В. В. Розанов
правитьПочти непоправимое дело
правитьЕсли какой воз никак не умеет «съехать с места», то это — развод. Еще в царствование Александра I, во вторую его половину, когда везде был дух и направление Аракчеева и Фотия, члены тогдашнего Государственного Совета, конечно вполне «правительственного», высказались однажды по поводу развода, почти вовсе переставшего даваться после усилий в этом направлении известного кн. Голицына, обер-прокурора Синода и министра духовных дел. — «Что же делать, — говорили убеленные сединами старцы-государственники, для себя лично, конечно, не нуждавшиеся ни в каких разводах, — что делать мужьям ввиду все более и более увеличивающегося распутства, мотовства и во всех отношениях отвратительного поведения жен и вообще женщин общества? Став под защиту закона о нерасторжимости брака, они повели себя так, что от родовых накопленных состояний их мужей скоро ничего не останется, а семейная жизнь общества превратилась в посмешище. Девицы так подготовляются родителями и так ведут себя, чтобы какими бы то ни было способами, но только выйти замуж, как и за кого — почти безразлично: потому что нерасторжимый по закону брак тем самым по закону никого не связывает в поведении. Раз она замужем, муж ничего не в состоянии с нею сделать: кроме как убить или избить ее. Но за первое он ответит, а ко второму никто неспособен с женщиною, притом избранною им же, по естеству человеческому и почти всеобщему. Что же делать мужьям? Они отъезжают от жен в другое имение, если есть оно; а нет, уезжают куда-нибудь. Жены же, вполне обеспеченные отданною им половиною состояния, наслаждаются привольною жизнью, имея честное и уважаемое положение замужней женщины и не стесняемые маленькими детьми, число которых при отъехавшем муже не перестает расти. Ныне все роды и семейства перемешались, — так как при законом установленной нерасторжимости брака жена может иметь детей от кого угодно, — и все потомства перемешались и неудержимо все более перемешиваются. Сие положение кажется быть невозможным»*.
______________________
- Мнение подробно приведено мною в моей книге «Семейный вопрос в России», том второй.
______________________
В браке Пьера Безухова с красавицею Elen, дочерью «князь Василья», в «Войне и мире» Толстого, нарисована картина этого тогдашнего брака, начала XIX века. Но как положение брака не изменилось и «повод к разводу» все тот же один: «застать со свидетелями на месте преступления», то брак и к середине XIX века остался тот же: и Тургенев в «Дворянском гнезде» опять нарисовал ту же картину. Жена Лаврецкого уезжает в Париж, где кутит с актерами и художниками; а «закон» насмешливо указывает мужу: «Что же, возьмите свидетелей и поезжайте в Париж. Если, на ваше счастье, вам удастся, но только прихватив этих свидетелей, застать вашу жену на месте преступления, то мы расторгнем брак, оказавшийся прелюбодейным. И разрешим вам вторично вступить в брак, а прелюбодейную жену вашу приговорим к вечному безбрачию».
И хотя все это было похоже на насмешку, и даже прямо содержало в себе насмешку, но… как же и кому об этом скажешь?
Единичный человек — всегда бессилие, слабость; слаб «сконфуженный человек», каковым не может не чувствовать себя всякий обманутый и осмеянный муж. Тут дай Бог сил дотащиться до суда или обо всем этом «рассуждающего» учреждения… А «учреждение» — в 2-3 этажа, громада, внушительность и представительность. И там «сонм» лиц, «уполномоченных» от государства и действующих «по закону»…
Только по закону: что же было тут делать Лаврецкому или Пьеру?
— Не запрещаем-с… Рекомендуем-с… Ловите, но — только со свидетелями. Дайте протокол: и будете счастливы.
— Но ведь в Париже… Где тысяча гостиниц… За запертою дверью. Замок, сторожа; в комнате всегда две двери. Нельзя… Не могу… Невозможно!
— В сии подробности мы не входим. Как угодно. Но без свидетелей и протокола — нельзя.
Мужья стали утирать слезы…
Потом догадались: просто перестали жениться, когда брак есть явно «вовлечение в невыгодную сделку»… И в «Крейцеровой сонате» тот же Толстой описал, как девицы, эта определенная, им описанная, и вообще все, помощью джерсеек, выставленных бюстов, оголенных плеч, а то так кокетничая умом и «душою», доводят кого-нибудь и вообще кого угодно до этой «явно невыгодной сделки»… после которой женщине «все открыто и возможно», и вполне безнаказанно.
«Нерасторжимость брака», или сведение к фикции его «расторжимости» через требование свидетелей и протокола — это и есть открытие полной ненаказуемости в браке собственно преступлений против брака же, против жизни брачной. И притом через это устанавливается ненаказуемость не только судебная, юридическая, но и нравственная, в виде «суда общества»… Только бы «повенчалась», а там «кто же будет судить?»… Могут быть слухи, разговоры: а так как «обо всех идут разговоры», — ибо всеобщее положение таково, — то, естественно, они идут в тоне извиняющей шутки. Кому, кроме одного мужа, неудобна такая жена? М-те Лаврецкая на отъезде?.. Елен Безухова? Напротив, всем «приятна»… Мешать она решительно никому не мешает.
