ЧЕРЕЗ СИХОТЭ-АЛИНЬ — К МОРЮ
Следующий день был 16-е июня. Мы снялись с бивака в пять часов утра и сразу стали подыматься на Сихотэ-Алинь. Подъем был медленный и постепенный. Наш проводник по возможности держал прямое направление, но там, где было круто, он шел зигзагами.
Чем выше мы поднимались, тем больше иссякали ручьи и, наконец, пропали совсем. Однако глухой шум под камнями указывал, что источники эти еще богаты водой. Мало-помалу шум этот тоже начинал стихать. Слышно было, как под землей бежала вода маленькими струйками — точно ее лили из чайника, потом струйки эти превратились в капли, и затем все стихло.
Через час мы достигли гребня. Здесь подъем сразу сделался крутым, но не надолго.
На самом перевале, у подножья большого кедра, стояла маленькая кумирня, сложенная из корья. Старик-китаец остановился перед ней и сделал земной поклон. Затем он поднялся и, указывая рукой на восток, сказал только два слова:
— Река Вай-Фудин.
Это значило, что мы были на водоразделе. После этого старик сел на землю и знаком дал понять, что следует отдохнуть.
Воспользовавшись этим, я прошел немного по хребту на юг и поднялся на одну из каменных глыб, торчащих здесь из земли во множестве. Глазам моим представилось интересное зрелище.
Прилегающая часть Сихотэ-Алиня слагается из кварцевого порфира. Водораздельный хребет идет здесь от юго-запада на северо-восток. Наивысшие точки его будут около 4600 футов над уровнем моря. К северу Сихотэ-Алинь немного понижается. Западный склон его пологий, восточный — значительно круче. Весь хребет покрыт густым хвойным смешанным лесом. Гольцы находятся только на отдельных его вершинах и в местах осыпей. На старинных китайских картах этот водораздел называется Сихотэ-Алинь. Местные китайцы называют его Сихота-Лин, а чаще всего Лао-Лин, то есть старый перевал (в смысле «большой, древний»). По гипсометрическим измерениям высота перевала, на котором мы находились, равнялась 2610 футам. Я окрестил его именем К. И. Максимовича, одного из первых исследователей Уссурийского Края.
К востоку от водораздела, насколько хватал глаз, все было покрыто туманом. Вершины соседних гор казались разобщенными островами. Волны тумана надвигались на горный хребет и, как только переходили через седловины, становились опять невидимыми. К западу от водораздела воздух был чист и прозрачен. По словам китайцев, явление это обычное. Впоследствии я имел много случаев убедиться в том, что Сихотэ-Алинь является серьезной климатической границей между прибрежным районом и бассейном правых притоков Уссури.
Должно быть, я долго пробыл в отлучке, потому что в отряде подняли крик.
Казаки согрели чай и ждали моего возвращения. Не обошлось без курьеза. Когда чай был разлит по кружкам, П. К. Рутковский сказал:
— Эх! Если бы сахар был!?
— Есть, — отвечал казак Белоножкин и, пошарив у себя в кармане, вытащил из него замусоленный и почерневший от грязи кусок сахара.
— Где это ты, братец, его валял? — спросил П. К. Рутковский.
— Он Сихотэ-Алинь переваливал, — отвечал находчивый казак.
Все рассмеялись.
Прополоскав немного желудок горячей водицей, мы пошли дальше.
Спуск с хребта в сторону Вай-Фудина, как я уже сказал, был крутой. Перед нами было глубокое ущелье, заваленное камнями и буреломом. Вода, стекающая каскадами, во многих местах выбила множество ям, замаскированных папоротниками и представляющих собой настоящие ловушки. Гранатман толкнул одну глыбу. При падении своем она увлекла другие камни и произвела целый обвал.
Спускаться по таким оврагам очень тяжело. В особенности трудно пришлось лошадям. Если графически изобразить наш спуск с Сихотэ-Алиня, то он представился бы в виде мелкой извилистой линии по направлению к востоку. Этот спуск продолжался часа два. По дну лощины протекал ручей. Среди зарослей его почти не было видно. С веселым шумом бежала вода вниз по долине, словно радуясь тому, что наконец-то она вырвалась из-под земли на свободу. Ниже течение ручья становилось покойнее.
