Ткачев П. H. Избранное
М., Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 2010. — (Библиотека отечественной общественной мысли с древнейших времен до начала XX века).
ПО ПОВОДУ КНИГИ ДАУЛЯ «ЖЕНСКИЙ ТРУД» И СТАТЬИ МОЕЙ «ЖЕНСКИЙ ВОПРОС»
(Посвящается редакции «Отечественных записок»)
править
В прошлом году г-жи Трубникова129 и Стасова130 издали первые выпуски книги Дауля131 «Женский труд». К русскому изданию была приложена статья моя «Женский вопрос». В предисловии к своему изданию издательницы весьма ясно и точно определили то значение, которое должна иметь книга Дауля у нас, в России. Они очень хорошо понимали, что книга эта может иметь некоторое практическое значение в Америке и Германии, что там она может быть книгою чисто справочного вроде календаря; но что у нас, в России, она уже никоим образом не может иметь такого характера, что у нас она должна иметь только теоретическое значение как богатый сборник фактов для характеристики положения женского труда в Америке и Германии. И действительно, книга Дауля в этом отношении в высшей степени замечательна. Пенни132 и Дауль, имея в виду чисто практические цели, с тщательною кропотливостью собрали массу сведений, касающихся положения женского труда в Америке и Германии, во всех тех отраслях промышленности, в которых допущена женская работа; они справились и о свойствах этой работы, и о времени, в какое ее можно выполнить, и о плате, которую за нее получают женщины, и даже о том, как велик спрос на эту работу сравнительно с спросом на мужскую работу в той или другой отрасли труда. В результате всех этих кропотливых изысканий и справок получился сборник материала, которым с одинаковою пользою мог руководствоваться и рабочий-практик, и экономист-теоретик. Надо, впрочем, сознаться, что ни Дауль, ни Пенни не понимали этого теоретического, научного значения своей книги, потому в своих предисловиях они ограничились указанием только одного ее практического значения, потому, наконец, и в самой книге они совершенно пренебрегли всякой сколько-нибудь научной обработкой собранного материала, они тщательно избегали всяких обобщений, теоретических выводов и отвлеченных рассуждений и, благодаря, быть может, этому обстоятельству, их книга, в глазах всякого понимающего дело статистика или экономиста, должна иметь неоценимое значение. Чисто практический характер их книги ручается за ее беспристрастие; нельзя бояться, что они станут подтасовывать факты или умышленно искажать действительность ради проведения каких-нибудь тенденций, ради удобнейшего построения каких-нибудь общественных или нравственных теорий. Имея в виду все эти соображения, г-жи Трубникова и Стасова решились перевести и издать «Женский труд» Дауля. При самом начале предприятия можно было опасаться, что книга Дауля не найдет в нашей публике особенно лестного приема, так как у нас вообще мало умеют обращаться с сырым материалом и предпочитают ему уже готовые обобщения и установившиеся взгляды. Я, насколько мне помнится, высказывал эти опасения одной из издательниц, и она, как кажется, сама их разделяла. Опасения эти, по-видимому, действительно осуществились. Я не знаю, хорошо или дурно расходится эта книга, но я сужу по тому, как отнеслась к ней журналистика. До этой книги все почти издания Стасовой и Трубниковой встречались обыкновенно нашими газетами и журналами с полным одобрением и сочувствием. Но о книге Дауля они или не сказали ни слова, или отнеслись к ней враждебно. Между тем об этой-то именно книге и стоило говорить. Собранный в ней материал нуждался в литературной обработке и, так сказать, в популярном обобщении; пользуясь им, можно было бы представить довольно полную картину положения женского труда в Америке и отчасти в Германии, но рецензенты совсем и не подумали об этом. Видимо было, что они совершенно не поняли ни той цели, с которою книга Дауля была переведена на русский язык, ни того значения, которое она может иметь для русских читателей. Прочтя предисловие Дауля, написанное для немецких читателей, и предисловие г-жи Пенни, написанное для американских читателей, они вообразили, будто книга Дауля никакого другого значения, кроме того, о котором говорят Дауль и Пенни, не имеет и иметь не может, что потому ее или совсем переводить не следовало, или если переводить, то переделать так, чтобы она могла служить справочного книгою и для русских работниц. По правде