Похищение белого слона (Твен; Львова)
| Похищение белого слона | Отрывочные наброски праздного путешественника → |
Оригинал: англ. The Stolen White Elephant. — Перевод опубл.: 1882 (оригинал), 1896 (перевод). Источник:  Собрание сочинений Марка Твена. — СПб.: Типография бр. Пантелеевых, 1898. — Т. 8. |
Эту любопытную историю рассказал мне случайный дорожный знакомый, джентльмен лет семидесяти. Его добродушное, приятное лицо и откровенные искренние манеры накладывают печать несомненной правды на всё, что исходило из его уст.
— Вы знаете, каким уважением пользуется в Сиаме белый царский слон, — сказал он. — Вы знаете, что он посвящен царю, что только царь имеет право владеть им и что, в некоторой степени, он стоит даже выше самого царя, так как ему воздаются не только почести, но и поклонения. Ну-с, так вот: пять лет тому назад между Великобританией и Сиамом возгорелись споры относительно границ. Справедливость оказалась на стороне Англии. Вслед затем быстро совершилось размежевание, представитель Британии признал себя удовлетворенным и прошедшее было забыто. Сиамский царь был очень доволен и, частью из благодарности, частью, чтобы загладить последние следы неудовольствия, которое могла иметь против него Англия, он решил послать королеве подарок (на Востоке это считается единственным средством умилостивить врага). Подарок требовался более, чем царский. Что же подарить, как не белого слона? Я в то время занимал важное место в индийской гражданской службе и меня признали исключительно достойным чести вручить дар её величеству. Снарядили корабль для меня и моих слуг, а также для офицеров и свиты слона. В назначенное время я прибыл в Нью-Йорк и устроил свой царственный груз в превосходном помещении в Джерсей-Сити. Здоровье животного требовало подкрепления и потому, прежде чем пуститься в дальнейшее путешествие, необходимо было остановиться здесь на некоторое время.
Недели две всё шло прекрасно, затем начались мои терзания. Белый слон был похищен! Меня разбудили на рассвете и донесли об этом страшном несчастье. Несколько минут я, вне себя от тревоги и ужаса, был совершенно беспомощен. Потом понемногу успокоился и собрался с мыслями, поняв, что мне остается единственный выход. Несмотря на ранний час, я полетел в Нью-Йорк и велел первому попавшемуся полисмену вести меня в главное управление сыскной полиции. К счастью, я приехал вовремя и успел еще застать уже собиравшегося домой начальника полиции, знаменитого инспектора Блёнта. Это был человек среднего роста и плотного сложения и когда он задумывался, то имел привычку хмурить брови и щелкать себя пальцами по лбу, с таким видом, который сразу внушал вам убеждение, что перед вами человек необыкновенный. Один взгляд его вселил в меня доверие и надежду. Я изложил свое дело. Он и глазом не моргнул, не потерял ни капли своего железного самообладания, как будто я заявил ему о похищении у меня простой собаки. Указав мне на стул, он спокойно сказал:
— Позвольте мне пожалуйста подумать с минуту.
Говоря это, он сел за свой письменный стол и склонил голову на руку. На другом конце комнаты работало несколько писцов. В продолжение 6—7 минуть я слышал только скрип их перьев. Инспектор сидел, погруженный в раздумье. Наконец, он поднял голову, и я понял, по его решительному виду, что мозг его сделал свое дело и план действий был готов.
Он заговорил тихим, прочувствованным голосом:
— Это случай, выходящий из ряду вон. Каждый шаг должен быть тщательно обдуман, каждый шаг следует проверить, прежде чем ступать другой. Должна соблюдаться тайна, глубокая, безусловная тайна. Не говорите никому об этом деле, даже репортерам. О последних я сам позабочусь. Я устрою так, чтобы они знали только то, что мне удобно. — Он позвонил; вошел молодой человек. — Аларих, скажи репортерам, чтобы они подождали уходить, — мальчик удалился. — Теперь систематично приступим к делу. В таких случаях необходима точная и определенная система. — Он взял перо и бумагу. — Имя слона?
— Гассан-Бен-Али-Бен-Селим-Абдалла-Магомет-Моисей-Алгаммал-Джамстджеджебхоу-Дгулеб-Султан-Эбу-Бхудпоор.
— Хорошо. Кличка?
— Джумбо.
— Хорошо. Родина?
— Столица Сиама.
— Родители живы?
— Нет, скончались.
— Существует ли какое-нибудь другое потомство?
— Нет. Он единственный сын.
— Очень хорошо. Пока достаточно этих сведений. Теперь пожалуйста опишите мне наружность слона, не забывая ни одной подробности, даже самой незначущей. Они могут показаться незначущими с вашей точки зрения; для людей же моей профессии нетъ незначущих подробностей, они не существуют.
Я стал описывать, он записывать. Когда я кончил, он сказал:
— Теперь слушайте, если я ошибся — поправьте.