Но вот еще такой же глубокий овраг подошел справа. Теперь ущелье превратилось в узкую долину, которую местное манзовское население называет Синь-Квандагоу[1]. За перевалом хвойно-смешанный лес начал быстро сменяться лиственным. Дуб монгольский (Querqus mongolica Fisch.) рос преимущественно по склонам гор с солнечной стороны. В долине леса были разнообразнее и богаче. Здесь можно отметить мелколистную липу (Tilia amurensis. Kom.) — любительницу опушек и прогалин, желтый клен (Acer ukurunduense Traut. et Mey) с глубокоразрезанными бледными листьями, иву пепельную (Salix cinerea L) — полукуст-полудерево, крылатый бересклет (Euonymus alata. Thunb.), имеющий вид кустарника с пробковыми крыльями по стволу и по веткам. Из настоящих кустарников можно указать на таволожник иволистный (Spirea salicifolia L) с ярко-розовыми цветами, особый вид боярышника (Crataegus sanguinea Pal) с редкими и короткими иглами и с белесоватыми листьями с нижней стороны, жимолость Маака (Lonicera Maakii. Мах.) более двух саженей высоты с многочисленными розоватыми цветами и богородскую траву (Thymus Serpyllum. L.) с лежащими по земле стеблями, ланцетовидными мелкими листьями и ярко-пурпурово-фиолетовыми цветами. В стороне от тропы были еще какие-то кустарники; хотелось мне их посмотреть, но голод принуждал торопиться. На полях наблюдателя поражало обилие цветов. Тут были ирисы (Jris uniflora. Pal.) самых разнообразных оттенков от бледно-голубого до темно-фиолетового, целый ряд орхидей (Суpripedilum ventricosum. Sw.) разных окрасок; желтый курослеп (Caltha palustris L.), темно-фиолетовые колокольчики (Campanula giomerata L.), душистый ландыш (Corvallaria majalis L), лесная фиалка (Viola uniflora. L.), скромный цветочек земляники (Fra-garia elatior. Ehrh.), розовый василек (Centaurea monanthoc. Georgi), яркая гвоздика (Dianthus barbatus L) и красные, оранжевые и желтые лилии (Lilium dauricum Gawl). Этот переход от густого хвойного леса к дубовому редколесью и полянам с цветами был настолько резок, что невольно вызывал возгласы удивления. То, что мы видели на западе, в трех-четырех переходах от Сихотэ-Алиня, тут было у самого его подножья. Кроме того, я заметил еще одну особенность: те растения, которые на западе были уже отцветшими, здесь еще вовсе не начинали цвести.
В бассейне Ли-Фудина было много гнуса и мало чешуекрылых. Здесь — наоборот: всюду мелькали кирпично-красные с радужными переливами крапивницы (Venessa charonides), бело-желтые с черными и красными пятнами аполлоны (Apollo Eversmani) и большие темно-синие махаоны (Papilio Мааki). Последние часто садились на воду и, распластав крылья, предоставляли себя течению реки. Можно было подумать, что бабочки эти случайно попали в воду и не могли подняться на воздух. Я несколько раз хотел было взять их, но едва только протягивал руку, они совершенно свободно подымались на воздух и, отлетев немного, снова опускались на воду. Всюду на цветах реяли пчелы и осы, с шумом по воздуху носились мохнатые шмели с черным, оранжевым и белым брюшком. Внизу, в траве, бегали проворные жужелицы (Carabus canaliculatus). Этих жуков за их хищный характер можно было бы назвать тиграми среди насекомых. По тропе ползали черные могильщики (Necrophorus concolor) и трехцветные скакуны (Cicindela gemmata. Fald). Последние передвигались как-то порывисто — и не разберешь, прыгали они или летали. На зонтичных растениях держались преимущественно слоники (Sipalus hyprocrita) и зеленые клопы (Pentatoma mentalliferum), а около воды и по дорогам, где было посырее, с прозрачными крыльями и с большими голубыми глазами летали стрекозы (Libellula Sp.).
Полюбовавшись насекомыми, я стал рассматривать птиц. Прежде всего я увидел завирушек. Они прыгали под деревьями и копошились в старой листве. Когда я стал подходить к ним, они отлетели немного в сторону и вновь опустились на траву. По берегам горных ручьев, качая хвостиками, перебегали с камня на камень горные трясогузки. Птички эти доверчиво подпускали к себе человека и только в том случае, когда я уж очень близко к ним подходил, улетали, не торопясь. Около шиповников держались свиристели. Они искусно лазили по ветвям кустарников и избегали открытых пространств. В другом месте я заметил долгохвостых синиц, шныряющих в листве деревьев и мало обращающих внимание на своих соседок. Рядом с ними суетились подвижные гаички, совсем маленькие птички с крохотным клювом и коротким хвостиком.
