Похожденія Пиквика и друзей его. *
править- Желая ознакомить читателей съ забавнымъ романомъ, который имѣлъ въ Англіи необыкновенный, давно неслыханный успѣхъ, предлагаемъ здѣсь отрывокъ изъ него, въ вольномъ переводѣ, ибо точный переводъ его не возможенъ; главная прелесть романа заключается въ его народности и удивительной мѣстности, чего нельзя передать на иностранный языкъ. Однакожъ читатели могутъ видѣть отчасти современный юморъ Англійскій, и нѣсколько чертъ сатиры, которою Диккенсъ заставилъ смѣяться всю Англію. Пер.
Утро было прекрасное, небо чистое, воздухъ благорастворенный, и г-нъ Пиквикъ, опершись на перилы моста, молчаливо созерцалъ природу, въ ожиданіи завтрака. По лѣвую его сторону была старая стѣна, грозившая свалиться въ воду, а за нею старинный замокъ, о которомъ мы уже говорили. Стѣны древняго феодальнаго жилища сохраняли еще нѣкоторые остатки своего прошедшаго великолѣпія. За семь сотъ лѣтъ прежде, онѣ дрожали отъ кликовъ радости и звука оружія, а теперь оставались отъ нихъ только почтенные обломки. По берегамъ Медвея, какъ только могло обнять зрѣніе, открывались богатыя пажити, хорошо обработанныя поля; за ними вѣтряная мельница, а за нею церковь. Прелестный былъ ландшафтъ, и солнце, возвышаясь на горизонтѣ, разрисовывало его тысячами разныхъ цвѣтовъ. Прозрачныя воды Медвея отражали лазурь небесъ, а весла лодочниковъ, правильными ударами, тревожили поверхность ихъ и оживляли веселую картину природы.
Пиквикъ былъ погруженъ въ созерцательный восторгъ, изъ котораго извлекъ его легкій ударъ по плечу. Онъ оборотился и увидѣлъ передъ собою комедіанта Джингля.
— Вы, сударь, смотрите на пейзажъ?
"Разумѣется.
— И вы рады, что встали сегодня рано?
"Очень.
— Не правда ли, что для того, чтобы видѣть восхожденіе солнца, стоитъ встать пораньше? Утро дня, какъ утро жизни — не долго тянется…
"Вы сказали великую истину.
— Отъ всеобщаго употребленія, она немножко истерлась. Утро такъ прекрасно, что нельзя ему продолжаться — общее присловье! Охъ! чего не далъ бы я, если бы воротить радости моего дѣтства!
"И такъ вы много страдали въ жизни вашей?
— Больше, нежели вы думаете!
Молчаніе. — "Въ такое прекрасное утро — началъ опять Джингль — не приходитъ ли вамъ въ голову, что утопиться было бы всего усладительнѣе?
— О, нѣтъ! — отвѣчалъ Пиквикъ, невольно удаляясь отъ перилъ моста, и думая, чтобы въ самомъ дѣлѣ, краснорѣчивый собесѣдникъ не заставилъ его сдѣлать такого опыта.
"А мнѣ такъ не рѣдко думалось, именно такъ разсчитаться съ людьми и свѣтомъ. Свѣтлая, чистая вода приглашаетъ васъ къ покою — скачекъ, нѣсколько движеній и — все кончено! На нѣсколько мгновеній вспѣнится рѣка — потомъ пойдутъ по ней кружки; потомъ она сольется зеркаломъ надъ вашею головою и всѣ заботы ваши подъ водой!…. Но, извините, я было пришелъ говорить совсѣмъ о другомъ. Вы путешествуете для вашего наученія. Если я сообщу вамъ рукопись, любопытную, не по невѣроятностямъ, какія она въ себѣ содержитъ, но по немногимъ истинамъ жизни, сообщите ли вы ее вашему клубу?
— Разумѣется, и изъявимъ вамъ благодарность въ нашихъ запискахъ.
"Пожалуйте мнѣ вашъ адресъ, и я пришлю къ вамъ рукопись.
Пиквикъ передалъ Джинглю роспись мѣстъ, гдѣ найдти его. Джингль спряталъ записку въ старый бумажникъ, и простился съ ученымъ мужемъ у дверей гостиницы Вола.
Всѣ подробности не даромъ разсказаны нами, какъ вы потомъ изволите увидѣть.
Позавтракавши съ своими друзьями, Пиквикъ позвалъ мальчика, и потребовалъ отъ него изъясненій о дорогѣ на мызу Динглей-Дель.
"Это, сударь, направо, миляхъ въ 15-ти отсюда. Не угодно ли вамъ колясочку? У насъ есть прелестная, для трехъ особъ; четвертый господинъ можетъ ѣхать верхомъ.
— Славная мысль! — Винкль! вы поѣдете верхомъ?
Винкль очень сомнѣвался въ своемъ искусствѣ верховой ѣзды, но ни за что въ мірѣ не захотѣлъ бы онъ заставить другихъ въ томъ сомнѣваться, и потому отвѣчалъ, что поѣдетъ охотно.
— Ну, такъ, приготовь и лошадь и коляску къ 11-ти часамъ, мальчикъ!
"Будьте, сударь, спокойны. Наша гостиница славится исправностью услуги.
Мальчикъ вышелъ, и каждый изъ путешественниковъ отправился въ свою комнату, запастись, что ему надобно было для пути. Ровно въ 11 часовъ, экипажъ былъ готовъ — маленькая телѣжка, окрашенная зеленью, и внутри съ какимъ то ящичкомъ, который называли скамейкою, и гдѣ могли усѣсться двое. Кучерское мѣсто торчало высоко спереди, и надобно прибавить, что въ знаменитую колясочку впряжена была лошадь — кожа да кости, за живо предметъ для изученія скелета лошадинаго. Невдалекѣ стоялъ конюхъ мальчикъ, и держалъ за узду верховую лошадь, которая, по сходству съ запряженною, вѣроятно, была ей съ родни.
— Ну! кто же будетъ править? — спросилъ Пиквикъ — вѣдь я о томъ и не подумалъ!
«Вы, г-нъ Пиквикъ!» вскричали въ одинъ голосъ Тупманъ и Снодграссъ.
— Чортъ побери! досадно Ну, да, послушай, мальчикъ: лошадь-то не пуглива?
"Будьте, сударь, спокойны! Если бы вамъ встрѣтилась цѣлая фура съ безхвостыми обезьянами, и тутъ она не испугается!
Дѣлать было нечего. Пиквикъ взлѣзъ на мѣсто возницы; Тупманъ и Снодграссъ залѣзли въ ящичекъ.
«Ну!» возгласилъ ученый мужъ, отвѣсивъ ударъ бичемъ по лошадкѣ, которая, казалось, имѣла болѣе охоты пятиться, нежели двигаться впередъ.
— Вилліамъ! — закричалъ мальчикъ — поведико ее подъ уздцы, пока я помогу господину сѣсть верхомъ. Лошадка немного шаловлива съ мѣста, а тамъ, какъ пустится, такъ только держись!
Винкль приблизился.
"Нѣтъ, сударь — съ той, съ той стороны! Ну, вотъ вы и въ сѣдлѣ — ступай!
Коляска и наѣздникъ двинулись, пока народъ, собравшійся около нихъ, глазѣлъ и хохоталъ.
«Да, что это лошадь ваша все идетъ бокомъ, г-нъ Винкль?» спросилъ Снодграссъ.
— Право, не знаю. Видно такая ужь натура!
Натура или нѣтъ, но только несчастная лошадь, шла бокомъ, да бокомъ, словно хотѣла итти не вдоль, а поперегъ дороги.
У Пикниковой лошади оказались свои странности. Она махала головой и дергала вожжи, такъ, что Пиквикъ вывертѣлъ себѣ всѣ руки. То вдругъ шла она по краишку дороги, то вдругъ опять останавливалась, то опять скакала во всю прыть.
Когда разъ дюжину повторились такія проказы — «Что же это такое значитъ?» важно спросилъ Снодграссъ.
— Право, не понимаю — возразилъ Пиквикъ, и воскликнулъ: «Ахъ! я уронилъ мой бичъ!»
«Винкль!» закричалъ Снодграссъ наѣзднику, который мчался рысью, и трясся на сѣдлѣ, какъ въ лихорадкѣ — «Подымите бичь нашего почтеннаго друга!»
Винкль потянулъ узду своей лошади, желая удержать ее, но лошадка была крѣпкоузда, и едва могъ онъ остановить быстрый бѣгъ ея. Вотъ послѣ того слѣзъ онъ, подалъ бичъ Пиквику, но когда хотѣлъ сѣсть опять, отъ того ли, что лошадь была шалунья, или ей больше нравилось идти порожнякомъ, только что всадникъ думалъ схватить поводья, она наклонила голову и перекинула ихъ черезъ себя, а потомъ отскочила на всю длину своего тѣла.
«Прру, прру! Лошадка, лошадка!» говорилъ Винкль, поглаживая ее, но — тщетныя ласки: чѣмъ ближе подходилъ онъ, тѣмъ далѣе пятилась лошадь. Вдругъ хитрое животное вздумало вертѣться на одномъ мѣстѣ, и тѣмъ заставило и спѣшеннаго всадника бѣгать вокругъ. И она и онъ съ четверть часа играли въ такую веселую игру, а по прошествіи такого времени были точнехонько на прежнемъ и томъ же мѣстѣ. «Что мнѣ дѣлать съ этой упрямицей!» воскликнулъ Винкль.
— Веди ее за поводья, пока встрѣтится кто нибудь и поможетъ тебѣ сѣсть — отвѣчалъ Пиквикъ.
"Да, она нейдетъ! Пособите, пожалуста!
Болѣе всѣхъ сострадательный, Пиквикъ бросилъ вожжи, отвелъ колясочку свою къ сторонкѣ, чтобы не мѣшала она проѣзжимъ, и отправился на помощь къ своему другу. Но лошадь Винклева только что замѣтила приближеніе ученаго мужа съ бичемъ, какъ и стала пятиться, увлекая съ собою бѣднаго Винкля. Пиквикъ удвоилъ шаги — лошадь запятилась сильнѣе, и такъ сильно, что боясь какъ бы не вывихнуть руки, Винкль принужденъ былъ бросить поводья. Тутъ лошадь остановилась, посмотрѣла прямехонько на Пиквика и Винкля, фыркула, и поворотила по дорогѣ къ Рочестеру, оставя обоихъ друзей нашихъ въ страшномъ недоумѣніи.
И въ то же время, трескъ, похожій на то, что какъ будто что нибудь ломается, заставилъ ихъ оборотиться. О ужасъ! Лошадь, запряженная въ колясочку, почувствовавъ себя свободною отъ вожжей, пустилась галопомъ, увлекая Тупмана и Снодграсса; оба они спѣшили выскочить, и упали на плетень подлѣ дороги. Бодрая лошадь помчалась далѣе, ударилась о перила мостика — колясочка въ дребезги, и гордый конь остановился, какъ будто желая разсмотрѣть весь вредъ, причиненный его удалью.
Первая забота Пиквика и Винкля состояла въ томъ, какъ стащить двухъ друзей съ терновника, которымъ былъ прикрытъ плетень. Радость была чрезвычайная, когда разсмотрѣли, что вся бѣда кончилась нѣсколькими царапинами. Кончивъ осмотръ упавшихъ, отпрягли лошадь, и учтиво повели ее за узду до корчмы, которая стояла на дорогѣ, съ часъ ѣзды разстояніемъ, а колясочку, за негодностью къ употребленію, бросили у мостика.
Передъ корчмою, которую издалека завидѣли наши друзья, находилась вывѣска, расли два вяза, и врыта была колода для пойла лошадей. Нѣсколько клочковъ сѣна, привязанныхъ къ жердямъ, показывали, что въ корчмѣ находятъ прибѣжище и пѣшеходъ и конникъ. Кухня, выходившая въ небольшой садикъ, и нѣсколько развалившихся навѣсовъ, дополняли общность заведеній для отдыха и успокоенія странствующихъ. Какой-то рыжеволосый мужикъ работалъ что-то въ саду. Пиквикъ позвалъ его, сначала такъ, какъ обыкновенно зовутъ всѣхъ, а потомъ закричалъ во все горло: «Эй, ты, рыжакъ! глухъ что ли ты?»
Услышавъ понятное для него названіе, трудолюбивый работникъ поднялъ голову, закрылъ глаза рукою отъ солнца и выпучилъ ихъ на Пиквика.
"Далеко ли отсюда Динглей-Дель?
— Семь миль.
"А какова дорога?
— Такъ и сякъ. — И рыжеволосый снова принялся за работу.
"Можемъ ли мы оставить здѣсь лошадь?
— А вотъ, постойте, узнаю. Миссусъ, эй, Миссусъ! Высокая, тощая баба явилась на такой призывъ.
— Милая! — сказалъ Тупманъ, самымъ ласковымъ голосомъ — ты не откажешься поберечь у себя лошадки?
Миссусъ внимательно оглядѣла съ головы до ногъ всѣхъ друзей нашихъ, и когда рыжеволосый сказалъ ей нѣсколько словъ на ухо, она грубо отвѣчала: "Нѣтъ! ужь и въ прошлый разъ эта чертовка надѣлала намъ хлопотъ! Что связываться съ ней опять!
— Да, чтожь ты, развѣ думаешь, что она краденая? — воскликнулъ Пиквикъ.
«Не думаю, а знаю навѣрное!» отвѣчалъ рыжеволосый, и дверь захлопнулась.
Путешественники паши печально пустились въ путь. Уже очень не рано было, когда они прибыли къ дорожкѣ, ведущей въ Динглей-Дель. Вмѣсто радости, ихъ взяло сильное горе. Грустно думали они, въ какомъ странномъ видѣ явятся. Платье разорвано, лица тощія и исцарапанныя — и того довольно опечалить порядочныхъ людей, если бы и не надобно было еще вести за собою привидѣнія лошадинаго. Проклятая, ты, лошадка! Двадцать разъ Пиквикъ хотѣлъ бросить ее на дорогѣ, и къ концу пути желаніе его усилилось до нетерпѣнія, какъ вдругъ на поворотѣ попались друзьямъ нашимъ г-нъ Вардль и вѣрный слуга его Джое.
— Откуда, господа, откуда? — воскликнулъ ласковый владѣлецъ Динглей-Деля. — А я васъ ждалъ, ждалъ! Да, вы, кажется, устали? Ба, что это? Вы исцарапаны? Не случилось ли съ вами чего нибудь, или нѣтъ? Видно, вывалились? Ну, это въ нашей сторонѣ не рѣдкость — дороги прескверныя! — Джое! Ахъ! ты, проклятый мальчишка! Посмотрите, вѣдь только остановишься, а онъ ужь и спитъ! Вцзьми лошадь и отведи въ конюшню!
Джое исполнилъ повелѣніе своего господина, и всѣ пустились къ дому г-на Вардля.
Когда пришли во дворъ, Вардль остановился передъ кухней и сказалъ гостямъ своимъ: "Знаете ли что? Не войтти ли вамъ сперва сюда, поправить немножко туалетъ? А потомъ пойдемъ въ залу.