сказать, как ни мало я всегда верил в мыслительные способности наших рецензентов, но я все же лучше думал о таком замечательном скудоумии с их стороны. Я заранее предвидел, что они сами по себе не поймут целей и соображений русских издательниц, и потому посоветовал им предпослать книге маленькое предисловие с указанием того значения, которое она может иметь у нас. Они так и сделали. Но рецензенты или не прочли его, или не поняли, хотя оно было очень коротенькое и для большинства вполне удобопонятное. В предисловии этом говорилось, между прочим, какие соображения заставили издательниц приложить мою статью к своему изданию. Книга Дауля занимается одною только стороною женского вопроса, она представляет только материал для определения тех успехов, которые сделала женская равноправность на поприще современной промышленной и ремесленно-фабричной деятельности. При виде этих успехов сам собою возникает вопрос: к каким же результатам могут они привести, что выйдет при полном уравнении прав мужчин и женщин на рынке промышленного труда и может ли этим путем разрешиться женский вопрос? Правда, по мнению одного фельетониста «С.-Петербургских ведомостей», заниматься такими «пустяками» могут только праздные и невежественные люди133. Но издательницы Дауля держатся несколько иного взгляда на эти «пустяки», и потому они думали, что для разрешения вопросов, возбуждаемых книгою Дауля в каждом мыслящем человеке, нелишне будет приложить к ней мою статью «Женский вопрос», в которой я старался показать практическое значение уравнения мужчин и женщин на рынке труда, и определить экономические условия осуществимости мужской и женской равноправности вообще. Но в головах рецензентов книга Дауля не возбудила, вероятно, никаких вопросов, оттого ли, что они ее не прочли, или оттого, что они имеют обыкновение читать книги с таким же смыслом, с каким читал гоголевский Петрушка; вследствие этого они пришли в недоумение: какое отношение могла иметь моя статья к книге Дауля? «Это совершенно все равно, — говорит рецензент „Отечественных записок“ (1869, № 1), — как если бы кто-нибудь, взяв заграничный календарь железных дорог и пароходов (?), перевел его на русский язык и присоединил бы к нему статью г. Ткачева о рациональном значении железных дорог». Да, г. рецензент, если бы кто-либо, желая познакомить русскую публику с положением железнодорожного дела в Европе, взял бы какой-нибудь сборник (не календарь только, потому что книга Дауля не имеет ничего общего с календарем) практических сведений, относящихся до железных дорог, и дополнил бы этот сборник теоретическим рассуждением о значении этих дорог, то он поступил бы весьма разумно и целесообразно, и никто бы не имел права осудить его за эту мысль. Неужели вам нужно объяснять такие простые вещи?
Исходя из той совершенно неверной точки зрения, что книга Дауля может иметь значение только как справочная книга, рецензенты справедливо рассудили, что читать им ее незачем, потому что женским трудом они не занимаются и живут они не в Америке и не в Германии, а в Петербурге, следовательно, зачем им знать, как велика заработная плата в Бостоне или в Нью-Йорке, каков спрос на женскую работу на том или другом американском и немецком рынке и т. п. Так рассуждал и Митрофанушка, когда ему рекомендовали поучиться немножко географии, но мои рецензенты даже не имеют того полновесного аргумента, которым защищал себя Митрофанушка… Они категорически заявили (по крайней мере, один из них)134, что я нахал, невежа, что я не знаком ни с историею, ни с социальною наукою, ни с женским вопросом, и тут же, кстати, прибавили, что вообще в моих статьях заметен только «пошиб юноши мало знающего, но смелостью своею удивляющего» и т. п. Пока дело ограничивалось только бранью и голословными мнениями насчет моего ума и добросовестности, я молчал, потому что мне нет ни малейшего дела до того, как думают обо мне совершенно неизвестные мне личности. Но рецензент «Отечественных записок» (январь 1869 г.)135 делает как бы попытку доказать фальшивость моих мнений и моих воззрений на положение женщины в средние века. Так как я не имею права предполагать, что читатели «Дела», для которых я, собственно говоря, только и пишу эту заметку, читали мою статью «Женский вопрос», то я позволю себе высказать здесь в общих чертах те мысли, которые я приводил в ней и которым я всегда оставался верен во всех моих статьях.