Из млекопитающих, судя по многочисленным следам, здесь обитали дикие козули, олени, кабаны, медведи и тигры.
Несмотря на утомление и на недостаток продовольствия, все шли довольно бодро. Удачный маршрут через Сихотэ-Алинь, столь резкий переход от безжизненной тайги к живому лесу и наконец тропка, на которую мы наткнулись, действовали на всех подбадривающим образом. В сумерки мы дошли до пустой зверовой фанзы. Около нее был небольшой огород, на котором росли брюква, салат и лук.
По сравнению с овощами, которые мы видели на Фудзине, эти огородные растения были тоже отсталыми в росте. Одним словом, во всем, что попадалось нам на глаза, видна была резкая разница между западным и восточным склонами Сихотэ-Алиня. Очевидно, в Уссурийском Крае вегетационный период наступает гораздо позже, чем в бассейне Уссури.
Дальше мы не пошли и здесь около фанзочки стали биваком.
Продовольствие в тайгу манзы завозят вьюками, начиная с августа. В самые отдаленные фанзы соль, мука и чумиза переносятся в котомках. Запасы продовольствия складываются в липовые долбленые кадушки, прикрытые сверху корьем. Запоров нигде не делается, и кадушки прикрываются только для того, чтобы в них не залезли мыши и бурундуки.
Чужое продовольствие в тайге трогать нельзя. Только в случае крайнего голода можно им воспользоваться, но при непременном условии, чтобы из первых же земледельческих фанз взятое было доставлено обратно на место. Тот, кто не исполнит этого обычая, считается грабителем и подвергается жестокому наказанию. Действительно, кража продовольствия в зверовой фанзе принуждает соболевщика раньше времени уйти из тайги, а иногда может поставить его прямо-таки в безвыходное положение.
Вечером старик китаец заявил нам, что далее он идти не может и останется здесь ожидать возвращения своего товарища.
На следующий день, 17 июня, мы расстались со стариком. Я подарил ему свой охотничий нож, а А. И. Мерзляков — кожаную сумочку. Теперь топоры нам были уже не нужны. От зверовой фанзы вниз по реке шла тропинка. Чем дальше, тем она становилась лучше. Наконец мы дошли до того места, где река Синь-Квандагоу сливается с рекой Тудагоу. Эта последняя течет в широтном направлении, под острым углом к Сихотэ-Алиню. Она значительно больше Синь-Квандагоу и по справедливости могла бы присвоить себе название Вай-Фудина. По этой реке в 1860 году спустился Будищев. По слухам, в истоках ее есть несколько китайских фанз, обитатели которых занимаются звероловством. От места слияния упомянутых двух речек начинается Вай-Фудин, названная русскими переселенцами Аввакумовкой.
Лес кончился, и перед нами вдруг неожиданно развернулась величественная горная панорама. Возвышенности с левой стороны долины покрыты дубовым редколесьем с примесью липы и черной березы. По склонам их в вертикальном направлении идут осыпи, заросшие травою и мелкой кустарниковой порослью.
Долина Вай-Фудина богата террасами. Террасы эти идут уступами, точно гигантские ступени. Это так называемые «пенеплены». В древние геологические периоды здесь были сильные денудационные процессы, потом произошло поднятие всей горной системы и затем опять — размывание. Вода в реках в одно и то же время действовала и как пила, и как напильник.
Против реки Тудагоу, справа, в Вай-Фудин впадает порожистая речка Танюгоуза[2], а ниже ее, приблизительно на равном расстоянии друг от друга, еще четыре небольшие речки одинаковой величины: Харчинкина, Хэмутагоу[3], Куандинза[4] и Воротная. По первой лежит путь на реку Ли-Фудин, к местности Сяень-Лаза[5]. На Хэмутагоу русские переселенцы нашли христианскую могилу и потому назвали реку Крестовой. По словам туземцев, река Куандинза течет по весьма извилистому ложу; она очень бурлива и порожиста. Долина Воротной реки обставлена высокими скалистыми горами и считается хорошим охотничьим местом.
Между Харчинкиной падью и Син-Квандагоу, среди скал и осыпей, держатся горалы (Nemorrhaedus caudatus M-Edw.), имеющие по внешнему виду сходство с козлами. Животные эти относятся к антилопам, имеют размеры: в длину шесть футов и в высоту до двух с половиной. Шерсть их грязно-серо-желтого цвета, морда, спина и хвост — темно-бурые, горло и брюхо — белесоватые. На шее волосы несколько длиннее и образуют нечто вроде гривы; голова украшена небольшими, загнутыми назад рожками. В Уссурийском Крае область распространения горала доходит до реки Имана включительно и в прибрежном районе — до бухты Терней (река Кудя-хе). Живут они небольшими табунами в таких местах, где с одной стороны есть хвойно-смешанный лес, а с другой — неприступные скалы. Днем горал проводит время в лесу, а ночью спускается в долину для утоления жажды. При малейшем намеке на опасность он сейчас же перебегает на скалистую сторону сопки. Зная это, охотники делятся на две группы. Одни из них заходят в лес, а другие караулят животных в камнях. Вследствие того, что горалы привязаны к определенным местам, которые хорошо известны зверопромышленникам, надо считать, что они находятся на пути совершенного исчезновения.
Часов в десять утра мы увидели на тропе следы колес. Я думал, что скоро мы выйдем на дорогу, но провожающий нас китаец объяснил, что русские сюда заезжают только осенью и зимой на охоту и что настоящая колесная дорога начнется только от устья реки Эрлдагоу.
Лошади сильно истомились: они еле передвигали ноги и шатались, как пьяные. Пришлось сделать привал. Воспользовавшись этим, я поднялся на небольшую сопку, чтобы ориентироваться.
Общее направление реки Вай-Фудина юго-восточное. В одном месте она делает излом к югу, но затем выпрямляется вновь и уже сохраняет это направление до самого моря. На западе ясно виднелся Сихотэ-Алинь. Я ожидал увидеть громаду гор и причудливые острые вершины, но передо мной был ровный хребет с плоским гребнем и постепенным переходом от куполообразных вершин к широким седловинам. Время и вода сделали свое дело.
Долина Вай-Фудина будет продольная, хотя из направлений ее притоков, текущих параллельно берегу моря и хребту Сихотэ-Алиню, как будто немного намечается денудационный характер.
Восточные предгорья Сихотэ-Алиня слагаются из гранитов, сиенитов и кварцевого порфира. Этот последний, встреченный нами еще по ту сторону водораздела, тянулся и теперь. Высокие древне-черные террасы с левой стороны Вай-Фудина, с массивным основанием (тоже из кварцевого порфира), особенно резко выступают близ устья Харчинкиной пади.
Часа через полтора я вернулся и стал будить разоспавшихся стрелков и казаков. Солдаты проснулись усталые; сон их не подкрепил. Они обулись и пошли за конями. Лошади не убегали от людей, послушно позволили надеть на себя недоуздки и с равнодушным видом пошли за казаками.
Китаец говорил, что если мы будем идти целый день, то к вечеру дойдем до земледельческих фанз. Действительно, в сумерки мы дошли до устья реки Эрлдагоу (Вторая большая Падь). Это чрезвычайно порожистая и быстрая река. Она течет с юго-запада к северо-востоку и на пути своем прорезает мощные порфировые пласты. Некоторые из порогов ее имеют вид настоящих водопадов. Окрестные горы слагаются из роговика и кварцита. Отсюда до моря китайцы считают 150 ли, что с переводом на наши меры будет 75 верст.
На другой стороне реки, под сенью огромных вязов, стояла китайская фанза. Мы обрадовались ей так, как будто это была первоклассная гостиница. Узнав, что мы последние два дня ничего не ели, гостеприимные китайцы стали торопливо готовить ужин. Лепешки на бобовом масле и чумизная каша с солеными овощами показались нам вкуснее самых изысканных городских блюд. По молчаливому соглашению мы решили остаться здесь ночевать. Китайцы убрали свои постели и предоставили нам большую часть канов. Последние были сильно нагреты, но мы предпочли лучше мучиться от жары, чем страдать от гнуса.
От множества сбившихся людей в фанзе стояла духота, которая увеличивалась еще оттого, что все окна в ней были завешены одеялами. Я оделся и вышел на улицу.
