Историки должны сознаться, что никогда дотоле Европа не представляла столь великого враждебного союза сильных держав против одной Франции. Россия, Англия, Австрия, Пруссия, Швеция, Испания, Португалия, а впоследствии Бавария и все германские князья всеми способами устремились совокупно ниспровергнуть с высоты величия страшного императора французов, устремились отмстить ему за возвеличение Франции на степень сильнейшей монархии в ущерб европейских держав. Франция едва ли была в состоянии с своими слабыми союзниками: Данией, Неаполем и Рейнскими областями, бороться, противу сильных врагов, соединившихся для нанесения ей гибельного удара. Единственная надежда оставалась для нее на гений Наполеона, который до кампании в России творил чудеса, но после московской ретирады значительно утратил силу своего очарования.
Общая польза политической свободы оживляла союзников. Прежняя ненависть между враждебными некогда нациями исчезла. Австрия, Пруссия и Россия соединились неразрывной дружбой. Россия, исполнив великое дело союза семи держав, явилась более всех уступчивой. Император наш подчинил свои войска и генералов начальству вождей австрийских, прусских и наследного принца шведского. В общей пользе государи почитали свои народы за один, соплеменный, и перемешали войска; от этого самого воины должны были соревновать друг перед другом, и всякая победа или неудача относилась ко всем, а не к одному народу; государи чрез то были столь совокупны, что ни один не мог отделить своих войск или заключить с неприятелем особенных условий: это первый пример в истории. — Вследствие такого распоряжения, граф Ланжерон и барон Остен-Сакен, с своими отдельными корпусами, стали под начальством прусского генерала Блюхера. Прусский корпус генерала Клейста поступил в команду Барклая-де-Толли, а другой корпус генерала Бюлова находился под начальством наследного принца шведского. Все союзные войска были подчинены австрийскому генерал-фельдмаршалу, князю Шварценбергу.
Наша Силезская армия, под начальством главнокомандующего генерала Блюхера, состояла из корпусов графа Ланжерона и барона Остен-Сакена, в которых считалось до 80 000 войска, да из прусского корпуса генерала Йорка в 30 000; всего в нашей армии было до 440 000. Перед нами находились французские корпуса у Левенберга, Бунцлау, Цитау и около Штольпена.
Наполеон был почти окружен союзными войсками: с левого фланга угрожал ему крон-принц шведский с 90 000 армией, в тыл мог ворваться к Дрездену князь Шварценберг из Богемии с 160 000 у а впереди стоял Блюхер. Наполеон, предположив себе центральное действие, противопоставил крон-принцу армию в 10 000, Блюхеру 80 000, на границе Богемии 10 000, а сам, с остальными 50 000 лучшего войска, оставался в центре. Чувствуя слабость свою, он, казалось, принял оборонительное положение и надеялся воспользоваться оплошностью какой-либо из окружающих частей союзных войск, чтобы с помощью сильного резерва разбить ее. Вместо этого, кажется, он мог бы оставить против Берлина 60 000, для безопасности фланга, другие 60 000 оставить в Лаузице, для охранения центра, а самому с остальными устремиться от Дрездена в Богемию идти к Праге и перенести театр войны во владения своего тестя, но, конечно, Наполеон полагал за лучшее то, что предпринял: он позволил соединиться российским корпусам с австрийскими для составления сильной армии, и, не беспокоясь о своем тыле в Дрездене, думал сперва разбить Блюхера, который казался ему слабее прочих, но предположение его не удалось, и он остался стесненным в своей центральной позиции.
27 июля весь корпус графа Ланжерона выступил на биваки близ с. Пильцен. Все оживились новым стремлением к войне. Солдаты, освежившись силами, украсившись новой одеждой и оружием, готовы были с весельем и бодростью идти на брань за славу царя и за свободу Германии. Всё зашумело, зазвучало войной; биваки задымились. Главнокомандующий российскими войсками генерал Барклай-де-Толли отдал по армиям строгий приказ о военном порядке в биваках, на марше и в сражениях. Он обещал нам важнейшие события, если только употребим последние усилия для сокрушения общего врага Европы. Впрочем, всего можно было надеяться. Время перемирия употреблено союзниками с великой пользой и благоразумием. Попечения монарха о войске обязывали каждого солдата с пламенным усердием жертвовать своей жизнью для его славы и для пользы России.
На другой день перешли мы за Швейдниц, верст 10, на биваки у с. Яурник, на то место, где стоял наш авангард во время перемирия. Биваки были обширны. Корпус графа Ланжерона, почти до 50 000 войска, занимал в боевой позиции пространство около трех верст. К вечеру веселый шум, музыка и песни раздавались в биваках по всем линиям и тешили воинов; заходящее солнце скользило лучами по смертоносной стали русских штыков и золотило страшные жерла пушек, устремленных на неприятелей; часовые гордо расхаживали при своих постах, между тем как товарищи их в беспечности отлеживались под шалашами, будучи уверены в несомнительном успехе, ибо видели крепость сил всеобщего вооружения. Уже смелее стали говорить о Наполеоне, о французах, которых почитали теперь школьниками против себя в воинском искусстве. Сами жители любовались грозным ополчением союзников; не упуская нигде случая поживиться, они, особенно немочки, во весь день посещали наши биваки, разнося табак, булки, ягоды, и животворный шнапс, или картофельную водку. По закате солнца, с наступлением мрака, и при свете луны картина воинского стана была прелестнее: после громкого такта барабанов и удара заревой пушки всё утихало и предавалось покою; только бивачные огоньки мелькали, и часовые вокруг стана пускали голосистые отзывы. Казалось, луна осыпала снотворным маком отягченные вежди воинов: иным грезились кресты и чины, другим прибыльная поживишка, а некоторым беспокойное предчувствие являло близкую смерть…
29 июля, в день окончания перемирия, последовало от австрийского императора объявление войны Наполеону. В следующий день, 30-го числа, российская гвардия, 1-й и 2-й корпуса пехоты с кавалерией графа Палена и с прусским корпусом Клейста, под начальством графа Витгенштейна, пошли в Богемию для соединения с австрийцами. Наша Силезская армия четыре дни стояла на месте.
