М. Н. Катков
правитьПо поводу важной перемены в личном составе государственного управления
правитьВ самый разгар реформ минувшего царствования оказалось у нас присутствие какого-то тайного общества, которое обнаруживало свою деятельность в покушениях на цареубийство, в чем наконец и успело. Не подлежит сомнению, что это злоумышленное общество не находится ни в какой связи с народом. Оно ничего другого не хочет, как разрушения государственного порядка в России, то есть ее разрушения. Люди, выступавшие деятелями этого вражеского заговора, оказывались совершенным ничтожеством; это были большею частью люди, еще в детстве уловленные в карбонарскую сеть и настеганные на всякое безумство. Правительство поставлено было в необходимость принимать меры против этого зла. То и дело слышалось о необходимости бороться с ним, то и дело призывались и сословия, и семейства к содействию правительству. Но какие же меры принимало правительство? Как оно действовало против зла, которое всех заботило и приводило в негодование? Хватая ничтожных людей, служивших исполнителями им самим неведомых замыслов, правительство само помогало фабриковать их и исполняло требования крамолы, с которою боролось. Оно не противодействовало, а содействовало ее видам. Каракозов и Березовский стреляли в то время, когда правительство вышло на путь национальной политики внутри государства. Ответом на эти выстрелы было ослабление национальной политики, что и требовалось интригой. Меры, которые принимались в Западном крае, были парализованы и извращены; люди, которые работали там над русскою государственною задачей, были поруганы и изгнаны оттуда с позором. Русскому, как тогда говорилось, делу, русскому патриотическому духу в обществе был самим же правительством нанесен тяжелый удар. Спустя лет десять, когда снова в русском обществе возник патриотический дух, возбужденный событиями на Востоке и народного свойства войной, с новою силой заявила о своем существовании та же злоумышленная организация. Как бы в поругание тогдашнему патриотизму, пред изумленным и негодовавшим народом вдруг начались публичные демонстрации революционного характера и политические убийства. Поразительный контраст: с одной стороны, всеобщее патриотическое одушевление народа, с другой — явления, возможные только в стране, объятой революцией! В это время в Сенате, который еще именуется правительствующим, происходит знаменитый процесс 193. В это время при рукоплесканиях петербургского общества и официальных лиц судился петербургский градоначальник за сделанное на него в самом его доме нападение нигилисткой, высланною революционным комитетом, а сама преступница чествовалась блистательною овацией и, тут же похищенная невидимою рукой, выпровожена за границу. Наконец, 2 апреля 1879 года снова подвергся нападению сам Император, и затем последовал целый ряд цареубийственных покушений, даже взрыв в самом дворце. Что же делало правительство? Оно усиливало своих врагов сначала бездействием, а наконец и содействием. Усилия злоумышленников сначала были направлены на то, чтобы захватить в свои руки школу и разрушить новые установленные в ней порядки. Ненависть их к тогдашнему министру народного просвещения не знала предела. И что же? После выстрела 2 апреля положение графа Толстого стало невозможным. Еще оставаясь министром, он был предан истязателям; над его управлением без его ведома было наряжено негласное жандармское следствие… Наконец, после дворцового взрыва граф Толстой был уволен, и всем известно, какие оргии затем последовали…
Общество жалобно призывалось к содействию против крамолы, в то время когда лица во власти старались угождать ей. Всем известно, какими последствиями для злополучных ревнителей государственной безопасности сопровождался и малый шаг в этом смысле…
Публике также известно, сколько неистовых ругательств досталось и на нашу долю. Мы получали от самих нигилистов послания, в которых они за наше противодействие обвиняли нас в мятеже против правительства: «Или вы не видите в своей тупости, — писали они, — что правительство на нашей стороне?» Как нигилисты, так точно и легальная, именующая себя либеральною, печать упрекала нас в мятежных свойствах, в оппозиционном духе и ликовала, провозглашая наше якобы падение. О нас составили миф, будто мы были во власти, всем распоряжались и что все делалось по нашему изволению, но потом благодаря торжеству этой самой либеральной партии мы будто бы лишились этой власти и очутились в оппозиции.