Предложеніе принято; гости вошли въ кухню и всѣ служанки бросились. имъ услуживать. Эмма принесла кувшинъ, бутылокъ въ десять, съ водой; Джаина иголку и нитки; Марья полотенцы. Развели большой огонь, и все принялось мыться, зашивать, чиститься. Слуга съ щеткой ухватилъ Пиквика за ногу, когда тотъ вовсе не ожидалъ такого нападенія, и чуть не повалилъ его, принявшись чистить его башмаки. Другой слуга во всю силу хлесталъ метелкой по кафтану Винкля. Снодграссъ, слабѣйшій изъ всѣхъ друзей, усѣлся къ огоньку и услаждался стаканомъ грога. Съ удовольствіемъ разсматривалъ онъ окорока и цѣпи луковицъ, развѣшенныя по потолку, и сѣдла, бичи, узды и прочее, развѣшенное по стѣнамъ. Ружье, котораго лѣтъ двадцать уже не трогали съ его мѣста, находилось немного подалѣе въ углу, съ надписью на бумажкѣ: «Заряжено».-- Старинные часы висѣли на гвоздѣ надъ неизбѣжнымъ въ каждой кухнѣ шкапомъ.
— Ну! что, господа, готовы ли? — спросилъ у гостей своихъ Вардль, когда ихъ вычистили, вымыли и подкрѣпили имъ желудки.
«Со всѣмъ готовы», отвѣчалъ Пиквикъ.
— Благоволите же пожаловать!
Всѣ отправились за хозяиномъ, кромѣ Тупмана, который не утерпѣлъ, чтобы не пошалить съ толстою Эммою, и за тѣмъ присоединился къ друзьямъ своимъ, когда хозяинъ, отворяя дверь въ залу, провозгласилъ:
«Добро пожаловать, господа, въ замокъ Динглей-Дель!»
Пока пересказывали имена и титулы каждаго изъ гостей, глубокомысленный Пиквикъ, для котораго все было предметомъ изученія, старался угадать характеры, общественное отношеніе и обыкновенныя занятія лицъ, которыя видѣлъ онъ здѣсь въ первый разъ.
Г-жа Вардль, мать хозяина, занимала направо у камина почетное мѣсто. Все семейство казалось сосредоточеннымъ около нея.
Съ другой стороны камина находился тутошній пасторъ, старичекъ, всѣ черты котораго выражали доброту. Потомъ слѣдовала супруга его, толстая женщина, съ свѣжими, круглыми щеками. Далѣе торчалъ человѣчикъ, цвѣтъ лица котораго сбивался на цвѣтъ картофеля. Онъ разговаривалъ съ особою толстою и огромною. Три или четыре старые господина, и столько же старыхъ дамъ, заключали собою кружокъ Динглей-Дельскій. Когда вступили въ него паши друзья, взоры всѣхъ обратились на нихъ съ любопытствомъ.
«Представляю вамъ, матушка, друга моего, г-на Пиквика!» провозгласилъ Вардль, возвышая голосъ.
— Очень хорошо, да я не разслушала.
"Моего друга, г-на Пиквика!
— А, а! Очень рада, хоть думаю, что онъ не слишкомъ-то заботится обо мнѣ старухѣ.
«Напротивъ, сударыня», отвѣчалъ ученый мужъ — я въ восторгѣ, что вижу особу вашихъ лѣтъ, предсѣдающую столь благородному семейству.
— Вы, сударь, я думаю, хорошо говорите, да вѣдь я не слышу ни словечка изъ вашихъ рѣчей.
А между тѣмъ Пиквикъ кричалъ такъ громко, что покраснѣлъ, какъ ракъ. Онъ обратился къ Вардлю…
— У васъ прелестное мѣстоположеніе.
«Кажется» — отвѣчалъ тотъ.
Всѣ согласились съ его мнѣніемъ.
— О чемъ говорятъ? — спросила старуха Вардль.
«О нашей мызѣ», отвѣчалъ Вардль.
— А что такое? Что сдѣлалось?
"Ничего, ничего, но что вы думаете о партіи въ вистъ, любезный Пиквикъ? Угодно ли?
— Очень, только для чего жь, для меня нарочно, ставить карточный столъ?
"О, матушка радехонька вистовать вамъ!
Вардль позвонилъ. Вошелъ Джое, доканчивая зѣвокъ, и поставилъ два столика.
Старуха Вардль, Пиквикъ, красный г-нъ Миллеръ и толстякъ заняли мѣста за однимъ столомъ; другіе обсѣли другой столъ.
За вистомъ старуха Вардль сердилась, г-нъ Миллеръ хвасталъ своимъ искусствомъ, Пиквикъ былъ недоволенъ, толстякъ критиковалъ всѣхъ, и, какъ при всякой игрѣ, одни выиграли, другіе проиграли.
За другимъ столомъ, Винкль очутился подлѣ Изабеллы Вардль, Снодграссъ подлѣ Эмиліи, а Тупманъ подлѣ миссъ Рахили. За тѣмъ помѣстились всѣ другія особы, какъ кому удалось. Говорили тутъ много. Старыя дамы сердились, молодыя любезничали, Вардль смѣялся, Тупманъ пожималъ нѣжно руку сосѣдки, пока Снодграссъ напѣвалъ потихоньку свое поэтическое удивленіе на ухо молодой Эмиліи. Что касается до Винкля, онъ громко острился и поминутно бросался въ игру словъ, обветшалую въ городѣ, но свѣжую въ деревнѣ.
При такихъ невинныхъ увеселеніяхъ вечеръ проведенъ быль всѣми очень пріятно. Когда игра кончилась, поужинали, а потомъ составили кружокъ около камина, и Вардль умильно вспоминалъ о своей юности.
— Вы, конечно, многое имѣли случай наблюдать? — спросилъ Пиквикъ у пастора,
«Не безъ того», отвѣчалъ тотъ. "Но сфера моя такъ ограничена, что въ ней нѣтъ ничего необыкновеннаго.
— А исторія Джона Эдмонда, кажется, заняла бы все общество — сказалъ Вардль. — Что еслибы вы ее разсказали намъ, пасторъ?
"Охотно.
Все сдвинулись поближе къ камину, и пасторъ началъ такъ:
"Когда я призванъ былъ, тому двадцать пять лѣтъ, въ здѣшнія мѣста, самымъ богатымъ изъ обитателей здѣсь былъ нѣкто Джонъ Эдмондъ, имѣвшій небольшую мызу, не далеко отсюда. Онъ былъ человѣкъ съ большими недостатками и маленькими достоинствами, грубый, лѣнивый, дерзкій; друзьями его считались участники его забавъ, а честные люди тщательно избѣгали встрѣчи съ нимъ. Былъ онъ женатъ и имѣлъ сына, лѣтъ двѣнадцати. Трудно пересказать все, что бѣдная жена Эдмонда перенесла отъ дурнаго обращенія мужа, и съ какою кроткою рѣшимостью терпѣла она все, въ надеждѣ, что сынъ будетъ честнымъ человѣкомъ.
"Отъ поведенія главы семейства зависятъ счастіе и несчастіе дѣтей. Способный проживать, не умѣя наживать, богатый мызникъ скоро сдѣлался бѣднякомъ, и вскорѣ у него не стало другаго жилища, кромѣ кабака. Жена его, при дѣятельности, которой ничто не могло остановить, находила между тѣмъ средства поддерживать хозяйство, но рѣдко по вечерамъ не была она бита, когда мужъ возвращался изъ кабака, ругая ее, вмѣсто благословенія.
"Несмотря ни на что ею переносимое, бѣдная женщина не жаловалась, и находила время приходить въ церковь съ сыномъ. И она и онъ были такъ опрятно одѣты, что могли устыдить людей гораздо побогаче своею одеждою. Г-жу Эдмондъ всѣ уважали, и когда она выходила изъ церкви, каждый на перерывъ старался поговорить съ нею, сказать ей ласковое слово.
"Прошло лѣтъ шесть или семь. Молодой Эдмондъ росъ и годами и силами, когда несчастная мать его старѣла и слабѣла. Два пути были передъ нимъ, при вступленіи его въ свѣтъ: одинъ, ведущій къ добру пожертвованіями — путь матери; другой, легчайшій, проложенный къ удовольствію забвеніемъ долга — путь отцовскій; онъ избралъ послѣдній.
"Слабая, удрученная горестью, добродѣтельная мать все еще ходила въ церковь, но сильная рука сына не поддерживала ея болѣе, и когда утомленные глаза ея не могли уже читать Библіи, не кому было усладить ея чтеніемъ. Дитя, вся надежда ея, столь любимый ею, для кого съ такою бодростію переносила она бѣдственные дни, бросившійся въ жизнь расточительную и развратную, забылъ свою добрую мать и ея уроки добра. Напрасно старалась она возвратить его къ обязанностямъ. Ничего не слушалъ онъ, и со всею силою своего возраста предавался безпорядкамъ жизни, которая должна была ускорить смерть его матери, а его самого довести до гибели.
"Съ нѣкотораго времени, шайка негодяевъ опустошала нашу сторону, такъ, что нигдѣ немогли найти слѣдовъ ея. Сдѣлавшись дерзче при ненаказанности, они учинили значительное воровство, съ такими важными слѣдствіями, что начальство усилило дѣятельность, отыскало слѣды и успѣло захватить злодѣевъ. Между ними находился и молодой Эдмондъ, сынъ столь почтенной, доброй матери. Судъ не заставилъ себя дожидаться; доказательствъ было слишкомъ много; преступниковъ осудили на смерть. Въ то мгновеніе, когда произносили приговоръ — раздался вопль Эдмондъ затрепеталъ… Онъ увидѣлъ свою добрую мать! — Его лицо, до того времени спокойное, покрылась смертною блѣдностью; члены его задергало судорогами; онъ едва могъ устоять…. Сложивъ руки, на колѣняхъ, несчастная мать просила Бога взять жизнь ея, но спасти жизнь ея дитяти. Все собраніе обливалось слезами; мысли всѣхъ совокупились въ одно желаніе — мать выиграла тяжбу за сына. Для нея каждый изъ судей готовъ былъ пощадить Эдмонда, но преступленіе его вызывало казнь…
"Приговоръ не былъ немедленно исполненъ — просили милости, и между тѣмъ, каждый день, несчастная мать приходила въ тюрьму, стараясь возвратить сына къ чувствамъ добродѣтели. Молодой преступникъ оставался глухъ ко всѣмъ мольбамъ ея, и когда онъ узналъ, что казнь его перемѣнили на четырнадцати-лѣтисе изгнаніе, казалось, такая милость его не тронула. Въ одинъ день однакожъ, мать его не пришла по обыкновенію и печаль тронула его сердце. На другой день не было также матери, и три дня прошло такимъ образомъ, что несчастный не имѣлъ ни какой вѣсти о своей матери. Онъ былъ въ отчаяніи, призывалъ ее съ рыданіями, грызъ себѣ руки, дѣлалъ тщетныя усилія расторгнуть свои кандалы и упадалъ на свою соломенную постелю, удрученный горестью.
"Увы! Бѣдная мать немогла уже никогда съ нимъ видѣться: печаль сгубила дни ея, и она лежала на смертномъ одрѣ.
"Мнѣ поручено было передать печальную вѣсть ссыльному. Онъ долженъ былъ отправиться въ тотъ самый день въ Ботани-Бей, и я понималъ, сколько силъ и бодрости надобно было ему перенесть свое несчастіе. Сердце мое сжалось, когда я вошелъ къ нему; онъ говорилъ о своей матери и обливался слезами…
— Несмотря на свои страданія, она тебя прощаетъ и благословляетъ — говорилъ я — припомни ея добродѣтели и память объ нихъ, да сохранитъ тебя отъ новыхъ бѣдствій! — "Ахъ! М. Г. увѣрьте ее въ моемъ раскаяніи — вскричалъ онъ — пусть она знаетъ, что сынъ можетъ еще сдѣлать ее счастливою — пусть она живетъ для меня! Мать моя, добрая мать моя! я тебя увижу, я тебя найду снова, и надежда на то подкрѣпитъ меня въ бѣдствіи и ссылкѣ. Я возвращусь сюда, буду жить только для тебя. Скажите ей о томъ, М. Г., и тѣмъ возвратите мнѣ мои силы — она столько страдала за меня!
"Многое еще говорилъ онъ, что все было пересказано мною бѣдной его матери, не для того, чтобы оживить бѣдную больную, ибо на выздоровленіе ея не было ни какой надежды, но чтобы дать ей умереть съ миромъ.
"Эдмонда отправили въ тотъ же вечеръ. Черезъ нѣсколько часовъ мать его умерла, и на другой день похоронили ее на нашемъ кладбищѣ. Никакая надпись не означила ея могилы, но ея печали и добродѣтели вѣдомы Богу!
"Прежде отбытія своего, Эдмондъ обѣщался мнѣ писать, и черезъ меня увѣдомлять о себѣ мать его. Объ отцѣ своемъ не говорилъ онъ ни слова. Несчастный развратникъ, съ тѣхъ поръ, какъ узналъ объ осужденіи сына, изъявлялъ къ нему свое совершенное презрѣніе, и рѣшительно отказался видѣть его…. Сынъ платилъ ему тѣмъ же…
"Семь лѣтъ прошло, и я не получалъ отъ него никакихъ извѣстій, даже почиталъ его уже умершимъ, и — радовался за него. Къ чему жизнь, если мы потеряли доброе имя? Но вдругъ принесли мнѣ письмо отъ него, гдѣ увѣдомлялъ онъ, что его отправили во внутреннія колоніи съ самаго прибытія въ Ботани-Бей, и что онъ посылалъ ко мнѣ послѣ того много писемъ, для передачи матери.
"Время ссылки его кончилось, и вѣрный своему слову, онъ возвратился на родину, надѣясь найти еще въ живыхъ единственнаго человѣка, для котораго жизнь была ему драгоцѣнна — мать свою! Въ прекрасный лѣтній вечеръ явился онъ сюда, и чтобы сократить дорогу, пошелъ черезъ кладбище, по вязовой аллеѣ, гдѣ въ дѣтствѣ своемъ столько разъ хаживалъ онъ въ церковь съ своею доброю матерью. Воспоминанія дѣтства представились его воображенію, и печальна припоминалъ онъ всѣ кроткіе уроки добродѣтели, которые внушала ему мать его съ такою любовію. Слезы текли изъ глазъ его; тяжкая грусть смѣшивалась съ воспоминаніями, и чтобы найти хоть немного спокойствія, вошелъ онъ въ церковь. Служили вечерню. Церковь была пуста, и грустный Эдмондъ почувствовалъ всю тяжесть своего одиночества. Между тѣмъ ничто не перемѣнилось вокругъ него — та же каѳедра, та же пасторская подушка; онъ узналъ даже лавку, гдѣ сиживалъ съ своею матерью, и глубоко разстроганный, говорилъ онъ самъ себѣ: «А ты, мать моя? Какъ найду я тебя? Тали ты, прежняя, или годы и печали тебя сокрушили и я увижу ебя больную и дряхлую?» Онъ никакъ не могъ себѣ представить, чтобы мать его уже умерла — четырнадцать лѣтъ жилъ онъ мыслью, что нѣкогда увидитъ ее, и эта мысль укрѣпляла его въ страданіяхъ ссылки, вела его черезъ отдаленныя моря…
"Страхъ и робкое предчувствіе однакожь тревожили его. Невольно трепеталъ онъ и не смѣлъ спросить. Поспѣшно вышелъ онъ изъ церкви. Въ дверяхъ встрѣтился ему могильщикъ, и заставилъ отступить его на шагъ, изъ опасенія, что встрѣча съ нимъ не предвѣщаетъ добра. Но старый могильщикъ не узналъ его и прошелъ мимо съ поклономъ.
