Пять Бардовъ собравшись въ одной хижинѣ, одинъ по другомъ воспѣваютъ различныя перемѣны въ Атмосферѣ.
Нощь пасмурна и печальна. Тучи простираютъ темную завѣсу надъ холмами. Луны на небесахъ невинно. Ни единая звѣзда не блещетъ. Слухъ мой поражается невнятнымъ и смѣшеннымъ шумомъ вѣтровъ раздающихся въ отдаленной рощѣ. Источникъ печально журчитъ въ долинѣ. Сова предвозвѣстница нещастій, произноситъ пронзительный крикъ, сидя на вершинѣ древа возросшаго близь гробовъ усопшихъ. Я вижу призракъ въ долинѣ, се тѣнь единаго ратника, коего нѣтъ уже на свѣтѣ: она разсыпается и исчезаетъ. По сему пути нѣкто понесенъ будетъ во гробъ; сей призракъ начерталъ путь ему.
Я слышу голосъ пса лающаго въ отдаленной хижинѣ. Елень лежитъ на мхѣ растущемъ по горѣ; Еленица покоится возлѣ него; она услышала отзывѣ вѣтровъ раздающихся въ рогахъ ея! Я вижу, какъ она встревожась, вдругъ подъемлетъ свою голову и приложа уши, окрестъ себя озирается; по томъ увѣрясь въ безопасности, паки голову свою уклоняетъ. Дикая коза спитъ въ разсѣлинѣ горы. Тетеревъ сокрылъ свою голову подъ крыло. Ни звѣрь ни птица невыходятъ на открытый воздухъ, кромѣ совы и лисицы: одна сидитъ уцѣпясь на изсохшемъ и обнаженномъ отъ листвій древѣ, другая показывается окруженная тучами на вершинѣ горы.
Путникъ, печаленъ, утомленъ, трепещущъ во мракѣ, сбился съ пути своего: онъ подается впередъ продираясь сквозь колючія кустарники, и съ безпокойнымъ духомъ слѣдуетъ внимая журчанію источника: онъ страшится, чтобъ не препнули пути его горы или блаты; трепещетъ воображая нощные привидѣнія. Старое древо скрыпитъ уклоняемое силою вѣтра; отторженная вѣтвь производитъ шумъ упадая на землю. Вѣтръ гонитъ предъ нимъ катя по дерну оцвѣтшій рѣпейникъ и вмѣстѣ сцепившійся. Онъ мнитъ слышать легкое ступаніе привидѣнія: окруженный мракомъ вздрогиваетъ отъ ужаса.
Нощь пасмурна, туманна, буреносна; вѣтры, привидѣнія, и мертвецы въ долинѣ. О други мои! примите меня и дайте мнѣ убѣжище.
Вѣтръ поднялся, идетъ дождь. Древа соударяясь съ ужаснымъ трескомъ ломаются. Буря прогоняетъ съ долины коня, козу и ревущую корову: обмокшія отъ дождя, они дрожатъ стоя подлѣ брега, которой обсыплясь обрушается. Ручей наполнясь излишнею водою съ великимъ шумомъ катитъ пенящіяся свои воды. Путникъ испытуетъ бродъ: слышишь ли ты вопль?… Се онъ кончаетъ жизнь. Ловецъ въ уединенной хижинѣ вдругъ отрясаетъ сонъ отъ вѣждей своихъ; онъ возжигаетъ послѣднія искры утушающаго жару на очагѣ своемъ; его вѣрные псы обмоклые и испускающіе отъ себя паръ, окрестъ его толпятся. Два ручья съ горы стремительно текущія, стекаются и съ шумомъ соединяютъ свои воды подлѣ его хижины. Заблудившійся пастухъ садится печаленъ и задумчивъ, на скатѣ горы; онъ ожидаетъ возшествія лупы, дабы освѣтила путь къ его жилищу.
Привидѣнія носятся на крыльяхъ бури, кажется, якобы слышны звуки слабаго ихъ гласа во время перемеженія дуновенія вѣтровъ: пѣсни ихъ, суть пѣсни другаго свѣта.
Дождь пересталъ, сухой вѣтръ дуетъ, хладные капли упадаютъ съ кровли хижины. Я вижу небо усѣяно звѣздами, но дождь паки собирается. Западъ наполненъ тучами. Нощь бурна и ужасна. О други мои! укройте меня отъ нощи.
Вѣтръ продолжаетъ реветь въ развалинахъ горъ и свистъ его слышенъ на поверхности холмовъ. Твердый кленъ упадаетъ исторгнутый съ корнемъ изъ земли его питавшей. Соломою покрытая хижина опровержена. Тучи раздѣлясь на разныя части носятся въ воздухѣ, и время отъ времени открываютъ блестящіе звѣзды. Тонкій огнь воздушный, предвѣстникъ смерти, летаетъ въ сгущенномъ мракѣ и остановляется на возвышеніи холма. При свѣтѣ его я вижу изсохшую траву, мрачный верхѣ горы, опроверженный дубъ. Кто же сей, котораго я вижу близь шумящаго ручья, окутавшагося въ свои одежды?
Волны гонимыя вѣтромъ одна за другою послѣдуютъ на озерѣ, и сильно ударяются въ утѣсистой берегъ. Лодка отваливаетъ отъ противнаго берега, весла противоборствуемые вѣтромъ, тщетно усиливаются разсѣкать влагу. Юная пастушка сидитъ возлѣ утѣсистой скалы, и простираетъ печальные взоры на шумящую воду. Ея любовникъ обѣщалъ къ ней возвратиться. При закатѣ солнца она видѣла лодку его на озерѣ. О боги! не она ли теперь ударясь о берегѣ разбилась? не его ли стенанія слышитъ она прерываемые ревомъ вѣтра?
Послушайте, какой шумъ отъ падающаго града. Глыбы снѣжные тихо летятъ съ облаковъ. Вершины горъ одѣлись бѣлизною. Вѣтръ умолкаетъ. Нощь холодна и непостоянна. О други мои! укройте меня отъ нощи.
Нощь тиха и безоблачна. Звѣзды блистаютъ на лазуревомъ сводѣ. Вѣтры съ тучами купно сокрылись и удалились за горы. Луна испускаетъ лучи свои на вершину горы. Древа освѣтились. Горы отражаютъ свѣтъ ея, и блестящій ея образъ изображается неподвижно въ водахъ спокойнаго озера, и кажется колеблющимся въ волнахъ текущаго источника.
