно, постоянное следствие, производимое над историческим бытием русской земли, нередко пристрастно строго, грубо и невежественно, — но и такое следствие приносит свою значительную пользу нашему народному самосознанию, заставляя нас изыскивать разумные оправдания для нашей непосредственной любви к родной земле, и износить из тьмы неведения на свет Божий те сокровенные основные начала, без постижения которых немыслимо наше будущее духовное развитие. Мы постоянно встречаемся в нашей словесности с оживленными прениями о том, вполне ли согласен с понятиями добра или чести тот или другой поступок народа или князя, начиная чуть ли не со времен Рюрика; наши книги исполнены нравственных приговоров и личной оценки всех исторических деятелей; вопрос об оправдании Иоанна Грозного или Бориса Годунова есть для нас вопрос вовсе не мертвый и не отвлеченный, — и конечно ни одно темное пятно нашей исторической тысячелетней жизни, ни одна совершенная нами неправда в каком-нибудь XIV или XV веке не осталась или не останется без указания, без строго осуждения и, следовательно, возмездия если не в жизни, то в области сознания. Так насилие и двоедушие Москвы в собирании Московского государства сказываются нам ныне учеными толками о федерации, и как ни безобразны эти толки сами по себе, как ни противоречат они откровениям жизни и истории, но доля неправды, внесенная государством в дело сложения государства, силою сокровенной нравственной логики, отразилась чрез много веков и в нашем историческом сознании в форме отвлеченного отрицания. Мы могли бы привести много примеров подобной расправы нашей ученой мысли со всеми историческими прегрешениями прожитого тысячелетия, но нам достаточно возбудить в этом отношении внимание любопытного читателя: оно само поможет ему отыскать необходимые доказательства в пользу нашего мнения. Повторяем, при всем отчуждении нашего общества от народности, при всей личной безнравственности каждого из нас отдельно, наша историческая литература постоянно вращается в сфере нравственного суда и не сходит с поля нравственных требований, предъявляемых во имя того нравственного идеала, который без их собственного ведома живет в сердцах отрицателей этого нравственного идеала! И как ни строг, как ни придирчив, как ни жесток иногда этот отвлеченный приговор, отрешенный от живого ощущения всей жизненной обстановки данной исторической минуты, — но мы предпочитаем такое отношение к истории, как более живое и нравственно-плодотворное, чисто отвлеченному бесстрастному отношению, или внешней живой любознательности, или же, наконец, тому кровному, естественному самодовольству потомков своими предками, каким отличаются, например, французы. Да, нам кажется, что действие нравственных истин не прекращается в нашей истории и продолжает свой логический процесс в сфере отвлеченной работы мысли, и мы таким образом как бы повторяем, как бы переживаем вновь и должны пережить всю нашу тысячелетнюю историю в области сознания.
Нам нечем превозноситься и славиться. Итог нашего тысячелетия скуден благими даяниями человечеству; нам не на что указать, в чем бы плодотворно проявилось наше историческое призвание в семье народов. Мы слышим в себе присутствие сил и талантов, но силы наши служили до сих пор только внешнему сложению государства, а на таланты наши, обильно отпущенные нам от Бога, не принесли мы ни единого таланта и едва не зарыли их в землю. С уважением должны мы взглянуть на западные народы, которым дано едва ли не менее, чем нам, непосредственных даров духа, но которые врученные им таланты умножили сторицею, подвизаясь в непрерывной работе. То, что составляет силу, крепость и упование России, принадлежит к такой области нравственной, которая не терпит ни похвалы, ни гордости, а требует смирения и непрестанного духовного подвига, «да не отнимется от нее и сия часть» за наше нерадение и грешную косность. Мы можем утешаться тем, что донесли к рубежу нового тысячелетия в неприкосновенной целости наши нравственные народные основы: и учение веры в первоначальной догматической чистоте, и коренные добродетели народа, и стихию гражданского братства, выражающуюся в наших общинах, мирах и артелях, — но мы только донесли, мы еще не вывели их на путь всемирного исторического развития, мы еще не явили их света миру. Конечно, благодаря верности народа этим основам, русское государство одно из всех, некогда могучих, славянских держав, пережило тысячелетие, — но это самое призывает нас к удвоенному труду и к неусыпной заботе и налагает на нас, на все наше образованное общество, строгую ответственность пред Провидением и пред нашим простым народом.
Да, мера годов, пережитых Россией, заставляет нас с новым живым благородным чувством почтить подвиг простого русского народа, который, как мы уже говорили однажды, несмотря на все невзгоды, несмотря на то, что органы, необходимые для полноты жизненных отправлений, были у него оторваны в лице образованных сословий, сохранился и уберегся, перемог и перебыл многое множество исторической лжи и неправды, и спас для нас залог нашего будущего духовного возрождения.
Но возрождение невозможно без обличения всей этой лжи и неправды: оно требует от нас не самовосхваления и памятников, а покаяния и исповеди. Хотя мы и указали на присутствие нравственного элемента в нашей исторической науке, хотя мы придаем большую цену этому переживанью нашей истории в сознании, но этого еще недовольно. Необходимо, чтоб этою же нравственною потребностью отречения от лжи были объяты все слои общества, от самого верхнего, чтобы мы не боялись, чтоб мы жаждали спасительного отрезвления, строгого суда, сурового укора. Необходимо, чтобы мы вместе с поэтом почувствовали на своей совести тяжесть грехов не только личных, но и друг друга, и всей русской земли, во всем их историческом греховном преемстве, чтобы вместе с Хомяковым, так горячо и всецело любившим Русь в ее прошедшем, настоящем и будущем, мы с такою же, как он, искренностью убеждения, могли повторить его покаянный поэтический гимн к небу за русскую землю и упреки, с которыми обращается он к нашему обществу, напоминая нам, что старый грех отцов еще с нами, что он
…в нас, он в жилах и крови,
Он сросся с нашими сердцами,
Сердцами, мертвыми к любви!
Молитесь, кайтесь, к небу длани!
За все грехи былых времен,
За наши каинские брани
Еще с младенческих пелен;
За слезы страшной той годины,
Когда враждой упоены,
Мы звали чуждые дружины
На гибель Русской стороны;
За рабство вековому плену,
За робость пред мечом Литвы,
За Новград и его измену,
За двоедушие Москвы,
За стыд и скорбь святой царицы,
За узаконенный разврат,
За грех царя-святоубийцы,
За разоренный Новоград…
За слепоту, за злодеянья,
За сон умов, за хлад сердец,
За гордость темного незнанья,
За плен народа…
За то, наконец, продолжает пророческий голос поэта, что
…обуяв в чаду гордыни,
Хмельные мудростью земной,
Мы отреклись от всей святыни,
От сердца стороны родной;
За все, за всякие страданья,
За всякий попранный закон,
За темные отцов деянья,
За темный грех своих времен,
За все беды родного края,
Пред Богом благости и сил,
Молитесь, плача и рыдая,
Чтоб Он простил, чтоб Он простил!..
Впервые опубликовано: Аксаков И. С. Полн. собр. соч.: В 7 томах. Т. 1 — 7. М. — СПб., 1886—1887. Т. 5. С. 3 — 9.
Оригинал здесь