А. С. ГЛИНКА (Волжский). Собрание сочинений в трех книгах. Книга I: 1900—1905.
М.: МОДЕСТ КОЛЕРОВ, 2005. (Серия: «Исследования по истории русской мысли»).
По поводу нового издания романа Н.Чернышевского «Что делать?»
правитьВ светлой зелененькой обложке, только что отпечатанная, лежит эта книга в ярко освещенных витринах книжных магазинов на виду у всех, такая доступная. Заходишь, покупаешь на глазах у всех за 1 р. 50 к. и спокойно, уверенно, не прячась и не оглядываясь, несешь домой и читаешь, не торопясь, никто уже не отнимет, никому не нужно поскорее, поскорее передать, и теперь даже не очень тянет перечитывать, успеется, — может лежать на столе на общих основаниях всякой книги… Завеса сброшена! А бывало — сколько нужно было преодолеть препятствий, чтобы достать эту книгу, а если представится возможность купить, то за какие деньги. Быть может, читатель помнит себя, как и я себя, маленьким, маленьким гимназистом, когда он впервые читал эту книгу. Достал «Что делать?» — душа полна тревогой смутных ожиданий, смутных обещаний, и хочется, страшно хочется поскорее проглотить эту старую с пожелтевшими листами, зачитанную до дыр книгу. Далеко за полночь, кругом давно уже наступила тишина, таинственная, зовущая, сидишь один и читаешь-читаешь эту старую запретную книгу. Часы бегут, мелькают выцветшие страницы, голова горит и возбужденная мысль пылает в страстной жажде откровений настоящего слова: — беспокойный трепет ожиданья, безграничное доверие, восторг, упоение. Кажется, вступаешь в общение с какой-то огромной бездонной тайной, загадочная глубь ее ласково манит к себе и обещает много, много… И как все понятно, ясно, легко и доступно. Действительно, в основе всего разумный эгоизм и понимание личностью ее собственной пользы, которая всегда в конце концов ведет к торжеству истины и справедливости, к торжеству правды; разумный эгоизм, такой суровый, резкий и такой в сущности прекраснодушный, вдохновенный, честный, и ничего более не надо, никаких жертв, никакой «сантиментальности». Жизнь развертывается, как гладкая, ровная белоснежная поверхность, по которой, запасясь здравым смыслом и арифметикой, можно идти уверенно, смело — нигде не споткнешься, нигде не провалишься. Жизнь страшна только в невежестве, но если запастись разумом и наукой, она сейчас же подается, потечет ровно и гладко, полная труда и наслаждения, упоительно-прекрасного труда и заработанного, разумного наслаждения. «Эта теория прозаична, но она раскрывает истинные мотивы жизни, а поэзия в правде жизни». Здесь завлекало все, и суровый материализм, такой, казалось, непреклонный, неуступчивый, жизненный и в то же время страстный идеализм, пышащий силой, здоровьем, свежестью, честностью, благородством. Казалось, жизнь зовет, и так просто разгадать тайну этого зова, так легко разрубить все гордиевы узлы гнетущих впечатлений ужаса и смрада жизни. «Поднимайтесь из вашей трущобы, друзья мои, поднимайтесь, это не так трудно, выходите на вольный белый свет, славно жить на нем, и путь легок и заманчив, попробуйте: развитие, развитие. Наблюдайте, думайте, читайте тех, которые говорят вам о чистом наслаждении жизнью, о том, что человеку можно быть добрым и счастливым. Читайте их, — их книги радуют сердце, наблюдайте жизнь, — наблюдать ее интересно, думайте, — думать завлекательно. Только и всего. Жертв не требуется, лишений не спрашивается — их не нужно. Желайте быть счастливыми — только, только это желание нужно. Для этого вы будете с наслаждением заботиться о своем развитии: в нем счастье. О, сколько наслаждений развитому человеку! Да то, что другой чувствует, как жертву, горе, он чувствует, как удовлетворение себе, как наслаждение, а для радостей как открыто его сердце, и как много их у него! Испробуйте: --хорошо!..»
Какие ароматные, красочные, весело и бодро смеющиеся слова, в них чувствуется сердце старой книги, сильно бьется пульс ее. «Что делать?» — теперь уж всецело историческая книга, и снятие с нее цензурного запрета только подчеркнет и выявит эту ее историчность, окончательно исчезнет обманчивая иллюзия неисчерпаемой, загадочно влекущей глубины, которая всегда носится около всего скрытого, гонимого, запрещенного. Книга станет достоянием истории, но славным достоянием, она изжита, но хорошо изжита, во всяком случай — это доброй памяти книга. Положительная критика ее, как и вообще положительная философская критика литературного наследия Чернышевского, — дело наивное, теперь совсем ненужное, это сделала жизнь. Художественная критика романа «Что делать?» никогда не была уместна, ибо ни на какую художественность Чернышевский не претендовал (см. страницу 11—12-ую книги). Но на старой книге лежит ярко блистающий отпечаток эпохи, и в этом смысле она замечательный документ и, как таковой, будет долго блестеть в истории русской литературы и русской общественности и долго будет занимать внимание историков и исследователей.