31 июля, в корпусе графа Ланжерона расстреливали с приличной церемонией двух военных преступников, польского ксенза и еврея, за то, что они скрыли и умышленно упустили французского кабинет-курьера, проезжавшего с важными бумагами от поляков, из герцогства Варшавского, к Наполеону во время перемирия; ксенз дал ему у себя пристанище, а еврей отвозил его, и на границе был захвачен русскими.
Для исполнения приговора нарядили батальон пехоты, который построился в каре, обращенное внутрь; в средину его привели несчастных преступников. Ксенз, высокий пожилой человек, с важным, умным лицом и сединами на голове, среди штыков и ружей приметно был объят страхом, но скоро явился к нему утешитель: другой ксенз, в облачении, с крестом и молитвенником. Этот утешитель начал говорить с ним по-латыни, и по мере того как он говорил, лицо преступника стало изменяться: его бледность обнаруживала ожидание близкой смерти, глаза блестели каким-то огнем, потом наполнились слезами, лицо зарделось краской, и оба ксенза, обнявшись, плакали… Что они думали и говорили между собой, то одним им известно; надлежало покориться жестокой судьбе. Утешитель вспомнил свою обязанность, стал читать в молитвеннике; осужденный потупил глаза в землю и стоял, как бесчувственный. Потом, когда увещатель кончил и стал подносить причастие, осужденный вновь залился слезами… Еще раз они обнялись, смешали свои слезы и простились. — Утешитель поспешил скрыться, а осужденный, бросив взгляд негодования на всё окружающее, казалось, возымел бодрость; на лице его было написано тихое отчаяние и тайная робость.
Бедный еврей тут же, в кругу лихих Москалей, представлял жалкую фигуру. В продолжение того, как осужденный ксенз приготовлял душу свою для разлуки с грешным телом, осиротевший еврей стоял в одиночестве ни жив, ни мертв, всеми оставленный и подверженный насмешкам окружающих. Однако и он нашел сам в себе утешение: сложив руки крепко у груди и подняв глаза к небу, стал качаться с ноги на ногу и бормотать свою молитву к Адонаи, проливая токи слез, но этой молитве не было бы конца. Солдаты потащили его за рукав и велели идти вслед за ксензом.
Осужденных провели на месте казни, за роковым столбом, вокруг ямы, приготовленной для их истления, и тем дали им почувствовать — вечный покой…
2 августа прошли мы верст 5 к м. Стригау. Барон Остен-Сакен с своим отдельным корпусом занял Бреславль, откуда французы едва успели убраться, занявшись хозяйственными исправлениями. Они из завоеванного в Силезии сукна успели сшить себе 10 000 мундиров и заторгованный в окрестностях нашими комиссионерами скот для мясной порции перекупили рублем дороже.
Союзники первые начали военные действия, желая предупредить французов в занятии нейтральной земли. Главнокомандующий наш, генерал Блюхер, хотел, как возможно скорее, очистить Силезию от врагов и пощадить подданных своего государя от разорения.
Силезская армия занимала пространство от Швейдница до Бреславля на 60 верст: корпус графа Ланжерона у Стригау составлял левый фланг; барон Остен-Сакен с своим корпусом в Бреславле вел правый фланг, а прусский корпус генерала Йорка шел в средине, чрез Кант к Яуру.
4 августа, в час по полудни, корпус графа Ланжерона пошел от Стригау влево и расположился на биваки, не доходя мест. Болкенгайн. Во весь переход, 15 верст, мочил нас дождь. Главная квартира Блюхера с пруссаками находилась в Яуре, а баронь Остен-Сакен перешел в Неймарк.
Французский генерал Лористон занимал перед нами своим корпусом войск Гольдберг, а маршал Ней находился в Лигнице. Блюхер намерен был атаковать неприятельский авангард за Яуром, но он успел отретироваться. Лористон пошел к Левенбергу, а Ней к Генау.
6 августа корпус наш, оставив Болкенгайн влево, пошел к м. Шенау. На пути встретился нам в горах романического вида древний замок Швейнгауз, графа Хийоса. Переход при ясной погоде был веселый: разнообразные виды гор, покрытых лесом, долинки с селениями, речки и холмы представляли на каждом шагу живописные ландшафты, только всё было пусто, нигде не видно живых существ, ни коровки, ни овечки, кроме одних воинов, гремящих оружием, несущих с собой гибель и опустошение. — Пройдя верст 15, стали мы на биваки в двух верстах от мест. Шенау.
По небольшим переходам и частым дневкам заметно было наше осторожное, медлительное шествие. До этого времени еще мы не встречались с неприятелями, которые со всей вежливостью уступали нам места без драки. Генерал Блюхер с пруссаками находился в Гольдберге, а барон Остен-Сакен в Лигнице. Силезская армия сблизилась по линии р. Кацбаха на пространство 40 верст.