Он прочел следующее:
— Вышины — 19 футов, длины: от темени до основания хвоста — 26 ф., длина хобота — 16 ф., длина хвоста — 6 ф. Общая длина, с хвостом и хоботом включительно — 48 ф., длина клыков — 9½ ф., уши таких же размеров. След ноги напоминает отпечаток бочки в снегу. Цвет слона — грязно-белый. Имеет в обоих ушах отверстия для серег. Имеет привычку брызгать водой присутствующих и бить хоботом не только знакомых, но и совершенно неизвестных ему личностей. Слегка хромает на правую заднюю ногу; на левой, передней, небольшой шрам от нарыва. Во время похищения на нём была башня с пятнадцатью сиденьями и золотая попона, величиною в обыкновенный ковер.
Ошибок не оказалось. Инспектор позвонил, отдал опись Алариху и сказал:
— Сейчас же отпечатать пятьдесят тысяч копий и разослать по всем полицейским участкам и ссудным кассам континента.
Аларих удалился.
— Ну-с, чем дальше, тем лучше. Теперь мне нужна фотография.
Я дал фотографию. Он осмотрел ее критически.
— Придется удовольствоваться этой, так как другой нет. Здесь он согнул хобот и впихнул его в рот. Это весьма прискорбно и рассчитано, чтобы провести нас, так как он, очевидно, не может всегда держать его в таком положении.
Он позвонил.
— Аларих, завтра утром, прежде всего, отпечатать пятьдесят тысяч копий с этой фотографии и разослать вместе с описью и циркуляром.
Аларих вышел исполнять приказание. Инспектор продолжал: — Необходимо обещать награду. Сколько вы желаете дать?
— Какую сумму вы требуете?
— Для хорошего начала можно обещать двадцать пять тысяч долларов. Дело очень сложное и трудное. Тут может представиться тысяча путей, для избежания ловушек и для укрывательства. У этих воров везде есть друзья и покровители.
— Вы знаете, кто они такие?
По его осторожному лицу, привыкшему скрывать мысли и чувства, я ничего не мог прочесть. Немного открыли мне и следующие, спокойно сказанные слова:
— Положительно ничего сказать нельзя. Я и знаю, и не знаю. Мы обыкновенно подмечаем всякие мелочи, стараемся угадать вора по способу воровства. Заметьте, что мы имеем дело не с карманным вором и не с новичком. Повторяю, что, принимая во внимание трудность работы и быстроту, с которой вор поспешил скрыть следы, я нахожу, что дцадцать пять тысяч долларов слишком незначительная сумма. Впрочем, начать дело можно и с этим.
Итак, для начала мы порешили на этой цифре. Тогда этот человек, от которого не ускользала ни одна мелочь, способная служить руководящею нитью в деле, сказал:
— В истории сыщиков бывали случаи, которые показывают, что иногда преступники были открываемы по наклонностям к известного рода пище. Скажите, что ел этот слон и как много?
— Что касается того, что он ел, то он ел всё. Он мог съесть человека, мог съесть Библию, мог съесть всё, что существует на свете, кроме человека и Библии.
— Хорошо, очень хорошо, но слишком обще. Необходимы подробности; подробности — это единственная ценная вещь в нашем деле. Начнем с людей. В один раз или, если хотите, в один день, сколько он может съесть людей в свежем виде?
— Для него безразлично — свежие они или не свежие. В один раз он может съесть пять человек обыкновенной величины.
— Очень хорошо: пять человек, мы это запишем. Какие нации он предпочитает?
— Нация для него безразлична. Он предпочитает знакомых, но не брезгует и чужими.
— Очень хорошо. Теперь перейдем к Библиям. Сколько Библий он может съесть сразу?
— Целое издание.
— Он довольно умерен. Подразумеваете ли вы обыкновенное издание in octavo, или семейную, иллюстрированную Библию?
— Я думаю, что он равнодушен к иллюстращям и ценить их не выше простой печати.
— Вы не поняли моей мысли. Я говорю об объеме. Обыкновенная Библия весить около двух с половиною фунтов, тогда как большая иллюстрированная, in quarto, весить десять, двенадцать фунтов. Сколько он может съесть сразу Библий с рисунками Доре?
— Если бы вы знали слона, то не стали бы спрашивать об этом. Он съесть всё, что вы ему дадите.
— Хорошо. Так переведем всё это на доллары и центы. Должны же мы как-нибудь добиться толку. Библия Доре, в переплете из русской кожи, стоит сто долларов.
— Ему достаточно пятидесяти тысяч долларов, т. е. издания в пять тысяч книг.
— Ага! Теперь точнее. Я запишу. Очень хорошо. Он любить людей и Библии. Пока всё идет хорошо. Еще что он есть? Мне нужны подробности.