Я полагаю, что все явления политического, нравственного и интеллектуального мира в последнем анализе сводятся к явлениям экономического мира и «экономической структуре» общества, как выражается Маркс136. Развитие и направление экономических начал обусловливает собою развитие и направление политических и социальных отношений вообще, кладет свою печать на самый интеллектуальный прогресс общества, на его мораль, на его политические и общественные воззрения. Отсюда, оставаясь верным этой исходной точке, я, встречаясь с каким-нибудь фактом, с каким-нибудь крупным явлением из общественной жизни, с какою-нибудь социальною теориек", с каким-нибудь нравственным правилом и воззрением, стараюсь прежде всего вывести его из данных экономических отношений, объяснить его разными хозяйственными расчетами и соображениями. Отсюда для каждого, кроме рецензента «Отечественных записок», должно быть понятно, почему, с этой точки зрения, мне должны казаться странными и недальновидными те историки, которые относят, например, французскую революцию к разрушительным началам вольнодумной философии XVIII века, тогда как, с моей точки зрения, самые эти разрушительные начала суть не более как продукт, как результаты данных экономических отношений. Это не значит, что я отвергаю историческое значение идей и ставлю ни во что умственный прогресс, нет, это значит только, что я несколько иначе смотрю на историческую роль идей, чем смотрят на нее барды безграничного всемогущества человеческого интеллекта. Идея (я говорю, разумеется, об идеях из области общественных и нравственных наук) всегда является воплощением, выражением, если хотите, теоретическою реакциею какого-нибудь экономического интереса; прежде чем она возникла, этот интерес уже существовал; она явилась для него и ради него. Справедливость этой мысли особенно ярко обнаруживается именно на философии XVIII в., и если бы рецензент был хоть сколько-нибудь знаком с предметом, о котором так отважно взялся толковать, то, вероятно, не счел бы моей ссылки на эту философию за «неудачно выбранный пример». Для того чтобы победить в практической жизни, экономический интерес нуждается в двух вещах: в материальной силе и в организации этой силы. Материальная сила представляется, по большей части, людьми невежественными и непроницательными, неспособными к стройной, целесообразной организации. Потому для победы того или другого общественного элемента необходимо, чтобы на его сторону стала часть интеллигентного меньшинства. Это интеллигентное меньшинство придает материальной силе соответствующую организацию и направляет ее к определенной цели137.