В следующий день начались у нас военные действия. С 4 часов утра мы тронулись в поход. Влево от Левенберга стали приближаться к р. Боберу и услышали впереди канонаду; наконец увидели авангард свой в работе с неприятелем; мимо нас казаки провели 60 пленных французов в новых мундирах. Мы с ними поздоровались как с старыми знакомцами; они, усмехаясь, шли бодро и весело.
Генерал Рудзевич, командовавший у нас авангардом, перешел р. Бобер у сел. Цобтен, и, встретив отряд французов Макдональдова корпуса, стал теснить его; он даже погнался за ним до сел. Галь, близ которого встретил другую колонну, ретирующуюся от Лана к Левенбергу. Генерал пустил на нее тептярских и украинских казаков, которые весьма удачно атаковали французов и отбили у них 300 человек в плен и 40 фур обоза со скотом, но как это случилось почти в виду Левенберга, где находился с войсками генерал Лористон, то он тотчас поспешил в подкрепление атакованным и стал в свою очередь теснить авангард Рудзевича, выставляя против него сильные батареи, тогда генерал наш отошел опять к Цобтену и переправился через р. Бобер — в этом деле мы его застали. Еще колонны неприятельские форсировали; стрелки и уланы французские преследовали наших стрелков к речке, но увидев с фланга у себя грозные силы корпуса графа Ланжерона, остановились. Приятно любоваться со стороны подобной дракой, которая более походила на полевую охоту, нежели на сражение. Вид прекрасный: в небе тучи, иногда и дождь с громом, а внизу пушечная и ружейная стрельба; между тем скачут зайцы, и казаки ведут пленных.
Блюхер с пруссаками против Левенберга действовал решительнее и заставил французов уйти. Маршал Ней от Генау хотел было пробраться к Левенбергу, но, встреченный тремя бригадами пруссаков, отошел ночью к Бунцлау. Барон Остен-Сакен перед Генау встретил корпус Мармона, с которым завязал жаркое дело и принудил его отступить к Томасвальдену.
К вечеру настала глубокая тишина; только пороховой дым, в виде тонкого облака, расстилался над местом перестрелки. С наступлением мрака зажглись в мокрой траве сырые костры бивачного огня. Нашей роте досталось стать на гороховой ниве, которую канониры мигом очистили для себя и для лошадей.
Слабость сопротивления французов при первой встрече обнаруживала их бессилие; однако в некоторых случаях они оказывали довольно упорства, и потому успех наш зависел теперь от искусства генералов.
На другой день войска целое утро стояли на месте. Французы занимались погребением убитых вчерашнего числа товарищей своих, потом, в 10 часов до полудня, построились в колонны, стали маневрировать и отступали в виду нашем за речкой в добром порядке. Пехота шла тремя колоннами, в каждой от 16 до 20 дивизионов; кавалерия по флангам пехоты также шла тремя колоннами, по 6 эскадронов в каждой; артиллерии между колоннами было не более 20 орудий. Французы отступили к Левенбергу; авангард наш пошел за нами без натиска, а мы остались дневать на месте.
Барон Остен-Сакен снова атаковал маршала Мармона и заставил его уйти за р. Бобер; французы, отступая, взорвали свои окопы при Бунцлау и разрушили мосты. Граф Ливен с русскими занял ввечеру город.
Наполеон оставил Дрезден 3 августа, и 4-го числа с гвардией вступил в Бауцен, а 6-го в Герлиц. Не знавши точно о движении большой армии союзников, он сделал на границе Богемии, от Цитау, рекогносцировку, причем удостоверился, что русские с австрийцами, пошли к Праге, прикрываясь реками Эльбой и Изером, но что армия Блюхера оставалась отдельной для прикрытия Силезии. За большой союзной армией ему далеко было идти к Праге хотя бы прямой дорогой от Цитау (около 120 верст), а Блюхер находился у него перед глазами, поэтому, кажется, он и решился разбить сперва Блюхера, а потом напасть в тыл союзников большой армии, но при своей охоте драться с пруссаками, Наполеон не рассчитал того, будет ли Блюхер иметь охоту отвечать ему.
9 августа, до 11 часов утра у нас всё было спокойно, как вдруг прибытие Наполеона в Левенберг всех потревожило. Он тотчас приказал наводить мосты на р. Бобере и переправляться войскам. Блюхер ночью хотел было атаковать Левенберг по ту сторону Бобера, но французы предупредили его. Они стали теснить нас по всей линии и устремлялись наиболее в центре против пруссаков, имея к ним более ненависти. Корпус графа Ланжерона почти целый день держался на месте. Французы наступали сильно. Три полка, под распоряжением шенерала Капцевича, удерживали левый фланг; генерал Рудзевич стал по дороге, правее к м. Шенау. Уже по полудни войска наши стали отступать от превосходных сил неприятеля. Наша рота артиллерии не была в действии, и я поехал вперед, смотреть на сражение. Точно можно было любоваться увертками ловких стрелков; их маневры беспрестанно изменялись по местоположению. То перебегали они из куста в куст, то прятались за камень, стреляли из-за дерева. Французы отличались проворством, а наши — отвагой и бесстрашием. Я стоял на горке между эскадроном драгунов и двумя конными орудиями; впереди, во ста саженях, стояла цепь наших егерей, которые вели перестрелку на открытом месте с французами, наступавшими из леса. Вдруг справа из под горы выскочила сотня красных уланов: с саблями в руках они устремились на наших егерей, стали рубить их и взяли несколько в плен, уведя под гору, но там украинские казаки переняли их и отбили. Оставшиеся егери сбегались в кучу и отстреливались; некоторые выстрелы их были удачны: уланы на всем скаку валились с лошадей, но другие, врезавшись в толпу, валяли егерей, которые, избегая сабельных ударов, сами падали на землю и после поднимались. Досадно было видеть успех французских уланов; я не утерпел сказать драгунам: «Братцы! что вы смотрите? ударьте!» Они зашевелились и поскакали на оставшихся рубак неприятельских, которые, наделавши кутерьмы, ускакали под гору. Один улан попался между драгунами и, несмотря на свою искусную отмашку саблей во все стороны, был изрублен твердыми палашами. Между тем, из леса впереди вышла густая колонна пехоты французской против наших егерей, которые стали уходить. Драгуны бросились к этой колонне, но были встречены градом пуль и обратились вспять, оставив несколько на месте, попадавших с лошадей. Тут из конных двух орудий наших пустили гранаты в ту же колонну неприятельскую, однако она подвигалась вперед и стала осыпать нас пулями. Заметив, что тут стоять жарко и неловко, я отретировался с честью, не желая жертвовать собой даром.