Я вижу землю устланную обломками разшибенныхъ деревьевъ; класы разметанные по долинѣ, и трудолюбиваго служителя, которой посвистывая, ихъ въ груду собираетъ.
Нощь тиха и прекрасна. Кого я зрю-пришедшаго изъ обители мертвыхъ? я вижу привидѣніе облеченное въ одежды бѣлѣйшія снѣга, имѣющее руки подобные алебастру, и черные власы. Ахъ! се дщерь нашего вождя, которую смерть за нѣсколько дней предъ симъ похитила. Гряди, прелестная тѣнь, гряди, предстать очамъ нашимъ". Ты была утѣшеніемъ Ироевъ. — Но дыханіе вѣтровъ, тѣнь гонитъ предъ собою: она теряетъ свой образъ, и помалу измѣняясь превращается въ бѣлые пары простирающіеся по холму. Прохладный вѣтръ разгоняетъ легкій туманъ покоящійся на долинѣ, онъ возвышается до вершины холма; слава его касается облаковъ и соединяется съ ними, такъ что неудобно оку отличить его отъ оныхъ. Нощь тиха, небесный сводъ пріялъ цвѣтъ лазури, звѣзды и луна его освѣщаютъ. Други мои! укройте меня отъ нощи.
Нощь тиха, но тишина сія бурею угрожаетъ. Луна возвышается надъ тучею вечернею; блѣдный свѣтъ ея, испускаетъ колеблемыя лучи холмъ который время отъ времени становится темнѣе. Тамо слышенъ. невнятный шумъ вдали разбивающихся волнъ. Пѣтелъ возпѣваетъ, гласъ его возбуждаетъ отъ сна жену пекущуюся о домоводствѣ. Ловецъ чая, что уже наступаетъ, день, созываетъ. вѣрныхъ псовъ своихъ, которые воспрянувъ отъ сна, отряхиваются и спѣшатъ на гласъ его. Онъ восходитъ на холмъ, свистъ его разносится по воздуху. Дуновеніе вѣтра отдаляетъ тучу. Звѣздная колесница полюса небеснаго, открывается очамъ его. До зари еще долго. Онъ ложится на мхѣ растущемъ по горѣ, и сномъ обремененная глава его уклоняется. Луна совсемъ сокрылась за холмъ; послѣднія лучи ея слабо озаряютъ вершину онаго. Густая тѣнь дрёвесъ протяженье свое усугубляетъ. Теперь повсюду темнотѣ. Нощь мрачна, тиха и ужасна. О други мои! примите меня и укройте отъ нощи.
Что намъ до того, что тучи покоятся надъ холмами, что привидѣнія летаютъ въ долинѣ, и путниковъ въ содроганіе приводятъ, что страшный ревъ вѣтровъ раздается по рощѣ; что бури изъ нѣдръ вихрей изходятъ, что ручьи съ шумомъ катятъ свои волны, что воздушныя огни воспламеняютъ воздухъ, что блѣдная луна возвышается превыше горъ, или сокрываетъ чело свое въ облакахъ; пусть нощь будетъ тиха или бурею ужасна. Лучъ исходящій отъ востока прогоняетъ нощь. День паки воспріявъ свою юность изъ мрака возраждается. Но мы, увы! изъ нѣдръ гробницы на свѣтѣ опять не выйдёмъ.
Гдѣ наши ратники вѣковъ прошедшихъ, гдѣ наши славные Цари? На тѣхъ поляхъ, гдѣ они прославились побѣдами, царствуетъ глубокая тишина. Гробы ихъ покрытые дерномъ, едва, едва уже существуютъ. "И мы такъ же, и мы вскорѣ будемъ забыты. Сей домъ, въ которомъ теперь гласы наши раздаются, разрушится, потомки наши не возмогутъ познать и, мѣста, на коемъ онъ былъ воздвигнутъ. Они вопросятъ старцевъ древностію удрученныхъ: гдѣ возвышались стѣны чертоговъ обитаемыхъ нашими отцами.
Возвысьте всѣ свои гласы, и ударяйте въ Арфу; да хижина сія наполнится радостными пѣніями. Повѣсьте сто свѣточей возженныхъ. Младые пастыри, юные пастушки, начинайте ваши пляски. Да будетъ при мнѣ престарѣлый Бардъ, и повѣствуетъ о подвигахъ вѣковъ протекшихъ, дѣянія Царей страну нашу славою возвысившихъ, и всѣхъ ратниковъ, кои во мрачный гробъ отъ насъ сокрылись. Сдѣлаемъ пріятнымъ остатокъ нощи, дондеже заря неосвѣтитъ нашихъ чертоговъ. Тогда да будетъ лукъ въ вашей длани, псы и ловцы да будутъ готовы, мы съ разсвѣтомъ дня взойдемъ на верхъ горы, и возбудимъ усыпленныхъ еленей.
Я былъ нѣкогда младъ: я любилъ отца моего, любилъ опасности и славу. Я лечу на помощь Кротару, другу моего родителя, и во время юности его бывшу клевретомъ ему въ сраженіяхъ. Но въ то время преклонность лѣтъ дѣлала его способнымъ противостати сильному Ротмару, уже побѣдителю и готовящуся свершить его погибель.
Прибывъ къ жилищу старца, я нахожу его сѣдяща посредѣ оружій праотцевъ его. Престарѣлость очи его всегдашнимъ мракомъ уже покрыла. Звукъ оружій нашихъ коснулся его слуха. Онъ усиливается восстати, простираетъ трепещущую длань свою, прикасается ко мнѣ и познаетъ сына Фингалева.
Оссгянъ, рекъ онъ, силы мои оскудѣли, почто и нынѣ немогу я такъ владѣти копіемъ, какъ въ тотъ день, когда я сражался возлѣ твоего родителя; онъ былъ первымъ между воинами; но и Кротаръ былъ не послѣдній. Оссіянъ! таковъ ли ты силенъ, какъ твой родитель? дай мнѣ руку. — Я повинуюсь его желанію. Руки его испытуютѣ крѣпость мышцъ моихъ, — Сыне мой, онѣ рекъ, и тяжкій вздохъ восколебалъ его перси;… ты мужественъ, но нетаковъ какъ былъ твой родитель: и кто можетъ быти ему равенъ?