— От Библии он готовь перейти к кирпичам, от кирпичей — к бутылкам, от бутылок — к платью, от платья — к кошкам, от кошек — к устрицам, от устриц — к ветчине, от ветчины — к сахару, от сахара — к пирогу, от пирога — к картофелю, от картофеля — к отрубям, от отрубей — к сену, от сена — к овсу, от овса — к рису, на котором он преимущественно воспитан. Нет на свете вещи, которой бы он не ел, исключая европейского масла и то только потому, что он не может его попробовать.
— Очень хорошо. Какова вообще его разовая порция пищи?
— Ну, четверть, или пол-тонны[2].
— Что он пьет?
— Всякую жидкость: воду, молоко, уиски, патоку, касторовое масло, камфарный спирт, карболовую кислоту. Перечисление бесполезно. Ставьте всякую жидкость, какая только придет вам в голову. Он пьет всё, кроме европейского кофе.
— Очень хорошо. В каком количестве?
— Напишите: от 5—15 бочек. Жажда у него переменчива, аппетит постоянен.
— Всё это вещи необыкновенные. Они могут служить достаточно хорошим указанием.
Он позвонил.
— Аларих, попроси капитана Бёрнс.
Бёрнс явился. Инспектор Блёнт передал ему все подробности дела. Затем сказал решительным, отчетливым тоном человека, привыкшего повелевать и действовавшего по ясно определенному плану:
— Капитан Бёрнс, оставьте сыщиков: Джонс, Дэвис, Гальсей, Ботс и Хакетт выследить слона.
— Да, сэр.
— Отправьте сыщиков: Мозес, Дэкин, Мёрфи, Роджерс, Тёппер, Хиджингс и Бартоломью выследить воров.
— Да, сэр.
— Поставить близ места похищения слона стражу в тридцать вооруженных человъек, с вспомогательным отрядом, тоже в 30 человек. Дежурить там день и ночь и не допускать никого, кроме репортеров, без моего особого письменного разрешения.
— Да, сэр.
— Поместить сыщиков в партикулярном платье в поездах, пароходах и паромах, а также по всем дорогам, выходящим из Сити, с приказанием арестовать всех подозрительных личностей.
— Да, сэр.
— Снабдить всех людей фотографиями и описями слона. Приказать им следить за всеми отходящими поездами и пароходами и другими кораблями.
— Да, сэр.
— Если слон будет найден, схватить его, и телеграфировать мне.
— Да, сэр.
— Извещать меня всякий раз, когда нападут на следы животного или что-либо в этом роде.
— Да, сэр.
— Приказать ночной полиции тщательно стеречь ворота.
— Да, сэр.
— Отправить сыщиков в простом платье на все железные дороги к северу: до Канады, к востоку до Огио, к югу до Вашинтона.
— Да, сэр.
Поместить сыщиков во все телеграфные конторы, слушать все телеграммы. Приказать им требовать чтение всех шифрованных депеш.
— Да, сэр.
— Всё должно совершаться в строжайшей тайне, в самой непроницаемой тайне.
— Да, сэр.
— Доносить мне в обычный час.
— Да, сэр.
— Ступайте!
— Слушаю, сэр.
Он ушел.
Инспектор Блёнт был молчалив и задумчив; огонь в его глазах потух.
Он обернулся ко мне и смиренно произнес:
— Я не хочу хвастаться, это не в моем духе, но мы слона отыщем!
Я с жаром пожад его руку и поблагодарил его. Могу признаться, что я действительно чувствовал к нему благодарность. Чем больше смотрел я на этого человека, тьм больше он мне нравился и тем больше удивлялся я чудесам его таинственной профессии. Затем мы расстались, и я вернулся домой с облегченным сердцем.
На следующее утро всё дело, в мельчайших подробноетях, появилось в газетах. Были даже прибавления в виде «теорий» сыщиков такого-то и такого-то, о том, каким образом была совершена кража, кто были воры и куда они скрылись с своей добычей. Таких теорий я насчитал одиннадцать, и все случаи были в них предусмотрены. Этот факт доказывает, какими самостоятельными мыслителями являются сыщики. Одинаковых теорий не было, не было даже слегка похожих одна на другую; только на одном пункте сходились они все одиннадцать: они говорили, что, хотя задняя стена помещения была проломана, а единственная дверь оставлена запертой, слон был похищен не через это отверстие, а через какое-нибудь другое, до сих пор не открытое. Все соглашались, что это было устроено, что бы сбить с толку сыщиков. Это никогда не могло бы придти в голову мне или другому частному лицу, но от сыщика не ускользнуло ни на минуту.
Таким образом единственная вещь, представлявшаяся мне до сих пор ясной и очевидной, оказалась заблуждением. Все одиннадцать теорий называли предполагаемых воров, но нн одно имя не повторялось, так что число подозреваемых личностей равнялось 37.