В следующий день ретирада наша продолжалась, и надежда нас обманула: вместо того чтобы идти вперед, мы стали отступать. Оставшиеся жители селений, чрез которые мы проходили, смотрели на нас очень угрюмо и, казалось, весьма негодовали. Нас утешало по крайней мере то, что большая союзная армия могла легко овладеть Дрезденом, если б мы успели оттянуть за собой Наполеона с войсками.
Наша рота артиллерии поступила в резерв; мы, соединившись с пруссаками, прошли чрез Гольдберг даже до Яуера, сделавши около 30 верст перехода, и стали на биваки в трех верстах от этого местечка. В прусском обозе много было женщин-маркитанток с шнапсом, и пригожих прачек. Огромные фуры Пруссаков, в четыре лошади, с побрякушками, едва двигались от тяжести балласта: кажется, они много возят лишнего. Счастье их, что французы не имели партизан, для которых была бы хорошая пожива около этих фур.
Авангард наш отступил к Гольдбергу, перед которым расположились соединенно корпуса графа Ланжерона и Йорка. Барон Остен-Сакен отдельно, в 15 верстах от нас, занимал Лигниц.
11 августа весь резерв наш потревожили с двух часов ночи и велели опять идти к Гольдбергу. Тут завязалась жаркая сшибка. Соединенный авангард русских и прусских войск защищал город. Французский генерал Лористон усиливал нападение; он уже занял по сю сторону реки, правее города против нас, высоты, покрытые лесом. Граф Ланжерон, пользуясь местоположением по сю сторону Гольдберга, твердо держался и опрокидывал все усилия неприятелей. Тут наиболее отличалась 7-я пехотная дивизия. Пруссаки, вправо от нас, отделялись большой лощиной или долиной речки, текущей к городу, по которой, в предместье, наши и прусские стрелки вели жестокую перестрелку с французами, занимавшими город. За лощиной, на горе, неприятель выставил батарею и стал сбивать пруссаков, против которых вскоре вышли из леса пехотные колонны, но пруссаки поправились, ударивши своей кавалерией на французские колонны, которые обратились вспять, причем первые многих порубили и отхватили в плен всю цепь французских стрелков. В лощине две прусские колонны пехоты сцепились на штыки с французами и погнали было их к городу, но батарея неприятельская остановила пруссаков, пустив с горы во фланг им несколько выстрелов картечью; потом кавалерия французская рубила и гнала рассеянные две колонны эти, покуда не встретилась с прусской кавалерией, остановившей ее стремление. Таким образом разного рода войска, поддерживая нападение и отступление своих, с обеих сторон представляли любопытное, но вместе с тем и гибельное зрелище на правом фланге нашем, где неприятель наиболее усиливался. Наконец пруссаки отступили с немалым уроном, и в два часа пополудни жаркое дело превратилось в простое арьергардное. Левый фланг корпуса графа Ланжерона, удержавшийся на месте, стал отступать после всех. Нашу роту артиллерии водили с места на место в позиции, однако ей не удалось сделать выстрела. К вечеру мы остановились для прикрытия разбитых, и на ночь сами отошли к высотам Яуера, не доходя 6 верст до местечка. Мимо нашей батареи проходило множество раненых пулями и порубленных прусских ландверов. Жаль было смотреть на обезображенную ранами их юность, на нежные и бледные лица этих детей, шедших умирать за отечество с мужеством взрослых.
Следующий день обошелся без выстрела. С полудня мы вдруг отступили за Яуер к с. Гросс-Розенберг, 10 верст. Авангард остался на месте.
Наполеон заметил, что Блюхер избегает с ним сражения, и опасаясь чтобы союзники в отсутствие его не успели занять Дрездена, еще 10-го числа обратил гвардию назад, а в следующий день, 11-го числа, взял еще корпус Мармона и кавалерию Латурь-Мобура; сам же с маршалом Неем отправился в Дрезден. Итак, против нас осталось опять не более 60 000, под начальством Макдональда.
Слухи пронеслись, что государь император наш принял звание генералиссимуса над всеми союзными войсками; генерал Моро определен к нему начальником штаба, а Жомини дежурным генералом. Союзных войск за Эльбой, против Дрездена, собралось до 230 000. Превосходство наше было очевидно, и гибель французской армии еще раз почитали мы неизбежной.
По бездействию стоящих против нас французов, Блюхер заметил отсутствие Наполеона и возобновил наступательные действия. Пополудни дивизия пруссаков прошла мимо нас вперед, после чего приказано было и нам следовать за ними. Мы прошли городок Яуер церемониально, с барабанным боем и музыкой, как будто в предзнаменование близкой победы, и расположились в боевую позицию на высотах перед с. Геннерсдорф. По слухам, французы вовсе отступили к Дрездену, но действительно они стояли еще по сю сторону Гольдберга и занимали Лигниц.