Ночь была тихая, теплая, как раз такая, какую любят ночные насекомые. То, что я увидел, так поразило меня, что я совершенно забыл про мошек и глядел как очарованный. Весь воздух был наполнен мигающими синеватыми искрами. Это были светляки (Luciola mongolica). Свет, испускаемый ими, был прерывистый и длился каждый раз не более одной секунды. Следя за одной такой искрой, можно было проследить полет каждого отдельного насекомого. Светляки эти появляются не сразу, а постепенно, по одиночке. Рассказывают, что переселенцы из России, увидев впервые такой мигающий свет, стреляли в него из ружей и в страхе убегали. Теперь это не были одиночные насекомые, их были тысячи тысяч, миллионы. Они летали в траве, низко над землей, реяли в кустах и носились вверху над деревьями. Мигали насекомые, мерцали и звезды. Это была какая-то пляска света. Вдруг вспыхнула яркая молния и разом озарила всю землю. Огромный метеор с длинным хвостом пронесся по небу. Через мгновение болид рассыпался на тысячу искр и упал где-то за горами. Свет погас. Как по мановению волшебного жезла, исчезли фосфоресцирующие насекомые. Прошла минута, две, три, и вдруг в кустах вспыхнул один огонек, за ним другой, десятый, и еще через полминуты в воздухе опять закружились тысячами светящиеся эльфы.
Как ни прекрасна была эта ночь, как ни величественны были явления светящихся насекомых и падающего метеора, но долго оставаться на улице было нельзя. Мошкара облепила мне шею, руки, лицо и набилась в волосы. Я вернулся в фанзу и лег на кан. Усталость взяла свое, и я заснул.
На другой день назначена была дневка. Надо было дать отдохнуть и людям, и лошадям. За последние дни все так утомились, что нуждались в более продолжительном отдыхе, чем ночной сон. Молодой китаец, провожавший нас через Сихотэ-Алинь, сделал необходимые закупки и рано утром выступил в обратный путь.
Вчера мы до того были утомлены, что даже не осмотрелись как следует. Было не до наблюдений! Только сегодня, после сытного завтрака, я решил сделать прогулку по окрестностям. В средней части долина реки Аввакумовки шириной около полуверсты. С правой стороны ее тянутся двойные террасы, с левой — скалистые сопки, состоящие из трахитов, конгломератов и брекчий. Около террас можно видеть длинное болото. Это — место, где раньше проходила река. Во время какого-то большого наводнения она проложила себе новое русло.
Из пернатых я здесь видел восточносибирских жаворонков. На побережье моря была еще весна, и потому их звонкое пение неслось отовсюду. Они то опускались к земле, то опять подымались высоко на воздух. Около ивняков крутился уссурийский малый дятел — действительно маленький, но так же пестро окрашенный, как и другие его сородичи. Между листвой кое-где мелькали японские пеночки-непоседы. Они все время были в движении: одновременно и веселились, и охотились за насекомыми. По сторонам дороги, в кустах, мелькали зеленые овсянки. В сообществе с полевыми воробьями они клевали конский навоз и купались в пыли.
Из куриных в прибрежном районе водятся: уссурийский перепел и уссурийский фазан. Первая птица весьма похожа на куропатку и держится по долинам рек в местах равнинных. Моя собака выгнала двух перепелок. Они с криком поднялись у ней из-под самого носа. Отлетев шагов двести, перепелки опять спустились в траву. На возвратном пути я видел двух фазанов. Когда петух поднимается из кустарников, он сперва взлетает кверху сажени на полторы и при этом неистово кричит. Крик его немного похож на крик обыкновенного петуха, когда последний чего-нибудь испугается. В другом месте собака выгнала курицу с цыплятами. По фазану собака редко делает твердую стойку. Она ложится и начинает ползти на брюхе, иногда замедляя, иногда прибавляя шаг. Испуганная птица, прежде всего, старается спастись бегством; она хитрит, путает следы и часто возвращается назад. Потеряв след, собака начинает бросаться в стороны. Этим моментом фазан пользуется и взлетает на воздух. Курица всегда подымается молча и летит дальше, чем петух. Но в данном случае она вела себя иначе: летела лениво, медленно и низко над землей, летела не по прямой линии, а по окружности, так что собака едва не хватала ее за хвост зубами. Я сразу понял, в чем дело. У фазанухи были цыплята, и она старалась отвести от них собаку. Я взял свою Альпу на поводок и пошел назад.
Китайцы уже приготовили обед и ждали моего возвращения.
