М. Н. Катков
правитьПо поводу полемики г. Тургенева с «Иногородным Обывателем»
правитьПомещая в нынешнем нумере объяснение «Иногородного Обывателя», считаем долгом присовокупить несколько слов от себя по тому же поводу.
«Иногородный Обыватель» позволил себе высказать суждение о фактах, находящихся у публики пред глазами. Оскорбившись его суждением, г. Тургенев отвечает злословными намеками на какие-то обстоятельства, публике не известные, не констатированные, не доказанные, даже не рассказанные ей. Дозволительно ли это? Всякий имеет право судить о том, что предъявлено публике, — но дозволительно ли прибегать к злословию, особенно в качестве аргумента для своей защиты? Голословные ругательства никогда не служат доказательством, а свидетельствуют только о слабости прибегающего к ним дела. Бросаясь грязью, не всегда попадешь в кого метишь, но всегда запачкаешься сам.
Мы очень сожалеем, что г. Тургенев так далеко увлекся чувством раздражения, и уверены, что сам он впоследствии пожалеет о том. Ища оскорбить голословною бранью человека даже в отдаленном прошедшем, г. Тургенев в порыве гнева забыл, что он тогда находился в дружеских отношениях к этому человеку и с чувством живейшей благодарности принимал руку, которую тот протягивал ему в минуту невзгоды…
Удивляться ли после того, что г. Тургенев не счел недостойным себя намекать на несчастный случай из недавнего прошлого, бывший с тем же лицом? Сам не зная в чем дело и основываясь только на пасквилях нынешних друзей своих, он бесславит человека, с которым был в дружеских отношениях, как будто совершившего какое-то преступное дело, доказанное и раскрытое на суде. Лучше бы в минуту своего гнева г. Тургенев рассказал определенно, что знает о факте: как бы ни был неверен рассказ, искаженный факт был бы предпочтительнее голословного суждения о неизвестном.
Случай, на который намекает г. Тургенев, известен нам во всех его подробностях. В некоторой мере мы сами были задеты им. Бывший друг г. Тургенева был постоянным сотрудником наших изданий и пользовался нашим доверием, которое никогда не колебалось и вполне оправдывалось им с тех пор, как мы знали его. Но вот произошел случай, которого г. Тургенев коснулся, действительно подавший повод к сомнениям и нареканиям. Чем ближе человек стоял к нам, тем требовательнее должны были мы относиться к нему и тем строже были мы в оценке дела, возбуждавшего сомнение. Мы расстались, и не прежде наши отношения к нему восстановились, как выяснились для нас все обстоятельства дела и исчезли смущавшие нас сомнения. Случай, о котором идет речь, был чем хотите, неловкостью, ошибкой, легкомыслием, но не преступным делом, какое могло бы давать г. Тургеневу основание и право для его злословной выходки. Если б автора «Отцов и детей» спросили, не в Париже ли он находился в начале нынешнего года, а он, случайно запнувшись на слове, сказал бы нет и стал бы потом без надобности путаться, доказывая свое alibi, то даже такое простое обстоятельство, как жительство в том или другом городе, могло бы подать повод к сомнениям и подозрениям. Нечто подобное случилось с бывшим другом его. Без малейшей надобности, вопреки своим интересам он набросил тень таинственности на дело, само по себе не предосудительное. За эту ошибку он тяжко поплатился; но дает ли она право бесславить и позорить его, как это делает г. Тургенев? Такая ли это вина, чтоб отнимать у человека право голоса в общественных вопросах?
Мы представили комический в своей невозможности случай, как стал бы г. Тургенев отпираться от своего жительства в Париже. Но в наши дни и невозможное становится возможным. Г. Тургенев пошел дальше. Он хочет, чтобы заявление за его подписью, напечатанное в распространенной газете, хранилось тем не менее в тайне. «Иногородный Обыватель» выдал эту тайну: он донощик, он сикофант. Как хорошо г. Тургенев вошел в обычаи и нравы своих новых друзей!
Мы думаем, однако, что г. Тургенев допустил бы нарушение этой тайны посредством рукоплесканий и выражений сочувствия. На новых овациях, которые, вероятно, ожидают его по возвращении в Россию, он, быть может, со слезами умиления преклонится, заслышав глас, гремящий сверху: «Спасибо! Молодец Тургенев! Ты честный человек!» Однако могут быть на свете и такие люди, которым почему бы то ни было не понравится печатное заявление г. Тургенева. Да, но такие обязаны строго хранить секрет, под страхом провалиться в тартарары бесславия и позора. В такую-то беду и попал «Иногородный Обыватель». Он отозвался порицательно, отнюдь, однако, не делая нелепого заключения, что г. Тургенев сам заражен язвой нигилизма, находя, напротив, смешным подозревать его в сочувствии нигилистическим доктринам.
