ПОХОДНЫЯ ЗАПИСКИ ЖЕНЫ КАЗАЧЬЯГО ОФИЦЕРА
Въ 1870 году мнѣ пришлось въ первый разъ отправиться съ мужемъ въ отрядъ, въ Киргизскую степь. Какъ забилось мое сердце, когда принесли открытый листъ дававшій возможность добраться на обывательскихъ лошадяхъ до города Петропавловска. Чего ни перечувствовала я, собираясь въ дальній путь. Мнѣ казалось что я навсегда разстаюсь съ родиной и всѣмъ дорогимъ и близкимъ… Вечеромъ 31го апрѣля мы выѣхали изъ Омска. Знакомые проводили насъ до Мельничной (первая станція отъ города). 5го мая мы пріѣхали въ Петропавловскъ… Тяжелое впечатлѣніе произвелъ онъ на меня. При въѣздѣ на каждомъ шагу встрѣчались люди съ печальными лицами, попадались еще тлѣющіе дома. На одной изъ улицъ, самыхъ зданій какъ не бывало, уцѣлѣли однѣ печи, да кое-гдѣ, качаясь, скрипѣли ворота, будто жалуясь на постигшую ихъ участь. Мѣстами горько плакали оставшіяся безъ крова женщины.
Квартиру отвели намъ у богатаго казака. Мы застали здѣсь страшный безпорядокъ: увязанные ящики на дворѣ, сложенные тутъ же узлы, въ комнатахъ совершенная пустота.
— Не собираетесь ли вы уѣзжать? спрашиваю встрѣтившую меня въ сѣняхъ старушку.
— Куда, матушка-барыня, ѣхать! отвѣчаетъ она. — Развѣ не видишь что дѣлается? Вотъ ужь недѣлю не знаемъ покоя, все пожары, да пожары…
Въ Петропавловскѣ жили наши дальніе родственники съ которыми мы не были еще знакомы. На другой день мы отправились къ нимъ и встрѣтили радушный пріемъ сопровождаемый вѣстью что у нихъ сгорѣлъ домъ и погибло много вещей. Грустная обстановка. Мы должны были пробыть въ Петропавловскѣ недѣлю: здѣсь былъ назначенъ оборный пунктъ нашихъ казаковъ. И уже при насъ было еще шесть пожаровъ.
Купили себѣ пару лошадей. 11го мая выступили наконецъ въ походъ. Походная жизнь первоначально очень мнѣ нравилась. Было на что посмотрѣть: тутъ въ первый разъ я увидѣла киргизскихъ женщинъ. Мы сдѣлали привалъ неподалеку отъ аула; напившись чаю, отправились въ него, мой мужъ, майоръ О — и я. Киргизокъ застали мы за работой: онѣ доили козъ и овецъ. Мнѣ очень страннымъ показалось это занятіе: я никогда не слыхала что можно пользоваться овечьимъ молокомъ… По окончаніи работы, онѣ повели насъ въ свои юрты, сложенныя изъ кошемъ, съ отверстіемъ на верху для дыма и свѣта. Въ одной сторонѣ юрты была набросана солома, на соломѣ лежали козлята и теленокъ. Нечистота и грязь ужаснѣйшая; посреди юрты разложенъ огонь на которомъ грѣлся чайникъ. Явилась цѣлая толпа женщинъ съ любопытствомъ разсматривавшихъ нашъ нарядъ. Я опросила ихъ чрезъ переводчика, гдѣ проводятъ они зиму?
— Въ этихъ самыхъ юртахъ, отвѣчали онѣ.
Отвѣтъ ихъ поразилъ меня. Провести зиму посреди голой степи въ кошенной юртѣ казалось мнѣ невозможнымъ. Выходя изъ юрты, смотримъ: небольшая лужа, должно-быть отъ дождя, и въ ней маленькія дѣти. До сихъ поръ не могу вспомнить безъ смѣху какъ они кувыркались въ водѣ, а выскакивая изъ нея, начинали кататься въ пыли и золѣ.