Пріуготовляютъ пиршество: возглашаютъ пѣнія; но сія шумная радость токмо заглушала вздохи кроящіяся во внутренности сердецъ. Пѣнія умолкли. Кротарь возвышаетъ гласъ: онъ вѣщаетъ мнѣ не проливая ни единыя слезы; но я зрѣлъ что онъ удерживалъ свои рыданія.
Оссіянъ, вѣщалъ онъ мнѣ, ты невѣдаешь всѣхъ моихъ нещасшій. Примѣтилъ ли ты сокрушеніе царствующее въ моемъ жилищѣ? Небылъ я печаленъ во время торжествъ моихъ, когда народѣ мой 6ылъ въ цѣлости! Я былъ веселъ въ присутствіи чужестранцевъ, когда сынѣ мой былъ возлѣ меня, увы! онъ погибъ сражаясь за отца своего. Ротмаръ позналъ, что я сталъ немощенъ, и очи мои мракомъ покрылись. Онъ вооружается на меня, и ратниковъ моихъ погубляетъ. Что было мнѣ предпріять? Колеблющимися стопами я протекалъ мое жилище. Горесть мною овладѣла. Суетными желаніями обращался къ тѣмъ блаженнымъ днямъ моей юности, въ которые изъ сраженій исходилъ я побѣдителемъ. — Сынъ мой возвращается съ ловтвы. Онъ былъ младъ, но сердце его было великодушно, и огнь мужества блисталъ во очахъ его. Онъ зритъ безпорядокъ, видитъ отца блуждающа косными стопами. Онъ воздыхаетъ: отче мой, вѣщаетъ мнѣ, не слабость ли юности моей тебя огорчаетъ? Я уже извлекалъ мечь, и тугій лукъ уже повинуется моей силѣ: повели, и сражусь со врагомъ твоимъ. Воззрѣвъ на тебя отче мой, я ощущаю въ себѣ невѣдомую до сего мнѣ крѣпость, и храбрость моя воспламеняется. — Иди, сыне мой, я рекъ ему — онъ идетъ, сражается и умираетъ. Торжествующій врагъ идетъ къ моимъ чертогамъ, убійца сына моего приближается ко мнѣ!… Не время теперь праздновать, я рекъ, взимая копіе мое. Ратники мои узрѣли огнь пылающій изъ очей моихъ и восстали. Всю нощь шли мы по горѣ, уская и покрытая зеленью долина является предъ нашимъ взоромъ. Блескъ оружіи открылъ намъ воинство Ротмарово. Мы нападаемъ на нихъ въ долинѣ. Они бѣгутъ. Ротмаръ падетъ отъ руки моей. Солнце еще далече отъ заката бывшу, я возвращаюсь къ Кротару, подношу ему доспѣхи врага его. Старецъ хощетъ осязати ихъ своими руками, и радость разливается по челу его.
Ратники собираются въ чертоги. Празднество паки начинается. Чаша побѣды отъ единаго къ другому переходитъ. Пять Бардовъ выступаютъ за среду и воспѣваютъ мнѣ похвальныя пѣсни. Огнь души ихъ оживотворялъ ихъ пѣсни, и десять арфъ звукомъ своимъ сопровождали ихъ гласы. Вся страна была въ радости. Возвращеніе мира разливало повсюду утѣхи. Нощь протекла спокойно, и наступила заря ненаруша тишины. Ни единое вражеское копіе не возблистало во мрака.
Я возвысилъ гласъ мой, дабы воспѣть юнаго Форара падшаго въ сраженіи, въ то время какъ тѣло его предавали землѣ. Отецъ его былъ при томъ, но неиспустилъ ни единаго вздоха. Рука его искала язвы сыновней; онъ находилъ ее въ сердцѣ. Радость блистаетъ на лицѣ его. Онъ подходитъ ко мнѣ и речетъ:
Поздравь меня Оссіянъ: сынъ мой умеръ не безславно; онъ не обратилъ плещъ своихъ непріятелю. Онъ встрѣтилъ смерть лицемъ къ лицу. Блаженны умирающіе въ юности, въ то время, когда еще молва имена ихъ повсюду возглашаетъ! они не зрѣятъ друзей своихъ лежащихъ во гробѣ. Они не ощутили ослабленія побѣдоносной своей десницы. Человѣкѣ слабой и робкой не узритъ ихъ старѣющимися въ ихъ чертогахъ: не посмѣется онѣ видя, дрожащія ихъ длани. Память ихъ прославляется въ пѣсняхъ. Юныя дѣвы ихъ оплакиваютъ.
Но старцы постепенно низходятъ ко гробу: славные подвиги ихъ юности еще при жизни ихъ забыты. Они умираютъ и никто вниманія къ тому не обращаетъ. Чада ихъ слабо о нихъ болѣзнуютъ, и камень долженствующій возвѣстить потомству имена ихъ, полагается не орошенный слезами. Конечно блаженны умирающіе въ юности; въ то время они во всей славѣ своей низходятъ ко гробу!
Тоскаръ и Дермидъ имѣли единое сердце, они вмѣстѣ пожинали лавры побѣдъ на поляхъ битвы. Дружба ихъ была тверда яко сталь ихъ доспѣховъ, они сражались всегда единъ возлѣ другова. Смерть имъ предшествовала. Сама любовь не могла разорвать ихъ союза.
Комала, который отца они умертвили въ сраженіи, была молода и прекрасна. Оба ее узрѣли и влюбились: каждой любилъ ее равно съ своею славою. Они хотѣли или обладать ею или умереть; но сердце красавицы преклонилось къ Тоскару. Она возлюбила убійцу отца своего: забыла, что руки его обагрены кровію ея родителя.
Тоскаръ! рекъ Дермидъ, я люблю, я люблю сію красавицу, и вѣдаю, что сердце ея преклонно къ единому тебѣ; но язвы моей ничто излѣчить не можетъ. Тоскаръ, на семъ мѣстѣ пронзи грудь мою. Тоскаръ, мой другъ, изцѣли меня мечемъ твоимъ.
Кто я, отвѣтствуетъ Тоскаръ; чтобъ мечь мой обагрился кровію друга моего?
Тоскаръ, я сего желаю; и кто другой кромѣ тебя достоинъ пресѣчь нить жизни моей? низпошли меня во гробъ со славою; я немогу болѣе жить; должно сразиться. — Когда такъ, возми твой, мечь, и будь готовъ себя защищать, да умру и я съ тобою.