Все газеты признавали особенно ценным мнение главного инспектора Блёнта. Он говорил следующее:
«Начальник знает двух главных воров, это Кирпичный Дуффи и Кровавый Мак-Фаден. Еще за десять дней до кражи инспектору было известно, что предполагается совершить ее, и он принялся спокойно следить за двумя вышеупомянутыми негодяями. К несчастью, в ночь кражи следы были внезапно утеряны и, прежде чем успели снова напасть на них, птичка упорхнула, т. е. слон был похищен.
Дуффи и Мак-Фаден — одни из самых дерзких мерзавцев. Начальник имеет основание предполагать, что это те самые люди, которые ночью прошлого года выломали камин в главной квартире сыскной полиции, вслъедствые чего начальник и многие сыщики к утру были сданы на руки врачам: одни с отмороженными носами, другие с отмороженными пальцами, ушами и другими членами».
Прочтя первую половину, я был более, чём когда-нибудь, поражен изумительною смышленностью этого человека. Он не только ясно видел настоящее, но даже само будущее не могло скрыться от его прозорливости. Вскоре я был в его канцелярии и спросил его, почему он не арестовал этих людей, не предотвратил таким образом несчастья?
Ответь его был прост и неопровержим:
— Наше дело не предупреждать преступление, а наказывать его. Мы не можем наказать его прежде, чем оно не совершится.
Я заметил, что наша тайна нарушена прессой. Не только факты, но даже все наши предположения и планы открыты. Все подозреваемые личности названы. Теперь они, вероятно, постараются переодеться или скроются.
— Пусть их. Они убедятся, что я готов принять их. Рука моя накроет их в самых сокровенных их приютах, неминуемо, как десница судьбы. Что касается газет, то мы должны поддерживать с ними отношения. Слава, репутация, постоянное публичное упоминание — это хлеб сыщика. Он должен публиковать свои действыя, иначе можно будет предположить, что он ничего не делает. Он должен печатать свою теорию, потому что нет ничего оригинальнее и поразительнее теории сыщика, приносящей ему такое удивительное уважение. Он должен публиковать свои намерения и планы, потому что журналы требуют их от нас и мы не можем отказать, не оскорбив их. Мы постоянно должны открывать публике свои действыя, иначе она подумает, что мы ничего не делаем. Гораздо приятнее прочесть, например, в газете: «Теория инспектора Блёнта необыкновенно изобретательна», чем какую-нибудь грубость или, еще хуже, насмешку.
— Я вижу справедливость ваших слов. Но скажите пожалуйста в одном месте вы там говорите, что отказываетесь открыть ваше мнение относительно одного пункта?
— Да, мы всегда это делаем: это производит хорошее впечатление. В сущности, я еще не составил себе никакого мнения на этот счет.
Я передал инспектору кругленькую сумму денег на текущие расходы и сел в ожидании чего-нибудь нового. Мы с минуты на минуту ждали телеграмм. Темь временем я еще раз перечел газеты и наш описательный циркуляр; при этом я заметил, что назначенная мною награда как будто исключительно предлагается сыщикам. Я считал ее назначенной для всякого, кто найдет слона.
— Слона найдугь сыщики, — отвечал инспектор, — значить награда попадет куда следует. Если кто-нибудь посторонний найдет его, то это значить, что он только следил за сыщиками и пользовался их указаниями и тогда всё равно награда по праву принадлежить сыщикам. Настоящее значение награды — это поощрение людей, посвятивших всё свое время и ум на это дело, а совсем не благодетельствовать случайно наткнувшегося на добычу и первого попавшегося гражданина, не заслужившего ее ни трудом, ни достоинствами.
Всё это было весьма рационально. Между темь, в углу комнаты начал работать телеграф и результатом явилась следующая депеша:
«Напал на след. Найдены ряды глубоких ям, прорезывающие землю соседней фермы. Следовал две мили восток, безуспешно. Думаю, слон отправился запад. Буду следовать в этом направлении.
« Дарлей — один из лучших людей отряда, — сказал инспектор, — скоро мы еще что-нибудь от него услышим.
Пришла телеграмма № 2-й:
«Только что приехал. Ночью разгромлена стеклянная фабрика. Похищено восемьсот бутылок. Единственная вода в этой местности — на пять миль расстояния отсюда. Слон должен томиться жаждой: бутылки были пустые. Отправляюсь туда.
— Это тоже много обещает, — сказал инспектор, — я вам говорил, что аппетит животного послужить хорошим указанием.
Телеграмма № 3-й:
«Прошлою ночью исчез здесь стог сена. Вероятно, съеден. Напал на следы.
— Как он кружить! — воскликнул инспектор. — Я знал, что дело будет трудное… Но мы его поймаем.
«Следил по рядам ям, три мили к западу. Широки, глубоки и шероховаты. Встретил фермера; он сказал, что это не следы слона. Говорить: ямы, от вытащенных им прошлою зимою пеньков из замерзшего грунта. Прошу приказаний.