"Эдмондъ прошелъ по селенію; видѣлъ нѣкоторыхъ изъ прежнихъ товарищей, которыхъ оставилъ дѣтьми, и которые были теперь отцами многочисленныхъ семействъ; другіе, что во время отъѣзда его находились въ полной силѣ, теперь ходили сгорбясь и казались стариками. Между всѣми шелъ онъ, какъ совершенно чуждый, и говорилъ самъ себѣ: «Что мнѣ до нихъ — только бы узнала меня мать моя!» Когда онъ подошелъ къ родимому жилищу, чувствуя, что волненіе его усиливается, остановился онъ, и смотрѣлъ черезъ плетень въ садъ. Прежнія деревья и ничто не измѣнилось! Сдѣлавшись внимательнѣе, разслушалъ онъ вдали радостные голоса и смѣхъ, но голоса были ему чужіе. Вышли дѣти и съ ними отецъ ихъ; всѣ они казались такими счастливыми, но онъ не узналъ ихъ — то были чужіе! Вышла и мать, по видимому, добрая и нѣжная, но — не его мать….
Такая семейная картина напомнила ему несчастнаго отца его и скорби его матери. Сомнѣнія не оставалось: матери его здѣсь нѣтъ, но гдѣ она и у кого спросить, и куда приклонить голову? "Пойдемъ отсюда, « говорилъ онъ — у ссыльнаго нѣтъ друга, нѣтъ руки, которую могъ бы онъ пожать; нѣтъ убѣжища, гдѣ бы могъ онъ отдохнуть! И вотъ возвращеніе на родину, котораго я такъ желалъ, вотъ кровъ родимый, о которомъ грустилъ за морями… Тамъ, въ пустыняхъ, я былъ не такъ одинокъ!….»
Исполненный печальными мыслями, Эдмондъ удалился отъ убѣжища, гдѣ столько разъ мать его расточала ему нѣжныя ласки и заботы. По привычкѣ ли, по случаю ли, пошелъ онъ на лугъ, гдѣ въ дѣтствѣ часто бѣгивалъ въ густой травѣ; удрученный усталостію, прилегъ онъ на траву, но легкій шумъ вблизи заставилъ его приподнять голову, и въ нѣсколькихъ шагахъ отъ себя увидѣлъ онъ старика, покрытаго лохмотьями. При видѣ Эдмонда, старый нищій поблѣднѣлъ, и, казалось, какъ будто испугался какого привидѣнія…
"Послушай, старичекъ, " сказалъ Эдмондъ, «если ты здѣшній — не знавалъ ли ты мызника Эдмонда и жены его?»
— Его голосъ! Я не ошибаюсь! — закричалъ нищій. — Ты долженъ быть…..
«Ссыльный, сынъ мызника Эдмонда. Я только что воротился на родину. Если ты знаешь что нибудь о моей матери, скажи мнѣ поскорѣе!»
Эдмондъ подошелъ къ нищему. «Прочь!» закричалъ тотъ отчаяннымъ голосомъ — «ты долженъ быть демонъ, принявшій его видъ!» И въ бѣшенствѣ схватилъ онъ обѣими руками палку свою, поднялъ ее на Эдмонда…. Проворно увернувшись отъ удара, Эдмондъ ухватилъ нищаго за горло и хотѣлъ бросить его на землю. Несчастный сталъ требовать пощады. Эдмондъ отпустилъ его, но ужасъ объялъ нищаго. «Бѣги!» вскричалъ онъ задыхаясь — «бѣги опять, несчастная жертва дурныхъ примѣровъ отца! Смерть мою припишутъ тебѣ… Я отецъ твой!» И онъ не могъ болѣе говорить…
"Черезъ мѣсяцъ услышалъ я, что ссыльный Эдмондъ возвратился, убилъ отца своего, былъ найденъ погребающимъ трупъ его и осужденъ на смерть. Законъ являлся неумолимъ; мертвый молчалъ; оправдаться было невозможно. Осужденный и не оправдывался. Онъ желалъ смерти. Только передъ наступленіемъ роковаго часа, онъ потребовалъ утѣшенія религіи и написалъ ко мнѣ письмо. Вотъ оно:
"Милостивый государь, почтенный пасторъ и другъ человѣчества!
"За преступленія, въ какія увлекъ меня несчастный примѣръ другихъ, страдалъ я 14-ть лѣтъ въ ссылкѣ. За убійство, въ которомъ невиненъ, иду на казнь. Придите благословить меня. Умираю безъ сожалѣнія о жизни, и съ вѣрою, что за гробомъ простятъ и помилуютъ меня. Тамъ за меня молится мать моя.
Пасторъ остановился, и какъ было уже довольно поздно, то каждый помышлялъ только объ успокоеніи, унося съ собою грусть о трогательной участи несчастнаго Эдмонда.
Приключенія минувшаго дня и исторія ссыльнаго такъ растрогали, или утомили ученаго Пиквика, что едва легъ онъ въ постелю, какъ заснулъ глубокимъ сномъ. На завтра всталъ онъ позднѣе обыкновеннаго, и то надобно было солнечнымъ лучамъ ударить прямовъ его глаза, отъ чего они раскрылись. Пробудясь, онъ спѣшилъ одѣться, открыть окно, и полюбовавшись прелестью сельской природы, спрашивалъ самъ себя: какъ могутъ люди рѣшиться жить въ городѣ? Призывный голосъ вызвалъ его изъ мечтаній. Онъ посмотрѣлъ на право, на лѣво, къ верху — нѣтъ никого; вдругъ пришла ему идея, ускользнувшая отъ его генія — онъ посмотрѣлъ подъ окно и увидѣлъ г-на Вардля въ саду.
«Здоровы ли?» спрашивалъ хозяинъ. "Что скажете о прекрасной погодѣ? Сходите-ка сюда!
Пиквикъ повиновался.
— Что вы располагаете дѣлать съ этими двумя ружьями?
"Г-нъ Винкль и я думаемъ поохотиться, пока до завтрака. Кажется, вашъ пріятель большой стрѣлокъ! Эй, Джое, Джое! скажи тому господину, что все готово, и что я жду его въ большой аллеѣ.
Джое только что всталъ, и потому быстро исполнилъ препорученіе.
Вардль взялъ оба ружья на плечо, и послѣдуемый ученымъ Пиквикомъ, направился по большой аллеѣ. Къ нимъ не замедлили присовокупиться трое друзей, ибо Джое, не зная, кого хозяинъ его означилъ неопредѣленнымъ названіемъ «господина», позвалъ всѣхъ трехъ Пиквиковыхъ сопутниковъ.
— Скорѣй, господа! — кричалъ Вардль Винклю, едва замѣтивъ ихъ. — Такой славный охотникъ, какъ вы, и встаетъ такъ поздно — это непростительно.
Винкль отвѣчалъ принужденною улыбкою и печально взялся за ружье.
Вардль принялся свистать; двое мальчишекъ въ лоскутьяхъ полѣзли по такому сигналу на деревья.
«Для чего лѣзутъ туда мальчики ваши?» спросилъ Пиквикъ.
— Гнать дичь. Начинайте, г-нъ Винкль!
"Не угодно ли?
— Пожалуй! Прочь, господа!
Мальчишки начали шевелить деревья и кричать, для выгона дичи. Вардль выстрѣлилъ; что-то свалилось. «Джое! ступай, ищи!» Джое повиновался.
— Вашъ чередъ, г-нъ Винкль!
Стрѣлокъ вышелъ впередъ, поднялъ ружье свое. Пиквикъ и друзья его отошли, чтобы на головы ихъ не попадала дичь, какую свалитъ ловкій охотникъ.
Минута безмолвія.
Мальчишки удвоили крикъ и шумъ. Стая птицъ летитъ. «Ну!» кричитъ Вардль — «стрѣляйте!»
— Ружье осѣклось!
"Э, мой милый! что нибудь, да не такъ! Оно никогда не осѣкается. Дайте-ка его мнѣ! Э, э! да какъ же вы хотите стрѣлять, когда забыли капсулю?
" — Ахъ! да, правда! Какая разсѣянность!
Винкль поправилъ свою небольшую ошибку, выстрѣлилъ…. Раздается крикъ, бѣгутъ, и находятъ на травѣ, не дичь, не птицу, а бѣднаго Тупмана, у котораго убійственная дробь сидитъ въ рукѣ!
Невозможно передать мгновенія, за тѣмъ послѣдовавшаго — такъ всеобще и велико было изумленіе. Пиквикъ назвалъ Винкля тетерей, а тотъ, окаменѣлый, изумленный, уничтоженный, стоялъ на колѣнлхъ передъ Тупмакомъ, который, сидя на травѣ, произнесъ какое-то женское имя, открылъ лѣвый глазъ, потомъ правый, закрылъ ихъ оба и повалился на спину….
Но по немногу пришелъ онъ въ себя, и поддерживаемый друзьями, поплелся къ дому.
Дамы находились у садовыхъ дверецъ, ожидая охотниковъ и ничего не подозрѣвая. Миссъ Рахель была особенно весела. Несчастная! она не знала, что произошло…. Бываютъ минуты въ жизни, когда незнаніе составляетъ наше счастье….
«Что сдѣлалось съ старымъ господиномъ?» спросила Изабелла, но миссъ Рахель думала, что племянница говоритъ о Пиквикѣ. Тупманъ казался ей очень молодымъ. Любовь ея смотрѣла на него, сквозь стекло и сглаживала годы и морщины.
— Не пугайтесь, дѣти мои! — отвѣчалъ Вардль, съ заботливымъ видомъ, который всегда пугаетъ — маленькое несчастіе съ г-мъ Тупманомъ.
Громовымъ ударомъ были сіи слова для миссъ Рахили. Она вскрикнула, и упала въ руки одной изъ племянницъ…. О Боже мой! нервическій припадокъ….
— Воды, воды! Лей на нее воду! — кричалъ Вардль.
«Нѣтъ, нѣтъ! что вы? Измочите платье! Мнѣ лучше» — говорила миссъ Рахель. "Но онъ.ч. что онъ?… Проклятая охота — раненъ? умеръ?.. Изабелла, милая Изабелла! лекаря….
Новый припадокъ!
— Успокойтесь, милая миссъ — говорилъ Тупманъ, растроганный до слезъ.
"Это онъ! Его голосъ!
Третій припадокъ!
— Не тревожтесь! Увѣряю васъ, что я не чувствую боли, и … мнѣ теперь такъ хорошо!…
"Вы не умерли? Охъ! говорите: вы не умерли?
— Да, что же ему увѣрять тебя, что онъ не умеръ! — сказалъ сердито Вардль. — Ты дуришь, сестра!
"Миссъ! не откажите мнѣ руки вашей!
Растроганная Рахель дала ему руку, и они вмѣстѣ вошли въ столовую. Еще не садясь на софу, Тупманъ почтительно поцѣловалъ руку той, которая показала ему столько любви….
Но усѣвшись хорошенько, Тупманъ закрылъ глаза.
— Милый, безцѣнный г-нъ Тупманъ! — говорила Рахель, думая, что онъ дремлетъ.
Счастливецъ затрепеталъ.
«О, повтори слова твои!» воскликнулъ онъ, открывая глаза.
— Какъ? Ты ихъ слышалъ!
"О, повтори! Они исцѣляютъ меня!
Миссъ Вардль хотѣла отвѣчать, когда вошелъ братъ ея съ лекаремъ. Врачъ осмотрѣлъ руку, и сказалъ, что все вздоръ. Тупманъ немножко надулся, но за то объявленіе лекаря всѣхъ успокоило. Всѣ стали по прежнему веселы. Только Пиквикъ былъ задумчивъ: онъ потерялъ довѣренность къ двумъ способностямъ своего друга Винкля, какими тотъ хвасталъ — верховой ѣздѣ и стрѣльбѣ.
«Не умѣете ли играть въ кулючки?» спросилъ его Вардль.
— Нѣтъ, а вы?
"Прежде славно игрывалъ, да теперь отсталъ, хоть все еще считаюсь мастеромъ. Сегодня у насъ будетъ на лугу большая игра — хотите посмотрѣть?
— Только не пробилъ бы намъ головы какой нибудь неловкій игрокъ!…
Значительный взглядъ. Винкль покраснѣлъ и потупилъ глаза.
«Больнаго оставимъ мы на рукахъ нашихъ дамъ», сказалъ Вардль. «Моя сестра такая заботливая»….
И они пошли, но какъ изумился ученый Пиквикъ, когда среди луга, гдѣ собралась вся деревня, и гдѣ приготовленъ былъ обѣдъ, онъ увидѣлъ своего стариннаго, дорожнаго товарища, человѣка въ зеленомъ кафтанѣ, зятя покойнаго Болоро Фицгига, словомъ — комедіанта Джингля, который казался тутъ, какъ будто дома, всѣмъ распоряжалъ, бѣгалъ, шумѣлъ!
Джингль оказалъ всѣ учтивости Пиквику и его сопутникамъ, и потому, когда всѣхъ пригласили къ обѣду, Джингль присталъ къ Пиквику, а тотъ не могъ отказаться отъ него. И вотъ, благодаря покровительству ученаго мужа, Джингль за столомъ, и играетъ важную роль. Каждый изъ собесѣдниковъ ѣсть за двухъ и пьетъ за четверыхъ. Множество тостовъ провозглашается со всѣхъ сторонъ. Джингль говоритъ рѣчь….
По своему обыкновенію, Снодграссъ записалъ множество любопытныхъ вещей для доставленія въ свой клубъ, и безъ сомнѣнія, онѣ были бы полезны, если бы, отъ множества тостовъ, рукопись его не сдѣлалась такою связною, что онъ ничего не могъ въ ней разобрать.
Пиръ кончился. Гости Динглей-Дельскіе думали о возвратѣ, и Вардль, изъ уваженія къ Пиквику, пригласилъ къ себѣ Джингля, а Пиквикъ посовѣстился отказаться отъ такого товарища. Джингль не заставилъ себя просить; онъ шелъ впереди всѣхъ и говорилъ всѣхъ громче.
Заботы, оказанныя миссъ Рахилью Тупману, воспламенили его сердце, и онъ рѣшился отважиться на объясненіе. Случай представился скоро. Былъ вечеръ. Обѣ дѣвицы Вардль вышли куда то бабушка храпѣла въ креслахъ; слуги наслаждались досугомъ передъ кухнею; съ пира ждали хозяина не скоро; миссъ Рахиль и Тупманъ были одни въ садовой бесѣдкѣ… и кого не увлечетъ любовь въ саду, въ бесѣдкѣ, при наступленіи ночи!
«Вы ангелъ!» воскликнулъ Тупманъ, обращаясь къ предмету любви своей.