Действительно, было бы очень смешно подозревать г. Тургенева в сочувствии нигилистам. Но тем хуже для него, что, не сочувствуя им в душе, он с ними кокетничает, в то время когда всякий сериозный и твердый человек должен кто чем может давать им суровый отпор. Чем же и сильна эта язва, как не податливостью, с которою относится к ней наша общественная среда? Вот почему людям с авторитетом и именем г. Тургенева грех увлекаться суетным исканием популярности в сферах, не заслуживающих уважения, стыдно бояться презренных ругательств, когда долг велит сказать правдивое и крепкое слово, и таким людям должно гнушаться оваций, которые делают их орудием чуждых им целей.
Г. Тургенев создал Базарова и сам запечатлел этот тип именем нигилиста. Автор, конечно, не разделяет воззрений своего героя. Своим умом и сердцем он принадлежит к типу отцов, сибаритов-эстетиков и постепеновцев сороковых годов. Тип Базарова ненавистен автору, но и страшен. Изображая тип нигилиста, он придал ему характер цельности и силы, столь пленительный для юных умов. Без маленьких черточек, которые автор внес в эту фигуру по совету издателя журнала, где впервые «Отцы и дети» увидели свет, она, быть может, совсем покачнулась бы в пользу нигилизма, и пустой, озлобленный, огрубелый studiosus medicinae [студент медицины (лат.)] вышел бы высоким идеалом для молодого поколения. При первом появлении этой фигуры в лагере людей базаровского типа произошел раскол: одни действительно рукоплескали автору за превосходный идеал, другие освистали его, находя, что в этой фигуре сквозит его ненависть к молодому поколению. Г. Тургенев тогда молчал. Но прошло много лет. При благоприятных обстоятельствах расплодилось нигилистов множество; они завладели нашею литературой, и голоса их шумно понеслись на всю Русь. Тогда г. Тургенев, беспрерывно ругаемый и поносимый ими, вышел пред публику с изъявлением своего истинного почтения и совершенной преданности господину Базарову, а в доказательство своих чувств к нему выдал издателя журнала, сославшись на свои разногласия с ним во время печатания. Значит, о симпатиях г. Тургенева засвидетельствовал он сам, и только он сам; но все близко знающие его, а в том числе и «Иногородный Обыватель», ему не поверили. Они остаются убежденными, что в душе он питает к этому типу глубокую антипатию, и находят, что он хочет только казаться сочувствующим для того, чтоб у нигилистов состоять в фаворе. «Иногородный Обыватель» всегда принадлежал к самым горячим почитателям его таланта и не раз ломал за него копья в литературных турнирах; потому-то так и обидно было ему видеть то, что он называет его «кувырканьем»…
Г. Тургенев, по-видимому, испугался, как бы не попасть в такую же беду, как в то время, когда этот столь поносимый им бывший друг его протягивал ему руку, d’une facon si genereuse et si franche [с такой великодушной и откровенной манерой (фр.)]. Однако неужели он в самом деле убоялся, что его сошлют за сочувствие нигилистам в «места не столь отдаленные»?
Говоря об овациях, которых он был предметом и на которые привлекалась учащаяся молодежь, г. Тургенев заявляет, что не он шел к этим молодым людям, а они пришли к нему, «постепеновцу в английском смысле», ожидающему благ от реформы сверху, а не от революции.
Ах, господа, оставьте молодое поколение идти своим путем; не ходите к нему и не маните его к себе! Дайте ему созреть и укрепиться в своих силах, не эксплуатируйте его ни в какую сторону. С Божьею помощию, оно даст нам людей, которые не будут походить ни на отцов, ни на детей г. Тургенева.
Учащаяся молодежь должна учиться; ей рано думать о реформах. Зато мы можем порадовать г. Тургенева интересною новостью: к «постепеновцам в английском смысле» подошли таинственные вожаки нигилизма. В своих подметных прокламациях уничтожители всего оставляют нам жизнь, требуя только либеральной реформы, конечно, также в видах постепенности… Как бы нашим либералам не сыграть чужой игры!..
Впервые опубликовано: Московские Ведомости. 1880. 6 января. № 5.