— Ага! Сообщники воров! Дело разгорается, — сказал инспектор.
Он продиктовал следующую телеграмму к Дарлею:
«Арестовать субъекта и принудить его назвать сообщников. Продолжайте следить до самого Тихого Океана, если нужно.
Еще телеграмма:
«Ночью разбить газовый завод. Неоплаченные за три месяца счеты за сожженный газ похищены. Напал на следы. Уезжаю.
— Боже, воскликнул инспектор, — неужели он в состоянии есть газовые счеты?
— По неведению, да. Но они одни не могут служить достаточным средством для поддержания его жизни.
Пришла следующая тревожная телеграмма.
«Только что приехал. Деревня в тревоге. Слон прошел здесь в 5 часов утра. Одни говорят на восток, другие — на запад, третьи — на север, четвертые — на юг; все говорят, что не помнят хорошенько. Он убил лошадь. Я захватил кусок для указаний. Убита хоботом; по форме раны, полагаю, что ударил с левой стороны. По положению лошади думаю, что слон направился к северу, по линии Берклейской железной дороги. Опередил меня на четыре иди пять часов. По следам будет открыть.
Я испустил радостный крик. Инспектор оставался холодень, как мрамор. Он спокойно позвонил.
— Аларих, попроси капитана Бёрнс.
Бёрнс явился.
— Сколько человек наготове?
— Девяносто шесть, сэр…
— Послать их сейчас же на север. Приказать соединиться на Берклейской железной дороге, к северу от Айронвиля.
— Слушаю, сэр.
— Действовать в величайшей тайне. Как только освободятся другие, прислать к приказанию.
— Слушаю, сэр.
— Идите.
— Слушаю, сэр.
Новая телеграмма.
«Сейчас прибыл. Слон прошел здесь 8, 15. Все бежали из города, исключая одного полисмэна. По-видимому, слон наткнулся не на полисмэна, а на фонарный столб. Захватил, обоих. Сохранил часть полисмэна, в качестве указаний.
— Значить слон повернул на запад, — сказал инспектор.
— Однако, он не увернется, потому что мои люди рассыпаны по всей этой области.
Новая телеграмма гласила следующее:
«Сейчас прибыл. Деревня пуста. Остались старики и больные. Слон прошел три четверти часа тому назад. Шло заседание общества анти-умеренности. Он поднял хобот к окошку и спрыснул всех водой из цистерны. Одни захлебнулись, другие потонули. Сыщики Красс и О’Шобрнесси проходили по городу, но повернули к югу и разошлись с слоном. Окрестность на несколько миль кругом в ужасе. Люди бегут из домов своих. Повсюду их встречает слон. Многие убиты.
Я чуть не плакал, так взволновало меня это известие; но инспектор сказал только:
— Вот видите. Мы приближаемся к нему. Он чуветвует наше присутствие и снова повернул к востоку.
В следующей телеграмме ждали нас новые тревожные изъвестия:
«Сейчас прибыл. Слон прошел полчаса тому назад, наводя на всех дикий ужас. Слон пробежал по улицам; на пути попались два слесаря: один убит, другой спасен. Общее сожаление.
— Теперь он как раз посредине моих людей, — сказал инспектор, — ему нет спасения.
Пришла еще целая серия телеграмм от сыщиков, рассылаемых между Нью-Джерсей и Пенсильванией. Все они нападали на следы, представлявшиеся в виде разгромленных амбаров, мастерских, воскресно-школьных библиотек и т. п.; все питали большие надежды, переходящие в уверенность.
— Мне бы хотелось приказать им идти к северу, — сказал инспектор, — но это невозможно. Сыщик попадает на телеграф только для того, чтобы послать депешу. После этого его и с собаками не отыщешь.
Еще депеша:
«Барнум предлагаеть четыре тысячи в год, за исключительное право пользования слоном для развозки цирковых афиш вплоть до отыскания его сыщиками. Предлагает посредничество при розысках. Требует немедленного ответа.
— Вот нелепость! — воскликнул я.
— Да, действительно, — отвечал инспектор. — Очевидно, м-р Барнум, считающий себя таким умным, не знает меня. Да я-то его знаю.
Он продиктовал следующий ответь:
«Предложение м-ра Барнума отклонить. Семь тысяч, или ничего.
— Вот. Нам недолго придется ждать ответа. М-р Барнум не пошел домой. Он сидит на телеграфе. Это его привычка, когда у него дело. Вместо трех…
«Слажено. Барнум».
Прервало его чиканье телеграфного станка. Не успел я опомниться от этого необыкновенного эпизода, как новая депеша отвлекла всё мое внимание.