Они сражаются у подошвы горы; дернъ обагряется ихъ кровію. Дермидъ падетъ и уста его осклабляются покрываясь мракомъ смерти.
Тоскаръ послѣ плачевной своей побѣды приходитъ къ предмѣту любви своей, хощетъ сокрыть въ душѣ своей горесть его снѣдающую; но Комала примѣчаетъ печаль его, и принуждаетъ открыть оной причину.
Онъ хощетъ обольстить ее вымысломъ: я недоволенъ собою, вѣщаетъ ей, тамо подлѣ источника я повѣсилъ на деревѣ щитъ храбраго Гомара убіеннаго мною. Я хотѣлъ пробить его своими стрѣлами, но цѣлый день суетно трудился. Куда дѣвалось мое искуство.
И я хочу испытать свою силу, рекла Комала: руки мои натягивать лукъ умѣютъ.
Они идутъ вмѣстѣ. Тоскаръ становится позади щита: Комала напрягаетъ лукъ; стрѣла летитъ и раздираетъ его перси. Щастливая рука, возопилъ онъ, благодарю тебя, мнѣ сладко умереть отъ твоихъ пораженій. Положи меня въ землю подлѣ моего друга.
Я отмстила отца моего, рекла ему Комала: теперь смерть для меня пріятна. Я тебя любила. Она окончитъ мои мученія; при сихъ словахъ она прободаетъ себѣ грудь. Красавица, колеблется, падетъ и умираетъ.
Вѣтры и дождь престали. Полдень тихъ и ясенѣ. Тучи разсѣясь въ воздухѣ летаютъ. Непостоянный лучь солнца перескакиваетъ по зелененымъ холмамъ съ одного на другой. Источникъ съ горы текущій быстро стремитъ свои воды, и нистекая въ долину съ легкимъ журчаніемъ по камешкамъ перебирается. Журчаніе его меня услаждаетъ. Но что за гласъ стократъ его пріятнѣйшій прельщаетъ слухъ мой? се ты, Царь согласныхъ пѣній. Алпинъ, по что стенаешъ ты единъ сидя на холмѣ? звуки гласа твоего прискорбны.
О Рино! я плачу о умершихъ: гласъ мой относится къ обитателямъ гробницъ. Ты крѣпокъ; о юноша! ростъ твой величественъ; ты прекраснѣйшій изъ всѣхъ чадъ здѣшняго селенія. Но придетъ время, въ которое и ты падешъ подобно Морару, и чувствительностію исполненный путникъ возсядетъ на твою гробницу и ороситъ слезами прахъ ему не знакомой.
Храбрый Мораръ, коего мечь блисталъ въ сраженіяхъ, яко молнія сверкающая въ долинѣ, коль тѣсно и мрачно твое жилище! тремя шагами я измѣряю пространство тебя заключающее, тебя бывша толико великимъ! четыре камня обросшіе мхомъ суть единые признаки приводящіе тебя на память. О юный Мораръ! такъ истинно то, что нѣтъ тебя уже на свѣтѣ; ты не оставилъ матери, ты неоставилъ любовницы, которая бы тебя оплакивала.
Но кто сей старецъ грядущій къ намъ косвенными стопами, и опирающійся на жезлъ? Дѣти убѣлили власы его: при каждомъ шагѣ колѣна его трепещутъ. Очи его изъявляютъ признаки изтекшихъ слезъ. Ахъ, се родитель Мораровъ. Плачь, нещастный отецъ, плачь; но сынъ твой стенаній твоихъ не услышитъ. Возглавіе, на коемъ глава его почіетъ, лежитъ глубоко подъ землею.
Прости на вѣкъ, храбрѣйшій изъ смертныхъ: поля битвы на себѣ не узрятъ тебя болѣе. Тѣнистыя рощи не будутъ больше озаряемы блескомъ твоихъ доспѣховъ. Ты не оставилъ по себѣ сына, котораго бы имя и подвиги привели тебя на память; но пѣсни мои извлекутъ тебя изъ глубины забвенія. Позднѣйшіе вѣки извѣстятся о твоей славѣ, и слухи ихъ будутъ внимать о Морарѣ.
Алпинъ скончалъ свое пѣніе, и горесть возбудилась въ сердцахъ внемлющихъ его пастырей. Но тягчайшій вздохъ излетѣлъ отъ сердца Арминова. Образъ чадъ его въ цвѣтущей юности погибшихъ, представился его воображенію. Арминъ, рекъ ему Алпинъ, но что сей тяжкій вздохъ? Возмогутъ ли пѣсни мои толико тронуть твою чувствительность? Я хотѣлъ гласомъ моимъ токмо вліять нѣжную томность въ твою душу. По что сія мрачная печаль?
Такъ, я печаленъ, отвѣтствуетъ Арминъ, и причина скорби моей немаловажна. Алпинъ, ты не лишился сына твоего, ты не лишился дщери. Они живутъ, очи твои видятъ ихъ процвѣтающихъ. А я, послѣдній въ родѣ моемъ. Внемли повѣствованію. моихъ нещастій.
О нощь свирѣпая!… возстаните вѣтры осенніе. Носитесь страшнымъ ревомъ по мрачнымъ пустынямъ. Шумите, источники горные; и вы грозныя бури ломайте съ трескомъ вершины гордаго дуба. Луна! явись на раздѣляющихся тучахъ, то скройся, то паки представь нашему взору унылой твой образъ, и возобнови душѣ моей ту нощь исполненную ужаса, въ которую я лишился чадъ моихъ, въ которую Ариндаль сынъ мой погибъ, въ которую Даура дщерь моя угасла.
Арнаръ, знаменитый ратникъ, пришелъ въ мое жилище, и старался снискать любой Дауры. Онъ вскорѣ ее пріобрѣлъ. Они другѣ друга полюбили. Настало время къ ихъ соединенію. Други сей щастливой четы предвѣщали имъ благополучную судьбину.