14 августа с самого утра погода была пасмурная, и во весь день косой дождь, шедший против нас, растворил большую грязь; речка Блезе, протекавшая перед нами чрез сел. Геннерсдорф, наполнилась водой, которая поднялась и во всех прочих реках. Несмотря на столь дурную погоду, неприятель с 7-ми часов утра стал наступать на корпус графа Ланжерона, чрез Геннерсдорф и по горам против левого фланга. От Гольдберга французы устремились к Яуеру тремя колоннами; Лористон шел большой дорогой и авангардом против нас занял Геннерсдорф; Магдональд и Сугам, по тому же направлению против пруссаков, правее нас, перешли по сю сторону речек Нейссе и Кацбаха; из Шенау генерал Пюто с дивизией послан был чрез горы, мимо нашего левого фланга, к Яуеру, чтобы ударить в тыл наш. Корпус графа Ланжерона находился ближе пруссаков к французам, а потому они и напали прежде на нас. Мы занимали довольно хорошую позицию. На правом фланге, на высокой горе поставили нашу легкую роту артиллерии, но тут следовало бы поставить батарейную, потому что во время действия наши небольшие ядра не могли с горы перелетать на ту сторону речки и отвечать французской батарее, которая бросала в нас гранаты из своих гаубиц довольно метко. Впереди нашей батареи, под горой, находились егери, которые вели перестрелку с французами, засевшими в лесочке, по ту сторону речки Блезе. За нашей батареей стояла пехота 10-го корпуса, простираясь колоннами до центра, где против Геннерсдорфа находился 6-й корпус князя Щербатова и впереди его, на кургане, батарейная рота артиллерии, прикрытая стрелками. В резерве стояла кавалерия генерала Корфа. Центр наш был открыт и довольно слаб. Левый фланг, занимаемый полками 9-го корпуса, под начальством генерала Рудзевича, примыкал к лесистым высотам, от вершины р. Блезе до сел. Мёнхвальд. Французы начали атаку на левый фланг, пробираясь лесом, но местоположение способствовало генералу Рудзевичу держаться с упорностью; тогда они устремились против нашего центра: поставили по обеим сторонам Геннерсдорфа батареи и стали сбивать наших. Под прикрытием этих батарей неприятельские колонны стали выходить из селения и шли прямо на курганную батарею. В это время наша рота открыла канонаду, но ядра не могли делать вреда неприятелям по причине высоты горы и отдаления; французские же гранаты разрывались на самой батарее нашей весьма хорошо, только неудачно, не убив у нас ни одного человека и ни одной лошади. От сильного дождя неловко было стрелять из ружей, а для штыков была бы потеха, но к полудню французы так усилились, что заставили центр наш отступать, а за ним и мы стали спускаться с горы, получая вдогонку гаубичные гостинцы. Только не успели мы отойти сажень сто, как нам велено было опять подняться и стать на прежнее место, потому что французы остановились. В это время (в 2 часа пополудни) пруссаки от Яуера стали теснить корпус Макдональда. Мы с горы своей видели сквозь дождь вправо неприятельские колонны и между ними батареи, медленно отступавшие, за которыми подвигались пруссаки, производя сильную канонаду. На гору к нам приехал граф Ланжерон. Французы корпуса Лористона, бывшие против нас, ушли опять в Геннерсдорф и ограничились пустой перестрелкой с нами, которая от усилившегося дождя почти прекращалась. Но вдруг увидели мы, что неприятельские колонны Макдональда стали поспешно уходить, а прусские подвигались к ним ближе и ближе. Граф Ланжерон, смотря на это, сказал стоявшему при нем генералу Веселицкому: «Ma foi, они бегут!» — и тотчас послал адъютанта к князю Щербатову, чтобы он наступал на Геннерсдорф, а нашей батарее велел спуститься под гору и сбивать неприятеля по той стороне речки Блезе. Подполковник Тимофеев тотчас от левого фланга послал меня с 6-ю орудиями. Несмотря на сильный дождь, бивший прямо в глаза, я взял пушки на передки, спустился с горы, и велел канонирам приготовить скоропалительные свечи, потому что фитиль вовсе замок, да и мы все были как обмокшие мыши, по колено в грязи. Французы встретили меня ядрами и высыпали на том берегу речки стрелков. Колонны князя Щербатова, с криком ура! подходили уже к деревне; я, не останавливаясь, шел до самой речки в цепи своих стрелков, потом вдруг завернул орудия, сбросил с передков и сделал залп картечью; неприятельские стрелки тотчас были сбиты, а батарея их снялась и стала уходить. Наши егери бросились через речку, колонны вошли в деревню, и с наступлением мрака не видно стало неприятеля. Полагая его на ретираде, я возвысил свои единороги и пустил в темноте, по направлению большой дороги, несколько гранат, в отмщение гаубицам за давишние их гостинцы.
Промокши до костей и довольно понатрудившись, я с артиллерией на ночь отошел опять на гору. Солдаты корчились от дождя и холода и голода, проклиная французов, которые заставили их пробыть целый день без кашицы и без отрадного огонька. Я с утра запасся печеным картофелем и держал его в кармане — во время ходьбы он подкреплял меня, а на биваках ночью отогрелся я животворным чаем[1].