— Всѣ мужчины говорятъ таки всѣмъ женщинамъ, но всегда ли они такъ думаютъ!
"Охъ! не сомнѣвайтесь въ моей искренности! Отнынѣ жизнь моя у ногъ вашихъ; располагайте моимъ жребіемъ; вамъ принадлежу я! Скажите: жду моего рѣшенія на колѣняхъ!
— Прошу васъ — встаньте, г-нъ Тупманъ… Вы меня стыдите…
"Скажите, что вы меня любите!
— Не смѣю сдѣлать такого признанія, но я не равнодушна къ вамъ…
Тупманъ не далъ ей времени докончить словъ, прижалъ ее къ сердцу, и называя ее нѣжнѣйшими именами, запечатлѣлъ уста ея поцѣлуемъ…
Миссъ Рахиль противопоставила сначала сопротивленіе, соразмѣрное восторгамъ ея любовника, полотомъ, уступая его страсти, сама подарила его поцѣлуемъ. Вдругъ чувствительная миссъ закричала отъ страха, Тупманъ оборотился — Джое стоялъ передъ ними!
— Ужинъ готовъ! — воскликнулъ Джое,
"А ты… ты давно здѣсь?
— Только что пришелъ, сударь.
"Ну, хорошо! Мы идемъ за тобою. Не безпокойтесь, милая Рахиль! этотъ соня ничего но видалъ и не слыхалъ.
Нѣжная чета явилась къ ужину.
Хозяинъ и другіе гости не возвращались; начинали безпокоиться объ нихъ, и уже около полуночи услышали шумъ въ кухнѣ. Только Джингль сохранилъ здравый смыслъ. Четверо другихъ не знали что говорятъ, и ихъ принуждены были нести въ постели. Что касается до ловкаго пройдохи, онъ остался съ дамами и показалъ себя чудесно ловкимъ человѣкомъ. Тупманъ ощутилъ мученіе ревности, и ложась въ свою постелю, думалъ: «Зачѣмъ до сихъ поръ не свернулъ себѣ шеи, этотъ негодяй!»
Бабушка имѣла обыкновеніе каждое утро подышать свѣжимъ воздухомъ въ садовой бесѣдкѣ, и Джое обыкновенно водилъ се туда. На другой день, хозяинъ и гости отдыхали еще послѣ пирушки, бабушка отправилась въ бесѣдку, и испугалась, когда Джое подошелъ къ ней съ таинственнымъ видомъ, и закричалъ ей на ухо: «Сударыня!»
— Что ты, Джое?
"Я хочу васъ испугать.
— Что ты, мой другъ! я всегда тебя такъ любила, какъ добраго парня?
"Знаю, да, что вы думаете видѣлъ я здѣсь, вчера, въ этой бесѣдкѣ?
Джингль былъ подлѣ, и непримѣтно подошелъ подслушать тайну Джое. А подслушать было не трудно, потому, что онъ и бабушка кричали во все горло.
«Да, что такое? Что такое, Джое?
Тутъ соня разсказалъ всю любовную сцену, которой былъ свидѣтелемъ. Бабушка не могла опомниться отъ удивленія, а Джингль рѣшился воспользоваться открытіемъ и не проронилъ ни словечка. Пяти минутъ не пробылъ онъ въ Динглей Делѣ, а уже составилъ планъ овладѣть сердцемъ миссъ Рахили. Старыя дѣвушки съ приданымъ большая приманка для плутовъ. Вообразите радость нашего плута, когда онъ узналъ объ интригѣ, которою могъ запутать миссъ Рахиль! Размышляя о средствахъ, подошелъ онъ къ дому, вошелъ въ столовую. Миссъ Рахиль была тамъ одна. Джингль заперъ двери, и съ жаромъ обратился къ ней: „Миссъ Вардль!“ сказалъ онъ — недавно имѣлъ я честь узнать васъ, и простите, что оставлю всѣ церемоніи: честь ваша мнѣ дорога — все открыто!»
— Я васъ, сударь, не понимаю.
"Сопя Джое все видѣлъ, что было въ бесѣдкѣ, все разсказалъ вашей маменькѣ… Вы понимаете теперь? Какъ Тупманъ цѣловалъ васъ, обнималъ…
— Вы, сударь, оскорбляете меня!
"Помилуйте! Я все подслушалъ, и спѣшилъ предупредить васъ объ опасности.
— Что дѣлать теперь! Братъ взбѣсится!… Посовѣтуйте мнѣ…
"Всего легче сказать, что Джое бредитъ, видѣлъ все во снѣ, и его вытолкаютъ изъ дома!
Рахиль улыбнулась. Джингль вздохнулъ и молчалъ. И вдругъ бросился онъ въ двери…
— Г-нъ Джингль! вы что-то разсѣяны. Участіе, какое вы приняли во мнѣ, не даетъ ли мнѣ права спросить о причинѣ вашего смущенія?
"Какъ смѣтъ, когда вы…
— Изъяснитесь!
"Хорошо, миссъ. Вы, вы — любите неблагодарнаго! Но… простите! Онъ другъ мнѣ…
— Вы сказали уже такъ много, что должны кончитъ!
"Дружба… честь…
— Заклинаю васъ!
"Правда, правда… ваше спасеніе…
— О, говорите, говорите!
"Знайте же, что Тупманъ хочетъ только вашего приданаго!
— Несчастная!
«Сомнѣваться нечего: дѣвка должна быть богата» — думалъ Джингль, и онъ продолжалъ: "Онъ любитъ другую, молодую, черноглазую…
— Племянницу мою Эмилію?
"Разумѣется. Замѣчайте за ними сегодня за столомъ. Увѣренъ, что онъ сядетъ подлѣ нея, станетъ шептаться съ нею, оставить васъ… Это не въ первые ему, вѣтреннику, человѣку безъ сердца…
— Злодѣй!
"Да, еще какой! Помните, что вамъ надобно быть твердою, не говорить ничего, и разорвать съ нимъ связь, когда вы убѣдитесь въ его измѣнѣ.
— Все сдѣлаю.
"Обѣщаетесь?
— Клянусь!
"О, вы самая любимая, и самая милая изъ всѣхъ въ мірѣ дѣвушекъ!
Джингль упалъ къ ногамъ Рахили, и поднялся на ноги уже съ признаніемъ въ любви. — Тотчасъ побѣжалъ онъ въ комнату Тупмапа. «Ваши шалости, г-нъ Тупманъ… ваши побѣды… все открыто!» — Слѣдовалъ разсказъ. Тупманъ остолбенѣлъ. «Что дѣлать?» — Миссъ Рахиль проситъ васъ сѣсть за столомъ подлѣ Эмиліи, заниматься только ею, говорить только съ нею, и тѣмъ отвлечь всѣ подозрѣнія… — Тупманъ обѣщалъ, сдержалъ слово, и миссъ Рахиль, убѣжденная въ его измѣнѣ, поклялась отмстить ему.
Вечеромъ мелькали въ саду двѣ тѣни, одна длинная и тонкая, другая короткая и толстая. То были Джингль и Тупманъ. «Ну, какъ вы думаете? Всѣхъ ли я обманулъ?» спрашивалъ толстякъ. — «Чудо, какъ обманули!» говорилъ Джингль. — «Такъ и ведите, пока я васъ увѣдомлю!»
— Но, по крайней мѣрѣ, отнесите же миссъ Рахили увѣреніе въ моей нѣжной любви, и пусть она знаетъ, какъ дорого стоитъ мнѣ притворство…
"Все, все ей перескажу, только вы-то сами ничего съ ней не говорите!
— Ея спокойствіе мнѣ дороже самой жизни моей! Пусть вѣритъ она моей покорности. А вы, о другъ мой! примите тысячу благодареній за ваше благородное поведеніе, и вѣрьте, что я желалъ бы имѣть случай доказать вамъ мою признательность…
"Ни слова, ради Бога! Прощайте! Да, мимоходомъ: не ссудите ли вы меня дни на три бездѣлкой? Гиней десятокъ…
— Сдѣлайте милость — вотъ онѣ!
«Надобно ли благодарить? — Смотрите же: ни слова, ни взгляда, ни движенія!
— Окаменѣю!
Вечеромъ въ тотъ же день, когда всѣ за ужиномъ заняли мѣста свои, ни Джингль, ни миссъ Рахиль не являлись. „Гдѣ сестра?“ спрашивалъ Вардль. „Гдѣ Джингль?“ спрашивалъ Пиквикъ — я его цѣлый день не вижу!»
Начали ужинать, и ученый мужъ поднесъ къ устамъ первый кусокъ ростбифа, когда всѣ служители вошли въ столовую толпой. «Что такое?» спрашивалъ Вардль — «не пожаръ ли въ домѣ?»
— М. Г., миссъ Рахилй и господинъ въ зеленомъ кафтанѣ отправились въ почтовой коляскѣ изъ Синяго Льва.
«Я обманутъ!» говорилъ Тупманъ, ходя по комнатѣ большими шагами — плутъ на мои деньги увезъ мою Рахиль!
— Эй! поскорѣе лошадь въ коляску! Я слѣдую за ними — говорилъ Вардль. — Только бы догнать… Какая страсть давать себя увозить! Ужь въ который разъ…. Любезный г-нъ Пиквикъ! вы поѣдете со мною?
"Охотно. Позвольте только взять мой портфейль…
Черезъ пять минутъ, Пиквикъ возвратился съ длиннымъ лицомъ.
— Что съ вами? — спрашивалъ хозяинъ.
"Меня обокрали, почтеннѣйшій, безсовѣстно обокрали… Этотъ мошенникъ… Я дозволялъ ему входить въ мою комнату… Не кому другому!
— Да, онъ, онъ!
"Мы поймаемъ его!
— Повѣсимъ его!
"Въ дорогу!
Подвезли коляску; двое друзей сѣли въ нее и покатились. Проѣхавши большую часть ночи, претерпѣвши бурю, получивши сотни двѣ толчковъ, они увидѣли почтовую коляску, ѣхавшую въ галопъ. «Двѣ гинеи, если ты догонишь, почтальонъ!» кричалъ Вардль, краснѣя отъ гнѣва. И вотъ вскорѣ — коляски рядомъ. Да! въ той сидятъ бѣглецы! Джингль погоняетъ своего возничаго кулаками и голосомъ; брать миссъ Рахиль грозитъ ему и ругается отборными словами. Вмѣсто отвѣта, Джингль хохочетъ.
Вардль хотѣлъ выскочить, когда отъ жестокаго толчка, коляска его опрокинулась. Нѣсколько секундъ слышны были только трескъ, дребежжанье, глухой шумъ. Наши друзья вылѣзли изъ развалинъ, какъ могли. Пиквикъ поправлялъ свои очки; Вардль искалъ свою шляпу. Коляска разбилась въ дребезги.
«Что, господа?» кричалъ имъ Джингль. "Цѣлы ль головы? Такъ ли пусты, какъ прежде?
"Если вамъ угодно знать о миссъ Рахили, она здорова и весела. До свиданія!
Почтальонъ захлопалъ бичемъ и коляска умчалась — по крайней мѣрѣ, удалилась. Пиквикъ бѣсился и клялся, что накажетъ дерзкаго. «А онъ воспользуется временемъ, пріѣдетъ прежде насъ въ Лондонъ, и тогда, тогда… Отправимся пѣшкомъ… Что дѣлать!»
Двое друзей пустились пѣшеходствовать. Дождь лилъ ручьемъ.
На другой день, рано утромъ, въ одной изъ плохихъ Лондонскихъ гостиницъ, во дворѣ, какой-то худо одѣтый человѣкъ чистилъ сапоги и башмаки.
«№ 22-й требуетъ сапоги свои!» кричала служанка.
— Не его чередъ! — отвѣчалъ чистильщикъ.
"Ему нужно. Развѣ ты не знаешь, Самуель, что онъ пріѣхалъ поутру, съ дамой, которая заняла особо № 5-й.
— Что жь ты не скажешь! Вѣдь я думалъ, что это грошевой постоялецъ! Отдѣльные два нумера. Тугъ дѣло другое!
Самуель поспѣшилъ, и черезъ минуту сапоги № 22-го устыдили бы блескомъ своимъ любое зеркало. Онъ понесъ ихъ въ № 5-й, и постучался у дверей. «Войди!» закричалъ мужской голосъ. Самуель повиновался, вошелъ, поклонился, отдалъ сапоги и готовился вытти, но постоялецъ оставилъ свой завтракъ и обратился къ нему съ вопросомъ: "Послушай, не знаешь ли ты: гдѣ здѣсь берутъ свидѣтельства на вѣнчанье?
— Берутъ, сударь, ихъ тамъ, подлѣ Павловскаго; тутъ дворикъ, на право книжная лавка, на лѣво гостиница; да тамъ вамъ скажутъ! О, да тамъ всегда такіе плуты — ужь такъ улестятъ…
"Что жь такое?
— Да, ужь уговорятъ хоть кого жениться! Мой отецъ, извощикъ, былъ вдовый, толстякъ этакой! Послѣ матери моей осталось ему 400 фунтовъ — славное наслѣдство! А его уговорили, такъ, да сякъ, возьми свидѣтельство, да и навязали ему бабу, а онъ и женись… Извините! ужь если дойдетъ до этого рѣчь, я не вытерплю… Мошенники!.. Вамъ ничего не угодно?
"Ничего. Спасибо!
Самуель вышелъ.
— Ну, моя безцѣнная — сказалъ тогда Джингль (вы догадались, что постоялецъ былъ онъ) — я пойду за свидѣтельствомъ; тамъ ужь все готово, и свидѣтели, и пасторъ, и — завтра вы моя на вѣки!
"Такъ скоро!
— Часы, дни, недѣли, мѣсяцы, годы помчатся еще быстрѣе, когда вы будете моею супругою! Пароходъ въ тысячу силъ — ничто противъ быстроты счастія!
"А если братъ мой пріѣдете?
— Не бойтесь. Они повалились тамъ на дорогѣ! А впрочемъ, вѣдь мы вышли изъ почтовой коляски, и сюда пріѣхали въ фіакрѣ. Ну, кто насъ здѣсь отыщетъ!
— Да, не замедлите…
«Лечу, моя безцѣнная!» Онъ поцѣловалъ свою собесѣдницу и отправился.
Едва онъ за ворота, какъ Пиквикъ и Вардль вошли во дворъ, въ сопровожденіи адвоката, маленькаго, толстаго, курносаго человѣчка. Онъ былъ весь въ черномъ; сапоги его блистали, какъ его глаза; голова погружалась въ огромное жабо, а изъ кармана висѣли часовыя цѣпочки. Онъ обратился къ Самуелю. «Ты, кажется, очень занятъ?» спросилъ онъ.
— Охъ, сударь, таки занять, да за то ѣдимъ мы хлѣбъ трудовой, и насъ не поведутъ къ вашей милости за то, что мы живемъ на счетъ другаго!
"Ты весельчакъ!
— Наслѣдственная болѣзнь. Отецъ мой прошутилъ цѣлый вѣкъ.
"Этакое воронье гнѣздо ваша гостиница!
— Да, вотъ хозяинъ сбирается починить, только все некогда. Вѣдь это не на кафтанъ заплатку поставить!.. Но что вамъ угодно?