Не мало было интереснаго для меня въ нашей дорогѣ, но не мало было и неудобствъ; часто случалось останавливаться у болотъ и пить воду пополамъ съ грявью, да и ея-то едва доставало на всѣхъ. А зной! Шли мы караванною дорогой, и настоящій праздникъ былъ для васъ когда встрѣчали рѣчку. Еще издали увидишь рѣку, радуешься что вотъ отдохнешь и напьешься свѣжей проточной водицы; а тамъ, глядь… окажется что въ ней вода сладкая. Тутъ намъ помогала лимонная кислота, но все же какое разочарованіе!
Наконецъ мы дошли до Акмуловъ, какъ разъ въ Троицынъ день. Здѣсь знакомые моему мужу акмулинскій городничій съ женой приняли васъ какъ родные, и здѣсь мы пробыли три дня. Купили еще лошадь, хорошенькую, только не объѣзженную, и опять въ путь. Теперь дорога ужь не такъ нравилась мнѣ какъ прежде… Усталость, скука, да бывали и такіе случаи. Не помню какъ называлась мѣстность которою мы ѣхали, пришлось спускаться съ горы, къ тому же еще косогоромъ. Лошади не могли сдержать экипажа, бросились въ сторону; едва я успѣла выскочить, тарантасъ опрокинулся и сломался. Казаки принялись кое-какъ исправлять тарантасъ; я же поѣхала верхомъ на купленной въ Акмулахъ лошадкѣ. Ѣхала благополучно, только когда доѣхали до мѣста гдѣ долженъ былъ расположиться отрядъ, и хотѣла сойти съ сѣдла, казакъ уже подошелъ подержать за узду, вдругъ моя лошадка, которая терпѣть не могла чтобы къ мордѣ ея протягивали руку, на дыбы и давай биться, потомъ понесла. Я едва усидѣла и насилу успокоила ее.
Много было такихъ случаевъ со мной, но весело бывало смотрѣть какъ въ позднюю темную ночь стоятъ телѣги, расположенныя въ каре, у каждой горитъ огонекъ; здѣсь собравшись въ кружокъ сидятъ казаки, слушая сказку, тамъ играютъ на скрипкѣ и на бандурѣ, и пляшутъ; съ другаго конца несутся пѣсни. Да, хорошо бываетъ у васъ въ походѣ, но только вечеромъ. День-деньской едва тащимся шагъ за тагомъ, мучась отъ жары и жажды.
Черезъ три съ половиною мѣсяца пришли мы наконецъ въ Барахудзиръ, конечный пунктъ нашего странствованія. Я ужь обтерпѣлась и не очень горевала когда вмѣсто квартиры отвели намъ какой-то сарай покрытый камышомъ, съ паутиной по всѣмъ стѣнамъ. Но все-таки трудно было привыкать къ жизни какую мы повели въ Барахудзирѣ. Читать нечего, ходить некуда, кромѣ Калмыковъ, которыхъ было очень много въ полуверстѣ отъ Барахудзира: тамъ у нихъ что-то въ родѣ поселенія. Не доѣзжая нѣсколькихъ станицъ до Барахудзира мы познакомились съ калмыцкимъ офицеромъ, проѣзжавшимъ изъ Вѣрнаго на почтовыхъ. Онъ просилъ насъ непремѣнно навѣстить его и познакомиться съ его семействомъ, отъ чего мы конечно не отказались. Два три послѣ нашего прибытія онъ явился въ отрядъ напоминая наше обѣщаніе. Отправились мы и черезъ полчаса очутились у него въ гостяхъ. Сакля изъ глины покрытая жердями, въ четверть одна отъ другой, съ камышомъ поверхъ ихъ, и все это залито глиной; кругомъ садъ съ цвѣтами, дынями и арбузами, и огородъ засѣянный табакомъ; предъ входомъ навѣсъ обвитый тыквами. Насъ встрѣтили мать хозяина, его жена и братъ, и повели во внутренность сакли, раздѣленной тремя перегородками на три комнаты. Самую большую до половины занимали нары покрытыя коврами; въ переднемъ углу маленькій шкафъ съ мѣдными бурханами и кадильницей; все это украшено цвѣтами. Посреди наръ низенькій столикъ, возлѣ него на полу табуретъ, въ средину котораго вдѣлано большое мѣдное блюдо: оно насыпано золой, а вл ней горитъ каменный уголь и грѣется чайникъ. Насъ посадили на нары, предложили вамъ трубки съ табакомъ своего издѣлія (угощенье — отказаться отъ котораго значило бы кровно обидѣть хозяевъ). Потомъ стали набираться въ саклю мущины и женщины. Послѣднія нѣсколько разъ пытались завести со мной разговоръ, что намъ, конечно, не удавалось. Несмотря на все наше желаніе разговориться, пришлось объясняться знаками. На всѣ вопросы я отвѣчала по-киргизски «бильмейду» (не понимаю), причемъ мои собесѣдницы заливались громкимъ смѣхомъ. Нѣкоторыя изъ нихъ съ сожалѣніемъ покачивали головами, повторяя: «буджидо, буджидо» (не знаю, не знаю). Жена вашего хозяина, довольно красивая женщина, подошла къ своему мужу и начала что-то говорить (говорятъ они на распѣвъ): «проситъ идти въ садъ», перевелъ хозяинъ. Я пошла, и тутъ была совсѣмъ осмѣяна. Калмычки смѣялись и надъ тѣмъ что у мена длинное платье, и надъ моею шляпкой, которую впрочемъ онѣ убрали цвѣтами. Стоило вѣткѣ задѣть за шляпку или платью зацѣпиться за кустъ, и поднимался такой громкій хохотъ что несмотря на мою досаду за ихъ безцеремонное обращеніе со мной и за то что онѣ привели въ страшный безпорядокъ мою одежду, я тоже не могла удержаться отъ смѣха. Въ саду я не нашла ничего особеннаго кромѣ цвѣтовъ, какихъ еще не видывала. Я залюбовалась на ихъ красоту, не обращая ни на что вниманія. Между тѣмъ, въ саклѣ приготовили закуску, состоявшую изъ чаю, варенаго, жаренаго и сушенаго мяса, урюку, арбузовъ и дынь. Послѣ угощенія мы отправились домой, пригласивъ къ себѣ хозяина съ семействомъ.
На другой день въ десять часовъ утра явились мои вчерашнія насмѣшницы, и не столько пили чай который я имъ предложила, сколько ѣли сахаръ: положатъ въ чашки кусковъ пять, да еще и такъ грызутъ его вмѣсто хлѣба. Все что осталось отъ угощенія, сахаръ, конфеты, орѣхи, онѣ забрали въ карманъ. Потомъ одна изъ проказницъ подошла къ чемодану и знаками попросила раскрыть его. Я исполнила ея желаніе. Онѣ принялись разсматривать все что тамъ было, примѣряли мои платья и кофты, и не прежде ушли какъ вполнѣ удовлетворивъ свое любопытство.
Недѣли черезъ три послѣ перваго знакомства съ Калмыками, мнѣ пришлось видѣть способъ ихъ лѣченія. Часу въ девятомъ вечера, возвращаясь съ прогулки домой, услышали мы заунывное пѣніе по направленію гдѣ живутъ Калмыки и замѣтили свѣтъ. Пошли туда. Толпа народу что-то окружаетъ. Встрѣтившійся знакомый Калмыкъ, говорившій порусски, ввелъ васъ въ середину круга. Посреди небольшой площадки стоялъ столбъ, на немъ было надѣто колесо отъ арбы (калмыцкая телѣга); все это увѣшано различною одеждой, сверху фонарь, кругомъ тоже фонари; вокругъ столба бѣгаетъ женщина съ распущенными волосами и махаетъ руками. За ней бѣжитъ мущина съ нагайкой. Едва женщина начинаетъ замедлять бѣгъ (видно было что она устала) мущина бьетъ ее плетью.
— Что это такое? спросила я знакомаго Калмыка.
— Баба больна, отвѣчалъ онъ, — въ ней сидитъ шайтанъ.