Ввечеру узнали мы, что французы на правом фланге искусным действием барона Остен-Сакена и блестящей атакой кавалерии под начальством генералов Васильчикова и Ланского совершенно разбиты: они оставили при Кацбахе множество обоза и 53 орудия, причем один Сумской гусарский полк взял 18 пушек; сверх того досталось нам около 2 000 пленных.
Природа, кажется, и тут вооружилась на французов: если бы не сильный дождь, от которого поднялись все речки, французы не имели бы столько потери, и распоряжения генералов их, заслепляемых дождем и ветром, могли бы быть основательнее, а ружейная стрельба действительнее. Это потерянное французами сражение показывает, как опасно предпринимать военные действия в дурную погоду. Правда, что при беспорядках стихий можно нанести зло неприятелю оружием, но не менее того придется и самому потерпеть, а в случае неудачи и вовсе расстроиться.
Таким образом неожиданно мы одержали победу. Обе враждующие армии шли одна на другую, столкнулись, и хотя сначала французы имели выгоду, но левый фланг их слишком беспечно был оставлен без прикрытия кавалерией, с которой генерал Себастьяни отстал; наконец, при содействии дождя и разлития рек, французы, встретив сильное сопротивление и будучи схвачены нашей кавалерией, потеряли весь левый фланг, после чего должны были обратиться в бегство. Сражение это названо Кацбахским.
Замечательно, что в тот же самый день большая союзная армия подступила к Дрездену, и, заняв все предместья, едва не овладела городом; Наполеон с гвардией и прочими войсками весьма некстати подоспел, очистил предместья и заставил отойти союзников в позицию.
С рассветом следующего дна началось у нас преследование кавалерией в авангарде, под начальством генерала Рудзевича. Погода продолжалась одинаковая: дождь и ветер, грязь и слякоть увеличивались, от чего лошади весьма изнурились, а люди с ног до головы были захлестаны грязью и мокры. Несмотря на это, мы с удовольствием проходили места, которые занимал неприятель; каждый обломок оружия или лоскут мундира были интересны, ибо означали беспорядок, с каким враги бежали от нас: ружья, сумы, опрокинутые ящики, повозки, ядра, кивера ежеминутно нам встречались на грязном пути. В местах, где неприятель удерживался на ретираде, валялись убитые люди и лошади. Это явление напомнило нам путь бедственного бегства французов из России от Вязьмы. Казаки мимо нас беспрестанно прогоняли пленных, от 20-ти до 100 человек, и говорили нам, что целые колонны и каре, от замокших ружей будучи не в состоянии держаться против нашей кавалерии, сдавались в плен и с пушками; прусские черные гусары отхватили целый батальон с штаб- и обер-офицерами, а Киевский драгунский полк генерала Эммануеля взял одно каре и пять пушек. Вскоре за этим известием прогнали мимо нас действительно более тысячи пленных.
За авангардом подходили мы к Гольдбергу и увидели перед ним линии пустых биваков неприятельских. Наша рота артиллерии следовала по дороге между пехотными колоннами. Случилось, что, на повороте дороги к городу влево, пехота пошла прямо через поле, а наша артиллерия растянулась по дороге. Мы, я и подполковник, ехали двое впереди, как вдруг увидели справа из леса скачущих к нам человек семь кавалеристов, в темно-синих шинелях, но как мелкий дождь закрывал все предметы туманом, то мы не могли рассмотреть, какой они нации. Как же велико было наше изумление, когда, всматриваясь в этих, подъехавших к нам весьма близко кавалеристов, мы могли видеть их усы и по вооружению, и по высоким куньим шапкам узнали, что это французы, конечно, не простые, а какой-либо генерал со свитой! Они подскакали к нам, что называется, под самый нос и передний из них, с прекрасными черными глазами и усиками, разглядывая наши пушки, сказал вопросительно: Russe? Но в ту же минуту все они пируэтом повернули лошадей назад и поскакали опять к лесу, перед которым уже высыпало синих кавалеристов более эскадрона. Ударить на нас они не смели, однако мы с подполковником весьма засуетились, видя столь близкую опасность. Он тотчас велел сворачивать артиллерию с дороги и сниматься с передков, а я поскакал к задней колонне пехоты, шедшей по полю, и просил важного штаб-офицера, ехавшего впереди, чтобы он остановился. — «Зачем?» — «Там французы перед лесом и подъезжали к нам!» — сказал я. — «Вот-те на; не может быть», — отвечал он протяжно и продолжал флегматически ехать шагом. Я чуть не лопнул с досады и бросился к передней колонне, но увидел, что французы уже скрылись в лес, а наша артиллерия, миновавши поворот дороги, рысью догоняла пехоту. Конных патрулей с флангов тогда у нас не было, и мы подвергались нечаянному нападению какого-либо партизана, если б они были. Но французам тогда было не до нас; они сами, видно, заблудились, и, как угорелые, метались из одной стороны в другую, отыскивая брода через Кацбах. После нам сказывали, что прусские гусары перехватили этих заблудшихся, и, порубив многих, остальных взяли в плен.
Ночевали мы перед Гольдбергом, промокши с ног до головы и не имея сухой нитки в платье, так что, остановясь на биваки, выкручивали из шинелей и мундиров воду ручьями.
Авангард продолжал преследовать неприятелей, но уже не так сильно, как прежде. Французы, не нашедши нигде переправы через р. Бобер, потянулись все к Бунцлау. Артиллерию нашей роты причислили к 6-му корпусу, потому что почти вся пехота 10-го корпуса находилась в авангарде. Мы отошли не более семи верст от Гольдберга, когда, проходя через одну деревню, увидели на дороге 11 фур и 4 зарядных ящика, брошенных французами. Погода была сноснее, и по полудни дождь перестал.