Наши противники ошибаются, представляя нас то во власти, то в оппозиции. Мы всегда во власти и всегда, если угодно, в оппозиции. Смена разных лиц в правительстве нисколько не касается нас и не изменяет нашего положения. Власть наша действительно большая: она заключается в магической формуле А есть А или, если угодно, дважды два четыре. Ничего мы не говорили, что не отводилось бы к этим формулам. Это, конечно, неоспоримая сила, но ее нельзя отнять у нас, тем более что она принадлежит равно всем, хотя не все ею пользуются и нас же упрекают в обладании привилегий за то, что мы этою тавтологией руководимся в своих суждениях и действиях.
Если нужно было подавлять крамолу, прокравшуюся в наше общество, то нужно было подавлять ее, а не содействовать ей. Это совершенно то же самое, что А есть А и не есть не А. Вот что мы говорили, и эта истина не потеряла своей силы и во время торжества крамолы. Нельзя было и тогда отрицать эту истину, нельзя было и тогда не повиноваться ее велениям. Но, с другой стороны, верно и то, что на деле выходило нечто совершенно противное здравому смыслу, который весь заключается в магической формуле: А есть А.
Что требовалось для успешной борьбы с оказавшимся злом? Власти действовали вразброд, часто воюя между собою, вместо того чтоб подавлять преступную организацию. Требовалось прежде всего сосредоточить власть и дать ей должное направление. Вот что писали мы в «Московских Ведомостях» 6 февраля 1880 года, тотчас после взрыва во дворце:
В прошлом году была, по-видимому, принята серьезная мера, учреждены временные генерал-губернаторства с обширными полномочиями. Тогда же выразили мы опасение, что никаких серьезных последствий ожидать от нее нельзя. К несчастью, так и вышло. Тогда же казалось нам необходимым сильное центральное действие власти. Борьбу с организованною крамолой, которая, конечно, не между мальчишками получила свое происхождение, необходимо сосредоточить в одной сильной руке; необходимо, чтоб один правительственный орган, облеченный полным доверием Государя, имел диктаторскую власть для борьбы со злом. На нем должна лежать вся ответственность, и ему должны быть предоставлены все средства действия.
Прочие власти должны беспрекословно способствовать ему во всем, что относится к предмету его полномочия. Не вмешиваясь в специальности управлений, в технику разных ведомств, он должен иметь полную свободу действий в делах и вопросах политического свойства. От него должно исходить направление и соглашение действий генерал-губернаторов; ему должны быть предоставлены контроль и проверка, и никакие формальности процедуры не должны иметь силы пред его полномочием.
Это было дважды два четыре, и вот в самом деле чрез несколько дней граф Лорис-Меликов получил те обширные полномочия, которые требовались положением дел. «Совершилось то, чего следовало ожидать, — писали мы 14 февраля, — правительство решилось действовать… Будем надеяться, что сильный доверием монарха граф Лорис-Меликов сумеет благодаря своему такту преодолеть трудности задачи. Всякий честный человек будет желать ему успеха и способствовать ему по мере сил. Борьба со злом, принявшим острый характер, должна неизбежно повести к разъяснению общего положения наших дел. До сих пор правительственное дело распадалось… Теперь придется на все взглянуть при свете целого… Во всяком случае, мы совершенно уверены, что сильное сосредоточенное действие власти при данных обстоятельствах не только не стеснит здоровых сил страны, но, напротив, оживит их, освобождая от деморализации, невольно овладевающей умами при виде странных в России явлений, возможных только в эпоху безвластия и государственного расстройства»…
«Быть может, — писали мы на другой день (15 февраля), — для успеха дела вскоре окажется полезным соединить все части полицейского управления непосредственно в руках лица, призванного Высочайшим доверием к борьбе с крамолой»…
Это было тоже А есть А, и вот графу Лорис-Меликову вскоре было подчинено жандармское управление, а затем, спустя несколько месяцев, III Отделение было вовсе упразднено и так называемая государственная полиция вошла в состав министерства внутренних дел, во главе которого был поставлен граф Лорис-Меликов.