"Вотъ первое — возьми полъ-гинеи, а потомъ скажи: кто теперь у васъ въ гостиницѣ изъ пріѣзжихъ?
— За полъ-гинеи покорнѣйше благодарю, а пріѣзжіе… Вотъ, позвольте!
И Самуель, для котораго всѣхъ людей въ мірѣ представляла ихъ обувь, началъ считать по пальцамъ:
"Деревянная нога, № 6; старые башмаки, № 13; полусапоги, 20; пять паръ сапоговъ въ столовой; женскіе башмаки, да старые сапоги, № 5…
— Стой! Какіе башмаки? — вскричалъ Вардль.
"Женскіе — плохи — мастеръ Броунъ.
— Это нашъ башмачникъ — это она!
"Старые сапоги пошли за свидѣтельствомъ на вѣнчанье.
— Гдѣ № 5-й? говори скорѣе!
Полъ-гинеи сдѣлали Самуеля услужливымъ. Онъ повелъ посѣтителей, и они вошли въ нумеръ, когда Джингль воротился, и показывалъ миссъ Рахили взятое имъ свидѣтельство.
«Вы, сударь, плутъ!» вскричалъ Вардль, съ гнѣвомъ приближаясь къ нему.
"Какъ осмѣлились вы похитить мою сестру? Паркеръ! начинайте ваше дѣло, допрашивайте, путайте; его! А ты, Рахиль, въ твои годы, убѣжать съ негодяемъ, бродягой, обезславить наше семейство!.. Эй, мальчикъ! счетъ, что забрала эта госпожа и фіакръ! Надѣвай свою шляпу, Рахиль!
— Посмѣйте такъ распоряжаться, М. Г. — вскричалъ Джингль.
"Какъ? Ты осмѣливаешься!
— И очень — она моя жена. Она была свободна въ выборѣ; въ ея лѣта можно быть два раза совершеннолѣтнею.
«Какъ, безсовѣстный?» вскричала Рахиль.
— Я ошибся, мой ангелъ! Я хотѣлъ только сказать, что вамъ лѣтъ подъ сорокъ…
«Сорокъ!» И чувствительная миссъ упала въ обморокъ.
— Теперь легче унести ее отсюда — говорилъ Вардль.
«Я не допущу — она моя жена!»
— «И я ничего не могу сдѣлать!» сказалъ адвокатъ. — Если тутъ было добровольное согласіе, судъ не имѣетъ права вступаться. Развѣ вы пойдете на денежную сдѣлку съ господиномъ…
"Денежную! Онъ и то укралъ у г-на Тупмана десять гиней.
— А у меня портфейль съ бумагами…
"Да, есть ли у васъ доказательство на все это? Добровольное согласіе — повторяю я…
— Иу, да, чорть съ нимъ! Пусть онъ только откажется отъ сестры моей — я заплачу ему.
"Такъ мы уладимъ дѣло. Г-нъ Джингль, не угодно ли вамъ пожаловать въ ближнюю комнату?
— Охотно.
Они вышли.
"Видите, " сказалъ плуту адвокатъ — вы полагали миссъ Рахиль съ богатымъ приданымъ, а у ней ничего нѣтъ, и только послѣ смерти матери достанется нѣсколько сотъ фунтовъ, и тѣ можетъ она отнять за бѣгство и неповиновеніе… Но, положимъ, что вы будете ждать…
— Да, я буду ждать…
"Фамилія г-на Вардля отличается долговѣчіемъ. Вы сыщете партію лучше… Двадцать пять гиней, думаю, стоять дѣвицы Вардль? Братъ согласенъ дать ихъ.
— Какъ возможно! И на пятидесяти не помирюсь. Сочтите сами расходы: путешествіе до Лондона 9 гиней; свидѣтельство на вѣнчанье 3 гинеи — сотню за хлопоты, да хоть восемь на водку. Давайте 120 гиней и дѣло кончимъ!
Адвокатъ спорилъ. Помирились на семидесяти.
«Сто двадцать!» сказалъ адвокатъ, подходя къ Вардлю — не беретъ менѣе!
— Киньте ему 120 гиней, и велите убираться къ чорту! вскричалъ Вардель.
Деньги отсчитаны. Адвокатъ выдалъ Джинглю семдесять, положилъ въ свои карманъ пятьдесятъ, и Джингль отправился гулять вольной птичкой.
Когда миссъ Рахиль увидѣла себя оставленною, она была въ отчаяніи, и только могла выговорить: «Безсовѣстный! Сорокъ лѣтъ, и онъ меня оставилъ!..»
На другой день, двое нашихъ друзей отправились съ прекрасною бѣглянкою въ Динглей-Дель, куда и прибыли благополучно вечеромъ.
Ночь, проведенная спокойно, и сельскій воздухъ, скоро возвратили Пиквику его душевныя и тѣлесныя силы. Два дня былъ онъ разлученъ съ своими друзьями, и съ величайшею радостью встрѣтили они его, при возвращеніи съ утренней прогулки. Но Тупмана не было между ними. Пиквикъ понялъ молчаніе на вопросъ его… «О страсти!» проворчалъ онъ — «сильныя страсти! Вы всегда бѣдственны человѣку!»
— Гдѣ Тупманъ? — спрашивалъ Пиквикъ.
"Уѣхалъ, не знаемъ куда, " отвѣчалъ Снодграссъ. «Не говоритъ ли онъ чего нибудь въ письмѣ, которое оставилъ на ваше имя.»
Пиквикъ взялъ письмо, и прочелъ въ немъ слѣдующее:
"Высокій характеръ вашъ и ученіе ставятъ васъ превыше слабостей человѣческихъ, но вы поймете, какъ грустно, когда у васъ занимаетъ деньги и обманываетъ васъ человѣкъ, называвшійся вашимъ другомъ, и когда измѣняетъ вамъ любовь. Жизнь моя была отдана милой, любезной дѣвушкѣ, и теперь мнѣ непремѣнно надобно умереть. Прощайте, почтенный Пиквикъ! Если вздумаете писать, то адресуйте письма ваши въ Нобгамъ, въ гостинницу Коженной Бутылки. Скажите Рахили… Нѣтъ! ничего не говорите, и при ея воспоминаніи, едва имѣю силы подписать, что я есмь
«Его надобно спасти — ѣду немедленно!» воскликнулъ Пиквикъ. Тотчасъ отправился онъ къ Вардлю и объявилъ о своемъ намѣреніи. Тщетно хотѣли удержать его. «Проклятая любовь!» ворчалъ Вардль.
Нѣсколько разъ звавши друга своего Снодграсса, Пиквикъ увидѣлъ его выходящаго изъ корридора съ заплаканными глазами: онъ прощался тамъ съ Эмиліею Вардль. Пиквикъ задумался и повторилъ раза два: "Еще!.. О юность! о страсти!
Трое друзей нашихъ пріѣхали въ Рочестеръ вечеромъ, и, не смотря на грусть свою, славно пообѣдали. Потомъ, пѣшкомъ пустились они въ Кобгамъ. Былъ тогда Іюнь и день прекрасный. Птички, мирныя обитательницы деревьевъ по дорогѣ, пѣли согласный концертъ любви; земля покрывалась зеленымъ ковромъ и душа увлекалась весельемъ. Друзья наши прошли по парку временъ Елисаветинскихъ; стада оленей прыгали тамъ и здѣсь; кролики прятались въ траву.
«Для человѣка наскучившаго жизнью, не слишкомъ печальное жилище!» сказалъ Пиквикъ. — «Но поспѣшимъ… Кто знаетъ? .»
Снодграссъ и Винкль повторили: «Кто знаетъ!» — Скоро прибыли всѣ въ гостинницу Коженной Бутылки, и были введены въ комнату, гдѣ находился отчаянный Тупманъ. Въ самомъ дѣлѣ, онъ готовился умереть, но только избралъ странный родъ смерти, рѣшился объѣсться. Такъ можно было, по крайней мѣрѣ, полагать, судя по обѣду, который стоялъ передъ нимъ, и гдѣ ужасный окорокъ былъ окруженъ жареною дичью и дюжиною бутылокъ вина и портера. Въ то мгновеніе, когда вошли друзья, Тупманъ подносилъ ко рту огромный кусокъ ветчины. Вилка упала изъ рукъ его. Сказать онъ ничего не могъ — потому, что ротъ его былъ набитъ.
"Оканчивайте вашъ обѣдъ, г-нъ Тупманъ, " сказалъ Пиквикъ, садясь, «а потомъ мы поговоримъ на досугѣ.»
Обѣдъ кончился. Всѣ вышли и около получаса прогуливались по кладбищу. Пиквикъ ходилъ отдѣльно съ Тупманомъ, говорилъ краснорѣчиво, и потому ли, что ученикъ не могъ ничего противоположить сильнымъ доказательствамъ учителя, иди и самъ онъ имѣлъ время подумать, но только Тупманъ согласился жить, и раздѣлять по прежнему труды и приключенія своего почтеннаго друга, ибо, «потерявъ все милое, ему все равно, что ни дѣлать и гдѣ ни влачить печальное бытіе» — говорилъ онъ. Пиквикъ съ чувствомъ пожалъ руку чувствительнаго Тупмана, и оба присоединились къ товарищамъ. «Онъ спасенъ!» шепнулъ имъ Пиквикъ.
За то, возвращаясь въ гостинницу Коженной Бутылки, ученый мужъ произвелъ открытіе, которое обезсмертило его имя и возбудило зависть всѣхъ антикваріевъ. Передъ порогомъ бѣдной хижины, онъ увидѣлъ камень, до половины вросшій въ землю. Онъ остановился и сталъ смотрѣть.
— Что такое? — спрашивалъ Тупманъ.
"Надпись. Она не погибнетъ для науки — я соберу свѣдѣнія.
Пиквикъ постучался у дверей хижины. Вышелъ какой-то человѣкъ.
— Не можешь ли, мой милый, сказать, какъ попался сюда этотъ камень?
"Да, такъ — валяется себѣ. Какъ запомню, такъ онъ все тутъ.
— Не продашь ли ты его мнѣ?
"Да, на что вамъ такую дрянь?
— Вотъ тебѣ шесть шилинговъ.
"Давайте!
Камень вырыли и перетащили въ Коженную Бутылку. Тутъ Пиквикъ принялся за него, и судите о восторгѣ четырехъ друзей, когда на камнѣ ясно прочитали они слѣдующія буквы?
Пиквикъ не зналъ, что дѣлать отъ восхищенія. Достигнута цѣль, о которой грустило сто честолюбіе, сбылись мечты!… Въ области, славной ея древностями, въ деревнѣ, сохранившей слѣды древняго образованія, онъ, Пиквикъ, глава знаменитаго клуба, нашелъ камень, до сихъ поръ неизвѣстный ученымъ!
«Завтра же ѣду въ Лондонъ!» говорилъ онъ. «Во первыхъ, мое сокровище надобно поскорѣе передать въ руки знатоковъ, а во вторыхъ въ Итансвилѣ будутъ выборы, и мой почтенный другъ, адвокатъ, г-нъ Паркеръ, оказавшій намъ съ г-мъ Вардлемъ такую услугу, будетъ агентомъ одного изъ кандидатовъ. Онъ просилъ меня быть на выборахъ».
Трое учениковъ согласились съ учителемъ, и учитель, довольный такимъ довѣрчивымъ послушаніемъ, изъявилъ имъ признательность. Онъ помѣстилъ свой драгоцѣнный камень въ ящикъ, нарочно сдѣланный, и вечеръ весело заключился пуншемъ.
Одиннадцать часовъ пробило, когда друзья разошлись но своимъ комнатамъ, но Пиквикъ, взволнованный событіями дня, не могъ уснуть. Онъ отворилъ окно и предался мечтамъ и размышленію. Ударило полночь, когда ученый мужъ раздѣлся и легъ въ постелю.
На завтра, послѣ добраго завтрака, четверо друзей и камень отправились въ Лондонъ, куда прибыли послѣ полудня.
Надобно ли говорить читателю, что ученый Пиквикъ поспѣшилъ представить своимъ сочленамъ драгоцѣнную находку Кобгамскую? Онъ произнесъ длинную рѣчь, изъясняя неизъяснимую надпись, и потомъ напечаталъ брошюрку въ 99 страницъ о такомъ любопытномъ предметѣ. Нѣсколько дней, всѣ ученые только о томъ и говорили. Три антикварія поссорились за объясненіе буквъ и смыслъ ихъ; одинъ чуть не утопился съ досады, что ничего въ нихъ понять не можетъ, и Пиквикъ былъ сдѣланъ въ одинъ годъ, за свое великое открытіе, членомъ семнадцати ученыхъ обществъ. Надобно прибавить, всѣ семнадцать обществъ объявили, что ни чего не понимаютъ, ни въ надписи, ни въ изъясненіяхъ ея, но всѣ признали находку весьма драгоцѣнною.
Все это бѣсило злаго Больтона, грознаго противника нашему знаменитому ученому. При ограниченности своихъ знаній, онъ безстыдно объявилъ, что сомнѣвается въ томъ, чему повѣрили семнадцать ученыхъ обществъ. Вредя всячески Пиквику, онъ ѣздилъ въ Кобгамъ, и по возвращеніи привезъ свѣдѣніе, отобранное имъ отъ прежняго хозяина камня, гдѣ говорилось, что камень точно былъ старинный, но хозяинъ камня объявилъ надпись новою, и именно, будто онъ самъ вырѣзалъ ее отъ нечего дѣлать, и что дѣлая надпись, онъ не придавалъ ей никакого смысла, а чертилъ, что ему вздумалось.
Злобная клевета Больтона была принята съ такимъ справедливымъ негодованіемъ, что Больтона немедленно исключили изъ клуба. Пиквику, въ вознагражденіе поднесли золотые очки, и единогласно опредѣлили поставить портретъ его въ залѣ собранія.
Раздраженный Больтонъ написалъ памфлета, гдѣ обсмѣялъ всѣ семнадцать ученыхъ обществъ. Они отвѣчали ему замѣчательными брошюрками, которыя были переведены на всѣ Европейскіе языки. Таково было начало знаменитаго пренія, которымъ долго оглашались журналы. Многіе не понимали въ чемъ состоитъ дѣло, но тѣмъ не менѣе, споръ прославилъ имя Пиквика и обезсмертилъ Кобгамскій камень его.
Надобно вамъ сказать, что жилище Пиквика соотвѣтствовало славѣ и отношеніямъ его въ свѣтѣ. Кабинетъ и спальня его выходили окнами на Госпель-Стритъ, и изъ оконъ своихъ могъ онъ ежечасно изучать человѣчество. Сосѣдомъ у него былъ старикъ, а хозяйка квартиры нѣкто г-жа Бурдель, вдова отставнаго таможеннаго чиновника, и мать маленькаго шалуна, сына, который почти весь день бѣгалъ по улицѣ, и отъ того въ домѣ было тихо.
Наканунѣ отъѣзда нашего ученаго въ Итансвиль, онъ ходилъ по своей комнатѣ съ озабоченнымъ видомъ, и безпрестанно поглядывалъ, то на часы, то въ окно, ожидая маленькаго Бурделя, котораго послалъ куда-то. Явно было, что дѣло шло не о бездѣлицѣ.