Свирѣпый Ераттъ пришелъ возмутить блаженство сихъ любовниковъ и ихъ отца. Пылая злобою за смерть брата въ сраженіи убіеннаго Армаромъ, малодушный для мщенія прибѣгнулъ къ коварству. Онъ подъ чуждымъ одѣяніемъ пристаетъ къ брегамъ нашимъ, оставляетъ ладію свою на водѣ, и переодѣвшись подъ видомъ старца приходитъ. Бѣлые власы его, строгое и спокойное око, медленная поступь удрученной старости, насъ обольстили. — Любви достойная Даура, вѣщалъ онъ моей дщери: на скатѣ горы не весьма удаленной отъ моря, стоитъ древо обремененное прекрасными плодами. Подъ нимъ Армаръ тебя ожидаетъ: я пришелъ отъ него, и провожду къ нему его любезную.
Она ему послѣдуетъ. Вѣроломный высаживаетъ ее на каменистую гору отвсюда окруженную волнами, и по томъ спѣшитъ достигнуть брега, изъявляя радость свою наглымъ смѣхомъ. Нещастная, трепещущая и оставленная одна, зоветъ Армара. Никто не отказывается, лишь только эхо имя Армарово за нею повторяетъ. Она познаетъ свое нещастіе; возвышаетъ гласъ свой, зоветъ брата, зоветъ отца! Ариндаль! Арминъ! почто не спѣшите вы на помощь къ вашей возлюбленной Даурѣ?
Вопль ея преносится чрезъ. волны, и достигаетъ до брега. Мой сынъ, первый его услышалъ, Онъ сходилъ съ горы, имѣя лукъ въ рукахъ, послѣдуемый вѣрными псами, и обремененъ корыстьми щастливой ловитвы. Зритъ онъ измѣнника утекающаго по брегу. Спѣшитъ къ нему, достигаетъ, схватываетъ, привязываетъ его къ твердому дубу, стягиваетъ чресла его крѣпкими узами, и оставляетъ его обременять вѣтры свирѣпымъ его рыканіемъ.
По томъ Ариндаль бѣжитъ ко брегу, садятся въ ладію, спѣшитъ на помощь къ сестрѣ своей. О бѣдственное заблужденіе! приходитъ Армаръ. Онъ видитъ сына моего плывущаго по волнамъ, и готоваго пристать ко брегу, гдѣ сестра его стенаетъ. Непознаетъ его во мракѣ. Пріемлетъ его за похитителя. Исполнясь ярости, пускаетъ стрѣлу. Она летитъ, и пронзаетъ сердце твое, о сыне мой: ты умираешъ вмѣсто вѣроломнаго врага. Весло стало неподвижно. Судно съ трескомъ сокрушается. Ариндэль изверженъ на каменистый брегъ, и тамъ послѣднее дыханіе испускаетъ. Какою горестію разтерзалось сердце твое, о дщерь моя, видя кровь брата твоего у ногъ твоихъ текущую.
Наконецъ пришелъ и я ко брегу, ужасомъ и древностію удручаемый. Торжествующій Армаръ, предпріявъ или спасти свою возлюбленную или умереть, бросился вплавь. Но судьбина намъ была вопреки. Вдругъ небо помрачается грозными тучами, выходящими изъ за горы, и Простирающимися надъ волнами; море волнуется, кипитъ. Армаръ тщетно борется съ лѣнящимися волнами. Силы его ослабѣли. Онъ погрузился въ бездну, и очи мои его уже болѣе не зрѣли.
Между тѣмъ вопли дщери моей оставшейся единой на камнѣ, еще до слуха моего достигали, они съ ревомъ волнъ мѣшались. Тщетно я своими воплями ей отвѣтствовалъ. Отецъ не могъ подать ей руки помощи, всю нощь я проводилъ на брегѣ, при слабомъ свѣтѣ луны усматривая дщерь мою. Всю нощь скорбный гласъ ея поражалъ слухъ мой. Вѣтръ продолжалъ свою суровость, и сильный дождь ударялъ въ гору. Предъ восхожденіемъ денницы гласъ ея началъ ослабѣвать, онъ исчезалъ постепенно, яко дыханіе зефира исчезаетъ въ листвіяхъ древесныхъ. Наконецъ истаевая отъ горести и труда она испустила духъ свой. Она. оставила тебя единаго, нещастный Арминъ! увы, я лишился сына, творившаго меня сильнымъ во бранехъ; я лишился дщери прославившей меня у пастушекъ.
Со времени сей ужасной нощи, каждой разъ, какъ буря нисходитъ съ горъ, каждой разъ, какъ свирѣпый Аквилонѣ воздымаетъ волны, я иду, сажусь на брегъ, пригвождаю взоры мои къ бѣдственному для меня камню. Часто при померцающемъ блескѣ заходящія луны, я мечтаю зрѣть тѣни чадъ моихъ проходящія и печально бесѣдующія между собою. Въ изступленіи моемъ, зову ихъ, но они гласу родителя не внемлютъ. Такъ, я печаленъ и причина скорби моей немаловажна. Протекайте надо мною, печальные года; и поелику не приносите вы мнѣ ни радости ни утѣшенія, то отверзите мнѣ скорѣе гробницу.
Отколѣ исходитъ источникъ лѣтъ? гдѣ мета, къ которой они не останавливаясь стремятся? взоры мои хотятъ проникнуть во глубину вѣковъ прошедшихъ; но я усматриваю единый токмо слабый свѣтъ, подобный тому, какой поверхность отдаленнаго озера возвращаетъ лунѣ, слабые лучи свои на него устремляющей. Здѣсь, я зрю ужасныя опустошенія причиненныя войною. Тамъ, я вижу слабое и униженное поколѣніе преходящее въ безмолвіи, не ознаменующее своихъ ни единымъ знаменитымъ подвигомъ. Подайте мнѣ мою Арфу: она возбудитъ прошедшее, и возвратитъ тѣла и виды Героямъ усопшимъ. Я чувствую себя новымъ свѣтомъ озаренна и духъ мой воспламеняется. Горю нетерпѣніемъ возвысить гласъ мой, хощу воспѣть горестную кончину нещастнаго Гидаллана.
Фингалъ не возмогъ болѣе сносити его взора, съ того времени какъ неосторожность его приключила смерть его возлюбленной. Онъ изгналъ его отъ своего присутствія, изключилъ изъ числа своихъ ратниковъ, и повелѣлъ ему возвратиться къ его родителю. Юный Гидалланъ оставляетъ мѣсто битвы, равно какъ бы оставлялъ свое отечество. Онъ отходитъ тихими стопами въ глубокомъ безмолвіи. Безмолвенъ и печаленъ блуждаетъ онъ по хребтамъ горъ. Оружіе его въ безпорядкѣ привѣшено около его пояса. Власы неудерживаемые узами шлема вѣютъ по плечамъ его. Очи уклоненны къ землѣ, наполнены слезами; въ груди его спирались тяжкіе вздохи: сердце его втайнѣ терзалось.