Граф Лорис-Меликов при самом начале возложенного на него служения обратился с воззванием к обществу, приглашая без разбора всех и каждого к содействию. Воззвание это произвело странное действие. «По всем признакам, заметных для людей зрячих, — говорили мы 20 февраля, — диктатура не произвела должного впечатления на сферы, ожидающие богатых милостей от действия крамолы. Эти сферы надеются, что правительство для искоренения крамолы пойдет путем, какой именно она сама рекомендует. Руководители заговора объявляют в своих прокламациях, что не успокоятся до тех пор, пока власть не даст России либеральных учреждений. Оказывается, что заговорщики хотят того же, чего желают заграничные и домашние доброжелатели России».
Таким-то образом родилась «диктатура сердца», которая заперла под замок вверенную ей государственную власть и предоставила полный простор антигосударственному духу под титулом либеральной партии. Как школа, так и все одно за другим отдавалось в ее распоряжение; ей делались всевозможные угождения, к соблазну и смущению российской публики; под выстрелами и взрывами обдумывалась программа дальнейших уступок… Кому уступок?
Поддаваясь неприятелю на поле битвы, чего можем мы ожидать, как не того, что он поколотит нас? Это тоже А есть А и не есть не А.
После события 1 марта наступило иное время. Иные лица появились в правительстве. Но миновало более года, а новое время ничем не обозначилось. Никакой попытки действовать и поправить главную причину зла, то положение, которое образовалось после стольких несоглашенных между собой и с общим государственным строем реформ. Зато созывался маленький парламент вести праздные речи о кабацком деле. Зато различие между легальностью и нелегальностью почти совсем изгладилось. Зато поднимались какие-то вопросы о недостатке земли в России, о необходимости переселений, и почему-то вдруг воздвиглось гонение на эксплуататоров-евреев; наконец, прокрался вопрос о земских соборах…
Мы не имеем ничего личного ни против графа Лорис-Меликова, ни против графа Игнатьева; с обоими, напротив, мы были в наилучших личных отношениях; ото всей души желали мы как тому, так и другому полного успеха. К сожалению, и тот и другой действовали под обаянием какой-то якобы действительно существующей, якобы имеющей основание и право существовать либеральной партии, не догадываясь, что эта партия есть призрак, порождаемый отчасти нашей глупостью, отчасти вражеским наваждением, и что стоит только правительственным лицам проникнуться святостью своих обязанностей пред Самодержавным Государем и Россией, как ее создала история, и твердо посмотреть вокруг, — и партия эта вместе с крамолой исчезнет, как оптический обман.
Желая уволенным по болезни министрам поправиться в здоровье, мы надеемся, что преемник их сохранится в добром здоровье на долгое время. Он приступает к своей новой, столь важной и ответственной должности не impromptu [неподготовленный (фр.)], не новичком, но опытным государственным человеком, искушенным в правительственном деле, с практическим знанием людей и вещей, с зрелым разумением наших государственных задач. Граф Д. А. Толстой испытал на глазах наших удивительную судьбу. Он, совершивший с поразительным успехом, при величайших затруднениях и ожесточенном сопротивлении в самих правительственных сферах, самую после отмены крепостного права важную, самую плодотворную и поистине благонадежную реформу минувшего царствования, в которой зреет спасенная будущность нашего отечества, — он, создавший истинный оплот против нигилизма, был низвергнут тою самою диктатурой, которая призвана была бороться с язвой нигилизма и политическим развратом, но вот чрез два полные событий года государственные заслуги его блистательно признаны новым высоким доверием Государя. Он на верху власти, а его некогда могущественные противники один за другим отправлены Немезидой на отдых и врачевание… Дай Бог ему и на этот раз сослужить Государю и России добрую службу.
Назначение графа Толстого знаменательно и важно еще как для всех очевидное выражение живой Самодержавной воли. Имя графа Толстого само по себе уже есть манифест и программа, им яснее, чем целым рядом мер, определяется путь правительства…
Мы не решились бы теперь говорить о необходимости единоличной диктатуры. Обстоятельства существенно изменились. Теперь было бы всего желательнее, чтобы лица, пользующиеся особым доверием Государя, во всех отношениях и вполне согласные между собою, действовали по всем общим государственным вопросам инициативно и солидарно.
Впервые опубликовано: Московские Ведомости. 1882. 3 июня. № 152.