— Сударыня — сказалъ онъ хозяйкѣ, которая въ ту минуту убирала его комнату. — Вашъ сынокъ долго заходился.
"Можетъ быть, далеко посланъ.
— Да, правда.
Пиквикъ замолчалъ, а г-жа Бурдель продолжала сметать пыль.
— Какъ вы думаете: много ли мнѣ надобно прибавить, если, вмѣсто одного, насъ будетъ двое?
«Что за вопросъ!» отвѣчала г-жа Бурдель.
— Но какъ вы думаете?
"Да, право, не знаю … Все зависитъ отъ того, какова будетъ другая особа: экономка или расточительна….
— О, та особа, которую я имѣю въ виду, одарена превосходными качествами! Совершенное знаніе свѣта и замѣчательный умъ….
Г-жа Бурдель покраснѣла.
"Вы, сударь, слишкомъ поспѣшны.
— Я все обдумалъ, и говоря откровенно — рѣшился. Вы удивитесь, что я вамъ ничего не говорилъ, пока не послалъ вашего сына, но мое рѣшеніе было еще не твердо, и я надѣялся, что вы спорить не станете….
"Могу ли спорить!
— И вамъ будете тогда легче.
"Это бы ничего, но я хотѣла бы только вамъ угодить, и чувствую всю признательность, что вы тронулись моимъ уединеніемъ и одиночествомъ.
— Какъ? Да, правда, и вамъ будете въ жизни добрый товарищъ.
"Какое благополучіе!
— Товарищъ и сыну вашему, который въ одинъ день научитъ его столькимъ играмъ, станетъ съ нимъ бѣгать, прыгать….
«Въ такія лѣта…. О, драгоцѣнный г-нъ Пиквикъ!» И г-жа Бурдель бросилась на шею ученаго мужа.
— Но, г-жа Бурдель…. вы слишкомъ живо припишете мое извѣстіе…. Подумайте, если кто войдетъ….
"Что мнѣ до цѣлаго міра! Я не оставлю васъ никогда….
— Вы помѣшались….
"Отъ радости!
— Да, отъ какой?
"Да, развѣ не сказали вы мнѣ сей часъ, что вы рѣшились….
— Взять служителя?
"Да, развѣ только о томъ вы толковали цѣлый часъ?
— Только о томъ.
"А не о свадьбѣ нашей?
— Что вы, госпожа Бурдель?
"Охъ! это ужасно…. Въ ваши лѣта, увлечь надеждами бѣдное сердце..
— Увѣряю васъ, что я и не думалъ жениться!
"Чудовище! Эхъ, охъ, ахъ!
— Успокойтесь, ради Бога…. Кто-то идетъ….
«Идутъ? А! вотъ я же васъ!» И г-жа Бурдель крѣпко обхватила Пиквика, а потомъ лишилась чувствъ.
Тутъ вошли его ученики.
«Что сдѣлалось съ этою дамою?» заботливо спрашивалъ Тупманъ.
— Чортъ ее знаетъ! Я сталъ говорить, а она лишилась чувствъ. Помогите мнѣ утащить ее въ ея комнату.
«Въ ея комнату!» — Ученики значительно поглядѣли другъ на друга, и потащили, вмѣстѣ съ Пиквикомъ, г-жу Бурдель.
Минутъ черезъ пять, кто-то постучался въ двери; то былъ Самуель Валлеръ, за которымъ ходилъ сынъ г-жи Бурдель.
— Войди! — сказалъ Пиквикъ.
Самуель вошелъ.
— Ну, ты, конечно, узналъ меня? — спросилъ ученый мужъ.
"Разумѣется, сударь.
— Садись. Мнѣ надобно съ тобой поговорить.
"Извольте, сударь, да, извините, что я не привѣтствовалъ васъ, и оставилъ шляпу за дверью; у нея оборвались поля, и хоть она стала отъ того легче, но — совѣстно входить съ ней въ комнату, и изволите видѣть….
— Ну, оставь твою шляпу за дверью, и скажи мнѣ: доволенъ ли ты своимъ мѣстомъ?
"А развѣ у васъ есть лучше?
— Кажется. Я хочу взять тебя.
"Право? А что вы мнѣ дадите?
— Двѣнадцать гиней.
"А одежда?
— Двѣ полныя пары въ годъ.
"А что дѣлать у васъ?
— Служить мнѣ, ѣздить со мной.
"Снимаю билетъ со лба: я нанятъ!
— Ты согласенъ?
"Еще бы! Да если платье будетъ стоить половину жалованья — чудо мѣсто!
— Можешь ли ты сегодня поступить ко мнѣ?
"Хоть сей часъ, если угодно.
— Нѣтъ, я поразвѣдаю объ тебѣ; приходи въ 8-мь часовъ, и если о тебѣ худа не скажутъ — ты мой.
"Извольте сударь. Слуга вашъ!
Въ назначенный часъ явился Самуель. Пиквикъ повелъ его къ ветошнику и одѣлъ съ головы до ногъ
"Хотѣлъ бы я знать, " говорилъ Самуель, смотрясь въ зеркало, "что я такое: каммердинеръ, егерь, конюшій, или садовникъ? Отъ всего есть по маленьку въ моемъ нарядѣ, да все; равно! Работать мало, видѣть много!
Пиквикъ собрался между тѣмъ въ Итансвиль, и мы должны сознаться, что города съ такимъ именемъ не нашли мы въ цѣлой Англіи. Надобно полагать, что щекотливая скромность ученаго мужа замѣнила, въ запискахъ, изъ которыхъ выбираемъ мы его похожденія, настоящее имя мѣстечка вымышленнымъ, чтобы не оскорбить ни чьей личности.
Положивъ такъ, скажемъ, что четверо друзей нашихъ, оставивъ Лондонъ, прибыли прямо, на другой день, въ Итансвиль, и остановились въ гостинницѣ Тоунъ-Армсъ. Два знамя, вѣявшія на балконѣ ея, показывали проходящимъ, что кандидатъ желтыхъ, почтенный Самуель Слумкей, собиралъ здѣсь друзей своихъ. Ораторъ, очевидно его партіи, бѣсновался и кричалъ на балконѣ между знаменами, и, конечно, говорилъ въ пользу г-на Слумкея, но невозможно было ничего разслушать, ибо въ нѣсколькихъ шагахъ оттуда, четыре барабанщика били изъ всѣхъ силъ въ честь другаго кандидата, краснаго, г-на Фискина.
Желтый и красный были два цвѣта, выбранные двумя партіями, и каждая партія имѣла свое оружіе, своихъ защитниковъ и свою манеру тактики.
Ораторъ на балконѣ гостинницы, какъ мы уже говорили, кричалъ во все горло. Подлѣ него, другой кто-то махалъ изъ всѣхъ силъ шляпой. Толпа народа внизу шумѣла и хлопала въ ладоши.
Ораторъ продолжалъ свою рѣчь, а другой свое маханье, пока оба выбились изъ силъ, и хотя никто не могъ разслушать ни одного слова, но всѣ остались довольны рѣчью и мимикою.
Только что Пиквикъ успѣлъ вылѣзть изъ кареты, какъ его окружили. Желтые овладѣли имъ, и кричали такъ, что онъ ничего не могъ понять. Толпа вразумила его, въ чемъ состоитъ дѣло. «Да здравствуетъ Слумкей!» ревѣла она.
— Да здравствуетъ Слумкей! — закричалъ Пиквикъ, махая шляпою.
«Долой Фискина!» — «Долой Фискина!» повторилъ ученый мужъ.
Новые крики, новый ревъ, какъ въ стадѣ быковъ, которое взбѣсилось.
— Да, что это за Слумкей? — спрашивалъ Снодграссъ, видя, что другъ его принадлежитъ къ партіи Слумкея.
«А кто, его знаетъ!» отвѣчалъ Пиквикъ. "Я всегда слѣдую примѣру другихъ. Это безопаснѣе.
— А если два мнѣнія?
"Такъ тому, которое сильнѣе.
Друзья приблизились къ гостинницѣ; толпа пропустила ихъ. Первое дѣло, о чемъ заботился Пиквикъ, было то: есть ли постели? Вопросъ сдѣланъ слугѣ гостинницы.
"Богъ знаете, сударь, а врядъ ли! Однакожъ, я узнаю.
Черезъ нѣсколько минуть, онъ воротился. "Вы, сударь, Желтый?
Отвѣчать было трудно, ибо Пиквикъ и друзья его равно не знали ни того, ни другаго кандидата. Но Пиквикъ искусно выпутался изъ хлопотъ. «Знаешь ли ты адвоката Паркера?» спросилъ онъ.
— Разумѣется. Онъ агентъ г-на Самуеля Слумкея.
"И какой онъ? Желтый?
— Нельзя Желтѣе!
"Ну, такъ и мы Желтые. Однакожь, говори-ка, что у васъ ѣдятъ?
— Вы, сударь, Желтый — пожалуйте!
И онъ ввелъ друзей нашихъ въ большую комнату, гдѣ находился Паркеръ. Почтенный агентъ сидѣлъ за столомъ, заваленнымъ книгами и бумагами. Онъ всталъ встрѣтить гостей. «Какое счастье! какая честь! Мой почтеннѣйшій г-нъ Пиквикъ!»
— Мы явились къ вамъ на выборы.
"О, дѣло идетъ горячо!
— Тѣмъ лучше. Истина выигрываетъ при упорномъ преніи.
"О, мы выиграемъ! Видите, во-первыхъ, мы наняли всѣ гостинницы, такъ, что ни въ одной тавернѣ нельзя собираться нашимъ противникамъ.
— А съ какой стороны вѣроятность?
"Еще неизвѣстно. Наши противники взяли также свои мѣры. Вотъ, напримѣръ, у нихъ тридцать три выбирателя въ запасѣ, сидятъ въ погребу Бѣлаго Льва.
— Избиратели въ погребу?
"Да, ихъ нарочно тамъ заперли., чтобы мы не могли дѣйствовать на нихъ. Впрочемъ, какъ на нихъ и дѣйствовать? Ихъ ловили тотчасъ по пріѣздѣ, и каждаго поили на мертво, а потомъ, едва кто просыпался, поили снова, и они пьянехоньки безъ просыпа! Мой соперникъ ловкая штука…
— Вы меня удивляете…
"Но, вѣдь и мы не олухи! Каково, напримѣръ, что мы собрали сорокъ пять дамъ, и на повалъ перепоили ихъ чаемъ? Этого мало: каждая получила потомъ зеленый зонтикъ.
Что жь это такое?
"Послѣдней моды Парижскіе зонтики. Конечно, 45-ть зонтиковъ, по 7 шиллинговъ и 7 пенсовъ каждый, не шутка, но изъ ничего ничего и не будетъ! Наши дамы съ ума сходятъ отъ Парижскихъ зонтиковъ, и у всякой есть папенька, дядюшка, братецъ, сынокъ… хе, хе! 45 зонтиковъ, все равно, что 45 голосовъ!
Паркеръ захохоталъ, но прибытіе г-на Потта редактора газеты, сдѣлалъ его важнымъ. Г-нъ Поттъ былъ высокій, худощавый человѣкъ; нѣсколько сѣдыхъ волосовъ прикрывали его лысину и придавали ему важный видъ. Пошли учтивости. — «Что, М. Г.,» сказалъ Поттъ, послѣ рекомендацій взаимныхъ, обращаясь къ Пиквику — «думаю, наши выборы не безъ молвы и въ Лондонѣ? А?»
— Весьма.
«Я убѣжденъ, что мой субботній листокъ много тому способствовалъ. Не худо написано!» — Искоса взглянулъ Поттъ на г-на Паркера, и продолжалъ, потирая руки: "Какая, сударь, сила книгопечатаніе!
— О, разумѣется!
«Я убѣжденъ, что никогда не должно обращать этой силы на лицо, и потому, я всегда устремляю ее на развитіе началъ и мнѣній… то есть, изволите ли видѣть, мнѣній… то есть».. понимаете?
— Совершенно.
"Скажите, какое мнѣніе вообще въ Лондонѣ о полемикѣ моей съ Независимымъ?
— Оно… оно…
"Да, да, знаю, что всѣ умы обращены на него, и а не уступлю!
— Благородно и смѣло!
"О, сударь! Вижу, что имѣю честь говорить съ просвѣщеннымъ человѣкомъ, и за честь почитаю знакомство…
— Я долженъ за честь почитать…
"О, о!.. Но здѣсь вамъ будетъ всѣмъ тѣсненько, а въ гостинницѣ Пикокъ есть еще кровать, и если вы сдѣлаете мнѣ честь жить подъ одною кровлею, я убѣжденъ, что и жена моя за честь почтетъ….
— Но я боюсь…
"Дѣло кончено, сударь — ни слова!
Друзья наши славно пообѣдали съ новыми знакомыми, и потомъ отправились, двое въ гостинницу Пикокъ, а двое на квартиру къ г-ну Потту.
— Мой другъ! — говорилъ г-нъ Поттъ женѣ своей — представляю тебѣ г-на Пиквика и друга его, г-на Винкля…
"Мы боимся, сударыня, что васъ потревожимъ….
— Напротивъ, сударь, я очень рада увидѣть порядочнаго человѣка. Это для меня явленіе пріятное, потому, что я, кромѣ мужа, почти никого не вижу.
Журналистъ поморщился, а жена спросила его: "Что съ тобой, душа моя?
— Ничего, мой другъ, но мнѣ хотѣлось бы занять почтенныхъ гостей чѣмъ нибудь интереснымъ… Я убѣжденъ, что если прочитаю субботній листокъ мой…
"Ахъ! подите вы съ вашимъ листкомъ… Г-нъ Винкль! не угодно ли вамъ партію въ эккарте?
— И превосходная идея, душа моя! Вы играйте, а я прочту г-ну Пиквику!
Раскрыли столикъ, а журналистъ усадилъ Пиквика въ кресла и началъ чтеніе. Вѣроятно, Пиквикъ былъ внимателенъ, потому, что все время просидѣлъ закрывши глаза. Винкль полагалъ, что онъ спитъ, но журналистъ былъ убѣжденъ, что онъ размышляетъ и думаетъ о томъ, что ему читаютъ.
На другой день, по утру, когда Пиквикъ одѣвался, вошелъ слуга его Самуель. "Ну, сударь, " сказалъ онъ — вотъ будетъ потѣха — наши ужь собираются въ Тоунь-Армсѣ, и ужь такъ кричатъ, что почти и теперь охрипли!
— Какая привязанность къ тому, въ правотѣ чего убѣдила ихъ совѣсть!
"Да, ужь какъ же они ѣдятъ и пьютъ! Ахъ! чортъ ихъ побери — какъ они не треснуть! Посмотрите — вотъ они…
— Какъ радуетъ истиннаго Британца веселый и свѣжій видъ ихъ!
"Какъ имъ не быть свѣжими! Да, мы вспрыснули ихъ таки порядочно — лили, лили на нихъ воды…
— Лили воду?
"Что жь было дѣлать! Перепились, мошенники, такъ, что всѣ свалились подъ столы. Мы сегодня поутру таскали ихъ къ колодцу и отливали водой. Теперь они годятся въ избиратели, а то вѣдь куда бы ихъ!