Отсюда само собою становится понятным, как важны для социального прогресса вообще победа той или другой идеи, распространение среди интеллигенции того или другого воззрения, той или другой морали. Отсюда, само собою, становится понятной и та роль, которую играют идеи в истории человеческого развития. Здесь не место более распространяться об этом предмете, я хочу только объяснить (а не доказывать, потому что этого нельзя сделать в коротенькой заметке) мою точку зрения господам, вроде рецензента «Отечественных записок», который, как видно из его заметки, ни меня не понимает, ни сам себя. То ему кажется, что я говорю такие вещи, которые всякий знает и без меня и потому только не высказывает, что они слишком общеизвестны, то вдруг, как бы озаренный благодатью свыше, он начинает уразумевать, в чем дело, и торжественно научает меня, что будто «умственное развитие совершенно справедливо считается двигателем прогресса», что «умственное развитие влияет на экономический строй жизни», что «умственные, нравственные, политические, одним словом, все явления общественной жизни находятся между собою в неразрывной связи и обусловливают друг друга». Но кто же из грамотных людей не знает этих бессодержательных фраз, заимствованных из детских прописей? И неужели вы, г. рецензент, до такой степени лишены способности соображать, что серьезно воображаете, будто за этими фразами скрываются определенные мысли? Вы говорите: «умственные, нравственные, политические, одним словом, все явления общественной жизни находятся в неразрывной связи между собой». Но я спрашиваю вас: какая же это связь: связь ли это сосуществования или причинная связь? Если первая, то где же коренная причина, породившая все эти явления? Если вторая, то которое же из этих явлений следствие, которое причина? Ведь невозможно же, чтобы А было причиною В и в то же время В — причиною А. Одно, следовательно, из двух: или А есть следствие, а В — причина, или В — следствие, а А — причина, — которые же из двух? Неужели вы не понимаете, что в этом и весь вопрос и что сказать, будто А обусловливает В, а В обусловливает А, — это значит сказать величайшую бессмыслицу, которую нельзя оправдать даже таким городническим либерализмом, как, например: эти идеи не про нас, нам рано знать то, что знают другие…
К женскому вопросу я, разумеется, отнесся с своей общей точки зрения, и об этом я заявил в начале своей статьи138, но несчастный рецензент не сумел понять даже и этого простого заявления. Я говорю в моей статье: «Вопрос о справедливости женских притязаний, равно как и вопрос о женской правоспособности, в настоящую минуту нас нисколько не интересует, потому что как бы ни были теоретически решаемы эти вопросы, их решения никогда не будут иметь слишком заметного влияния на судьбу женщин и никогда не изменят их настоящего положения, если в самой жизни есть причины, делающие это изменение невозможным. Потому мы прежде всего обратимся к жизни, к практической деятельности…» и т. д., и т. д. Мне кажется, для всякого, не лишенного способности мыслить, должно быть совершенно понятно это заявление. Для всякого должно быть очевидно, что я хотел сказать этими словами, что не буду рассматривать женского вопроса ни с точки зрения отвлеченной справедливости, ни с точки зрения физиолога или психолога, и так как не считаю в данном случае все эти точки особенно надежными, то буду рассматривать его с точки зрения экономической, т. е., устранив всякие посторонние влияния, постараюсь определить, каким образом одно только историческое развитие экономических начал, без всякого посредства умственного прогресса, привело современное общество к женскому вопросу. Только в этом смысле, я полагаю, и можно было меня понять. Но г. рецензент понял меня как-то совершенно иначе или, правильнее, совсем не понял. Он, видите ли, вообразил, будто я хочу этим заявлением упрекнуть тех людей, которые рассматривали женский вопрос с точки зрения чистой справедливости или женской правоспособности, за то, что они «не следовали указаниям жизни и тех фактов, которые они имели перед глазами или в своей памяти»! Я положительно не знаю, чему тут надо более удивляться: крайнему ли тупоумию человека, который сам не понимает, что читает, или крайней неосмотрительности редакции «Отечественных записок», которая дозволяет человеку с таким замечательно скудным пониманием писать рецензии и помещать эти рецензии на столбцах своего журнала? Впрочем, мне кажется, лучше не удивляться ни тому, ни другому.