Цѣлые три дни блуждалъ онъ, предавшись глубокой скорби. Наконецъ познаетъ онъ ручей протекающій поле обиталища его родителя, и тяжкій вздохъ излетѣлъ отъ сердца его. Отецъ его сидѣлъ единъ подъ тѣнію древняго дуба, онъ восклонялъ главою на жезлъ, внималъ журчанію источника. Очи его помраченные древностію дневнаго свѣта болѣе не зрѣли. Онъ преходилъ въ памяти своей, и слабо въ полголоса воспѣвалъ приключенія своей юности. Онъ помышлялъ тогда о сынѣ своемъ, по волѣ его предводящимъ его ратниками на войнѣ Фингалевой. Онъ внемлетъ шуму, и познаетъ поступь сына своего.
Сына ли моего, рекъ онъ слышу я пришедша, или се тѣнь его мимо меня проходитъ? О сыне мой; или ты погибъ на брани, и покинулъ престарѣлаго твоего родителя? Естьли это ты, естьли ты живъ еще, почто приходишъ ты единъ? Гдѣ народъ мой? или народъ мой истребленъ? Ты имѣлъ обычай приводить его ко мнѣ торжестующимъ при звукѣ щитовъ.
Нѣтъ, отвѣщаетъ юноша испустя тяжкій вздохѣ, ратники твои всѣ живы. Въ сей самый часѣ они себя прославляютъ, но для сына твоего о отче мой, всѣ пути ко славѣ вѣчно заградились. Я осужденъ провождать дни мои здѣсь въ поносной праздности, въ то время какъ другіе сражаются.
Увы! что слышу я, отвѣтствуетъ Ламоръ, предки твои не приходили воспріймать успокоеніе, въ то время когда брань кипѣла. Воззри на гробницу твоего прадѣда: онъ никогда необращалъ плещъ своихъ непріятелю. О отче мой! что сталось съ твоею славою и моею, мой сынъ бѣжалъ съ сраженія?
Отче мой, отвѣтствуетъ Гидалланъ, почто огорчаешъ душу мою? Никогда страхъ опасности не казался сердца моего. Фингалъ похищаетъ у меня честь умереть сражаясь. Я есмь жертвою гнѣва его, воспламенившагося противъ меня за его возлюбленную. Возвратись, вѣщалъ онъ мнѣ, взирая на меня раздраженнымъ окомъ, возвратись въ твои долины, изсохни не корнѣ твоемъ, яко устарѣлое древо, силою вѣтровъ улоненное долу, да болѣе не возстанетъ.
Что се, вѣщаетъ старецъ, въ то время какъ тысящи Героевъ ежедневно обогащаютъ себя прирастающею славою, ты долженъ будетъ томиться въ поносной праздности? О почтенная тѣнь моего родителя! введи, введи бѣднаго Ламора въ послѣднее его пристанище. Они мои во мракѣ, душа моя обременена горестію, и слава сына моего погибла.
Куда пойду я, возопилъ юноша, гдѣ обрѣту я славу, дабы возвеселить душу моего родителя? Невозвеселитъ его, коснувшійся слуху его звукъ стрѣлъ моихъ по возвращеніи ноемъ съ ловитвы.
И такъ, рекъ Ламоръ, пришла чреда и мнѣ погибнуть, яко сему дубу осязаемому моими руками, и обнаженному отъ листвій. Онъ главою своею касался облаковъ; но корни его немогли укрѣпишься, твердый камень имъ противоборство, и сила вѣтровъ удобно его опровергла… О нощь покрывающая очи мои! благодарю тебя… ты воспрещаетъ мнѣ узрѣть сына… по томъ обратясь къ нему, рекъ, иди въ мое обиталище, тамо стѣны украшаются оружіемъ праотцевъ нашихъ: принеси мечь твоего прадѣда; онъ досталъ его отъ врага имъ побѣжденнаго.
Гидалланъ повинуется, приноситъ мечь и вручаетъ его родителю. Заблуждающаяся старцева рука ищетъ остріе меча, познаетъ и на немъ останавливается. — Сыне мой, проводи меня къ гробницѣ моего родителя. Я хощу тамъ себя успокоить; теперь насталъ полдень, и солнце жарко лучи свои на поля низпускаетъ.
Гидалланъ его препровождаетъ: они подходятъ къ гробницѣ. Ламоръ прободаетъ въ ребра сына своего. Они на мѣстѣ томъ вкупѣ почіютъ, и опустѣвшіе чертоги ихъ обрушась, развалинами своими покрываютъ брега источника. Тамо къ полудню блуждаютъ привидѣнія и призраки; глубокое безмолвіе царствуетъ по всей долинѣ; люди страшатся приближиться къ сему страшному мѣсту.
Юная Минавана взошедъ на верхъ горы, низводила взоры свои на пространное море. Застѣнчивость и печаль по чредѣ являлись на лицѣ ея. Она зритъ юныхъ ратниковъ возвращающихся покрытыхъ блестящими доспѣхами. О мой любезный, о Рино, возвратился ли и ты съ ними? Печальные наши взоры открыли ей, что ея любезнаго уже нѣтъ болѣе.
Какъ! Рино погибъ въ долинахъ Аллунскихъ! Велика должна быть крѣпость въ десницѣ его сразившей? А я, увы! я осталась безъ него.
Нѣтъ, я безъ него не останусь. О вѣтры возвѣвающіе власы мои, вздохи мои не долго будутъ соединяться съ вашимъ свистомъ; я должна искать любезнаго Рино.
Q мой возлюбленный, я не зрю тебя нынѣ возвращающагося съ ловитвы, исполненна крѣпостію и прелестьми юности. Нощныя мраки окружаютъ любовника Минаваны, и безмолвіе съ нимъ обитаетъ.
Гдѣ вѣрный песъ твой? Гдѣ твой лукъ? Гдѣ твой мечь подобный молніи сверкающей въ облакахъ? Гдѣ копіе твое всегда обагренное кровію?
Увы! я вижу твои оружія въ безпорядкѣ складенные въ груду на кораблѣ твоемъ. Я вижу ихъ дымящихся кровію. Ахъ! твоею.