Я подошла поближе и заглянула въ лицо женщинѣ, когда она поравнялась со мной: она плакала, стараясь заглушить рыданія. Одинъ изъ окружающихъ завывалъ что-то, должно-быть молитву, остальные подтягивали хоромъ. Фонари изъ красной бумаги какъ-то странно освѣщали сцену.
Другая мѣстная сцена. На Святкахъ былъ у Калмыковъ маскарадъ. Сдѣлали двѣ китайскія лодки съ балдахиномъ изъ камышу, обклеили ихъ бумагой, вымазали постнымъ масломъ, внутри лодокъ повѣсили фонари, подъ балдахинъ поставили мущину наряженнаго китайскою женщиной, и лодки понеслись по полю. Дѣло происходило ночью. Красиво было смотрѣть. Всѣ присутствующіе разрядились въ лучшее платье, многіе переодѣвшись женщинами.
Послѣ «гонки» начались танцы, въ которыхъ участвовала вся толпа. Потомъ вся процессія отправилась на поклоненіе какому-то бурхану: все прыгало, пѣло, кричало и кривлялось; лодки какъ будто плыли. Пройдя полверсты остановились у небольшой часовни бурхана, стали на колѣни, и каждый что-то шепталъ про себя. Нѣсколько минутъ продолжалось молчаніе, вдругъ по знаку предводителя всѣ поднялись на шли, и опять началось веселье; явилось нѣсколько человѣкъ замаскированныхъ демонами. Поднялся крикъ, визгъ, хохотъ, и такъ до полуночи…
Почти годъ прожили мы спокойно, тамъ опять походъ: мужа послали съ казаками въ Кульджу на два мѣсяца. Некогда не забуду этого времени! Въ Барахудзирѣ осталось всего сорокъ человѣкъ солдатъ и больше никого. Майоръ Б-- ушелъ съ ротой пѣхоты и взводомъ артиллеріи нз Мазартъ.[1] Нѣсколько разъ проносились слухи что мужа ранили, а кто говорилъ что взяли въ плѣнъ; убили, утѣшалъ третій… Я думала что сойду съ ума. Наконецъ получено извѣстіе. Мужъ пишетъ что отправляется съ двадцатью пятью казаками въ Дабынъ, непріятельскій городъ, для переговоровъ…
Трудно передать въ какое положеніе повергла меня эта новость… Но вотъ новое письмо: все обошлось благополучно, мужъ возвратился въ Кудьджу. Я прилегла отдохнуть отъ тревоги и безсонныхъ ночей, но только успѣла закрыть глаза, слышу въ комнаты торопливо вбѣгаетъ казакъ и останавливается у дверей моей спальной.
— Барыня, матушка, вставайте скорѣе.
— Что такое?
— Не скажу пока не встанете.
Выхожу.
— Ну что такое, говори?
— Таранчи наступаютъ.
Я выскочила на плацъ; тамъ суматоха: всѣ бѣгаютъ, суетяться, складываютъ имущество на площадь къ казармахъ. На вопросъ мой, видно ли Таранчей, отвѣчали что теперь нѣтъ, а полчаса назадъ было видно… Въ послѣдствіи эта тревога оказалась фальшивою. Выстрѣлы точно были слышны, только не непріятельскіе, а наши. Майоръ Б-- съ отрядомъ подходилъ къ Усеку,[2] въ двѣнадцати верстахъ отъ Барахудзира.