17 августа, день счастливый для войск под начальством графа Ланжерона. Поутру, проходя через сел. Пильгримсгайн, увидели мы на дороге брошенные французами 6 пушек с ящиками и большой обоз; всё это, говорили, было вчера отбито Киевским драгунским полком, под начальством генерала Эммануеля. Пройдя еще несколько верст, увидели партии пленных, но это всё ничего. Важнейшая добыча была впереди, и вот настоящее дело.
Французский генерал Пюто, посланный 14-го числа с дивизией в обход к Яуеру, узнав о бегстве войск Макдональда и Лористона, сам через Шенау пошел назад к Гиртбергу. Разлившаяся от дождей р. Бобер разрушила мосты в городе, и заставила французского генерала идти к Левенбергу, искать возможной переправы. Он подошел к этому городу, но вода в реке была выше моста и частью сорвала его. В это же время подходил туда наш авангард, под начальством генерала Рудзевича. Французский генерал, вместо того чтобы пробиться мимо Левенберга к Бунцлау фланговым маршем, встретил Рудзевича и хотел вернуться опять к Гиртбергу, но тут по дороге шел князь Щербатов с пехотой и генерал Корф с кавалерией. Между тем Рудзевич уже занял Бунцлаускую дорогу, и для французов не оставалось иного, как сдаться военнопленными или погибнуть с оружием. К чести их они решились на последнее, но вместо оборонительного действия им надлежало бы пробиваться колоннами, устремившись всей массой на войска генерала Рудзевича, занимавшие дорогу. Напротив того, они расположились защищаться, заняв по сю сторону реки, против города, высоты берега перед сел. Плагвиц. Генерал Рудзевич был столько осторожен, что не теснил французов, покуда не подошел с другой стороны во фланг им корпус князя Щербатова; тогда он стал наступать на них, и канонада с обеих сторон усилилась. Французы стояли упорно. В это время (пополудни в 3 часа) мы подходили. Князь Щербатов поставил во фланг неприятелю роту артиллерии подполковника Нестеровского, которая стала бить картечью, а 28-й егерский полк пустил на штыки: французы, смятые со всех сторон, бросились к реке, но не нашедши в ней спасения, большей частью сдались военнопленными.
Оставив роту, я поскакал вперед смотреть на сражение, и поспел — к шапочному разбору. Наша пехота, побатальонно, собирала уже рассеянных французов, которые, не желая топиться, бросали ружья и сдавались. Пушки их стояли на батарее уединенно, и при них валялось несколько убитых канониров. Первый попался мне навстречу егерский офицер с богатым французским знаменем, которое он сам отнял, в то время как егери бросились на штыки. На знамени, по голубому бархату посредине вышит был золотой сидящий орел и вокруг него пчелки, а по углам четыре вензеля Наполеона; знамя было квадратное, аршина полтора в поперечнике, с золотой бахрамой и большими кистями, насаженное на высокое древко. Офицер с жаром рассказывал, как он отнял эту драгоценность под прикрытием своих карабинеров, заколовших знаменщика, и спешил с своим трофеем к графу Ланжерону. Далее, на высотах Плагвица, увидел я большое стечение военных; туда отводили всех пленников, между которыми находился и дивизионный генерал Пюто. Он сидел еще на лошади, а вокруг него пленные штаб- и обер-офицеры стояли с почтительностью перед графом Ланжероном, который весело разговаривал с французским генералом. Жаль было смотреть на этого пленника: почтенное лицо его выражало всю горесть несчастья… В приказе графа Ланжерона, которым предписывалось об этой победе произвести в полках молебствие, означено было взятых в плен: генералов 2, штаб и обер-офицеров 70, рядовых 4 000; сверх того 4 знамени и 22 пушки. Урон с нашей стороны убитыми и ранеными не более 50. — Вряд ли кому когда-либо доставалась так дешево победа.
По реке, гибельной для французов, от нашего берега до города плавали потонувшие французы и те, которые на лошадях еще думали спастись. Казаки многих находили притаившимися по всему берегу под деревьями или на деревьях. По ту сторону реки еще находились французы, которые небольшими колонками тянулись по берегу к городу; батарейная артиллерия пустила в них несколько ядер, которые, большей частью не перелетая, терялись в воде. Четыре гаубицы неприятельские с той стороны, не унывая, отстреливались довольно смело.
Возвращаясь с горы, я встретился с майором 4-го Украинского казачьего полка Бойсманом, которого знал еще бывши кадетом в Императорско-военно-сиротском корпусе[2], где он служил в 1805 году начальником отделения. Майор с подвязанной рукой рассказал мне чудесный о себе случай. В то время, как французы на высотах Плагвица держались в позиции, он, находившись в авангарде Рудзевича, заметил в стороне стоящего начальника французской дивизии генерала Пюто. Имея намерение взять его, он приблизился с своим эскадроном и вдруг бросился на генерала, но казаки, встреченные ружейным огнем скрытой пехоты, обратились вспять, а он замешался в бежавшую свиту генерала и, увидев себя одного, остался между французами. Серая шинель могла его скрыть, но высунувшийся на мундире крест Св. Владимира 4-й степени обнаружил, кто он был. Сам генерал Пюто заметил его и, указывая своим, вскричал: «C’est un russe!—tirez!» Бойсман тотчас бросился во всю прыть к своим; вдогонку осыпали его пистолетными пулями, из которых одна попала ему в руку, а другая — в лошадь; однако он спасся. Майор был весьма недоволен своими казаками, которые не имели такой как он отважности и не осмелились схватить генерала со всей свитой.
