Последний поэт (Боратынский)

Последний поэт
автор Евгений Абрамович Боратынский (1800—1844)

Из сборника «Сумерки». • Печатается по «Сумеркам», с учётом собственноручных поправок Баратынского на экземпляре «Сумерек» (Собрание Н. И. Тютчева). Впервые — в «Московском Наблюдателе», 1835, ч. I, № 1, стр. 30, с незначительными разночтениями в ст. 6, 14, 23, 52, 54, 66, 77, 78. В «Сумерках» ст. 14 и 78 читаются так же, как в «Московском Наблюдателе».

Последний поэт

Век шествует путём своим железным;^[1]
В сердцах корысть, и общая мечта
Час от часу насущным и полезным
Отчётливей, бесстыдней занята.
Исчезнули при свете просвещенья
Поэзии ребяческие сны,
И не о ней хлопочут поколенья,
Промышленным заботам преданы.

Для ликующей свободы
Вновь Эллада ожила,
Собрала свои народы
И столицы подняла:
В ней опять цветут науки,
Носит понт торговли груз,
Но не слышны лиры звуки
В первобытном рае муз!^[2]

Блестит зима дряхлеющего мира,
Блестит! Суров и бледен человек;
Но зелены в отечестве Омира
Холмы, леса, брега лазурных рек;
Цветёт Парнас: пред ним, как в оны годы,
Кастальский ключ живой струёю бьёт:
Нежданный сын последних сил природы —
Возник поэт: идёт он и поёт:

Воспевает, простодушной,
Он любовь и красоту,
И науки, им ослушной,
Пустоту и суету:
Мимолётные страданья
Легкомыслием целя,
Лучше, смертный, в дни незнанья
Радость чувствует земля.

Поклонникам Урании холодной
Поёт, увы! он благодать страстей:
Как пажити Эол бурнопогодной,
Плодотворят они сердца людей;
Живительным дыханием развита,
Фантазия подъемлется от них,
Как некогда возникла Афродита
Из пенистой пучины вод морских.

И зачем не предадимся
Снам улыбчивым своим?
Жарким сердцем покоримся
Думам хладным, а не им!
Верьте сладким убежденьям
Вас ласкающих очес
И отрадным откровеньям
Сострадательных небес!

Суровый смех ему ответом; персты
Он на струнах своих остановил,
Сомкнул уста вещать полуотверсты,
Но гордыя главы не преклонил:
Стопы свои он в мыслях направляет
В немую глушь, в безлюдный край; но свет
Уж праздного вертепа не являет
И на земле уединенья нет!

Человеку непокорно
Море синее одно:
И свободно, и просторно,
И приветливо оно;
И лица не изменило
С дня, в который Аполлон
Поднял вечное светило
В первый раз на небосклон.

Оно шумит перед скалой Левкада,
На ней певец, мятежной думы полн,
Стоит… в очах блеснула вдруг отрада:
Сия скала… тень Сафо!.. голос волн…
Где погребла любовница Фаона
Отверженной любви несчастный жар,
Там погребёт питомец Аполлона
Свои мечты, свой бесполезный дар!

И по-прежнему блистает
Хладной роскошию свет:
Серебрит и позлащает
Свой безжизненный скелет;
Но в смущение приводит
Человека вал морской,
И от шумных вод отходит
Он с тоскующей душой!

<1835>

Примечания

В стихотворении развёртывается настойчиво выдвигавшаяся идеологами круга «Московского Наблюдателя» концепция губительности для искусства денежных капиталистических отношений. Сторонники этой концепции измеряли само понятие прогресса уровнем не материальной, а духовной культуры и прежде всего искусства. Констатируя резкий упадок искусства в XIX в., они выдвигали это положение в качестве аргумента против прогрессивности «промышленных» капиталистических тенденций современности. Этот тезис был сформулирован негласным участником «Московского Наблюдателя» И. В. Киреевским ещё в 1832 г. В статье «Девятнадцатый век» Киреевский, перечисляя «отличительные качества» современного искусства, свидетельствующие об его глубоком упадке, писал: «Без сомнения качества сии предполагают холодность, прозаизм, положительность и вообще исключительное стремление к практической деятельности» («Европеец», 1832, № 1, стр. 15). В этой постановке вопроса уже заложена тема «Последнего Поэта». Говоря: «Век шествует путём своим железным» и т. д., Баратынский как бы перефразирует слова Киреевского.