— Но тебѣ-то что за дѣло?
«Какъ же, сударь: вѣдь намъ за работу даютъ по шиллингу съ головы, за каждаго избирателя, котораго мы отольемъ. Да, то ли дѣлается! На выборахъ можно заработать деньгу. Въ прошломъ году славно заплатили служанкѣ въ Тоунъ-Армсѣ, за то, что она въ водку примѣшала опіуму»
— Что за вздоръ!
"Нѣтъ, сударь — славная штука: избиратели проспали выборы, и проснулись черезъ сутки послѣ нихъ.
— Удивительная выдумка…
"Все еще не такова штука, какова была въ прошломъ году съ моимъ отцомъ, здѣсь же.
— Что же такое?
"А вотъ видите: вѣдь онъ извощикъ. Его и отправили за избирателями, отсюда въ Лондонъ. Когда ему надобно было ѣхать, другая партія призвала сто къ себѣ. Честь такая! Говорятъ: «Здравствуйте, г-нъ Веллеръ! Садитесь.» Онъ и сѣлъ. "Вы, « говорятъ, независимый Британець, и вы не будете орудіемъ»… Радикаловъ, что ли — не знаю… — «Ну, да!» отвѣчалъ мой отецъ. — Ему поднесли водки, и еще, и еще — "Вы, « говорятъ, независимы, свободны»… И дали ему двадцать гиней, и говорятъ: «Дорога изъ Лондона такая неровная, а особливо тамъ, подлѣ канала — такъ ваша повозка можетъ тамъ опрокинуться, и если бы избиратели попали въ каналъ, такъ, на всякій случай, за убытки вамъ»… И опять подали водки…
— Но что же потомъ?
— Ничего. Подлѣ канала повозка моего отца повалилась, и всѣ избиратели выкупались въ каналѣ…
— Но ихъ спасли?
"Спасли, да на выборы-то они не поспѣли, пока ихъ таскали, сушили, отогрѣвали, поили…
Тутъ Пиквика позвали завтракать. Наскоро поданъ былъ завтракъ, и онъ отправился потомъ съ другими въ Тоунъ-Армсъ. У каждаго на шляпѣ была огромная желтая кокарда.
Въ гостинницѣ нашли они все вверхъ дномъ — преставленіе свѣта! Тутъ тѣснились лошади, кареты, коляски, кричали люди, ѣли, пили, били, стучали въ барабаны, трубили въ трубы, говорили рѣчи, и ревъ и шумъ были такіе, что оглохнуть съ непривычки могло быть дѣломъ самымъ обыкновеннымъ.
— Ну, все ли у васъ? Не забыли ль чего? — говорилъ кандидатъ Слумкей агенту своему Паркеру.
"Все, все — идите, идите! У дверей встрѣтятъ васъ человѣкъ двадцать, которымъ велѣлъ я вымыть хорошенько руки, такъ вы можете пожать лапищи этихъ уродовъ. А далѣе поставлено съ полдюжины ребятъ — вы ихъ поласкайте — это будете эффектно для народа.
— Да, они такія запачканныя…
"Ихъ перемыли. Если бы вы рѣшились кого нибудь обнять, поцѣловать — вотъ ужь это увлечетъ къ вамъ рѣшительно всѣ сердца?
— Нечего дѣлать!
Паркеръ побѣжалъ на балконъ, а Слумкей пошелъ садиться въ карету, запряженную въ четыре лошади. Толпа народа заперла улицу.
«Идетъ!» кричалъ Паркеръ съ балкона — "идетъ! Посторонитесь! (Громкія рукоплесканія)
«Смотрите: онъ говоритъ со всѣми, жметъ руки!» (Рукоплесканія усиливаются)
«Онъ ласкаетъ дѣтей!» (Ревъ, такъ, что стѣны дрожатъ.)
«Онъ всѣхъ обнимаетъ, цѣлуетъ!» (Продолжительный крикъ, шапки вверхъ, топотъ, etc. etc. etc.
Процессія двинулась къ мѣсту выборовъ. Противная партія ѣхала и шла съ другой стороны. Какъ онѣ обѣ сошлись, разошлись, какъ давились, бились, дрались, и какъ очутился Пиквикъ на мѣстѣ избранія, въ запискахъ его не отмѣчено, да онъ и самъ не зналъ, какъ это сдѣлалось. Опомнившись, онъ увидѣлъ кругомъ толпы народа, въ срединѣ мѣстное начальство, и подлѣ него Итансвильскаго крикуна. Голоса у него не доставало — какъ жужжаніе мухи, тонулъ онъ въ бурѣ, и потому крикунъ замѣнилъ голосъ свой огромнымъ колоколомъ, въ который звонилъ изъ всей силы.
Одинъ изъ кандидатовъ кланяется — кричатъ: «Браво!» — «Долой!» — Другой кланяется — крикъ: «Долой!» «Браво»!" — "Нѣтъ! Нѣтъ! «Долой!» — «Браво!» Разобрать было ничего невозможно…
Вдругъ, поднявши глаза къ верху, Пиквикъ увидѣлъ друга своего Винкля. Очень спокойно сидѣлъ онъ на кровлѣ одного дома съ г-жею Поттъ. Въ знакъ того, что онъ и она замѣтили нашего знаменитаго ученаго, они махали ему платками. Пиквикъ послалъ поцѣлуй г-жѣ Поттъ. Выборы еще не начинались, и, отъ нечего дѣлать, толпа искала надъ кѣмъ бы посмѣяться. Вѣжливость Пиквика попалась ей теперь очень кстати.
— Эй, вы, ребята! Смотрите-ка, какъ старая-то лисица посылаетъ поцѣлуйчики дамамъ!
«Видно, разглядѣть то ихъ получше, онъ надѣлъ очки.
— Онъ дѣлаете глазки!.. Ахъ! старый хрычъ!
„Ахъ! ты, толстякъ!“.. Ахъ! ха, ха, ха!»
Разсерженный Пиквикъ хотѣлъ было браниться. Смѣхъ усилился. Въ это самое время звонъ колокола покрылъ весь шумъ.
"Да здравствуетъ нашъ меръ! Да цвѣтетъ его торговля гвоздями, отъ которой онъ нажилъ столько денегъ!
— Что тамъ такое?
"Меръ говорилъ рѣчь — благодарилъ за тишину и порядокъ, какіе соблюдаютъ избиратели, приступая къ важному дѣлу своему!
— Ха, ха, ха!
Тутъ длинный, худой человѣкъ взмостился говорить рѣчь народу, въ пользу Фискина. Сообщники его кричали во все горло, и еще громче ругали его противники. Началась рѣчь за Слумкея — та же исторія!
Возсталъ самъ Фискинъ, и музыканты Слумкея заиграли маршъ. Фискинъ взбѣсился — а только того и надобно было! Соперники обмѣнялись крупными словами. Слумкей отвѣчалъ кулакомъ. Кругомъ новыхъ Атрида и Ахилла началась драка. Меръ едва могъ унять ее, и кандидаты проговорили свои рѣчи, которыхъ никто не понялъ. Потомъ пошелъ сборъ голосовъ, и тутъ-то было чего поглядѣть и послушать..
Но оставимъ разсказъ, живой, но однообразный — гдѣ же не такъ бываетъ въ Британніи, землѣ свободы и конституціи? Довольно, что Итансвиль волновался еще нѣсколько дней; споры были жаркіе, но, благодаря ловкости Паркера, городъ получилъ наконецъ достойнаго представителя въ Нижнемъ Парламентѣ, въ особѣ почтеннаго сира Самуеля Слумкея, который надѣется со временемъ попасть въ министры, а до тѣхъ поръ сидитъ и безмолвно слушаетъ, какъ бранятся между собою другіе.
Пиквикъ такъ былъ увлеченъ выборами, а Винкль волокитствомъ за г-жею Поттъ, что совсѣмъ забыли о Снодграссѣ и Тупманѣ. Мало принимая участія въ политикѣ, двое забытыхъ друзей старались придумывать средства, какъ занять повеселѣе время въ гостинницѣ Пикокъ, гдѣ жили они, отдѣльно отъ Винкля и Пиквика. Вотъ почему съ особеннымъ удовольствіемъ ходили они въ общую залу гостинницы, и тамъ Тупманъ дѣлалъ свои замѣчанія о нравахъ, а Снодграссъ ихъ записывалъ.
Однажды вечеромъ, когда, по своему обыкновенію, сидѣли они съ трубками за пуншемъ, изъ толпы другихъ посѣтителей выказался очень рѣзко какой-то кривой гость. Высоко поднялъ онъ свой стаканъ и провозгласилъ:
"Мм. Гг., общіе здоровье всѣхъ!
Всѣ подняли стаканы.
«А я выпью особо за здоровье прекрасной Мери!» продолжалъ кривой. «Мери! твое здоровье!»
— Что вы, сударь, одурѣли! — спрашивала Мери, толстая служанка гостинницы.
"Да, отъ твоихъ прелестныхъ глазъ!
— Они не замѣнятъ вамъ вашего.
Общій хохотъ. "Странныя созданія женщины, " заговорилъ старикъ, курившій въ углу — рады доброму слову, а все будто сердится…
— Женщины — воскликнулъ Снодграссъ — женщины — подпора вашего младенчества, мечта нашей юности, счастіе нашего зрѣлаго возраста, утѣшеніе нашей старости! — Онъ говорилъ съ такимъ жаромъ, что наконецъ закашлялся…
«Ваше здоровье!» сказалъ ему кривой.
— Радуюсь, что слышу такую умную рѣчь о прекрасномъ полѣ. Я, сударь, вотъ какъ вы меня видите, я, сударь, обожаю прекрасный полъ, и очень понимаю, что искра, вылетѣвшая изъ прелестныхъ глазъ, въ одно мгновеніе можетъ зажечь неугасимую страсть въ сердцѣ самаго благоразумнаго человѣка.
«Неугасимую страсть!… Охъ!…» проворчалъ печально Тупманъ.
— Я, сударь, тому вѣрю, я, вотъ, какъ вы меня видите, и въ доказательство готовъ разсказать вамъ исторію, которая, если и не нова, тѣмъ не менѣе интересна. Я слышалъ ее отъ моего дяди….
«Разскажите, разскажите!» проговорилъ Тупманъ, который всегда готовъ былъ радоваться, если есть случай пріобрѣсть новыя свѣдѣнія.
— Извольте. Сядемъ здѣсь къ столу. Исторія совершенно правдивая. — Не слыхали ль вы чего нибудь о знаменитомъ торговомъ домѣ Билсонъ и Слумъ?
«Кажется, нѣтъ.
— А можетъ быть, потому, что они давно уже прекратили торговыя дѣла. Исторія случилась съ ихъ прикащикомъ, тому лѣтъ восемдесять, или — около того…. Видите —
— Въ одинъ зимній день, при наступленіи ночи, можно было видѣть на дорогѣ только лошадь, которая съ трудомъ тащила кабріолетъ, гдѣ сидѣлъ человѣка, усердно награждавшій усталую лошадь свою ударами бича. Можно было видѣть только, говорю я, ибо въ такое время ни кого не было на дорогѣ, кромѣ непогоды, человѣка, кабріолета, да лошади. Путешественникъ нашъ былъ ни кто другой, какъ безстрашный Томъ Смартъ, коммиссіонеръ дома Билсонъ и Слумъ, совершавшій свою обыкновенную поѣздку по Англіи, а лошадь въ его кабріолетѣ мистриссъ Дженни, довольно старое и заслуженное животное.
Дождь лилъ ручьями; холодъ былъ преужасный, и колеса кабріолета прорѣзывали глубокія колеи по грязной дорогѣ. По временамъ непогодъ будто затихала, и Томъ начиналъ радоваться, но не надолго: отдаленное завыванье вѣтра показывало новое его приближеніе, и черезъ горы и долины летѣлъ онъ, и нападалъ на утлую повозочку Тома, которая скрипѣла, трещала отъ него, какъ разбивающійся корабль. И потомъ вѣтеръ опять улеталъ, и вой его походилъ на далекій хохотъ демона.
Мистриссъ Дженни мѣрно шагала по грязи, опустивъ уши и потряхивая головою, какъ весьма недовольное жребіемъ своимъ созданіе.
„Чертовская погодка!“ вскричалъ наконецъ Томъ, позволявшій себѣ брань тогда только, когда ему очень было нехорошо. „Да, что же въ аду будете“, если и здѣсь надобно терпѣть такія муки! Эхъ, мое житье горемычное Иной сидитъ теперь въ теплѣ…. Ну, ну, Дженни, старуха! ступай, ступай! въ первой корчмѣ остановимся!»
Дженни фыркула и ускорила шаги, какъ будто угадывая, что вдали но дорогѣ зачернѣлась крыша гостинницы. Томь закричалъ отъ радости, и изъявилъ ее нѣсколькими ударами бича по спинѣ Дженни. Оживленная, и радостью, и бичемъ, Дженни скоро пошла и скоро остановилась подлѣ дверей небольшой гостинницы, стоявшей на дорогѣ, при въѣздѣ въ какое-то селеніе.
Странное было строеніе гостинницы, что-то въ родѣ голубятни, и въ нее входили по ветхой лѣстницѣ, ступеней пять внизъ. Томъ покачалъ головой, какъ будто попавшись изъ огня въ поломя. Но онъ отворилъ дверь и былъ пріятно изумленъ: взорамъ его представилась низкая, но большая, чистая, красивая зала, съ пылающимъ каминомъ. — Приказавши отпрячь Дженни, онъ сѣлъ къ огню, раздвинулъ ноги, положилъ ихъ на оба края камина, и произнесъ сладостное, продолжительное: «у… ф, ф, фъ!» — И вотъ, вскорѣ кровь его сладостно потекла по жиламъ, согрѣтая, и глаза начали разбѣгаться во всѣ стороны съ наслажденіемъ. Сначала остановились они на буфетѣ, убранномъ бутылками, жаркимъ, ветчиною, и прочее, и прочее, а потомъ на хорошенькой служанкѣ, которая готовила ему ужинъ.
«Ну!» подумалъ онъ — «эта гостинница похожа на орѣхъ въ скорлупѣ: съ виду не красива, а внутри чудо! Что, если бы она была моя?»
И глаза Тома обратились къ конторкѣ, гдѣ хозяйка, вдовушка, лѣтъ такъ подъ сорокъ, но свѣжая и краснощекая, пила чай, и — не одна: компаньёномъ ея былъ красивый брюнетъ, который, казалось, очень за нею ухаживалъ. Мысль: "если бы гостинница мнѣ принадлежала, " была мысль мгновенная, внезапная въ головѣ Тома, но она принадлежала къ тѣмъ мыслямъ, которыя рѣшаютъ жребій человѣка, и какъ минута смерти, дѣлаются вѣчностью. Таковы минуты, когда страсть, таившаяся въ душѣ, сверкаетъ и сжигаетъ бытіе наше. При видѣ буфета, бутылокъ, ветчины, жаркакаго, вдовушки и служанки, Томъ вдругъ постигъ цѣль своего бытія — быть хозяиномъ гостинницы, жить, наживать, богатѣть, счастливѣть! Онъ узналъ, что здѣсь ему надобно разпрячь свой коммиссіонерскій кабріолетъ, и изъ бродящаго Жида торговли сдѣлаться толстякомъ, домосѣдомъ, фермеромъ, констаблемъ, меромъ…. Вдовушка показалась ему его геніемъ спасителемъ!