Возвратившись изъ командировки и отдохнувъ денекъ, мужъ тоже отправился къ майору Б--. Я проводила его за четыре версты, до Акента, разрушеннаго калмыцкаго городка. Мы ѣхали впереди сотни, я, мужъ и жена ротнаго командира Б--; я ѣхала и плакала, казаки замѣтили это и вдругъ, точно сговорясь, запѣли пѣсню очень подходящую къ моему положенію, и которая какъ будто предсказала то что въ послѣдствіи случилось со мной:
Засвистали казаченьки
Въ походъ съ полуночи:
Заплакала Марусенька
Свои ясны очи…
Не плачь, не плачъ, Марусенька,
Мы возьмемъ тебя съ собою,
Мы возьмемъ тебя съ собою,
Назовемъ тебя сестрою…
Послѣ пѣсни казаки попрощались со мной. «Прощайте, наша добрая барыня! помолитесь за насъ. — Да коли кто не вернется, перешлите наши деньги роднымъ» (я забыла сказать что собираясь въ походъ, казаки принесли мнѣ на сохраненіе около восьмисотъ рублей). Разставаясь съ мужемъ, я сказала что тоже буду проситься у генерала Боллаковскаго въ походъ сестрой милосердія. «Просись», отвѣчалъ онъ, «если генералъ позволитъ, то я буду очень радъ». Мужъ говорилъ это чтобы потѣшить меня, не принимая словъ моихъ за серіозное.
Долго мы смотрѣли во слѣдъ удалявшимся. Становилось темно, пора было возвратиться въ Барахудзиръ.
Между тѣмъ къ намъ стали собираться войска. Пріѣхалъ и генералъ Колпаковскій. Со слезами на глазахъ смотрѣла я на него, когда онъ проходилъ мимо нашей квартиры… "Одно его слово, " думала я, «можетъ принести мнѣ столько радости, или повергнуть меня въ отчаяніе…» Въ нашей квартирѣ остановились сестры милосердія, ѣхавшія въ походъ. Одна изъ нихъ шутя спросила меня, не хочется ли и мнѣ въ походъ? Я отвѣчала что съ радостію пошла бы еслибы позволилъ генералъ.
— Ну такъ я скажу чтобы васъ приняли, отвѣчала она.
И точно въ тотъ же вечеръ, начальникъ штаба прислалъ за мною.
— Правда ли что вы желаете идти съ войсками?
— Правда.
Онъ пошелъ къ генералу; съ нетерпѣніемъ ждала я его возвращенія. Наконецъ онъ явился и объявилъ что генералъ дозволяетъ и желаетъ видѣть меня.
Съ замираніемъ сердца отворила я дверь на другой день часовъ въ 10 утра и вошла въ комнату генерала.
Генералъ принялъ меня ласково и улыбаясь спросилъ, не для мужа ли я собираюсь въ походъ?
— Нѣтъ, ваше превосходительство, — цѣль моя помогая раненымъ и больнымъ.
— Благодарю васъ, и съ удовольствіемъ помогу вамъ исполнить ваше желаніе. Вамъ, я думаю, нуженъ экипажъ и лошадь? Вы поѣдете съ другими сестрами?
— Мнѣ ничего не нужно, отвѣчала я, — лошади у меня есть свои, и экипажъ тоже.
Генералъ еще разъ поблагодарилъ меня и я ушла домой. Въ то время какъ я укладывалась, пріѣхалъ мужъ. Съ удивленіемъ выслушалъ мой разказъ, но не противорѣчилъ. Въ тотъ же день, вечеромъ, отрядъ нашъ выступилъ. Какъ я радовалась, сидя въ повозкѣ, и благодаря Бога что все-такъ не безполезно пройдетъ моя жизнь! Въ первый разъ пришлось мнѣ перевязывать раненыхъ на Алимтѣ[3]. Цѣлую ночь мы ѣхали съ обозомъ, и на разсвѣтѣ пріѣхали на мѣсто сраженія. Тамъ все было уже спокойно, многіе спали… Я бѣгомъ побѣжала къ сотнѣ моего мужа; дорогой попадается казакъ. Спрашиваю не видѣлъ ли онъ мужа?
— Какже, барыня, видѣлъ; они ужь и палатку для васъ распорядились приготовить, да сами-то они что-то больны.
«Раненъ», подумала я, «и мнѣ боятся сказать». Подошла къ палаткѣ: мужъ лежалъ на землѣ, блѣдный какъ полотно. Я наклонилась къ нему, хочу поднять плащъ, которымъ онъ былъ одѣтъ, и боюсь, не рѣшаюсь…
— Ты равенъ? спрашиваю.