Еще «Что делать?», — как кто-то сказал о литературе 60-х годов вообще, — прекрасная книга для детей, для детей подростков на ранней зорьке юности. Здесь мы видим психологическое осуществление какого-то подобия известного биогенетического закона; индивидуально проходится путь общего развития, история духовного роста отдельного читателя как бы повторяет в сокращенном виде эволюцию нашего общественного самосознания. Обидно ли назвать «Что делать?» или другие яркие страницы литературы 60-х годов — чтением для детей; я думаю, что ни в коем случае, напротив, это славный памятник для славной эпохи. Если художественная и философская ценности здесь давно переоценены самой жизнью, то ценности общественно-этического характера, быть может, только поднялись и очень кстати и теперь. Чернышевский — прекрасная школа общественного самообразования, и на этом пути огромная историческая его миссия, которая может иметь продолжение, быть может, вплоть до «настоящего дня» русской истории. «Эти мысли носятся в воздухе, как аромат в полях, когда приходит пора цветов». Много поколений слушали здесь властный призывный клич и в этом тайна его обаяния, но это только прикладная сторона миросозерцания Чернышевского, философские же устои его — изжиты совершенно.
Основная черта романа «Что делать?», а вместе и всего Чернышевского, и всего того литературно-общественного пласта, — это бодро смеющийся, на все дерзающий, самоуверенный рационализм, рационализм материалистической окраски по преимуществу. Но материализм его был совершенно девственный, какой-то розовый материализм, в основе своей наивно идеалистический. Действительность не представлялась ему разумной, но разум казался в высшей степени действительными, действенным. «С тем, чему быть нельзя, я не соглашаюсь», — говорит Лопухов, но того, чему можно быть, ему казалось слишком достаточно для устранения всяческих противоречий жизни. Все нужные для жизни замки отпираются ключом научно мыслящего разума, остальные — или вовсе не существуют, или их не зачем отпирать. Фабула «Что делать?» все время держится около самой страшной психологической загадки — проблемы половой любви, и решается она с удивительной и для своего времени простотой. Приложением утилитарной арифметики, да еще радостными снами Верочки, разрешается всяческий трагизм любви. «Ненужная мелодрама с совершенно не нужным трагизмом», — говорит абсолютный Рахметов, этот самый типичный и самый творческий образ в «Что делать?» И вообще чувствуется «абсолютная ненужность» трагизма среди этой ясной лазури. Основная складка психологии романа это полнейшая безтрагичность: нет ничего неразрешимого разумом в самой сложной сфере человеческих отношений, исключена, неитрализирована всякая иррациональность, всякий туман психологизма. Безпсихологичность — доминирующая нота психологии «Что делать?». И эта безтрагичность автора «Что делать?» тем же своеобразным способом сочетается с его собственной трагической судьбой, как и утилитаризм и эвдемонизм его миросозерцания со страдальческим венцом, как вообще у людей его типа, — «идеалистов земли», по выражению Шелгунова, — крайний материализм их сочетался с крайним идеализмом. Удивительно интересна эта психологическая амальгама, и чем дальше, тем больше будет привлекать она любовное внимание потомства.
В книжке г. Федорова о Н. Г. Чернышевском[1], интересной с биографической стороны, приводится сообщение Вл. Соловьева об отношении его отца, историка С. М. Соловьева, к процессу Чернышевского. «Ну какой тут может быть правильный рост образованности? Третьего дня принялся за серьезное дело в науке или литературе, вчера тебя потащили на дельфийский треножник: не нужно, мол, нам твоего умственного труда, давай нам только прорицания; а сегодня, еще не прочхавшись от фимиама, ты уже на каторге: зачем прорицательствовал с разрешения предварительной цензуры!» С. М. Соловьев относился отрицательно к публицистической деятельности Чернышевского, но видел в нем большую умственную силу, которая при иных условиях ушла бы на служение науке. Сам Чернышевский, как это видно из воспоминаний о нем Короленко, тоже впоследствии чувствовал это. Сильная рационалистическая складка так и оставалась у него всю жизнь, но оказывалась она уже не в упрощенных выводах и формулах всеразрешающего миросозерцания, а в упорной научной работе в частных вопросах, где она имеет более законное приложение. Несомненно Чернышевский мог бы при другой комбинации условий сделаться первоклассным ученым, но жалеть ли нам, что этому не суждено было сбыться. Думается, что жалеть об этом ни в каком случае не приходится, ибо то дело, которое он сделал, огромной общественной ценности, остальное же приложится работой грядущих поколений, а они идут, и идут: лучшие из них все-таки через Чернышевского, претворяя в свои искания также и его литературное наследие.
<1905>
- ↑ K.M. Федоров. «Жизнь русских великих людей». Н. Г. Чернышевский. Изд. «Закаспийского обозрения». Асхабад. 1904 г.