Но легко понять послѣ сего, что видъ красиваго брюнета услужника, страхъ какъ не понравился Тому. Никогда не бывалъ онъ ни завистникомъ, ни забіякой, а теперь вдругъ началъ ревновать, и чувствовалъ сильную охоту поколотить молодца. Но, какъ опытный человѣкъ, онъ хотѣлъ обдумать свое намѣреніе, и — попросилъ ужинать. Тщетныя усилія! Напрасно ѣлъ онъ за четверыхъ — все исчезло, что было на столѣ, но дурное расположеніе Тома усилилось. Онъ хотѣлъ залить страсти стаканомъ пунша…. Надобно вамъ знать, что Томъ вообще любилъ пуншъ, а теперь подали ему такого превосходнаго, что онъ попросилъ другой, третій, четвертый стаканъ. Страсти, гнѣвъ, ревность, усилились, и….
«Чортъ побери этого негодяя!» начиналъ уже ворчать Томъ. "Занятая имъ, вдовушка и не оглянется на меня — вливаетъ въ меня пуншъ, какъ въ бутылку…. Ахъ! для чего я не пріѣхалъ сюда прежде…. я могъ бы сдѣлаться хозяиномъ…. Какое блаженство — сидѣть тутъ, за конторкой, въ зеленой курткѣ, нанковыхъ панталонахъ, сапогахъ съ отворотами, угощать, записывать, смѣяться…. И безъ этого негодяя — мое, мое было бы такое блаженство!…
При сихъ словахъ, Томь такъ взглянулъ на брюнета, какъ глядитъ окритикованный поэтъ на злаго журналиста! Даже…. даже онъ подумалъ: не пойти ли поссориться съ мимъ и поколотить его? Но благоразуміе взяло верхъ, и Томъ рѣшился идти спать….
Служанка провожала его въ назначенную ему комнату, по открытой по дворъ галлереѣ. Не смотря на предосторожности, вѣтеръ, или случай, погасили у нея въ рукахъ свѣчу, и право, не знаю, что могло бъ быть далѣе — вспомните, какъ опасны бываютъ иногда потушенныя свѣчи и служанки въ гостинницахъ, но тутъ ничего не было, увѣряю васъ: хозяйка сама вышла съ фонаремъ, и проводила Тома.
И такъ, безъ всякихъ приключеній достигъ онъ своей комнаты. То была превеликая зала, кругомъ обставленная такими шкапами, что въ Лондонѣ, въ каждомъ изъ нихъ помѣстился бы одинъ постоялецъ. По срединѣ находилась такая кровать, что на ней улеглось бы все войско инаго Нѣмецкаго князя. Но всего болѣе показались странными Тому какія-то старинныя кресла — ну, самыя странныя кресла! Спинка высокая, обитая кожей, пребольшая подушка, четыре ноги, опутанныя какими-то войлоками, будто у стараго подагрика…. Словомъ: фигура креселъ была такая, что Томъ сѣлъ противъ нихъ и долго, долго смотрѣлъ на нихъ и дивился….
— Да, чортъ ихъ побери! — вскричалъ онъ наконецъ — мнѣ кажется, они заколдовали меня — въ жизнь мою не видалъ я такихъ креселъ! — И говоря сіи слова, онъ легъ на кровать и хотѣлъ заснуть. Но, не тутъ-то было и всѣ его усилія оказались тщетны. Тысяча смѣшанныхъ образовъ: брюнетъ, окорока, хозяйка, бутылки, служанка, жаркое, все вертѣлось около него въ тысячѣ разнообразныхъ видовъ, будто въ калейдоскопѣ. И едва заснулъ онъ, еще страннѣе появились видѣнія: ему казалось, что всѣ стулья въ домѣ идутъ на верхъ, по лѣстницѣ, въ его комнату, становятся въ кружокъ, около старыхъ креселъ, какъ ученики крутомъ учителя, а потомъ начинаютъ смѣяться, плясать, кувыркаться….
Утомленный такими видѣніями во снѣ и на яву, Томъ поднялся, протеръ глаза, сѣлъ на кровати, и пристально сталъ смотрѣть на старыя кресла. Угасавшій огонь камина освѣщалъ ихъ по временамъ, и Тому казалось, что они шевелятся. Но что же это такое? Тому мерещится, будто спинка креселъ принимаетъ видъ старой какой-то рожи; подушка превращается въ жилетъ, ножки дѣлаются человѣческими ногами, окутанными сукномъ и войлоками, а красныя шишки на концахъ ножекъ, преобразуются въ туфли. Однимъ словомъ — все представило Тому какого-то старика, подагрика, который въ добавокъ поднялъ еще кулаки и оскалилъ зубы. Томъ прикрылъ глаза правою рукою, чтобы хорошенько разглядѣть: точно — старикъ, оскалилъ зубы и смѣется….
О! такая наглость взбѣсила Тома. — «Что ты скалозубишь, старый чортъ?» вскричалъ онъ — «кто ты такой? что тебѣ надобно?»
— Я — я. Что мнѣ надобно, то я и дѣлаю, Томъ Смартъ! — отвѣчали кресла.
"А почему ты знаешь мое имя, орѣшная щелкушка?
— Охъ! Томъ! это неучтиво! Можно ли такъ говорить съ почтенными креслами? Ты неблаговоспитанный человѣкъ, выходитъ на повѣрку!
«Ахъ! милордъ! извините!» вскричалъ Томъ, снимая свой ночной колпакъ. "Право, я не думалъ оскорбить васъ.
— Ну, ну, ладно — я вѣдь тебя знаю. Ты малый добрый, да только любишь пуншъ….
"Милордъ!
— Нечего милордъ! А какъ ты думаешь о вдовушкѣ хозяйкѣ? А?
"Прелестная дама, милордъ! Словно груша въ сахарѣ….
Старикъ прищурилъ глаза, захохоталъ, поставилъ ноги на перекрести, и такъ насмѣшливо поглядѣлъ, что Томъ оскорбился.
— Я духъ хранители вдовушки — сказалъ онъ. Я берегъ весь родъ ихъ. Мать ея сшила мнѣ жилетъ, а бабушка подарила мнѣ красные туфли. О! я былъ дамскій любимецъ…
И старыя кресла вздохнули.
— Томъ! сказали они вдругъ, какъ будто выходя изъ грустнаго забвенія — я женю тебя на вдовушкѣ!
"О! какъ я вамъ буду благодаренъ — я сошью вамъ панталоны… Да, та бѣда, что я, кажется, поздно пріѣхалъ! Туть ужь есть молодецъ…
— Дѣло еще не проиграно — слушай! Насъ было двѣнадцать братьевъ, всѣ красавцы и молодцы… Жизнь наша была исполнена приключеній — былъ и я въ чести и славѣ… Всему свой чередъ! Братья мои изломались, сгнили, погибли, и — такова неблагодарность человѣческая — остатки ихъ сожжены тѣми, кому они такъ прилежно и вѣрно служили… Уцѣлѣлъ я одинъ, но и мнѣ грозитъ погибель, если я не удалю твоего соперника…
"Я худо понимаю…
— Онъ мотъ и негодяй; въ мѣсяцъ проѣстъ и пропьетъ все, что ты видишь здѣсь, и я на старости лѣтъ буду выброшенъ, сожженъ. Ты, напротивъ, человѣкъ порядочный, экономь, бережливый. Такъ сужу я потому, что вотъ сапоги поставилъ ты къ мѣсту, панталоны сложилъ хорошенько. Если гостинница будетъ принадлежать тебѣ, ты все сохранишь, сбережешь и меня полелѣешь. Потому хочу я женить тебя на г-жѣ Вилльямъ.
"Какъ же это?
— Какъ? Вотъ въ этомъ шкапѣ, на право, лежитъ старый бумажникъ, забытый тѣмъ негодяемъ, когда онъ ночевалъ здѣсь… Да, ты не подумай чего нибудь худаго о г-жѣ Вилліямъ — ты вѣдь и самъ любишь, когда вѣтеръ задуваетъ свѣчьки на лѣстницѣ… Воспользуйся моимъ указаніемъ… Прощай!…
При сихъ словахъ, видъ старика началъ темнѣть, дѣлаться неяснымъ, и когда Томъ протеръ себѣ глаза, — старика не было, а на мѣстѣ его — стояли старыя кресла. Томъ хотѣлъ обо всемъ поразмыслить, прилегъ на кровать и заснулъ крѣпко…
Поздно уже проснулся онъ, и нѣсколько минутъ старался вспомнить все, что было въ прошедшую ночь. Наконецъ, воспоминанія его пришли въ порядокъ. Онъ сѣлъ на кровати и обратилъ глаза къ старымъ кресламъ. На сей разъ, конечно, кресла показались ему чудной какой-то фигуры, но на старика ни сколько они не походили.
— Какъ ваше здоровье, милордъ? — спросилъ Томъ, кланяясь кресламъ.
Отвѣта не было.
— Погода, кажется, хороша?
Нѣтъ отвѣта.
— Который шкапъ указывали вы мнѣ, милордъ? Не этотъ ли на право? Посмотримъ!
Томъ всталъ, отворилъ шкапъ и увидѣлъ въ немъ бутылку. Она была пустая и изъ нея пахло ромомъ, что заставило Тома покраснѣть; но вотъ какой-то истасканный бумажникъ. Онъ пустой, да въ немъ письмо..
Едва прочиталъ Томъ письмо, какъ вспрыгнулъ отъ радости, и оборотясь къ кресламъ, сказалъ:
«Покорнѣйше благодарю, милордъ!» Слова сопровождались низкимъ поклономъ. "Теперь я почти женатъ, и повѣрьте, что когда точно женюсь, то обобью васъ снова, поставлю за конторку и стану сидѣть на васъ… Вы у меня будете въ такой почести…
Томъ одѣлся наскоро и сошелъ внизъ. Гордо и внимательно глядѣлъ онъ теперь на все, какъ будто все уже принадлежало ему, думалъ даже, что потъ тутъ надобно починить, тамъ передѣлать, здѣсь поправить… Но едва подошелъ онъ къ конторкѣ, какъ чуть не остолбенѣлъ: ранній гость, брюнетъ, былъ ужь тутъ, веселый, разодѣтый, разговаривалъ со вдовушкой и игралъ ея перчаткой! — Томъ опомнился, подошелъ ко вдовушкѣ, и сказалъ ей тихо: «Г-жа Вилліямъ! мнѣ надобно бы сказать вамъ нѣсколько словъ.»
Вдовушка вышла съ нимъ въ ближнюю комнату. Томъ тщательно затворилъ двери.
— Вы, сударыня, хотите отдать руку вашу, вотъ тому человѣку, что стоить тамъ, подлѣ конторки и называется Джинкинсъ?
"Какъ, сударь!
— Вы хотите выдти за него — я знаю!
"Да, еслибы и такъ?
— Ну, такъ, читайте-же!
Томъ подалъ письмо, найденное имъ въ бумажникѣ, и вдовушка прочитала слѣдующія ужасныя слова:
Г-нъ Джинкинсъ, вы плутъ и мошенникъ. Вы увѣрили меня, что скоро женитесь на г-жѣ Вилліамъ, что все тотчасъ продадите и заплатите мнѣ карточный долгъ, и то, что вы у меня запили. А теперь ужь другое поете — подождать, и что вамъ надобно сперва пріучить къ себѣ корову, а потомъ доить ее. Даю вамъ сроку на двѣ недѣли: если въ это время вы не женитесь на г-жѣ Вилліамъ, и не будете хозяиномъ гостинницы Чернаго Быка, такъ готовьтесь въ тюрьму.
— Что скажете, сударыня — спросилъ Томъ, когда вдовушка кончила чтеніе.
Вдовушка хотѣла отвѣчать, но не могла, и почла за лучшее упасть въ обморокъ. Пока была она въ обморокѣ, Томъ высморкался, прокашлялся, и приготовился говорить.
— Что скажете, сударыня? — заговорилъ онъ, едва вдовушка опомнилась.
"Ахъ! я несчастнѣйшая женщина!.. Джинкинсъ!.. Злодѣй!.. Какъ осмѣлится онъ показаться мнѣ на глаза…
— И не надобно! Прочь его..
"Ахъ! да, какъ же отъ него отвязаться!
— Просто, вытолкать.
"Да, какъ вытолкать!
— Препоручите мнѣ.
"Сдѣлайте милость! Возьмите на себя такой трудъ… Томъ взялъ бичъ и вышелъ къ Джинкинсу.
— Возъ, сударь, письмецо, которое вы нечаянно потеряли, и которое г-жа Вилліамъ приказала вамъ отдать.
Джинкинсъ взглянулъ на письмо и поблѣднѣлъ.
— Я не знаю, сударь, какъ вы смѣете…
Томъ хлопнулъ бичемъ.
"Г-жа Вилліамъ препоручила сказать вамъ, чтобы вы убирались отсюда, и никогда не смѣли появиться…
— Какъ вы смѣете…
Томъ опять хлопнулъ бичемъ.
"Благоволите же убираться къ чорту!
— Это слишкомъ! Я хочу ее видѣть самъ!
И онъ бросился къ комнатѣ, гдѣ была г-жа Вилліамъ. Томъ захлопалъ бичемъ, и Джинкинсь, бѣгая отъ него, добѣжалъ до выхода. Томъ отворилъ двери, хлопнулъ бичемь еще, и Джинкинсъ выпрыгнулъ на улицу.
— Теперь, м. г., счастливый вамъ путь! Прошу на свадьбу!
Низко поклонился Томъ, затворилъ дверь, и пошелъ ко вдовушкѣ.
— Все кончено, сударыня. Онъ уже не явится болѣе!
"Ахъ! какъ я вамъ благодарна… Но, все кончилось и для меня… Сердце мое навсегда отказывается отъ любви!…
Да, всякое ли слово сдерживается? Женщинѣ отказываться отъ любви, и когда Томъ оказалъ такую важную услугу, и потомъ былъ такъ нѣженъ, скроменъ, почтителенъ…
Вы угадываете заключеніе повѣсти и не ошибаетесь. Черезъ мѣсяцъ, за конторкою въ гостинницѣ Чернаго Быка важно и весело сидѣлъ нашъ знакомый Томь Смартъ, въ зеленой курткѣ, нанковыхъ панталонахъ и сапогахъ съ отворотами, а г-жа Вилліамъ перемѣнила названіе вдовушки на имя его супруги….[1]
- ↑ Полагаемъ достаточнымъ для образчика того, что здѣсь передали мы читателямъ изъ похожденій Пиквика и друзей его. Приключеніямъ съ ними, самымъ разнообразными, счета не было, но желающихъ знать все подробно и вполнѣ, отсылаемъ къ Англійскому подлиннику, или къ переводамъ Нѣмецкому и Французскому, которые оба очень хороши, и даютъ достаточное понятіе о подлинникѣ. Пер.