К вечеру жители Плагвица приходили на поле сражения и в биваки, собирать обломки оружия и мундирные лоскутья, думая отчасти вознаградить тем претерпенное разорение. Они со слезами рассказывали о своем несчастье и проклинали французов, которые, видно чувствуя, что уже никогда не возвратятся в Силезию, грабили их без милосердия и, уходя, зажигали дома; но жители успевали тушить их. Во время разбоя или сражения они обыкновенно с семействами уходили в леса или прятались в погреба, клети, под солому и на чердаках.
Следующий день оставались мы на месте, на берегу р. Бобера, левее города. Французы стояли по ту сторону реки, занимая высоты берега несколькими колоннами, под прикрытием слабых батарей. Погода разгулялась, природа оживилась и вода стала сбывать.
Около полудня хотели у нас наводить понтонный мост через реку, но французы из двух пушек так удачно действовали, что убили офицера и потопили несколько понтонов; тогда предприятие переправы было оставлено.
Перед глазами нашими случился опыт искусной стрельбы французской артиллерии. Под берегом, на котором стояла наша батарея, простиралась до русла реки луговая долина; колонка егерей, менее роты, шла по ней мимо нас к переправе; вдруг с противного берега французская гаубица бросила навесно бомбу, которая как раз упала сзади колонки, между двумя отставшими офицерами и поразила обоих: одному она пробила голову, а другому живот и врылась в землю, где заглохла. Несколько егерей воротились и зарыли плачевные остатки несчастных под нашей горой. После того пущенная в другой раз бомба уже не имела удачи: ее разорвало на воздухе. Тогда мы удостоверились в преимуществе французских гаубиц над нашими единорогами, которых нельзя так высоко поднимать, чтобы действовать на дальнюю дистанцию подобно мортирам или гаубицам.
На ночь думали мы переправляться через р. Бобер при сел. Цобтен, где 7-го числа встретились с французами, и уже войска потянулись было туда, но как берега оказались топкими, то нас всех оставили ночевать на прежнем месте.
19 августа, сварив каши и убрав котлы, в 10 часов утра стали мы переходить через реку по каменному мосту, а пехота шла по понтонному, который был наведен в продолжение утра. Войска вступали в Левенберг церемониально, с барабанным боем и музыкой. Жители весьма радостно встречали нас, поздравляя победителями, причем жаловались на французов, которые вконец разорили их, взявши два раза контрибуцию. Но девушки, с завитыми кудрями, принарядившись, улыбались весьма мило и, кажется, не чувствовали никакого горя: красавицам нет зла ни от своих, ни от чужих.
Отошед от Левенберга 15 верст, остановились бивакировать на поле, близ о. Зейферсдорф. Авангард находился пред Лаубаном. Французы переходили границу Силезии через р. Квейс.
На другой день войска оставались на месте. Авангард в Лаубане. Пруссаки, от Бунцлэу перешед р. Квейсь, вступили в Саксонию.
Пополудни в корпусе крафа Ланжерона сделан из пушек 21 выстрел, и войска кричали ура! в знак освобождения Силезии от французов. Граф Ланжерон со свитой ездил по линиям и поздравлял войска.
Таким образом в четырнадцать дней освобождена Силезия союзной армией, в которой две трети было русских войск, и русские нанесли более поражения неприятелю, как то при Бунцлау, Кацбахе и Левенберге. Французы с 14-го по 20-е число, в продолжение бедственной для них, ненастной шестидневной погоды, потеряли около 20 000 выбывших из строя; в том числе 15 000 взяты в плен; брошено 403 орудия и 250 зарядных ящиков. Столько было неудачно покушение Наполеона разбить Силезскую армию, которая задразнила его. Казалось, гораздо бы выгоднее было ему сблизить Макдональда к Дрездену и поставить его в укрепленную позицию, а самому чрез Циттау с главными силами, не теряя времени, обратиться к Праге, в тыл большой союзной армии, тогда бы он пресек ее сообщение с Силезией, и театр войны перенес бы в Богемию, чем, может быть, заставил бы тестя своего отложиться от союза. Если бы и не предпринимал Наполеон этой отважной операции, а ограничился одним наступательным действием от Дрездена, приказав Макдональду защищаться против Блюхера, то и тогда не потерпел бы столь значительной потери и расстройства, но презрение к неприятелям, особенная ненависть к пруссакам, устремили его пылкость в сомнительные предприятия, окончившиеся к собственному вреду его. Потери и расстройство, причиненные французам Силезской армией, не могли вознаградиться некоторой поверхностью Наполеона над союзниками при Дрездене, где он в два дня нанес им пленными и убитыми значительный урон, большей частью австрийцам, но и сам потерял весьма много людей.
Нельзя оправдать неуместной атаки Макдональда, с посредственными силами, противу Силезской армии; он оставил в тылу своем р. Кацбах и с открытым флангом устремился на Блюхера, между тем как войска его были разобщены: корпус Лористона отделялся рекой, дивизия Пюто послана была в обход, продолжительный, к Яуеру. Для действительного угрожения Блюхеру и всей Силезской армии, надлежало бы французам усилиться в Гольдберге и потеснить к Яуеру выдавшийся при Геннерсдорфе корпусь графа Ланжерона, что могли бы они сделать без затруднения; потом в Яуере сразиться общими силами с нашей армией и заставить ее ретироваться к Бреславлю, чем пресекли бы ей сообщение с большой союзной армией. Но из совершившихся событий видно было, что французские генералы весьма оплошали, действуя по плану без стратегических соображений — или на них столбняк напал.