Когда гласъ денницы придетъ возбудить тебя, "восстань, юный ратникъ. Ловцы уже въ долинѣ. Еленъ уже близь твоего жилища удались прекрасная Аврора, удались. Рино почіетъ съ мертвыми. Онъ не внемлетъ твоему гласу. Елени играютъ на его могилѣ.
Но я тайно приду, о Царь мой, и тихо возлягу на ложѣ твоего успокоенія. Минавана тихо возляжетъ подлѣ возлюбленнаго ея покоющагося Рино.
Юныя мои подруги будутъ искать меня, но не найдутъ: они воспѣвая пѣсни будутъ искать слѣдовъ моихъ. Но я пѣнія вашего уже неуслышу, о подруги мои! я почію подлѣ Рино.
Любезный братъ, вотъ быстрый источникъ Каламонскій: сквозь густоту листвій я усматриваю теченіе сребровидныхъ волнъ его извивающихся по долинѣ. Онъ протекаетъ близко тѣхъ мѣстъ, которые украшаешь собою прелестная Колна, коей прекрасная грудь предъ твоими взорами то возвышается, то унижается, яко бѣлѣющаяся пѣна на спокойномъ морѣ. Да будутъ мѣста сіи толь пріятные любви, озарены славою. Воздвигнемъ вмѣстѣ памятникъ сохраняющій въ потомство побѣду нашего родителя. Се долина, гдѣ онъ побѣдилъ враговъ своихъ.
Приходимъ мы на сіе славное поле. Нощь низпускалась съ горъ. Я возжигаю дубъ растущій на холмѣ, при пѣніи Бардовъ слѣдующихъ за нами, и беру камень отъ брега источника: онъ былъ еще окропленъ кровію враговъ нашихъ. Полагаю его на холмѣ, изсѣкаю на немъ писмена, и повелѣваю ему вѣщать будущимъ вѣкамъ:
"О камень, моими руками днесь положенный! путникъ застигнутый во время нощи бурею, почіетъ подъ кровомъ твоимъ. Во время сна его при бурномъ удареніи вѣтровъ въ дернъ тебя окружающій, времена протекшіе возобновятся въ его сновиденіяхъ. Образъ битвы поразитъ взоры его. Мечты представятъ ему Ироевъ боевымъ строемъ сходящихъ въ долину. При первомъ свѣтѣ дня, исполнясь ужасомъ смутныхъ сновидѣній онъ вострепетавъ возбудится. Очи его отверзясь узрятъ окрестъ его гробницы Ироевъ. Онъ вопроситъ здѣшнихъ старцевъ о памятникѣ нами воздвигнутомъ. Старцы рекутъ ему онъ былъ воздвигнутъ ратниками вѣковъ прошедшихъ.
Поблизости оттолѣ обиталъ Каррилъ, давній другѣ нашего родителя. Онъ посылаетъ звати насъ на празднество: мы приходимъ. Юноши, намъ онъ рекъ, заключа въ свои объятія, вы приводите мнѣ на память то время, въ, которое я ходилъ сражаться со врагами на брега Сельмы. Я вступилъ побѣдителемъ на корабли мои; но во время нощнаго мрака я съ пути своего сбился. Я присталъ къ землямъ вашего родителя. Онъ пріялъ меня великодушно, угащалъ три дни въ своихъ чертогахъ, и далъ мнѣ въ даръ множество щитовъ, которые и поднесь хранятся купно съ моими, и приводятъ мнѣ на мысль юные мои лѣта. Достойные чада друга моего! послѣдуйте за мною.
Онъ взялъ единъ изъ своихъ щитовъ и единъ изъ нашихъ, углубжаетъ оба ихъ въ землю, и полагаетъ на нихъ камень. Когда брань, рекъ онъ, возгорится между нашими племенами, можетъ быть мои потомки воззрятъ на сей камень и рекутъ: не есть ли сей памятникъ мира и дружбы отцами нашими купно воздвигнутый?
Я медлѣнно восходилъ на холмъ. Шумъ вѣтровъ прерывалъ безмолвіе нощи. Серповидный образъ луны готовый низпуститься въ бездну, изливалъ единый токмо багровый и слабый свѣтъ. Слухъ мой пораженъ былъ слабымъ и нестройнымъ гласомъ привидѣнія. Окруженный нощнымъ мракомъ я извлекаю мечь свой.
Тѣни отцевъ моихъ, возопилъ я, придите возвѣстить мнѣ будущее. Придите научить меня, како бесѣдуете вы въ глубокой вашей обители.
Тренморъ приходитъ на гласъ сына своего. Туча его окружаетъ и поддерживаетъ въ воздухѣ. Мечь его составленъ изъ огня воздушнаго. Лице его мрачно и необразовано. Онъ приближается ко мнѣ; вѣщаетъ мнѣ о многомъ: но до слуха моего достигали единые токмо неотдѣленные звоны, и слова невнятныя, подобные тѣмъ, каковые долженствовали произносить первые человѣки, прежде того времени, какъ пѣніе изобрѣло науку отдѣлять слова единое отъ другова. Вскорѣ онъ нечувствительно исчезъ, яко исчезаетъ туманъ при восхожденіи солнца.
Такъ, сей былъ гласъ моего возлюбленнаго, слышимый мною во время нощи. Тѣнь его рѣдко мечтается мнѣ въ сновидѣніяхъ. Исходъ Малвины приближился. Я слышала во сновидѣніи моемъ гласъ возвѣщающій мнѣ близкую кончину. Я чувствую, что душа моя плаваетъ между жизнію и смертію. Почто сновидѣніе мое такъ скоро исчезло? Малвина зрѣла своего возлюбленнаго. Воздушная риза его плавала возвѣваемая вѣтрами; лучи, солнца озлащали края оной, они, блистали въ очахъ моихъ яко злато иноплеменника.
Сыне Оссіяновъ, возлюбленный Оскаръ! ты вѣчно будешъ жить въ сердцѣ Малвины. Лишь озарятъ первыя лучи солнца, вздохи въ груди моей спираются, и какъ падетъ нощная роса на землю, мой плачь возобновляется. Я процвѣтала въ твоемъ присутствіи яко юное древо, но смерть твоя подобная тлетворному вѣтру, помрачила юность мою. Глава моя уклонилась. Весна, паки возвратилась и благотворные росы свои изливаетъ, но цвѣта юности моей не возобновила. Пастушки видѣли меня во мрачномъ безмолвіи сидящую въ моихъ чертогахъ Они бряцали на своихъ арѳахъ, чтобъ возбудить сердце мое къ веселію; но слезы по ланитамъ моимъ непреставали катиться. Они видѣли скорбь души моей, и рекли мнѣ: почто толико упорствуешъ въ твоей печали? или твой возлюбленный былъ прекрасенъ яко день?