Когда мы пили чай, в фанзу пришел еще какой-то китаец. За спиной у него была тяжелая котомка; загорелое лицо, изношенная обувь, изорванная одежда и закопченный котелок свидетельствовали о том, что он совершил длинный путь. Пришедший снял котомку и сел на кан. Хозяин тотчас же стал за ним ухаживать. Прежде всего он подал ему свой кисет с табаком.
— Кто это? — спросил я хозяина.
— Прохожий, — отвечал он.
— Знакомый тебе?
— Нет, — отвечал он и затем обратился к повару с приказанием приготовить для путника обед.
Пока пришедший курил табак, китайцы расспрашивали его о новостях. Он охотно рассказывал им то, что случилось в тех местах, откуда он прибыл, и что он видел по дороге. Оказалось, что китаец идет с Ното и держит путь на реку Псухун. Вечером, во время ужина, манзы, прежде чем самим сесть за стол, пригласили гостя. Все китайцы наперерыв старались ему услужить. Едва его чашка опорожнялась, как ее тотчас наполняли снова. Потом гостю отвели лучшее место на кане и дали два одеяла: одно — для подстилки, другое — под голову, вместо подушки. Прохожий остался в этой фанзе на весь следующий день для отдыха.
У местного манзовского населения сильно развито внимание к путнику. Всякий прохожий может бесплатно прожить в чужой фанзе трое суток, но если он останется дольше, то должен работать или уплачивать деньги за харчи по общей раскладке.
На следующий день, 19-го числа, мы распрощались с гостеприимными китайцами и пошли дальше. Отсюда начиналась колесная дорога. Чтобы облегчить спины лошадей, я нанял две подводы.
В нижнем течении долина Вай-Фудина очень живописна. Утесы с правой стороны имеют причудливые очертания и похожи на людей, замки, минареты и т. д. С левой стороны опять потянулись высокие двойные террасы из глинистых сланцев, постепенно переходящие на севере в горы.
Здесь есть один только небольшой приток — Касафунова Падь, которую местные китайцы называют рекой Чамигоузой[6]. Она длиною около 15 верст и имеет направление течения сперва на юго-восток, а потом на юг. Правый край Касафуновой долины нагорный, левый — пологий, слегка холмистый. Долина эта узкая и расширяется только в среднем течении, там, где в нее впадает речка Грушевая. Если идти вверх по реке, то с правой стороны видны какие-то карнизы, которые дальше переходят в широкие террасы. Окрестные горы покрыты лиственным редколесьем дровяного характера.
Верстах в 15 от моря видны обнажения известняков.
Немного ниже Касафуновой Пади в Вай-Фудин с правой стороны впадают две реки — Сандагоу и Лисягоу[7]. Последняя берет начало с Тазовской горы, о которой речь будет ниже. Верховья реки Сандагоу слагаются из множества горных ручьев, стекающих по узким распадинам. Раньше здесь были большие леса, изобилующие зверем, но лесные пожары в значительной степени обесценили это охотничье эльдорадо.
Колесная дорога, проложенная китайцами по долине Вай-Фудина, дважды переходит реку вброд, что является большим препятствием для сообщений во время наводнения. Чтобы избежать этих бродов, надо идти по тропе. Она начинается около террас, с левой стороны долины подымается в гору и идет по карнизу. Здесь тропа на протяжении 150 саженей буквально висит над пропастью.
Лет сорок тому назад на террасах около устья реки Касафуновой жили тазы (удэхейцы). Впоследствии их оттеснили китайцы, но большею частью они вымерли от оспенной эпидемии в 1881 году.
Туземцы эти на охоту ходили всегда на Тазовскую гору, командующую над всеми окрестными высотами, отчего она и получила свое настоящее название.
По всей долине Вай-Фудина, от устья Эрлдагоу до Тазовской горы, разбросаны многочисленные китайские фанзы. Обитатели их занимаются летом земледелием и морскими промыслами, а зимой соболеванием и охотой.
Примечания автора
- ↑ Синь-гуань да гоу — новая большая голая долина.
- ↑ Тан ню гоу-цзы — долина, где в топи завязла корова.
- ↑ Хэй-му да гоу — большая долина с черными деревьями.
- ↑ Куань дин-цзы — широкая долина.
- ↑ Сянь ян ла-цзы — скала, обращенная к солнцу.
- ↑ Ча-ми гоу-цзы — падь, в которой легко заблудиться.
- ↑ Ли-ся-гоу — нижняя грушевая долина.