— Слон прибыль сюда с юга и прошел по лесу в 11 ч. 50 м., разогнал по дороге похоронное шествые, уменьшив число провожатых на два. Граждане стреляли в него из небольших пушек и затем разбежались. Сыщик Бюрк и я пришли с севера на 10 минуть позже; ошибкой приняли несколько ям за его следы и потеряли порядочное количество времени. Наконец, напали на верный след и углубились в лес. Мы ползли на четвереньках, не спуская глаз со следов. Бюрк быль впереди. К несчастью, животное остановилось отдохнуть, Бюрк, опустив голову, подобрался к задним ногам, прежде чем тот успел его заметить. Бюрк моментально вскочил на ноги, схватил его за хвост и радостно крикнул: «Я требую на..!» Он не договорил. Одним взмахом уродливого хобота, храбрец был убить наповал. Я бросился бежать назад; слон повернулся и преследовал меня до самой опушки леса и я бы неминуемо погиб, если бы не попались ему снова остатки похоронной процессии и не отвлекли его внимания. Сейчас мне говорили, что от этой процессии не уцелело ни души. Это не беда, так как оказалось масса материалу для новой. Слон опять исчез».
Больше мы не слышали ничего нового. Пришло только несколько депеш от сыщиков, рассеянных по Нью-Джерсей, Пенсильвании, Делавару и Виргинии. Все они продолжали нападать на свежие следы, обещавшие много хорошего.
Наконец, часа в 2½ пришла следующая телеграмма:
«Слон был здесь, весь залепленный цирковыми афишами; расшиб одного ожившего, повалил и поранил многих, собиравшихся вступить в лучшую жизнь. Граждане загнали его и приставили к нему стражу. Прибыв на место немного погодя, мы с сыщиком Броуном вошли за ограду и начали сличать слона с его фотографией и описью. Все приметы сходились, исключая одной, которой мы не могли видеть: шрама под мышкой. Желая удостовериться, Броун подлез под слона и был немедленно уничтожен. Голова его раздроблена и сам он так смять, что невозможно ничего разобрать в его останках. Все бежали; то же сделал и слон, махая направо и налево хоботом. Он бежал, но оставил за собой кровавый след от раны пушечным ядром. Направился густым лесом к югу. Несомненно будет найден.
Это была последняя телеграмма. К вечеру поднялся такой густой туман, что в двух шагах нельзя было различить предмета. Так продолжалось всю ночь. Паромы и даже омнибусы должны были остановиться.
На следующее утро газеты по-прежнему были наполнены теориями сыщиковь. Описывались все наши трагические приключения, но с гораздо большими подробностями, сообщенными им телеграфом их корреспондентами. Третья часть каждого столбца заменялась крупным шрифтом. Сердце надрывалось читать его. Общий тон его был следующий:
«Белый слон на воле! Он продолжает свое роковое шествие! Целые деревни покидаются устрашенными зрителями. Тупой ужас предшествует ему! Смерть и опустошение следуют за ним. За ней — сыщики. Амбары разрушены, склады разбиты, посевы съедены, общественные собрания разломаны. Всё это сопровождается сценами смертоубийства, не поддающимися описаниям. Теории тридцати четырех наиболее известных сыщиков! Теория инспектора Блёнта!»
— Вот, — сказал инспектор Блёнт, почти дошедший до возбуждения, — это великолепно! Это величайшая из всех бурь, которую когда-либо раздувало какое-либо сыскное установление. Слава о ней пройдет во все концы земли и не умрет до сконъчания века, а вместе с ней не умрет и мое имя!
Лично для меня во всём! этом не было ничего утешительного. Меня мучило странное ощущение: мне казалось, что я сам совершаю все эти кровавые преступления, а слон служить лишь моим бессловесным агентом. И как росло количество их! В одном месте он «вмешался» в избирательное собрание и убил пять представителей. За этим следовало уничтожение двух бедняков, О’Донногуэ и Мак-Фланниган, которые только за день перед тем нашли приют в доме угнетенных всех стран и собирались в первый раз в жизни воспользоваться благородным правом американских граждан-избирателей, когда их настигла беспощадная рука Сиамского Бича, в другом он наткнулся на дряхлого проповедника, готовившего на будущую зиму героические нападки на танцы и другие душепогубительные развлеченыя. Старик не успел отойти, и слон наступил на него. Еще в одном месте он «убил громоотводного агента» и т. д. и т. д., перечень его деяний всё увеличивался и увеличивался и всё более и более надрывал сердце. Шестьдесят человек было убито, двести сорок ранено. Все отчеты отдавали должную справедливость деятельности и преданности сыщиков и все кончались замечанием, что триста тысяч граждан и четыре сыщика видели ужасное создание и что двое из последних были им умерщвлены.