О дщерь моя! пѣсни твои прельщаютъ слухъ мой; но раздражаютъ печаль твою. Пріятно огорченной душѣ быть въ уединеніи токмо съ своею печалію, и свободно ей предаваться. Но печаль снѣдаетъ жизнь человѣческую и сокращаетъ дни его. Ты погибаешъ яко цвѣтъ дожигаемый полуденнымъ зноемъ, когда роса его оживляющая на немъ уже изсохла.
Въ непостоянный день солнце выходитъ изъ за тучи и за другую паки скрывается, и тѣнь слѣдуетъ на долинѣ за колеблющимся отраженіемъ лучей его; тако приключенія вѣковъ прошедшихъ преходятъ въ моихъ мысляхъ, и представляются то покровенные мракомъ, то озаренные свѣтозарнымъ блистаніемъ. Изъ среды безмолвія нощи, нѣкій гласъ касается моего слуха, и возбуждаетъ душу мою. Се гласъ годовъ болѣе несуществующихъ. Они вращаются предъ моими взорами, обремененные приключеніями въ нихъ совершившимися. Я пріемлю ихъ по мѣрѣ; какъ они въ памяти моей представляются, и въ пѣсняхъ моихъ оживотворяю.
Малоръ былъ притѣсненъ своими врагами и былъ близокъ къ паденію. Родитель мой отправилъ меня къ нему на помощь. Коль скоро Царь меня узрѣлъ, онъ притекъ ко мнѣ во срѣтеніе и взявъ меня за руку, съ печальнымъ видомъ рекъ мнѣ: «почто племя Ироевъ приходитъ на помощь къ нещастному Царю, приближившемуся къ паденію своему? Тормодъ узрѣлъ дщерь мою, ею плѣнился и требовалъ отъ меня ее себѣ въ супруги. Я отринулъ его требованіе. Наши предки были врагами. Раздраженный моимъ отказомъ, онъ возвратился съ сильнымъ воинствомъ отмстить свою обиду. Народъ мой палъ подъ его удавами. Какая причина заставляетъ тебя толь великодушно сострадать о моихъ нещастіяхъ и приводитъ тебя ко мнѣ на помощь?»
Родитель мой прислалъ меня, я ему отвѣтствовалъ. Онъ вспомнилъ о Морорѣ и о великодушіи его къ чужестраннымъ. Нѣкогда свирѣпствующимъ моремъ онъ былъ изверженъ, на брега твои. Ты ввелъ его въ домъ свой и угостилъ человѣколюбиво. Днесь долгъ благодарности влагаетъ въ десницу мою мечь сей, коего крѣпость вскорѣ враги наши познаютъ. Други наши находящіеся въ опасности никогда не бываютъ отъ насъ забвенны, коль бы ни великое пространство мѣстъ и морей насъ съ ними ни раздѣляло.
Великодушный другъ! много, имѣлъ я ближнихъ мнѣ, которые участвовали со мною въ пирахъ моихъ; но нынѣ всѣ они забыли нещастнаго Малора. Я обошелъ весь островѣ мой, устремлялъ взоры свои на моря, и не узрѣлъ ни единаго корабля идущаго ко мнѣ на помощь. Теперь приближается нощь. Отрасль ироевъ, гряди въ чертоги мои, тряди услышати гласу дщери моей.
Мы вошли, во время нощи сидя въ безмолвіи я внималъ пѣнію прекрасныя Оины. При разсвѣтаніи дня, мы пошли сражаться. Я остался побѣдителемъ, плѣнилъ военачальника, и возложа на него узы, представилъ его Малору. Тормадъ стыдящійся своего уничиженія отвращалъ взоры отъ Оины. Радость водворилась на островѣ, и празднества паки началися.
Сыне Фингалевъ, рекъ мнѣ старецъ, ты не возвратится въ домъ твой безъ награды. Ты спасъ отца. Я вручаю тебѣ дщерь. Оина пойдетъ на корабль твой. Присутствіе ея возвеселитъ сердце твое во время пути.
Во ожиданіи свѣта утрення я препроводилъ нощь въ чертогахъ. Утомясь трудами пріобрѣтенной побѣды, я наслаждался сномъ, какъ нѣкій пріятный и скорбный гласъ прервавъ сонъ мой внушилъ мнѣ сіи изреченія.
«Тебя, нещастный любовникъ, тебя видятъ очи мои печальна и утопающа въ слезахъ на верху сего камня. Суетно взоры твои ко мнѣ, обращаются влачимые по морямъ: твоя нещастная любовница уже разлучена съ тобою. Она пойдетъ въ страны ей незнакомые. Нынѣ я посредѣ множества Ироевъ; но присутствіе ихъ неуслаждаетъ моихъ горестей. Ахъ! Тормадъ, почто отцы наши были врагами?»
Нѣтъ, рекъ я самъ въ себѣ, нѣтъ прекрасная Оина, не пойдешъ ты скитаться по странамъ тебѣ незнакомымъ. Въ сердцѣ Оссіяновомъ есть нѣкій гласъ, повелѣвающій ему внимать нещастному въ день скорби его; и ты небудешъ разлучена съ твоимъ любезнымъ.
При восходѣ зари я освободилъ отъ оковъ Тормада, и возвратилъ его любезной при очахъ ея родителя; "почто Тормадъ, вѣщалъ я Малору, будетъ терзаться во всѣ дни житія его? Правда, что предки ваши были врагами; но теперь вражда ихъ пресѣклась, и они спокойно лежатъ во гробѣ. Почтенные ратники, предайте забвенію вашу злобу: она есть мрачная туча долженствующая исчезнуть купно съ прошедшими вѣками. Малоръ согласился на прозьбу мою, и мирѣ соединилъ двухъ любящихся. Побѣжденный искренно облобызалъ своего побѣдителя, и я отшелъ покрытъ славою, и наслаждаясь неизреченнымъ удовольствіемъ содѣлавъ двоихъ щастливыми.