— Нѣтъ; послѣ сраженія захотѣлось пить и папился воды изъ колодца, и съ тѣхъ поръ дурнота, колотье и спазмы. Ничего, докторъ обѣщаетъ что пройдетъ. Ступай себѣ по нашимъ раненымъ.
Слава Богу! я боялась смертельной пули… Тотчасъ иду въ юрты, гдѣ лежали наши раненые молодцы, и учусь помогать докторамъ въ перевязкахъ. Сначала у меня кружилась голова при видѣ крови, но это продолжалось недолго, и въ тотъ же день я хладнокровно исполняла свою обязанность. Окончивъ перевозку, осматриваюсь кругомъ. Отрядъ стоялъ на горѣ; подъ горой недавній Таранчинскій лагерь. Юрты, разбросанныя «калы»[4] съ мукой и рисомъ, валяющіеся котлы съ непочатою еще пищей: должно-быть наши побезпокоили Таранчей во время закуски… Скоро мы снялись и пошли къ Чинъ-Чагадзи[5]. Я не хотѣла отставать отъ передоваго отряда, и воспользовалась приглашеніемъ полковника К--, начальника артиллеріи, сѣсть въ его экипажъ, который былъ не занятъ, — самъ полковникъ ѣхалъ верхамъ. Ночевали мы у крѣпости Чинъ-Чагадзи, не доходя до нея версты три; обозъ же нашъ остановился на Алимпту, чтобы дать раненымъ время оправиться. Долго мы съ мужемъ говорили о предстоящемъ сраженіи… Рано утромъ все мигомъ поднялось по тревогѣ, и впередъ. Когда мы подъѣзжали къ крѣпости, началась сильная пальба. Я привстала въ тарантасѣ и смотрѣла съ напряженнымъ вниманіемъ. До сихъ поръ не могу понять что со мною дѣлалось. Выстрѣлы меня не страшили; сколько ни уговаривали меня сѣсть и сидѣть спокойно, я во весь ростъ выпрямлялась въ тарантасѣ и смотрѣла. На крѣпостныхъ стѣнахъ мелькалъ огонь, вились клубы дыма; что-то гудѣло; вотъ солдаты съ крикомъ ура! бросились къ воротамъ…. Штурмъ… Они скрылись въ городѣ.
Вздрогнула я при этомъ крикѣ, и перекрестилась. Ну, думаю, слава Богу! Ужъ если солдаты подошли къ самымъ воротамъ, то крѣпость ваша.
— Ну, барыня, вотъ вамъ и работа поспѣла, сказалъ одинъ изъ солдатъ сидѣвшихъ на козлахъ, указывая рукой на раненаго, котораго несли по близости.
Подошла я къ нему; вижу: голова завязана, лицо все въ крови.
— Чѣмъ это тебя угостили?
— Камнемъ, отвѣчаетъ, — когда мы подбѣжали къ воротамъ насъ такъ и осыпали цѣлымъ градомъ камней. Одинъ и пришелся мнѣ прямо въ голову.
Осмотрѣла я голову: была перевязана, но перевязка сдвинулась, нужно было ее поправить. Скоро мы двинулись въ крѣпость. Всю жизнь не забуду того что я тамъ увидѣла. Люди и лошади валялись по дорогѣ, мѣстами стѣны были облиты кровью; и на землѣ кровь, и на камняхъ и куда ни взглянешь — вездѣ кровь… Только-что мы подъѣхали къ воротамъ, ко мнѣ подбѣжалъ Таранча. Одъ былъ блѣденъ и весь дрожалъ. На рукахъ онъ несъ ребенка, котораго всѣми силами старался сунуть ко мнѣ въ тарантасъ. Гляжу, мимо ѣдетъ казакъ.
— Умѣешь говорить по-киргизски?
— Умѣю.
— Такъ спроси Таравчу чего онъ хочетъ.
— Боится чтобы не закололи его, отвѣчалъ казакъ, разспросивъ.
— Передай ему что Русскихъ нечего опасаться, Русскіе безоружныхъ не бьютъ, а маленькихъ дѣтей и совсѣмъ не трогаютъ.