Я с ужасом слушал треск телеграфной машинки. Одна за другой являлись депеши, но теперь все они дышали разочарованием. По-видимому, пропал всякий след слона. Туман помог ему скрыться в каком-нибудь укромном месте. Телеграммы, приходившие с различных концов континента, до нелепости далеко отстоящих друг от друга, доносили, что там-то и там-то, в такой-то час замечена, сквозь туман, огромная неопределенная масса и что масса эта «несомненно слон». Эту огромную неопределенную массу видели в Нью-Гавене, в Нью-Джерсей, в Пенсильвании, во внутренних провинциях Нью-Йорка, в Бруклине и даже в самом Нью-Йорке! И во всех случаях неопределенная масса «быстро и бесследно» исчезала. Ежечасно каждый сыщик доносил о своих открытиях, каждый нападал на след и непременно «горячо преследовал их», но день прошел и других результатов не оказалось.
На другой день то же самое.
На третий день то же самое.
Газеты сделались однообразны. Печатались статьи, ни к чему не ведущие, передавали открытия, ни к чему не служащие, и теории, в которых почерпывались все элементы восторга и поклонений.
По совету инспектора, я удвоил награду.
Прошло еще четыре смутных дня.
Затем наступил удар для бедных, тяжелотрудящихся сыщиков; журналы отказались печатать их теории и холодно сказали: «Дайте нам отдохнуть».
Через две недели по исчезновении слона, я, по совету инспектора, поднял награду до семидесяти пяти тысяч; сумма была велика, но я решил пожертвовать всем своим состоянием лишь бы не потерять кредита в правительстве. Теперь, когда сыщики были в несчастье, газеты обратились против них и начали осыпать их самыми едкими насмешками. Уличные актеры оделись сыщиками и начали самым необыкновенным способом охотиться за слоном. Появились карикатуры, на которых сыщики исследовали страну с зрительными трубами, а слон шел за ними по пятам и вытаскивал яблоки из их карманов. Масса была карикатур насчет сыщиков. Вы, вероятно, видели этот золотой значок, в конце рассказов из сыскной жизни. Это широко раскрытый глаз с надписью: «Мы никогда не спим». Когда сыщик заходил выпить, сиделец, претендовавший на остроумие, принимал особенное выражение лица и спрашивал: «Не прикажете ли глазооткрывательного?» Самый воздух был пропитан сарказмом.
Один только человек оставался спокойным, невозмутимым, непоколебимым, несмотря на всё это.
Это был он, этот кремень, главный инспектор. Его славные глаза ни разу не отуманились, ясная доверчивость его не уменьшалась ни на йоту. Он только повторял:
— Пусть насмехаются, последнему смеяться всегда выгодней[3].
Мое восхищение этим человеком дошло до какого-то обожания. Я не покидал его ни на минуту, зато канцелярия его становилась для меня с каждым днем неприятнее. Но если он переносил всё это, то я тем более должен был побороть свое отвращение, насколько мог. И я аккуратно ходил к нему, терпеливо ждал. По-видимому, я был единственный, способный на это человек, и все удивлялись, как мог это делать и сам я иногда готов был бежать… но стоило мне взглянуть в такие минуты на это спокойное, с виду беззаботное лицо… и я оставался.
Прошло три недели с тех пор, как пропал слон. Я только что собрался объявить, что сжигаю корабли и удаляюсь, когда великий сыщик перебил мою мысль, предложив еще одно могущественное средство.
Это была сделка с ворами. Изобретательность этого человека превосходила всё, что я когда-либо видел. А между тем мне приходилось часто сталкиваться с самыми тончайшими умами мира. Он сказал, что надеется устроить сделку за 100.000. Я отвечал, что, кажется, могу еще наскрести эту сумму, но с чем же останутся бедные сыщики, бедные труженики.
— При сделках они всегда получают половину.
Это уничтожило мое единственное возражение.
Инспектор написал две записки следующего содержания:
«Милостивая государыня, ваш муж можеть заработать большую сумму денег (будучи вполне огражденным от закона) если согласится на немедленную сделку со мной.
Он послал одну из них с доверенным лицом к «признанной» жене Кирничного Дуффи, другую — к признанной жене кровавого Мак-Фадена.
Через час пришли следующие оскорбительные ответы:
«Ах, ты старый дурак! Кирпичный Мак Дуффи умер два года тому назад».
«Начальник болванов! Кровавый Мак-Фаден повешен 18 месяцев тому назад и давно на небе. Всякий осел, исключая сыщика, знает это».
— Я давно подозревал эти факты, — сказал инспектор, — сведения эти доказывают безошибочную верность моего инстинкта.
В ту самую минуту, когда средство оказывалось негодным, у него являлось наготове другое. Он немедленно написал объявление в утреннюю газету. Я снял с него копию; вот оно:
«A X. вбл. в. 242, N T ж.н.д. — фц. 32 вмлг. Озпо, — ; 2 т огв. Мум.».
Он сказал, что если вор жив, то по этому объявлению он явится в установленное место свидания. Он объяснил, что в этом месте решались все дела между сыщиками и преступниками. Встреча должна была произойти в следующую полночь.