Для того чтобы рельефнее выставить зависимость женского вопроса от данных экономических отношений, я счел за лучшее представить параллельное развитие экономических начал и женского вопроса. Историческое развитие экономических начал, как всем известно, представляет собою три периода: период господства физической силы, период господства недвижимого капитала, период (современный нам) господства движимого капитала. Сообразно с этими тремя периодами могут быть разделены и все явления общественной и политической жизни, так как каждый из них клал на эти явления свой особый отпечаток, придавал им своеобразный характер и направление. Женский вопрос не может быть исключением, и он действительно не составляет исключения. Вот все, что я хотел доказать в моей статье. И вот за это-то один рецензент назвал меня невежею и нахалом, другой заявил, что я ничего не смыслю в социальной науке и что в моей голове путаница понятий! Если бы когда-нибудь отверзлись умственные очи этих рецензентов, как бы они должны были устыдиться тогда своего собственного невежества и недогадливости! К счастию, однако, слепота спасает их от раскаяния, и они не понимают, что то, что им кажется «путаницею», есть только строгая последовательность принципу, в подтверждение которого с каждым годом собирается все более и более данных. Рецензентов всего более удивил весьма общеизвестный факт, что в средние века, при господстве феодальной системы, феодальные владелицы пользовались почти такими же политическими и юридическими правами, как и феодалы-мужчины. Для иллюстрирования этого общеизвестного факта я привел несколько примеров из книги Добнэ «La femme pauvre»139, указав, разумеется, источник, из которого я черпал эти примеры. Рецензенты вообразили отсюда, что я основываю все свои выводы на книге Добнэ и что я утверждаю, будто положение женщин вообще в средние века было лучше, чем теперь. Поняв таким образом мои мысли, они объявили, что взгляды мои «столь же смелы, сколь малы мои познания», и что я «строю их на неверных фактах, принимая отдельные светлые явления в истории женщин за общее правило». Следовательно, мое положение, что феодальная собственность облекала своего владельца, хотя бы это была женщина, феодальными правами, правом местной юрисдикции и администрации, — неверно, «смело» и построено на единичных, исключительных и недоказанных фактах? Так ли, господа рецензенты? Рецензент «Отечественных записок» понимает, несмотря на свою непонятливость, что уж это чересчур глупо, и вот, чтобы оправдаться, он приписывает мне такие мысли, которых я никогда не высказывал, и заставляет меня делать такие промахи, которых я никогда не делал. Он уверяет, будто я «смешиваю феодальные права женщин, те права, которые принадлежали им как владетельным особам, с теми правами, которые принадлежали им как женщинам». Нигде я этого не смешиваю, и незачем было мне это смешивать; я говорил только о социальном положении женщины — феодальной владетельницы, — не утверждая, что она пользовалась большими юридическими и политическими правами, чем пользуются женщины в наше время (разумеется, нельзя при этом терять из виду разницу времени и правовых отношений вообще), я полагаю, что я не сказал ничего ни нового, ни смелого. Утверждая далее, что феодальная собственность была в то время источником всяких политических и юридических прав и что, следовательно, обладание ею уравнивало в правовом отношении мужчину и женщину, я тоже, надеюсь, не блеснул ни оригинальностью мысли, ни неожиданностью вывода.
Наконец, утверждая, что женщина, с уничтожением господства феодализма, утратила и права, связанные с ним, и что теперь она, в силу экономического прогресса, является соперницею мужчины на поприще промышленности и требует себе равноправности во имя совершенно другого принципа, чем принцип феодализма, — утверждая все это, я не говорил, я думаю, тоже ничего эксцентрического или неправдоподобного? К чему же после этого, спрашиваю я вас, гг. рецензенты, читаете вы книги, когда вы лишены способности понимать то, что читаете? Может быть, в прискорбной недогадливости вы спросите меня: с какою целью вводил я вас в соблазн, так долго останавливаясь на правах феодальной владелицы? Вы сообразили, что я это делал ради того, чтобы доказать совершенно неправдоподобную мысль, будто в средние века женщина и мужчина были равноправны не только как феодальные владельцы, но как люди вообще? О, убогая ваша несообразительность: поймите же вы, что о феодальных правах женщин говорилось совсем не с этою целью, а с целью доказать историческою ссылкою, что те самые права, которые в настоящее время почти исключительно принадлежат мужчинам и относительно которых теперь существуют мнения, будто женщина неспособна их отправлять, — что эти самые права в средние века без всякого спора признавались за женщиною, чуть только становилась она в известные отношения к земле.