Таранча повидимому успокоился. Въѣзжаю въ городъ. Брошеная лошадь; подлѣ едва живой человѣкъ; въ нѣсколькихъ шагахъ мертвая молодая женщина, прострѣленная въ грудь. Тутъ подошелъ ко мнѣ Таранча старикъ, слезы катились по его лицу и, сложивъ руки на груди, онъ молча кланялся. У меня было въ карманѣ нѣсколько мѣдныхъ денегъ: я ихъ отдала ему, желая показать тѣмъ что мы скорѣе отдадимъ свое чѣмъ будемъ брать чужое. Старикъ взялъ деньги и вмѣстѣ съ рукой прижалъ къ груди. Тутъ подъѣхалъ мужъ, торопя меня скорѣе идти съ нимъ къ раненому. Мы направились къ телѣгѣ гдѣ лежалъ казакъ весь въ крови. Лицо его было черно, какъ земля; зіяли двѣ раны: одна въ лѣвомъ боку, другая въ груди повыше. Пока мужъ ѣздилъ за мной, его уже перевязали. «Тошно», простоналъ онъ, когда я къ нему наклонилась, «напился бы чего-нибудь кислаго». Я велѣла подать ржаныхъ сухарей, и наложила въ бутылку, потомъ попросила казаковъ донести несчастнаго до мѣста расположенія отряда. Живо изготовили носилки и понесли раненаго въ садъ, гдѣ было приготовлено мѣсто для больныхъ, но черезъ каждые десять шаговъ онъ просилъ дать ему отдыхъ. Я постоянно поила его и прикладывала къ головѣ компрессы. Кое-какъ дошли мы цо рѣки, которая протекала близь сада гдѣ былъ расположенъ лазаретъ. Идти было еще далеко, я пріостановилась отдохнуть подъ тѣнью. Больнаго положила на траву, но онъ должно-быть неловко повернулся: перевязки сдвинулись, черная кровь полилась изъ ранъ. Я снова перевязала его, и намочила голову водою. «Вѣчно буду Бога молить за васъ, матушка барыня, прошепталъ раненый.» — «Не долго тебѣ бѣдный молиться за меня», подумалось мнѣ. Когда мы добрались до лазарета, я спросила его, не желаетъ ли онъ исповѣдаться и причаститься. Онъ какъ-то испуганно взглянулъ Еіа меня… «Да ты мой другъ не бойся, я вовсе не къ тому чтобъ опасность, а чтобы Богъ помогъ тебѣ скорѣе выздоровѣть.» Онъ успокоился и просилъ послать за священникомъ. Послѣ исповѣди больной жилъ не болѣе четверти часа.
Я принялась перевязывать другихъ раненыхъ, что продолжалось до обѣда. Послѣ перевязки пошла было въ свою палатку, но не успѣла дойти до нея, пріѣхалъ докторъ съ требованіемъ «немедленно въ городъ». Лошадь была уже готова, я переодѣлась въ мужской костюмъ и отправилась съ докторомъ. Оказалось много работы. То и дѣло приводили къ намъ раненыхъ Таранчей и Дунганъ, нечего было и думать объ отдыхѣ. Удивительный народъ Таранчи и ихъ женщины. Какія раны доводилось перевязывать! Страхъ глядѣть! а они до того терпѣливы что ни стона, ни вздоха не вырывалось изъ груди! Пришли ко мнѣ двѣ Китаянки: одна уже пожилая, другая молоденькая, лѣтъ, тринадцати, мать и дочь, съ просьбой перевязать ихъ раны: у нихъ были перерѣзаны шеи… «Кто это васъ рѣзалъ?» спрашиваю черезъ переводчика.
— Сами, отвѣчали онѣ, — Таранчи намъ сказывали что Русскіе станутъ мучить васъ, ломать намъ пальцы, рѣзать уши, носъ, такъ чтобъ избѣгнуть мученій мы и думали покончить съ собою разомъ, только не удалось.