До тех пор делать было нечего, и я, не теряя времени, вышел из канцелярии, очень довольный этой передышкой.
В одиннадцать часов следующего вечера я принес 100.000 банковыми билетами и вручил их в руки шефа. Вскоре после этого он ушел, бросив на меня свой славный, доверчивый взгляд. Прошел целый невыносимый час. Наконец, я услышал долгожданные шаги и бросился к нему навстречу. Каким торжеством горели его глаза!
Он сказал: — Мы совершили сделку! Завтра шутники запоют другую песню! Следуйте за мной.
Он взял зажженную свечку и углубился в обширное помещение, служившее спальней шестидесяти сыщикам; теперь десятка два из них играли там в карты. Я шел за ним. Он легкими шагами направился в самый отдаленный угол комнаты, и как раз в ту минуту, как я, едва не задохнувшись от зловония, бросился вон, он споткнулся и упал на какой-то могучий предмет.
Я еще слышал, как он, падая, воскликнул:
— Наша благородная профессия отомщена! Вот ваш слон!
Меня отнесли в канцелярию и привели в чувство карболовой кислотой. Вся ватага сыщиков вломилась туда же и тут началось торжество, какого я еще никогда не видел. Позвали репортеров, откупорили корзины шампанского. Тосты, поздравления, восторженные рукопожатия продолжались без конца. Естественно, что инспектор был героем дня, и счастье его было так полно, и так терпеливо, мужественно и честно заслужено, что я сам был счастлив лицезрением его, несмотря на то, что теперь я стал нищим, моя бесценная добыча мертва, моя служба навсегда потеряна, так как несчастье это всегда будет иметь вид небрежного отношения к исполнению доверенного мне поручения. Мои красноречивые взгляды выражали глубокое восхищение инспектором. Сыщики в один голос повторяли:
— Смотрите на него, это настоящий король своей профессии! Дайте ему только следы, ему больше ничего не нужно: он отыщет всё сокровенное.
Дележ 50 тысяч доставил большое удовольствие. По окончании его, инспектор, опуская в карман свою долю, сказал маленькую речь:
— Радуйтесь, дети мои, вы заслужили награду, более того, вы заслужили бессмертную славу профессии сыщиков.
Тут пришла следующая телеграмма:
«Первый раз в продолжение трех недель я попал на телеграф. Ехал по следам верхом сквозь дремучие леса на тысячу миль отсюда. Они становятся всё глубже, отчетливее и свежее с каждым днем. Не сомневайтесь, на следующей неделе слон будет в моих руках. Это верно, как смерть».
Инспектор три раза провозгласил тост за Дарлея «одного из тончайших умов всего корпуса» и приказал телеграфировать ему, чтобы он ехал получать свою часть награды.
Так окончилась эта удивительная история. На следующий день газеты опять рассыпались в комплиментах… За одним презренным исключением, гласившим: «Велик сыщик! Он, может быть, несколько долго ищет такую маленькую вещь, как слон, он, может быть, гоняется за ним целые дни и целые ночи в продолжение трех недель, спит рядом с его разлагающимся трупом, но всё-таки в конце концов находит его, если ему удастся найти его похитителя и спросить у него, где он находится!»
Бедный Гассан навсегда был для меня потерян. Пушечные ядра ранили его смертельно. Он, пользуясь туманом, дополз до этого несчастного места и здесь, окруженный врагами и в постоянном страхе быть пойманным, он изнывал от голода и страданий до тех пор, пока смерть, наконец, не принесла ему покоя.
Сделка стоила мне 100.000; мои расходы на сыщиков равнялись 42.000. Никогда больше я не мог рассчитывать на место в моем правительстве; я — разоренный человек, скиталец на земле, но восхищение мое этим человеком, которого я считаю величайшим сыщиком, которого когда-либо производил свет в мире, остается непоколебимым до сего дня и останется таким навсегда.
Примечания
править
|
Это произведение было опубликовано до 7 ноября 1917 года (по новому стилю) на территории Российской империи (Российской республики), за исключением территорий Великого княжества Финляндского и Царства Польского, и не было опубликовано на территории Советской России или других государств в течение 30 дней после даты первого опубликования.
Поскольку Российская Федерация (Советская Россия, РСФСР), несмотря на историческую преемственность, юридически не является полным правопреемником Российской империи, а сама Российская империя не являлась страной-участницей Бернской конвенции об охране литературных и художественных произведений, то согласно статье 5 конвенции это произведение не имеет страны происхождения. Исключительное право на это произведение не действует на территории Российской Федерации, поскольку это произведение не удовлетворяет положениям статьи 1256 Гражданского кодекса Российской Федерации о территории обнародования, о гражданстве автора и об обязательствах по международным договорам. Это произведение находится также в общественном достоянии в США (public domain), поскольку оно было опубликовано до 1 января 1929 года. |
|