Не поняв смысла выставляемых мною фактов, рецензент «Отечественных записок» впал в решительное недоумение, когда ему пришлось вникнуть в смысл моих выводов, которые, действительно, были мною умышленно несколько затемнены, вследствие некоторых посторонних обстоятельств, о которых, конечно, рецензент, по своей недогадливости, догадаться никогда не мог. «Мысль, — говорит он, — о том, что право и возможность трудиться не одно и то же, не принадлежит г. Ткачеву (вот удивил-то! я не только никогда не приписывал себе подобного курьезного открытия, я даже никогда и не говорил таких пустяков; кто же не знает, кто же когда-нибудь сомневался, что право и возможность не одно и то же? Вы так, пожалуй, мне же припишете мысль, что луна не солнце и солнце не луна!) и не имеет ничего общего с его предшествующими рассуждениями (еще бы!). К чему же, спрашивается, чтобы высказать эту мысль (как хорошо вы меня поняли!), он (т. е. я) разводил канитель на 65 страницах?» Поистине, могут сказать: блаженны нищие духом! Признаюсь, мне еще никогда не доводилось встречать человека, который бы так хорошо умел понимать прочитанное, как рецензент «Отечественных записок». Если по прочтении моей статьи ему мог прийти в голову вопрос, подобный тому, который ему пришел, то значит он не понял меня самым радикальным образом, с первой до последней строчки. Смысл моей статьи следующий. Рассмотрев в самых общих чертах влияние экономического прогресса на положение женского вопроса в различные фазисы человеческой истории, я, по выражению самого рецензента, на основании «самых общеизвестных экономических истин», пришел к тому заключению, что в настоящее время экономическая равноправность мужчин и женщин вызывается с неизбежною необходимостью теми коренными экономическими началами, которые лежат в основе данного экономического status quo. С другой стороны, те же самые начала, которые требуют экономической равноправности женщин и мужчин, в случае удовлетворения этого требования, грозят такими последствиями, которые совершенно уничтожат эту равноправность. Женщины, допущенные на рынок труда на равных правах с мужчинами, понизят уровень заработной платы, увеличат бедность рабочего населения и усилят до крайних пределов развитие проституции. Таким образом, бедность и проституция — вот те последствия, которые грозят обществу в случае полного удовлетворения требований экономических начал, лежащих в основе этого общества. На эти-то последствия, как на аргумент против женской эмансипации, указывают некоторые защитники интереса рабочего, которых я условно назвал радикалами. Я сказал, и снова повторяю, что эти аргументы неопровержимы. Рецензент сомневается в этом; он даже сомневается в существовании таких радикалов, и такое его сомнение я могу объяснить себе только его самым радикальным, самым ребяческим невежеством. Признавая неопровержимыми эти аргументы, я не нападаю на них, как полагает рецензент, а, напротив, пользуюсь ими, чтобы доказать то самопротиворечие, до которого дошли данные экономические начала в их прогрессивном развитии. Далее, я стараюсь подвести под общую формулу это частное противоречие и нахожу эту формулу в общем противоречии права на труд и возможности трудиться, неизбежно вытекающем из данных экономических начал. Я не говорю — как понял меня рецензент, — что «право и возможность трудиться не одно и то же». Я говорю, что право трудиться и возможность трудиться находятся, при господстве данных экономических начал, в противоречии между собою, что это противоречие неслучайно и неизбежно и что только при его устранении может быть удовлетворительно решен и женский вопрос. К этому выводу направлена вся моя статья, и, кто признает этот вывод, тот должен вполне согласиться и со всею моею статьею. Понимаете ли вы это, г. рецензент? Нет, вы не понимаете, потому что иначе вы не могли бы спрашивать меня: какое отношение имеет моя мысль о праве и возможности трудиться с «канителью», которую я разводил на 65 страницах. Но если вы не можете понять таких простых вещей, то ведь это значит, что вы не только не сознаете, но даже чутья не имеете к тем общественным и социальным воззрениям, которые не сходятся с интересами привилегии и лавки. В конце своей рецензии вы сами догадываетесь, что, возражая мне, вы ставите себя в несколько неловкое положение, и потому в виде оправдания вы приводите свой собственный