Муж одинок… Всем смешон. Он, естественно, старается прятаться, уходить от общества. Потому что и в самом деле он обществу глубоко не нужен.
Совершенно противоположно своей жене!
Какие же идиоты из мужчин находятся еще, чтобы жениться? Находятся… верят… надеются… увлекаются. И не всегда обманываются: объявите в стране, что все люди могут безнаказанно резать друг друга: и все-таки большинство не будет резать, — огромное большинство, почти все те, которые теперь не режут. Преступность — в нервах, а не в законе. И хотя закон сказал: «Только повенчайтесь, а там живите как угодно и хоть все вповалку», все живут парами, и даже вообще верно, потому что это врожденно.
Поставлена, законом, перед всеми помойная яма: «пейте». Но все проходят к колодцу и пьют оттуда.
Эта-то фактическая верность и скрывает все, всех людей обманывает некоторою формою благочестивого и благородного обмана. "Столько семей верных, — и люди продолжают и продолжают вступать в брак, совершенно не видя, что юридическое положение брака в стране, его законодательная постановка такова, что, собственно, из мужчин ни один не должен бы вступать в брак.
Верят лицу (невесте): и не приходит на ум, что, повенчавшись, она становится в такое положение, что лишь при нежелании может не зарезать морально и всячески мужа, а «по закону» может сколько угодно «полосовать» его.
«Нерасторжимость брака», по закону и принципу, есть введение карамазовского «все позволено» в брак; т. е. это есть упразднение, разом и в одном слове сказанное, в одном учреждении сделанное, всей нравственной атмосферы брака, всякого его этического смысла, даже всякой его бытовой, практической возможности. Только «лица» спасают… Николаи, Марьи… В законе же не только всякое «спасение» уничтожено, но уничтожена самая возможность его найти, его начать отыскивать.
Еще иными словами: «нерасторжимость брака» в слове, принципе и законе есть своеобразно выраженная формула уничтожения самого брака… подрыв всех его идеальных, идейных основ и столпов.
Подвинуть вперед «воз» развода никому не удается оттого, что это вовсе не «афоризм» какой-то, как многим кажется, а часть и член духа и системы. «Не надо брака вообще и никакого, не надо семьи», — это внутренний, чистосердечный голос аскета, голос самому себе, голос о самом себе, не внешний, не для мира и народа. Внутреннейшее убеждение самой природы; ведь если бы этого инстинктивного, в крови и нервах содержащегося, отвращения к «касанию женщины» не было, то вовсе не родилось бы и самого аскетизма. Откуда же ему взяться?.. Но никто через тень свою не может перескочить. Аскеты, праведные, великие, совершенно не могут смотреть на брак иначе как на гадость; таков их вкус, таково и их убеждение. Но раз это «гадость», которой «зачем быть», то «клади в него всякую мерзость, и чем больше, тем лучше». Вот психология, вот вся психология борьбы против развода. «Никакого выхода, какая бы мерзость ни творилась… Задыхайтесь». Просто они не могут иначе ни постигнуть, ни поступить. И глубоко искренно, наконец, совершенно честно в отношении своей личной природы. «Ну, что же делать, если чувствую, что это отвратительно: касаться женщины, иметь детей, прилепляться к жене. Как чувствую, так и поступаю. Мужья коснулись, не устояли. Пусть и глотают эту гадость, какую им принесло гадкое дело, вообще все гадкое и в основе своей гадкое. Кто полез в муть, не ищи спасения; кто надел веревку на шею, не жалуйся, что давит. Мужья и жены приходят к нам и говорят, что давит, но ведь они сами ее надели, не послушались наших предупреждений. И против своей природы мы никак не можем пойти и не можем с них снять веревки».
Вот логика. Ее надо постоянно держать в уме, чтобы понимать здесь частности, понимать «текущее», в законах, словах, в усилиях борьбы с одной и другой стороны.
В свете этой логики чувства как понятно вчерашнее известие, принесенное газетами («Нов. Вр.» № 12232): «Св. Синод, при рассмотрении проекта о поводах к разводу, не согласился с предложением особого совещания, чтобы не только прелюбодеяние одного супруга, но и обоюдное прелюбодеяние супругов можно было признавать достаточным основанием к расторжению брака».
Гниет дерево с обеих сторон… На это жалуются государство, общество. Но слышат в ответ: «И пусть с обеих сторон… Скорей дойдет до сердца, и тогда оно совсем упадет»… Голос пустынь еще Сирии и Фиваиды, в духе которых воспитавшись, выросши, только и можно было повторить этот принцип. «Не нужно его, вовсе не нужно, ни в корне, ни в ветвях. Рубить его нужно, не спасать; не поливать, не отрезать гнилые части. Чем больше тут гнили, именно больше в этом одном дереве, в проклятой осине семьи, нам по духу и вкусу отвратительной, по мозгу и крови нашей, тем лучше. Мир должен кончиться, сгореть в грехах, отравиться в миазмах натуральной нечисти. Не мы же станем заливать пожар и освежать воздух и разгонять смрад. Не для этого пришли в мир»…
Тут споры напрасны… И глубоко бессильны.
Впервые опубликовано: «Новое Время». 1910. 6 апр. № 12237.
Оригинал здесь: http://dugward.ru/library/rozanov/rozanov_pochti_nepopravimoe.html.