Послѣ нихъ привели еще женщину. Я хотѣла осмотрѣть ее, но только-что начала раскрывать грудь, она поймала меня за руку, крѣпко прижала ее къ щекѣ, потомъ указала на окружающій васъ народъ. Она стыдилась… Я попросила солдатъ и казаковъ отойти и отвести въ сторону Таранчей. Оказались двѣ раны двумя пулями на вылетъ! одна вошла въ спину, вышла въ грудъ… Во время перевязки принесли старика, голова у него вся изрублена, а онъ спитъ себѣ какъ ни въ чемъ не бывало, даже храпитъ. Только когда я кончивъ перевязку и вымывъ руки собралась ѣхать домой и еще подошла къ нему, замѣтивъ что фельдшера возятся около него, онъ охватилъ меня за руки и такъ сдавилъ что чуть не переломалъ мнѣ кости.
Солнце уже закатилось когда мы поѣхали домой. Цѣлый день я ничего не ѣла, однако за ужиномъ не могла ни до чего дотронуться, и несмотря на утомленіе долго мучилась ночью, пока заснула: только закрою глаза, такъ мнѣ и кажется что кругомъ меня кровь…
Проснулась я совершенно здоровою, и пошла на перевязку. Тамъ все то же… Послѣ перевязки догоняетъ меня докторъ. «Генералъ желаетъ наградить васъ за труды; что вы желаете: 120 рублей денегъ или медаль?»
— Все что угодно генералу, кромѣ денегъ.
Въ три часа мы выступили изъ Чинъ-Чагадзи, вечеромъ остановились съ отрядомъ за вновь взятымъ городомъ Суйдуномъ, въ садахъ котораго происходило дѣло, продневали, потомъ опять въ путь. Мужъ мой предложилъ мнѣ ѣхать верхомъ, пока не устану. Я согласилась, но что-то задумалась и опустила поводья; вдругъ лошадь моя чего-то испугавшись бросилась въ сторону. Удержать ее я не могла, и она помчалась во весь опоръ, а впереди около самой дороги глубокій оврагъ. Прямо на него мчитъ меня лошадь. Кровь застыла у меня въ жилахъ. Но правду говорятъ что лошадь умное животное: на одинъ шагъ не добѣжавъ до оврага, она остановилась. Я воспользовалась минутою, погладила ее и поворотила назадъ… Не могу вспомнить безъ смѣху похвалы казаковъ: «Ай-да барыня! вотъ молодецъ! другой и изъ вашего брата такъ не управится». Еслибъ они звали что я чувствовала въ то время когда «управлялась»! Мужъ посовѣтовалъ мнѣ отдохнуть, взять казака, пустить отрядъ впередъ и дождаться обоза. Такъ я и сдѣлала. Отрядъ уѣхмъ уже далеко, а обоза все не видать.
— Нѣтъ, говорю я казаку, поѣдемъ догонять отрядъ. Когда еще пріѣдетъ обозъ, кто его знаетъ, а оставаться въ степи опасно, вѣдь нѣсколько дней тому назадъ и на обозъ напали два Таранча: ужь когда не боялись двое напасть на обозъ, васъ съ тобою не испугаются.
И пришлось мнѣ семьдесятъ верстъ отхватать верхомъ по жарѣ. Отрядъ остановился въ десяти верстахъ отъ Кульджи, столицы Таранчей. Здѣсь генералъ Колпаковскій поздравилъ войска съ покореніемъ Кульджинскаго ханства и съ окончаніемъ военныхъ дѣйствій. Въ послѣдствіи генералъ фонъ-Кауфманъ пожелалъ меня видѣть; онъ встрѣтилъ меня очень ласково, разспрашивалъ о моемъ походѣ, о неудобствахъ которыя я должна была перенести.
— Я желалъ бы подарить вамъ одну вещицу на память прибавилъ онъ и подалъ мнѣ хорошенькіе часы.
Теперь мы съ сотней въ Сайдунѣ, и я съ нетерпѣніемъ ожидаю смѣны нашей сотни и возвращенія въ нашъ родной Омскъ.