взгляд на женский вопрос, стараясь мишурным либерализмом фраз замаскировать пустоту и нелепицу своих воззрений. Вы говорите, что согласны со мною в том, что женский вопрос вызывается развитием экономической жизни, что экономическая жизнь требует разрешения его, но, прибавляете вы, «вовсе не потому, что это развитие сначала удалило женщину с рынка труда, а теперь снова привлекает ее туда и вследствие этого требует расширения ее прав, как говорит г. Ткачев». «Мы не думаем, — продолжаете вы свое profession de foi140, — чтобы экономическое развитие жизни ограничивалось изменением только внешних условий, в которые поставлен труд; мы думаем, что оно влияет на весь строй человеческих отношений, изменяет склад мыслей, чувств и привычек человека». Что же это такое? Вы говорите то самое, что говорю я во всех своих статьях, в том числе и в «Женском вопросе», и с чем вы сейчас только не соглашались. Чем у вас наполнена голова? Я говорил в своей статье, что развитие экономических начал, изменив условия труда, заставило женщину требовать своих прав и изменило таким образок «склад наших мыслей и чувств», что в настоящее время почти вся мыслящая часть человечества находит требования женщины вполне справедливыми и через это, разумеется, еще более увеличивает их значение. Но это отношение к женскому вопросу интеллигенции я считаю не причиною, вызвавшею женский вопрос, а только следствием экономического развития. И вот потому-то, что я считаю экономический прогресс главным фактором, выдвинувшим на свет божий женский вопрос, я только о нем и говорил в моей статье, не считая нужным говорить о других, побочных обстоятельствах, тоже вызванных им же и оказавших некоторое влияние на положение женщины (правильнее, женщины интеллигентного меньшинства). Но как же это вы, признав вместе со мною, что экономическая жизнь, экономические отношения оказывают такое могущественное влияние на «весь строй человеческих отношений», на «склад мыслей, чувств и привычек человека», утверждаете, что женский вопрос явился на свет божий «совсем не потому, что женщина была сначала удалена с рынка труда, а теперь снова привлекается туда», т. е. совсем не потому, что изменились экономические условия женского труда, что изменились экономические отношения; разве вы не видите, что вы сами себе противоречите, что вы перепутываете свои же собственные понятия? Но чем дальше в лес, тем больше дров, чем далее вы подвигаетесь в своем profession de foi, тем больше городите вы нелепостей. Признав и сейчас же отрекшись оттого, что женский вопрос вызван изменившимися условиями экономического быта, вы вдруг неожиданно начинаете проповедовать теорию перерождения человечества под влиянием идей. «Из грубого воина, — говорите вы, — полного суеверия и предрассудков, из буржуа, требующего полной свободы человеческих действий, человек перерабатывается в работника». Вот неожиданное открытие, и какое утешительное: под влиянием идей буржуа превращается в работника и, таким образом, скоро наступит то вожделенное время, когда сами собою, под влиянием одного этого чудесного перерождения, исчезнут с лица земли лень, тунеядство, эгоизм, исчезнет буржуазия и водворится на земле царство работников. Такое открытие, г. рецензент, заслуживает, по моему мнению, монтионовской премии141 гораздо более, чем все те, которые получили ее. Уж не переродятся ли, кстати, тогда и глупые люди в умных и невежды в сведущих? Как бы это было выгодно для вас, г. рецензент! Как бы это было выгодно для редакции «Отечественных записок»! От всей души желаю ей, чтобы это поскорее случилось, а до тех пор посоветую ей как можно глубже затаить в себе свои экономические и социальные воззрения, а то при помощи неловких рецензентов она, пожалуй, как раз потеряет свою загадочную неопределенность и договорится до Щеглова142, Соловьева143 и Страхова144, подвизавшихся в тех же «Отечественных записках»145. Смею уверить ее, что она будет мне очень благодарна, если примет мой совет, потому что всегда лучше молчать, чем говорить глупо. Впрочем, если в «Отечественных записках» появится еще одна, две статьи, подобные разобранной рецензии, то они дадут мне довольно богатый материал для того, чтобы определить перед моими читателями характер и направление экономических и социальных тенденций этого журнала. Потому еще раз прошу его редакцию быть осторожнее и осмотрительнее.