На страницах «Московского Наблюдателя» «Последний Поэт» носил программный для журнала характер и по своей теме и её трактовке примыкал к статье С. П. Шевырева «Словесность и торговля», напечатанной непосредственно перед ним, в той же 1-й книжке журнала. Сам Шевырев впоследствии целиком солидаризировался с «Последним Поэтом» в своей статье о «Чаттертоне» А. де Виньи. Критикуя нарисованную в «Чаттертоне» картину гибели поэта от материальной нужды, Шевырев писал: «Не голодом материальным общество уморило поэта; нет, оно уморило его изобилием… и он умолк от упоения и сытости; он продал себя обществу, как Фауст Мефистофелю, и заградил себе путь в тот мир, для которого призван… Ответ на вопрос века о деле поэта в общем деле человечества гораздо глубже разрешён одним из наших отечественных поэтов в стихотворении «Последний Поэт»…». Цитируя последние строки стихотворения, Шевырев заключал: «Среди этого всеобщего позлащения скелета человечества, которым превосходно выражено промышленное стремление эпохи, и лучшая возвышенность на его черепе, где сияла обыкновенно звезда поэтического гения, покрылась самою твёрдою пластинкою благородного металла. К нам возвратился золотой век уже в настоящем смысле, без метафоры, и поэт, вместо рубища Омиров, облёкся в злато» («Московский Наблюдатель», 1835, ч. IV, октябрь, кн. II, стр. 608—617).

Диаметрально противоположную Шевыреву оценку «Последнего Поэта» дал в 1842 г., с позиций защиты буржуазно-капиталистических устремлений современности, Белинский. Понимая программное значение стихотворения для всего творчества позднего Баратынского, Белинский писал: «В этой пьесе поэт высказался весь, со всей тайною своей поэзии, со всеми её достоинствами и недостатками. …Настоящий век служит исходным пунктом его мысли; по нём он делает заключение, что близится время, когда проза жизни вытеснит всякую поэзию, высохнут растленные корыстью и расчётом сердца людей, и их верованьем сделается «насущное» и «полезное»… Какая страшная картина! Какое безотрадное будущее!.. Бедный век наш — сколько на него нападок, каким чудовищным считают его! И всё это за железные дороги, за пароходы — эти великие победы его уже не над материей только, но над пространством и временем!»

С той же резкостью и принципиальностью возражал Белинский против философской концепции «Последнего Поэта»: «Итак, поэзия и просвещение — враги между собою? Итак, только невежество благоприятно поэзии?.. Наука ослушна (т. е. непокорна) любви и красоте; наука пуста и суетна!.. Мы никак не понимаем отношения тех людей, которые думают видеть гибель человечества в науке. Ведь человеческое знание состоит не из одной математики и технологии, ведь оно прилагается не к одним железным дорогам и машинам… Кроме математики и технологии, есть ещё философия и история» (изд. Собр. соч., под ред. С. А. Венгерова, т. VII, стр. 475—479).

---

1. «Железный век» — в 30-е гг. ходовое метафорическое выражение, означающее «денежный век», век господства утилитарно-корыстных интересов (ср. «Увы! миновал золотой век нашей литературы, наступил железный» и

   …В сей век железный,
   Без денег слава — ничего!

   Белинский, «Ничто о ничём», 1835 г.).

2. Говоря об Элладе, Баратынский имеет в виду современную ему Грецию. На протяжении 20-х гг. находившаяся под турецким владычеством страна была охвачена национально-освободительной войной, закончившейся в 1830 г., когда Турция под давлением интервенции европейских держав признала независимость греческого государства. Стихи о расцвете греческой промышленности и торговли не соответствовали действительному состоянию изнурённой длительной борьбой с Турцией страны. Они объясняются оптимистическими надеждами, возлагавшимися на национальное освобождение Греции.