КОММЕНТАРИИ править
Впервые статья была напечатана в журнале «Дело» в 1869 г., № 2. Поводом к написанию послужила критика изданной в 1868 г. в Петербурге «Женской издательской артелью» М. В. Трубниковой и Н. В. Стасовой работы А. Дауля «Женский труд в применении к различным отраслям промышленной деятельности. Очерки 600 ремесел и занятий». Ч. 1. К этому изданию, переведенному Ткачевым, прилагались предисловия А. Дауля к немецкому изданию, Пенни — к американскому. Автором вступительной статьи «Женский вопрос» был Ткачев.
Публикуется по: Ткачев П. Н. Кладези мудрости российских философов. М., 1990. С. 393—405. Вступительная статья, составление, подготовка текста и примечания Б. М. Шахматова.
129 Трубникова Мария Васильевна (1835—1897) — деятельница российского женского движения, издатель.
130 Стасова Надежда Васильевна (1822—1895) — деятельница российского женского движения, издатель.
131 Дауль А. — автор книги «Женский труд».
132 Пенни Вирджиния — американская издательница книги А. Дауля «Женский труд» («Круг женских занятий» в американском варианте). Бостон, 1863.
133 Имеется в виду автор «Санкт-Петербургских ведомостей» Незнакомец (А. С. Суворин) и его публикация «Недельные очерки и картинки. Драматические этюды. I. Две женщины и один мужчина, или Награжденная наглость» в № 322, 24 ноября 1869 г.
134 Речь идет об А. С. Суворине.
135 Рецензия анонимна. Б. М. Шахматов высказал предположение о возможном авторстве А. М. Скабичевского. См. : Шахматов Б. М. Примечания / Петр Никитич Ткачев. Сочинения в двух томах. М., 1976. Т. 2. С. 582—583.
136 Маркс (Marx) Карл (1818—1883) — немецкий философ, политэконом. Ткачев в очередной раз объявляет себя сторонником экономического объяснения явлений общественной жизни, считая автором такого подхода К. Маркса. Здесь цитируется и пересказывается марксово положение из «Предисловия» «К критике политической экономии».
137 Очевидна связь данного положения с изложенной впоследствии в эмиграции революционной программой Ткачева. Б. М. Шахматов предполагает, что Ткачев был знаком с работой Маркса «К критике гегелевской философии права. Введение», поскольку ткачевское положение созвучно марксистскому в том, что «революция нуждается в пассивном элементе, в материальной основе». См.: Шахматов Б. М. Примечания / П. Н. Ткачев. Кладези мудрости российских философов. М., 1990. С. 596. Не исключено и самостоятельное авторство Ткачева.
138 Статья «Женский вопрос».
139 Добиэ — французский писатель, автор книги «Бедные женщины XIX столетия».
140 Исповедание веры (фр.).
141 «Prix de vertu» — премия за добродетель. Учреждена бароном А. Монтионом за сочинения нравственного характера.
142 Щеглов Дмитрий Федорович (1835—1902) — педагог, публицист правого толка.
143 Соловьев Владимир Сергеевич (1853—1900) — философ, публицист, поэт.
144 Страхов Николай Николаевич (1828—1896) — философ, публицист, идеолог «почвенничества».
145 Ткачев критически высказался по поводу изменений в «Отечественных записках», вследствие которых журнал перешел в аренду Н. А. Некрасову, полагая, что издание поправеет.